Медальоны Всецарствия, отрывки...

[Дени де Сен-Дени >>>]

Буревестник. Батачихан

1
Моргретта впрыгнула под тент из парусины прежде, чем Дитрих закончил болезненно кричать, пугая этим летрийского витязя - Ярослава. Для того это стало сущей неожиданностью. Никогда прежде он не слышал столь раздирающего душу и леденящего крика. Голос срывался впивался в сознание железным прутом, который начинали раскаливать внутри, били по нему молотом, - отзвон прочно стоял в ушах. Оцепеневший витязь отползал к краю повозки. Дитрих тем временем бился в агонии. Перед льдисто-голубыми глазами представали Врата в Преисподнюю. Они открывались все шире и шире, словно в них били тараном. Стук сердца - удар, снова стук - и снова удар. Сердцебиение усиливалось, некромант забился в мелкой судороге. По телу прошла испарина, он весь взмок, будто искупался, между тем сам он чувствовал мрачный холод и страх, оседавший в сознании. Дитрих попытался съежиться, сжаться, подобно младенцу, но некто незримый ломал кости, выпрямлял стан и даже выгибал позвоночник в обратную сторону.
Убийца растерялась, в порыве аффекта решила вылить злость на летра. Взглянув на него карими очами, излучавшими бурную смесь гнева и жестокости, она готовилась воткнуть спрятанный в голенище сапога кинжал прямо в сердце витязя, но лишь опустила глаза на трясущиеся руки, робко держащие медальон, поняла, насколько ее поступок мог стать опрометчивым.
― Йарпольт! ― крикнула Моргретта. ― Откуда у тебя медальон?! Что ты о них знаешь?! Кто тебе его дал?! Кто еще из гиттов знает о нем? Сколько таких медальонов у летров?!
Витязь растерялся. Леденящий крик, приказной тон, овевавший холодом, женщины, несомненно волевой, подумалось ему, будоражили сознание. Ярослав бросил медальон и помчался к колодцу, смыть с себя наваждение. Он бормотал о Чернобоге, Ящере, Кощее и Море. К нему тут же подбежали другие летры, спрашивали и успокаивали. Один Мстилюб оставался в стороне, сложив руки на груди - по его широкому лицу с тонкими губами и несколько узким лбом просматривалась тщетно сгоняемая ухмылка.
Моргретта завернула медальон в тряпку и спрятала под одеждой. Дитрих успокоился и начал слепо бормотать одно слово - Батачихан, значение которого не знал ни он, ни убийца, ни жоглар с актером.
Некромант присел, опершись о сундук. Дышал он тяжело, ртом. Чрез некоторое время, чтобы окончательно восстановиться, он складывал инструменты в короб из эльфийской стали. Она всегда теплая, приятная на ощупь, успокаивающая, хотя извечно острая и ровная. Когда Дитрих касался приспособлений, он вспоминал первое посещение потайной комнаты.
Дитерих Шварцфухс, приютивший сироту из Хопфенбаума, отходил в Царство Небесное. Камергер подозвал юношу к смертельному одру, и лекарь поведал о тайной комнате, где, как он пророчил, продолжиться обучение Дитриха Тильке, только учиться он будет самостоятельно. Дитерих умер, а юноша неделю не решался войти в комнату. Наконец, он это сделал. Дитрих увидел неестественную сталь, теплую, в могильном холоде, нетлеющую свечу среди сумрачной мглы. В комнате находились большой долевой стол и несколько маленьких, казавшихся ровными. На полу среди тонкого слоя пыли валялась монетка, старая, как и сам замок на горе Черного Лиса. Любопытный Дитрих положил монетку на один из меньших столов - она незамедлительно соскользнула на пол. Он повторил эксперимент - снова монета оказалась на полу. Лишь долевой стол был исключительно вымерен и ровен. Он теплел от прикосновения живой плоти и холодел, если на него положить труп...
― Братик, тебе лучше?
― Летры меня удивили.
― Ты их удивил не меньше. Откуда у него медальон, ты знаешь?
― Он был у воеводы. Ярослав дал мне его в дар за...
― Скотина рогатая! Погань восточная! Я ему покажу чуры за Влтовой, он у меня будет сейчас песок грызть!..
Моргретта спрыгнула и тяжелыми шагами, не смотря на текучие пески, подходила к напуганному витязю - его тут же закрыли двое, мало ли эта черная девица с пугающим карим взглядом порчу наведет, сглазит.
― Мора! ― крикнул Дитрих из повозки в надежде, что обойдется без кровопролития.
― Йарпольт, держи свой медальон! ― сухо сказала убийца, бросая вещицу завернутую в тряпку. Затем она повернулась и уже ласково, мило, не желая травмировать, обратилась к кузену: ― Братик, я правильно поступила?
― Да.
На первый план вышел ошарашенный Ярослав, быстро оглядывая девушку с ног до головы: ее волнистые локоны, скрытые черным капюшоном, черную мужскую одежду, которая все равно не могла скрыть женский стан и ярко-белую кожу. Больше всего удивил незнакомый аромат, такой пленительный и наводящий оторопь, сладкую и счастливую оторопь.
― Я извиняюсь, что так себя повел, ― начал он.
― Получил медальон - вали отсюда!
― Пожалуйста, объясни, почему он назвал тебя, женщина, именем нашей богини смерти, зимы и холода?
― Ах, ты об этом. Мора, это сокращенное от Моргретта, а на счет смерти, ваши слова правы. В некотором роде, в кое-каких местах меня так и зовут - Смертью.
― Я хочу поехать с вами в Вюстебург, ― неожиданно заявил Ярослав.
― С чего бы это?!
― Я назвал Диетрижа воплощением Велеса, ты, женщина, носишь имя Мары Марены. Вам волею Богов суждено быть вместе. Это крепкий союз, который, я надеюсь, создан для некой высшей цели, поэтому и мне интересно стать частью Вселенского замысла.
― За этим к братику иди.
Ярослав незамедлительно влез в повозку, под тент, суматошно сшитый из цветных лоскутов парусины. Он повторил просьбу, но Дитрих был не преклонен. Некромант не мог отрицать, что сильные воины, как летрийские витязи, сослужат добрую службу, однако взять на себя такую ответственность не мог. Тогда Ярослав объяснил, что действительно случилось накануне случая с Громыней. Рогволод, крепкий витязь, сын хорошего человека, доброго война. Княжич искусный наездник, а тот случай несомненно был подстроен. Ярослав намекнул, что кто-то подрезал подпруги седла, иначе Рогволод, сын Силовида, удержался бы на своем Громыне. Да и конь теперь ходит словно на тризне - грустный и вспыльчивый, вину чувствует. И если Дитрих вылечил Рогволода, то пусть разберется с этим делом до конца, и тогда, раз некромант не взял дар себе - этот медальон, останется у воеводы, но воедвода поедет с ним.
― И кто же, по-твоему, подрезал?
― Ясно кто - Мстилюб!
Витязь объяснил, что некогда Силовид и Любосвет, два князя, чьи земли рядом, не поделили девушку, Малушу. Разразилась тогда битва. Силовид выиграл войну, и вместе с Малушей отошло в его княжение село девушки. Теперь и позабыли все, но только не Любосвет. Родился от Ярины у него сын - Мстилюб, и заговорил его у бабки-знахарки, что настанет день и деяния отмстятся.
― Ясно, как белоблачное небо, Мстилюб устроил падение Рогволода, мстит за отца. Это уже все поняли.
― Так почему сами не разрешите?
― Дело здесь вот какое: ежели летр на летра пойдет - как то обычно бывает - не миновать новых воин, как у вас, междоусобных. А мы сейчас к единому, Великому князю стремимся, так что казнь летра от руки летра воспримется, как оскорбление. Появятся новые мстилюбы, мстиславы, мстивиды, мстиполки и другие, которые вновь будут мешать объединению земель. Нам, летрам, это ни к чему.
― А я чем могу помочь?
― Меч в тебе не ошибся, Диетриж. Я помогу вывести Мстилюба на чистую воду...
Наступил вечер, когда пустынное солнце, быстро садилось за горизонт, а теплый воздух уносился на север в Нитрию и ему на смену приходил морозный, стремящийся со склонов Южных гор: потоки набирали скорость и ураганом, песчаной бурей проходили по пустыне Мертвых. Природа позаботилась о путниках, окружив колодец кольцом валунов.
Ярослав объявил, что Рогволод мертв и необходимо совершить поминальную тризну. Мстилюб сразу осведомился, точно ли умер воевода.
― Если хочешь сам проверь, ― ответил Ярослав.
Витязь подошел и приложил ухо к могучей груди. Затем отошел и опустил голову. Бревен не нашлось в пустыне, поэтому погребальный костер наспех соорудили из копий, вернулись и летры с охапками хвороста, набранного на северной полупустыне. Гитты и эль'еи тихо наблюдали из повозки, особенно Рожер, у которого голубые глаза настолько распахнулись, что проступила влага, словно он действительно оплакивал летрийского воеводу, наклонялся и пару раз чуть не перевалил через бортик. Жан досконально все записывал, мало ли сгодиться в будущем. Пьер смотрел безучастно, его волновало одно - когда летры закончат с тризной, они обещали много еды и много питья, - тостяк терпел.
К Рогволоду подошел витязь, Ярослав назвал его Боримиром, он утвердил, что воевода жив. Мстилюб запротестовал, дескать, он сам проверял и до этого времени Рогволод был мертв, а значит, это пустынники потешаются, и Боримир не прав. Следом подошел Воибуд и сказал, что Рогволод жив. Мстилюб не выдержал и прокричал, если они, мужчины, разделились во мнении, то пусть решит женщина, ведь невозможно провести тризну, когда не знают точно, жив ли почтенный воин или мертв. Ярослав переводил гостям. Доможир, как самый старший из них, упрекал Мстилюба, что тот не желает признать мнения витязей и почтенных бояр, и спрашивает, чего тот хочет: тризны или живого воеводу? Мстилюб ответил - воеводу. Тогда Доможир упрекнул второй раз, почему он не желает положиться на мнение летров. Мстилюб размахивал руками еле сдерживаемом порыве гнева, и сказал, пусть их спор разрешит женщина: будет Рогволод сожжен или его оставят, если она укажет, что он жив.
― Твоя очередь, Мора-смерть, ― сказал Ярослав.
Моргретта прошла мимо настороженных взглядов летров, и гневного Мстилюба. Она незаметно ему улыбнулась. Затем встала на колени, как ее научил Ярослав, и обняв Рогволода, как любящая жена, чтобы все видели, что она не имеет злых умыслов, приложила голову на могучую грудь.
― Оно не бьется! ― крикнула она, и Ярослав перевел.
― Так сожжем тело, как установлено! Женщина, иди в повозку! ― возрадовался Мстилюб, и засуетился, чтобы поскорее кончить с ненавистным воеводой.
― Нет! ― сурово сказала убийца.
Летры ошарашено отпрянули.
― Он по-настоящему мертв, ― пояснила Моргретта Ярославу, и тот перевел.
Мстилюб расплылся в самодовольной ухмылке, его планы оправдались, надежда на Мору-смерть, как прозвали девушку витязи, росла, как и росла симпатия к ней. Однако вопреки ожиданиям мстительного сына Любосвета и заодно всех изумленных летров, которых подговорил Ярослав, Моргретта не только не ушла, но и недопустила продолжения тризны. Она выставила над грудью Рогволода белые тонкие ладони и, откинув голову назад, громко зачитала молитву. Йарпольт попросил у Дитриха пояснений, но некромант лишь пожал плечами. Тогда Ярослав решил, что лучше переводить вслух молитву Моры-смерть, чтобы все поняли, если Диетриж - воплощение Велеса, то женщина - это носительница части силы богини зимы.
― Святая Марианна, матерь Единого Бога, ты трижды мне помогла. Первый раз отразила огненный шар нечестивых магов, усомнившихся в праведности нашей с Дитрихом миссии. Второй раз ты, Пречистая, помогла вернуть моего Дитриха к жизни, затянув раны от вериг. Теперь же я в третий раз прошу тебя, Милостивая Дева, вылечи летрийского воеводу Рогволода. Если на Дитрихе и лежит замысел Сына Твоего, то лишь с летрами, как знак терпимости, мой братик способен выполнить его. Прошу тебя, Святая Марианна, излечи своей Божественной магией язычника, дабы они познали силу и могущество Единоверия. Прошу тебя...
Летры заметили, как под ладонями Моры-смерть сгустился воздух и засветился голубоватым светом. Сияние становилось ярче, пока не поглотило убийцу полностью, а с ней и тело воеводы. Витязи зашептались о чародействе и волшебстве - для них Мора-смерть воистину стала воплощением силы гиттских богов. Один Мстилюб насупился и громко высказал, что это кощунство, издеваться над телом воеводы, если ему положено умереть в пустыне Мертвых, то пусть так оно и было.
Вокруг кольца валунов поднялся сильный ветер, он трепал пламя двух костров, хлопал по парусине и навесу; теребил ноздри лошадей, забивал песок под одежду. Внезапно все прекратилось. Сияние испарилось, и колодец озарялся лишь мерцающим светом пламени. Моргретта поднялась и помогла встать воеводе. Высокий сильный сын Силовида и Малуши, громоподобно проговорил, что жив, однако же ощупал темя, где материей прикрывались два небольших отверстия.
К Рогволоду подбежал Ярослав и объяснил, что случилось, на что воевода, звучным голосом приказал:
― Гитты меня вылечили, вернули из Навьего мира дважды, поэтому теперь я по гроб жизни им обязан. Посему повелеваю следовать за ними всегда!
― Как скажешь, воевода, ― плюхнулся в ноги Мстилюб. ― Честь и хвала тебе.
― Полно-те. Встань. Не мне кланяйся, но ему, ― Рогволод указал на Дитриха.
― Чтобы летрийский муж перед гиттом склонился?! ― возопил Мстилюб, поднимая голову.
― Притворщик! ― осклабился воевода и отпихнул витязя сапогом.
Ярослав смекнул рассказать Дитриху, что лучшее в этой ситуации сделать: - еще раз доказать свою силу над телесным миром.
― А, что, братик, мой арбалет уже начал ржаветь. Пожалуйста...
― Это повысит тебя в глазах воеводы, ― не преминул добавить Ярослав.
Дитрих подошел к запыленному витязю и через Йарпольта приказал встать на колени. Мстилюб недоумевал, почему летры ему не помогают.
― Диетриж, смилуйся надо мной, пощади. Уйду я, возвращусь на родину, ― переводил Ярослав.
― Рогволод, сын Силовида, ты подтверждаешь его притворство и опасность?
― Полностью, ― ответил воевода сам, на гиттском языке.
Дитрих заглянул в несчастные глаза летра, того переполняла боль и ожидание неминуемой гибели, но отступать было поздно.
― Убей, сестра, пятую дочерь Тьмы - Притворство.
Некромант отошел. Арбалетный болт просвистел над песком и вонзился в нижнюю часть лобной кости, не такую крепкую, как у кромки скальпа. От удара Мстилюб упал на спину, опрокинув безвольные руки.
― Братик, а почему пятую? Я так и не поняла.
― Святотатсво, четвертая дочерь Тьмы, подождет - она в Вайсбурге. Я знаю, кто... ― пояснил Дитрих, падая вслед за Мстилюбом.
Полный страхов и неприятных встреч с богомерзким пророком Трифоном Мир Немертвых надвигался, пеленая кроваво-красный закат туманным маревом.

2
Понося браными словами на чем свет стоит наймитов, нерадивых бахвальцев, чьи подвиги также ничтожны, как грязь и смрад от выгребной ямы, из-за которых появляются черные крысы, разносящие на юге, в Оберхейне, чуму, а в самой Империи проказу, абсцессы, гангрены, чесотку, язвы, опухоли, шанкры, огни святого Лаврентия и Сильвиана, спорынью, - Лютвин быстро шагал к выходу, еще обмолвившись вслух о нерасторопности братца-кайзера и его охраны. Лишь у самого Фогттурма, где отдыхали его оруженосец и знаменосец со слугами, гроссгерцог успокоился и напустил более смиренный вид. Оставалась одна встреча с не менее противными для него убийцами, а то и более. Если Эрлинда оказалась права и таверной "Братья Тильке" заведует друг отца - то это может означать, что этим "другом" являлся самый ненавистный после Никласа человек в Империи Гиттов - Вольф Тильке. Именно убийца настаивал, чтобы отменили прием менестреля, опасался за жизнь Гильдебранда, предупреждал его. И оказался прав, как всегда, чуть не лишив старшего сына мечты о троне гроссгерцога. Именно Вольф заметил в менестреле первую странность - его рост и разговор стихами. Если бы не крепленое вино, убийца, охранявший отца, раскусил бы и Лютвина, и Никласа, также участвовавшего в заговоре, и леприкона - исполнителя. Тогда все обошлось, но сейчас, гроссгерцогу неизвестно, рассказал ли ему Дитрих, что же на самом деле произошло на пиру, после которого Гильдебранд фон Ульрихбург уснул навсегда.
Лютвина коробило, что ему вновь придется встретиться с Вольфом, другом отца - своим врагом.
Нижний город столицы менялся мало: теже одно-, двухэтажные дома, одни каменные, другие фахверковые, лишь красная, почти огненная на солнце, черепица оставалась неотъемлемой частью. Тесные улицы были полны всякого сброда, тянущегося по своим неотложным делам. Домовитые всадники здесь бывают редко, поэтому люди не стесняются выливать помои под ноги, развешивать белье, и ругаться из окна в окно, настолько тесны проулки. На Шмидегассе раздували меха, слышалось шипение и поднимались клубы белого пара от охлаждения заготовок и черного - от сжигания древесного угля. Уголь получали в близлежащих деревнях, где целые семьи каждый день вырубали леса и сжигали его в специально подготовленных котлах, получая при этом и другой не менее важный для кузнецов, не считая самого железа, компонент - древесную смолу. Ее же закупали и резчики по дереву, и ремесленники, и сам бургомистр, пополняя запасы на случай осады. В прошлый раз, когда войска гроссгерцога Кларраина, Лютвина II Братоненавистника, штурмовали стены, власти города израсходовали более ста бочек, но результатом стал захват города, а затем и Кайзербурга. С тех пор Лютвин прибывает с малым количеством слуг: "Надо будет приведу и войско, а пока правит братец – обойдусь и малым!" ― говорил он.
― Прочь с дороги! ― крикнул гроссгерцог детворе, облюбовавшей Блюменштрассе для своих игр.
На первых этажах домов располагались торговые лавки с цветами - этим занимались мелкие бюргеры и свободные крестьяне. Продавали как сами лютики и незабудки, анютины глазки, фиалки, розы, так и смеси трав, лекарственных и чудотворных, заговаривающих. Здесь можно было поспрашивать масла и вытяжки, травяные настойки. В конце улицы по правую от Лютвина сторону находился большой трехэтажный дом, ясно выделяющийся и ночью. Рядом он заметил деревянные пристройки, собственную кузницу, обнесенный высоким частоколом дворик, стойла, несколько сарайчиков и даже пивоварню. Целый постоялый двор, селище, затесавшееся в нижнем городе столицы. Таверну "Братья Тильке" никто и не хотел сравнивать с нищенскими кабаками, где для умножения дохода всегда разбавляли и вино, и пиво. Именно здесь можно было купить "Нибфлюс" - крепленое вино из графства Клеетеппих. На этот напиток тратились непомерные деньги. Люди говорили, что в комнатах, хотя и стеснены они в пространстве, но все же хозяева предоставляют все удобства, так что если какой-нибудь баронский отпрыск приедет с худым кошельком - то лучшего места для ночлега ему не найти. Таверна богатела.
― Хороший пример натурального хозяйства, просто оплот монархии, ― подивился Лютвин, слезая с лошади.
Он передал уздцы оруженосцу.
― Вы что-то сказали, господин?
― Так, мысли. Придержи мою лошадь, думаю, я не надолго.
― Да, герр гроссгерцог!
Брусчатка, устилавшая Блюменштрассе, оказалась вычищенной и намытой с мылом. Такую роскошь не то, что в Ульрихштадте не позволяли, сам Ульрихбург вечно тонул в грязи. Гроссгерцог хмылкул, качнув головой, и отворил скрипучую дверь в общий зал.
В Лютвина дохнуло запахом пищи, а перед взором, помимо дубовых столов, табуретов и скамей, предстала истинно гиттская холеность и чистота, которой мог позавидовать сам кайзер. Люди всех мастей и национальностей притихли и обернулись. Не часто после полдника в таверну заявляются знатные господа в одеждах с гербовой раскраской. За гроссгерцогом следили все, но это его нисколько не смутило, наоборот, придало показной вид, и он мог позволить себе решительно все - таков уж был его нрав. Не обратив внимания на лестницу, где спускались обряженные в редкие черные одежды убийцы, Лютвин прошел до стойки, за которой хлопотал крепкий мужчина, чьи практически седые волосы были собраны в извечный крысиный хвост. Лишь этому человеку было наплевать, кто пришел и зачем.
― Я давно не пил Хопфенбаумского эля, ― начал гросгерцог.
Хозяин таверны обернулся, столкнувшись карими глазами с недовольным и гневным с рождения лицом Братоненавистника.
― Господа, ― обратился Вольф к посетителям, ― перед вами старший сын Гильдебранда фон Ульрихбург! Поднимите кружки за его крепкое здоровье!
Убийца постарел. С тех пор, как он его видел в последний раз, около глаз добавились новые морщины, а старые стали глубже, но голос Вольфа по-прежнему оставался крепким и властным, а в карих глазах полыхал тот же страстный огонь. Хозяин таверны оперся сильными ладонями о стойку и наклонился к гроссгерцогу.
― Зная твою осведомленность о Гильдии, говорю: пока Рыжий Таракан не предъявит мне письмо, ― сказал он вполголоса, ― никто в Гильдии не примет твой заказ.
― Братцу я подкинул более насущные мысли. У меня другое к тебе дело, Эрлинда мне посоветовала...
― Слушай Лютвин! Когда я был в замке, ты не слишком-то ко мне был дружелюбен, а здесь мой дом, моя крепость, так что будь чуточку вежлив. Если ты проболтаешься о Рыжем Таракане - твоя жизнь станет опасной, а если тронешь Эрлинду - можешь уже считать себя покойником. Ты знаешь, откуда ветер дует.
― Я пришел по другому поводу, твоя дружба с моим отцом и братом здесь ни причем.
― Смотри Лютвин, ты уже предупрежден. Это не те наемники, о которых сказал Эрлинде я; наши люди опаснее.
― Я знаю.
― Если дело не иссякло, присядь, будь любезен, за столик в углу. Я сейчас подойду.
Лишь гроссгерцог повернулся, услышал над самым ухом выкрик:
― Якоб, смени меня! Милла, мне и гостю лучшего эля и жареных со специями сосисок за угловой столик! Долго ждать не буду, так что поторопись!
Лютвин заметил, как посетители опустили головы и зашумели, колдуя над кружками и байками. Стол находился в самом углу общего зала, и держался особняком, казалось, что он пустовал всегда, на его гладкой столешнице не было ни щербинок, ни ямок, ни отверстий, оставленных ножами, как это бывает обычно. Чистый прибранный стол, словно его только что внесли; даже слой лака с добавлением льняного масла сохранился, что придавало древесине долговечность, естественный цвет и необычайную гладкость. Казалось, даже занозу нельзя воткнуть в руку, так хорош стол, а скамьи ему под стать - спасали зад и одежду.
― И какое у тебя дело? ― начал Вольф.
― Я ищу девушку, Эрлинда сказала...
― Эрлинда сказала!.. ― перебил убийца, и словно в сторону добавил: - Вот возьму и высеку болтунью, сниму ремень и высеку, и не посмотрю, что кайзерина.
― Так что?
― Не рассчитывай на мою помощь, Лютвин. Во мне еще играет хмель с того дня.
― А если я могу, что-нибудь сделать.
― И ты туда же, гроссгерцог! Услуга за услугу... Нет!
― Почему?! Это из-за отца?
― Нет.
― Тогда почему?
― Сказал нет, значит: нет!
― А если подумать?
― Ты не в том положении, чтобы мне угрожать.
― Я раскаиваюсь, ― сокрушенно сказал Лютвин, после продолжительного молчания.
― Тяжело далось тебе это. Ладно, я скажу, кто она. Но! Это не зачеркивает того, что ты убил своего отца. И второе: ты сам предложил услугу за услугу, так что не обессудь. Расскажи сперва, что ты сказал кайзеру.
― Зачем тебе?
― Еще спрашивает, если ты знаешь, кто такой Родегер, то, думаю, в состоянии понять, куда за советом он обратиться. Если я буду знать суть проблемы изначально, я смогу найти интересующие его сведения.
― Ты всегда был прозорлив, я помню.
Лютвин рассказал о беседе в паласе Кайзербурга, о Никласе и Главной Торговой Гильдии, об опасности, нависшей не только над братцом, но и над Империей Гиттов в целом. Похвалил Вольфа за прибранность таверны, за оплот монархии, не преминул указать на то, что нет напоминаний о Церкви - в этом Вольф был солидарен с Гильдебрандом, хотя брат, Яков, постоянно вмешивался с подобными предложениями. Рассказал Лютвин о нападении наймитов и Эрлинде, которая спасла ему жизнь. И хотя казна провинции Кларраин практически пуста, он все равно сделает щедрый подарок Энгельбрехту на пятилетие. Вольф рассмеялся, от чего морщинистое лицо состарилось трижды, ему, как и гроссгерцогу, совершенно не нраву пришлось милое имя наследника. Общий язык был найден, чем и не преминул воспользоваться Лютвин, Вольф тоже в долгу не оставался, постоянно напоминая о Гильдебранде. Правда, рассказывал и то, как он с ним бок о бок сражался за Хопфенбаум в Земельные Войны. Когда убийца, наконец, услышал, недоверие к Никласу и планах Торговой Гильдии, его веселость слетела, и он вновь стал серьезным и настороженным. И все же...
― Давно меня так не смешили, ― сказал Вольф. ― Сведения, которые ты мне дал, я проверю. Хотя то, что ты узнал о братце, наводит странные мысли. Если сможешь пусти противоречивый слух, отвлеки источники от Рыжего Таракана. Ты сам понимаешь, к чему это может привезти.
― Попробую. Ты обещал что-то сказать...
― Обещал? Нет. Я говорил: услуга за услугу, но обещание я не давал.
― Я выполнил свою часть уговора.
― Да, и поэтому слушай. Если с ее головы упадет хоть волосок - ты подохнешь в выгребной яме. Я знаю, зачем она тебе. У тебя нет наследников, а жениться на графской дочке ты не хочешь, характер у тебя не тот - ты боишься смерти, такой смерти, от которой умер твой отец, и поэтому ты, Лютвин, хочешь обезопасить себя честным родом, хотя и не знатным. Так?
― Я говорил, ты всегда был проницателен.
― Честно говоря, лучшего исхода для нее и видеть не могу. Девушку, которую ты видел в Ульрихбурге, зовут Моргретта. Если вернешься, твой фогт Гунтрам подтвердит мои слова. Это моя дочь. Слышал об убийце по прозвищу Смерть?
― Вот о какой смерти говорила Эрлинда.
Лютвин допил эль махом.
Вольф встал и добавил к сказанному:
― Не ожидал, Лютвин, гроссгерцог Кларраина? Жизнь намного запутаннее, чем кажется на первый взгляд. Теперь все зависит от тебя. Думай, Лютвин, думай, лев...
― Где она? ― спросил гроссгерцог, ставя кружку на стол.
― Знаю одно, рядом с ней Дитрих.
― А он где?
― Да ты никак и в самом деле влюблен?! ― воскликнул Вольф, привлекая внимания убийц. ― Впрочем, тебе пора, ― закончил он и добавил пару фраз на ухо.
К вечеру Лютвин мчался по Южному Тракту в окружении оруженосца и баннерета-знаменосца, а их слуг гроссгерцог отправил домой, в Кларраин...
У Бесоффентурма у правого притока реки Лёффе, что около тридцати лиг южнее Ульрихштадта, должно собраться войско на Йоханнов день - таково было поручение.

Сообщение отредактировал Дени де Сен-Дени - 16-11-2007, 16:43

[Дени де Сен-Дени >>>]

3
Призрачный Мир Немертвых выплюнул некроманта в реальность. Смахнув с метвецки-холодного лба капли проступившей испарины, Дитрих взглянул на стелящийся у подножия гор утренний туман - он густел и поднимался над лесом, грозя укутать крепость, но заполненный затхлой водой ров преграждал пегому мареву напасть на каменные стены, возвышающиеся на тридцать футов. Люди в таких случаях говорили, что хотя и взошло солнце, но к вечеру жди дождей и похолодания. Однако Дитриха тревожило не ухудшение погоды, а нечто незримое, скрывающееся в густом тумане.
Голова закружилась, ее сдавил невидимый ужас, колени подкосились. Некромант встревожился, пьяно сознавая, чей же крик он только что слышал.
С возбужденным гомоном на галерею зубчатой стены спешили люди; среди них, бранясь, пробивалась кузина некроманта - черноволосая Моргретта. Уставшие от смены топотериты окружили испуганную статую Дитриха, тщась уловить линию его взора, увидеть то, что предстало седовласому некроманту перед большими от сковавшего страха льдисто-голубыми глазами.
Помимо убийцы рядом с лекарем оказались топарх крепости (его имени Дитрих не знал) - смуглый и темноволосый, как и все ломеи, - и быкобой в летрийских доспехах - воевода Рогволод. Княжий сын перевалился за парапет, поверить: не упал ли кто - темно-зеленая вода неспешно наваливалась на замшелые стены и отступала, не в силах совладать с камнем, однако продолжала пытаться.
― Рябь ровная, мелодичная - здесь даже рыбы нет, ― сказал воевода.
― А чей истошный крик мы слышали? ― спросил тогда топарх.
Желая получить ответы, Моргретта схватила оцепеневшего кузена за плечи, укрытые орденским гарнашом из белой шерсти, и хорошенько встряхнула, тщась привести его в чувство. Она заглянула в глаза - голубые зенки оледенели на прохладном ветру, они несомненно видели нечто ужасное, что-то, что заставило страху поселиться в сознании некроманта. Одно убийца знала - Дитрих в реальности, в Мире Живых, но... Почему она нарушила клятву, ― вдруг подумалось Моргретте, ― клялась же именем святой Марианны: не покидать, не оставлять его в одиночестве? Зачем она отошла умыться и спрыснуть густые черные волосы ароматом жасмина? Что могло случиться за столь короткое время?..
― Это мой крик! Моя война! ― прорычал некромант в туман, прервав размышления кузины и гомон топотеритов.
Все обернулись к Дитриху, подумывая, что зря они впустили в крепость гитта и его не менее странных друзей. Кузина вспомнила письмо, которое ее братик написал перед бегством, вспомнила она и слова Гильдебранда. Отец кайзера Родегера сказал Дитриху, что у Спасителя есть два пути, а когда дорог много - люди чаще всего идут наобум.
"Пусть он выберет правильный путь", ― взмолилась убийца.
― Он, что, обезумел?! ― уперкнул Моргретту топарх крепости.
― Зло не дремлет, и он это знает, ― холодно ответила она.
― Мне бы этот дар: обличать зло.
― Рогволод, не думай, что этот великий дар несет лишь благо, ― встряла убийца. ― Я знаю Дитриха давно, и могу с уверенностью сказать, он бы все на свете отдал за один день простой жизни виллана...
― Она там... и он там... она там... и... ― промямлил Дитрих.
Он знал, кого скрывает кисельный покров, чувствовал, телом слышал два тревожащих его дыхания: одно - быстрое, ревнивое, женское, и любящее; другое - тяжелое, сиплое, звериное, мощное. Они занимали и потрясали некроманта. Он готов был повернуться и броситься бежать, увлекая за собой защитников крепости, но стоял, словно слился с каменной стеной воедино; понимал, что ломеи не покинут замок, а эль'еи и летры обещали Дитриху умереть и забрать в Геенну или в Навь порожденное там Зло.
Внезапно туман вырвался из лесистой долины, вскружившись и вытянувшись, и начал постепенно оседать, медленно, нехотя, подобно тающей в капель снежной бабе. Никто не понял, что произошло, лишь странное хлопанье повисло в утреннем воздухе, а затем вновь настала гнетущая тишина.
Поперек стены, на юг, пронеслась черная тень, оцепенелая тревога шлейфом стелилась за ней. Неопределенность вселилась в умы топотеритов. Когда любопытные взгляды искали среди синего савана крупную птицу, крепость содрогнул мощный, протяжный рев, словно невдалеке взбушевалась гроза, разливаясь по округе глухим раскатом грома.
― Это он... и она... у нее они...
― Братик, кто он? Кто она? Кто они?
― Медальоны...
― Святая Марианна, спаси и сохрани!
Расправив обтянутые грубой кожей крылья, на Дитриха, как сокол на добычу, разрезая стрелообразным телом воздух, стремительно пикировал он.
Дракон!
Замедлилось время. Крики стали гнусавыми и басистыми, рев более глухой. Дитриху мнилось, что он видит волны, разносящие ужас и страх. Верхом на чудище, заметил некромант, восседала та, которую он меньше всего ожидал увидеть рядом с порождением Искусителя. Она направляла черный жезл вдоль вытянутой шеи белого дракона.
Дитрих отступил назад, но там оказалась пустота. Оставив кузину на тридцатифутовой стене, он падал на каменный плац внутреннего двора...
― Он пришел в себя! ― послышался нежный голос. ― Я всегда говорила, что не едиными молитвами можно приводить в чувство. Эта вытяжка поднимет и мертвеца!
― Пусть будет так, а теперь сестра, прелестная до глубины моего сострадания, иди, позови досточтимую среди нашего мужского общества его кузину. Мы побудем с ним.
― Как скажете.
― Феньедор! ― проворчал другой мужской голос.
Перед глазами все размывалось, кружилось и мерцало. Дитриху возомнилось, что он ослеп, пока перед носом не возникло улыбающееся лицо Рожера.
― Где я?
― Где вы и хотели оказаться... Шато-Дезерте...
― Где?
― Прохвост, говори понятным для монсеньора языком. Это Вюстебург...
― А что со мной...
― А кто его знает, упали в обморок, и день почивали в повозке, и еще день здесь. Сестры, а сестры в вашем ордене, я скажу прелестные, красивые, хорошенькие, ценные, хоть сейчас же на сеновал...
― Прохвост!
― Ах, так вот. Вы почивали, мы и перенесли вас сюда. Сестры узнали вас и сказали, что лишь чудом ваша келья не пострадала. Жан, уже записал новую легенду о том, как последний вступивший в Орден, станет первым и поведет борьбу со злом...
― Что? Кто?
― Вы, монсеньор, ― довольно проговорил Рожер.
― Но...
Актер ответил по эль'ейски, но жоглару сказанное не понравилось, Дитрих нутром чувствовал, что это не понравится и ему.

