Есть ли что-нибудь в этом знакомое?

[tywe >>>]

Пролог.
Начало.
(Пыльная книга).

* * *

Он сидел в сумраке комнаты и слушал, закрыв глаза, тишину. Там, за окном, она светилась луной и мерцала далекими звёздами, молчаливо и пронзительно, умиротворяя и опустошая любого устремившего свой взор той ночью в бескрайность. Она шептала листвой деревьев где-то внизу, и будто отвечая ей, покачивалась рама открытого окна. Иногда она заглядывала внутрь темной комнаты с лунным светом, и прохладным дыханием лениво шевелила страницами раскрытой книги…
“…Неужели время мое всё же пришло?… Как странно понимать, что оно для меня закончилось… как и время историй, проходящих через меня… Я помню их все… с самой первой, что увидел когда-то, до самых мелких подробностей… Все они так мимолетны и так несущественны под этими звездами… но почему-то важны для меня, будто и не свидетельствовал я переменам мира… Неужели больше ничего не остается, как написать снова, что эта история, – последняя?…”
... Негромкий стук в дверь.
- Это я, Флавиус. – Скрипнули петли, словно эхом отозвались половицы. С оконных рам немедля, будто только и ждал, когда распахнется дверь, слетел сквозняк, радостно дернул ворот простого ученического платья. Дрогнувший огонь трех свечей на подсвечнике высветил лицо, обрамленное коротко остриженными, как у монаха, волосами, большую чашу с неясным содержимым, и тотчас погас. Глухо брякнуло на полу.
- Тьфу, зараза! – Воскликнул молодой голос. Спохватившись, поспешно добавил. - Ой, простите, мастер. Никак не привыкну. Я сейчас…
Наступила тишина, прерываемая изредка шорохом платья и неровным дыханием. Вскоре в темноте раздался тихий звук, будто комар запищал, и все три свечи одновременно хлопнули ровными огоньками.
- Надо же, с первого раза… каждый раз забываю, что порог тут… и окно опять открыто… холодно… – Забубнил вошедший, поднимая чашу, тусклый свет на мгновение опустился к полу, поднялся и медленно двинулся вглубь полумрака, поочередно вырисовывая очертания всякой мелочи, свойственной житейской действительности, в том числе шкаф, письменный стол, а над ним и всюду у стен, куда только смог дотянутся, полки с книгами.
- Снедь не разлетелась, и то хорошо. - Продолжал бубнить вошедший. – В прошлый раз суп... кувшин аккурат у порога разбил… говорил же архивариусу, не надо суп… до сих пор ковер грибами… да еще ночью. Да на такую верхотуру. Днем еще куда ни шло. Но по ночам-то зачем?..
Сделав несколько осторожных шагов до стола, он поставил на его край чашу с едой. Прошел еще, присев возле камина, зашуршал тлеющими углями.
Огонь занялся быстро, и вскоре оказавшуюся просторной комнату заполнил приятный глазу неяркий свет, в должной мере сохранивший полумрак ее некоторых отдаленных мест, и достаточно хорошо осветивший напротив камина кресло с сидящим в нем человеком.
Тускло заблестело серебро шевелюры волос, и длинной, не короче двух локтей бороды, аккуратно остриженной и заправленной за пояс. Мантия темного, вероятно когда-то синего цвета с неясными знаками, выцветшими от времени, обряжала глубокого старика, сидящего неподвижно и расслабленно откинувшись на высокой спинке. Руки на резных подлокотниках, голова чуть наклонена, и глаза закрыты, будто задумался о чем-то…
- Спит, видать. – Прошептал посетитель. Прикрыл окно. Оглядев комнату, сделал было шаг к выходу, но остановился, привлеченный раскрытой книгой на столе. Постояв в нерешительности, он подошёл все же, и, вглядевшись в исписанные мелким почерком страницы, зашептал, медленно шевеля губами, едва разбирая написанное.

“История последняя. Сон полуночи.

… среди каменных стен и нависающих черепичных крыш, не поднимая головы. Среди ясной и теплой ночи. На той тропе, что ведёт от самой глубокой бездны и до высей бескрайних… с безбрежностью, наполненной неиссякаемо светом звёзд, с неугасимым шепотом которых доносятся отзву … ”

…Скрипнуло кресло. Флавиус вздрогнул и оглянулся.
И вздрогнул снова – чуть повернув голову, старик смотрел на него немигающим взглядом, белесые глаза его из-под насупленных густых бровей отсвечивали каминным огнем, придавая бесстрастному выражению изборожденного морщинами лица весьма внушительный вид.
- Я…я уже ухожу, мастер. – Забормотал Флавиус, крайне смущенный этим взглядом и невольно оправдываясь, будто вор, пойманный с поличным. – Свечу здесь оставлю. Мне без надобности, ночь светлая… Архивариус велел свитки, передать… то есть, велел передать, за свитками на той неделе… пошлет. Ну, я пошел…
Скрипнули половицы, словно эхом отозвалась петлями дверь…


* * *

…Светила луна и мерцали далекие звезды. Это мерцание, молчаливое и такое пронзительное, способно было заворожить и умиротворить любого, кто устремил бы свой взор той ночью в бескрайнюю высь.
Прохладный ветер пролетал над большим городом, и кружил вокруг зубцов его каменных стен. Он перескакивал по черепичным крышам, легко касаясь ветряков, спускался к мощеным улицам, затем неторопливо поднимался к высоким шпилям городских башен, и летел дальше, к окрестным невысоким холмам, редко усеянным маленькими клочками леса, где лениво прогуливался среди сонных деревьев, сплетая спокойный шелест листвы с безмолвием звезд во мраке необъятной черной синевы. Потом летел обратно к башням, крышам и мостовым, замершим под покрывалом ночи…
Город спал. Негромко перекликались патрулирующие улицы стражники, да изредка тявкали собаки, разбуженные шагами патруля, огни факелов которых, подобно большим и странным светлякам неспешно ползали по городу. Лишь звуки в одной из подворотен, быть может, едва бередили неподвижность города.
Впрочем, для этих окраин они не были чем-то необычным.
Глухие шорохи... и не только.
Сталь, ударяющая друг о друга…
Мало что еще могло привлечь сонный патруль.
Быстрое шарканье мягких подошв по грязной брусчатке и надсадные выдохи…
Будто некое представление, единственный зритель которого, - тощий кот, забравшийся на крышу барака неподалеку.
Трое почти не мешали друг другу, но все же безуспешно пытались дотянуться длинными ножами до единственного противника, который ловко увертывался от их выпадов и точно блоха под лапой дворняги, прыгал по всему закоулку, стараясь держать всех троих в одном поле зрения.
Он был явно не из местных: перчатки из грубой кожи, обычный потрепанный камзол до колен и высокие сапоги, - одежда, знакомая более пыльным дорогам, чем обитателям местных подворотен. Да и меч его, хоть и простого вида, вряд ли был бы удобным подспорьем для завсегдатаев узких и темных улочек этого квартала.
Ему же этот меч был как будто привычен. Он усердно крутил и размахивал им, иногда отражая выпады, иногда отпугивая нападающих. Вероятно, он сдерживал себя, потому что при случае не рубил и не колол, - использовал либо рукоять меча, либо кулак, не брезгуя моментом и пнуть.
В какой-то мере его действия были успешными, - один из нападавших заметно прихрамывал, а временами лунный свет выхватывал из темноты чью-то перекошенную злобным усердием физиономию, и тогда становились видны свежие ссадины среди грязной щетины.
Иногда все четверо отступали, и в краткой заминке переводили дыхание, не спуская взоров друг с друга, потом трое снова набрасывались на одного, и тот снова метался по закоулку, раздавая пинки и оплеухи.
Почему-то он не желал проливать кровь. Хотя, учитывая настойчивость его противников, развязка потасовки вряд ли устроила бы всех четверых в равной мере.
Он уставал понемногу, его движения замедлялись, - и в какой-то момент пропустил выпад, распоровший с хрустом перчатку на запястье правой руки, держащей меч. Зашипев, точно кот, он зачем-то сбросил её с чудом уцелевшей от увечья руки, и запрыгал резвее прежнего, более не сдерживая себя, и ко времени, когда поспел патруль, двое уже лежали без чувств, а бег третьего растворялся глухими шлепками среди узких улиц.
- На землю железку. – Приказал сержант, и указал на лежащих. – Гляньте, что там…
Не говоря ни слова, и вопреки приказу, чужак сунул меч в ножны за спиной. Один из солдат начал было поворачивать алебарду тупым концом вперёд, но уловив мрачный взгляд сержанта, бить передумал.
Не обращая внимания на оружие вокруг, бродяга провел рукой по длинным, почти до плеч, темным как ночь волосам. В свете луны сержант разглядел, что совсем недавно они были сплетены в короткую косу чуть ниже затылка, на манер девичьей, и теперь растрепавшись, частично закрывали на первый взгляд молодое лицо.
- Живые, - подойдя, сообщил сержанту один из стражников. – У одного плечо пропорото, у другого ляжка порезана. У обоих сотрясение, но жить будут.
Чужак тем временем все так же молча закинул за спину небольшой вещевой мешок, поднял с земли испорченную перчатку. Осторожно натягивая ее, он слегка повернулся к лунному свету, и сержант заметил что-то вроде рисунка на внешней стороне ладони незнакомца.
- Погоди-ка, - приказал сержант. – Покажи руку.
Чужак помедлил, затем нехотя стянул перчатку. Длинная кровоточащая царапина тянулась не просто через рисунок, - через клеймо в виде четырехлистного клевера.
- Так… - Промолвил сержант, положив ладонь на рукоять меча. – Взять.
Кто-то шагнул к чужаку, который спокойно рассматривал обступивших его солдат. Он так и не проронил ни слова, лишь кривил губы в невеселой усмешке, когда связывали руки за спиной.
Оставили только заплечный мешок, никто не хотел тащить его пожитки.
- Что с этими делать? – Спросил кто-то, кивая на раненых.
- Приведите в чувство. – Подумав, ответил сержант. - И отволоките к храмовникам. Там разберемся.

… Ветер кружил среди черепичных крыш и ветряков, спускался к мощеным улицам, и неторопливо поднимался к высоким шпилям городских башен, где тускло и безмолвно светилось одно из окон. В полумраке комнаты дрогнули огоньки свечей, и тени заплясали на стенах, отчаянно и торопливо срываясь в веселье вместе с легкими дуновениями ночного ветра…
Высокий длиннобородый старик, поднявшись из-за стола, маленькими шагами медленно подошел к окну и прикрыл его, оставив лишь небольшой просвет. Затем вернулся за стол, перевернул с десяток листов фолианта, чуть пододвинул чернильницу, и на мгновение замер в раздумьях…
Заскрипело перо по страницам…


Пролог.
Продолжение.
(Пыльная книга. Сон последнего дня.)




…Я лежу на спине, не закрывая глаз. Предо мною, - синева… Безбрежность, где возвышаются белоснежные и величественные небесные горы, с вершин которых разносятся далекие птичьи крики. В ней, этой безбрежности, я ловлю раскинутыми крыльями ветер вместе с огромным солнцем, и в ней, - мое согласие жить вечно пред её неистовой безмятежностью. И нет ничего позади меня, - только то, что здесь и сейчас. А то, что я помню, – всего лишь сон…
- Хмррр… Непонятно, как ты способен существовать в этом мире. – Неподалеку, позади меня, чуть шевелится огромная тень. Я не вижу эту тень, но ощущаю сокрушительную тяжесть ее обладателя. – Как ты вообще мог в нем прожить до сих пор? С таким-то взглядом?
Смыл услышанного доходит медленно, отвечать нет желания. Да и сил тоже… Я молча лежу в траве. Тела почти не чувствую, лишь слабое эхо доносится от той боли, что разрывала недавно. Сколько я лежу так? Когда я открыл глаза, в небесной выси еще проглядывали звезды. Сейчас их не видно.
- Ты валяешься на этом холме с полуночи. Восходящее солнце привело тебя в чувство, и с тех пор продвинулось треть пути до зенита.
- Ты знаешь, о чем я думаю?- Разлепляю я губы.
Молчание…
Неторопливый ответ:
- Нет. Воспринимаю образ, вроде оттенка и настроения, и его направление.
- Мудрено как-то.
- Ты лежишь, раскинув руки, будто собираешься взлететь. Взглядом, который ни во что не упирается, ты смотришь в небеса так, словно уже среди тех облаков.
Лишь любопытство заставляет спросить:
- И что в нем не так?
- Такие, как ты, недостаточно приземлены, чтобы держать равновесие в этом мире.
- Где тут связь?
- Я вижу, что именно это направление взгляда для тебя естественно. Не совпадает с направлением мира людей. Действительность людей, - ползать и ходить, а не летать. И не думать о звездах.
“Сам ползай” – Проносится мысль.
- Мне все равно. Но тебя мир этот рано или поздно выдавит прочь. Или сам уйдешь, когда не останется дел. Или сил. – Огромное тело снова шевелится, наваливаясь незримой тяжестью. – Впрочем, думаю, ты и так постоянно на грани.
- Когда не останется дел… так о многих можно сказать…
Глубокий вздох, тягучий и мощный. Если бы скала могла вздыхать слышимо простыми ушами, то вздыхала бы, наверное, именно так.
- У таких, как ты, мало дел в этом мире. Если вообще находятся.
- И что же я делаю в нем сейчас?
- Сейчас ты смотришь на облака. И слушаешь ветер и птиц…
Я закрываю глаза. Трава шелестит вокруг меня… Ветер и птичьи крики… Почему-то чувствую себя очень усталым, будто и не был без памяти несколько часов. Вот-вот усну… Боли почти не чувствую…
- Как ты догадался про звезды?
- Это просто. Кто смотрит в небеса не пустым взглядом, тот всегда видит там звезды.
Снова волной наваливается незримая тяжесть, и будто вдавливает в землю. Я невольно раскрываю глаза навстречу пронзительной синеве. Неясные силуэты травинок раскачиваются легким ветерком… Странно, совсем не слышно жужжания и писка, такого привычного в последние дни месяца цветения.
- Ты очень тяжел. – Вырывается невольная фраза.
В ответ только размеренное, могучее дыхание.
- Почему твой народ исчез из этого мира?
- Мы не были народом. Каждый из нас был сам по себе.
- Но все-таки “мы”…
- Это означает единство крови и духа. И только.
- Как это?
- Так же, как травинка в степи и дерево в лесу, взращенные одной землей и одним солнцем.
Я долго лежу молча. Размеренное дыхание позади меня стихает, и становится почти слитно с ветром, если бы не знакомая тяжесть чужого присутствия, то я мог бы представить, что сейчас один. Почему-то никто не жужжит и не копошится в траве…
- Они не выдерживают моей тяжести. Ты сам это чувствуешь. Одна из причин, почему мы ушли с этой земли, состоит в том, что мы стали слишком тяжелы для нее. Земля больше не могла удерживать нас.
- Но тебя держит…
- Когда-то нас было… немало. – В негромком рокоте низкого и неторопливого голоса я слышу невыразимую печаль, но не ту, что исходит от самопоглощенности. Это печаль того, кто причастен к необъятной, хоть и ушедшей все же, древности мира… и готов ступить в неизвестность предстоящего, но по каким-то причинам задержался на пороге безбрежности. – А сейчас я один… И ей нравится чувствовать меня. Она помнит всех своих детей.
Земля… травинки в ладонях… и еще что-то… Что она может знать обо мне, кем бы я ни был для неё?..
Негромкое фыркающее взрыкивание, наверное, это что-то вроде усмешки:
- В тебе часть от нее. Как и от всего, что окружало тебя, когда ты на ней появился. Земля - бесконечно живая. Люди забыли об этом. Несчастные и глупые существа. Страдающие и ничтожные.
Несчастные и глупые… Все они позади. Далеко, или близко, не знаю… Сейчас все они, – минувший сон. Позади этой синевы, высоких облаков, птиц, травы и ветра. Позади этой безмятежности, – полыхающие пламенем невообразимого жара помосты и камни, черный дым и крики людей… все это просто сон… И скоро мне станет совсем безразлично, каким он был.
- Поэтому ты сжигал их там, на площади? Потому что они глупы и ничтожны?
- Вряд ли я что-то сжег, кроме хлама, которым была завалена та площадь. – Если и может быть безличный укор, то это именно он в ответ моим словам. – Возможно, тебя утешит то, что почти все эти люди были уже мертвы.
- До того как умереть? Не понятно…
- Для людей это обычно, - ходить, есть, дышать и говорить, оставаясь при этом мертвыми. А если и жить, то только во сне.
Странная смесь бесстрастности и горькой иронии. Почти понятная мне… и почти опустошающая.
- Что же для тебя жизнь?
- То, что не требует слов и оценок. Лишь незамутненности осознания и открытости восприятия.
Опять мудрено как-то, сразу и не осмыслить. Тем более, если осмысливать, засыпая.
- Не понимаю…
- В живом нет страха и насилия. Пойми это, - и увидишь, кто есть кто.
- Что тогда ты там делал, если без насилия?
- Вопреки твоим мыслям, я не желал никому смерти. Если мир потребует размена, он возьмет свое и без меня.
Как потребовал Энею и Кайла?.. И Лютню… Или просто пришло их время?
А Конрад? Забыть ли мне когда-нибудь, как яростно он рубился с гвардейцами?.. Будто танец, устрашающе неторопливый… и просто ужасающе быстрый в своей точности.
И такой завораживающий…
Латники летели с эшафота вслед за своими алебардами, как пожелтевшие листья под порывами ветра в дни увядания. Потом мечники из охраны герцога. Проворнее гвардейцев, но слетали так же…
Потом веревки, рассеченные ударом меча, и грубо обструганные доски помоста подо мной, едва вздрагивающие от быстрого топота. И снова мечники, с черными крестами на белых щитах…
Лязг железа и крики…
Пламя, и черный дым всюду… и крики людей.
Безумные крики…
- Он был твоим другом?
- Кто?
- Тот, кого ты назвал Конрадом.
Наверное, я прошептал его имя вслух.
- Не знаю. Когда-то я так думал. Потом думал, что ошибался…
- Он охранил твою жизнь.
Я долго лежу с открытыми глазами, не говоря ни слова, пока не осознаю, что лицо напряжено, а ладони мнут пучки травы. И небеса стали светлее. Казалось, совсем недавно было утро, а сейчас уже день. Облака уже сбросили легкий румянец, подобрав след из чуть заметных перьев.
- Он погиб?
- Шансов выжить у него не было. Но кто знает?.. я видел не все.
Я закрываю глаза, образы и лица проносятся предо мной, и воздух снова дрожит и будто сгущается предо мной, когда я вонзаю в землю тот посох…
Дрожь земли…
И лица тех, кого был рад видеть… в том сне. Но кого уже нет здесь и сейчас. И больше не будет…
- Почему ты вмешался?
В ответ молчание. Столь долгое, что уже не жду ответа, хочу лишь забыться, но мешает тяжесть. Рокочущий голос звучит неожиданно.
- Об этом я расскажу тебе позже. Можешь думать, что мне просто захотелось. И сейчас у тебя есть возможность рассчитаться со мной.
- Каким образом?
- Расскажи мне свою историю.
Историю? Не знаю, о какой истории речь. Впрочем, почему бы и нет… Все равно, о чем рассказывать. Я ничего не говорю, просто молча соглашаюсь. Любопытно, воспримет ли он образ моего согласия.
Взрыкивание - усмешка.
- Тогда можешь начинать.
- Сейчас?
- Вполне подходящее время.
- Может быть, для того чтобы слушать. Но сейчас я слишком устал, чтобы говорить.
- Ты спал всю ночь, пока я нес тебя сюда.
- Я был без сознания.
- Для людей это одно и тоже. Потерпи немного, и ты придешь в себя.
Как бы то ни было, это не имеет значения, раз я хочу спать.
- И все-таки не сейчас.
В ответ – исполненный терпения вздох.
- Почему я не чувствую боли?
- Я слегка помог твоему телу заживиться.
Говорить больше нет сил и желания. И так все ясно. Я даже не прошу, чтобы не было тяжести. Словно в ответ моим мыслям, она исчезает вместе с могучими вздохами, и прежде чем провалиться в долгожданный сон, я вижу пронзительные глаза на морщинистом ящероподобном лике… Нечеловечески прекрасные фиолетовые глаза среди высоких облаков, плывущих куда-то.
Там, где парят…