4
Некромант шел по разрушенному коридору. Осматривал осыпавшиеся стены, заглядывал в пустые кельи, над которыми зияло обычное пустынное солнце. Оно выжигало дубовую мебель, лишало красок клочья постельного белья. Дитрих с болью в сердце вспоминал бегство из Небенвюста, бегство от себя самого. Первого марта 1172 года он прибыл в замок. Тот очернел и покрылся тонкой ледяной коркой. Некромант принес весну и новую войну. Вспомнил он и гнев, который одолевал его, когда шел этим же пустым коридором. Лекарь распахивал двери, смотрел на заброшенность замка. Братья прятались в подземных пещерах, где теперь укрываются от всевидящих глаз Санта Палаццо сестры Ордена.
Отчего люди такие суеверные? ― подумалось некроманту. Он перелез через завал и брел дальше к винтовой лестнице.
― Диетриж, поспеши! ― из проема показался Ярослав.
В подземелье все также было сыро и уставлено магическими лампами. Комнаты за много лет изменили форму, некоторые расширились, в иных выросли сталактиты и сталагмиты, в других образовались колонны. Дитрих видел их с первого дня, но сколько же им лет на самом деле он понятия не имел.
К Ярославу, шедшему рядом, присоединилась Моргретта.
― Братик, все готово, сестры тебя ждут.
― Свечи поставили везде?
― Зачем свечи, когда есть хорошие лампы?
― Мора! Я что сказал?!
― Сестры не были против.
― Мне не нужен свет, мне нужен огонь! Сделайте хоть это, раз не смогли удержать медальоны! ― рявкнул Дитрих и свернул в неглубокую пещеру.
― В нем играет дерзость Перуна. Он всегда такой?
Моргретта не ответила.
Некромант отворил покосившуюся дверь. Келья по-прежнему была холодна. Здесь умер Петро де ля Флю-Букле, гроссмейстер святого Ордена Некромантов - единственный человек, который искренне питал симпатию к молодому неофиту, верил и надеялся, что его появление знаменует великую веху в истории Империи Гиттов.
― Вот к чему это привело! Орден распущен, в стране разруха и болезни! ― выругался Дитрих. ― И все это из-за меня. Как же здесь все-таки холодно...
― Дитрих, мне сказали, что ты вестник марта, но здесь и тебе холодно. Я это знаю. В эти дни всем здесь холодно.
― Может приказать вас перенести?
― Глупец! Так будет везде, где буду я. Такова наша доля. В час смерти над нами витают души всех неупокоенных.
Некромант встрепенулся, вспомнив этот разговор, последний разговор с гроссмейстером.
― Это блеф?! Весь Орден - это мистификация?! ― осенило лекаря; он кричал в пустоту: ― Никаких разговоров с духом Печольда не было?! Я был единственным?!
― Вторым...
Дитрих обернулся. В дверях стояла сестра Ильге. Она всегда оставалась хрупкой и нежной.
― После гроссмейстера?
― Нет. Первым был сам Печольд Немертвый. Ты знаешь правду, ее знал и Фридебрахт; здесь все знали правду.
― Кроме меня? Да как...
― Так было нужно. Мы не знали, каковы твои способности, мы боялись тебя.
― И правильно делали! Потому что я сейчас зол!
― Нет, не зол. Переодевайся. Свечи горят.
― Ты думаешь, что у меня получится?
― Петро верил, что ты сможешь найти Печольда. Он должен был тебе оставить ключ.
Сестра ушла. Дитрих выбежал из кельи и окликнул ее.
― Совсем забыла, незадолго до твоего прихода тогда, три года назад, Петро де ля Флю-Букле сказал Фридебрахту и всему Капитулу, что до конца твоих дней назначает тебя гроссмейстером нашего Ордена. Бумаги мы храним. А теперь готовься исполнить ритуал. У тебя должно получиться.
Зал Вызова представлял собой круглую пещеру. Дитрих видел ее много раз в своих видениях, путешествиях в Мир Немертвых, только вместо озера лавы, на полу располагался круг из отшифованного молочного кварца, в его центре красовался крест святого Печольда, выполненный из наполированного черного дымчатого кварца, который, по поверьям, считался камнями некромантов и облегчал общение с неупокоенными. Обрамляли круг десятки свечей.
Некромант в орденской белой сутане, опоясанной пенькой, прошел вперед. Сестры закрыли за ним дверь. Теперь он остался один в теплом и душном зале.
И долго мне ждать видений? ― подумал Дитрих, вставая на колени посреди круга.
Он накинул капюшон и закрыл глаза, но ничего не происходило.
Может они ошиблись? ― Но ведь пророк Антоний сказал, что лишь я смогу найти Печольда в Мире Немертвых. ― А верю ли я в это сам? ― Гроссмейстер верил.
― Во имя Единого Бога. Аминь. Вечный покой даруй им, Единый Бог, и вечный свет пусть светит им. Тебе, Боже, поется гимн мой, и тебе дают обеты братья и сестры мои. Услышь речь мою: к тебе прийдет всякая плоть. Вечный покой даруй им, Единый Бог, и вечный свет пусть светит им, ― начал Дитрих, но стены ответили эхом, которое в конце концов успокоилось.
Вновь воцарилось безмолвие.
― Почему когда мне надо, никто не забирает меня в Мир Немертвых!
Дитрих стукнул кулаками в пол. Кожа на костяшках ободралась и проступила кровь.
― Что же нужно, чтобы вызвать духа?! Кто бы мне объяснил?!
Некромант снова ударил в пол, затем еще раз, и третий, и четвертый.
Раны саднили, но Дитрих продолжал бить, хотел сызнова ощутить боль. Руки окропились кровью, капли оставались на полу, однако ничего не происходило. Он остановился, чувствуя, как по венам идет слабость, перемешанная с огнем.
Поднес руку ко рту и осторожно облизнул костяшки, словно слизывая жар. Кровь попала на язык - липкая и терпкая, чуть солоноватая. Она обжигала и расслабляла, наводила туман на сознание и блаженство. Дитрих забыл все, его интересовала только кровь. Он вновь ударил и снова слизнул темно-красную жидкость.
Второй! ― Гроссмейстер оставил ключ. ― Нет у меня никакого ключа! ― Его келья холодна. ― В час смерти...
Дитрих осмотрел окровавленные руки и хищно улыбнулся. Кровь рисовала в сознании узоры жизни. Некромант видел все три духовных мира. Они крутились, смешивались. Жажда одолела лекаря. Он хотел крови, много крови, даже боль, казалось, не остановит некроманта на пути, в его стремлении к цели.
Со вздохом, Дитрих приложился зубами к запястью. Сконцентрировался и порвал плоть. Боль все-таки пронзила разум, но некромант не остановился. Словно бешенный зверь, рвал зубами кожу, добирался до вен и артерий, пил, обливаясь кровью. Он сам был хищником и жертвой. Две сущности одного человека. В этот момент, когда в воздухе повеяло освежительной прохладой, Дитрих понял, что убегая от себя, он нарушает гармонию. Чем больше стремиться избавиться от прошлого, тем сильнее оно его преследует.
― Если все называют меня некромантом - я им стану!
Дитрих ковырял пальцами в ранах, раздирал их; кусал себя в других местах, вырывал сухожилия и куски мяса. Кровь жгла нутро, разливалась теплом, которое постепенно сменялось могильным холодом. Влага жизни запачкала молочный и дымчатый кварцы, облепила коптящие свечи.
В зале сгустилась тьма. Она давила на плечи, склоняя некроманта лечь. Он припал к черному кресту и закрыл глаза, подчиняясь духовному Тримирью. Он не видел всех святых, собравшихся присмотреть за смертью некроманта. Они знали: самоубийца всегда попадает в Мир Немертвых.
Как в первый раз Дитриха окружил кисельный туман, только теперь он не сдавливал дыхание, не давил на виски, но составлял необходимый для жизни воздух. Под ногами некромант чувствовал опору - утес из скальных образований. Дитрих стоял на самом краю. Позади находилось небытие, отсутствие жизни и бремени тлена; впереди тропа, которую постепенно заполняли души. Были среди них воины, гуляки, охотники, задиры, гордецы, краснобаи и шуты, монахи. Подходили и осматривали некроманта женщины и дети, купцы и ремесленники, древние кёниги и другие самоубийцы. Все они, словно стертые, образовывались из тумана и в нем растворялись. Их были сотни, тысячи.
― Приветствую.
― Ты лишил нас надежды, некромант, ― послышался загробный шепот. ― Мы сбросим тебя в небытие.
― Вы знаете почему здесь я? ― спросил Дитрих.
― Убить нас. Все идут убивать.
― Нет. Я ищу душу.
― Ты найдешь только вечность.
― В вечности есть память.
― И кого ты помнишь?
― Печольда Немертвого. Где он?
― Он в вечности. Мы сбросили его.
― В таком случае можете прыгать следом, глупцы!
― Мы последуем за тобой, некромант.
― Что же вы упустили первый шанс?
― Не ты судья.
― Вы тоже. Я не уйду, пока не найду святого Печольда Немертвого!
― Тогда у тебя один выход - вечность...
Люди сомкнулись и обрезали пути. Они приближались, тесня некроманта ближе к краю утеса. Дитрих посмотрел вниз, но подножия скалы закрывал туман. Души подходили ближе, некромант стоял ровно. Тогда люди встали вплотную, и Дитрих почувствовал горький привкус металла, однако лекарь не отступил, не навалился вперед, чтобы вырваться.
― В тебе нет страха.
― Мне хватило страха в жизни, ― ответил Дитрих, уставившись на смельчака.
― Так ты попал сюда, отринув страх? Ты для нас опасен, некромант, ибо мы не властны над тобой. У тебя хорошие покровители, которые держат твою жизнь.
― С чего вы это взяли, что меня кто-то держит?
― А ты посмотри под ноги, некромант.
Внизу кружился туман. Утес, на котором стоял Дитрих ранее, находился в трех ярдах впереди.
― Если тебя держат - ты не вечен. Если ты не вечен, что тебе делать в Мире Немертвых?
― Я говорил, что ищу Печольда.
― Зачем он тебе? Какие ответы ты хочешь получить? Какие вопросы хочешь задать? Ты же помнишь только его имя.
― Я скажу ему, чтобы не искал Врата в Мир Мертвых, они открываются только мертвым.
― Он это знает. Что еще?
― Я видел двух пророков.
― Он не удивляется, некромант.
― Маги собирали все медальоны Всецарствия.
― Это дела мертвых. Неупокоенные здесь ни при чем.
― Во сне я видел дракона.
― Это дела живых. Неупокоенные здесь ни при чем.
― Когда откроются Врата, по земле будут ходить многие мертвые.
― Тогда спеши их обуздать, некромант. Ты живой - это твоя проблема. Уходи!
Дитрих прошел до утеса по воздуху, ступил на уступ, но разницы не почувствовал. Оглянувшись он заметил тот же кисельный туман.
― Прощайте! ― выкрикнул Дитрих и зашагал вперед.
― Стой, некромант!
Дитрих обернулся. Из тумана на тропу вышел отшельник в изодранных лохмотьях. Он нес склянку с кровью и свинцовый ключ на латунной риттерской цепи.
― Возьми эти дары, ― сказал старец. ― Это - твоя кровь. Этот ключ так же властен, как и медальоны. Печольд шел в Мир Немертвых не за тем, чтобы найти путь в Мир Мертвых. Он спасал Мир Живых. Этот ключ - закроет Врата в Преисподнюю. Вот ответы на те вопросы, которые ты не задал.
― А цепь зачем?
― Печольд посвящает тебя в риттеры. Бумаги спросишь у сестры Ильге.
― Я не могу их взять...
― Молчи! Ты учтив - это хорошее качество, хотя и дерзок при этом. Но ты должен взять мои дары...

Сообщение отредактировал Дени де Сен-Дени - 19-11-2007, 5:28

[Дени де Сен-Дени >>>]

5
Эрменгарда подошла к стрельчатому окну. Девичье сердце колотилось, предчувствуя беду. Далекие пики гор тянулись к высоким перистым облакам золотистого цвета. На юге стояла тишь да гладь. Эрменгарду безмятежное утро напугало. Птицы не пели, движения нигде не видно, словно вымерло все. Девушка обняла себя за талию и начала перекатываться с носков на пятки, вглядываясь в пробуждающуюся природу. Ее тревожило нечто неуловимое.
На внутреннем дворе Вайсбурга закукарекал петух. Эрменгарда решила, что это первый зов, на который чуть погодя ответили деревенские птицы в южных деревнях. Из-за холма на Тракте показались первые повозки и обозы купцов. Проехало несколько всадников. Девушка знала, что паладинов уже не увидит на горизонте. Их отправили еще вчера до завтрака в пустыню Мертвых, чтобы убить некроманта раз и навсегда. Об этом девушке сказал - ставший верным другом и советчиком - брат Доминик, архивариус. Собирались убить Дитриха - ее возлюбленного, ее единственного. Гроссмейстер обманул; она нужна ему не для того, чтобы расправиться с кузиной, Рене Густав не желал счастья будущим молодоженам. Холодная ярость скопилась в душе Эрменгарды. Это же состояние не позволило заснуть - ворочалась всю ночь.
Теперь же она стояла возле окна и печально смотрела на Южные горы, на зеленые, покрытые виноградниками холмы и долины. Всадники скрылись вновь; девушка понимала, что они спешат к мельнице, неспешно вращающей лопасти позади большой деревни.
В дверь кельи постучали. Эрменгарда позволила монаху войти и обернулась, собираясь выслушать планы на день. Маг учтиво приветствовал и сообщил, что гроссмейстер сегодня после обеда устроит второй зачет для нее. Ради такого случая, говорил он, приглашены ее новые наставники - Виллехальм и Белландино. Уходя, монах проговорился, что у брата Доминика есть небольшой подарок, и пусть она зайдет к нему после завтрака.
Глаза Эрменгадры вспыхнули огнем, девушка готова была сорваться с места, но удержала себя, лишь чуть дернувшись вперед. Монах в страхе отпрянул. Откланявшись, он покинул келью единственной женщины в замке Ордена Магов Белой Руки. Эрменгарда подбежала к двери. Она услышала, как монах постучался в следующую келью, пробуждая братьев. Это был обычный, каждодневный ритуал.
Девушка застелила постель и оделась в бывшую орденскую сутану - Эрменгарда перешила ее на манер платья, она считала, что так будет куда удобнее. Затем спустилась на внутренний двор, где спрыснула лицо колодезной водой. Овеявшая прохлада убивала чувства и призывала к рассуждениям. Паладины - в пути; она - в замке, далеко от Дитриха. Эрменгарда решила в этот день покинуть Орден. Ее здесь не любят, не жалуют. Девушка знала, что является предметом споров и раздоров - это бесило. Больше этого не повториться! ― решила она, и направилась на завтрак.
Библиотека Ордена насчитывала более пяти тысяч книг. Они стояли ровными рядами на толстых дубовых стеллажах. В центре комнаты находились столы для писарей, переписчиков и читателей. На каждом виднелись несколько листов пергамента, чернильница, большие гусиные перья и склянки с мелким песком. Помощники архивариуса лазали по лесенкам, доставали необходимые братьям книги. Библиотека была единственной комнатой, где Рене Густав оставил витражи и мозаики из цветного стекла. Эрменгарда изображенные сцены видела впервые, но сердце подсказывало ей, что смастерены они не случайно, и несут тайный смысл. На одном витраже порхали две сороки, переплетаясь птичьими лапами. На другом - были три дракона, охранявшие черную пещеру. На третьем девушка заметила свое изображение - точь-в-точь: такие же длинные пшеничные волосы, такие же изумрудные глаза, милое личико. На последующих красовались растения, животные, птицы и те мифические существа, на которых, по уставу, должны охотиться братья Ордена. На последнем витраже Эрменгадра увидела черный жезл в руках бесцветной фигуры; силуэт стоял на большой огнедышащей черепахе, а над ним, в небесах, ползла змея, огибая телом звезды.
Брат Доминик тяжело подошел к девушке и заключил ее руку в шершавых ладонях, покрытых бурыми пятнами. Он поднял к ней белые, слепые глаза. На мгновение Эрменгарде показалось, что маг видит, пронизывает ее насквозь и читает мысли.
― Ты трясешься? Не бойся меня, потому что трястись и боятся необходимо мне. А страшит меня наш лидер. У тебя, я помню, сегодня второй зачет?
― Да.
― Одно хочу сказать, не совершай ошибок. Будут молчать наставники, но не гроссмейстер. И не отнекивайся, что тебе не хочется убить его. Я знаю, что ты готова предпринять, но одумайся. Сперва мысли твердо и логично. Это запутает магов, когда ты поступишь эмоционально.
― Мне сказали...
― Ах да! Подарок, ― зашевелился архивариус. ― Мариньяно! Подай мне фолиант, который должен был вчера закончить.
Молодой помощник с сильными руками заторопился к архивариусу с книгой, оплетенной в коричневую кожу с выдолбленным орнаментом. Покрытая черной финифтью надпись гласила: "Круги и степени магии".
― Держи. Теперь она твоя, ― брат Доминик помолчал. А когда Мариньяно вернулся к обязанностям переписчика, добавил: ― Мне нет смысла отговаривать тебя от ухода.
Прижимая книгу к зреющей груди, Эрменгарда поблагодарила архивариуса. Какие же, наверное, красивые глаза были у него в молодости, ― подумала девушка.
― А другую книгу нашли?
― Йоханнеса Грюнхюгельского? Я всегда знал, где она.
― Тот рыжий старичок сказал гроссмейстеру...
― Знаю, поэтому и говорю, что бояться надо мне. Сейчас мое положение незавидно, день-другой Рене Густав убьет меня.
― Уедемте вместе.
― Нет, девочка. Я до конца буду охранять книгу святого.
― Вы так и не сказали, где она.
― Перед тобой. Это я не могу ее увидеть, а ты видишь. Она всегда была здесь. Книга - это витражи. Думаю, ты никогда не видела труды алхимиков? В этих книгах нет слов, нет текста - только образы, картинки, цвета, лишь изображения имеют ценность. А та книга, за которой все охотятся, - ключ для расшифровки.
― Вы же знаете, кто эта девочка, что изобра...
― Знаю. Это Верделанда - языческая богиня любви, ее жрицы часто утраивали праздники на зеленых берегах рек и озер. Теперь этот день называется Йоханнов.
Эрменгарда подошла ближе, разглядывая витраж. Верделанда склонялась над кроликами, которые резвились среди розария; а на плече богини расположились два сокола.
― По легенде, ― продолжил архивариус, ― Верделанда влюбилась в брата Белой Госпожи, но повелительница царства мертвых, узнав об этом, убила своего брата. Тогда Верделанда пробрела вдоль зеленой реки и в темных водах увидела лик своего возлюбленного. Не раздумывая, она бросилась в реку и воды поглотили ее.
― Грустная легенда, ― тихо всплакнула Эрменгарда.
― Древние говорили, что если на Йоханнов день, по нынешнему календарю, одинокая девица спустит на воду розу, окропленную кровью кролика, то увидит своего суженного. Впрочем, это пережитки языческого времени. Санта Палаццо не одобряет подобного празднования. А теперь, иди. Будет сложно, но я распоряжусь, чтобы одну лошадь оседлали для тебя.
― Я не знаю, буду ли я разговаривать вне этих стен... Спасибо.
― Я польщен благодарностью.
Эрменгарда подержала руку архивариуса, а затем быстро выбежала в коридор.
После обеда Вайсбург погрузился в тишину, которую никто не смел нарушить, иначе ждало наказание. Гроссмейстер лично проверял зачет у второго круга магии. Оттон вновь подивился тому, что Рене Густав заинтересован в девушке. Раньше у него вечно находились отговорки, лишь бы улизнуть от зачета. Такое нововведение многих наставников пугало, некоторых даже гневило и бесило. Высшие маги четвертого круга безбоязненно высказывались о святотатстве главы. Если кто-то считал, что объединение Гильдий и Ордена, вполне благое дело, то присутствие женщины в рядах магов - абсурд. Однако, и противники Эрменгарды умолкли, когда начался зачет: традиционный ритуал священен.
Учебный зал приготовили. Стрельчатые окна прикрыли ширмами так, что свет проникал узкими полосами, имитирующими низкие балки. Пыль, поднимающаяся вверх, добавляла слабое мерцание и завораживающее действо хаотичного танца частичек в солнечных лучах. У стен монахи расставили простые скамьи для наставников, а само пространство длинной и широкой комнаты заполонили соломенные манекены, подвязанные льняной пенькой, иные макеты представляли собой набитые обрезками ткани мешки, перетянутые веревками в области шеи и талии для большего сходства с человеческим телом.
Второй зачет, по правилам Ордена, исключал тайную опасность для испытуемого, поэтому маги, которым выпала честь дважды достичь седьмой ступени вдохновлялись и расслаблялись. Такое спокойствие, почти равнодушие, со стороны экзаменаторов наставников, настораживало только Эрменгарду. Она понимала, что любая ошибка в использовании материальных компонентов оставит мага на втором круге, и медальоны здесь не помогут. Еще о чем задумалась девушка, стало присутствие гроссмейстера. Это ведь он одолжил ей семь медальонов и лишь два оставил себе, те, которые, по его приказу, выкрал леприкон. Эрменгарда вдруг осознала, что медальоны сами по себе являются атрибутами, подручными средствами второго круга магии. Первый - она помнила был жестикулятивый, этот - предметный, но многие наставники, останавливались на вербальном, третьем круге магии, а высшие Орденские маги - были искусны на вербально-мысленном, четвертом круге.
Не от этого ли она смогла заговорить? ― подумалось девушке, ― Первые маги спутали круги! Нарочно надумали высшие: пятые, седьмые... Это просто недоступные знания! Вот зачем он заставил магией вернуться голосу, ведь без речи я не смогу перейти на третий круг. Неужели в самом деле я нужна ему, как средство достижения высших кругов? Обманщик!
― О чем ты задумалась? ― спросил подошедший Оттон.
Эрменгарда мотнула головой, уходя от ответа.
― Не бойся, я знаю, у тебя все получится. Если не Рене Густав, то я в тебя верю.
― Умиление не к лицу тебе, ты просто ищешь справедливость, ― сказала девушка и подошла к знаку, начерченному на полу известняком.
Оттон подивился ее проницательности сначала, и лишь затем понял, что на самом деле она собирается выкинуть. Эрменгарда поставила перед ним дилемму: мило улыбаться победам, ядовито рассказав обо всем гроссмейстеру, или защитить девушку, вновь приняв роль громоотвода, как было на первом зачете.
Он решил. Следом, твердым шагом подошел к Рене Густаву, занявшему малый трон, за которым голую кладку прикрывал искусно сотканный гобелен с золотыми кистями, волочащимися по полу, как только подует ветер.
Гроссмейстер закивал и усадил наставника рядом с собой. Эрменгарда заметила это, и захотела подойти и плюнуть в маленькие поросячьи глазки, но было поздно. Рене Густав вскинул руку - зал погрузился в молитвенную тишину.
― Я знаю, ― лишь начал глава Ордена, как сердце девушки забилось быстро, словно зяблика или синицы, ― что твоими наставниками, Эрменгарда, являются Оттон фон Эльштернвальд, Белландино Лазурный и Виллехальм Черный Жезл. По правилам зачета второго круга, ты вправе выбрать один материальный компонент, которым будешь действовать до конца испытания. Что ты выбираешь: равносторонний крест зрения, раскрывающий ловушки; жемчужные браслеты поглощения магии или черный жезл, усиливающий заклинания атакующей магии?
Если гроссмейстер и хочет покарать ее, то тщательно это скрывает от магов, которые тут же его поддержат, она это знала. Задумалась же девушка над выбором: для данного испытания, конечно, лучше крест - многие маги второго уровня дорого бы заплатили за право им пользоваться. Браслеты полезны в защитной магии, а здесь ловушки не имеют столь явной атаки, к тому же, такие игрушки подойдут разве что трясущимся от страха магам. Черный жезл - это вещь всех вещей! Символ Гильдии, личная гордость Виллехальма, может, скипетр бесполезен на зачете, по большей части, но в быту, в войне, которую она собиралась начать - станет незаменимым атрибутом ее превосходства над кузиной Дитриха.
― Черный жезл! Я выбираю!
Самомнение Виллехальма восстановилось, он выиграл спор у Гильдии Лазурного Неба. Встал и заявил во весь голос о том, что раз у него нет больше подарков, может, кто-нибудь другой подарит ей что-нибудь в качестве собственного утешения. Белландино прекрасно понял, к чему клонит заядлый противник, однако ответил по-своему:
― Сеньоры, я не хочу показаться грубым и не воспитанным, но если сам Виллехальм решил свой жезл отдать девушке в безвозмездное пользование, ― (Главу Гильдии Черного Жезла затрясло от гнева) ― то путь Эрменгарда возьмет и браслеты.
Белландино знал, что жезл намного ценнее его безделушек, но то, с какой уловкой он их оценил одинаково, не могло сказаться на их отношениях. Они готовы были в любую минуту вцепиться друг в друга. Им помешал гроссмейстер:
― Мессиры, я погляжу, вы так любите честь, что оставляете меня бесчестным? Передайте Эрменгарде эти два медальона...
"Единый Боже! Святая Марианна! Спаси и сохрани!" ― шептал про себя Оттон, а вслух неудачно пошутил:
― Надеюсь, мне не придется убегать от огненного шара или чего похуже...
Девушка поняла, на чью сторону он встал. Оставалось за малым - успешно пройти зачет...

[Дени де Сен-Дени >>>]

Йоханнов День. Сорока

1
Целый следующий день Дитрих приходил в себя после ритуала. Никто до него не видел лично святого Печольда, обрекшего себя, как понял некромант, на бессмертие в Мире Немертвых ради всех живых, ради мира в Империи Гиттов. За лекарем постоянно наблюдали эль'еи и летры; Моргретта же помогала сестре Ильге с бумагами. Остальные сестры Ордена показывали воинам уцелевшие комнаты замка, рассказывали, что творилось и совершалось в стенах Вюстебурга. Большой популярностью пользовался зал Капитула - единственная большая комната, которая заменяла палас или рыцарский зал. На внутреннем дворе, говорили сестры, происходило обучение воинов Ордена, но теперь там лежали большие песчаные камни - осколки стен. По просьбе Рогволода, сестры разрешили тренироваться в зале Капитула. В нем было не так жарко и душно, а размеры комнаты позволяли сходиться тройками в поединках, без ущерба для запыленной мебели и старых гобеленов с изображением лика Единого Бога, вышитыми цитатами из первого Кодекса Ордена и самого герба: два золотых феникса держат серебряный щит с черным мученическим крестом. Внизу на серебряной ленте черными буквами был выведен девиз Ордена Некромантов: служить - хоронить - молить.
На восемнадцатый день мая Дитриху с почестями сестры Ордена вручили грамоту от Петро де ля Флю-Букле, в который он называл лекаря новым гроссмейстером Ордена Дома святого Печольда Немертвого. Некроманта облачили в белые одежды и накинули на плечи белый шерстяной плащ с черным крестом на левой стороне. На окрепшей груди красовалась скромная латунная цепь с ключом из дымчатого кварца. Именно в таком виде ему пришлось весь день ходить по завалам замка Некромантов, лично оповещая о Первом Капитуле 1175 года.
Летры и эль'еи недоверчиво отнеслись к приглашению, но сестры обрадовались тому, что в скором времени Орден вновь впадет в милость Санта Палаццо, когда изберут нового Великого Инквизитора. От вестников стало известно, что это должно произойти до конца года.
Когда собрались все желающие в зале Капитула. Дитрих с трона гроссмейстера-капитульера начал церемонию. Он приветствовал всех, кто его поддержал в пути, кто согласился последовать за ним. Провел чин мессы, поблагодарил летров за смирение перед ритуалами чужой религии, что еще рад доказало Моргретте и всем гиттам заодно: летры народ мирный.
― А теперь, ― продолжал Дитрих, ― я вынужден просить, но не заставлять присутствующих дать мне клятву в верности и покорности, которая в связи с девизом принудит далее вас служить мне, как главе Ордена, служить Единому Богу, молить Его и сражаться за Него и во имя Его.
На передний план выходили сестры Ордена и склонялись перед седовласым, но молодым гроссмейстером. Моргретта держалась особняком - отец ей такой выходки не простит, да ей самой эта клятва свяжет руки. От кузины Дитрих другого не ожидал: она была ему нужна как убийца. Йарпольт наоборот попросил у воеводы разрешения уйти из дружины и присягнуть к Диетрижу. На это Рогволод ответил отрицательно, однако вышел к Дитриху сам.
― Почтенный гроссмейстер, в знак моей признательности перед твоими лекарскими способностями, перед твой кузиной Морой-смерть, я готов к тебе присоединиться, и в связи с моей клятвой до смерти следовать за тобой, я готов принять Единоверие.
Дитрих осмотрел княжьего сына с ног до головы, словно оценивая.
― Я на это пойти не могу. Я освобождаю тебя, Рогволод, сын Силовида, от клятвы, которую ты мне дал у колодца.
― Я благодарен твоей щедрости, Диетриж, но все же я настаиваю на принятии меня и моей дружины в Орден.
Сестры по распоряжению гроссмейстера провели омовение для летров, и лишь после этого Дитрих принял клятвы и знаки оммажа, затем каждому лично вручил орденскую одежду, Устав, Кодекс и Священное Писание.
Все просьбы Рожера Дитрих отклонил сразу, как человек актер ценен, но как зависимый - никудышен. Однако некромант признал его заслуги и выдал недостающую сумму для обретения долгожданной свободы, не забыв выговорить за случай с сестрой комта Анри.
В последующие дни сестры Ордена рассказывали новым братьям о правилах и обязанностях, о религии, причем последнее далось летрам тяжело, но монахини быстро перекладывали язычество на новый лад. Как бы играючи они просили называть имя божества (причем записывали всё) и чему покровительствовал, затем называли святого. Новые имена летры выговаривали с трудом, но после чаще и чаще стали их употреблять. Сложнее сестрам пришлось с Чернобогом и Белобогом, Перуном и Велесом, всех этих богов они сводили к языческому Роду, которого тут же обозвали Единым Богом, что по Священным Писаниям совпадало с фразой: "всё установлено от Бога". На это согласились и летры. Великим открытием для них стала Огненная Геенна, в которую бросают нераскаявшихся грешников. Пролистывая демонологию, они ужасались количеству темных сил, противостоящих Единому Богу, но равно как и Чернобог с Белобогом, никто не мог одержать победу - этим сестры Ордена обуславливали равновесие добра и зла и надежду на лучший исход.
Дитрих же в эти дни рассматривал карты местности и схемы ломейских замков, пытаясь понять, чью же крепость он видел во сне. Неизменными помощниками в этом были сестра Ильге и Моргретта, которая вопреки себе дала клятву: не покидать кузена ни на шаг, пока не разберутся с медальонами Всецарствия и не убьют всех дочерей Тьмы. Дитрих почувствовал, что сон начинал сбываться.
В конце месяца гроссмейстера осенило. Он понял, где необходимо искать крепость: ближе к Южным горам. В этот же вечер Дитрих разложил перед собой схему замка Катерины, которую гитты называли Фюрштинбург.
― Вот она... ― проговорил гроссмейстер, обводя пальцем контуры.
Моргретта откликнулась и подошла посмотреть.
― Смотри, Мора. Эта крепость падет первой.
― На мой взгляд, один бергфрид, окруженный такими стенами, простоит долго.
― Ты не поняла.
Дитрих отложил схему в сторону, и расправил на столе карту Гранхорда, Ломейского Королевства до объединения с Ломейской Империей Никифора I.
― Видишь, вот она. На двацать лиг огромная долина, далее земля начинает подниматься, пока не превращается в Южные Горы.
― Все равно мне непонятно, а нам-то зачем этим интересоваться.
― Потому, что мы скоро уедем.
― Не поняла.
― Прочти надпись вот здесь, ― указал он пальцем.
Моргретта нагнулась, тщась разобрать мелкие буквы, сливающиеся в одно пятно.
― Там написано: Портоне-делла-Морте, ― проговорил Дитрих
― Что это значит?
― Врата Смерти. Но мы ни в Фюрштинбург, ни к Вратам не поедем. Опоздаем в любом случае. А если руководствоваться твоим догматом: через дворы короче - то у нас один путь - Фладюон.
Убийца посмотрела на расстояние от Вюстебурга до Катерины, а затем до Фладюона. На глаз она определила, что путь на северо-запад будет на несколько дней длиннее. И отказывалась понять, что дорога станет как-то короче и безопаснее. Дитрих попытался разубедить. Если дракон, который обретет вскоре плоть, нападет на Катерину, то далее он свернет на восток - в заброшенный замок, откуда веет смертью, и где преломляются пути в духовном Тримирье - в Вюстебург. Далее, рассудил гроссмейстер, он отправится в Вайсбург, ибо мы будем уже там. Закончил некромант тем, что дракон может настигнуть его лишь во Фладюоне.
― А если просто полетит на север? ― спросила Моргретта, перекладывая свой догмат на дракона. ― Так же короче?
― Если мой сон вещий, и образы в нем верны, то дракон поступит так, как сказал я.
― Почему?
― Он охотится на... меня.
― Ах да, пророк Трифон. Когда собираемся?
― Немедленно!

2
Лютвин выехал на Старый Тракт, поросший ковылем. За брошенной дорогой в полутора лигах протекал равнинный Хейн, берега которого обросли осокой, а небольшие заводи - камышом. Сама дорога уходила на север, где вдали виднелся изумрудного цвета лес, к югу же она сворачивала к реке и тянулась вдоль русла до самых Южных гор, возвышавшихся в полуденном свете очень высоко: множество вершин и пиков скрывали толчеи низких дождевых облаков.
― Герр гроссгерцог, ― обратился оруженосец, ― мне кажется, что мы заблудились и оказались в Оберхейне.
Сам оруженосец был небольшого роста, но в седле он чувствовал себя хорошо. Сделать несколько кругов по пустыне ему не стало в тягость. Некогда Отнанд фон Фриденплац, уроженец северного маркграфства Кларраина, служил подмастерьем у ключника, пока ему не приглянулась сестра Лютвина - Бертруда, уже лишившаяся всяких надежд на замужество. Насколько гроссгерцог был против брака с простолюдином, но все же разрешил молодому человеку взять ее в жены. Посулом послужил тот факт, что многие жители Шпатценброта шептались, дескать, рыжий Отнанд - бастард мидгарского конунгского рода. Язычников Лютвин любил, и относился к ним почтительно и дружелюбнее, чем к своей набожной сестре. Гроссгерцог просто не был в состоянии оскорбить родственника.
― Это все походы братца одного, и политика другого. Встретить бы хоть одного человека в этих бескрайних полупустынях...
― Господин, ― окликнул баннерет, осматривавший местность с холма.
― Что такое?!
― Вам стоит на это посмотреть!
Лютвин повернул скакуна и направился к слуге. Оруженосец поехал следом.
С холма открывался прекрасный вид на зеленый, девственный луг. Вдали под ясным северным небом сверкали доспехами всадники, и судя по всему, направлялись они из Грюнхюгеля.
― Узнаешь знамена?
― Да, господин. Но здесь их я не ожидал увидеть.
― Ожидание оставь для меня. Чей это род?
― Это не род, господин. Это знамена бургграфства Санта Палаццо.
― Какого Искусителя они тут забыли. Великий Инквизитор мертв.
― Это уже вам, господин, решать.
Лютвин выправил коня, усердно желавшего покинуть холм. Затем поставил ладонь козырьком к сдвинутым в гневе бровям.
― Разбойники это. Стащили знамена и доспехи начистили, ― отозвался Отнанд.
― Слишком чистолюбивы для разбойников, ― пояснил Лютвин. ― Подождем, но приготовимся к бою.
Гроссгерцог перекинул ногу и спрыгнул на землю. Он отвязал гамбизон и простеганные поножи, из седельной сумки вытащил хауберк с длинными рукавами, боевую котту, затем, облачившись в это, подвязал кожаные наколенники; походный капюшон сменил стеганным чепцом и кольчужным капюшоном. Топфхельм с бурлетом, наметом, Лютвин придержал в руках. Вслед за сюзереном одоспешились и слуги. К этому времени всадники подъехали и расположились полукругом перед холмом. Лютвин насчитал тридцать человек: по десять на каждого, однако вновь уселся в седло.
― Многовато, господин.
― Сейчас разберемся, хватит ли им духу начать междоусобицу, ― Лютвин ядовито улыбнулся оруженосцу.
От всадников отделился один воин и выехал чуть вперед.
― О, странники, ожидающие битвы! Что вам угодно делать в сем забытом краю? Неужели вы, ради Единого Бога, вознамерились удержать нас, благочестивых паладинов святого пророка Антония, от выполнения возложенного на нас обязательства?
― О, ты, балабол, ― передразнил переговорщика Лютвин, ― как ты вознамерился выговаривать меня, велико-поставленного землевладельца знатного рода? Или власть церковная стала выше власти светской?
― Назови себя дерзкий воин, чтобы мы могли очистить твой род от скверны!
― Разбежался! Коль битвы не миновать, сперва обговорим правила.
― Мои воины сметут тебя разом во имя Господне!
― Напугал! Обусловимся так: если я назову свое имя, ты примешь мои условия боя!
― Ты умрешь прежде, чем назовешь свой род!
― Не слишком благочестиво для паладина.
― Как ты посмел оскорблять Единого Бога в лице воинов Его!
― Простите великодушно, если задел честь Господа. Но не выслушав условий честного господина, вы собираетесь убить его... Так на чьих руках останется кровь?
Лютвин уже чувствовал гневное дыхание паладина. Гроссгерцог знал, что значит дерзость в поединке, когда речь зачастую бывает сильнее копья. Также он понимал, что паладина охватит грех за убийство, но и простить выходку разбойнику (в их глазах) не мог. Лютвин добивался битвы, он ее получил, к тому же на своих условиях.
― Ладно. Мы примем твои условия, если ты назовешь себя.
― Во-первых, будим биться пешими, только я и твой лучший воин; другие не смеют вмешиваться в поединок. Во-вторых, местом я выбираю Тракт. В-третьих, бой будет до смерти. В-четвертых, если я погибну - вы отпустите моих людей. В-пятых, если погибнет твой человек - вы признаете меня сюзереном. Принимаешь ли ты эти условия?
― Да. С тобой будет биться брат Ламбертуччи.
Гроссгерцога несколько поразила скорость в принятии решения. Он задумался, не слабоумен ли паладин?
― Наше имя - Лютвин Второй фон Ульрихбург, прозванный Братоненавистником, мы - гроссгерцог провинции Кларраин, регент-гроссгерцог провинции Мароненрох, где имеем все земли, кроме бургграфства Вайсвальд, правом полученным в битве за освобождение нашего брата Родегера, кайзера Имерии Гиттов, из заключения, в котором он пребывал у Георга VI фон Нордхейнбурга, и маркграф фон Фрауберг в провинции Небельсумпф. Так же мы - сын Гильдебранда фон Ульрихбурга, последнего кёнига Кларраина, потомка Ульриха, сына Санирайкса Основателя Трех Городов: Вайнгрюндштадт, Ульрихштадт и Нордхейнштадт!
― Чем докажешь это?!
― Своей дерзостью!..
― Дерзость мало стоит в церковных делах.
― Тогда я докажу это в бою! Я жду твоего воина... ― сухо процедил гроссгерцог.
С этими словами Лютвин направился обратно на Тракт, следом ехали Отнанд и баннерет; и все трое в поле видимости паладинов. Воины Санта Палаццо подозрительно провожали их взглядами, пока не убедились, что на предложенном открытом месте засады не ожидается. Гроссгерцог отмерил площадку ристалища в тридцать шагов длинной и двадцать - шириной, два к трем, как и установлено правилами турнира во Фладюоне. Паладины сразу же окружили место, в это кольцо вклинились оруженосец Лютвина и его знаменосец. Сам гроссгерцог, надев шлем и интуитивно поправив бурлет, упер в землю кончик лезвия длинного меча. Треугольный щит он опустил, выжидая приготовления противника. Ламбертуччи высокий и сильный воин с золотистыми волосами походил на сказочного персонажа из обычного эпоса, словно с таких слащавых красавцев пишут фрески художники, лепят фигуры скульпторы. В доспехах он казался величественнее и совершеннее.
Лютвину захотелось сплюнуть, но в этом состоянии ему пришлось лишь недовольно сглотнуть. Затем он вмиг засутулился, показывая, что ждать совершенно не хочется. Наконец, Ламбертуччи вышел вперед на несколько шагов и, гремя доспехами, занял позицию Ястреба, подняв над головой цвайхандер.
― И долго так можешь стоять?! ― выкрикнул Лютвин, подначивая противника.
― Не испытывай божественного терпения!
― Так нападай!
Лютвин выставил правую ногу вперед, провоцируя Ламбертуччи на удар. И лишь когда паладин начал движение, гроссгерцог поднял щит на уровне плеча и перехватил эфес клинка. Он понимал, что если двуручный меч упадет на лезвие его меча - отбиваться придется ему только щитом, поэтому не спешил блокировать первый удар паладина. Лучше увернуться. Этим Лютвин и не замедлил воспользоваться, когда высокий нисходящий удар уже начинал сменять направление: вниз справа налево - Лютвин вместо того, чтобы, по ожиданию Ламбертуччи, подставить щит, унес левую ногу под себя и развернулся, уходя от удара. В тот момент, когда паладин остановил, наконец, тяжелый клинок, гроссгерцог локтем зарядил противнику в переднюю пластину васхельма, а следом обрушился кромкой щита, и завершил атаку рубящим ударом меча под шлем.
― Нападай, улитка! ― крикнул Лютвин, оставляя возможность врагу восстановиться.
Паладины молчали, не кричали и слуги гроссгерцога. К поединку все отнеслись как к решающему исход целой кампании, словно от этой битвы зависела судьба Империи Гиттов.
Ламбертуччи занял нижнюю стойку, называемую хвостатой из-за сравнения с животными, ведь кончик меча направлен назад. Лютвин прекрасно понимал, что эта стойка коварна и обманчива, но никак не ожидал увидеть ее в бое с паладином.
― Улитка с хвостом! Какое чудо! ― выкрикнул гроссгерцог, сбивая противника с мысли.
А подумал Братоненавистник о том, знает ли паладин, с кем он сражается на смерть? Известно ли ему, что Лютвин - Зеленый риттер на турнирах - четырежды становился победителем в конных состязаниях и дважды - в пеших?
Паладин вновь задвигался, нападая первым. Он сделал три шага, и меч его вновь оказался в стойке Ястреба. Лютвин выжидал, прикрывшись щитом, на который сверху положил клинок. Гроссгерцогу именно эта стойка никогда не нравилась, но после двух поражений во Фладюоне, не мог не признать ее значение. Может, в этот раз он и отразил бы нисходящий удар Ламбертуччи, но паладин, сделав шаг, очутился в стойке ложного хвоста и с непривычной руки, нанес горизонтальный удар в область поясницы. Лютвин, ожидавший очередной удар сверху, снова ушел, развернувшись, и чуть было не попал под удар. Правая нога гроссгерцога проехалась на большом листе подорожника вперед, и тщась сохранить равновесие, Лютвин отмахнул щитом назад. Глухой удар отправил гроссгерцога вперед. Братоненавистник вновь чуть не упал, уже носом.
Развернувшись, Лютвин заметил в прорези топфхельма, как лезвие двуручника мелькнуло слева. Теперь ему оставалось только полагаться на интуицию, момент замаха был упущен, а противник исчез из поля зрения. Одно знал Лютвин, в хауберке, кольчуге, он более подвижен, нежели закованный в свои волшебные доспехи паладин. Гроссгерцог упал на Старый Тракт сам. Следом послышался звонкий удар по затылку. В этот момент ему уже было наплевать на слетевший бурлет. Лютвин перекатившись быстро вскочил на ноги и, пока Ламбертуччи заносил очередной удар, двинулся ему навстречу, закрывая щитом обзор паладина. Гроссгерцог рубанул под колено, затем, быстро приблизив щит к себе, ударил в шею и следом снова под колено. Чувствуя неповоротливость паладина, Лютвин тремя шагами вперед и вправо зашел противнику за спину. Далее исход был решен.
Гроссгерцог ударил в тыльную сторону колена правой ноги, срезав ремешки наколенников - стальные чашечки с грохотом упали на обросшие травой камни. После второго меткого удара паладин пошатнулся. Лютвин оттокнул его щитом, и следом надавал ему по васхельму, дезориентируя противника звоном в ушах. Следующим ударом под колено сбил Ламбертуччи с ног. Тяжелый воин повалился, бессильно мельтеша руками в попытке встать.
Лютвин приставил острие к прорези васхельма и застыл, ожидая знака со стороны. Паладины молчали, Отнанд заликовал и прокричал, чтобы сюзерен добил паладина. Однако вместо этого гроссгерцог отошел, снимая топфхельм. Он вновь убедился в своей силе, продолжать бой было бессмысленно - он доказал, что хотел, и прекрасно понимал: убийство паладина настроит Санта Палаццо против гроссгерцогства. Его отец, Гильдебранд, не оценил бы такой поступок, хотя более далекий предок - Людвиг II Язычник непременно бы прикончил церковника.
Пока Ламбертуччи поднимался на ноги, гроссгерцог нашел среди паладинов капитана и подошел к нему.
― Я не знаю, что мне внушил Единый Бог, но ты увидел, что я мог его убить, - сказал Лютвин.
― Ты доказал не только, что ты тот, кем себя называешь, но и то, что ты честен, как и говорил. Поэтому, Лютвин фон Ульрихбург, с этих пор среди паладинов святого пророка Антония ты будешь называться Честным.
К гроссгерцогу подъехал Отнанд, обиженный тем, что не получил великого зрелища от своего господина, впрочем, как верный вассал подвел его коня и помог усесться верхом, подставив наложенные друг на друга ладони.
― Вы на кое-что согласились, ― намекнул Лютвин капитану паладинов, усаживаясь в седле.
― Ты должен был понять, что мы не в силах признать тебя сюзереном.
― Знаю. Но, возможно, мне стоит оправиться с вами в Вюстебург.
― Откуда ты знаешь об этом?
― В Нитрии больше нет места, куда бы вы отправились, а в Оберхейн из Грюнхюгеля ведет другая дорога. Так что говори, капитан, зачем тебе Дитрих Шварцфухс?
― Он и его кузина убили Великого Инквизитора и архиепископа Нитрийского, так что нашим долгом, я вижу, очищение мира от богохульника, вознесшего себя выше суда Божьего!
― А что случится, если я скажу, что не дам убить Моргретту Тильке, а, следовательно, и Дитриха?
― Нам придется убить тебя, Лютвин Честный...