Негромкий стук в дверь разбил тишину в полумраке комнаты. Дверь со скрипом приоткрылась впуская огонек свечи а за ним силуэт в ученическом платье.
- Это я, Флавиус. – Под ногами вошедшего скрипнули половицы. Огонек свечи медленно поплыл вперед. В шаге от порога глухо стукнуло, огонек свечи дернулся было вниз и вперед, но удержался и, зависнув на мгновение, поплыл дальше вглубь комнаты, где у холодного камина сидел старик неподвижно в кресле, откинувшись на высокой спинке.
- Ну конечно, - раздался обреченный вдох, - как же без этого… хоть ничего не пришлось собирать… и кувшин покрепче взял, хорошо…
Он прошел осторожно к окну и поставил кувшин на стол, сдвинув фолиант. Взгляд задержался на раскрытых страницах. Чуть повернулся, чтобы уйти, но любопытство пересилило…
Он читал, шевеля губами, едва разбирая написанное, временами переворачивал страницы, то назад, то вперед, иногда перечитывая одно и тоже. Он простоял в забытье не менее получаса, прежде чем скрип позади не отвлек его. Вздрогнув, он обернулся, потрясенно моргая. Старик сидел, все так же откинувшись на спинку кресла, только взгляд его был уставлен спокойно и пристально из-под нависших бровей прямиком на Флавиуса.
- Простите, мастер… Я пойду… - Забормотал тот, отступая к двери, - Архивариус свитки, сказал… э-э-э, то есть велел передать, за свитками сам зайдет… свечку заберу, а то ночь темная… и порог у вас тут… ну, я пошел…
Скрипнула дверь, и легкий сквозняк шевельнул страницы, несущие образы, столь похожие на спокойную ночь за окном и столь далекие от нее, подобно шепоту уходящего Флавиуса:
“…там, где парят птицы,
а здесь… ветер,
качает силуэты
травинок…”

***

Часть первая.

Глава первая.