[Andromeda >>>]

Знаешь, Дени, имеено софизм даёт возможность синтезировать
всё ото всюду. И читая твоё произведение, я как раз и ощущаю новое, некое славянское фентези. Но это моё мнение.
Я рада буду прочесть и продолжение увлекательной истории твоих героев. Удачи тебе в творчестве.

[Дени де Сен-Дени >>>]

3
Вайсбург давным-давно скрылся за спиной, но девушку не покидало чувство, что за ней следят. Ей мерещилось, что маги вот-вот настигнут и отомстят за ту неразбериху, произошедшую на зачете. Нет сомнений, Эрмергарда прошла его с отличием. Как обычно, с присущей танцевальной грацией и неординарностью движений. Она снова нарушила все правила обучения. Вновь увлеклась расчетом, теряя тем самым дисциплину и повергая наставников в неописуемый шок...
Тракт в Оберхейне пустовал, но беды не предвещал. Теплый воздух стремился к горам, подгоняя свежие ароматы трав и луговых цветов. Впереди расположились лавандовые поля, но терпкий запах дьявольской травы уносился северным ветром на юг. Вокруг то и дело вырастали силуэты разрушенных замков и сожженных деревень. Во время бегства Дитриха много жителей края ушло в Тримирье, но и теперь Оберхейн оставался чумной территорией, и единственным спасением был огонь. Сжигали все: мельницы, хутора, деревни и даже города. Многое осталось в сознании девушки на веки за это немое путешествие.
Вид перекосившихся обугленных балок среди майской зелени наводил на Эрменгарду воспоминания о том, что же она творила на втором зачете, когда всерьез испробовала черный жезл. Девушка аккуратно воспламенила первый манекен, затем, используя жесты, наполнилась от этого пламени силой, и перешла к следующему. Его она испепелила в миг, применив другую технику. На третьем манекене, зеленоглазая Эрменгарда употребила браслеты, которые с легкостью отразили слабую магическую атаку. На четвертом чучеле все и началось...
Теперь жезл мирно покоился в седельной сумке вместе с лазурными браслетами.
Девушка встряхнула головой, расправляя спутавшиеся волосы пшеничного цвета, и прижала девять медальонов к груди.
"Почему он дал их мне? Неужели он хотел сделать из меня архимага? С чего бы это? Неужели он боялся их, и решил проверить на мне? Как они поведут себя в чужих руках? Он ведь не боялся меня, он сам отдал их мне! А зря... Когда бы я доказала их силу, он убил бы меня! Я знаю... Бедный мой Дитрих, он и тебя захотел убить... Как ты, мой любимый и дорогой, там с этой мерзкой кузиной, которая желает тебя уничтожить? Если ты, мой милый Дитрих, чувствуешь меня, услышь мои мысли: берегись паладинов, они хотят тебя убить..."
Эрменгарда почувствовала теплоту, разливающуюся по телу - так распределяется энергия, она знала, но сказать об этом уже никому не могла. Как и предполагала, дар речи вновь исчез, лишь она съехала с Лучшего холма, на котором возвышался замок Ордена Магов.
Ближе к вечеру двенадцатого дня впереди показались дозорные башни Сотштадта, возвещавшие путников о скором приближении к крупному городу. Тракт, мгновение спустя, заполнился далекими всадниками и обозами, мирно шествующими с востока на запад и запада на восток. Никто не приближался к ней, никто не двигался на юг. На бескрайних полях неправильной формы, огражденных густыми кустарниками, оживали люди. Крестьяне в поте лица, даже в эти непростые годы для Оберхейна, вспахивали бокажи, так эти межи называли эль'еи. Эрменгарда девичьем сердцем порадовалась, что не всё в этом краю безраздельно отдавалось чуме.
На небольшой речушке, уходившей на закат, вращалось большое колесо водяной мельницы, по левую руку от девушки еще вертелись лопасти ветряков. Подле ходили люди, белые от въевшейся в кожу муки. Далее показались несколько садов, где кудахтали куры, несколько равнинных островков сочной травы, где паслись козы и коровы; чуть поодаль мотали гривами лошади. Великолепные и грациозные, они резвились.
Эрменгарда не верила, что этот мирный край мог еще год назад быть местом кровопролитных сражений.
Девушка пустила лошадь шагом. Затем, повернувшись, извлекла из седельной сумки два яблока и браслеты.
Все сожаления о том, что не выбрала крест, который ей был предоставлен Оттоном, она откидывала напрочь, заставляла думать лишь о Южных горах, о черном жезле, о Дитрихе. Но на смену хорошим воспоминаниям о последнем разговоре (если так можно назвать беседу немой девушки) с ее любимым некромантом всегда приходила тревога.
За ней наблюдают. Теперь, когда она чуть не разрушила Вайсбург, Рене Густав отправит на ее поиски всех магов Ордена, только бы вернуть медальоны.
"Чем же так сильны эти медальоны Всецарствия?"
Эрменгарда надкусила сочное сладкое яблоко. Легкий хруст напомнил ей, как лопались волдыри на телах магов. Девушка вновь увидела испуганное лицо Виллехальма - он первым понял, что происходит. Белландино загадочно улыбался, мнилось, что действо просто его завораживает. Оттон, как и говорил, взял на себя самую сложную роль - он защищал гроссмейстера, и при этом не дал ему возможности произнести заклинание. Другие маги паниковали, метались по залу, сгорали или получали сильные ожоги. Запах гари далеко разносился по коридорам Вайсбурга; а из стрельчатых окон показывались языки пламени...
Она сбежала в суматохе.
"Что теперь со мной будет? О, если бы ты был рядом, мой единственный Дитрих..."
Навстречу ехал отрад акритов - воинов, защищавших границы города. Девушка осмотрела приближавшихся всадников - при оружии - этого было достаточно, чтобы испугаться за себя.
― Кто такая и откуда едешь? ― спросил ее сержант, смуглый и темнобровый, как и все ломеи.
Эрменгарда показала рукой назад.
― Я и сам вижу, что ты по этой дороге приехала. Назови свое имя и откуда едешь?
Изумрудные глаза расширились, она не могла произнести ни слова - это вселяло страх.
― Трижды не повторяю! ― настаивал сержант. ― Если не ответишь, нам придется тебя заточить темницу.
Девушка отрицательно замотала головой.
― Значит понимаешь?
Она кивнула.
― Так говори, мне не хочется держать такую принцессу среди крыс...
― А то вдруг пойдут крысолюди! ― сказал воин вдали, остальные залились смехом.
Перепугавшись, Эрменгарда в этот момент левой рукой изобразила мудру энергии, зажав между средним, безымянным и большим мальцами медальоны; а правой - выставила мудру изгнания. На выдохе с выставленных пальцев сорвалась волна, еле различимая в вечернем свете. Сержанта выбило из седла - он приземлился в тридцати ярдах от Эрменгарды, его конь упал рядом. Пока акриты замешкались, девушка извлекла из седельной сумки черный жезл и провела перед собой огненный полукруг. Лошади испугались, и, не взирая на людей, помчались в Сотштадт, воины падали, бежали следом за животными, спасаясь от тринадцатилетней девушки.
"Это весело" ― подумала она.
Эрменгарда решила не пытаться ехать через столицу Оберхейна. Она повернула назад, и, обогнув к сумеркам один из холмов, устроилась на ночь в гроте. В следующие дни, девушка двигалась окружной дорогой, через поля. Так, подумала она, выйдет даже ближе. Оставалось перейти в брод реку Йорге, где в пяти днях на север от Орфдорфа погиб кайзер Каспар III Объединитель в битве с ломеями. Эрменгарде было тогда не больше девяти лет...
Путешествие на юг продолжалось, и в начале месяца девушка достигла лесистой долины у подножия гор. Вверх вела серпантинная каменная тропа, по крайней мере, до первого перевала, за которым простиралась широкая необжитая долина со множеством озер, животных и птиц. Но гнетущее спокойствие насторожило девушку.
Она обернулась назад, чтобы осмотреть проделанный путь. Широкие полосы лесов и равнин уходили за горизонт, за которым, она знала, возвышаются дозорные башни Грюнхюгеля. Отсюда, с высоты, все казалось маленьким, игрушечным, даже облака плыли по небу необычайно красиво и непривычно. Где они заслоняли солнце, там становилось несколько темнее, чем на залитых светом лугах. Поднявшись на гору, Эрменгарда осознала, что исчез запах и нежный воздух с речных берегов. Здесь, на вершине, ветер дул сильнее, и казалось, он уносит живительную свежесть - дышать становилось тяжело, хотя самочувствие улучшалось.
Посмотрев вниз, она обнаружила, что у подножия поднималась пыль. Ее преследуют - пронеслось в юной голове. Девушка вскочила на лошадь, и погнала в долину под присмотром сороки…
Сверху сорвались камушки и прокатились через редкий лес. Всадники почуяли, что могут опоздать. Им необходимо было остановить Эрменгарду в Валлата-ло-Смеральдо - Изумрудной Долине.

4
Через два дня замаячили среди горячих песков пустыни Мертвых развалины Вюстебурга. Массивные куски стен выглядывали из барханов, словно выныривали из грязной воды. Многие башни просматривались насквозь: винтовые лестницы лишились нескольких пролетов, а сквозь бойницы проникали лучи жгучего пустынного солнца.
― И это замок Ордена Некромантов? ― подивился капитан паладинов. ― Будь я на месте их гроссмейстера, ни за что бы не стал возводить стены, где больше песка, чем известняка. Что скажешь, Лютвин Честный, может здесь быть хоть одна живая душа? А то, воистину замок Мертвых перед нами.
Гроссгерцог ехал вровень с капитаном, но глядел совершенно не на развалины, а на то, что они скрывают. Ему было наплевать на защитные сооружения, его интересовал лишь пеннон, развевающийся на самой высокой точке - на чудом уцелевшей кампаниле, звоннице. Он гадал, видят ли приближение паладинов хозяева замка, если действительно там находятся Дитрих и Моргретта.
― Одно могу сказать, будь я самим Искусителем - выбрал бы стены покрепче.
― Не богохульствуй среди воинства Единого Бога!
― Ладно, скажу по-другому. Если там и есть живые, то, понимая положение Ордена, как анафемическое, и видя знамена Санта Палаццо, у них один способ сохранить свои жизни.
― Надеюсь, ты мне пояснишь, какой?
― Нет! ― отрезал Лютвин. ― Я не буду предавать Дитриха. Скажем так, если вы начнете осаду этих развалин - я останусь либо безучастным, либо нападу на вас с тыла, и не посмотрю, что мое скромное войско всего из двух человек.
Капитан поднял руку - паладины остановились. Командир развернул коня к братьям и проговорил, что у них есть время для отдыха, далее, когда начнет смеркаться, они осадят замок Некроманта. Лютвин покачал головой и подозвал своих людей:
― Отнанд и Ансельм, мы должны войти в замок первыми... Стой! Куда тебя понесло.
― Господин, вы сами...
― Я знаю, что я сказал! Ближе. Так-то. Когда они установят большой шатер и спрячутся от жары, вы должны будете приготовить лошадей. Затем ждите меня на краю лагеря. Думаю, паладинам не понравится то, что мы сделаем, понятно?
― Да, герр гроссгерцог! ― выкрикнули слуги Лютвина, а затем ядовито улыбнулись, понимая, к чему склоняет их правитель - большой любитель притеснить Санта Палаццо.
Лагерь паладины возвели у небольшого оазиса в шестистах ярдах от стен замка. Первым поставили большой шатер, затем несколько маленьких - хозяйственных, куда сложили оружие и съестные припасы. Следом на копьях натянули тент, который укрывал бы от жары лошадей.
Паладины собрались на совет в большом шатре, пригласили и Лютвина, как бывалого полководца, который вопреки всем ожиданиям смог захватить Небенвюст, а потом Кайзербург. Его стратегия, как они полагали, поможет им завладеть развалинами Вюстебурга. На страже лагеря оставили слуг гроссгерцога.
В начале совета наскоро пообедали, а затем завели спор о том, какой отпор может дать Дитрих и его кузина. Лютвин всячески высказывал свою позицию, говоря, что если не прекратят настаивать на убийстве Моргретты, то ему не останется другого выхода, как немедленно отправится в замок и предупредить владельцев.
― И будьте тогда уверены, почтенные паладины, что несколько шлемов я проломить успею, ― закончил он.
― Мы весьма польщены вашей откровенностью, но названные вами личности отлучены от Церкви, а Орден предан анафеме, так что их жизни зависят только от Господа, который, надеюсь, смилуется над их грешными душами, и вместо Ада они таки попадут в Рай.
― Один вопрос, пока я не ушел, почтенный капитан: кто отлучил их от Церкви? Насколько мне стало известно, что Орден предали анафеме в семьдесят третьем году сего столетия, но отлучения не было, и когда Дитриха вызывал конклав Санта Палаццо, он еще был верным подданным Единого Бога. А после смерти Великого Инквизитора, до выбора нового понтифика Единого Бога, никто не имеет прав отлучать от Божьего Престола, не так ли?
― Вы, Лютвин Честный, весьма сведущи в церковном праве, даже весьма больше, чем положено мирянину...
― Мне воспринимать это как угрозу?! ― выкрикнул Лютвин.
― Ни в коем разе, почтенный гроссгерцог, но, ко всему уважению к вашему титулу, вы клеймите свое имя печатью еретика, ведь если рассудить: лишь еретик защитит другого богохульника, когда праведный единовер скорее умрет, но отстоит свою веру.
Лютвин уже понял, к чему клонит его собеседник: отлучение от Церкви, как только изберут нового Великого Инквизитора, однако такая участь защитника язычников в родной провинции его не смущала, даже наоборот, Лютвин скорее даст заклеймить себя. Этим возвысит свой статус среди мидгарских наследников, с которыми он, а не его брат Родегер, поддерживает мирные и торговые отношения, являясь одновременно и защитником язычества от посягательств Санта Палаццо на религию северных народов.
― Таким образом, вы, почтенный капитан, утверждаете, что если Дитрих выступит в защиту своей веры, то есть Единоверия, он должен умереть, как единовер, а не как еретик? Или же теперь паладинам дарована честь выбирать из народа, кому быть еретиком?
― Да как вы смеете оскорблять воинов единого Бога в их шатре?! Дитрих Некромант убил паладина и тем самым подписал себе смертный приговор! Он подлый и низменный еретик!
― По крайней мере, я, хотя и дерзок, но говорю открыто. К тому же, как я видел, не слишком-то могучие паладины в бою, если даже лекарь смог победить одного из них.
― Мы, паладины святого пророка Антония, просим покинуть наш шатер и более не встречать нас на своем пути, кроме как в бою...
― С радостью приму ваш вызов, ― улыбнулся Лютвин, а затем добавил: ― Мне было тридцать два, когда я убил своего отца. Я не чувствовал угрызений совести, пока не повстречался с Дитрихом. Именно он рассказал о Николя Тиране. Этот правитель сказал замечательную фразу, смысл которой я понял лишь сейчас, когда мне тридцать шесть: не титул красит человека, а человек возвышает титул. Вы назвали меня Честным, назвали за человеческие качества. Так и я называю Дитриха Некромантом лишь потому, что не имя красит человека, а человек свое имя... Свидимся в бою.
Совет паладинов погрузился в молчание. Лютвин, зачесав длинные русые волосы назад, вышел на яркий послеполуденный свет. Сориентировавшись, он заметил, как оруженосец махает ему рукой в знак того, что все приготовлено. Гроссгерцог, разрыл сапогом песок, проверяя опору: "здесь легко упасть", ― подумал Лютвин. Он намеревался подойти к слугам, как услышал горячие споры в шатре.
― Сержант, да как ты смеешь такое говорить?!
― Когда ты, капитан, занимался науками, я был воином, а когда мне пришлось изучать теологию - ты обучался владению мечом. Не равные доли. Даже если меня уличат в богохульстве, в чем я лично сомневаюсь, я пойду за Лютвином Честным. Он - воин, как и я.
― Ламбертуччи! ― выкрикнул капитан в ужасе оттого, что лучший воин покидает командира.
Паладин в ответ сказал, раз он так слушает приказы магов, пусть их и выполняет, а лично ему не нравится Орден Магов Белой Руки, слишком подозрительно себя ведет. Далее Ламбертуччи говорил о том, что он во всем полагается на десницу Единого Бога и защиту святой Марианны.
― Святые защитят меня и мою душу.
С этими словами Ламбертуччи быстро вышел из шатра и наткнулся на Лютвина.
― Ты был прав, когда говорил, что даже с тремя людьми проломишь много голов. Одну уже проломил. Я еду с тобой, Лютвин Честный, и встану на защиту Дитриха, только соберу поклажу.
― Ты о чем? ― недопонял гроссгерцог.
― Вопреки капитану выполняю условия поединка. Я готов стать твоим вассалом, Лютвин Честный.
Не успел гроссгерцог расспросить одного, как из шатра выходили все новые и новые паладины. Ламбертуччи называл каждого сержанта по имени. Все, как он говорил, когда-то видели Дитриха в Шварцфухсберге, когда капитан Родегер фон Ульрихбург ждал некроманта, а нашел спасителя Империи Гиттов. В ту весну, продолжал паладин они видели как Тичко Брава, могучий кузнец, а ныне граф Линкенфлюсский, выковал Дитриху полуторный меч и выгравировал летрийские руны на лезвие. Насколько паладинам известно этот меч ни разу не видел крови. Лютвин удивился, что мечу четыре года, а в битве так и не испробован; однако гроссгерцог спросил паладинов, что они думают по этому поводу. Ламбертуччи, значение которого над другими паладинами недооценил вначале Лютвин, рассказал, что Тичко Брава - один из лучших людей капитана Родегера - выковал мечи тем воинам Санта Палаццо, которые некогда сражались с ним бок о бок. Любой из вышедших в этот момент из шатра, продолжал Ламбертуччи, ни одного плохого слова не скажет против кузнеца потому, что уверены - он никогда не выкует оружие плохому человеку.
― Так вот в чем дело! ― рассмеялся Лютвин. ― Братцы! Слава Григорию Мароненрохскому! Честное слово, чем больше я узнаю Дитриха, тем больше проникаюсь симпатией к своему брату Родегеру. Ей-богу, невообразимо откопать в замке Некроманта такой самородок благочестия и невинности!..
― Господин… можно мы будем называть тебя так? ― (Лютвин кивнул, переосмысляя только что сказанное им самим) ― Через час мы догоним вас у ворот замка.
― Еще одно, мои верные паладины, ― сказал гроссгерцог с привычной серьезностью и из-под нахмуренных бровей, ― не упоминайте мою вольготность и слабость при моем оруженосце. Он должен знать, что я больше защищаю язычество.
― Не сочтите за дерзость, но у Вас хорошо получается, господин.
― Ламбертуччи, ― спросил Лютвин. ― А сколько верных тебе людей ты сможешь переманить?
― Немного. Мечей тринадцать-пятнадцать.
― Все же не по десять на одного получится. Отлично! Буду ждать.
― Господин! ― окликнул его Ламбертуччи.
― Что еще?
― А как отнесется Дитрих и его кузина к вашему подарку?
Лютвин об этом не подумал.

[Andromeda >>>]

Ну, чтож, мой друг, прекрассно!

Остаётся интрига и желание...

А что нужно Воину?

К тому же и влюблённому!?

Читать - легко и нравится мне, только - имена...

Хотелось бы, вообще... это я мечтаю, чтоб в именах прослеживалось жизненное назначение, как у индейцев Майя.

[Дени де Сен-Дени >>>]

Большинство имен взяты из списков реально существовавших в период с X по XVI вв. (отовсюду по Европе, из Койсы, Силезии, Швабии, Неаполя, Пизы, Ломбардии, Прованса, Нормандии, даже Готтские имена присутствуют...)
Некоторые как бы говорящие: Лютвин Братоненавистник - Лютый... Моргретта - а разре морг не напоминает, а всего лишь разновидность имени Маргарита?
Славянские имена даже переводить не надо
Если почитать комменатарии на другой странице, я говорил, что имена лишь изредка совпадают, но и при это они пишутся по-разному... Йоханн и Йоханнес, Дитерих и Дитрих.
уж извините, но делать из них стандартно-фэнтэзийные нет желания, хотя изначально они были.

До индейцев далеко еще, хотя могу обрадовать, мидгары уже возят от туда картошку и продают, но сами гитты не подозревают, что за теплым и зелеными морями есть материк...
Еще много чего неизвентно об Этом материке, а он велик очень велик. Не раз в тексте упонимались алмавтане, но такие знаю только Я... хотя до сих пор не знаю, как называется сам материк... наверное, Der Festland

Не вижу правда из текста славянского фэнтези.. по моей шкале жанров беллетристики - это сказка литературная с элементами рыцарского романа и жанра фэнтези

Остаётся интрига и желание...

Это навыки... голая техника, основанная на восприятии читателя.

[Andromeda >>>]

Дени - всё правильно понял.

Мои желания - это только мои, и мои мнения - только мои.
Я даже и не критиковала, так как понравилось, всё.

А имена... Так это напускное...
Чтобы услышать больше, о твоей прекрасной сказке.

Готова я и к продолженью чтенья.

[Дени де Сен-Дени >>>]

2Андромеда:
Это лишь концовка 7-ой части, всего их 10.. (и это только первая книга дилогии... )

5
В то время как Лютвин спорил в шатре паладинов, Рене Густав брел дорожкой по аллее к любимому фонтану, чтобы еще раз посмотреть на треснувший камень, на обожженную основу и оплавившуюся в мутное стекло фигурку. Некогда гроссмейстер восхищался белобокой птицей. Теперь же сорока словно начала стекать вниз. Чтобы оплавить статую, маг знал, необходимо запустить огненный шар большой силы. Эрменгарда с честью выполнила этот трюк. Рене Густав, хотя и пребывал в гневном состоянии, после второго зачета и после бегства девочки, но в душе радовался ее успехам. Он верил, хотел верить, что из зеленоглазой Эрменгарды выйдет настоящий архимаг – владычица и единственная правительница Объединенного Ордена Магов.
Гроссмейстер остановился. Перед ним пологий склон Лучшего холма плавно сливался небольшим лугом, за которым земля вновь поднималась, образуя вогнутый вал, усаженный виноградом и усеянный небольшими домиками виноделов, а также бараки сборщиков плодов. Слева от Рене Густава расстелился редкий широколистный лес, уходящий на север вплоть до Вайнгрундштадта. Справа, на другой стороне реки Основки, на месте, где раньше был сосновый, корабельный, бор, на юг, извиваясь, уходила дорога – по ней умчалась его надежда на Вселенский Трон. Рене Густав тяжело вздохнул и обернулся. К нему спешил, приподняв полы сутаны, худощавый маг четвертого круга – Оттон фон Эльштернвальд – верный соратник и единственный человек, которому гроссмейстер мог доверять.
― Мессир, извините, меня задержали, ― обратился он к Главе Ордена.
Рене Густав заметил беспокойство в поросячьих глазах мага, но видел там и азарт. Надежда, которая пустилась на юг, забрав с собой черный жезл Виллехальма, казалось ему, возвращается.
― Не будем об этом, лучше скажи о главном, ― сказал Рене Густав обычным несносно высоким голосом.
― До нас дошли слухи из Оберхейна. Эрменгарда убила сержанта и распугала всех акритов Сотштадта.
― Убила? ― удивился гроссмейстер.
― Человек пролетел около пятидесяти ярдов, но скончался, как говорят, в казармах. Всю ночь он отрыгивал внутренности.
― Не думаю, что именно магия Эрменгарды его убила… Что дальше?
Оттон сложил перед собой руки и перенес вес на другую ногу.
― Паладины должны были уже въехать в пустыню. Но это не главное, мессир, ваш тайный знаток слухов и мелких делишек – леприкон Йонан только что вернулся из Валлата-ло-Смеральдо. Он говорит, что Эрменгарда уже близка от Портоне-делла-Морте, но есть непредвиденные обстоятельства, которые, как он полагает, должны компенсироваться золотыми.
― Благодарю тебя. Я с ним поговорю сам. У тебя хочу спросить… Портоне-делла-Морте – Врата Смерти – что это значит?
― В книге Йоханнеса Грюнхюгельского, как говорили жоглары, есть упоминание о заточении падшего ангела. И только архимаг может открыть Врата, имея медальоны Всецарствия.
― Эту историю я знаю, но с этими воротами что связано?
― Говорят, что Врата в Преисподнею и есть Портоне-делла-Морте.
― Кто-то помог нашей маленькой ученице, кто-то направил ее, указал путь. Мне думается, что в нашем обществе нашлась черная длиннохвостая крыса, которая разносит чуму недоверия. Необходимо найти предателя нашего Ордена и предать суду.
― Ко всему уважению, мессир, но вы уже исполнили приговор неделю назад, ― осмелел Оттон, понимая, что вскоре и ему представится возможность заглянуть в духовные миры.
― Брат Доминик, архивариус… Что ж, мы вовремя очистили наш Орден, ― Рене Густав повернулся к фонтану. ― Белландино и Виллехальм еще в замке?
― Белландино решил навестить ленников своей Гильдии в Вольфенспуре.
― А Виллехальм?
― Все еще сердится на то, что связался с нашим Орденом. И требует возместить ему утрату черного жезла.
― Пусть пройдет в капитульный зал, туда же позови леприкона. У нас будет, о чем поговорить.
Оттон откланялся и спешно пошел вдоль аллеи в замок. Рене Густав смотрел на уменьшающуюся фигуру мага, размышляя о непредвиденных обстоятельствах и сколько придется заплатить Йонану за то, что он их обойдет. Далее его мысленный взор направился к паладинам. Скоро, очень скоро гроссмейстер должен остаться один. Именно он станет Всесильным, но для этого Дитрих Некромант, архимаг, который не догадывается о своих способностях, должен умереть. Будет лучше, если рядом с ним в могилу ляжет Моргретта и Эрменгарда, заодно.
Преисполненный радостью, Рене Густав потер руки и направился в замок…
Гости расположились за полукруглым столом напротив скромного трона. Между ними расстелился яркий ломейский ковер. Рене Густав вошел через боковую дверь и быстрыми, уверенными шагами направился к законному месту, но говорить не начинал, как ни провоцировал его Виллехальм. Гроссмейстер не желал, чтобы его подслушали монахи, которые разжигали камин и бросали веточки можжевельника в жаровню.
Глава Гильдии Черного Жезла нервничал и притопывал ногой. Рене Густав видел, как он недовольно скривил губы и подозрительно посматривал на толстого карлика с окладистой рыжей бородой. Леприкон по-обычному, когда ему не было нужды обманывать, был одет в зеленый камзол с латунными пуговицами и широкополый цилиндр с большой пряжкой. Вел себя Йонан спокойно, но в глазах читалась непомерная жажда золота.
Когда слуги вышли, леприкон заговорил:
― Если Йонану заплатят – он новости затянет.
― Обожди, ― прервал его Рене Густав; и обратился к Виллехальму: ― А тебе-то что необходимо взамен черного жезла?
Глава Гильдии вскочил, уперев ладони в стол.
― Ты обманщик, гроссмейстер! Я тебе доверился, а ты меня предал!
― Ближе к сути, меня ведь тоже предали… ― невозмутимо проговорил Рене Густав, вдыхая аромат можжевельника.
― Если ты не вернешь мне жезл, я натравлю на тебя Санта Палаццо и всех, кто хочет с тобой покончить!
― Вернуть жезл… И всего-то… Хорошо…
― Ты оглох, гроссмейстер?! Я требую вернуть его немедленно!
Рене Густав вновь обратился к леприкону, который с радостью повторил то, что поведал Оттону и добавил о каких именно неприятностях помощнику не говорил. Рассказал он о том, что Эрменгарда, у которой находился черный жезл, уже в Валлата-ло-Смеральдо, в Изумрудной долине, где людей пропало больше, чем погибло при реке Йорге в 1171 году. Леприкон присутствовал там лично по очень важным делам к советнику Василию. Подробностей той битвы Йонан не привел, однако дал понять, что говорит он правду. Рассказал леприкон и двух всадниках. Они выехали с севера и направились прямиком в Портоне-делла-Морте, а на перевале в долину нагнали Эрменгарду. Затем, Йонан пояснил, с какой целью всадникам необходимо перехватить девочку: не допустить того, чтобы в Мир Живых открылись Врата Мира Мертвых.
― И что будет дальше? ― спросил завороженный рассказом Виллехальм, медленно усаживаясь на скамью.
Леприкон вначале рассказал о пророке Трифоне и Батачихане, которого падший ангел Светозар отправил на помощь тому, кто при себе имеет медальоны Всецарствия. Предположил, что Эрменгарде после такого подарка, как дракон в слуги, черный жезл не потребуется. Затем леприкон поведал о всадниках, которые должны ее остановить, чтобы не нарушить равновесие в мире, тогда они должны забрать у нее жезл и кому-нибудь отдать, а медальоны вновь разъединить, чтобы затерялись в мире.
Виллехальм заинтересованно слушал стихотворную речь леприкона и невольно задумался, но когда карлик перевел речь вновь о всадниках, сердце сжалось, а сам Глава Гильдии встревожился, нахмурив брови:
― А эти, твои всадники не пожелают взять себе мой артефакт?
― К чему вещица тем созданиям, кто идет от Бога с приказанием? ― ответил леприкон.
― Таким образом, как видишь, я не в силах вернуть твой черный жезл, ― проговорил Рене Густав, самодовольно развалившись на троне. ― Тебе придется это сделать самому. Одно могу сказать: если паладины справятся, то враг у нас будет один, точнее, одна Эрменгарда.
― И ее дракон! ― недовольно вставил Виллехальм.
― Чудище - это уже забота Ордена. Как никак, нам по Кодексу положено его убить.
― Вот и занимайтесь своим делом, но мой жезл верни, гроссмейстер!
― Мне дела нет, что брат идет на брата – какова моя составит плата?
Далее леприкон намекнул, что за дополнительную сумму гульденов скажет, кто эти два всадника, которые преследуют девочку, однако за эти вести он затребовал столько же, сколько и за рассказ об Эрменгарде. Йонан всегда знал цену своим познаниям и способностям…
― Золото пылиться, не блестит… Обидишь карлика – он будет мстить!
Оттон отошел от двери, поняв, что больше ему нечего подслушивать. В этот момент, когда он лишился поддержки архивариуса, необходимо было вести себя осторожно, собирая информацию по крупицам. К чему знать имена всадников и кто они такие, если и так понятно, зачем они преследуют девочку.
Маг прошел по коридору и поднялся в библиотеку. Оттону казалось, как только он откроет дубовую дверь на стальных скрипучих петлях, его почувствует брат Доминик. Дверь открылась, обернулись писари и книжники. Новый архивариус бросил книгу на стол и поспешил к знатному и могучему магу.
― Чем могу быть полезен, почтенному лейтенанту гроссмейстера? – спешно проговорил рыжий паренек с ядовитым взглядом и кривой ухмылкой.
Оттон поднял подбородок, надменно осматривая стеллажи с книгами в цветных переплетах, лесенки, а затем презрительно уставился на нового архивариуса.
― Брат Витторио, я вижу, ты уже освоился?
― Стараюсь, мессир.
― Мне известно, что кто-то из переписчиков занимался под личным руководством брата Доминика. Я хочу его видеть.
― Брат Мариньяно, тебя хочет видеть мессир!
Юноша с сильными руками подошел и учтиво поклонился, как к тому обязывал Устав Ордена. Оттон заметил, как пальцы переписчика начали трястись - Мариньяно волновался.
― Брат Витторио, я займу ваш кабинет на время.
― На сколько будет Вам угодно, мессир, ― откланялся архивариус и вернулся к делам.
Маг провел юношу по проходу между столиками и скрылся с ним за гобеленом. Комнату архивариуса не успели переделать, поэтому там, на стопках книг, по-прежнему лежали несколько досок, служивших и столом, и алтарем, и кроватью. Каменные стены украшали три магические лампы, которые холодно и ярко освещали скудное пространство.
― Садись, ― приказал Оттон. ― Мне известно о твоих делах все. Поэтому умалчивать не имеет смысла, иначе тебя ждет участь брата Доминика. Тебе понятно?
Юноша кивнул.
― Начнем с простого вопроса: сколько книг ты переписал для архивариуса?
― Пятнадцать.
― А сколько осталось в замке?
― Четырнадцать, ― робко ответил Мариньяно.
― Хорошо. Мне нет нужды спрашивать, у кого она. Я хочу спросить, что это за книга?
― «Круги и степени магии».
― Кроме тебя к этой книге кто-нибудь прикасался?
― Брат Доминик.
― Кто еще?
― Два наставника… не местные, всего один раз, честное слово.
― Спокойно. Опиши их.
― Один темноволосый, гневный, со скипетром. Второй веселый. Женоподобный, я бы сказал. У него жемчужная серьга была в ухе.
― Они делали пометки?
― Брат Доминик этого сделать не дал.
― А ты знаешь, почему смотрели книгу именно они.
― Наставники должны изучить книги, предназначенные для их учеников.
― А ты знал, кто был третьим наставником?
― Да. Это вы мессир.
― Тогда почему эту книгу не показали мне? Я прекрасно понимаю, что чужие наставники не разобрали в ней ни одной степени. Что в ней было написано, о чем мне знать не следовало?! Говори!

6
Бегло собрав пожитки, Моргретта спешила к стойлам. В помощь она взяла себе пару летров. Остальные прощались с сестрами Ордена Некромантов, а сам Дитрих призвал в подземелье сестру Ильге, где объяснил, что необходимо делать в его отсутствие. Первое на что он уповал, - сестры должны будут собрать для него несколько книг: фолиант по магии Йоханнеса Грюнхюгельского, несколько переводов книги Даниэля и откровения святого Йоханна, а так же «Второй Закон». Эти труды понадобятся ему, когда он вернется обратно, чтобы написать «Трактат о вреде магии на умы единоверов». Сестра Ильге только кивала головой и внимательно выслушивала далее о том, как необходимо принимать путников и как вести себя при появлении зверей и крупных птиц.
― Возможно, ― говорил он, ― что это глаза и уши магов – они на многое способны, чтобы убить меня.
Но особое внимание Дитрих уделил паладинам святого Антония и дракону, который должен прилететь через несколько дней.
Лишь после раздачи распоряжений новоиспеченный гроссмейстер поднялся наверх. Солнце недавно прошло зенит и проникало теперь сквозь дыры в стенах замка широкими лентами, затеняя желтые песчаные кирпичи так, что руины представлялись затянутыми пыльной дымкой. Дитрих прошел по коридору, завал которого, к счастью, уже разгребли, и трудности для перехода он более не вызывал. У лестницы в Капитульный зал, некроманта ожидали Рогволод и Ярослав.
― Господин, дружина ожидает приказов. Лошади оседланы и навьючены.
― Тогда в путь!
Дитрих пошел первым, выезжал из полуразвалившихся ворот также во главе войска. Арьергардом поторапливался тяжеловоз с крытой телегой эль’еев. Лишь только некроманты обогнули крепость, как наткнулись на спешащих к ним людей с опущенными знаменами. Вдали перед знойным горизонтом, летры разглядели белый шатер паладинов святого Антония. Закованный в броню вид приближающихся всадников им тоже доверия не внушал. Заботясь о гроссмейстере, спасшего Рогволода – летрийского воеводу, – дружина построилась перед Дитрихом. Но на все его пререкания отвечала Моргретта:
― Братик, ты слишком дорог, чтобы гибнуть первым. Тем более ты сейчас начнешь думать, но сам же знаешь: когда человек думает…
― Он уязвим, ― смирился некромант, поморщившись.
Даже став риттером во второй раз, Дитрих не смог понять замыслов Единого Бога, уберегающего его клинок от вида крови.
Тем временем полоса всадников растянулась, теперь их можно было пересчитать спокойно – семнадцать человек. Некромант видел их сверкающие паладинские доспехи и различил среди них трех всадников в знакомых ему цветах гроссгерцогства Кларраин. Что они тут делают? ― задался Дитрих вопросом, но на ответ времени не хватило. Всадники подняли одно знамя – самого Лютвина II Братоненавистника. Чего не ожидали ни летры, наслышанные о том, что этот правитель хорошо относится к мидгарским язычникам; ни гиты, пораженные тем, в каком окружении путешествовал первый сын Гильдебранда фон Ульрихбурга. Однако больше всего заволновалась Моргретта, вспоминая первую встречу с Лютвином, там, в родовом замке. Она испугалась, что гроссгерцог ее узнает. Для ее отца это могло стать последним годом жизни. Лютвин, полагала она, как бы не изменился после разговора с Дитрихом, по-прежнему остается мстительным и гневным человеком. Вспомнила она и о том, что могло бы смягчить Братоненавистника, превратить его в рыбку, попавшую в сети любви. Но что же ему известно теперь? ― убийца задрожала, и жеребец под ней чувствую хозяйку, нервно зафыркал, мотая гривой.
― Я Лютвин Второй фон Ульрихбург! ― крикнул издали один из всадников, повернув коня боком. ― Имею ли я достаточно чести и известности, чтобы переговорить с Дитрихом Некромантом до начала боя?!
― Ты известен далеко за границами Империи Гиттов! ― ответил Рогволод с мягким летрийским акцентом. ― Однако в твоей чести, которая созвучна с лейтрийской честностью, мы не уверены!
― Я возьму на переговоры одного из лучших паладинов – он знает такого человека, который подтвердит честность его, а он, в свою очередь, подтвердит – мою!
Рогволод кивнул Дитриху. Пегая кобылка некроманта легкой рысью поскакала вперед, вслед за гроссмейстером, клином, двинулись воевода, Ярослав, Моргретта и орденский баннерет. С Лютвином от общего строя отделились его оруженосец, знаменосец и один широкоплечий паладин.
Когда люди сблизились, первым начал говорить гроссгерцог:
― Рад приветствовать тебя, Дитрих Некромант!
― Пока не могу сказать того же, ― холодно ответил гроссмейстер. ― Что тебе нужно?
― Во-первых, я хочу представить тебе Ламбертуччи – паладина святого Антония. Он подтвердит мою честность.
Дитрих узнал его правильное лицо, обрамленное золотистыми волосами. Некогда воин служил под началом капитана Родегера, брата Лютвина. Несомненно, Ламбертуччи должен был узнать и его.
― Я хочу спросить тебя, ― обратился некромант к паладину, ― помнишь ли ты меч, который мне выковал Тичко Брава?
― Конечно! ― ответил Ламбертуччи. ― Этот хороший человек выковал мечи всем паладинам, которых ты видишь за нашими спинами; те, кто больше обучался теологии, сейчас в шатре. У тебя же, Дитрих Некромант, меч с семью летрийскими рунами, меч, не видевший крови.
― Достаточно. И ты подтверждаешь честность Лютвина?
― Три дня прошло с тех пор, как среди паладинов Лютвин Второй фон Ульрихбург слывет Честным. Но наш капитан, согласившийся на поединок меня и почтенного гроссгерцога, повел себя бесчестно. Теперь, мы паладины святого пророка Антония, ранее сражавшиеся бок о бок с нашим кайзером Родегером, вопреки повелению капитана, исполняем условия поединка. И готовы сложить головы за Лютвина в любом бою, в котором он захочет участвовать.
― Я знаю честь паладинов. Знаю и раскаявшихся в разбое паладинов. Но почему, если я знаю, что паладины посланы гроссмейстером Ордена Магов, они перешли на сторону Лютвина. И что делает он в пустыне Мертвых?
― Ты прозорлив, Дитрих Некромант, ― широко улыбнулся Лютвин. ― Я ищу свою возлюбленную. Ее отец указал, что она рядом с тобой. Я готов сражаться за тебя, ибо знаю, ее можно назвать твоим телохранителем.
― Так назови ее имя! ― нахмурилась убийца.
― Моргретта, по прозвищу Смерть! ― выкрикнул гроссгерцог.
― И кого тебе пришлось посадить на кол, чтобы узнать мое имя?
― Мне пришлось унизиться перед твоим отцом, Вольфом Тильке, ― уже с горечью произнес Лютвин. Его глаза на извечно хмуром лице потемнели и словно спрятались под веками, что означало – он говорит правду.
Ламбертуччи поглядел на гроссгерцога. Это не было ему известно, но честность, которую тот подтвердил, поразила паладина. Он понимал, каково это гордому и волевому человеку унизиться перед трактирщиком, чтобы получить честь услышать всего лишь имя девушки. Подивился такому происшествию с Лютвином и Дитрих. Неужели, ― подумал он, ― Братоненавистник смог переступить порог величия, каким не обладал его брат – кайзер.
― Так значит, только лев обрел крылья, как упал ниже скорпиона? ― высказала Моргретта, складывая на груди руки.
― Только кто-то влюбился в Смерть, как она отправляет его жить…
― Не язви мне, братик!
― Я люблю тебя! Я влюбился в тебя с того дня, когда увидел в капельтурме своего замка! ― сорвался на чувства Лютвин.
― Докажи, что меня любишь, ― Моргретта оказалась непоколебима, холодна и расчетлива, как обычно.
― Тогда, Дитрих Некромант, ― продолжил гроссгерцог, ― я самолично перехожу на твою сторону и признаю на время моим сюзереном, а паладины, которые теперь под началом Ламбертуччи освобождаются от вассальной клятвы мне.
― Этого мало, ― улыбнулась Моргретта.
― Вы не поняли, почтенные некроманты, ― закончил Ламбертуччи вместо Лютвина, ― если паладины более не связаны клятвой с гроссгерцогом Кларраина, мы предпочтем стать некромантами Ордена святого Печольда Немертвого.
Ярослав шепнул что-то Рогволоду, а тот Дитриху о том, что еще несколько человек в отряд не помешает, к тому же, как летры рассмотрели, их доспехи крепче, чем те, которые они видели за всю свою жизнь, а также, раз они тяжелые, ребята, носящие их, не из робкого десятка. Некроманту, как гроссмейстеру, пришлось решать незамедлительно, времени на Капитул не оставалось. Паладины, верные Рене Густаву, могут напасть с минуты на минуту.
― Властью данной мне Единым Богом и святым Печольдом лично, я – Дитрих Тильке, прозванный Некромантом, гроссмейстер святого Ордена Некромантов, - принимаю верных Единому Богу паладинов святого пророка Антония в ряды защитников Ордена святого Печольда Немертвого. От ныне и присно, и вовеки веков помните и чтите наш Кодекс, Устав и девиз: служить – хоронить – молить. Аминь!
Ламбертуччи спрыгнул с коня, преклонил колено и крикнул:
― Даю слово чести паладинов!
Когда Ярослав провожал их в замок, чтобы выступить в роли драпиера, к нему на случай непредвиденных обстоятельств, присоединился Рогволод. Воевода знал, люди, которые за один день могут сменить двух правителей, могут сменить и третьего. Паладинам доверять нельзя, по летрийским меркам. Однако пораженный обычаями гиттов Ярослав только и твердил, что им никогда не суждено в полной мере понять культуру западных соседей. Рогволод успокоил его, что тоже они думают и о них.
Моргретта в это время снова сказала, что слова паладинов за поручительством самого Лютвина Братоненавистника не достаточно. Дитрих пытался умерить женский аппетит для подарков, но влюбленный гроссгерцог прервал выговоры некроманта своей кузине, проговорив:
― Если мой братец Никлас провернет свою аферу, то недалек тот день и граф Клеетеппих нападет на Фладюон. И клянусь честью, для Империи это может обернуться новым Походом Эль’еев. Другой мой братец, кайзер, слишком занят своим Энгельбрехтом…
― Это Эрлинда его так назвала? ― мимоходом вмешался Дитрих, далекий в последние годы от дел Родегера.
― А кто еще? ― выскользнуло у Лютвина, однако он продолжил: ― Поэтому он сидит и в ус не дует. Никлас ему заморочил голову сказками о власти народа над кайзером и разрешением чеканки монет для герцогов. Я отправил нескольких людей, чтобы к празднику на Йоханнов День на моих границах собралось войско. Времени осталось не так много, поэтому, если поспеем во Фладюон раньше войск старого графа Боэмунда, то остановим войну.
― А заодно и остановим еще кое-кого, ― улыбнулась Моргретта, посмотрев при этом на ее возлюбленного – Дитриха.
― Это ваши орденские заботы…
Лютвин начал было говорить, как вдали послышался боевой рог, и на почтенном пока расстоянии клином выстроились паладины святого пророка Антония. Они начали наступление конкуром. Сзади, словно в кривом зеркале, на помощь подъезжали новоиспеченные некроманты в боевых коттах черного и белого цветов Ордена святого Печольда Немертвого, словно сороки они были равно белы и чернобоки. Лютвин, бывалым взглядом оценил происходящее, и, не спрашивая разрешения гроссмейстера, взял на себя роль полководца:
― Дитрих, Моргретта за повозку! Летры в две колонны по три человека в центр, как только враг приблизится, разъедитесь в разные стороны. Знаю, вы легче, поэтому, как схватка только начнется, вы сможете напасть с тыла. Ламбертуччи подели своих на двое: по правую и левую сторону от летров! Они отъедут – сразу в центр! Отнанд, рядом со мной. Ансельм встанешь рядом с их баннеретом перед повозкой. Понятно?
― Да, герр гроссгерцог! – выпалили слуги Лютвина.
― К оружию!

[Дени де Сен-Дени >>>]

Йоханов День. Тримирье

1
Нужно избавиться от преследования, ― подумала Эрменгарда и вздернула поводья, пуская жеребца галопом. Валлата-ло-Смеральдо уже звала к себе новые жертвы, новые смерти. Такая прекрасная долина, украшенная множеством озер, в которых шарообразные кроны ивняка и лозы превращались в переливчатое изумрудное свечение, казалась раем на земле. Но впереди у горизонта, словно в подтверждение обратного, волчьими зубами возвышались черно-дымчатые кварцевые скалы, напоминая путникам о том, что Изумрудная Долина лишь предместье Портоне-делла-Морте – Врат Смерти – ада на земле. Некогда в жерле давно потухшего вулкана кипела магма, разливаясь огненными потоками по склонам. Южные горы поднялись так высоко, что в пасмурную погоду вершины взирают на густые, темно-синие облака, устремляясь ввысь к Небесам. С последнего извержения прошли тысячи лет – склоны треснули, осыпались, подножия гор заросли, началась новая жизнь. Однако еще слетают с уст старожилов предания об Изумрудной Долине, как о скрытой угрозе северным землям вплоть до Теплого и Темного морей.
Стараясь запутать следы, Эрменгарда петляла, объезжала деревья, заставляла жеребца прыгать через завалы и кусты, проноситься по мелководью, вспенивая кристальные воды. Несколько раз, она пользовалась магией, заметая следы копыт, когда необходимо было ехать рысью. Уже под вечер, после безудержной скачки по залитому облаков солнцем безмятежному редколесью долины, решила, что необходимо беречь силы. Спешившись, она привязала животное к лиственнице, подле которой журчал каменистый ручей, а берег – у корней мягкого хвойного дерева – порос сочной травой. Сама зеленоглазая девушка сняла пожитки, чтобы жеребец почувствовал себя свободнее и легче. Лишь теперь, за весь день, она в первый раз решила перекусить яблоками и собранными недавно ягодами. Убивать зверей и птиц ей не хотелось, Эрменгарда с удовольствием запустила бы огненный шар в любого, кто вознамериться прервать дивное пение местной пернатой фауны.
Расслабившись, девушка помечтала о том, что появись здесь и сейчас Дитрих, она непременно бы кинулась ему на шею, целуя его небритые щеки, холодные губы, стараясь их согреть и разжечь пламя страсти. Представляла, как он проводит тонкими пальцами по волосам пшеничного цвета, как говорит ласковые слова, предназначенные только для нее, такие теплые и нежные слова. Он говорит…
Эрменгарда вздохнула, отгоняя приятное наваждение, и предалась более насущным делам. Она надеялась, что хорошо запутала следы. Может, и не так далеко продвинулась к Вратам Смерти, но зато теперь чувствовала себя спокойнее. Оглядевшись заново, она потянулась к седельной сумке из мягкой кожи и аккуратно достала книгу. Девушка заволновалась, сердцебиение участилось, предвкушая, какие же знания она может познать. С тех пор, как архивариус, брат Доминик, подарил ей эту книгу, Эрменгарда ни разу ее не открывала. «Настал твой час», ― ласково подумала девушка, проводя маленькой ладонью по коричневому кожаному переплету, чувствовала подушечками неровности выдолбленных букв, контрастирующих черной финифтью со светлым общим оформлением.
Она долго не решалась открыть ее. Снова и снова поглаживала, прижимала к груди, смотрела и вздыхала. Вдалеке в небо вспорхнула одинокая сорока, тщась высмотреть с высоты какие-нибудь блестящие вещи. Девушка приняла это за знак, и прикрыв на мгновение изумрудные глаза, открыла первый форзац. Там, крупными красивыми буквами было начертано: «Самой великой волшебнице, которая по-кошачьи грациозна и, как кошка, свирепа и своенравна. Тебе, зеленоглазый котенок, эта книга, храни ее и береги от постороннего взгляда, и тогда, быть может, ты станешь той, кем быть желаешь, кем быть можешь, ибо нет другой женщины, которая составила бы тебе конкуренцию, не считая самой Приснодевы, матери Единого Бога. И прежде, чем предаваться чувствам, обдумывай их. Архивариус».
Эрменгарда перевернула толстую страницу и погрузилась в чтение, которое затмевало все звуки и шорохи, словно они, как крестьяне для господ, не заслуживают внимания. Познавала девушка новое, что было нарочно сокрыто на уроках, что-то она находила знакомое. Отвлекаясь не надолго, девушка обдумывала, как можно применить то или иное заклинание, как лучше и величественнее будет смотреться тот или иной жест-мудра. Представляла цепочки заклинаний, чередуя их с восстановлением магической энергии. Прочитав о первых трех ступенях, Эрменгарда начала листать, пока не наткнулась на описание черного жезла, его мощи и возможных действий с ним. Она потянулась к сумке, продолжая при этом читать. Каково же было ее удивление, что жезла не оказалось. Ее святыня пропала. Бросив книгу, она обшарила все сумки, пробежалась по полянке, на которой остановилась – черного жезла не было.
Такое происшествие огорчило ее сильнее того, что она делит Дитриха с его кузиной, мерзкой Моргреттой. Прижав к груди книгу, девушка уже хотела начать безудержно рыдать, чувствовала, как подкатываются горькие слезы…
― Ты не это ищешь? ― спросил красивый мелодичный голос, но акцент казался северным, скорее мидгарским.
Эрменгарда подняла покрасневшие глазки на фигуру, плохо различимую среди листвы, зато вращающийся жезл, овеянный огненным сиянием, был виден преотлично.
«Кто этот негодяй!» ― мысленно крикнула девушка, однако сделала вид маленькой обиженной девочки и протянула тонкую руку вперед, словно говоря: «Дай!».
― Негодяй? И это мне заявляет человек, который вознамерился открыть Врата Смерти? Плохо же ты видимо мнения о себе, раз называешь так меня.
Девушка не поверила ушам. Этот нахал прочитал ее мысли! Это и радовало и пугало. Первое, потому, что ей не придется объяснять жестами, а второе – из-за того, что теперь не удастся соврать без последствий.
«Кто ты?»
― Негодяй, нахал, чтец мыслей, вор чужого жезла… Выбирай, какое тебе больше нравится?
Он вышел вперед. Его красота поразила девушку, но даже в мыслях описать все великолепие она не могла. Внешность складывалась в некую дивную песнь высотой в шесть футов. Нежное скуластое лицо обрамляли прямые золотистые локоны, ниспадающие на поджарую грудь. Виднелась у него и небольшая бородка, также цвета золота. А в глубоких голубых глазах читалась великая мудрость, накопленная веками, отточенная строгость. Одет странник был в обычную для гиттов одежду, вроде тех горожан, которые имели хоть не большой, но стабильный достаток. В тонких, почти женских руках он крутил полыхающий от магии черный жезл, крутил так быстро и не принужденно, словно с детства он обучался в труппе бродячих акробатов.
― Так я теперь еще и бродяга? ― спросил эльф. ― Из твоего списка я, пожалуй, выберу горожанина.
«Кто ты?»
― Кимнальф, кажется, зря мы пустились за ней, даже с этой игрушкой она не сможет помешать равновесию.
Из кустов совершенно бесшумно вышел второй странник, он был на пару дюймов выше и уже в плечах, чем его спутник. Однако его золотистый цвет волос отливал белым оттенком. И глаза не голубые, словно небо, а удивительно зеленые, подобно сочной траве или виду вечнозеленых хвойных деревьев, возвышавшихся на склонах Мидгарских гор.
― Так, Лальфанорин, я уже тебе отомстил за то, что ты не дал мне поиграть с человеческим существом. А ты, Эрменгарда, должна была хоть раз, хоть краешком своего округлого уха слышать истории мидгарки Миллы из таверны «Братья Тильке», ― опять заговорил первый.
«Эльфы?»
― Осталось только Тору на колеснице по небу промчаться в подтверждение твоих мыслей!
«Что вы хотите от меня?! Верните мне жезл! Он не ваш!»
― И уж точно не твой, волшебница. А вернуть владельцу или отдать тебе, это уже мы решим, когда узнаем, для чего ты хочешь открыть Врата в Преисподнюю? Смотри только не обманывай нас, ибо тогда нам придется применить волшебную силу. А за столетия нашей жизни мы намного превосходим любого известного тебе архимага. К тому же мы посланники не только наших Богов, но и вашего Единого. Тебе понятно?
Девушка кивнула, завороженная красотой эльфов из Льесальфахайма. Она вспомнила, как Милла говорила, что однажды они помогли самому Дитриху – ее возлюбленному – в спасении Империи Гиттов. Именно эти эльфы рассказали Вольфу Тильке о том, что произошло в злополучную ночь в Ульрихбурге, когда был убит Гильдебранд, отец одних из величественных людей государства: кайзера Родегера, гроссгерцога Кларраина – Лютвина – и капитульера Главной Торговой Гильдии – Никласа.
― Ты осведомлена, это хорошо, ― проговорил немногословный второй эльф, прислоняясь, как человек, к широкому стволу ивы.
Эрменгарда положила книгу на колени и накрыла ее руками.
«Ужасный гроссмейстер Ордена Магов Белой Руки, где меня обучали, Рене Густав, хотя красивый и целеустремленный, захотел завладеть медальонами Всецарствия, чтобы стать Правителем Мира. Я знаю. А я ему нужна была, ― насупилась девушка, ― чтобы проверить действие медальонов. Но когда я узнала, что моего возлюбленного, моего Дитриха собираются убить, он видит в нем скрытого архимага, я не выдержала и убежала на юг».
― Ты чего-то недоговариваешь…
«Я забрала медальоны, и они сами притянули меня сюда, я даже не хотела приближаться к Вратам Смерти…»
― Я не о том, скажи, как он заполучил все девять медальонов?
Девушка подумала о том, что знала, как Рене Густав выслеживал одного хранителя за другим, пока однажды Великий Инквизитор не отказался отдать его. Тогда появился Дитрих, он тогда слабым был, раненым, угрюмым и усталым. Он завладел тем медальоном, а потом попал в ловушку мага. Второй медальон хранился у архиепископа Нитрийского. Она слышала, что это Дитрих его убил, но не верит: «Он не такой. Он милый, он хороший». А после в Вайсбурге появились паладины. А однажды в замок пришел карлик, она видела его: «Рыжий такой, пузатый…»
― Как его звали?! ― встрепенулся второй эльф.
«Я не знаю… но он очень любил золото…»
― Йонан! ― обратился первый эльф к товарищу, останавливая вращение жезла. Огненное сияние потухло и словно влилось в руку существа, однако волшебнице показалось, что крикнул он не ему, а кому-то другому.
Лальфанорин залепетал на родном языке, очень быстро, однако речь его лишь отчасти напоминала мидгарскую, скорее этот мелодичный, словно песенный, язык, подумала Эрменгарда, тот, на котором когда-то устно слагали Саги о Богах. В разговор вступил и Кимнальф, его голос оказался чуть грубее и гортаннее, но прелесть от этого не проходила.
― …эн бергатролль! ― словно выругался Лальфанорин.
― Йа-а, ― кивнул Кимнальф и спросил: ― Хвор ог хвонар?
― ‘Ер: ‘ан ундер дет стен, - ог… Хольде!
Кимнальф вывернулся, одновременно бросая жезл товарищу. Лальфанорин поймал с легкостью. Девушка так и не поняла, что они сделали, пока из кустов не показался тот самый карлик в зеленом камзоле и широкополом цилиндре с большой пряжкой в виде четырехлистного клевера. По его рыжебородому лицу бегала судорога, нервный тик вызывал у него гнев, а у Эрменгарды отвращение.
― Альфы, зачем позвали вы меня?! Не видно разве, что слишком занят я!
― Мы хотим задать тебе парочку вопросов, ― говорил Лальфанорин на гиттском языке, видимо решил, что так будет лучше для девушки, хотя сама она в это верила с трудом.
― Не честно так! Не по правилам все это! Сперва должны вы дать монету!
― Кимнальф, набрось второй аркан, и первый затяни.
Эльф сделал несколько жестов, Эрменгарда подумала, что он совмещает высшие жестикулятивные и вербально-мысленные круги. Лазурный браслет впился в тонкие запястья волшебницы: леприкон упал на колени, держась маленькими пухлыми пальцами за зеленоватую пеньку, стянувшую его шею.
― Альф, хватит меня мучить! Задавай, ответы ты получишь, ― просипел Йонан.
― Тебе платит Орден Магов?
― Да! Еще раз трижды: да! Деньги мне нужны всегда!
― Ты знаешь, чем опасна эта девушка?
― Ничем таким, чтоб миру сгинуть. Все равно равновесию не минуть.
― Что еще ты знаешь?
Леприкон начал рассказывать о том, что если врата в Мир Мертвых откроются, то сможет выйти только дракон, но им может управлять лишь архимаг, открывший эти врата, поэтому человек, имеющий все девять медальонов Всецарствия, если это девушка, равновесие не нарушится. Любая женщина печется о порядке вокруг себя больше, чем о себе собственной и ни в коем случае не будет преследовать только одну цель. К тому же, продолжал схваченный Йонан, насколько ему известно, то у Эрменгарды нет планов мирового господства, которые бы смогли нарушить равновесие.
― Однако дракон в Мире Живых вызовет отклик у всего живого.
― На всякое действие есть ему противодействие… ― продолжал леприкон, все ниже и ниже склоняясь к земле.
Рассказал он, что если верить книге Йоханнеса Грюнхюгельского, то дракона могут победить лишь два человека в Мире Живых – тот, кто его вызвал, и тот, кто его сможет заточить снова.
Заметив, что эльфы больше заняты леприконом, Эрменгарда, стараясь не думать ни о чем, кроме Дитриха, отвязался жеребца, накинула на него седло и сумку с книгой по магии. Она повела животное под уздцы по мягкому берегу вдоль ручья, чтобы заглушить шаги. И когда разговор уже не был слышен, вскочила в седло и пустилась к Портоне-делла-Морте.
Когда эльфы отпустили Йонан, получив от него те сведения, которые хотели узнать, поняли, какую ошибку совершили. Девушка пропала и за это время она спокойно, зная, где находится враг, добралась до пещеры. Леприкон, вырвавшийся из магических арканов, подпрыгнул и, растворяясь в воздухе, выкрикнул с насмешливой улыбкой:
― Нельзя менять ход предсказанья! Зависит все от Божьего желанья!.. Дракон же выйдет ныне ночью. Весть бесплатна; еще свидимся воочую!.. Ах, свобода! Да-да-да!.. Новые монеты… Ха-ха-ха!...
Йонан исчез, а Кимнальф поднял глаза на темнеющее небо, уходящее багрянцем на запад. Второй эльф посмотрел туда же и с сожалением выдохнул:
― Не успеем. Золотой Век Жизни кончился. Как же мне надоели эти человеческие тараканьи бега…
― Но у нас есть жезл. И я знаю, кому его отдать. Ни Один, ни их Единый Бог нам не простят, если мы не закончим начатое.
― В любом случае мы не успеем доставить жезл. Кстати, кому ты хочешь его отдать?
― Старому знакомому, единственному, кто знал о нас и даже виду не подал, кто вполне противостоял нашим чарам.
― Некромант? Кимнальф, ты имеешь в виду Дитриха?
― Почему бы нет? Так что успеем, если к рассвету доберемся до замка Катерина.

2
Солнце начало медленно приближаться к западному горизонту. Ветер подул с юга, чтобы вновь обогреть редколесье Нитрии. Белые пески съежились, словно зябь на воде. И по этим ребристым барханам мчались паладины, поднимая облака мелкой песчаной пыли. Лютвин, готовый к битве, встал по центру позади летров, чтобы принять главный удар на себя. Гроссгерцог понимал, что не многие воины решаться сразиться с четырехкратным победителем конных состязаний на турнирах во Фладюоне. Мало того, он победил того, кто лучше всех орудовал двуручным мечом – Ламбертуччи – а теперь и реванш паладины взять не могли. Сержант примкнул не только к Лютвину Честному (который сдержал слово – выступить против паладинов, если те попытаются убить Дитриха и Моргретту), но и стал еретиком, одев коттарду некромантов Ордена святого Печольда Немертвого. Паладинам не улыбалось сражаться с такими величественными воинами. Боевой дух был надломлен. Любой бы отказался в меньшинстве нападать на Лютвина, но приказ капитана должен быть исполнен ценой жизни и вечного существования в раю.
Самые теологически образованные всадники мчались впереди, выстроившись первыми рядами клина. Искусные в бою паладины – следом, поражаясь стойкости духа первых. Замыкал строй сам капитан, который подгонял решивших улизнуть с поля боя. Его гнев вызывал в нем берсеркера, как это состояние называли мидгары. Он стремился вперед, хотел выбить Дитриха из седла, проткнуть его копьем, вогнать клинок, затем бы он сорвал с него кожу, потом повесил, а после колесовал и бросил бы сердце на съедение черным собакам, а остатки сжег дважды. Капитан хотел всего и сразу.
Дитрих наблюдал, успокаивая кобылу. Он пытался понять, как же можно выиграть бой без единой смерти. Хотя некроманты и вынуждены иногда сражаться как конными, так и пешими, но большей частью они лишь зарывают трупы и читают молитвы, лечат раненых, чтобы, если человек и умер в бою, то душа бы точно попала в Мир Мертвых, в Рай, а не блуждала по бесконечности и серости Мира Немертвых.
― Братик! ― окликнула его Моргретта.
Некромант обернулся: позади повозки колонна гиттских некромантов разделялась надвое, чтобы занять места рядом с летрами. Кузина подъехала и выговорила Дитриху о том, что ему сказано быть за телегой, а рядом с беннеретами может случиться всякое. Чтобы гроссмейстер не отвечал, Моргретта находила еще пару доводов, и в итоге она добилась своего: Дитрих повернул лошадь и встал позади повозки напротив нервничавшего Жана Ле-Люфа. Жоглару было не по себе от возможной битвы. Хотя он и много раз спевал о крупных боях с такой интонацией, что он действительно присутствовал во всех поединках и в разные времена, но на сей раз песенное искусство мало, чем могло помочь.
От Рожера торчал лишь его цветастый зад, голова с туловищем выглядывали на козлах. Ему не терпелось увидеть, как же сжимаются латы паладинов, падают под ними лошади. Хотелось услышать крики, ржание лошадей, стоны. Если не считать тайком увиденных поединков во Фладюоне, он ни разу не наблюдал за ходом битв.
Тем временем паладины безудержно приближались.
― Здесь ты в безопасности, братик.
Рожер повернулся, широко улыбаясь. В его голубых наивных глазах читалось предвосхищение. Он пробрался к музыканту и вздернул за плечи, что-то объясняя на эль’ейском языке. В ответ прозвучало ворчливое: «Феньедор!».
― А что, всякое может случиться, монами. Если людей заставили одним словом пойти в бой, то остановить их тоже может слово…
― Когда же ты прекратишь говорить бредни. Не об этом надо думать, Прохвост, а о том, как спасать собственную шкуру, ― бурчал Жан, пряча лютню в мягкий кожаный мешок.
Дитрих сначала усмехнулся, наблюдая обычную перепалку двух друзей, которых связал прево: одного - как жоглара, другого – как несвободного крестьянина. Но затем, тонкие губы приняли вновь ровное, серьезное положение, а в льдисто-голубых глазах прикрытых седыми прядями затеплился огонь. Как же он сразу не подумал?! Рожер снова оказался прав. Беспечность и свобода его мысли однажды поразили некроманта. Случай повторился.
― Конечно же, слово! ― крикнул гроссмейстер, выправляя пегую кобылу. ― Рожер ты лучший из всех трубадуров!
Дитрих на глазах у изумленной Моргретты, вопреки наставлению Лютвина двинулся на вражеский клин.
― Я же ни играть, ни сочинять не умею, ― проговорил Прохвост.
Однако никто его не слушал - даже Жан, отложив лютню, выполз посмотреть, как сбывается очередное пророчество простого эль’ейского парня с обворожительной для всех девиц улыбкой.
Моргретта не успела повернуть своего крупного жеребца, как Дитрих уже промчался мимо Лютвина, словно глухой. Некромант ничего не слышал, он не хотел ничего слушать, хотя сзади раздавались разные голоса:
― Стой!
― Ты умрешь!
― Братик!
― Диетриж!
«Диетриж!» Вырвавшись вперед, через колонны летров, Дитрих вытащил свой клинок с семью рунами, где было начертано его имя – Диетриж – одно имя для мальчика из Хопфенбаума, который в восемь лет убил привратника Арены; одно имя для лекаря, попытавшегося спасти наследника Империи – Альбрехта Нита; одно имя для некроманта…
― Я – Дитрих Некромант! ― рычал гроссмейстер, выставляя клинок вперед.
Меч осветился черным сиянием, волнами отгоняя от себя воздух. В пространстве высокого давления, окружающего лезвие, накапливалась невиданная мощь звука. Сам Дитрих не слышал громоподобных раскатов его голоса, распространяющегося по всей пустыне Мертвых, но даже привыкший к крикам толстяк Пьер прижал ладонями уши – даже его желудок урчал в мириады раз тише.
― Я – Дитрих Некромант!!! Я ученик самого Печольда Немертвого! Я действую по слову святого пророка Антония! И я говорю вам, паладины, вы грешны! Грешны! ― ошарашено кричал Дитрих, удерживая в левой руке меч, а в правой - поводья и ключ из дымчатого кварца на ритторской цепи.
Он открывал путь в Мир Немертвых.
Перед ним все еще стояли размытые силуэты паладинов, но вместо пустыни его окружал кисельный туман, тягучий и освещенный, хотя источника света видно не было. Но меч, исторгающий черное свечение в Мире Живых, здесь представал белым даже алебастровым. Время по-обычному замедлилось, как тогда, впервые: на внутреннем дворе Вюстебурга четыре года назад его вызвал на поединок Анри Дениксо, и если бы не Гильдебранд фон Ульрихбург – первый дух некроманта, – показавший силу Мира Немертвых, он никогда бы не победил. Так и теперь – Дитрих положился на души неупокоенных, замедляющих время.
Некромант мчался на паладинов, и начал размахивать клинком. Первого меч разрубил пополам – лезвие входило в латы, словно в масло. Второму он рассек голову. Следующий выпал из седла, пораженный в ногу. Главное преимущество Дитриха было в том, что от рождения он был левшой. Некромант кружился между замедленными, ничего не понимающими некромантами, убивая их души в Мире Немертвых.
В Мире Живых царил хаос. Внезапно Дитрих исчез, словно обладал заклинанием невидимости, лишь его черный клинок по-прежнему рассекал воздух, а затем и паладинов. Когда меч прошел тело насквозь, первый воин нервно вздрогнул и натянул поводья, поднимая скакуна на дыбы. Следом второй прильнул к луке седла, в панике оттого, что он ощущал, как раскалывается топфхельм. Третий от ужаса не верил своим глазам – лезвие прошло так, словно сам паладин был призраком – нога осталась цела. Он нагнулся посмотреть и ощупать ее, как конь резко повернул в сторону, стакнувшись с другим жеребцом, и образовал неразбериху. Паладин не удержался и пал лицом в песок, в ожидании, что его сейчас затопчут.
― Я – Дитрих Некромант! Я ученик самого Печольда Немертвого! Я действую по слову святого пророка Антония! ― срывалось с видимого клинка, распространяясь черными волнами в жарком, послеполуденном воздухе пустыни Мертвых. ― Вы предали своего покровителя и прельстились словами истинного еретика – Рене Густава де Шато-Сале, гроссмейстера Ордена Магов Белой Руки, которого сам богомерзкий пророк Трифон обвинил в святотатстве – четвертой дочери Тьмы! Вы занялись разбоем, позабыв о великом законе Единого Бога: скромности! Ваша жажда мести за товарища непомерна! Вы не умеете прощать! Вам неведомы последние слова вашего брата! Он просил простить его! Просил меня – Дитриха Некроманта! А ваша вера ослепла так же, как вера Великого Инквизитора и вера архиепископа Нитрийского! Вы продались Магам, продались Искусителю! Вы грешны, паладины! Грешны!
В Мире Немертвых Дитрих рубил и кромсал паладинов до тех пор, пока каждый из них не стоял на коленях или не лежал ничком. В Мире Живых вокруг всадников вскружился ореол иссиня-черного искрящегося пламени. Дитрих выплыл вновь, и стал видимым. Он смотрел, как паладины корчатся от несуществующей боли, как освященные латы ржавеют на глазах, в них появляются дыры, рвется одежда. А кресты – символы Единого Бога сгорают белым, безболезненным пламенем.
Некромант объехал их и встал напротив капитана. Тот поднял удивленные глаза, не осознавая, жив ли он или умер, а если умер, это ли Мир Мертвых…
― Вы хотели принести мне смерть, ― спокойно проговорил Дитрих, убирая клинок, на котором не было ни единой капли крови, в ножны. ― Так я говорю, она со мной. Вы думали, что я убью вас. Так я говорю, я дал вам жизнь. Вы знали, что некроманты сеют смерть. Так я говорю, некроманты отнимают смерть. Я оставил вас жить, но отнял у вас смерть сейчас. Но она не минует вас в будущем, в том будущем, где я прощаю вас, паладины. Прощаю! Убирайтесь прочь!..
Моргретта зачарованно наблюдала за кузеном. Жан удивленно сглотнул, а Рожер расхохотался, поражаясь, что он всегда оказывается прав. Некроманты, удивленные силой их предводителя, остолбенели, а в душе радовались тому, насколько святой Орден Некромантов силен и справедлив. Никогда еще битва не доставляла им большего удовольствия. Они поняли, что доспехи, оружие и кровь лишь видимая составляющая битвы, но выигрываются битвы словами. У них появился лучший наставник из всех.
― Моргретта, что с твоим братцем? ― спросил Лютвин, не понимая, как это один человек, ненавидящий магию, смог повергнуть столько паладинов в одиночку.
― Он поверил! ― воскликнула она, даже не слушая гроссгерцога.
― Иногда я думаю, что нам не суждено быть вместе.
Она повернулась к старшему сыну Гильдебранда
― Никто не знал, что, когда его прозвали некромантом, он им станет. Братик, не раз убегал от своего имени, но теперь поверил в него. Дитрих стал некромантом. Святым Некромантом!..
― Значит, если я тебя буду называть женой, то ты ей станешь?
― Не язви мне, Лютвин.

[Andromeda >>>]

[QUOTE]"― Никто не знал, что, когда его прозвали некромантом, он им станет. Братик, не раз убегал от своего имени, но теперь поверил в него. Дитрих стал некромантом. Святым Некромантом!..
― Значит, если я тебя буду называть женой, то ты ей станешь?
― Не язви мне, Лютвин."[/QUOTE]

Это - "в бровь и в глаз" по моей темке об именах и их значении...
Назвать женой - можно, но программа сработает лишь в том случае, если убрать саму важность. )))

[QUOTE]К чему вещица тем созданиям, кто идет от Бога с приказанием? ― ответил леприкон.
[/QUOTE]
Интересно: А как они поняли или приняли этот приказ от Бога???

[QUOTE]Чудище... [/QUOTE]

или дракон - символизирует что, в этом отрывке?
Ведь образ Чудища символизирует космические Силы в неоформленных возможностях, а слово дракон - скрытую АББРЕВИАТУРНУЮ шифровку В АНАГРАММЕ - молекул и основания: Д-Р-А-К-О-Н +
Д-Р-А-К-О-Н МОЛЕКУЛЫ + Д-Р-А-К-О-Н
и Азотистое Основание молекул. (шутка)

[QUOTE]«Круги и степени магии».[/QUOTE]

Так сколько же степеней и кругов в магии??? Ты сам знаешь?