…Мы на высоком холме, посреди большой долины, перед взором вечерней зари. Впереди, с запада на юг горизонт перекрыла темная линия леса, над которой раскинулись далекие лучи закатного солнца. На севере и востоке, - покрытые редколесьем холмы, что тянутся долго и переходят через даль в горы с туманно-багровыми снежными вершинами. Одинокие птицы парят в вышине над нами, и вездесущий ветер лениво тянет полыхающие облака с юга на север. Временами спускаясь с небесной выси, он шелестит травой и треплет мои волосы.
Рядом со мной на валуне сидит карлик в просторном длиннополом плаще, слегка опершись обеими руками на длинный посох. Его лик скрыт глубоким капюшоном. Чтобы не смущать меня, как он объяснил. Но меня уже ничем не смутить, после того, как я видел его истинный облик.
- Что именно ты хочешь знать? – Спрашиваю я его.
- Как ты влез в эту историю? И что означает знак на твоей руке. – Он говорит неторопливо, его голос очень скрипуч.
- Ты не знаешь, что это? Странно…
- Я догадываюсь, но с тех пор, как был в мире людей последний раз, многое изменилось. Может быть, я чего-то не понимаю.
- Думаю, назначение клейма во все времена оставалось одним и тем же.
- Может и так. Но было время, когда твоему народу не приходила мысль метить друг друга, будто скот, который может потеряться или быть украден.
Мой народ… Кем бы я ни был, сейчас я не знаю кто мой народ.
- Если ты говоришь о людях, то я уже давно не среди них.
Скрип, похожий на усмешку:
- И все же, как вышло, что люди превратились в подобие скота?
Я не знаю, что ответить на это.
- Ты хоть слышал о последней войне?
- Последние годы я чувствовал небольшие сотрясения мира.
- Небольшие?
- Войны начинаются и заканчиваются. Нет империй, которым не суждено исчезнуть. И весь этот мир, чтобы ни думали живущие в нем, неизбежно растворится во времени.
- Подобные слова как-то сказал мне один старик. Кажется, он был кем-то вроде летописца.
- Почему был?
- Эсона, город, где я его встретил, был разграблен и разрушен… Его опаленные камни до сих пор перед моими глазами.
- Ты был свидетелем его падения?
- Нет, я не успел… Я пришел слишком поздно, и не смог помочь тем, кто был мне… кому хотел помочь… Но, может, старик тот всё же спасся, и сейчас где-то пишет свою книгу.
- Что за книга?
- Он записывал то, что считал необычным. Это все, что я знаю о ней… Как ни странно, он тоже просил, чтобы я рассказал ему свою историю. Но я до сих пор не понимаю, что он хотел от меня услышать.
- Полагаю, это понимать тому, кто будет задавать тебе вопросы.
- Хорошо. Но если ты захочешь знать то, о чём мне нет нужды вспоминать, не обессудь.
- Все, что нужно, ты вспомнишь, и подробности тоже. Просто начни все сначала. Шаг за шагом, не боясь оступиться. Все твои шаги здесь и сейчас, просто выбирай свое начало.
Ветер шелестит темно-синей травой… Растет тень от валуна. Оранжево-красное зарево тянется от горизонта и тает на другой половине небосклона, где тусклым мерцанием проглядывают звезды.
Легко сказать, выбирай…
Может, это ферма отца… Помню лесистые холмы , среди которых озера и реки, быть может, все еще впитывают холод и чистоту небес… далёкие вершины Солнечных Гор… Нет, все это тени и образы, где лишь иногда проскальзывают цвета и звуки. Вряд ли ему интересно то, что было уже не со мной.
Может, это грязь под ногами развернутой фаланги… и капли дождя, бьющие по шлему? Вряд ли, в этом нет ничего необычного…
О чём же мне рассказывать?
- Начни с того, что еще хранит твои следы.
Странно он говорит. Но я его понял, наверное, потому что помню какие-то дни… где-то в них часть меня, все еще бродит бесцельно, возвращая остатки сырого и серого. А может, цепляясь за них…
И почему всегда перед моими глазами дождь...
Скрипучий смех, – словно ответ моим мыслям. Не понимаю, что его смешит.
- Ты содрогаешься.
- Вспоминаю, как часто мне было холодно… Когда идет дождь, под открытым небом почти всегда холодно.
Карлик едва заметно пожимает плечами. Наверное, он никогда не мерзнет. И рваные сапоги для него не помеха. Их у него просто нет. Мои же почти всегда были дырявыми…
- Я помню корчму, на северном тракте в трех днях пути от Талоса… Это город далеко на северо-западе отсюда… Горит камин, перед ним сушатся мои промокшие сапоги…
- Не торопись. Куда торопиться, когда впереди вечность?..


* * *

Камин был сложен мастером. С этим не стал бы спорить тот, кто видел его ровно обработанные и терпеливо подогнанные друг к другу камни. И, разумеется, грелся подле него. Он был огромен, и в его недрах полыхал целый кострище, но даже вблизи огонь не обжигал, только грел ровным жаром, проникающим, наверное, в самый дальний уголок просторного помещения.
Две лавки по сторонам от длинного стола пред камином пустовали, - никто не шумел в споре с соседом и не издавал сытых звуков. Только огонь встрескивал поленьями, да корчмарь где-то в дальнем от двери углу тихо бряцал горшками. Чистил, наверное. Не иначе, как в сотый раз, да от нечего делать, ибо хотя в паре верст отсюда ютилась на холме небольшая деревня, давно уже здесь появлялись лишь те, кого случай приносил. Крайне редко торговцы, жадные до денег и времени, свернувшие с тракта дабы срезать часть пути с севера на восток, или обратно, и немногим чаще обычные бродяги, подобно Танину, лишь прихотью судьбы оказавшемуся этим вечером в этом неуютном месте.
Впрочем, особенно важно ему не было, уютное это место или нет. Уж слишком долго и нудно он тащился по перелескам да слякоти под моросящим дождём, чтобы не обращать внимания на такие мелочи, как непритязательный вид корчмы в купе с округой, где она располагалась. Было бы где обогреться и высушить одежду.
В конце концов, он так устал, добираясь сюда, что сил хватило только притупить голод едой, предложенной нетипично толстым для этих мест корчмарем и вылить в камин кислое вино.
Но сперва он стянул протертые до дыр промокшие сапоги, и бросив их перед огнем, уселся прямо на пол, спиной прислонившись к горячей кладке камина. Так и сидел, отогревая онемевшие мышцы, а когда камзол на спине перестал напоминать мокрую тряпку, улегся, подложив под голову мешок с пожитками, единственно оставшийся сухим благодаря плотной, пропитанной нутряным жиром ткани.
А теперь смотрел сквозь полузакрытые глаза, как едва подрагивают неясные тени на бревенчатой стене. За ней его терпеливо ждали холод и сумрак грядущего дождливого дня, но он старался не думать об этом. Сейчас ему было тепло и сухо.
Почти сухо. Спереди одежда еще оставалась сырой, и неприятно холодила грудь, но шевелиться ему уже совсем не хотелось, и Танин лежал неподвижно, глядя на тени мутнеющим взором, не в силах сдерживать медленно тяжелеющие веки…
В огне потрескивало. Исходили паром дырявые сапоги, бряцали горшки где-то за перегородками…
Он проснулся поздним вечером от громкого скрипа петель, – шум дождя с раскатами грома мимолетно влетел в корчму, и стих на затворенной двери. Где-то сзади разбилась упавшая посудина.
Не думая, он коснулся перевязи с мечом, и сон тотчас начал таять. Приоткрыв глаза, он чуть повернул голову, чтобы разглядеть как заплясавший на мимолетном сквозняке огонь выхватывает всполохами низкий силуэт в длиннополом плаще с глубоким капюшоном.
Вошедший встряхнулся, разбрызгивая капли воды, затем постояв, неторопливо направился к камину. Заскрипели половицы и зашуршал плащ из плотной мешковины.
Танин прикрыл глаза, расслабляясь в тщетной попытке уцепиться за ускользающую сладость дремы, но вот снова зашуршал плащ, уже почти над его головой.
Незнакомец стоял молча, вероятно отогревая ладони. Быть может, осматривался, но лежащего в тени Танина мог не заметить, – около яркого огня сразу это было сделать не просто. Повременив, Танин шевельнул перевязью.
- Сударь Волос? – Услышал он свое имя. Точнее второе имя. То, что было ему привычней.
Ему не хотелось говорить, и он лишь лениво кивнул, запоздало сообразив, что в полумраке корчмы общаться жестами вряд ли имеет смысл.
- Я от мастера Эверета. – Продолжил незнакомец, все-таки разглядев его кивок.
- Не знаком. – Нехотя пошевелил губами Танин.
Снова зашуршал плащ.
- Здесь кое-что для вас.
Молча и медленно Танин поднялся. С кряхтеньем прогнулся в спине, распрямляя затекшие ноги. Хрустнул суставами.
Старик – его узкое лицо с выступающими скулами, освещенное снизу, выглядело жутковато – оглядел его одежду и босые ноги, во взгляде его недоверие сменила чуть заметная брезгливость.
Подошел корчмарь. Молча подбросил поленьев в камин, блеснув кольцом на мизинце правой руки, и скрылся снова.
Не говоря ни слова, Танин принял из рук старика небольшой полотняный мешок. В нем плотно лежали какие-то склянки продолговатой формы длиной с ладонь, несколько шаров размером с кулак, на ощупь из обожженной глины, и два скрученных листка бумаги.
- Я прочитаю. – Протянул руку старик.
Не обращая на него внимания, Танин развернул свитки. В одном из них были написаны какие-то инструкции, в другом следующее:

“Здравствуйте, сударь Волос. Я, - тот неизвестный, благодаря связям которого вы избежали неприятностей в Талосе. В силу известных обстоятельств относительно вас, и моего нежелания привлекать к себе внимание, я не мог встретиться с вами в городе. Если с тех пор события для вас складывались так, как я рассчитывал, то это письмо вы читаете в корчме у входа на старый тракт примерно в трех днях пути к северо-востоку от Талоса.
Вы должны сделать для меня одно дело. Где-то к востоку от корчмы примерно в десяти лигах есть заброшенные могильники. Вы должны обыскать их на предмет одной нужной мне вещи. Мне не известно, что точно представляет собой эта вещь, но думаю, что вы не ошибетесь, когда найдете ее. Должен предупредить, что эти места очень опасны. Как и сами могильники. Не вдаваясь в подробности, считаю нужным уведомить, что вы будете восьмым за последний год, кому я поручаю это дело.
В вещах, которые вам передаст посыльный, есть кое-что из моих личных запасов, думаю это вам понадобится. Этот посыльный, - из местных, он может быть для вас проводником. Подробности моего поручения вам ему не знакомы”.