[QUOTE]когда человек думает…― Он уязвим[/QUOTE]

Лишь в степени того, что не слышит шёпота звёзд, утренних и вечерних, но безмыслие - уязвляет проникновением и вторжением чужеродных мыслей, и воздействие их на человека.
Не зря же Соломоном давалась Мудрость, в которой он озвучил то, что разум - охраняет, а размышление - оберегает... От чего тогда, если "думать" - уязвляет? )))


[QUOTE]Даже став риттером во второй раз, Дитрих не смог понять замыслов Единого Бога, уберегающего его клинок от вида крови.
меч с семью летрийскими рунами, меч, не видевший крови.
[/QUOTE]

Что означает кровь в символике этого фентезийного рассказа, что Богу
нужно иметь замысел уберегать клинок от вида крови???


[QUOTE]пустыне Мертвых?[/QUOTE]

Чувствую реальное место на Земле, как прообраз - точно???

Т[QUOTE]ак назови ее имя! ― нахмурилась убийца.
― Моргретта, по прозвищу Смерть! ― выкрикнул гроссгерцог.
― И кого тебе пришлось посадить на кол, чтобы узнать мое имя?[/QUOTE]

Имя взято, как за образное, из славянского имени Бога Смерти - "Мор" - МОРОК? (я для себя понять хочу)

только лев обрел крылья, как упал ниже скорпиона?

[QUOTE]Только кто-то влюбился в Смерть, как она отправляет его жить…[/QUOTE]


Точно подмечено. Да и само зачатие новой жизни - есть Начало Смерти.


[QUOTE]― Негодяй, нахал, чтец мыслей, вор чужого жезла…
[/QUOTE]
Описание Эльфа - словно с самого себя писал. Так мне ощущается.

[QUOTE]А за столетия нашей жизни мы намного превосходим любого известного тебе архимага. К тому же мы посланники не только наших Богов, но и вашего Единого.[/QUOTE]

Подразумевается какой Бог: Света или Тьмы, ведь для обоих сторон - это Единый Бог, но кто он - этот Единый???

"Однажды Бог Единый стал творить,
Разумну жизнь решил ОН возводить.
В Начале ХАОС, в нём и СВЕТ, и ТЬМУ,
И Ангелов, лишь потому:
Надеясь: будут помогать,
И дал свою им БЛГОдать".

просто к слову:

Хаос - созидающий принцип, стоящий за всей магией.

Если отвлечься от "традиции" и прочих элементов, то во время проведения магического ритуала магическая энергия создаётся и преображается в действие, которое становится причиной происхождения чего-либо.

Стефан Мэйс в своей книге "Волшебство и виртуальная механика" ссылается на научные предпосылки этого созидающего принципа.

Цитата:

"Для простоты объяснения ограничим наш пример лишь двумя электронами, точечными носителями отрицательного заряда. Скажем, что они являются частицами солнечного ветра, - бета-частицами, если быть точными, - разлетающимися от солнца на тысячи миль за секунду. И вот эти два отдельно взятых электрона сближаются настолько, что их заряды взаимодействуют, и вследствие этого они отталкиваются друг от друга. Каким образом они осуществляют это взаимодействие в момент максимально возможного сближения?
Согласно квантовой электродинамике, они делают это, обмениваясь «виртуальным» фотоном. Один электрон порождает его, а другой поглощает, в результате чего они и отвергают друг друга. Фотон называется «виртуальным», так как он не может быть увиден сторонним наблюдателем, будучи целиком и полностью поглощён взаимодействием. Но он достаточно реален, и эмиссия и абсорбция виртуальных фотонов - это механизм, на котором основано электромагнитное взаимодействие.
Вопрос, согласующийся с нашей целью, это вопрос о том, откуда появляется фотон. Он не выходит из одного электрона и не попадает затем в другой, как если бы это была пуля, выпущенная из пистолета в цель. Электроны постоянно находятся в неизменном состоянии, за исключением момента их взаимодействия. Скорее, фотон рождается из ничего напряжением самого момента взаимодействия. Согласно данной теории, когда два электрона подходят друг к другу достаточно близко, их волновые составляющие вступают во взаимодействие, либо ослабляя, либо усиливая друг друга1. Волновые составляющие тесно связаны с такой характеристикой, как электрический заряд, и потому мы можем предположить, что и заряды электронов должны изменяться во время их взаимодействия. Но такого не происходит: заряд электрона всегда остаётся равным 1,602 x 10-19 кулон. Вместо этого виртуальные фотоны появляются из вакуума и изменяют, а если так можно выразиться, то и «подправляют», систему. Напряжение порождается ими, и их созданием оно разрешается"

Остин Спэ пришёл к пониманию данного принципа применительно к магическим феноменам задолго до того, как учёные открыли фотоны и начали эксперименты в области Науки Хаоса.

Библейское слово "Земля" - это магнитные и гравитационные волны, образующие плотность и массу.

Библейское слово "Вода" - это фотонная жидкость, которую Бог отделил от воды, химической природы - растворов.

И тогда символизм Духа - это лептонно - глюонная природа биоплазмы,
а Души - фотонная жидкость, тогда как разума - гормональная природа.

И всё это - КОСМИЧЕСКАЯ ГЕНЕТИКА ЕДИНОГО БОГА.

Космическая Генетика - есть с чудесами дама.
Она - на "чёт" - "нечёт" - разделит пары...
Создаст дуплеты и триплеты, а так же и квартеты.
И "петь" заставит кварки, кванты...
А фотоны - станут всё - поэты... (это так - аллегория)

[Дени де Сен-Дени >>>]

Андромеда, не стоит во всем моем романе искать только признаки существующего, много я привираю (как 4мя кругами магии (Жестикулятивный, Предметный, Вербальный и Мысленно-вербальный), и пятый, он не упоминается (Божественный),в каждом круге по семь степеней - здесь просто магическое число для придачи малюсенького эффекта)

Имя взято, как за образное, из славянского имени Бога Смерти - "Мор" - МОРОК? (я для себя понять хочу)

Мора, она же Мара, Марена, Марына, Мурена, Марина...
Богиня зимней стужи и смерти (ее чучело сжигается на масленицу, с хвалениями к Лелю, который должен принести капель и пробуждение природы от зимней спячки. Дочь Чернобога в иерархии славянского пантеона. "Мара-Марена Нави Царевна" Навь - обратный мир Яви (Явленному, Видимому); навный - темный, скрытый, потаенный...

Подразумевается какой Бог: Света или Тьмы, ведь для обоих сторон - это Единый Бог, но кто он - этот Единый???

Единый Бог - это Святая Троица, 3 в 1, поэтому и Единый.
Леприкон, упоминая Бога, говорит как раз о нем. Сам леприкон, подручный Локи в Мире Живых. После падению Люцифера - Светозара, на место наместника Северного Неба пришли языческие боги, в верхнем куполе находятся три чертога: чуть больше половины занимает Цартсво Единого Бога, равные части занимают Чертог Асов (Асгард) и Чертог Рода. Разумеется есть легаты, которые общаются и приносят вести. Боги в некотором роде материальны в Тримирье. Поэтому там идет жизнь не хуче чем в Мире Живых - поэтому Миры и взаимосвязаны.
Сам Йонан, леприкон - самое загадочное существо в Тримирье, однако его мотив один - золото...

только лев обрел крылья, как упал ниже скорпиона?

Опять не внимательно читала. Я не зря привел герб Кларраина со вздыбленной мантикорой (у меня она из трех животных: лев, с крыльями орла и хвостом скорпиона) сам герб символизирует братьев фон Ульрихбургов: Лютвин - лев, кайзер Родегер - крылья орла, Никлас - скорпион...

Чувствую реальное место на Земле, как прообраз - точно???

Правда ту да не Петр-Печольд уходил, а святой Антоний - та пустыня, где живут копты. Но по хронике в романе, святой Антоний, пророк, шел с юга, из ломейских земель, и вышел в Нитрию из пустыни Мервых. Мертвой ее назвали потому, что там сгинуло слишком много душ, еще там один из 5 входов в Мир Мертвых.

или дракон - символизирует что, в этом отрывке?

Синоним


3
Высокий маг четвертого круга, разгневался и багровел, от чего его маленькие карие поросячьи глазки выделялись сильнее. А поджарый вид, тщетно скрываемый сутаной, вызывал у переписчиков отвращение. Тонкими пальцами маг волок молодого брата Мариньяно к выходу.
Архивариус поспешил было на помощь переписчику, но, оценив силу и рвение приближенного к Рене Густаву магу, решил ретироваться. Оттон ему что-то недовольно буркнул. Гневный взгляд наставника упал на цветные мозаики. Маг вышел, не задержавшись, а брат Витторио выдохнул с облегчением: верный помощник прежнего библиотекаря никогда ему не нравился, слишком часто он получал от брата Доминика подарки.
Маг подталкивал испуганного ученика к Капитульному залу. Совет уже закончился. Когда Оттон швырнул Мариньяно к двери, из нее вышел Виллехальм. Его черные одежды и гневные вспыльчивые глаза вспыхнули в предвкушении заклинания, которое бы испепелило нерасторопного ученика, но увидел подступающего следом Оттона, он понял, что этому бедолаге и так скоро достанется от заклинаний далеко не первого круга. Ему показалось, что он его видел, даже припомнил где – в библиотеке.
― Строгие же у вас правила, ― усмехнулся глава Гильдии. ― За что его?
― Связь с предателем, ― сухо ответил наставник.
Виллехальм понимающе кивнул и направился по коридору в отведенные покои. Последняя надежда Мариньяно покинула его тело. А с надеждой умер и страх. Ученик теперь вел себя спокойнее, перестал причитать и нервничать от незнания своей участи и причин действий почтенного мага.
Оттон постучал. Голос позволил войти, что незамедлительно и сделал маг. Рене Густав вдыхал курения можжевельника и шиповника из жаровен, восстанавливая магические силы или просто успокаиваясь. Гроссмейстер был один.
― Оттон, у нас проблемы с Эрменгардой… ― Рене Густав втянул дым и после, откинувшись на спинку трона, выдохнул через рот. ― Интересно, как она собирается открыть Врата Смерти?
― Тогда, мессир, у нас большие проблемы! ― начал убеждать наставник.
Сотворив мудру изгнания, он бросил брата Мариньяно к ногам гроссмейстера. Тот посмотрел на скрюченного ученика непроницаемыми карими глазами, а широкие стрелки бровей медленно сжимались к переносице, углубляя вертикальную морщину на лбу.
― Повтори, что ты написал в книге по поручению архивариуса! ― повелел Оттон брату Мариньяно.
― Это действительно серьезно? ― обычным высоким и противным голосом спросил Рене Густав.
― Серьезно? Это не то слово.
― Простите, сеньор гроссмейстер, ― заблеял ученик, становясь на колени перед восседавшим на троне главой Ордена, ― я не хотел ничего дурного. Я просто выполнял поручение вышестоящего мага – брата Доминика.
― Ближе к делу! ― рявкнул Оттон.
― Он мне приказал вставить закрытые для учеников главы по первому, второму и четвертому кругам.
― Закрытые заклинания для четвертого круга? ― спросил гроссмейстер. ― Какие именно?
― Сначала я переписал все заклинания жестикулятивного круга, которые используются при соединении кругов, потом описал несколько запрещенных предметов, включая черный жезл Гильдии…
― Четвертого круга… ― перебил его гроссмейстер.
― Открытие Врат Смерти и подчинение сознания драконов и прочих низших и средних мифологических существ.
Ученик замолчал, молчали и Рене Густав, оценивая их положение. Его надежда на Эрменгарду рушилась. Если бы она не заполучила текста этих заклинаний, возможно, и не открыла бы Врата в Преисподнюю, а теперь может контролировать и дракона. Низверженный архангел Светозар непременно пошлет на разведку одного из личной гвардии – проверенное и умное создание, а главное, верное. Им, гроссмейстер знал по «Бестиарию Мира Мертвых», был тысячник, один из величайших основателей одной из древнейшей драконьей родословной – Батачихан, чье имя на гиттском языке звучит, как Первый Полководец.
Знатный дракон не входил в планы гроссмейстера. Он разрывался: то ли ему радоваться, что девушка завладеет сознанием крылатого ящера; то ли гневаться оттого, что дракон не съест волшебницу, чтобы потом его маги пришли и забрали все медальоны Всецарствия. Одно грело сердце главы Ордена – Эрменгарда все же станет архимагом. Он давно понял, что она сложена из того же теста, что и он сам.
Рене Густав отпихнул от ног ученика, встал и подошел к стрельчатому окну, выходившему на юг. По дорогам все еще виднелись редкие обозы, мельницы все еще вращали лопасти, на солнце сверкали реки, а ветер теребил макушки деревьев и виноградников. Привлекло его за Красным лесом в Нитрии необычное черное свечение, словно воронка торнадо, царствовавших далеко на западе. Но маг видел, что это не облака. Вихревой столб возник неожиданно посреди чистого неба.
― Оттон, у нас не просто большие проблемы, наши проблемы громадны, ― повернулся гроссмейстер.
― Вам виднее, мессир.
― Именно, виднее. Ты тоже подойди и посмотри, как наш тайный архимаг Дитрих Некромант расправился с отрядом паладинов.
― Что?!
Оттон приблизился к окну и опешил, никогда ничего подобного в жизни он не видел. Однако внезапный порыв страха схлынул, и кровь вновь прильнула к лицу.
― Мессир, что делать с братом Мариньяно?
― Во-первых, перестать называть его братом. А во-вторых, он сам признался, что переписывал запрещенные главы, которые вышли за пределы Лучшего холма. Наказание ты знаешь.
― Да, мессир.
― Пока ты исполняешь приказ, я, тем временем, подумаю, как нам выкрутиться из этого положения.
Оттон наложил на ученика заклинание, которое связывало руки магической пенькой, и собирался уже его поднять, в дверь постучали. Гроссмейстер впустил вестника. Маг первым делом взглянул на Мариньяно, сглотнул, словно пропихивал по пищеводу естественную бледность нордического лица.
― Мессир, к вам гонец из Главной Торговой Гильдии.
― Весьма кстати, ― отозвался Рене Густав. ― Проводи его сюда.
Вестник удалился, а вслед за ним вышли Оттон и ученик прежнего архивариуса…
― Господин гроссмейстер, меня зовут Дудо Доттен, я гонец, прибывший по поручению одного из высших советников Гильдии – господина Никласа фон Ульрихбург. Он шлет вам свое почтение и выражает общую симпатию в общих делах. Также говорит он, что я посвящен во все его дела и Вы, господин, можете мне доверять и обсуждать со мной все интересующие Вас и связывающие Вас и его дела.
Рене Густав осмотрел гонца. Если бы не его широкое, чуть глуповатое лицо, он счел бы его за самого Никласа. Он также одевался в дорогие зеленые одежды под цвет глаз советника, хотя его светло-серым – совершенно не подходили к такому же зеленому берету, заломленному на левый бок. Одно Дудо подходило больше всего остального – это большое загнутое назад белое петушиное перо. Гроссмейстер посмеялся в мыслях над тем, что если гонец так старается подражать Никласу, то пусть, как он, носит на берете павлинье перо, а не выставляет собственную глупость и невежество в моде. Лицо оканчивалось небольшими усиками и остриженной клином бородкой.
― Хорошее начало. Продолжай.
― Мой господин, очень доволен, что известия о дочери Боэмунда, графа Клеетеппих, не доходят до слуха самого графа. Господин рассчитывает, что и дальше Вы будете скрывать ее от глаз посторонних с той целью, что мой господин, желает получить процент от выкупа, на который согласился граф. Моему господину стало известно, что Боэмунд думает, что дочь похитили маги, но после передали кому-то еще, как видимо, и было обусловлено между Вами и моим господином. Граф Клеетеппих уже собирает войско, чтобы с первыми числами июля выступить во Фладюон. Ваша же награда последует за этим в том виде, каком бы обусловлен между Никласом, моим господином и Боэмудом, иными словами это крупный выкуп, который должен покрыть Ваши расходы. Процентом мой господин называет прибыль с того момента, как эль’ейский город станет гиттским. Безусловно, он признает, что его доля составит большую часть, но, как решил Вам сообщить мой господин, они ему понадобятся, чтобы окупить свадьбу в сентябре с Бартолиной, дочерью Агильвардо Випера, он регент-гроссгерцог провинции Мароненрох, как и мой бывший господин – Лютвин Второй Братоненавистник.
― Так Никлас собрался жениться?
― Да, господин гроссмейстер.
― В таком случае, пусть забирает свои проценты. А что ты там говорил о бывшем господине?
― Раньше, когда Никлас жил в родовом замке – Ульрихбург, я служил сенешалем у Гильдебранда, их отца, а потом, некоторое время, при Лютвине.
― И наверное, у тебя имеются сведения из Кларраина.
― Да, господин. Накануне вернулись слуги гроссгерцога, но с какой целью мне еще не известно, причем самого Лютвина среди них не было, хотя он покинул Небенвюст вслед за слугами.
― Тебе не кажется это странным?
― Ходят слухи, что Лютвин поехал на юг и покинул Нитрию, а следовательно, и Империю Гиттов. Говорят, чтобы наладить отношения с восточными варварами.
― Я надеюсь, что ты, Дудо Доттен погостишь в замке несколько дней, пока мы не составим ему ответ.
― Как вам будет угодно господин. Можно еще спросить, это не по соглашению, личное?
Гроссмейстер кивнул.
― Еще ходят слухи, что вы, господин, обучили девушку, которая направилась к Вратам Смерти, это не навлечет гнев Санта Палаццо?..
― Это только разведывательная поездка. Опасаться нечего, ― соврал маг, обдумывая, сколько же магов готовы к бою в случае нападения на Вайсбург?

4
Из-за высоких кварцевых скал Изумрудная Долина погрузилась в ночные сумерки раньше, чем само солнце зашло за горизонт. Лишь пики еще скудно освещались, подобно морским огням святого Эльма, вызывая игру света из голубого и белого цветов на иссиня-черных выступах Врат Смерти. Эрменгарда заметила, как утихли птицы и дневные насекомые, однако шорохи по-прежнему различались позади в тихом шелесте кустов и деревьев. Ночные хищники выходили на охоту. Девушка ехала по звериной тропе, то и дело успокаивая жеребца, норовящего пуститься прочь. Волшебница приложила к мягкой и теплой шее коня ладонь, сотворив мудру покоя – животное утихомирилось и приближалось к виднеющейся пещере.
Цель была недалека, и Эрменгарда, прикорнувшая на пару часов у подножия Валлата-ло-Смеральдо, совершенно вымоталась из сил, но Врата с каждым шагом становились ближе и ближе – это придавало желание обрести могущество до восхода солнца.
Пещера заросла высокой травой. Кривая арка в темноте была бы не заметна, если бы не отсветы огней на неровных и щербатых выступах обсидиана. Волшебница спрыгнула на землю и перекинула уздечку через голову жеребца. Отталкивая в сторону высоченные стебли дикого подсолнечника и невысокие – по грудь девушке – искривленные побеги дуршинника, Эрмернгарда шагнула навстречу пещерной прохладе.
Но лишь она дотронулась до растений, они одушили волосы камфорой. Девушка чихнула – а впереди послышался тревожный шорох и принюхивание кого-то весьма внушительных размеров.
Конь сначала фыркнул, изгоняя от себя цветочный запах, а потом, заржав и резко мотнув головой, поднялся на дыбы. От рывка уздечка выскользнула из тонких рук Эрменгарды. Девушка и подумать не успела, как не то серый, не то бурый зверь вылетел из пещеры и вцепился коню в шею, стараясь перегрызть вену и повалить мускулистого иноходца. Волшебница вскрикнула от ужаса. Варг, похожий на помесь легкого волка и крупного горбатого медведя, обернулся, осклабив пасть, выставляя наружу длинные с указательный палец саблевидные клыки; глаза его вспыхнули полуволчьим огненным светом и получеловеческой расчетливостью, граничащей с яростью. Он ощетинился.
Зверь рычал, будто говоря, что это его добыча. Эрменгарда и понимать этого не хотела, жеребец умер, и теперь дороги назад уже не нет. Смерть заставила волшебницу разозлиться и представить себе, как в лице варга убивает ненавистную кузину ее возлюбленного Дитриха.
«Сдохни собака!» ― крикнула девушка, ловя пальцами отрицательную энергию, испускаемую огнями святого Эльма. В небе уже заклубились и возвысились темными ведьмиными башнями грозовые облака. Эрменгарда была ненасытна, она успела впитать в себя столько энергии за короткое время, что заклинание, испускаемое с мудры стрелы, не только поджарило варга, но превратилось в настоящий грозовой разряд, усиленный медальонами Всецарствия, содрогнувший всю Изумрудную Долину, словно потухший вулкан вот-вот пробудится от тысячелетних снов. Благо весь удар пришелся не в землю, а в зверя, от которого остались лишь краснеющие на ночном ветерке угли. От жеребца также осталось мало – пол корпуса, круп с немного опаленными седельными сумками.
Девушка вспомнила уроки Оттона, говорившего, что в отличие от положительной энергии, обволакивающей снаружи и проникающей внутрь, отрицательная – узким лучом вкрадывается внутрь или расщепляет и выжигает изнутри. Эрменгарда это позабыла.
Огни исчезли, и наступила кромешная южная мгла, скрывающая в себе ужас и страх, ибо человеку трудно выжить на свету, но в темноте это становится практически невозможно.
На место аромата камфоры пришел сладковатый запах печеного на горячих камнях мяса. Волшебница взяла книгу и оттащила полтуши жеребца в пещеру. Затем, вооружившись самодельным факелом, двинулась вглубь. Огонь высвечивал неровности и шероховатости черных стен, с инкрустацией из цветных камней, драгоценных и грошевых, которая выстраивалась в мозаики, как витражи в Вайсбурге. Девушка узнала их сразу, как увидела трех сплетенных драконов, а следом изображение Верделанды, после и загадочную фигуру человека с черным жезлом, стоящего на огненной черепахе. Из-за того, что стены не были ровными, свет падал так магически чудесно, что Эрменгарде казалось, что рисунки оживают, пламя действительно горит. Когда смотрела в глаза персонажам – видела в них души, подобно тому, как рассказывали, что на северных просторах находили глыбы льда с умершими животными, чьи зенки не остекленели, как то обычно бывает после смерти.
Проход окончился большой круглой комнатой с четырьмя низкими жаровнями, в которых шла волнами от центра к краям масляная жидкость. Не успела Эрменгарда окунуть в нее пальчик, как сорвавшаяся с факела икра, попав в жаровню, разбудила дремлющее пламя. Волшебница знала и не раз видела на Блюменштрасе в Небенвюсте, как детишки играют с элеем. Света хватало достаточно для того, чтобы осветить пещеру и на полу восьмиконечную звезду – печать святой Марианны, однако девушка, подчиняясь внутреннему голосу, зажгла остальные три жаровни, а не нужный факел установила в поддерживающее кольцо, перед входом в комнату. Теперь пещера освещалась, как при дневном свете. Темный и прозрачный дымчатый кварц создавал иллюзию тумана, кверху из-за кристаллов белого кварца марево светлело, а вниз из-за небольших сгустков розового кварца и от перелива света – краснело, превращаясь нечто вроде застывшей в первозданном виде магмы.
Эрменгарда не могла знать, какова энергия окружающих ее стен. Дымчатый кварц способен воскресить любого, кто находится в этой пещере, или вызвать любого из двух духовных Миров, если бы не печать святой Марианны, предохраняющая от посягательств с обратной стороны в Мир Живых. Розовый кварц из-за своей редкости в таком монолитном состоянии создает усиление этой энергии и задабривает злых духов, а также препятствует магам и некромантам, обратившимся во тьму, поэтому в книге Йоханнеса Грюнхюгельского и Печольда Немертвого сказано, что открыть Врата Смерти может только добрый человек – тем самым он сохранит равновесие в Тримирье. Белый кварц также служит для защиты, он туманит сознание и путает причины и следствия, обеспечивая сохранность Портоне-делла-Морте от случайных волшебников, ведьм и злых некромантов.
Девушка положила книгу на пол и присела сама. Пролистав учебник, она наткнулась на загадочные мудры драконов в конце книги, а также увидела заклинания, которые были помечены братом Домиником простым словом – мозаика – далее шли номера. Волшебница размышляла, что же это может значить, пока не вспомнила витражи в Вайсбурге и пещерном коридоре. Теперь все стало на места. Но далее шла простая схема – многогранники и пересекающиеся в них линии составлялись в нечто целое, монолитное. Медальоны прижглись к груди – Эрменгарда сняла их. Разжав пальцы, она заметила, лазурные многогранники с впаянными золотыми и серебряными линиями.
«Медальоны! ― воскликнула волшебница и стала складывать их по рисунку. ― Вот почему Рене Густав так просто мне их отдал. Без книги Йоханнеса Грюнхюгельского он бы не смог их собрать воедино! А я могу! И я отомщу злому магу!»
― Злому магу… ― эхом пронеслось по комнате.
Эрменгарда обернулась, но никого не заметила. Она повторила, и снова раздалось эхо на «злом маге». Когда она собрала все девять медальонов в единое целое – восьмиконечную звезду с обведенным золотом кругом и вписанной в него серебряной пентаграммой – символ обратный печати святой Марианны – лишь тогда волшебница поняла, чей же голос она слышала – Приснодевы, матери Единого Бога, проверяющий ее сознание на чистоту. Эрменгарду спасла лишь безответная любовь к Дитриху. Именно из-за него она согласилась обучаться магии, именно из-за него она устроила в Ордене переполох, именно из-за него она помчалась к Вратам Смерти, именно из-за него… и мести к Рене Густаву де Шато-Сале.
Печать Всецарствия собрана, настало время для вызова дракона. Перелистнув несколько страниц книги, Эрменгарда нашла последовательность ритуала. Положив печать в центре, при этом восьмиконечная звезда вспыхнула невысоким красным свечением, волшебница сложила руки в мудре «Храм дракона» - прижав средние пальцы к ладони, а остальные – соединив в выпрямленном состоянии. Затем прочла заклинание по книге:
«К тебе взываю я, о тот, кто светлее Света и темнее Тьмы, о тот, кто благ и милосерд, и праведен! К тебе взываю я, снизойди во Тьму и воскреси там Свет! К тебе взываю я, открой Врата в Мир Мертвых! К тебе взываю я, выпусти Свет из Тьмы. К тебе взываю я, о тот, кто багрянее заката, о тот, кто пламеннее рассвета! К тебе взываю я! Ничто рухнет во Всё! Всё рухнет в Ничто! К тебе взываю я, о тот, кто есть Всё, о тот, кто есть Ничто! К тебе взываю я, освети своим сиянием того, кто покажется из Тьмы и потянется к Свету! К тебе взываю я! Иди дракон, иди на Свет! К тебе взываю я!»
Эрменгарда закрыла глаза, ощущая, как скапливается в теле энергия и устремляется в мудру «Храм дракона». Чувствовала, как изливаются потоки магии с соединенных пальцев и обволакивают сначала ее, а потом и всю пещеру. Открыв глаза, волшебница увидела, как кварцевые стены становились словно иллюзорными. Из трехцветного марева, из глубины пещеры выходил, извиваясь подобно варану, огромный серовато-белый дракон.
Сначала показалась его вытянутая голова, покрытая крепкой чешуей, а снизу украшенная серебристой бородой и длинными прямыми и тонкими усами. Его большие миндалевидные глаза, полу-укрытые массивными изогнутыми бровями, отливали красноватым сиянием. Позади глаз, над внутренним ухом с обеих сторон головы искривлялись назад по три витиеватых рога, подобно шестиглавой короне Тьмы, из центра которой уходил по вытянутой шее невысокий седой хохолок. Из глубоких темных ноздрей вырывались небольшие язычки пламени с каждым выдохом, а с каждым вдохом втягивались обратно, при этом издавался звук похожий на рычание волкодава. Дракон, пригнув к полу голову, прошипел, раскрыв клыкастую пасть.
Он сделал еще несколько шагов, и из дымчатого кварца показалось огромное гребневидное тело с вытянутыми чешуйками. Кожаные крылья, увенчанные шипами, были сложены, как у птиц. Вдали уже маячил, раскачиваясь из стороны в сторону, заостренный хвост с серповидным окончанием.
Дракон подтянул туловище и поднял шею, опустив голову так, чтобы видеть человека, вызвавшего его.
― Батачихан пришел к Взывающей-к-нему, ― словно гром, прохрипел ящер.
«Подчинись моей воле!»
― Я поступаю согласно своей воле!
Девушка уткнулась в книгу, следующая мудра «Зуб Дракона», времени узнать, что она обозначает, не было. Эрменгарда просто сложила пальцы, как необходимо и произнесла:
«К тебе взываю я, о тот, кто есть Всё, о тот, кто есть Ничто! Да поменяются причины и следствия местами! К тебе взываю я!»
Энергия излилась, и пещера превратилась в Храм Дракона с высоченными белыми колоннами, широкими сводами и величественным куполом с фресками по рисункам из книги Йоханнеса Грюнхюгельского. Дракон восседал на груде черепов и человеческих костей. Его серовато-белый цвет сиял, а сам ящер казался еще ужаснее и страшнее.
― У тебя осталась еще одна фраза, перед тем, как я тебя убью…
Волшебница глянула в книгу – там два заклинания находятся на одном уровне. Сотворить сразу два ей было не под силу. Поэтому, коль дракон оставил ей время подумать, она решила пробежать глазами оба. На первом же увидела упоминание о черном жезле, второе – опять оказалось жестикулятивным. Раз черный жезл остался у эльфов, она, сложив руки в мудре «Голова дракона» проговорила, глядя в книгу:
«К тебе взываю я, о тот, кто багрянее заката, о тот, кто пламеннее рассвета! Да подчиниться мне огонь и ядовитое дыхание, да управлюсь я с трахеей дракона! Да подчинится мне его воля и разум! К тебе, имя драк… Батачихан, взываю я!»
― Ты не готова подчинить меня к себе! Ты не прочла ритуал до конца! Поэтому ты умрешь!..
― Не спеши, Батачихан! ― выкрикнул седовласый старик в отрепьях, материализовавшийся перед Эрменгардой.
― Уйди с дороги, Печольд! Это моя добыча!
― А этой мой Мир! Замри, Батачихан!
Дракон остолбенел и впал в оцепенение; его чешуя пошла переливчатым искрящимся сиянием, словно снег в солнечный зимний день, а глаза потухли и заволоклись третьим веком.
Старик повернулся к волшебнице:
― Плохо, девочка, очень плохо. Ты чуть не нарушила равновесие. Ты разве не знаешь, кого ты вызвала из Преисподней?
Эрменгарда покачала головой, пугливо расширив изумрудные глаза.
― Это Батачихан, Первый Полководец падшего Архангела Светозара. А ты без защиты открыла ему путь в Мир Живых. Хорошо, что догадалась войти в Мир Немертвых, в мой мир, чтобы видеть истинную его сущность.
«Но я же…»
― Говори вслух. Здесь ты сможешь это делать.
― Но я же, ― осторожно начала девушка, вслушиваясь в собственный мелодичный голос. ― Я же хотела, как лучше. Мне нужно остановить Рене Густава. Он хочет убить Дитриха.
― Ах, любовь, сколько же ты принесла людям несбывшихся мечтаний и боли!
― Но ведь Единый Бог призывает любить…
― Девочка, Он призывает любить и врагов, а не мстить им с помощью дракона!
― Но ведь тогда Дитрих может погибнуть. А я его люблю и хочу встать на его защиту.
― Иными словами поступишь как язычница?
― Я сделаю все, чтобы защитить его!
― Тогда я тебе не помощник. Но у тебя есть выбор: либо ты сейчас закончишь ритуал без меня, либо я вызову Дитриха, и он возвратит дракона обратно.
― Но тогда он перестанет меня любить и возненавидит меня…
― Это твой выбор.
― Я закончу дело Верделанды!
― Батачихан долго так не простоит, даже у заклинаний в Мире Немертвых есть предел, ― развел руками святой Печольд. ― Заканчивай ритуал… но без меня.
Он исчез, как и появился: внезапно.
Эрменгарда почувствовала одиночество, то одиночество, которым обладала и ее предшественница – Верделанда, когда поняла, что никогда не встретит возлюбленного. Это и побудило богиню нырнуть в холодные воды, это же побудило волшебницу прочесть ритуал до конца:
«К тебе взываю я, о тот, кто светлее Света и темнее Тьмы, о тот, кто благ и милосерд, и праведен! Открой мне разум дракона Батачихана и пусть его воля подчиниться моей. К тебе взываю я, Батачихан, знай, что ты - моя добыча!»
― Моя добыча… ― пронеслось голосом Приснодевы по сводам Храма Дракона.
Перелистнув страницу, волшебница опешила – необходимо подойти к ящеру и вскарабкаться ему на спину. Дрожащими шагами она приблизилась, но тут же отпрыгнула – заклинания оцепенения души теряло силу – третье веко дракона поднялось, обнажая вертикальную щель сомкнутых обычных век. Эрменгарда взобралась по хвосту дракона.
Положив ладони на его череп, укрытый серебрящимися чешуйками, волшебница закончила ритуал:
«Моя добыча, подчинись моей воле! К тебе взываю я!»
Дракон остался бездвижен. Тогда девушка расположила книгу на его широкой шее и прочла о том, что необходимо вернуться обратно в Мир Живых, чтобы полностью подчинить его себе, так как в духовных Мирах сила разума дракона выше, чем там, где их можно убить телесно.
Эрменгарда вернулась в пещеру и, с помощью поднимающей мурды, забрала печать Всецарствия, не слезая с дракона. Врата Смерти закрылись следом за Батачиханом, когда его массивное тело вошло в коридор, ведущий в Изумрудную Долину.
Накормив ящера половиной туши жеребца, девушка вывела дракона под яркий свет далеких звезд. Грозовые тучи рассеялись, словно никогда не было разряда, испепелившего варга. Оставалось только вернуть черный жезл, она поняла, кому его необходимо отдать, кто займет место на драконе рядом с ней… ее возлюбленный Дитрих!
«Вперед!»