К особым раздумьям прочитанное не располагало. Танину плевать было, кто это написал. Он мог лишь допустить, что благодаря какому-то типу жизнь его в этом паршивом мире продлится чуть дольше его собственных ожиданий, но не находил никаких причин расплачиваться с придуманными не им долгами.
- Это все? – Спросил он у старика. Тот молча ткнул пальцем в обратную сторону листа.

“Допуская, что вы вряд ли станете выполнять мою просьбу только потому, что благодаря мне ваша жизнь продлится еще какое-то время в этом непростом мире, я предлагаю вам оплату за проделанную работу. Посыльный передаст вам небольшую часть оплаты, по выполнении получите втрое больше. Этот риск с моей стороны, надеюсь, хоть в какой-то мере соразмерен вашему.
Если вам удастся выполнить эту работу, возвращайтесь в Талос. Я буду ждать вас до начала первого плодоносного месяца в доме напротив башни торговой гильдии, с полуночи до второй трети ночи ”.

Танин скрутил записку, и сунул ее обратно в мешок. На второй взгляд все оказалось вроде приемлемо. По сути это было то, чем он занимался на протяжении нескольких последних лет, - очередное лазание в грязи ради нескольких десятков медяков.
- У тебя есть еще кое-что для меня. – Сказал он старику.
- Вы уверены, сударь?
- Пустое. – Качнул головой Танин. – Если только сам в болото лезть решил.
Его усмешка наверняка была оскорбительна, но в глазах старика он неожиданно увидел участие. Это охладило. Быть может, старик и не пытался обмануть. Давал возможность подумать. Кто его знает…
Отвернувшись, Танин смотрел на качающиеся тени. Потрескивали поленья.
Распахнув плащ, старик снял с пояса кошель.
- Нужно ли еще что-то, господин?
- Знаешь что-нибудь о могильниках неподалеку отсюда?
- Да. Мастер Эверет приказал мне проводить вас туда. – Ответил старик со вздохом. Ясно, что идти туда ему совсем не хотелось.
- Провожать не нужно. Просто скажи, как добраться.
- Держитесь востока, и все. Болота здесь не топкие, так что не ошибетесь, даже если тропу потеряете. Быстрым шагом за четверть дня доберетесь… Дурное там место. - Добавил он, глядя на огонь. Его руки подрагивали, и только теперь стало видно, что он старше, чем показался сначала. И хрупок, словно подросток. – Не серчай, господин, если что не так. Сам понимаешь….
Танин нехотя кивнул, закрыв глаза и покачивая кошельком в руке, будто прикидывая, сколько там монет. Не хотел, чтобы старик видел, как ему все надоело. И как он устал…
- Скоро ночь, тебе лучше уйти. – Чуть помолчав, сказал он старику с натянутой уверенностью.
- Знаю, господин. Не впервой. – Старик запахнулся в плащ и натянул капюшон. – Прощай.
От его «прощай» веяло холодом. Танин покачал головой, и старик непонимающе взглянул на него.
- Я тебе не господин. – Был тихий ответ.
Старик ушел, и Танин снова улегся рядом с камином, слушая, как за стеной гремит гром, а за спиной, успокаивая, потрескивает огонь.
Дождь прекратился за полночь.

* * *

Из склепа он вылез, почти потеряв надежду увидеть свет, так долго тянулись ступени. Если только серую туманную завесь болота можно назвать светом.
Когда он спускался, почему-то казалось, что время идет быстрее. Даже когда бродил по проходам, заставленным сгнившими и проржавевшими ловушками, и спускался на второй ярус, время не тянулось так долго.
Но все-таки он выбрался, точнее, выполз полуослепший, содрогаясь в рвотных позывах от пойла, что всучил ему тот старик. И совершенно выдохшись от изнурительного бега в спасении от того, что пробудил в глубинах склепа.

…“Зеленые – иммунная защита. Желтые – ментальная защита. Белая – усиленная регенерация.
Каждое зелье принимать не более двух за раз. Иммунное зелье советую принять перед спуском в подземелье.
Настойка Сирины – обостряет физические реакции. Принимать только в случае крайней необходимости.
Световик сильно встряхнуть перед применением.”…

Так было написано в одной из записок. Но не было сказано, как различить в полумраке подземелья вовсе не цвета, а оттенки, так что Танин просто вливал в себя на бегу содержимое склянок, лишь ощупывая то, что выхватывал из мешка, и затем обреченно прислушиваясь к ощущениям тела.
И надеясь, что в животе его булькает если не настойка Сирины, то хотя бы не жидкость белого цвета, потому что знал, что если от корня Сирины еще возможно отвыкнуть, то вторая в состоянии основательно помучить в последние минуты жизни…
А на поверхности уже рассвело, и там его ждала встреча.
В том, что встречали именно его, сомнений не было, иначе если трое вооруженных парней тащатся в болотную глушь только затем, чтобы сыграть в кости или просто подышать заплесневелым туманом, то с их разумом, мягко говоря что-то не в порядке.
Так что в любом случае Танин этой встрече не обрадовался.
Собственно, в кости играли только двое. Третий, приземистый и неподвижный, будто вклеившись задом в полусгнивший пень, сидел, уставившись мрачным взглядом в черный провал входа.
Или выхода, - с какой стороны смотреть…
Он-то и приветствовал шатающегося Танина первым.
Будто в полусне Танин смотрел, как тот, будто змея в атаке, рывком сдернувшись с пня, забренчав пластинами бриганты, наотмашь замахивается подхваченным на ходу палашом. И оставалось всего ничего мгновений, чтобы сбросив вещевой мешок, в спешном прыжке в сторону успеть выхватить собственный меч, и отбить два молниеносных удара, а на третьем замахе противника запнуться о какой-то сучок, и хрустнув голенищем правого сапога, с шумным плеском шлёпнуться спиной в зловонную илистую жижу.
Собрав тающие силы, он махнул клинком в отчаянной попытке заслониться от очередного, по всей очевидности последнего удара, но тщетный выпад был отбит, и его меч улетел по короткой дуге ему за спину, булькнув где-то в луже на прощанье.
“Вот так значит…”. – Удивительно спокойно подумал Танин, вдруг разом расслабившись.
Он не думал, но ждал, что однажды всё так и закончится, не питая на счет своей судьбы никаких иллюзий, лишь по каким-то неведомым ему самому причинам переходя в каждый следующий день…
Да и не могло, наверное, быть по-другому. Только одно угнетало его в этом ожидании, - само ожидание…
Он лежал на спине, в отупении встряхивая головой, чтобы сбросить с глаз капли воды и пряди мокрых волос, но конца всё не было. И когда наконец разлепил глаза, пред его взором предстал упирающийся ему в грудь палаш. Мгновения он бездумно смотрел на него, пытаясь сфокусировать взгляд, и в голове его постепенно прояснялось по мере того, как чувствовал все явственней сырость в ногах, и понял, что елозит ими по земле, черпая сапогами воду. “Правый порвал…” – Пронеслась и погасла такая неуместная и потому нелепая мысль.
Владелец клинка возвышался над Таниным, будто статуя, и губы его подрагивали чем-то похожим на оттенок презрения. Собранный и сухопарый, грубые черты заросшего щетиной загорелого лица, и глаза, поблескивающие в холодной оценке своей жертвы…
Остальные стояли неподалеку от того места, где кидали кости.
Один худой и длинный как жердь, – в прошитой стальными пластинами кожанке, висевшей на нем будто на вешалке, – сжимал в клешнеподобной пятерне фальшион, заметно ржавый даже на расстоянии. Второй, того же роста, но не в пример шире и мощнее, обтянутый кольчугой, ржавой и влажной, вздетой поверх стеганой куртки, стоял в непринужденной позе, заткнув пальцы за кожаный пояс, и выставив ногу, не удосужившись даже вытянуть из-за плеча нечто похожее на двуручник.
- Не так уж и хорош. А, Ларок? - Негромко пробасил здоровяк в пол оборота тощему. – Всего-то ничего…
Тот ухмыляясь, положил фальшион на плечо, и оба они ступили ближе.
- М-м…Сыч-то говорил, Хорька с Кротом вона уделал. – Меланхолично пожевал губами тощий. – А Кнут его в два захода…
Бессильно толкнув ладонью палаш, Танин приподнялся на локте. Сухопарый прищурился с тем же оттенком презрения, но мешать не стал. Чуть отступил, опуская клинок. Звякнули пластины доспеха.
Танин, обведя мутным взглядом всех троих, криво усмехнулся.
Д-д… - Только и выдавил он из себя, затем повернулся на бок и его наконец-то вырвало.
Это вызвало оживление. Здоровяк вскинул брови, словно удивляясь чему-то.
- Ха-ха! Глянь-ка, Лапо, последнее слово. – Хохотнул тощий. – Ну, послушаем…
Оставаясь в той же позе, на боку, Танин перевел дыхание и отчетливо произнес:
- Дурачье. Сейчас вам всем троим… – Хоть и не был он склонен ругаться в нормальном и даже не очень общении, но уж весьма располагала к этому обстановка. Потому-то и добавил такое, чему нахватался когда-то от портовых стражников Хоры, самого старого и большого прибрежного города западного побережья, собравшего за века существования не один десяток диалектов и речевых оборотов со всех концов света, отчего брови здоровяка полезли еще выше, будто на лбу для них было еще место.
- Ч-ч?!.. – Улыбочку Ларока будто ветром сдуло, вытянутая физиономия его в один момент помрачнела. – Крут, кончай падаль. Повеселились, и будя…
- Мешок его подберите. – Бросил Кнут, не сводя при этом с Танина леденеющих глаз.
Обессиленный Танин лег на спину, упершись локтями в землю, и глядя сухопарому в глаза.
Он смотрел, как тот отводит руку с палашом, и время будто враз сгустилось, и потекло вокруг него густой патокой…
Все звуки и запахи стали ясными, как никогда, а серость болота вдруг заструилась оттенками как будто всеми возможными, едва уловимыми и в то же время такими ясными, и словно огонь затопил его грудь там, куда было нацелено холодное и безразличное острие…А сквозь пелену этой патоки к нему пробивался вопль, тягучий и звучный, столь чуждый тому что окружало его здесь и сейчас, что поневоле выдергивал его из этой необычной густоты, цепляя и приковывая внимание. Он медленно и почти с усилием сосредоточился на нем, не понимая, что именно отвлекает его, не дает отдаться потоку, облегающему и завлекающему его без остатка в течение запахов и красок. И в тот же момент незримая и такая полноводная река вокруг него схлынула в одно мгновение.…
…И он, потрясённый, вдруг понял, что это орал здоровяк, непонятной силой отброшенный от входа в подземелье, из которого Танин вылез всего лишь несколько минут назад.
“Там мой мешок…”, мелькнула мысль, но ошеломленный Танин не стал ее развивать, вдруг осознав происходящее. Да благо, Крут отвлекся, ошарашенный полетом и воплем своего подельника, так что не раздумывая и неожиданно для себя Танин поспешил воспользоваться оказией.
Будто глядя на себя со стороны, он приподнялся на руках, и совершенно бездумно что было сил лягнул ногой, впечатывая подошву порванного сапога в Крутову промежность. Тот лишь успел обернуться на всплеск, но было поздно, - и лишь сдавленное хрюканье было тому подтверждением.
Собравшись с силами, Танин поднялся на ноги, ожидая нападения, но никому не было до него дела.
Прямо перед входом в склеп стоял каменный голем, поворачиваясь всем туловищем из стороны в сторону, будто в растерянности не зная кого выбрать целью следующим.
Это была та самая большерукая и коротконогая каменная тварь, от которой он удирал по всему склепу от самого нижнего яруса. И лишь на длинной лестнице, по которой это чудище не могло двигаться столь же быстро, как по ровной поверхности, он сумел оторваться, получив запас времени.
Который свела на нет эта троица.
“Потому и дурачье…” подумал Танин, глядя на то, как в отдалении от входа в склеп, пошатываясь и выпучив глаза, с земли поднимается Лапо. К несчастью для себя он подвернулся под мощнейший удар каменной твари, разорвавший кольчугу вместе со стёганкой словно бумагу, не задев при этом непонятным образом живой плоти, но зато отправивший его в некоторое подобие настоящего полета и затем, судя по комьям земли, да подранным кочкам, прокативший кубарем немалое расстояние.
Тонкое деревце, очевидно прервавшее беспорядочное движение Лапо, теперь служило ему дополнительной опорой. Здоровяк раскачивал это деревце, ухватившись за него одной рукой, дабы прочнее встать на нетвердых ногах, другой нашаривал за плечом рукоять двуручника.
- Кольцо-о!!! – Вопил Ларок, тиская фальшион двумя пятернями, и пританцовывал при этом полукругом от голема, благоразумно не решаясь подойти к чудовищу ближе. – Кну-ут, кольцо-о!!!
У Кнута были свои заботы.. Палаш его валялся в стороне, сам он ползал на четвереньках и скрипел зубами, не обращая никакого внимания ни на подельников, ни на голема, - все о чем сейчас он думал, касалось лишь Танина.
Земля дрогнула в тот момент, когда тот, скользя по лужам и спотыкаясь о торчащие из-под земли сучки, уходил от возмездия. Где-то в отдалении заржали лошади.
Зазмеились трещины, вспенивая воду и мохнатые кочки зашевелились будто что-то совсем непонятное, и от того страшное, проснулось под ними, и теперь лениво лезло наружу.
Не в силах удержаться на ногах, Танин шлепнулся навзничь, копируя позу Кнута. Едва ему видимый, Лапо, забыв о двуручнике, с видом полного кретина упрямо пытался удержаться на ногах, обоими руками облапив многострадальное деревце. Один лишь Ларок сумел удержаться в вертикальном положении, для чего раскорячился на полусогнутых ногах, разведя в стороны руки, не бросая при этом фальшиона, и тем самым сделался чем-то похожим на голема с его короткими кривыми конечностями…
Оба они, тощий бандит и каменное чудовище, замерли неподвижно, словно не решаясь спугнуть внезапно наступившую на болоте тишину, подобно нелепым отражениям друг друга.
Всплески за спиной Ларока разбили этот краткий момент затишья. Не меняя позы, тот повернул голову, и увидел Танина, который спотыкался и шлепал к нему с видом обреченной на пинки прохожих, но в конце концов потерявшей всякое терпение от такого обращения дворняги. Камзол висел на нем грязной мокрой тряпкой, хлюпали и чавкали сапоги далеко не лучшего вида, но окончательно вид безумца ему придавал мрачно-сосредоточенный взгляд в никуда, в ореоле длинных и растрепанных мокрых волос. В руках его покоилась увесистая коряга.
При виде Танина лицо Ларока исказилось, он перехватил поудобнее свой ржавый фальшион… но тут снова дрогнуло, и всю обозримую поверхность болота тряхнуло так, что в этот раз не удержался никто, кроме голема, который все продолжал вертеться из стороны в сторону как заведенный. Неподалёку хрустнуло многострадальное деревце.
Затем словно кто-то дернул снизу целый пласт земли, и на глазах у Танина голем рывком наполовину скрылся из виду. Несколько мгновений он пытался неуклюже выбраться на поверхность, загребая по себя землю, и ему это почти удалось, но тут всё вокруг содрогнулось снова, и голем исчез окончательно, провалившись под землю вместе с кочками и лужами вокруг него, и погребальной песней ему следовал грохот обвалившегося входа в склеп.