[Дени де Сен-Дени >>>]

5
Когда на пустыню Мертвых опустились звездные сумерки, некроманты выступили в путь. Измученный после боя с паладинами Дитрих отдыхал в повозке под убаюкивающее пение Жана. Сами грешные паладины взмолились на то, чтобы их не бросали на произвол судьбы. Рогволод взял на себя бремя отвезти их в Вюстебург, пусть отрабатывают свои злодеяния на восстановлении замка, и может быть потом, гроссмейстер смилуется и направит на строительство нового Собора святого Антония в Небенвюсте. С воеводой остались еще несколько летров, которые сильно беспокоились за его здоровье – за такое короткое время рана могла и не зажить до конца, да и он сам чувствовал, что в первом же бою даст маху. Дитрих не возражал.
Оставив позади замок Ордена Некромантов колонна приближалась к Нитрии. Лютвин задал вопрос Ламбертуччи, как паладины задержались в пути на несколько дней, раз выехали на старый Тракт в то время, как появился он, блуждавший уже двое суток. Сержант ответил, что когда гитты окончательно потеряли Оберхейн, гроссгерцог Грюнхюгеля приказал разрушить мост через Хейн. А паладинам пришлось его не ах-ти как, но восстановить, чтобы проехать.
― А повозка там проедет?
― От одного паладина мост трещал, а от повозки с тяжеловозом – явно рухнет обратно. И получится - старались зря.
Колонна ехала быстрее, чем это было необходимо. Две запасные лошади встали рядом с тяжеловозом Пьера. Остальные кони трусили позади телеги. Там же крутилась Моргретта, а замыкали колонну Ярослав и сержант, в котором летриец нашел дальнего родственника по линии прадедушки, одна из его дочерей вышла за гитта, когда Нитрия была еще молода и когда набеги совершались чаще.
― Что это гремит? ― внезапно очнулся Дитрих.
― На камень наехали, ― отозвался Жан.
― Мора!
― Что, братик? Что, стряслось? Опять Врата?
― Осмотри горизонт, скажи, где гремит?
― Где-то в Южных горах гроза начинается… погоди. Если ветер дует из пустыни, как в Нитрию, так и в Оберхейн, то гроза должна была сначала пройти здесь. Что это?
― Она нашла Портоне-делла-Морте. Она нашла дракона. Итак, началось.
Дитрих снова прилег, положив руки под голову. Моргретта фыркнула, и направилась к Лютвину, гроссгерцога хотя бы можно попытаться вывести из себя – это интереснее, чем любоваться довольным кузеном. На полпути Смерть осеклась и замерла: «Неужели действительно мне суждено стать женой Лютвина? Бред! Отец мне этого не позволит…»
― Смотри, монами, лежит, будто знает, что предсказание сбудется в любом случае.
― Если бы все так лежали, Прохвост, то ни каких бы легенд и не было бы.
― Ты не прав, монами, он знает, что предсказания не отвратить. Оно, монами, всегда заканчивается так, как было предсказано.
― А ты больше болтай.
― А ты посуди. Если бы все знали предсказание, то не было бы плохих героев, которые стараются помешать легендарному.
― Феньедор! Тогда бы никто этого не записал.
― Я доблестный советчик, совесть во плоти, а ты, монами, так подло затыкаешь мне мои прелестные уста словами, позволяющими моему совершенному разуму думать о том, будто героические события, где каждый прав и действует согласно своим стремлениям и способностям, где все герои могут найти доказательства своей правоты, лишают тебя низменной работы? Ты мне противен, монами!
― Феньедор!
― Я с тобой больше не разговариваю!
― Вот и помолчи! А раз ты так помыслил о правоте всех сторон в легендах – пиши трагедии в прозе. А я пока отдохну от твоей болтовни.
― Поражаюсь, монами, как ты вообще стал музыкантом?
― Ты сказал, что больше со мной не разговариваешь.
― Вот и не буду.
― Вот и не надо.
― Я ухожу.
― Прохвост…
Рожер обиделся и перелез к толстяку Пьеру.
Тем временем, Моргретта нагнала Лютвина, возглавляющего колонну вместе с Ламбертуччи; она поравнялась с гроссгерцогом как положено, с левой стороны, чтобы при случае, верный рыцарь защитил свою даму. Лютвин это знал, и понял, что начал побеждать.
― Что привело мою жену в начало колонны? ― спросил он.
― То же, что привело тебя ко мне.
― Любовь, жена моя?
― Перестань, меня так называть, Братоненавистник!
― Нет, не перестану… жена моя.
― Я сейчас уеду и буду смотреть на своего любимого кузена.
― Нет, не уедешь.
― Это еще почему?! ― взъершилась Моргретта.
― Кажется, я тут лишний, ― проговорил Ламбертуччи и притормозил, оставляя влюбленных наедине.
Лютвин проводил некроманта взглядом и продолжил:
― Я тебе нравлюсь… жена моя.
― Если ты вздумал читать мои мысли, то прочел чьи-то другие.
― И все-таки нравлюсь.
― Лютвин, ты так всех обольщаешь девушек? Потому что такие уловки могут подействовать лишь на девок из Дома Услад, которых, как мне помниться к тебе водили по две за ночь.
Гроссгерцога задели за живое. Он прекрасно знал, как относятся вольные и гордые женщины к своим падшим представителям пола. Лютвин промолчал – Моргретта играла триумф; она поняла, как отвечать на выпады брата Родегера с тем же успехом, что правитель Кларраина называет ее своей женой.
― Что слова закончились, любимец Дома Услад?
― Не тебе меня судить! ― вспылил Лютвин, пуская верного коня галопом.
Моргретта его нагнала снова.
― Да мы обиделись! Какие мы обидчивые, прямо мамаша, не получившая платы!
― А ты, жена моя, видно осведомлена об иерархии Дома Услад? ― укол в ее сторону успокоил Лютвина. ― У меня сложилось чувство, что жена моя уже не дева.
― Тогда не знала, что твой братик – Родегер – раньше посещал таверну моего отца, как Дом Услад, пока не встретил свою певунью. Видно, всем вам пристало посещать такие развлеченья, словно что-то у вас не в порядке с основным мечом.
― Если бы ты, жена моя, не была ею, я счел бы это за оскорбление моей светлости. А жене принято прощать даже такое.
― Ути, какие мы нежные! И это мне говорит отцеубийца!
― Сейчас я от тебя уеду!
― Нет, не уедешь, ― самоуверенно проговорила Моргретта.
― С чего ты взяла?
― Я тебе нравлюсь.
― Не играй со львом, вдруг он сдаст тебя властям Небенвюста.
― Ты?! Меня сдашь?! Не смеши меня, Лютвин. Мой отец тогда тебя из-под земли достанет.
― Так значит, сама за себя ты постоять не можешь, как и положено женщине? А я уж было начал думать, что влюбился в мужчину с женским ликом. Следовательно, ничто не мешает тебе стать моей женой.
― Размечтался!
Теперь вперед уехала Моргретта. Впереди уже виднелось Нитрийское редколесье. Убийца внезапно остановилась, и Лютвин, поспешивший за ней, едва не сбил ее. Вовремя отвернув, он, наконец, учуял тот приятный запах жасмина, который так ему понравился в Ульрихбурге. Она подозрительно и серьезно начала осматриваться.
― Хорошая луна, яркая, ― проговорил Лютвин.
― Плохая луна, яркая, ― ответила ему Моргретта и приставила пальчик к губам. Затем продолжила уже шепотом: ― Колонна далеко. Время есть. Сворачиваем влево.
― Зачем?
― Ты мне докажешь свою любовь.
Проехав вдоль кромки редколесья с полмили, Моргретта резко вернула направление. Лес в ночи был темен, и казалось – это наилучший момент, когда их любовь с Лютвином может открыться и окропить Красный лес семенем, после которого родится наследник гроссгерцога Кларраина. Лютвин не отставал ни на пол корпуса сильного жеребца девушки. Однако лишь они подъехали к первым деревьям, Моргретта спрыгнула. Не говоря ни слова, она прошла еще несколько ярдов, и привязала иноходца к высоким, густым кустам. Лютвин повторил за ней, затем шепотом спросил:
― Где ты приготовила место?
― Так ты подумал, что я с тобой пересплю?! Наивный Лютвин… Я же сказала, ты докажешь свою любовь, а ты подумал… О, святая Марианна, всели разум в его светлую голову и мудрость в его голубые очи!.. Пойдем… муж мой… я тебе кое-что покажу.
Моргретта, накинула перевязь с кинжалами, взяла тул со стрелами и арбалет, тетиву которого предварительно натянула.
― Возьми меч, он тебе пригодится… Ты что делаешь?
― Одеваю кольчугу…
― Сними сейчас же! Она сверкает, как алмаз.
― Вас женщин не поймешь. То пошли переспим, то возьми меч, то сними кольчугу…
― Это вас мужчин не поймешь, как сложно понять, что если убийца берет кинжалы и арбалет – то светиться ни к чему?.. Да, и вот еще что: пойдешь следом за мной, след в след. Лишь треснет веточка у тебя под сапогом – считай, любить никогда уже не будешь. Тебе понятно… муж мой?
― Ты ужасна и дерзка.
― За это ты меня и любишь, не так ли? Ведь я дерзка ночью, как все вы, мужчины, хотите, а ты дерзок днем, как хотим все мы – женщины.
Лютвин оставил это без ответа.
― Так, если это те, о ком я думаю, то их не больше шести. Они часто здесь ошиваются…
― Я возьму на себя четверых.
― Размечтался! Четверых убью я, затем они меня выследят. Тут выйдешь ты и добьешь остальных.
― Три на три.
Моргретта устало выдохнула, закатив глаза.
― Хорошо. Если что двоих убьем вместе.
― Отлично, жена моя.
― Хватит…
Парочка шла поперек ветра, так что запах жасмина уходил на север. Через несколько минут Лютвин увидел огонек среди деревьев и похлопал по плечу спутницы. Она развернулась и жестами показала, как она рассержена на то, что он сбивает ее с ритма и лишает хорошего времяпрепровождения. Затем Моргретта изобразила, чтобы святая Марианна снова услышала ее мольбы относительно разума и мудрости.
На широкой поляне вокруг костра развалились пять разбойников – бывших наймитов, которые из-за своего пустозвонства лишились всяких покровителей, как думала убийца. Одного не хватало. Моргретта показала Лютвину: ждать здесь, сама, словно кошка, пробиралась вокруг, с той стороны, где ветер уносил бы смертельный запах ее волос еще дальше. Полагая, что шестой разбойник наблюдает за пустыней, заходила с севера. Позади хрустнула ветка. Убийца пригнулась и затаилась под деревом. Наемник радостно вдыхал воздух и спешил к костру с ведром воды. Моргретта готова была убить себя: как это она не поняла, что в пустыне пока нечего смотреть, а эти разбойники не различат запах блевотины от фимиама, поэтому шестой мог ходить лишь в два места: отлить и за водой. «Теряешь навыки», ― выговорила она про себя.
Наймит прошел мимо, уверенный, что никого поблизости нет.
― Чем это у вас таким пахнет? Неужто зайца поймали или белку?
― Что ты там, в кустах, делал, белены объелся?! Хлеба бы на всех хватило, а ты о зайцах…
Шестой разбойник, пожал плечами и поставил котелок с водой на жердь, установив ее над пламенем на двух рогатинах.
― Листочков бы мяты или жасмина…
― Что ты сказал?
― Чтобы наваристее было и душистее…
― Я сейчас тебя удушу!
Разбойники вскочили на ноги, страховито озираясь по сторонам.
― Где ты чувствовал запах жасмина?
― Там, ― указал шестой наймит и упал, пронзенный арбалетной стрелой в глаз.
Они не мешкали, тут же рванули в лес. Моргретта уличив момент, когда ярость затмевает глаза, резко ушла дальше по кругу вокруг костра. Второй стрелой убила того, кто на мгновение остановился, чтобы разобраться, куда же пойти ему. «В ад!» ― закончила за него убийца, представляя себя на их месте.
― Эй, сюда, наймитское отродье, несчастные вилланы! ― закричал Лютвин.
«Святая Марианна!» ― воскликнула Моргретта и помчалась через освещенную поляну, наперерез разбойникам, не забыв при этом, ногой задеть котелок с водой. Тот перевернулся, потушив костер. Из кострища повалил едкий светло-серый дым.
Найдя Лютвина, она интуитивно метнула нож на уровне его шеи. Когда клинок сбил кинжал наймита, гроссгерцог запетлял между деревьями.
― Она на поляне!
― Да ну ее! Бежим отсюда!
― Смерть все равно тебя найдет!
― Какая разница! Лучше поздно, чем сейчас!
― Трус!
Моргретта, пока вслушивалась в разговор, слишком поздно услышала шорох, раздававшийся рядом. Метнула нож, присев и развернувшись, затем убийца увидела седьмого разбойника. Клинок вошел ему в паховую артерию.
― Нино?..
― Прости, Смерть, нам заплатили за Лютвина… Добей меня, не хочу чувствовать, как истекаю кровью.
Моргретта подошла и свернула ему шею.
― Спи спокойно.
Затем развернулась и, гордо стоя на фоне светло-серого дыма, закричала на весь лес, как только могла:
― Нино мертв! Кто еще из Гильдии Убийц желает сразиться со Смертью, дочерью Волка?!
Ответом послужил лишь шелест листьев на ветру и протяжный треск раскачивающихся деревьев.
― Мора! ― крикнул Лютвин на бегу, сшибая убийцу с ног…

6
Утренний туман поднимался над деревьями. На берегу небольшой горной речушки, скрывающей рыхлое дыхание дракона своим звонким журчанием, Эрменгарда ждала подходящего часа для нападения. Лазурные браслеты были холодны, но как только они потеплеют, волшебница вспорхнет на белом драконе и выжжет ломейскую крепость снаружи и внутри, если эльфы не отдадут ей черный жезл сами.
Туман поднимался все выше, а внизу начинал растворяться, обнажая, словно приподнимая полы одежды, корни и травы. Батачихан, обвернув тело хвостом, мирно посапывал. Его рогатая и седобородая голова покоилась на камне так, будто это всего лишь большой белый змей с потухшими глазами. Расположившись между обтянутыми едва прозрачной кожей крыльями, девушка высыпалась за два дня бодрстования.
― Да я тебе говорю, только в таком тумане и собирать самоцветы… ― раздалось где-то поблизости.
― А ты уверен, что мы найдем этот водопад. Я же вытянутой руки не вижу.
― Ноги видишь?
― Ноги? Да.
― Смотри под ноги.
Красные раскосые глаза Батачихана открылись, хотя тело он не развернул. Нервными окончаниями на хвосте дракон улавливал движения воздушных потоков. Люди приближались медленно, осторожно. Как же давно Первый Полководец не пробовал человеческого мяса. Прошло, наверное, несколько эпох, десятки тысяч лет. Он помнил, как потух вулкан, как тот начал превращаться в Валлато-ло-Смеральдо, зарастая мхами и лишайниками, помнил, как множество озер были простыми гейзерами, которые затем затопились и растеклись. Как же давно это было! ― подумал Батачихан, медленно оттягивая хвост назад и вверх. Он убьет людей прежде, чем они увидят его серебристо-белую чешую, скрытую в густом тумане.
От внезапной тряски и движения мышц ящера проснулась Эрменгарда. Пока она продирала глаза, пытаясь привыкнуть к туману, дракон заглатывал ноги последнего человека, порождая в верхних слоях марева завихрения. Волшебница ужаснулась – это могут увидеть из Катерины.
«Что ты делаешь?»
Дракон, повернул голову так, чтобы одним миндалевидным глазом взглянуть на хозяйку, а затем нервно и глубокого выдохнул. Языки пламени облизали его чешуйчатую морду. Эрменгарда, хотя и поняла правильно – ящер тоже хочет кушать, - однако представила на месте Батачихана кошку, вылизывающую свою мордочку, вычищая шерсть от запахов и паразитов. Наверное, решила волшебница, то же происходит и с драконами…
«С другой стороны, они могли нас увидеть и закричать. Нам же этого не надо… ― помыслила девушка, поглаживая шероховатые шейные чешуйки, между которыми, подобно гриве, распушался седой хохолок. ― Вот заберем жезл, ты наешься вдоволь. Я обещаю».
Браслеты зажглись слабым лазурным сиянием и начали впиваться в руку. Перед глазами Эрменгарды показались зеленые энергии заклинаний в крепости, и две небесно-голубые точки, приближающие к замку. Девушка была уверена, что это эльфы. В Изумрудной Долине им не было смысла скрываться под ликами людей, но здесь на ломейской земле два мидгара долго не проживут. Смуглые и темноглазые жители Ломейской Империи чужаков не жалуют…
«Вверх!»
С приказом, словно легкая птица, Батачихан вырвался из тумана и вознесся в небо, стремительно набирая скорость на пойманном воздушном потоке. Эрменгадра посмотрела вниз, наблюдая, как острые пики белой дымки медленно оседают обратно в долину, разглаживая клубящееся марево. Видела девушка бесконечные просторы равнин, рек, холмов и гор, расстелившиеся до самого севера. Мельком заглянула за Южные горы и подивилась тому, что земля и жизнь, оказывается, существует и там. Смотрела, как на исполосованных межами и бокажами полях трудились мелкие буро-коричненые и белые точки. На востоке за широким Хейном желтела пустыня Мертвых. А под самим драконом, подобно кольям, возвышались башни замков Гранхорда; видела девушка каменный круг стен Сотштадта, многогранник с четырех угольной башней в центре – крепость Катерина.
«Скажи: привет, Принцессе!»
Перебравшись на нисходящий поток, дракон вытянул шею и хвост и начал пикировать на стены. Телом он закрыл солнце, и крепость погрузилась в тень. Топотериты, завидевшие дракона, бросились бежать, другие, которых слух застал в постелях, наоборот высыпали на галереи, где их смела раскаленная плазма огненного дыхания Батачихана. Струя, словно жидкого огня, оплавила восточную стену, превратив ее в нечто бесформенное. Люди не успевали кричать – их разум и голос затмевал страх и мысли, что они будут сожжены – так оно и случалось. Некоторые сами прыгали со стен, разбиваясь о вымощенный камнями внутренний двор, где клубы огня все равно их доставали и испепеляли, вылизывая немногочисленные деревянные постройки.
Перед вторым заходом дракона, ломеи с бергфрида сбросили крышу, обнажив квадратную площадку с большой баллистой. Эрменгарду это интересовало мало – там внизу, она высматривала эльфов. Небесно-голубые точки, которые она видела, исчезли – эльфы вновь обрели прежний облик и затаились между деревьями неподалеку от замка. Батачихан тем временем, смел баллисту. Затем развернулся и, пролетев над северной галереей, зажал в когтях нескольких ротозеев, еще одного он разорвал серповидным навершием хвоста. Настало время подкрепиться. Дракон взлетел повыше, подкинул одного мертвеца, а сам стал падать вниз, пугая волшебницу. Хвостом он выравнивал положение в воздухе так, чтобы человек упал прямо ему в рот. Затем ящер вновь перевернулся, ловя восходящие воздушные потоки. И повторил маневр с пищей.
Волшебница держалась изо всех сил, как только могла и за что могла: то за гриву, то за пластинки чешуи, то за основания кожистых крыльев. Наевшись досыта, так что крепость осталась полна лишь пламенем и черным дымом, Батачихан присел на площадку, где еще утром стояла баллиста.
― Что дальше, хозяйка?
«Высматривай эльфов, но будь аккуратен, черный жезл не должен пострадать».
Дракон наклонился, перенося вес вперед, и, падая вниз, вновь расправил крылья. Он пролетел над самой стеной, чуть не задев ее мощными когтистыми лапами. Поймав, наконец, поток, сделал несколько кругов над крепостью, высматривая красными миндалевидными глазами две ненавистные фигуры среди деревьев. Батачихан еще после поражения в мятеже, помнил этих остроухих тварей, которые помогли тогда отцу Единого Бога.
Ящер набрал скорость и пронесся над долиной, выжигая верхушки деревьев с целью заставить эльфов двинуться. Меткий его взор в таком случае не ошибется. Хозяйка его похвалит и даст волю.
Кимнальф бежал первым, за ним Лальфанорин, Эрменгарда видела впереди испуганные лошади, пытающиеся порвать кожаные ремни, которыми они были привязаны к деревьям.
«Не дай им добежать! ― приказала волшебница. ― Не убей их!»
Батачихан с легкостью обогнал их и приземлился между эльфами и лошадьми, одну из кобыл хватил удар, и она упала замертво.
― Альфы… ― прохрипел дракон, обматывая хвост вокруг себя и склоняя шею к земле, чтобы хозяйка могла, если необходимо спрыгнуть или хотя бы видеть врага.
― Что тебе надо, девчонка?! Зачем пострадали невинные?! ― крикнул более разговорчивый Кимнальф Эрменгарде.
«Они пострадали из-за вас! Отдайте мне жезл!»
― Никогда! Ты не достойна держать его в руках, дочь Искусителя!
«Он не для меня!»
― Мы тоже держим его не для себя!
«Отдайте его мне!»
― Назови хоть одну причину, почему мы должны нарушить равновесие?
«Во имя моей любви к Дитриху Тильке! Этот жезл для него!»

[Дени де Сен-Дени >>>]

Йоханов день. Некромант

1
― Ты что творишь, Лютвин! ― возмутилась Моргретта, падая на правую руку. Арбалет разрядился в землю.
Нож наймита просвистел где-то сверху и воткнулся в дерево. Гроссгерцог опешил и откатился в сторону.
― Я тебя спас! ― крикнул он.
― Ты меня убил!
Моргретта вскочила на ноги с грацией и быстротой кошки и, бросив арбалет, рванула в лес. Яркие лучи светящей луны проникали сквозь узкие просветы, вызывая в сознании образы невидимых чудищ и танец теней. Убийца прекрасно понимала, что такой свет губителен для тех, кто не видит противника – она к таким и относилась в этот момент. Поэтому, петляя между деревьями, старалась убежать как можно дальше на север, чтобы сбить заодно и запах жасмина. На Лютвина ей было наплевать – пусть он и доказал любовь, но сделал это крайне бестолково, даже Родегер понимал Моргретту с полуслова. «Если убийца показывает себя – значит, он видит противника!» ― причитала Смерть, тщась успокоиться.
― Вот она! ― крикнул кто-то в стороне и бешено затопал в обратную сторону, ломая сучья и ветки под ногами.
Разбойник споткнулся о корень, извивающийся над землей, и упал, вскрикнув от боли. Моргретта уже стояла над ним. Повернув наймита на спину, убийца заглянула в черные ломейские глаза – в них отражалась белой точкой луна. Широкое круглое лицо скривилось от страха, а губы отворились в немом крике, обнажив гнилые зубы. Смерть узнала говорливого ординатора и прошептала:
― Я же говорила, что ты поплатишься за свою дерзость!
Но смотрела убийца по сторонам, выискивая быстрые мелькания теней – противника. Моргретта сама обучала новичков в Гильдии, вспомнила, как рассказывала, что нет лучшего прикрытия, чем за спиной врага, зная, откуда может появиться еще один.
― Говори, вас было восемь?
Разбойник кивнул.
― Назови имя второго убийцы из Гильдии.
― Я не знаю, ― заблеял ординатор. ― Не убивай меня…
― Это было бы слишком легко. Мне сказать одному человеку – тебя будут искать всей Империей… Говори, кто второй обученный убийца?
― Я помню только прозвище…
― Живо! ― сквозь зубы проговорила Моргретта, уже поймав необходимую тень, так не похожую на тень от кроны деревьев.
― То ли хорек, то ли барсук…
― Благодарю. А теперь, так уж и быть, я тебя спасу.
Вытащив из голенища сапога стилет, она воткнула его в сердце ординатора. Разбойник выгнулся и булькнул что-то о спасении.
― Поверь, ― прошептала убийца, наблюдая за противником, ― я спасла тебя от многих бед и пыток…
Моргретта хорошо знала предателя Гильдии Убийц по прозвищу Барсук – им был малыш Чеччарелло. Некогда подающий надежды юноша очень нравился Смерти. Она сама его учила, поэтому поняла, насколько Лютвин был опрометчив, сбив ее с ног. Моргретта могла убить его возле поляны, теперь, когда гроссмейстер дал Чеччарелло большое преимущество, ее положению мало кто из Гильдии позавидовал бы. «Как Лютвин не поймет, что работа и личная жизнь две стороны медали существования истинных убийц?!» Правитель подставил не только ее спину, но и свою. Если Нино сказал правду, то главной целью Барсука должен стать Лютвин. «Благо, ― подумала Моргретта, ― что малыш Чеччарелло сперва отомстит своей учительнице, а потом, когда будет уверен в безопасности, примется за гроссгерцога… Что ж, Барсук сам напросился!.. Предателя настигнет Смерть!»
Чеччарелло стоял за толстоствольным кедром. Моргретта видела край его недвижной тени. «Настало время для иной игры, малыш…» Прежний трюк с раскрытием себя не подойдет. На этот раз противник не должен знать, где она. Смерть взяла в руки по метательному ножу, скрыв блестящие лезвия в рукавах. Затем, приподнявшись на полусогнутые в коленях ноги, начала идти в обратную сторону, по своим следам. Барсук, точно знает, что бывший ординатор мертв – он не кричит и треска под его ногами не слышно.
Моргретта, по-обычному, обходила кругом несколько дальше, чем было необходимо. Правше легче повернуться влево, чем вправо, поэтому, чтобы быть в преимуществе, убийца занимала положение такое, будто решила обойти с тыла. Присев за барбарисовым кустом, Моргретта разглядывала противника. Он стал высок и необычайно силен. Черные волосы были заплетены в «крысиный хвост». В руках он сжимал лук с приготовленной стрелой с белым гусиным оперением.
― Мора!.. ― недалеко кричал Лютвин.
«Неужели хоть раз во время», ― подумала убийца. Барсук дернулся, что выдавало его нервозность: все-таки убийство дочери Вольфа не шуточное дело. Многие согласятся выложить крупный куш за голову Смерти.
Чеччарелло огляделся и медленно выглянул из-за кедра. Моргретта в это время подбежала ближе под очередной вопль гроссгерцога. Затем еще ближе, и еще, пока Барсук не решился сменить положение – слишком долго он стоит на одном месте. Смерть знала, что это губительно, она сама его учила. Лишь он обогнул ствол дерева слева, справа его встречала убийца, подставив нож к его кадыку.
― Малыш Чеччарелло, я же предупредила, что Нино мертв.
― Скоро умрешь и ты, тебе не долго осталось. Хозяин направил еще людей.
― Если ты подумал, что я буду тебя спрашивать, кто тебя нанял, то ошибся. Я знаю, кто это.
― Знаешь? ― неподдельно удивился Барсук.
― Смерть всегда знает к кому идет. Помнишь?
― Но Никлас же сказал, что все выйдет гладко…
― Никлас? Братик Родегера… Отлично. А теперь я с тобой поступлю так, как поступают со всеми предателями.
― Я готов умереть! ― громко выпалил Барсук.
― Твое право…
Моргретта ударила Чеччарелло в пах, а затем вырубила его сознание одним ударом в темя. Среди деревьев, уже виднелся Лютвин.
― Мора!
― Я здесь, ― подошла к нему убийца, волоча предателя за ворот его простеганной куртки. ― Принимай, пресмыкающегося при твоем братике.
― Какого из двоих?
― Что за вопрос, любимый? Никласа, конечно.
― Чертов скорпион!
Они связали Барсука и направились к оставленным лошадям молча, но потом, когда догоняли колонну, Моргретта не выдержала и съязвила:
― Так кто из нас доказал свою любовь?
― Это же я тебя спас, жена моя…
― Спас? Муж мой, за это время я узнала, что целью был ты, и что нанимателя зовут Никласом. Так кто из нас кого спас?..
― Хорошо, ты выиграла.
― Так значит, ты не доказал свою любовь, и выйти за тебя предлагать не будешь?
― Наоборот. Можно сказать, я уже сделал тебе предложение.
― Когда?
― Только что.
― Я подумаю над этим.
Моргретта улыбнулась и пустила жеребца галопом, чтобы предупредить колонну о том, что теперь им до границы с Грюнхюгелем точно ничего не угрожает.
Некроманты искоса посмотрели на приближающуюся с запада парочку. Ламбертуччи успокоил остальных, проговорив, что быть может вскоре появится наследник Кларраина, однако Лютвин, рассерженный смешками со стороны оруженосца Отнанда и баннерета Ансельма, вспылил и решил не приближаться более к Моргретте, пока не успокоятся шептания. Смерть также не желала рассказывать о том, что же произошло в лесу и о чем они беседовали с гроссгерцогом. Некроманты успокоились и более не спрашивали о любовных похождениях, но подивились, где Лютвин нашел предателя Гильдии Убийц, и почему Моргретта стала так мечтательна.
Срезав путь по старым дорогам через Красный лес, отряд оставил в стороне бургграфство Санта Палаццо и маркграфство Ордена Дома святой Кцины Нитрийской – монахинь целительниц, – и въехал в более опасные для некромантов места – пфальцграфство Альтштеппе, где оканчивался лес, и где начинались Красные поля баронства Ротфельд. Рядом за низкими холмами возвышались стены и башни Ротштадта – одного из крупнейших городов Нитрии. Не считая столицы – Небенвюста – это был торговый центр, где находилась Гильдия Магов Лазурного Неба и цеха чесальщиков, трепальщиков и пряльщиков льна, хлопка и шерсти, расположены были и дома кожевенников и дубильщиков, красильщиков – в общем, тех, кто имел тесные связи с Торговой Гильдией, Совет которой возглавлял Никлас фон Ульрихбург.
На четвертый день путешествия к полудню на Главном Торговом Тракте, ведущем в Грюнхюгель, появился одинокий всадник. Что Моргретта, что Дитрих да и Лютвин понимали: такие одиночки хороших вестей не несут, особенно, если стоят и поджидают приближения колонны. На этот раз в авангарде ехало четыре человека, рядом с Лютвином находился Ярослав, а Ламбертуччи замыкал отряд.
Наконец, черный всадник тронулся с места и мелкой рысью ехал на встречу, отбивая копытами по мощеному тракту. Лютвин подивился выучке лошади, Моргретта также встрепенулась, заслышав среди беспорядочного цоканья четкий, размеренный, четырехтактный ритм. Такая лошадь стоит в Небенвюсте не меньше ста гульденов, а сам всадник не только хороший наездник, но и знаком, как показалось девушке, с Гильдией Убийц. Не смотря, что один, он решился выехать на встречу с таким спокойствием, что подивился бы сам Вольф или Рыжий Таракан. Всадник либо самоуверен в своей защите, либо просто хладнокровный убийца, одно и второе ни как не связывает его с наемниками.
― Кто среди вас Лютвин Второй Братоненавистник, гроссгерцог провинции Кларраин? ― прокричал всадник, поставив лошадь боком, поперек дороги.
В седельных сумках, острый глаз Моргретты, заметил приклад арбалета и оконечности коротких стрел. А к спинке седла, Смерть увидела, были приделаны ножны, обтянутые коричневой кожей, на ярком солнце сливающиеся с деревом.
Лютвин хотел уже ответить, но Моргретта шепнула ему, чтобы он заткнулся. Иначе ей не за кого будет выходить замуж.
― Назови себя странник, ― проговорил Дитрих.
― Это не имеет значения. Если гроссгерцог среди вас, то у меня к нему послание.
Смерть отметила, что всадник весьма осторожен, даже если его спросить, от кого послание – он не скажет, как не скажет и суть известия.
― Если ты знаешь Нино и Чеччарелло, назови свое имя, ― приказала Моргретта.
― Мое почтение, госпожа. Мне было известно, что Вы можете быть рядом с гроссгерцогом. Ваш отец отправил меня предупредить вас обоих.
― Назови свое имя! ― рявкнул Лютвин.
― Гроссгерцог, теперь я узнал и Вас.
Всадник заметил, как рука Моргретты тянется к арбалету, и поспешил закончить речь:
― Не имеет смысла убивать меня, коль предатели мертвы. Моя весть, видимо, устарела.
― Ты прав, ― проговорила девушка. ― Но ты узнал то, что хотел, так будь полезен, назови свое имя.
― Я слишком хорошо знаю Смерть, чтобы назвать ей свое имя. Скажем, я безымянный друг.
― И что тебе нужно?
― Лютвин уже сделал предложение Смерти? Или что мне передать Вашему отцу?
― Передай, что видишь перед собой.
― Тогда мне надо проехать мимо вас.
Такой же мелкой рысью, у самой обочины, он обогнул колонну, смотря, насколько настороженно на него глядят некроманты. Поравнявшись с повозкой, он замедлился, заглядывая внутрь – там сидел связанный Чеччарелло и с кляпом во рту.
Одним движением всадник метнул нож, затем, резко вздернув поводья, взял в галоп, но тут же упал, сшибленный плоской стороной лезвия двуручного меча Ламбертуччи. Лошадь помчалась дальше. А некромант махом спрыгнул на тракт и приставил недругу клинок к горлу. Рядом уже оказалась Моргретта.
― Ты умен, ― сказала она, ― но не настолько, чтобы перехитрить Смерть. Ты убил предателя, не зная, что он уже рассказал все, что знал. Теперь настала твоя очередь, Пауль из Гештёнмоора, по прозвищу Безымянный… Связать его!
― Мора, зачем он нам. Тот же все и так рассказал, ― подоспел Лютвин.
― А по-моему, ― пожал плечами Ярослав, ― так он ничего хорошего не скажет. Как говорят у летров: обманувшему раз – не доверяй никогда.
― Где-то я уже это слышал, ― вставил Дитрих, вспоминая показную казнь Моргретты на Центральной площади Небенвюста, когда некромант впервые познакомился с будущей кайзериной – Эрлиндой.
― Клянусь всеми святыми! ― выпалил Пауль, дико расширив глаза, взирая на людей, решающих его участь. ― Всю правду скажу!
― Не верь ему, братик. Он опять пытается обмануть – среди таких убийц религия мертва.
― Тогда убей, сестра, шестую дочерь Тьмы – Обман.
― С превеликим удовольствием, братик, ― улыбнулась Моргретта, вынимая из ножен крис – кинжал с волнистым лезвием.
От всадника совсем не разило вином – один из тех убийц, подумала Смерть, которые опаснее всех других вместе взятых, ибо идут на дело с чистым разумом, и не заливают сознание дурманами и хмелем. Для такого Моргретта выбрала такой способ убийства, какой не приводит к моментальному исходу, но и не слишком долгую, чтобы обманщик мог начать даже упиваться болью. Она провела лезвием по своим черным волосам, после дала понюхать всаднику:
― Чувствуешь жасмин? Это последний запах, который ты чувствуешь. Запомни его: это запах Смерти.
Моргретта вогнала крис печень, а затем повернула по часовой стрелке, вызывая обильное внутреннее кровотечение. Пауль потерял сознание, а спустя некоторое время перестал дышать, даже не придя в себя.
― А ты дерзка и ужасна… ― проговорил гроссгерцог.
― Поэтому я тебе и нравлюсь, мой милый Лютвин, мой милый муж…
― Милый муж? ― переспросил Дитрих.
Моргретта окаменела, впервые окаменела от страха…

2
Изабелла, жена Боэмунда, графа фон Клеетеппих не выдержала разлуки с маленькой Кунигундой, в которой не чаяла души, и пустилась, вопреки наказам мужа, в Вайсбург, замок Ордена Магов Белой Руки. Она предположила обливающимся кровью женским сердцем, что маги окажутся не столь бессердечными и укажут место, где они держат ее любимую дочурку. Жить в неведении ей стало совсем не выносимо. Уже полтора месяца она рыдала и угнетала Боэмунда тем, что он, его стража и стены замка совершенно не защищают от враждебных сил. Случись эль’еям напасть на Империю, пограничный оплот, на который так надеется кайзер Родегер, самолично сдаст крепость и ключи на эмалированном подносе с инкрустацией сапфиров по кайме.
Изабелла так была занята своими причитаниями, что совершенно не замечала, как ее муж стареет на глазах, из сильного, крепкого владыки он превратился в седого чахоточного старика. Всем хозяйством заправляла молодая, тринадцатилетняя, Вальпурга. Она за месяц с небольшим выучилась командовать так, что позавидовал бы убитый ломейский васивевс Роман III. В маленьких руках Вальпургы заключалась вся власть в графстве, и власть ей нравилась, ей понравилось командовать, ругать и реже миловать. Она находила в этом всю прелесть своего происхождения. Ягненок обернулся волком в овечьей шкуре для придворных. Вальпурга следила за всем, это было ее любимым занятием с тех пор, как маг по имени Рене Густав де Шато-Сале забрал с собой несносную сестрицу. Тиранесса Вальпа (как ее называли слуги за глаза) поклялась перед Единым Богом отомстить за отца, только за отца.
Вальпурга была осведомлена о договоре между Боэмундом и Никласом, по которому ее любимейший папочка обязан к Йоханнову дню захватить Фладюон, чтобы ограбить городок, а деньги пустить на выкуп сестрицы. Лично главный советник Торговой Гильдии не приезжал, поэтому Боэмунд говорил устами девочки. Она оказалась хитра и прозорлива.
Не надеясь на то, что Кунигунда жива. Вальпа добилась того, что местный герцог фон Мурмельндвайн, признал законной наследницей графского трона Клетеппих – первую дочь, вопреки Санта Палаццо, твердившей, что однажды Еве была дана вся власть над мужчиной – и вышла история со змием. Вальпурга указала на то, что пока избирают нового Великого Инквизитора, она успеет подыскать себе мужа. Герцог сдался.
Теперь вся власть в графстве принадлежала ей. Чтобы напустить пыли в глаза Никласу, тиранесса Вальпа готовила несколько отрядов ополчения и лучников. Каждодневно заставляла их упражняться на внутреннем дворе замка с утра до вечера, часто без права обеда. Сержантов и капитана специально освобождала от тренировок время от времени и провожала в библиотеку, где те обучались военному искусству древних. Любой второсортный гонец от Торговой Гильдии убеждался в том, что граф Клеетеппих выполняет условия договора.
Когда же матушка, графиня Изабелла, открыла сундук с роскошными платьями, Вальпурга невзначай спросила, не хочет ли ее мать продать их.
― Ни в коем случае! ― ответила ей графиня. ― Я выбираю туалеты для поездки в Вайсбург, если не отцу, то матери-то они должны же показать дочурку, или же они не единоверы.
Воодушевлению тиранессы не было предела. Она во всем помогала матери, кивала, словно соглашаясь, сама же желала быстрее отправить мать подальше, чтобы та не отвлекала редкими выездами на охоту.
Графиня Изабелла уехала, а Вальпурга, помахав ей платочком вслед, развернулась и шагом полководца направилась на внутренний двор. Затем отобрала девять человек, чтобы те срочно направили послания во все уголки графства о том, что Боэмунд, граф фон Клеетеппих, приказывает собрать в баронстве Нид-л’Отур два отряда ополчения и два отряда лучников, числом не более ста пятидесяти человек, нанимать только простых, ветеранам битве при Йорге отказывать. Еще тиранесса Вальпа под видом купцов послала шпионов во владения маркиза де Вьёргеталь, чтобы выяснить, когда же смогут эль’еи ответить ударом на захват Фладюона.
Вальпурга понимала, что она может навлечь угрозу войны на Империю Гиттов, поэтому обученных воинов пожелала оставить в графстве. А тех пускай перебьют, как и предполагал Никлас, но далее их планы расходились. Договорившись о мире с маркизом о браке с его сыном Анри, она сможет уладить шаткое положение и восстановить мир. Сестра Кунигунда ее вовсе не интересовала. Тиранессу беспокоила собственная власть, слишком быстро она ее получила, чтобы также быстро ее лишиться…
Изабелла тем временем со свитой уже въезжала во владения магов – на Лучший холм. Величественный замок возвышался, казалось, над всем Грюнхюгелем. Шпили башен вздымались к облакам, обгоняя черепичные конусы башен самого гроссгерцога. Добротное здание из серого камня без окон вселяло ужас и благоговение. Массивные галереи, среди зубцов которой виднелись дозорные маги, мнились столь крепкими, что позавидовали бы и укрепленная темница, и Кайзербург. На северном пологом склоне холма паслась хозяйственная живность в таких размерах, что если необходимо было примножить два графства Клеетеппих, чтобы уровнять количество голов. На восточном склоне виднелись зреющие кусты и деревья виноградников.
Вымощенная обтесанным камнем дорога петляла. Въезд в замок представлялся только с южного склона, где у подножия сходились три дороги: из Нитрии, из Оберхейна и местный Тракт. Первым рядом стен служила живая изгородь из колючего можжевельника и шиповника, пройти через которую ни один нормальный человек не решался. Второй ряд стен возвышался несколько выше, и был выложен из камня. Центральной конструкцией, чуть пологих стен являлась высокая в два этажа Привратная башня с дубовыми воротами и спускаемой на ночь решеткой из вороненых прутьев диаметром в дюйм.
Врата были открыты, что означало, магам нечего и некого боятся. Графиня Изабелла въехала внутрь и была поражена, насколько первое кольцо каменных стен не походило на второе. Внутренние стены были испещрены бойницами, зубцами, большими и малыми окнами. Видела лестничные проходы с наружной стороны, что было для нее шоком, ведь все нормальные владельцы замков, для укрепления старались выстроить крепость так, чтобы она была неприступна. Вайсбург значительно отличался от всех конструкций, он словно сам приглашал войти. Однако лишь она проехала вторые врата и обернулась посмотреть, как же стены выглядят изнутри, Изабелла опешила вдвойне – стен не было, не было ни одной каменной стены. Всего-навсего мираж.
Такое обстоятельство напугало графиню, но отступать от намеченной цели она не желала. Ей просто необходимо увидеть свою дочь, проверить все ли с ней в порядке, обращаются ли с ней, как должно, или же Кунигунда, девочка с царским именем, прозябает, словно крестьянка.
Маги расположили свиту в нижних покоях, а более знатных камеристок в одной обширной комнате, но без особой роскоши, сославшись на обеты монашества. В соседней более богато обставленной комнате отдыхал Дудо Доттен. Маги относились к дамам благосклонно, но растворялись, когда речь заходила о переговорах с гроссмейстером. Когда же этот день настал, графиня Изабелла нарядилась по последней моде, показывая всю дозволенную роскошь при таких визитах.
― Мое почтение, мессир маг, ― с толикой учтивости в мягком голосе начала Изабелла, войдя в Капитульный зал.
― Я ожидал Вас очень долго, ― начал Рене Густав. ― И мне нестерпимо болезно признаваться в том, что когда вы прибыли в Вайсбург, у меня были неотложные дела, которые заставили Вас, графиня, ожидать. Надеюсь, что пребывание в наших скромных покоях не оставило на Вашем лице лишних морщин и не стало в тягость. Прошу… ― (он указал на не менее величественное кресло, чем его трон).
― Нет, что Вы, мессир маг, ― должным образом ответила Изабелла, принимая светский вариант разговора, который ей навязывал гроссмейстер. ― Вы не должны беспокоиться за меня или мою свиту. Ваших усердий вполне хватает…
― Приятно слышать, графиня. Однако, как я понял, Вы приехали по другому делу, нежели просто с почетным для меня визитом.
Оттон, стоявший возле трона гроссмейстера, незаметно улыбнулся, а в душе даже порадовался стойкости и спокойствию Изабеллы в стане врага. Если бы девочка была жива, то непременно она выросла бы столь же мужественной, как и ее мать.
― Вы правы, мессир маг. Я приехала, чтобы узнать, как живет и как содержат мою младшую дочь, ведь мать имеет на это неоспоримое право.
― Конечно, графиня, и с этим я поспорить не могу. По мне, это все равно, что спорить с Единым Богом по вопросу существует ли Он.
Рене Густав и Оттон демонстративно перекрестились, этот жест повторила и Изабелла.
― Однако я, к сожалению, волен Вам отказать, графиня, по причине того, что Вашей дочери в нашем замке нет, ― закончил гроссмейстер.
― Но это же Вы, мессир маг, простите за грубость, бесцеремонно похитили мою дочь.
― Да, это я признаю и раскаиваюсь за совершенный поступок, ведь причиной послужило письмо с гербом Великого Инквизитора. Как и было указано в письме, я должен был передать Вашу дочь посланцу из Нитрии. Однако теперь, когда стало известно, что письмо было написано рукой Дитриха Некроманта, и неведомым мне способом доставлено к нам в замок, я могу лишь предположить, что Ваша дочь все еще находится у него в руках.
― Почему Вы, мессир маг, когда осознали свой грех святотатства, не послали людей ради вызволения моей дочери и возвращении ее в родной замок?
― Видите ли, графиня, мы пытались спасти Вашу дочь, однако некромант всячески этому нам противостоял. Его магия, исходящая от Искусителя, превышает нашу, поэтому все силы, которые мы выставили против некроманта, мы направили на сохранения мира. Даже посылали за ним паладинов святого пророка Антония. Но некромант убил их, а теперь впустил в мир дракона, поэтому нас нельзя обвинять в том, что мы не стремились помочь Вашей светлости, графиня.
― А почему тогда Вы, мессир маг, не сказали об этом сразу, тогда бы мы обратились за помощью к Главной Торговой Гильдии и самому кайзеру, чтобы уничтожить некроманта и вернуть мою дочь?
― Дело в том, графиня… ― начал было Рене Густав, но тут же осекся.
Его спасли крики за окном, напугавшие Изабеллу, она провернулась и спросила, что это такое. Гроссмейстер кивнул Оттону, при таких криках светский разговор все равно бы не сложился. Маг подошел к стрельчатому окну и ошараненно отпрянул. По Южному Тракту приближалась конница с поднятыми знаменами Ордена святого Печольда Немертвого и гроссгерцога Кларраинского – Лютвина Второго Братоненавистника фон Ульрихбурга. Судя по выкрикам с башенных наблюдательных площадок, некроманты готовятся к бою – на них доспехи и орденские коттарды.
― Мессир, ― проговорил Оттон. ― Началось.
― Что началось? ― спросила графиня.
― Будьте покойны, рядом со мной Вы в безопасности, ― сказал гроссмейстер, затем повернулся к Оттону и дал указания: ― Готовь людей.
― Слушаюсь, мессир!
Маг быстрыми шагами покинул Капитульный зал, а графиня вновь спросила о том, что происходит, и почему гроссмейстер так взволновался.
― Графиня, как бы мне не хотелось это Вам говорить, но некромант со своим войском собирается напасть на наш замок. Однако повторяю, рядом со мной Вам ничто не угрожает.
― А моя дочь с ним?
― Этого я не знаю, графиня, ― сыграв сожаление, соврал Рене Густав, уже повторяя про себя заклинания…

[Дени де Сен-Дени >>>]

3
Батачихан точил когти о стены крепости, скребя роговыми образованиями, словно по стеклу, и пронзительный звук, проникающий в мозг и вызывающий там грозовые разряды, распространялся по всей округе, вспугивая птиц, зверей и людей. Эрменгарда вышла из этого положения совершенно спокойно, обшарив в замке уцелевшие комнаты, она обнаружила несколько одежд из мягкого выбеленного хлопка. Порвав их на лоскуты, волшебница свернула их трубочками и вставила в уши. Теперь она могла если не спокойно, то, по крайней мере, сносно читать книгу, не раздражаясь и не дрожа, будто этот скрип проходит через тело. А чтобы совсем уменьшить причиняемое драконом неудобство, Эрменгарда просто на него не смотрела.
Эльфы ушли, она их отпустила, отпустила с жезлом. В любом случае, волшебница понимала, раз они не хотели убить ее в Валлата-ло-Смеральдо, когда была возможность, накануне их магия смогла бы удержать дракона на расстоянии, но они ее не применили, поэтому девушка решила, что было бы не правильно мстить смертью за воровство. К тому же, как потом узнала, Батачихан наотрез отказался пересекать полноводный Хейн, а чтобы добраться до ее любимого Дитриха в пустыню Мертвых, необходимо пересечь эту реку. Ничего не оставалось, как оставить черный жезл Виллехальма эльфам. Она хотела верить, что они выполнят свое поручение. Такое совпадение Эрменгарде показалось странным, но если верить книге Йоханнеса Грюнхюгельского, Дитрих – единственный человек, который может подходить под описание на витраже. Некромант (простолюдины называют таких черными магами), с черным жезлом сможет взойти на огненную твердь панциря черепахи, подобно тому, как святой некромант является первым после святого Печольда Немертвого хранителем ключей от Мира Мертвых и змееподобного Мира Немертвых, где неупокоенные кружат между звездами в поисках портала, Врат в рай или геенну. Этим человеком с витража может быть только Дитрих. И черный жезл только для него. Эрменгарда в этом не сомневалась.
Весь следующий день волшебница читала и практиковалась, спешить ей было некуда. Эльфы доберутся до Вюстебурга где-то за пятнадцать дней. Еще потребуется дни для того, чтобы они вывели Дитриха в Грюнхюгель. Там-то Эрменгарда хотела его нагнать, заодно и отомстить Рене Густаву. Одно ей не давало покоя – паладины. Неужели они смогут убить некроманта, ее любимого. Это стоило проверить.
«Батачихан, ко мне!»
Свистящий скрип прекратился. Белый дракон не спешно спускался гиганским вараном по дороге. Его мощное чешуйчатое тело извивалось, шипастый хвост и серповидное навершие раскачивались в такт только ему ведомой мелодии. Большая вытянутая голова смотрела строго прямо, словно она была отдельная от всего туловища, лишь вздрагивание седой бородки, длинных усов и хохолка между шестироговой короны, говорило, что это одно существо – Батачихан. Он шел, как настоящий воин, идущий на смерть. Перед глазами только враг, жертва, ничего более не должно отвлекать и этот воин концентрируется лишь на предмете своей ярости. Эрменгарда отложила книгу в найденную пастушью сумку и взглянула на своего дракона – его морда выражала хладнокровие и с тем мудрость, если бы не ритуал – никто никогда бы его не поймал и не подчинил своей воле. «Настоящий Первый (во всех смыслах) Полководец, как же плохо, что этот ящер всего лишь порождение Геенны…»
Батачихан осунулся и возвысился над волшебницей. Язычки пламени, вырывавшие из ноздрей, вновь подкоптили чешую на голове.
― Не смей называть меня порождением Геенны, ― захрипел он, выставляя кожистые крылья, словно гриф перед падалью. ― Я – Батачихан, пришел к Архангелу Светозару и сказал ему, что Отец наш больше возлюбил вас, людей, не нас, не ангелов. Я поднял восстание. Я - Первый Полководец. Архангел Светозар был рожден первым, я - первым после него. А то, что ты видишь дракона, а не ангела – то это все Геенна. Нам не нравится Преисподняя, но чем умереть или раболепствовать перед двумя Богами и людьми, что равнозначно, лучше править там, где и Боги не достанут, но править стоит. Не тебя ли учили о том, что оскорблять не хорошо? Ни один дракон – не является порождением ада; мы есть нефилимы – падшие ангелы, перворожденные ангелы, бывшие серафимы – огненные змеи, - херувимы – сильные – и хазмалимы – светящиеся. И вместе мы Бенет Элохим – дети Бога Отца. Пока существует Мир Немертвых, пока над Северной частью Неба в Мире Мертвых правят языческие боги, пока существуют неупокоенные, мы не можем вернуться в рай. Мы тоже часть Вселенского равновесия.
«Прости, я не думала, что ты прочтешь и эти мысли…»
― Ты моя хозяйка, ты должна была знать!
«Пока мы полетим к Нитрии, ты можешь рассказать больше о себе…»
― Лететь и говорить – невозможно. Если бы не отдала черный жезл, могла бы читать мои мысли; но у тебя его нет, так что позже, хозяйка. Сначала полет.
Дракон лег на землю так, чтобы Эрменгарда смола взобраться на спину. Волшебница взошла и остановилась. Батачихан читал мысли: девушка колдовала седло, - чувствовал, как магическая энергия обволакивает шею, нежно. Так могла творить только женщина, любящая женщина. Затем, когда седло появилось, Эрменгарда села удобнее.
― Если тебе так будет лучше, хозяйка.
«Вперед!» ― скомандовала она.
Дракон повертел туловищем и шеей, проверяя, не мешает ли ему нововведение, и лишь после этого, присев, размахался крыльями. Прыгнул и взвился в небеса, ловя воздушные потоки. С земли всегда сложнее взлетать, нежели со стен замков или с утесов гор.
По велению Эрменгарды Батачихан летел на восток над зелеными холмами, долинами, темными лесами, кое-где простирались под кожистыми крыльями вспаханные бокажи, на лугах паслись животные. Люди, завидевшие приближение ящера, огалдело бежали, скрывались в каменных домах, в лесах и оврагах. Сам дракон не обращал на них внимания, его волновала лишь водная преграда, видневшаяся впереди – река Йорг – менее полноводная, чем Хейн, но достаточно широкая и местами глубокая, хотя течение было быстрее, равнинного и размеренного спокойствия главной артерии, связывающей Ломейскую Империю с Империей Гиттов и материковыми землями мидгаров.
Чувствительный к воздушным потокам, дракон резко завернул к северу и стал снижаться.
«Что ты делаешь?!» ― возопила девушка мысленно, но Батачихан не отвечал и стремительно приближался к земле.
Он приземлился на крутом берегу, между небольшой широколистной рощей и темными, пенящимися волнами реки.
― Я не полечу через реку, ― вымолвил дракон, наконец.
«Это еще почему?»
― Поживешь тысячу лет среди огня, не так будешь к воде относиться.
«Ты боишься?»
― Нет.
«Тогда лети! Нам надо, очень надо!»
― Это тебе надо, хозяйка. А природа создана таким образом, что лишь птицы лучше всех знают воздушные потоки. Ты видишь хоть одну? Нет. В это время суток, воздух дует от воды. И ты еще называешь себя магом…
«Взлетай! И не бойся! Сделай два круга, прежде чем перелетишь на другую сторону».
― Что ты задумала, хозяйка? Погубить меня желаешь?
«Ты моя добыча! Делай, что я сказала!»
― Слушаюсь и повинуюсь, ― яростно прохрипел Батачихан, отгоняя паразитов от чешуи на голове.
Дракон тяжело поднялся в воздух и, почувствовав поток, словно поплыл по нему от реки. Пронесся над деревней, пугая жителей и набирая скорость. Эрменгарда готовила заклинание. Держаться было невозможно, но наколдованное седло весьма пригодилось в этот момент.
Лишь ломеи показали головы из дверей, проверяя, не улетел ли дракон, Батачихан в четвертый раз прохлопал крыльями над соломенными крышами, укрытыми поверх дерном. Ветхие двери вновь закрылись на засовы. У очага, люди молились за скотину. Ящеру же было не до этого. Он стремительно приближался к реке, глядя куда-то вдаль. Эрменгарда вскинула мудру изгнания. Огромный огненный шар, пронесся над головой дракона, опалив белую чешую плазменным жаром. Батачихан разъярился, точно хозяйка желает его смерти, но еще больше разозлился на себя и на страх перед водными преградами. Раз его выбрал архангел Светозар, и он первый из нефилимов, кто за долгие тысячелетия появился в Мире Живых, то просто необходимо прижиться к местным особенностям.
Взяв чуть выше, всасывающего потока вакуума за шаром, дракон приопустив голову, ринулся вперед. Огненный шар лопнул по волшебству Эрменгарды, образовав резкие завихрения посреди реки. Попав в турбулентные, невидимые человеческому глазу, потоки, Батачихан оцепенел от ужаса и рухнул в воду. Река вспенилась; в воздух понеслись огромные столбы белого пара. Рев напуганного дракона оглушительно разносился по округе – звери и люди, случайно услышавшие истошные хрипатые вопли чудовища, разбегались в разные стороны, либо падали замертво от разрыва сердца. Ящер барахтался в воде, уходя на дно под тяжестью своего тела.
Эрменгарда доплыла до берега первой и, не успев просохнуть, двумя руками сотворила мудру воды, останавливая течение реки. Воды накапливались огромным девятым валом, не в силах преодолеть магическую преграду. Батачихан, сипло кашляя и отрыгивая влагу, попавшую в мощные легкие, медленно приполз к берегу. Когда он вскарабкался на зеленую, сочную траву, волшебница отпустила течение. Волна вновь накрыла их с головой, стремясь вернуться в прежнее русло.
― И почему Он возлюбил вас, людей, больше?! ― просипел дракон, чувствуя, как капли стекают между чешуйками. ― Вы же безответственны! Ваши войны никогда не прекратятся! Вы не можете жить в мире с другими разумными существами!
«Но я же тебя спасла!» ― проговорила Эрменгарда, уперев кулаки в бок.
Батачихан повернул вытянутую морду и уставился красными миндалевидными глазами на хозяйку, выражая в них то, будто это были всего лишь мысли вслух.
― А сразу нельзя было воды раздвинуть или заморозить их, чтобы пройти аки посуху?
«Я об этом не подумала».
― Вы, люди, никогда ни о чем не думаете, кроме собственной выгоды и желания отомстить. И если ты, хозяйка, сейчас намерена вновь поднять меня в воздух, я откажусь и не подчинюсь. Буду отдыхать и обсыхать здесь!
Он отдыхал и обсыхал на берегу, погрузившись в мертвецкий сон. Эрменгарда смирилась с этим, ведь причиной того, что огнедышащий дракон попал в воду, стало именно ее жестикулятивное заклинание. Однако была в этом и другая сторона, о которой также задумалась волшебница – Батачихан боится водных преград, а знание этого может понадобиться в будущем, будь то спасение ящера или его убийство.
Девушка прошлась по рощице в поисках ягод и плодоносных деревьев. С первым проблем не было, но из фруктов нашла лишь дикую яблоню с зелеными кислыми плодами, поэтому, когда увидела молодого оленя с неразвитыми рогами, решила, что будет неплохо, если подкрепиться на этот раз мясом. Подкравшись, волшебница с помощью мудры стрелы пронзила животное слабым разрядом молнии. А поднимающей мудрой приволокла к берегу, точнее заставила парить тушу следом. Затем тем же положением пальцев подняла со дна реки несколько больших и гладких камней. Разведя костер, она положила на угли эти камни, после, разделав оленину, выложила шматки на раскаленные камни. Прикрыла сырыми ветками, а поверх положила собранный в небольшом овражке красно-оранжевый мох. Остатки туши девушка положила перед драконом, на случай, если он проснется голодным.
Пока тушилось мясо, Эрменгарда извлекла из сумки книгу, подаренную архивариусом. К ее удивлению, страницы остались сухи, а чернила сохранили читабельность, словно книга никогда не погружалась до этого в воду. Волшебница вновь подивилась подарку. «Откуда он мог знать, что мне выпадет в пути?»
Дракон спал долго. Ближе к вечеру, когда сытая, начитавшаяся и повздыхавшая по Дитриху девушка уже не знала, чем себя занять, решила усовершенствовать магически сотворенное седло, реальными, а не воображаемыми поводьями, хотя они и не требовались. Спустившись в тот же овражек, где она собирала мох, ободрала ветви лозы от коры, чтобы сварить и затем сплести веревку. Времени было предостаточно, поэтому когда Батачихан проснулся следующим утром, весьма удивился тому, как же человек быстро осваивается на незнакомых местах. Он готов был поспорить с любым, кто скажет, что через неделю человек не выстроит дом и не начнет жить припеваючи. Удивился и тому, как слова, сказанные упреком, подействовали на волшебницу – перед самой мордой, перед клыкастой пастью лежала местами объеденная мухами и паразитами туша оленя. Запах гниющего мяса заполнял большие чешуйчато-кожистые ноздри. Завтрак как раз пришелся ему к стати. Батачихан тихонечко выдохнул пламенем, образовывающимся в зобу. Убив паразитов и поджарив оленину, он спокойно проглотил тушку, и даже готов был поблагодарить хозяйку, однако подумал, что виляние хвостом может стать пагубным для местных деревьев, а хрипатое, почти рычащее мурлыканье распугает все и вся, включая и саму девушку, которая после долгого плетения задремала возле костра, съежившись подобно младенцу. Шерстяная ряса, перешитая в платье, хотя и была тепла, но ночью никто бы не отказался от одеяла.
Волшебница начинала нравится дракону, зря он так с ней поступил, когда в гневе выпалил о неспособности человечества заботится о ближнем. На то она и хозяйка, чтобы раздавать кнуты и пряники. Как никак, подумал Батачихан, на этом зиждется всякое воспитание. Он сам готов был убить и съесть любого, кто покусится на жизнь его хозяйки – это будет его добыча.
Возле реки Хейн несколько дней спустя, они вновь встретили эльфов, которые лишь сейчас решали, как им перебраться на другую сторону. Эрменгарда поинтересовалась, не видели они чего-нибудь странного в пустыне Мертвых. Кимнальф наполненный слухами в Сотштадте и мелких деревнях, рассказал, как в день их знакомства в пустыне видели черный торнадо и громоподобные вопли, убеждающие людей о появлении некроманта.
«Так мы опоздали?» ― угрюмо спросила волшебница.
― Если ты его любишь – иди за ним.
«Но куда?»
― К твоим недругам.
Эрменгарда хотела было поднять дракона снова в воздух, но Лальфанорин придержал ее словами:
― Погоди. Возьми жезл.
― До чего странны эти новые северные боги, ― помыслил вслух Батачихан.
Эльфы оставили это без ответа, а волшебнице хотелось поскорее добраться до Вайсбурга – замка Ордена Магов Белой Руки, чтобы прийти на помощь ее возлюбленному, ее Дитриху. Перспектива убить всех врагов разом ей пришлась по вкусу. В изумрудных глазах вспыхнул яростный огонь. Уложив черный жезл в сумку, рядом с книгой, Эрменгарда поблагодарила эльфов кивком головы и скомандовала дракону:
«Взлетай!»
― Как скажешь, хозяйка.
Когда дракон уже летел над Нитрийскими лесами, Киманальф, положил руку на плечо свому сородичу и произнес:
― Скажи, почему этот муравейник ни капли не изменяется?

4
Копыта по мощеному Тракту отбивали набат, позади скрипели тисовые колеса телеги эль’еев. К замку Ордена Магов Белой Руки приближались некроманты, однако во главе развевался баннер гроссгерцога Кларраина. Следом за Лютвином и его слугами мчались Ламбертуччи и Ярослав, лишь за ними – Моргретта и Дитрих – гроссмейстер святого Ордена Некромантов. Такое построение для осторожного Оттона фон Эльштернвальда показалось странным, однако Рене Густаву не сообщил всех мыслей и надежд.
Первым делом, маг постучался в комнату Дудо Доттена, представителя Главной Торговой Гильдии, а после позвал и Виллехальма в Капитульный зал. Там они будут в безопасности, решил Оттон. Лишь после этого худощавый маг с темными поросячьими глазами заглянул в зал, где иллюзионисты держат мираж стен.
― Что привело Вас, мессир, ― шепотом обратился к нему главный наставник: грузный человек, привыкший подолгу сидеть или полулежать. Расположился он высоком стуле со спинкой обитой пурпурной материей. Перед ним находился ольховый стол, на котором стопками возвышались книги. Один большой фолиант был раскрыт.
Оттон подошел и мельком заглянул в книгу. Открыта была страница, где большими красными буквами сверкал заголовок: «Традиционные упражнения в боевых действиях». Лейтенант гроссмейстера смекнул, что, вероятно, иллюзионисты уже в курсе их положения, однако, так же шепотом, не преминул сообщить печальные новости.
― Мы готовы во все мысли, мессир.
― Этого от нас враг и ожидает... ― задумчиво прошептал Оттон
― Я не понимаю, мессир. Если подключить вторую смену, мессир, то стены будут как настоящие.
Лейтенант заглянул в мутные, красноватые глаза наставника. Бессонница, его и так скоро погубит, подумал Оттон, а вслух сказал:
― Немедленно снять иллюзию!
― Но..
― Это приказ!
― Есть, мессир!
Редко выпадет случай увидеть, как же наставник иллюзионистов разом пробуждает учеников. Он нагнулся вперед, соединяя перед собой пальцы в мудре, похожую на забрало шлема. Далее наставник закрыл глаза, сухие тонкие губы скрытые за ладонями безмолвно шевелились. Наконец, сложив руки так, словно намерился крикнуть, наставник глубоко вдохнул и медленно выдохнул в сторону учеников. Оттон заметил небольшие колебания воздуха, похожие на горячие потоки, поднимающиеся над пламенем.
― А теперь, мне нужно, чтобы ты с помощью своих людей передал остальным магам в замке о том, чтобы не предпринимали ничего до моего приказа или приказа гроссмейстера.
― Есть, мессир.
― И надеюсь, что тебе известно, что Капитульный зал является…
― Да, мессир. Я прослежу, чтобы никто из моих людей туда не направил свое сознание.
Лейтенант кивнул и быстрыми шагами вышел из зала иллюзионистов. Замок к обороне готов, ― решил Оттон.
На нижних этажа он встретил Бедриха, брата Эрменгарды. Он не изменился, как был воином, так им и остался. До сих пор не мог пройти первый зачет. Однако Оттон и не желал так просто с ним расставаться – его лицо всегда напоминало ему о безмолвной девушке, которая стояла перед зеркалом, позировала, представляла себя взрослой, представляла себя матерью. Она так сладко предавалась мечтам, которых Оттон был лишен с детства, когда его продали Ордену. Третий сын всегда становился монахом. В этом отношении лейтенанту гроссмейстера повезло. Он добился успеха у магов, стал настоящим магом. Но вечное раболепство, вечное подчинение сыграло свою роль. Тяготы несправедливости жгли его изнутри. «Я просто ищу справедливость, ― вспомнились ему слова Эрменгарды, когда Оттон взглянул в такие изумрудно-зеленые глаза ее брата, ― Ищу справедливость. Я же всегда подчинялся, я привык подчиняться, но теперь настал мой день! Я восстановлю былую справедливость!»
― Бедрих, ― окликнул мага лейтенант.
― Мессир?
― Думаю, уже знаешь, на наш замок нападают некроманты, самому гроссмейстеру необходима твоя помощь, а также его гостям.
― Мессир, но ведь есть маги сильнее меня…
― Да, но с оружием в руках лучший в замке ты. Иди в Капитульный зал и скажи, что тебе приказал я.
― Слушаюсь, мессир.
Юнец побежал исполнять поручение. Как всегда, заинтересованный и воодушевленный. «Ты как всегда глуп, Бедрих, ― отметил в полголоса Оттон, ― поэтому я помогаю твоей сестре». Маг чувствовал разницу между волей к служению великим и доброй неволей. Бедрих был из первых, поэтому служить Рене Густаву для него было благом, но таким, как Оттон фон Эльштернвальд, за благо становилось с годами не служить ему. Постоянно чувствовать несправедливость, видеть и создавать ее ему уже претило. Прошли времена, когда молодой маг, не многим старше Бедриха всегда и во всем уступал другим, более сильным магам. Теперь он лейтенант – он почти главный. Почти. Снова второй. Второй при Рене Густаве! Эта несправедливость должна быть истреблена. Он согласен быть вторым, но при Эрменгарде, ибо она единственная женщина-маг, обучавшаяся в Ордена. Она должна стать лидером! А он привык подчиняться.
Маг шел следом, медленно, не желая потревожить воодушевление юноши. Услышав хлопок двери, Оттон подошел к двери в Капитульный зал и аккуратно повесил на нее добротный замок из хорошего сплава. Заклинание здесь не требовалось. Не всякий маг, сможет открыть этот замок. Рене Густав мог – но не станет этого делать. «Это не в его интересах, ― думал лейтенант. ― Там графиня Изабелла – а гроссмейстеру необходимо выгородить себя, поэтому он предаст меня. Что ж, я это раньше сделал!»
Оттон, не желая тратить силы на перемещения, пешком спустился на внутренний двор, затем, обогнув колодец, одиноко шел навстречу некроманту, не оглядываясь. Бессмысленно, думал он, оборачиваться – Рене Густав не из тех, кто ради мести предателю воткнет в спину нож, его игра будет изощреннее, таинственнее. Но лейтенант прекрасно знал гроссмейстера, чтобы не боятся его уловок.
Над Лучшим холмом кружились грозовые облака – действие отрицательной энергии, скапливающейся в зале иллюзионистов. За пределами замка стояла жаркая погода: душная и знойная, что говорило о приближающемся дожде. Оттон четко решил, что битву, если она и будет, необходимо провести до ненастья. Всадники уже повернули к замку. Теперь они ехали значительно медленнее, чем до этого. Лейтенант понимал, некроманты удивлены внезапным исчезновением стен.
Когда всадники минули кольцо из кустов можжевельника и шиповника, Оттон остановился, расставив руки в стороны. Белая сутана от ветра выставляла поджарое тело мага, представляя его призраком на фоне темных камней, из который выложен Вайсбург.
Лютвин с ненавистью остановил коня, подняв его на дыбы. Будь воля гроссгерцога, он на месте бы убил мага. Однако Дитрих остановил его, положив руку на плечо. Оттон впервые видел седовласого некроманта с льдисто-голубыми глазами, такими пронзительными, холодными, словно отрешенными. «Он действительно некромант, ― подумал лейтенант. ― Судьба поглумилась над этим молодым человеком настолько сильно, что отвращение, которое я должен к нему испытывать переходит в жалость».
― Вы как раз вовремя! ― без толики страха произнес Оттон, складывая на груди руки. Медленно, чтобы воины видели, что он не замышляет заклинания. Однако это движение – зацикливание магической энергии в теле - защитный экран жестикулятивной магии высших кругов.
― О каком времени ты говоришь? ― спросил Дитрих.
― О закате Рене Густава де Шато-Сале.
― Братик, мне кажется: это предатель, ― вставила Моргретта. ― Такие жить недостойны.
― Нет! ― крикнул некромант, удерживая кузину от опрометчивого поступка. ― Говори, почему ты предал своего господина?
― Он хочет убить Эрменгарду!
― Давно пора было от нее избавиться, ― мимоходом проговорила Моргретта.
― Вы не поняли! Она хорошая! Она занималась магией, чтобы ее полюбил некромант. А потом, чтобы отомстить гроссмейстеру. Только для этого она вызвала дракона.
Дитрих удивился, но его удивление скорее походило на гнев. Лицо исказилось в страшной гримасе отвращения. Он сказал:
― Она знала, что я не терплю магию?!
― Да. Но она хотела защитить вас от магов.
― А ты почему защищаешь Эрменгарду?
― Потому, что мне претит власть Рене Густава. Его несправедливость зашла слишком далеко, чтобы я мог продолжать заниматься его делами.
― Братик, он врет. Я убью его!
― Нет, постойте… Я люблю ее… как дочь люблю ее. Я прожил в этом замке слишком долго без женского общества. У меня никогда не было жены и детей… Я единственный, кто может помочь вам.
― Иными словами, ты предал гроссмейстера, а не Устав Ордена, ― задумчиво вставил Ламбертуччи.
― Это что-то меняет? ― спросила бывшего паладина Моргретта. ― Он предатель, поэтому заслуживает смерти.
― Не сейчас, сестра. Так ты уже все подготовил? Нам остается лишь войти поубивать всех магов?
― Нет. Я запер виновников в Капитульном зале. Однако есть многие, кто согласился бы умереть вместе с гроссмейстером.
― Над ними мы еще подумаем. Ответь: что тебе даст смерть гроссмейстера? ― проговорил Дитрих.
― Эрменгарда станет главой Ордена.
― Почему не ты?
― Я слишком привык подчиняться.
― Веди нас. Мора, Лютвин, Ламбертуччи и Йарпольт. Мы пойдем впятером.
Моргретта возмутилась: как можно доверять предателю. Это же очевидная ловушка. Дитрих на это ответил, любой мужчина, заглянувший в изумрудные глаза Эрменгарды слишком неразумен, чтобы противостоять ее женским чарам. Все теряют голову. Он не врет, говорил гроссмейстер Ордена Некромантов по дороге в замок.
Пеший путь не занял много времени, но лошадей Ярослав все-таки вел следом, на тот случай, если придется быстро покидать замок магов. Летриец впервые за свою жизнь заходил так далеко в земли гитов. Ни одному еще язычнику не позволялось даже картинки разглядывать с изображением Орденских замков. Теперь же за месяц с небольшим, он повидал намного больше. Его самого пускают в святыни гиттской религии – Единоверия. Для летра оставалось, как сам он думал, войти под своды Санта Палаццо, чтобы навсегда уверовать в Единого Бога. Но замка магов хватит, чтобы точно не предать новую религию. Ярослав гордился своей ролью, небольшой ролью. Он первый из летров, кто видит жилище магов изнутри. Эти толстые стены, необычный, пропитанный можжевельником аромат. Длинные коридоры, простые кельи и высокие двери в залы. Винтовые лестницы, где копоть и гарь вызывают головокружение, а мерцание огней оживляют детские страхи и боязни нечистой силы. Воистину, замок Тьмы, ― подумал Ярослав, сравнивая Вайсбург со светлым замком Ордена Некромантов.
Оттон предупредил, что гроссмейстер поставил ловушку, поэтому, когда они откроют дверь, пусть будут готовы ко всему. Лейтенант снял замок. Не успел Дитрих и шагнуть, как в дверь со всей массой, закованной в доспех паладина, влетел Ламбертуччи. Он встал, угрожая присутствующим двуручным мечом. Сержант понимал, что в коридоре от его длинного клинка толку нет, но здесь в широком зале, можно размахнуться, как следует.
Следом вбежали Лютвин и Моргретта.
― Дудо?! ― удивленно воскликнул гроссгерцог. ― Какого искусителя подлиза моего братца делает в замке магов?
Дудо Доттен растерялся и плюхнулся сначала на стул, а потом пополз по полу, вымаливая прощение у бывшего хозяина. Лютвин отпихнул его сапогом.
Ярослав пожелал остаться в коридоре, ему претило зрелище, которое должно разыграться между магом и некромантом. Насмотревшись междоусобиц среди летров, он пожелал не вмешиваться в войну гиттов против гиттов, когда здесь задета не только честь, но новая для него религия.
Последним вошел Дитрих, пропустив вперед Оттона.
― А вот и наш злобный добродетель, ― язвительно высоким голосом проговорил Рене Густав, безмятежно вдыхая ароматы от жаровни. ― Видите, графиня, я же вам говорил, что некромант настолько опасен, что и верного моего лейтенанта заставил подчиниться.
― Это ложь! ― крикнул Оттон.
― Помолчи, теперь моя очередь разговаривать, ― проговорил Дитрих, не сводя холодных глаз уродливого гроссмейстера. ― Оставь это на равных по званию.
― О, так мы равны? Я не думал, что изгои и преступники равны истинным единоверам. Я что-то упустил, изменилась наша всеблагая вера или Искуситель нашептал тебе такие законы? Если ты нацепил на себя сутану, еще не значит, что ты тот, кем хочешь казаться. Ты некромант, которого обвиняли в убийстве двух кайзеров. Этого достаточно, чтобы не доверять тебе. Это клеймо будет до самой твоей смерти, некромант!
― Рене Густав, ты обвиняешься в пособничестве четвертой дочери Тьмы – святотатстве.
― Да ты что? Я? Графиня, вы слышите то же, что и я. Мне показалось, или мне угрожает какой-то простолюдин, сын крестьянина в компании с убийцей и паладином. Ах да, забыл Вас, мессир, гроссгерцог Кларраина, Лютвин Второй Братоненавистник. Замечательная команда праведников. Сперва докажи, а потом обвиняй.
― В этом нет нужды. Ты сам все узнаешь, либо из уст Трифона, либо из уст святого Антония. Сестра, убей четвертую дочь Тьмы – Святотатство!
― С радостью, братик.
Моргретта не взирая на собравшихся людей, гордо и плавно, словно кошка, подошла к гроссмейстеру. Мягко, играючи, вытащила из голенища сапога кинжал и замахнулась.
― Ты, что девка, собираешься меня убить?
― Во-первых, я не девка, а невеста Лютвина, а во-вторых… да.
― Я не позволю! ― вступился Бедрих.
― Знай свое время, недомерок, ― отстранил его Виллехальм. ― Ты глуп.
Убийца попыталась вогнать кинжал в печень. Рене Густав еле заметно пошевелил губами, и Моргретта, бесчувственная, упала под ноги гроссмейстеру магов. Было дело рванулись Лютвин и Ламбертуччи, но первый лишь наступил на ползающего Дудо, второй замер, увидев скомканный шарик плазмы в руках главы Гильдии Черного Жезла. Графиня Изабелла вскрикнула. Оттон составил руки в мудрее стрелы, целясь в Виллехальма. Бездейственным оставался только Дитрих. Бедрих в это время попытался бежать, где и был встречен клинком Ярослава.
― Кажется, у нашего великого некроманта вышла неприятность. Как же ты теперь меня убьешь? Твои руки лежат у меня под ногами… (он поддел носком тело Моргретты) А голос твой не очень-то силен, чтобы остановить мое заклинание.
Дитрих напрягся, и Рене Густав видел это. Он прекрасно понимал, что в некроманте просыпается ненависть, его руки медленно сползали к клинку.
― Кажется, однажды твой маг чуть не погиб, пытаясь меня убить…
― А! Тогда! ― расплылся в омерзительной улыбке гроссмейстер, разваливаясь на троне. ― Да. Да. Тогда мы посчитали тебя архимагом… Может, ты покажешь свои великие фокусы?
― Дитрих, успокойся! ― крикнул ему Лютвин. ― Он тебя провоцирует. Не поддавайся!
― У нас появились заступники, что же ты свою невесту-то не спас?
После очередного взгляда на то, как маг пнул кузину, Дитрих все-таки не выдержал. Скуластое белое лицо исказилось в боли, а глаза заволоклись красной пеленой от гнева, ярости и безудержного желания убить Рене Густава. Некромант обнажил «Диетриж», меч, не видевший крови.
― Да, давай, убей меня! Пересиль себя! Начни убивать! ― подначивал его гроссмейстер. ― Я даже не буду сопротивляться святому пророку Антонию…
― Лютвин, убей седьмую дочерь Тьмы – Ростовщичество! ― произнес после гневного молчания Дитрих.
― Прости, но я не могу, я желаю, чтобы эта тварь долго мучалась. И эту казнь должен видеть братец Никлас.
― Что некромант, ты в замешательстве? Паладин не убьет человека, пока на том крест. Оттон соревнуется с Виллехальмом. Остались только мы Дитрих. Не думаю, что графиня сейчас может что-либо воспринимать, она же ни ничего не знает…
― Не знаю что? ― очнулась Изабелла, чувствуя, как щемит сердце оттого, что может теперь она узнает, где дочь, ее маленькая Кунигунда?
― Она мертва, ― сказал Оттон, не сводя глаз с огненного шара Виллехальма.
― Я это поняла, почувствовала. Но ты, некромант скажи, где хоть ее могила, чтобы я могла ее навестить.
― Пусть расскажет тот, в чьем замке она умерла, ― холодно процедил Дитрих.
Графиня ошарашено глянула на Рене Густава. Он врал, ― думала она, ― да как он мог так с ней поступить? За что убил девочку, когда хотел получить выкуп? Это не укладывалось в ее голове. Изабеллу трясло от правды, но, собравшись, она спросила, оглядывая узколобый профиль гроссмейстера Ордена Магов:
― Как она умерла? Как умерла моя Кунигудна?!
― Как все, графиня. Как все. Люди погибают по разным причинам, но смерть она везде и всегда будет мерзка не только внешне, но и на запах. Девочка смердела не лучше протухшей рыбы. Ее визг и плач заставляли меня тратить больше времени на уход, чем на полезное дело, которое может вывести мой Орден на тропу Величия. Его будут помнить и почитать, как наивысшее благо, пусть ради этого умерла девочка. Считайте, графиня, что этим, я как бы принес жертвоприношение Природе.
Женщина вновь повернулась к Дитриху, теперь его вид не казался ей страшным, ее сознание пыталось отыскать в его строгих чертах хоть какое-нибудь благо.
― Убей его, некромант, ― сухо сказала Изабелла, чувствуя, как из глаза выкатывается слеза.
― Да, убей меня, некромант! ― снова подхватил Рене Густав.
Он встал с трона и, перешагнув через тело Моргретты, встал напротив Дитриха. Тонкими, ухоженными пальцами он поднял лезвие меча, уперев его в грудь.
― Проткни своей рукой, некромант. Окропи этот клинок кровью, влей в себя зло, от которого ты так бежишь, стань тем, кем тебя все считают. Стань настоящим некромантом, а не каким-то раболепным приспешником святого Антония. Что же ты медлишь? Не можешь пойти против великих магических сил Природы? Да… Таков твой ответ? Ты боишься стать язычником, убийцей, верно?
Рене Густав не видел: графиня Изабелла совершенно спокойная, поднимая полы роскошного платья, расшитого золотыми нитями и украшенного кожаным поясом с драгоценными каменьями, подошла к бесчувственной девушке. Неспешно, словно во сне она нагнулась за кинжалом. Ощутив рукоять в ладони, графиня выпрямилась и вдохнула, втягивая в себя аромат можжевеловых веток и неродной, незнакомый запах жасмина, исходящий от волос Моргретты. Затем, Изабелла, обошла тело, не глядя на стоявшего позади нее Виллехальма, готового в любой момент кинуть огненный шар. Она вогнала кинжал в поясницу гроссмейстеру, зацепив почки, и повернула несколько раз, словно хотела насладиться местью. Рене Густав выгнулся вначале, а затем, потеряв сознание, рухнул на пол. В скором времени он скончался.
Дитрих стоял неподвижно, еще не веря в то, что произошло. Казалось, вот он выход из сложной ситуации, он не нарушил свое правило: не убей, - но восклицание Лютвина: «Дитрих! У тебя клинке кровь!» ― некромант слышал уже туманно и расплывчато, словно воздух стал настолько густым, что звуки не желали проникать в мозг, а слова не желали быть услышанными. Кровь! Она на клинке, который доселе не видел, не ощущал на себе эту жизненную влагу. Не «Диетриж» убил мага, он всего лишь его задел, кончиком, но каким наслаждением было бы самолично проткнуть Рене Густава, подумалось Дитриху. Показать свою истинную силу, как тогда в Хопфенбауме мальчик восьми лет, нищий и убогий сирота, убил привратника Арены. Его не мучили угрызения совести, он не знал, что такое совесть. Это был дерзкий поступок, и та детская, не признающая пощады, дерзость возвращалась с тем кисельным туманом, который затягивал некроманта в Мир Немертвых.