* * *




Глава вторая


Сколько дорог пройдено… И что из того, что каждая куда-то меня вела, – ведь почти все они, как одна…
Сколько городов… Я помню их все, и лишь немногие из них сохранились в моей памяти нетронутыми пустотой и никчемностью тех людских помыслов, что сами себя зовут великими, но подле которых редкость, - воспоминания об устоявших стенах и домах, а если вглядеться глубже, - воспоминания о неразрушенных надеждах и уцелевших душах, далеких от страха и сжигающего отчаяния…
Я встряхиваю головой, не желая поддаваться трясине занудливых мыслей. Все вовсе не обязательно так, как перед взором какого-то усталого бродяги. У кого-то по-другому. А если и вовсе ни о чем не думать, то все так, как должно быть…
Предо мной высоченные сторожевые башни, нависают узкими бойницами над зубцами городских стен, за ними - серый булыжник мостовых, каменные дома тянутся рядами, и исчезают в глубине большого города под закатным солнцем. Эти красные черепичные крыши с отблесками зари будто из другого мира… И красный шпиль башни дворца судей, и площадью суда перед ней, по совместительству торговой, на точно такой же я когда-то стоял в кандалах, на потеху ничтожной толпе… Нелепая вычурность дворцов городских гильдий, что облепили полукругом эту площадь…
Талос… Мне чужд и неприятен этот город, но я снова возвращаюсь сюда. Во второй раз мирно прохожу через главные южные ворота, пробираясь в гомонящей толкотне людей, и как обычно, клеймо на внешней стороне моей правой ладони зудит, напоминая мне о том, кто я такой.
Я прохожу под арочным сводом, где меня посещает необъяснимое чувство, и только почти у самой площади я вдруг понимаю, откуда оно - за последние двенадцать лет не было так, чтобы я возвращался в город, подобный этому. До сих пор почти все, что я решал оставить за своей спиной, - там и осталось. И я не помню мощеных дорог, по которым проходил дважды, с тех пор как мне насильно всучили в руки меч. Я думал, что так или иначе оставлю этот город за спиной. Но я снова здесь…
А еще я встречаю здесь Дрогана. Как раз, когда прохожу через площадь судей на пути в один из тех дворцов, что расположились неподалеку, среди редеющей толпы мое внимание привлекает высокая худая фигура. И я едва не падаю от потрясения прямо посреди площади, когда понимаю, что это Длинный.
Наверное, Дроган испытывает то же, что и я, потому что он изумленно открывает рот, и мы оба бог знает сколько времени лишь молча таращимся друг на друга. После чего привлекая внимание, ненормально хохочем, и распихивая встречных, лезем сквозь толпу обнимать друг друга. Я забываю, куда шел, и до глубокой ночи мы оседаем в какой-то неприметной, но довольно приличной на вид забегаловке в небогатой части квартала ремесленников.
Хозяин таверны, явно знакомый Дрогана, меняет отвратительного вида передник на более чистый, сгоняет трех завсегдатаев с дальнего от входа угла, и лично обслуживает нас, - заставляет стол едой, в основном для меня, и выпивкой, в основном для Дрогана.
Мы долго и молча поглядываем друг на друга. Дроган покачивает головой, ухмыляется, и как бывает, когда встречаются старые друзья после долгой разлуки, нам трудно начать разговор. Наконец Дроган начинает о чем-то говорить, но я его почти не слушаю, лишь прожевываю куски мяса, смотрю иногда на него и киваю. Он заметно изменился. Слегка потолстел, но как и прежде, хмурый взгляд, и сломанный в давней кабачной потасовке нос на прежнем месте. Морщин на лице вроде бы прибавилось. Одежда гораздо лучше моей, и волосы коротко подстрижены.
И до чего странно видеть его без фламберга за спиной.
- А ты совсем не изменился, Волос. Космы плетешь все так же, по бабски. – Ухмыляется Дроган. - Ну, рассказывай, что ли…
Я молчу, потому что не знаю с чего начать. Я так привык просто переходить изо дня в день, что мне трудно придавать значение хоть чему-то из того, что осталось позади вместе с почти десятком лет.
- Эх, Длинный… - Выдавливаю, наконец. В голове крутятся образы, воспоминания о том, что делал после того как окончилась война, после долгих дней торжества победителей. Пытаюсь найти в памяти новое, но вспоминаю почему-то только прелюдный суд: казни, клеймение помилованных… Залитые кровью помосты на Фаресской площади, люди, закованные в цепи, и безумная толпа вокруг, куда ни кинь взгляд. Все не то… Что было дальше?.. А дальше дороги, и жизнь того, кто не умеет ничего, к чему не приложен меч. Не умеет или позабыл…
Я рассказываю о том, годами ходил от города к городу, от деревни к деревне, где мне просто платили за работу, не спрашивая о прошлом. Как пришел сюда недавно, и на вторую ночь, спасая от грабителей незнакомую девицу, ненароком влез в разборку в каком-то переулке. Девица умчалась, а я провел неделю за решеткой только потому, что один из прибежавших на шум драки стражников разглядел клеймо на моей руке.
- Эк тебя… - Сочувственно говорит Дроган. – Как же ты выбрался?
- Повезло наверное. – Пожимаю равнодушно плечами. – Понадобился кое-кому тут, из местных…
- Да-а, и впрямь повезло. – Тянет Дроган. Ведь клейменому обычно не дают второго шанса, если ловят на какой-либо провинности, даже самой незначительной.
- Даже очень. – Задумчиво добавляет Дроган.
Мы долго молчим. Дроган пьет и хмурится своим мыслям. Я прожевываю очередной кусок мяса и продолжаю:
- Я был здесь недели две назад, и не думал, что вернусь…
- Но ведь вернулся. – Покачивает головой Дроган. - Неисповедимы пути судьбы…
Скорее рока, думаю я. Слово “судьба” для меня более светлого оттенка, чем песок и камни на дорогах моей жизни.
- Так вот и живу. Как придется, в общем… – Подвожу я итог, и киваю на его одежду.– А ты судя по виду, устроился не плохо.
- Я здесь уже шесть лет торчу. – Помолчав, говорит Дроган. – Мотался поначалу, как и ты, но здесь удача подвернулась. Долгая история, в общем… Короче, ребят собрал, - кто-то из местных, кто-то из пришлых, никто никого ни о чем не спрашивает, каждый занят своим делом…
Дроган тянется через стол, с угрюмой радостью хлопает меня по плечу.
- Хорошо, что ты объявился! Как раньше теперь будем… глядишь, жизнь-то совсем и наладится.
Он смотрит на меня проникновенно, но я медлю, прежде чем ответить, потому что знаю, - как раньше, уже не будет.
- Я подумаю об этом, Длинный. Позже, может быть…
Дроган смотрит на меня также проникновенно, только мрачная радость во взгляде сменяется печалью, и он качает головой, будто не соглашаясь с чем-то:
- Знаешь, Волос, ты всегда был… каким-то другим. Помнишь, как нас называли?
- Помню.
- Это как раз про тебя...
Мы снова молчим. В таверне тихо, лишь изредка какой-то завсегдатай шуршит в темном углу. Дроган, не дожидаясь моих вопросов, начинает рассказывать.
- А мне в общем повезло. Я был в числе последних, когда чернорясникам, видать, лень уже было возиться с оставшимися. Просто припечатали каленым железом, и выкинули пинками из города на все четыре стороны.
Я помню, тех кого отпускали, действительно пинал любой желающий до самых ворот. Еще оплевывал.
- Заглянул к своим… Чтобы узнать, что никого не осталось в этом поганом мире. – Дроган хмурится, каменеет лицом и умолкает. Крупными глотками вливает в себя пойло. Я слышу, как оно булькает в его в животе.
- Потом?
- Потом год шлялся, где придется. И занимался… тоже, чем придется. Видел Лиса… В Хоре, по ту сторону пролива. Знаешь, где это?
Я киваю. Этот город примерно в трех месяцах пути на запад отсюда.
- Ну вот, значит… казнили Лиса за воровство. При мне. Говорил этому придурку, доиграется.
- Они там с Лешим и Малышом хотели прошлое свое стереть. В столицу тащились. Это ж во… - Дроган корчит презрительно физиономию и стучит костяшками пальцев по столу, - …какими дурнями надо быть, - искать милости короля. Даже если это новый король.
Он сокрушенно качает головой, я понимаю его, потому что помню те слухи, что разносились по городам да весям спустя всего пару лет после конца войны. Последняя надежда для клейменных четырехлистником, – милость нового короля. Я сам почти поддался им.
Еще я помню неразлучную парочку, Лешего и Лиса.
Выдающийся следопыт, даже среди нелюдей которому мало кто был ровней, и неподражаемый карманник. Меня всегда удивляло это сочетание: нелюдимый следопыт и болтливый вор.
Дроган хлебает из деревянной кружки и сокрушенно проводит ладонью по коротким волосам.
- Да они всегда такими были… Короче, добрались только до Хоры. Там их стражники местные на чем-то взяли, они откупились, но отдали все, разве что портки оставили. Ну, Лис, значит, взялся пошарить на местном базаре, его и сцапали окончательно. Может, и обошлось бы, но с этим, - Он кивает на мою руку, - сам понимаешь…
- Лешего с Малышом тоже?
- Нет. Но Лис рассказал мне, что у них тогда совсем крышу посносило. Леший с Малышом плюнули на все, и собрались его силком вытаскивать, но тут подвернулась оказия убраться оттуда, ну Лис тогда их и отговорил, значит… Сказал, они обратно на границу отправились…
- А Лис, значит, все…
- Да, там и сложил ни за что башку. Со своим дурацким колпаком... - Дроган почти пьян, и его речь становится тише и слегка растянутой.
– О чем это я?.. А, ну так вот. Я значит, за ними на границу подался, думал собрать ребят… Вместе нам же как было-то? Море по колено, лес по пояс! Что-нибудь придумали бы, как шваль подзаборная не сдохли бы… Куда там! Эти двое дурней влезли в какую-то местную склоку с нелюдями, ну и получили свое. Малыш живым попался, а как они с пленными, известно… Ноги по яйца, потроха наружу и все такое. Союзнички, так их да растак… Леший, как я его нашел, откинулся через день… две стрелы в спину… В общем, не осталось никого. Только ты, да я…
- Шрам тоже? – Спрашиваю я. Мне не верится, что с ним что-то могло случиться. Он был лучшим из нас, во многих отношениях. Я помню, как он в одиночку отбивался от пятерых латников, спасая мне жизнь, не получив при этом ни царапины.
- Не-е, о нем ничего… ни слуху, ни духу… - Печально качает головой Дроган. – Но коль был бы жив, объявился б…
- Мы-то с тобой только сегодня свиделись.
- О тебе, Волос, я слышал пару раз, - лениво отмахивается Дроган. – Точнее, о неком оборванце, который за поганью всякой по лесам да болотам лазит. Найти пытался, да хрен тебя найдешь на одном месте.
Это верно, почти за десять лет я обошел едва ли не все города и множество деревень от пролива до границы, задерживаясь на одном месте обычно не более двух-трех недель. Где-то в незаметных местах успел побывать не раз.
Вот так я и стал оборванцем…
В таверне совсем тихо. На дворе ночь. Дроган почти спит, а я вспоминаю…
Перед моим взором будто проносятся лица старых друзей. Вот молчаливый, хмуро-сосредоточенный Освальд Йеррик по прозвищу Леший со своим пятифутовым луком, сделанным из нижней челюсти какого-то чудища… Вот улыбается добродушно Толь Малыш. Мощный гигант, неразлучный со здоровенным моргенштерном… и тростниковой свирелью, в которую он дудел при каждом удобном случае. Это было странное зрелище, - свирель в могучих руках… Поблескивают весельем глаза Яноша, прозванного Лисом за хитрость натуры и ловкость рук, его охотничья шапка из лисьих хвостов залихватски сдвинута на затылок, - бессменное и нелепое дополнение к подранной кольчуге… Флегматичный Шрам с тонким косым рубцом через все лицо, его образ предо мной со скрещенными руками на груди, из-за его спины над плечами высовываются темные рукояти двух изящных скимитаров. Его имени никто не знал, впрочем, как и то, кто он и откуда… Двое братьев лесовиков из Лаэрту, - самой окраины Великого Леса. Оба похожи друг на друга, как капли воды, - спокойные лица с тонкими чертами, косички заплетены в длинных светлых волосах. Их имена мне тоже неизвестны, их звали просто, Старший и Младший…
- Эх, дела… - Тихо и сонно бормочет Дроган, будто видит мои мысли. Он сидит с закрытыми глазами, опершись чистыми от каких бы то ни было меток руками о стол, и слегка покачивается. Я волоку его наверх в сопровождении хозяина таверны, и в одной из комнат укладываю на постель прямо в одежде и сапогах. Затем тихо закрываю дверь и спускаюсь по лестнице. За моей спиной стихает прерывистый храп.
На улице тепло, в безоблачном небе мерцают звезды. Горят масляные фонари, вокруг них тучами вьются мошки. Эх, милость короля…
Сказать, что я потрясен, значит ничего не сказать.
Где-то вдалеке мелькают огни факелов…
Сердце щемит тоской…
Эх, Длинный…



Название темы означает, нет ли намека на плагиаторство в этом тексте, ибо я вполне мог это допустить неосознанно, в силу прочтения мною множества книг.
Хотя суть содержания его не совсем ясна, но может кому-то что-то показалось в нем знакомое?
Ну и в довесок, есть ли смысл вылезать на обозрение с подобным способом изложения истории, насколько он прост-сложен, и достаточно ли размеренно выдержан текст?

Сообщение отредактировал tywe - 7-07-2009, 0:00

[Spectre28 >>>]

tywe, смысл вылезать на обозрение - есть, текст вполне достоин. Другое дело, что местами (особенно в первой части, где размышления) - многовато многоточий. Заканчивать ими каждую отдельную фразу - это уже не просто признак задумчивости или неуверенности, а перебор некоторый. В остальном - попозже ещё раз прочитаю внимательнее и выскажусь подробнее.

Нет, ничего особенно знакомого в тексте не обнаружилось )

[Горация >>>]

Spectre прав. Злоупотреблять настолько многоточиями – дело дурное. Причем, я заметила, что вы, уважаемый автор, ставите их даже там, где мысль, содержащаяся в предложении, вполне закончена и ясна. Но, это все мелочи.
Да, такую рукопись выкладывать на обозрение вполне допустимо; видно, что вы над ней работали (увы, на книжных полках магазинов отнюдь не редкость сочинения вдвое, втрое уступающие вашему по качеству текста). Тем не менее, относительно стилистики, некоторые моменты можно еще поправить. Например, необоснованно длинные витиеватые предложения:

«…Забубнил вошедший, поднимая чашу, тусклый свет на мгновение опустился к полу, поднялся и медленно двинулся вглубь полумрака, поочередно вырисовывая очертания всякой мелочи, свойственной житейской действительности, в том числе шкаф, письменный стол, а над ним и всюду у стен, куда только смог дотянутся, полки с книгами.»

«Он перескакивал по черепичным крышам, легко касаясь ветряков, спускался к мощеным улицам, затем неторопливо поднимался к высоким шпилям городских башен, и летел дальше, к окрестным невысоким холмам, редко усеянным маленькими клочками леса, где лениво прогуливался среди сонных деревьев, сплетая спокойный шелест листвы с безмолвием звезд во мраке необъятной черной синевы.»

Мне даже показалось, что в такие моменты вы руководствовались потрясающей стилизацией Умберто Эко. Но итог не совсем удачен. Для данного текста такие конструкции, на мой взгляд, тяжеловесны. (Если учились у Толстого или Достоевского – тоже не вариант).

Плеоназмы:

«Тускло заблестело серебро шевелюры волос».

Близко стоящие однокоренные слова, так называемая тавтология:

«Негромко перекликались патрулирующие улицы стражники, да изредка тявкали собаки, разбуженные шагами патруля, огни факелов которых, подобно большим и странным светлякам неспешно ползали по городу.»

Некорректность описаний:

«Сталь, ударяющая друг о друга…»

Некоторая вольность по отношению к устойчивым речевым оборотам:

«…прыгал по всему закоулку, стараясь держать всех троих в одном поле зрения.»

Все вышеперечисленное попадается в вашем тексте неоднократно. Советую заглянуть в раздел «Секреты писательства» и прочесть статью «Стилистика начинающего автора», если еще не читали.

Относительно сюжета, вроде бы тоже пока ничего не вспомнилось. Плагиат… понятие относительное. Если вы не копировали сам текст с чужого источника полностью, или заменяя/вырезая/поправляя некоторые слова – плагиата нет и быть не может. Сама идея или сюжет у нас авторским правом не защищается… к прискорбию или к счастью.
Удачи.

Сообщение отредактировал Горация - 6-07-2009, 18:00

[tywe >>>]

Про многоточия знаю, это черновик, орфография походу разрулится.
При написании я ничем не руководствовался, старался писать так, как говорил бы.
Еще мне было интересно, в какой мере воспринимается стиль моего изложения со стороны нормальным, привычным к чтению человеком. Например, бывает история интересна сама по себе, но изложена языком, более подходящим восприятию подростков, бывает наоборот, черезчур вычурно.

Добавил немного.

Сообщение отредактировал tywe - 6-07-2009, 23:57