[Дени де Сен-Дени >>>]

5
Дитрих смотрел на окровавленный кончик меча, не замечая, как вокруг него заклубился пегий туман, заволакивая Капитульный зал Вайсбурга. Некромант потерял из виду людей, им на смену проявились расплывчатые образы душ, неустанно наблюдавшие за ним мертвецки-белыми глазами. Впереди медленно уходила фигура Рене Густава. Дитрих шел следом, но затем прибавил шаг – душа растворялась в тумане. Он не хотел ее упускать. Ему нужно было до конца закончить обряд. Раньше ему помогал дух Трифона, теперь же выпала честь низвергнуть душу нечестивца в Огненную Геенну самому.
― Стой, Рене Густав! ― крикнул Дитрих, превозмогая тягучесть мира Немертвых.
Душа остановилась.
Некромант подбежал к нему и с силой проткнул, вогнал лезвие по гарду, повернул и вытащил, как его обучал сам Родегер и Тичко Брава. Душа повернулась: то, что некроманту казалось призрачной сутаной, предстало богатым платьем графини. Ее удивленные глаза смотрели на него, не понимая, что же произошло, что она такого сделала, если последовала такая расплата. Дитрих, словно в дреме ничего не осознавал. Ему хотелось закончить работу, ему жизненно было необходимо упокоить дух мерзкого пророка Трифона. Пусть и такой дорогой ценой, но плата за содеянное некроманта уже не интересовала. В голове крутились воспоминания о крови, о том, как он пил ее, разрывал плоть на своих руках, только бы попасть в мир Немертвых. Теперь кровь на клинке привела его в этот кисельный туман, полный вечной памяти.
― Браво, мой хранитель! ― послышалось где-то противное глухое хлопанье.
Дитрих оглянулся, к нему по огненному желобку подходил пророк Трифон в черной власянице. Его череп с еще различимыми чертами был весел, а глазницы полыхали от счастья. По испещренной лавовыми ручейками коже ходили судороги, вызывая небольшие язычки пламени. Трифон, словно живой, имеющий эмоции, мерно хлопал в ладоши.
― Дерзкий поступок, ― вновь заговорил он. ― Уже привыкаешь к виду крови и смертоубийству? Молодец!
― Что тебе нужно! Отойди от меня!
― Что нужно мне? Хранитель, это нужно тебе. Ты забрал смерть этой женщины. Кто она? Графиня Изабелла, жена Боэмунда? Ах, значит, это ее ты выбрал в качестве восьмой дочери Тьмы – Щегольство. Замечательно. Похвально. Я бы даже сказал: по-твоему, дерзко. Умерла, так и не узнав, зачем маги похитили ее дочь. Что же твориться в графстве Клеетеппих? Тиранесса Вальпа. Милая старшая дочь, Вальпурга. Она закончит придуманный Никласом план. А душа ее матери вечно будет находится рядом с тобой, и никто не сможет отправить ее в Мир Мертвых… Чего смотришь на меня? Тут я тебе не помощник. Я не могу забрать душу себе. Куда они уходят после твоего приказа, после приговора, знает только Антоний. А я ему не хозяин и не слуга, чтобы следить за его перемещениями по духовным мирам. Давай же дерзкий хранитель, закончи то, что начал, отпусти Изабеллу!
― Но как?!
― Очень просто хранитель, должно быть просто. Печольд с этим справлялся. Спроси у него: как?.. А вот, кстати и он спешит, прорезая старческим телом туманность своего Мира.
― Ди-итрих! ― пронесся гневный голос Печольда Немертвого, а потом показался и он сам: старик в лохмотьях, с длинными пепельными волосами. ― Что ты натворил? Я вернул тебе кровь, а твои небесные покровители заживили раны не для того, чтобы ты проливал кровь! Зачем проткнул Изабеллу ты, почему ты?
Некромант растерялся. Как в первый раз его виски сдавил ужасный туман. Ему было тяжело дышать, он начинал задыхаться от гнева Печольда. Дитрих упал на колени, не в силах сдерживать крик и ужасную жгучую боль, пронизывающую сознание.
― Я думал, что это Рене Густав… ― превозмогая пространство, надавившее на него, проговорил некромант.
― Ты думал? У тебя даже потуг не было…
― Да, отчитывай за дерзость моего хранителя, ― грубо рассмеялся Трифон.
― Если бы ты думал, то понял, что до этого на тебе не было греха, а теперь он есть! Если бы ты думал, что творишь, то, понял, что все, кто умирал рук твоей кузины уносились к Рай, как прощенные. Случай с паладином тебя не навел на эти мысли? Ты приговариваешь к смерти дочерей Тьмы, но не людей. Единый Бог через тебя прощает эти заблудшие души. Ты об этом думал, некромант?!
― А я говорил тебе, мой хранитель…
― Ты нарушил равновесие, Дитрих. Именно ты! Ты, которого избрали, чтобы сохранить равновесие! А ты… дерзкий мальчишка даже не подумал, что будет, если окровавленный меч пронести в Мир Немертвых. Кровь, она делает твой меч в Мире Живых материальным. Если в пустыне, когда ты познал свою силу, твой меч был чист, а потому не смертелен для плоти, то с кровью он смертелен в обоих Мирах. Ты не думал! Твоя безрассудная дерзость приводит к крушению Тримирья!
― Я говорил тебе, Печольд: привыкание вызывает дерзость, ибо человеку неймется умереть. Скажи мне, мой хранитель, ты хочешь умереть?
― Ответь ему! ― приказал Печольд Немертвый.
Дитрих тщился подумать, тщился превозмочь обжигающую боль, но чем больше он пытался осмыслить слова, тем сильнее острые когти вонзались в мозг, выворачивая его способность к мышлению. Жить или умереть? Резкий вопрос, который повергнет Тримирье в прах или восстановит равновесие. Некроманту вспомнилась добрая Эрменгарда с драконом. Неужели она вызвала его ради благородного дела? А он, Дитрих Некромант, как о нем и говорили, воплощение Зла. Он никогда не думал, что со смертью Рене Густава, именно на него переляжет эта роль: разрушителя равновесия. Но ему совершенно не хотелось умирать. Дитрих вознамерился доказать, что способен очистить свою душу от грехов сам.
Некромант поднялся с колен и провозгласил всем духовным мирам, что хочет жить!
― Я буду жить!
Туман резко расплылся в стороны, как словно камень, брошенный в лужу, на мгновение обнажает дно, так и марево расступилось, обнажая Дитриха, и вновь навалилось, сдавливая тело.
― Ты сделал свой выбор, Дитрих, ― спокойно произнес Печольд. ― Мне с тобой больше не о чем говорить. Но знай, что Эрменгарда вызвала Батачихана, чтобы спасти тебя от смерти. Ты предал и ее.
С этими словами святой Печольд растворился среди кисельного тумана, вместе с ним и сгинули неупокоенные души, гневающиеся на Дитриха за то, что единственный человек, который мог их упокоить – предал их. Печольд забрал душу Изабеллы с собой, и потребовал от некроманта ключ из дымчатого кварца. Он выбрал жизнь, а не смерть, захотел превозносить жизнь – он недостоин владеть смертью. Дитрих предал Мир Немертвых.
Он закрыл глаза, а когда открыл, увидел, что Мир Немертвых пропал, и некроманта вновь окружают стены Капитульного зала Вайсбурга. Робко взглянул на клинок – по лезвию стекали капли крови, а рядом с телом Рене Густава лежала графиня Изабелла, через дорогую ткань проступало красное пятно. На лице Дитрих увидел негодующую мину. Она не могла подумать, что следующей дочерью Тьмы окажется она сама. Это графиня осознала лишь в последний миг, когда некромант отнял у нее жизнь.
Лютвин что-то кричал ему, но Дитрих не слышал. Перед льдисто-голубыми глазами проносились видения убийства привратника Арены, а теперь и женщины. Второе убийство, которое он совершил. Он не хотел убивать сам, но сам же и начал убивать. Дитрих рухнул на колени, стыдливо обхватив голову, только бы на него не смотрели, только бы не осуждали. На нем теперь грех, как же он – Божий избранник – осмелился преступить заповеди? Что же теперь с ним будет? Эти мысли прорывались в сознание, смешивая реальность и вымысел. Дитриху казалось, что он видит, как Фридебрахт, убитый Великий Инквизитор указывает на него двумя перстами, как приговаривает искривленными губами, а позади хохочут Фолквин и архиепископ Нитрийский. Только прощенный паладин на этом вымышленном суде свидетельствует в пользу некроманта, только святой Антоний протягивает руки, чтобы поднять Дитриха на ноги.
― Дитрих! Братик, очнись! ― послышался знакомый и далекий голос кузины.
― Ударь его, может, придет в себя, не знаю, что он на себя берет, не он первый убивает, не он последний.
― Лютвин, прекрати! Он же не убийца. Он всего лишь некромант…
«Некромант! ― послышалось посреди слезного сознания. ― Вставай некромант! Ты не закончил дело, мой хранитель!» И следом, словно сверкнувшей молнией, раздалось знакомые ему выкрики жителей городов, где он бывал, где его обвиняли в покушении: «Убийца! Некромант!»
― Он святой, как же ты не поймешь, Лютвин! Блаженный…
«Святой?! Блаженный?!» Нет! ― решил Дитрих, ― он убийца, предатель всех святых, изгой, которому нет места среди живых, и тому, кто осмелиться убить его - тому отмстится в семьсот раз больше, чем сказал Ламех о себе. Дитрих подумал, что закончился в его душе свет, который он обрел в Вюстебурге, теперь на него легла настоящая тьма, наполненная злобой и гневом… на самого себя. Ему нет места среди живых. Нет места.
― Я не достоин жить! ― выкрикнул он в потолок, в просмоленные балки и переборки Капитульного зала. ― Убей сестра десятую дочерь Тьмы – Гордыню, ибо был я слишком горделив, исполняя поручение святого Антония. Во мне больше дерзости, чем было в Рене Густаве, чем было в Романе Третьем, чем есть в Василии Первом или автократоре Никифоре! Убей меня сестра!
Острая боль прожгла щеку, затем жжение утихло, с ним прошло желание умереть. Как пощечина Моргретты ввела некроманта в Мир Немертвых, так же пощечина вывела его из возбуждения от убийства.
― Еще скажешь подобное, ― добавила кузина, когда Дитрих понял на нее глаза, ― точно убью! Ты не закончил работу. Еще не все девять дочерей Тьмы умерли. Так что и не помышляй о десятой.
― Но я же убийца! Мне больше нет места…
― Однажды человек, которого я хорошо знала, так же говорил, потом ушел в лес, а вышел лишь благодаря маленькому огоньку на постоялом дворе!
― Родегер?
― Братец?
― Именно. Он тоже дерзнул пожертвовать собой и своей жизнью, чтобы спасти волчицу, а потом и Империю Гиттов. Но только, ― продолжала Моргретта, уперев руки в бока, ― он сказал единожды «да», и прошел путь, не оглядываясь и стремясь к заветной цели отца: увидеть сына кайзером. Так почему ты, братик, решил сдаться, когда до утверждения равновесия осталось всего несколько недель? Неужели ты думаешь, что тебе не простят грехи, когда узнают, что ты избавил Мир Живых от дочерей Тьмы, убил самых отъявленных негодяев, которые не осознавали, что творят и к каким бедам это может привести? Вставай, братик! Нам надо еще остановить войну с эль’еями…
Виллехальм, терпеливо ожидающий развязки, растворил в пространстве готовый огненный шар. Не было нужды удерживать его дольше, тратить силы и энергию. Вслед за ним расцепил мудру стрелы Оттон. Глава Гильдии Черного Жезла, скрестив на груди руки, недовольно проговорил:
― Раз вы все равно убили Рене Густава, я вам больше не нужен. В таком случае, требую у новых хозяев Вайсбурга разрешения покинуть замок и вернуться в Нитрию. У нас нет общих интересов, за исключением моего черного жезла, который находится в руках Эрменгарды. Поэтому, должок Рене Густава де Шато-Сале переложен отныне на вас. Посему требую его возвращения в ближайшие месяцы. Думаю, спутнице Рыжего Таракана известно, где расположена моя Гильдия. Будьте любезны вернуть. А теперь, покуда я не нужен, я уйду.
Виллехальм двинулся вперед, но остановился: в его горло упиралось острие меча Ламбертуччи. Глава Гильдии невозмутимо смотрел ему в глаза, понимая, что без приказа он не убьет, как был простым исполнителем, таким – остался. Дитрих приказал пропустить, и сержант опустил тяжелый клинок.
― Так-то лучше, ― сухо произнес Виллехальм, научившись сдерживать гнев. С недавнего времени он понимал, что это качество иногда бывает полезней ярости. ― А с тобой Дитрих, гроссмейстер святого Ордена Некромантов, мы еще встретимся, будь уверен.
С этими словами он вышел из зала и, постукивая каблуками, спустился во двор. Тишину нарушил голос Дудо Доттена. Лютвин надавил ногой на шею.
― Этот мой. Мой братец, увидит…
― Нет! ― крикнул Дитрих, поднимаясь.
― Не лезь в наши семейные дела!
― Однажды я хотел помочь твоему брату сесть на престол. Да лучше бы я оставил на нем тебя.
― Ты мне льстишь, Дитрих.
― Братик, можно я помучаю его, перед тем, как убью?
― Нет, Мора. Теперь это дело только мое. Я сам его убью!
― Дитрих! ― воскликнули все разом. Нет, этого не может быть. Праведник, который убивает во имя Единого Бога, ради равновесия?! Некромант слишком далеко окунулся во тьму, чтобы не чувствовать границы порока.
― Некромант, который боится убивать, более неправеден, чем тот, кто убивает во имя добра и равновесия, ― продолжал Дитрих.
Моргретта, близкая к его переживаниям после переходов в Мир Немертвых, первая осознала, что ее кузен говорил, как когда-то проповедовал пророк Трифон. Он с ним сливается, становится один целым, убийца понимала, но остановить эйфорию не могла, как не могла ему перечить. Она слишком любила Дитриха, чтобы сказать слово против. Моргретта метнула взгляд на Лютвина, в надежде, что тот воспротивится некроманту, остановит его от этого необдуманного поступка. Но жених лишь убрал ногу, потакая Дитриху, позволяя совершить ему то, что должен. Гроссгерцог решил, что некромант должен избавится от зависимости убийцы. Прятки с Единым Богом. Говорить, что убивает не он, а руки кузины, это слабость, которую Лютвин хотел выкорчевать из сознания Дитриха, дабы тот оставил невесту в покое.
Широкоплечий Ламбертуччи слишком доверял гроссмейстеру, чтобы ему противостоять; Оттону не было дела до всего этого, он просто хотел видеть во главе Ордена Эрменгарду. Для Ярослава такое поведение было в норме вещей, ему с детства внушали, что врагов необходимо убивать, бороться с любым злом и быть сильнее Тьмы. Он даже поддерживал это начинание.
― Братик! Опомнись!
― Уже опомнился, ― продерзил некромант. ― Пророк Антоний сказал мне, что только мне решать, к чему приведут мои дела. Я сам отвечаю за свои злодеяния, я не могу более вмешивать тебя. Иди с Лютвином, теперь упокоение душ – мое личное дело. Я стану убивать лишь за тем, чтобы поддерживать равновесие. Для этого я предал Мир Немертвых, выбрав жизнь.
― Святая Марианна! Во имя всех святых, некромант, пощади меня, ― заблеял Дудо, чувствуя, как тень смерти поднимает полуторный меч.
― Дудо Доттен, отчего тебе не жилось сенешалем в Ульрихбурге? Ты захотел разбогатеть, ссужая деньги под проценты? Ты стал пресмыкаться перед Никласом, ты и раньше во всем старался на него походить, так умри же, как пресмыкающееся по земле, ибо над такими дана от Единого Бога власть человеческая. Умри седьмая дочерь Тьмы – Ростовщичество!
Дитрих воткнул клинок в тело Дудо, повернул лезвие и лишь затем вытащил, оставив крупную рану, из которой полилась кровь. В последнем хриплом порыве раскаяния Доттен протянул руку к гроссгерцогу. На лице умирающего Лютвин увидел страх перед неизвестностью, страх за свою душу. Людвиг II Язычник говорил сердцем, что жалость убивает, но прежние слова Дитриха о том, что и Лютвин нарушил предсмертное желание отца, посадить на трон кайзера Родегера, внушали скорбь даже по этому нечестивцу и предателю, как Дудо Доттен. Гроссгерцог метался между религиями, между язычеством и единоверием, так и не найдя лучшего выхода, отвернулся, чтобы хотя бы сейчас не видеть хладнокровного убийства. Никогда прежде кровь и смерть не накладывали такую тяжесть на его душу. Неужели, думал он, Дитрих стал некромантом, поверил в себя, принял эту личину зла, борющегося со злом, только бы не допустить, чтобы другие шли за ним. Он всегда был один: сирота со Шмидегассе, обученный лекарем Дитерихом Шварцфухсом, и теперь захотел остаться один. Лютвина осенило, путь Печольда Немертвого также был одиноким, даже отшельническим. Дитрих идет его стезей, только за этим, только из желания покинуть людей, он принял мученический крест. Неужели он настолько любит людей, что жертвует своей праведностью ради спасения душ других людей, как пожертвовал собой святой Печольд Немертвый, чтобы стать вечным сторожем Врат в Мире Немертвых?
― Отныне, ― сказал Дитрих, обтирая окровавленный «Диетриж», ― я пойду один.
― Ты ничего не забыл, братик? ― спросила Моргретта, осматривая трупы. ― Если войска графа Клеетеппих доберутся раньше нас до Фладюона и если эль’еи соберут свою армию в ответ, то будет уже поздно. Даже если мы опоздаем, то присутствие некромантов поможет убитым обрести покой. И еще есть одна мелочь, которая, я думаю, сдвинет тебя с места – Эрменгарда на драконе. Я предпочитаю погибнуть возле реки, нежели сгореть вместе с этим замком.
― Но это мое дело!
― Спасение Империи Гиттов, ― возразил Лютвин, ― дело сугубо общее для всех гиттов.
― В путь! ― крикнула Моргретта, подобрав кинжал, выпавший из рук Изабеллы.
― Минуточку. Я… Мне не ловко говорить, но если вы покинете замок, то кто же здесь останется за главного?
― Это твой час триумфа, ― сказала убийца. Она похлопала Оттона по плечу и вышла в коридор, следом покинули зал Лютвин и Ламбертуччи.
Вкладывая меч в ножны, Дитрих подошел к магу и, не поднимая глаз, сказал, раз тот так желает, чтобы главой Ордена стала Эрменгарда, то пусть сначала сам примерит на себе эту роль. А теперь их путь лежит дальше на северо-запад провинции Грюнхюгель. И если Эрменгарда появится, добавил некромант, что пусть передаст ей:
― Я буду ждать ее в предместьях Флаюдона на Йоханов день.

[Дени де Сен-Дени >>>]

Лик дракона. Эпилог

1
Вайсбург остался позади, а с ним, решил Дитрих, осталась и его прежняя жизнь, прежние страхи, прежнее бегство от себя самого. Теперь он – некромант, во власти которого и жизнь, и смерть; в его воли выбор, в какую сторону опустятся весы Судьбы: к добру или к злу, в его руках право выбора. И выбрал он жизнь, чтобы сеять смерть тем, кто или благими делами, или злыми нарушает равновесие Тримирья. Теперь ему было наплевать на то – святой он или же простой убийца. Наконец, понял некромант, он лишился того груза вины за первое убийство. Дитрих все еще ощущал приятную дрожь в руке, чувствовал, как мягко и легко ложится клинок в его руку, воображал, что «Диетриж» полон крови, что меч, выкованный Тичко, обрел-таки свободу. Теперь Дитрих знал о своем клинке всё. Это радовало и вселяло надежду. Не то, чтобы он желал убивать, нет, некромант, наконец, понял, что в этом мире просто необходима смерть, иначе само Тримирье лишится своей сущности, мир лишится Равновесия и тогда…
Дитрих клюкнул носом и тут же, взбодренный, вновь выпрямился в седле. Тракт затягивал своей монотонностью. Даже деревни и города, встречающиеся на пути, не могли развеять скуку. Льдисто-голубые глаза теперь казались лавандовыми. Три бессонных ночи затянули белки глаз красноватым маревом. Волосы слиплись и походили на сачок, сеть для которого собрана из нескольких слоев паутины. Пыль, грязь и веточки нагло вплетались в седые волосы. Молодое лицо нещадно зарастало колкой щетиной. Моргретта уговаривала Дитриха умыться, привести себя в порядок, однако он не отвечал. Молчал всю дорогу до замка графа Клеетеппих. Даже, Лютвин и Ламбертуччи не могли на него повлиять. Иногда Дитрих перебирался в конец колонны, чтобы приглядывать за рассветным небом: нет ли там белокрылого дракона, который на восходе солнца должен казаться черной птицей.
День ото дня повторялось его молчаливо блуждание по колонне. Многие некроманты ордена сами уже начинали нервничать, глядя на гроссмейстера, впрочем, им было чем себя развеселить – Рожер и Жан старались, как могли. Даже Моргретта приловчилась не пропускать ни одной перепалки между эль’еями. Ярослав жадно впитывал знания и гиттскую речь, доводя ее до совершенства. Воображал, что, может, в следующем году Дитрих отправит его миссионером на родину, в летрийские земли, но мечты оставалась мечтами. За все двенадцать дней некромант не обронил ни слово, а последние три дня не смыкал глаз, чувствуя, что за ним все-таки наблюдают.
Баронство Кеттентор встретило отряд полосой густых кустарников, ограждающих левый берег широкой реки. Через темные воды был переброшен добротный мост, виднеющийся двумя башнями в полулиге от того места, где Тракт, повинуясь старым тропам, выходил к реке, но далее дорога загибала к северу, позволяя насладиться прохладой, исходящей от вод. Здесь, на повороте еще оставался виден замшелый, прогнивший остов древнего моста. И если бы рекой по-прежнему не пользовались, то, наверное, не стали бы разрушать подводные колья. Впрочем, у берегов эти пики все же разрезали течение, осторожно выглядывая деревянными наконечниками из-под темно-зеленой воды.
― Графство Клеетеппих, ― проговорил Лютвин.
Дитрих кивнул, и встал впереди колонны.
― Мы его обидели, ― подъехала к гроссгерцогу Моргретта.
― Не бери в голову.
― Я предала его.
― Когда уже успела?
― Я обещала его быть с ним рядом до конца. Но теперь, понимаю, что не могу.
― Не хочешь ли ты сказать, что хотела инцеста?
― Не язви мне, Лютвин. Ему был сон, что я не сдержала обещание, и он упал с галереи. Теперь я понимаю, что это значило. Если я брошу его – он упадет, он погибнет без меня. Это же я убивала, а не он. А теперь…
― Да не бери в голову. Если бы не Эрлинда, то я бы не встретил тебя, и сам бы упал с галереи, но в Кайзербурге. Даже мидгары бы здесь сказали, что мы в одном узоре, сотканном норнами.
― И все же я не смогу поехать к тебе в замок, пока на мне эта вина. Он же убил графиню Изабеллу. Убил сам, понимаешь? Нарушил собственную клятву. Это знак, который был для меня. Как ты не понимаешь, только святая Марианна его до сих пор охраняла. А без меня, ему не справиться.
― Поступай, как знаешь, но лично я возле башен не въеду на мост. Меня дожидается войско у Бесоффентурма. И передай Дитриху, что если не будет вестей от него или от тебя я долго ждать не буду. Я нападу на Эль’ейские Королевства, чтобы там мой братец мне после не уготовил. Не мог Никлас провернуть грязное дело, не заручившись поддержкой эль’ейских филиалов Главной Торговой Гильдии. И если норны правы, то лишь все вместе мы сможем победить.
― Ты не понял, Лютвин. Некого побеждать, ибо нет врага. Даже эта служанка Дитриха, хочет добра, даже Рене Густав хотел равновесия, даже Оттон хочет лишь справедливости. Нет врага для нас или Империи. Каждый прав, Лютвин. И Дитрих знает, что с убийством последней Дочерью Тьмы – враг не появится. Он думает, что враг – это он сам. И теперь ему хочется, восстановить Равновесие. Он его нарушил, ему и восстанавливать.
― Я считал тебя сильной женщиной. А ты такая же сентиментальная, как Бертруда, моя сестрица. Ты хрупка, но твои стены слишком толсты, чтобы взять их штурмом. Но я тебя добьюсь, Моргретта Тильке. Или я не Лютвин Честный!
Убийца остановила жеребца, пропуская колонну вперед. Разговаривать ей больше не хотелось.
Лютвин, увидев, как его будущая невеста перестроилась в арьергард, скомандовал:
― Отнанд! Ансельм! Ко мне! Наш путь на север, в Кларраин!
Проезжая мимо Дитриха, гроссгерцог добавил:
― Она все еще любит тебя. Но, прошу, оставь ее мне. Она не твоя половина. Хватит молчать! Если не будет вестей через неделю после Йоханнова дня – я атакую Фладюон. Ты понял?
Некромант одарил его полусонным взглядом. Все тело выдавало в Дитрихе чрезмерную усталость.
― Ты понял? ― повторил Лютвин, но снова не получив ответа, нахмурив брови, сказал: ― Теперь от тебя зависит мир между Империей Гиттов и Эль’ейскими Королевствами!
Гроссгерцог и его слуги взяли в галоп.
Дитрих молчал. У таможенной башни он остановился, глядя на то, как три всадника медленно приближаются к горизонту.
― Йарпольт! Ламбертуччи!
― Да, герр гроссмейстер! ― подъехали к Дитриху сержанты.
― Мне нужно подтверждение слов Лютвина. К тому же, если будет битва – будет кому хоронить умерших. Догоняйте гроссгерцога.
― Но, Дитрих…
― Это приказ! ― рявкнул некромант.
― Да, герр гроссмейстер!
Подождав, пока и эта парочка отъедет так далеко, насколько это возможно, Дитрих вновь скомандовал.
― Здесь мы остановимся до утра. Всем привести себя в порядок. На рассвете мы въедем в графство Клеетеппих.
Некроманты разбили лагерь перед лесом. Повозка эль’еев заняла место центре. Дитрих посчитал, что не военные люди должны быть под защитой, если граф Клеетеппих вдруг атакует их или раубриттеры, которых везде много. Сам же некромант, не слушая советов кузины, удалился в лес так, чтобы видеть костры своего ордена. Однако ему вовсе не хотелось ни с кем разговаривать из людей, даже с Моргреттой.
Прислонившись спиной к широкому дубу, Дитрих наблюдал, как огненное зарево медленно уступает небосвод темно-синему. Через листву уже просвечивали первые звезды, такие далекие и монотонные. Все казалось некроманту ни живым ни мертвым. Застывшим. Под мысль о том, как же скучно обретаться при Равновесии, Дитрих вынул «Диетриж» из ножен и провел пальцем по лезвию. Острый меч, который наконец-таки познал кровь на стальном теле, слишком начал много значить в жизни простого лекаря. Ему вспомнились перебранки с Тичко Брава, когда юноша пытался указать потомственному кузнецу, как же лучше ковать и охлаждать, где бить, и сколько выдерживать на ветру и в ослиной моче.
Дитрих улыбнулся. Его большой палец дернулся и начал саднить – небольшая капелька крови стекла по диагонали, по невидимому рисунку стали. Некромант лизнул рану и ощутил во рту кисло-сладкий металлический привкус. Он хотел вновь впиться в руки, разрывая плоть, чтобы оказаться в Мире Немертвых попытаться спрыгнуть в туманную бездну, где бы его никогда не нашли, даже сам Печольд Немертвый, но пересилил себя. Это была бы самая нелепая смерть в Империи Гиттов.
Позади, в лесу, послышались быстрые шаги, словно бежал маленький ребенок, однако весил этот «малыш» не меньше взрослого человека. Дитрих обхватил рукоять клинка и вжался в ствол, большие, извивающие корни, укрыли его. Толстый карлик прошел мимо и остановился в трех шагах от некроманта. Он смотрел, как разжигаются костры, как люди готовятся ко сну. Леприкон потер руки, что-то пробубнил себе в бороду и, решив, видимо, подождать рассвета, развернулся. Он хотел было сделать шаг, но его встретил «Диетриж», мягко вошедший в плоть между большими деревянными пуговицами кафтана.
― Не ожидал меня увидеть? ― начал Дитрих.
― Мой голос тих, мой стан дыряв. В капкан попался я, не ожидав. Но убить нельзя меня. Что сделаешь ты, некромант?
― Задам тебе три вопроса, в противном случае, ты умрешь, ибо я убью тебя не в Мире Живых, а в Мире Немертвых. Ты сам сказал, что попал в капкан. Мои вопросы законны. Насколько я понимаю, ты знаешь, где находятся еще одни Врата из Мира Мертвых. Где они? Это первый вопрос.
― Поймал меня, милейший. Отвечу, да, конечно. Против Норди, по ледникам, пока в туманах не утонешь там. Пламени вдали увидишь мир – подо льдом, внизу, течет Гергельмир.
Карлик попытался отшагнуть, но Дитрих повернул клинок. Йонан открыл рот, чтобы крикнуть, но поспешил успокоиться, понимая, что на его зов придет не только Локи, но и Один.
― Вопрос второй, ― вновь заговорил некромант, ― Где сейчас Эрменгарда и дракон?
― Пока осели всем массивным телом в тебе известном замке белом.
― Не много же от тебя пользы. Ответь на последний вопрос: чем отличается добрый тиран от злого?
Дитрих убрал клинок в ножны, понимая, что леприкон все еще находится под властью капкана. Он не убежит, пока не ответит, чтобы стать полностью свободным, но та информация, которую Йонан обычно говорит, вещественна, он рядом, ее можно проверить, но никогда ему не приходилось отвечать на философские или риторические вопросы. Все хотели денег, чего-нибудь материального. Леприкон недооценил некроманта. Карлик молчал, обдумывая ответ; Дитрих ждал.
― Ответ дать, как убить дракона, проще, чем - на «чей кошель тирана толще?»
― Ответь на мой вопрос! ― непривычно властно проговорил некромант.

2
На северном склоне Лучшего холма, среди душистых луговых цветов и трав, обдуваемая прохладным западным ветерком, сидела Эрменгарда и читала книгу заклинаний, составленную архивариусом – братом Домиником. Девушка хотела его вернуть в Мир Живых, но не могла найти нужного заклинания даже в высших степенях всех четырех кругов Магии. Такую реорганизацию она приняла сразу по прибытии в Вайсбург. Оттон, впрочем, настоял на том, что до конца года останется по-прежнему. Эрменгарда согласилась, понимая, что ее законное правление Орденом Магов Белой Руки будет решаться только после избрания Великого Инквизитора. Лейтенант также пояснил, что нового главу Ордена утверждает Совет гроссмейстеров всех Орденов, на котором, как он сказал, будет и Дитрих Шварцфухс.
― Вот здорово! ― воскликнула волшебница и запрыгала. ― Значит один голос уже за меня!
― Есть один маленький нюанс… ― промямлил Оттон, обнимая девушку за плечи и направляя ее в замок.
― Какой?
Эрменгарда глянула на лейтенанта не то жалобно, не то невинно и удивленно.
― Дитрих ненавидит магию, ― спокойно пояснил он.
Девушка остановилась, сжала кулачки и встала перед Оттоном, глядя в его маленькие черные глаза.
― Неправда! Он любит меня, и примет мою кандидатуру, иначе…
― «Иначе» что? ― снисходительно усмехнулся лейтенант. ― Пустишь в ход магию, чтобы он тебя разлюбил? Хотя я сомневаюсь, что он…
― Я слушаю… ― насупилась девушка, разумея, что Оттон – единственный человек, который недавно видел Дитриха и был рядом с ней в эту минуту.
― Я сомневаюсь, что он вообще кого-нибудь любит. В нем смешались истое человеколюбие и дерзновенный эгоизм. Мне показалось, что он сам не знает, чего хочет. Впрочем, паладины все-таки примкнули к нему…
― Паладины? ― удивилась Эрменгарда. ― Он такой святой?
― По мне, ― продолжил Оттон, закладывая руки за спину, ― так он – воплощение зла. Еле сдерживался, чтобы убить ненавистного всем Рене Густава, и, не раздумывая, убил графиню Изабеллу и посланника Главной Торговой Гильдии. Так что, я не знаю, что им движет, слишком мало его знаю, но мне показалось, что не будь я на твоей стороне, он бы, наверное, всех магов поубивал.
― А это, мой дорогой Оттон, ― проговорила девушка, позволяя взять себя под руку, ― доказывает, что он меня любит. И на Совете поддержит меня.
― Будем надеяться… ― пространно пробубнил Оттон фон Эльштернвальд.
Эрменгарда прижала книгу к груди. Неужели милый Дитрих может ее не любить? Она готова простить всё, только не нелюбовь. Из изумрудно-зеленых глаз потекли слезы, они скатывались по скулам и исчезали, растворяясь в магической защите книги.
Овцы сгрудились в тесную отару и помчались вниз, к реке Основке. Следом Эрменгарда заметила огромную тень, пересекшую луг с востока на запад, а затем – с юга на север. Батачихан разминается, ― подумалось девушке. Тем временем, белый дракон плюхнулся наземь, волна, словно от землетрясения, пронеслась от его массивного, покрытого белоснежной чешуей, тела под девушкой и добралась до замка. Эрменгарда оглянулась, зорчий на одной из смотровых площадок пошатнулся и полетел вдоль черной стены. Волшебница быстро сотворила поднимающую мудру и опустила мага на землю. Убедившись, что он жив, улыбнулась тому, что медальоны Всецарствия не требовали сильной и долгой подпитки, как всегда.
Покачивая длинными усами и хохолком между рогами, дракон переваливался, как громадная ящерица. Он приближался к Эрменгарде. Чтобы не тратить силы магов, поддерживающих ее речь в пределах Лучшего холма, девушка потянулась к черному жезлу.
«У тебя какой-то нездоровый вид, ― мысленно проговорила волшебница. ― Обычно, ты так грубо не приземляешься».
«На то есть причины», ― внушил ей мысли Батачихан, разваливаясь на лугу.
«Я и гляжу, ни одной птицы в округе не слышно. Налетался, всех распугал…»
«Помнишь, я говорил, что боюсь воды?»
«Ты очень мило хрипишь, когда тонешь», ― Эрменгарда закрыла книгу и подложила ее в сумку.
«Не надо напоминать, хозяйка».
«Ты сам об этом заговорил… постой, ты хочешь сказать, что так приземлился, из-за того, что недавно летал на водой?»
«Ты умнее, чем кажешься на первый взгляд. Да, летал»
«Не упал, надеюсь…» ― улыбнулась девушка.
«Слава Единому Богу, нет».
«О, как мы заговорили! С чего это нам упоминать Господа? Ты хочешь мне что-то рассказать?»
«Да. Ты хотела узнать о Мироздании больше. Я думаю, настал этот час».
«Я слушаю», ― помыслила Эрменгарда устраиваясь поудобнее.
«В незапамятные времена, когда из Слова был сотворен Единый Бог, Он начал создавать тех, кто бы ему во всем потакал и подчинялся. Так был рожден от света Звезды в Хаосе первый архангел – Светозар. И он поклялся во всем подчиняться Господу, и по сей день верен перводанной клятве. После был рожден я – первый ангел-серафим – Первый Полководец, армии Светозара. По законам новосозданной иерархии, я подчинялся только Светозару, ибо как сказано было Господом: «Вассал моего вассала не мой вассал». Ныне это повсеместно используется. Но Единому Богу мало было верных вассалов, а Светозар один не управлялся, создавая Мир Живых по замыслу Божьему, тогда родились другие архангелы, их серафимы и хай-от-ха – святые существа, далее аралимы – восседающие на троне, херувимы и ауфалимы, лишь затем с появлением самого мира и первых людей, которым Единый Бог обещал царствие Небесное, иными словами в Мире Мертвых, появились новые архангелы, с их малахимами - посланцами, а также множество распевающих псалмы хазмалимов… Это сложно понять с первого раза, но задумывайся об этом хоть иногда. А сейчас подумай, почему вы, люди, получили возможность царствовать наравне со Светозаром, Метатроном и Михаилом, прямо как первый сверхчеловек – Гавриил? Почему Симон-Петер стал Святым Ключарем от Врат Рая? Почему святой Антоний в его подчинении? Почему вы равны, а то выше чином, чем ангелы?»
«Наверное, потому, что Единый Бог любит нас».
«Он любит всех. Светозар это знал, но ко мне осознание пришло только сейчас, когда я обрел таки некоторую свободу, благодаря тебе. Вы – люди – существа особенные, иного порядка. Низвержение моего господина было задумано Единым Богом. Он знал, что я не пойму, и смогу уговорить Светозара взять на себя это бремя. В нарушении равновесия был виноват я, и теперь мне же приходится за это расплачиваться...»
«Не говори так, ты же хороший…»
«Никогда меня так еще не называли. Поэтому вы и стоите наравне с ангелами. Вы, как и Он, способны прощать, любить, у вас весь букет его чувств и эмоций, нам же отводятся лишь скромные роли раболепных Его служителей, таких, что даже Геенна, даже звание нефилимов, не может изгладить из наших душ это клеймо, во всем следовать замыслу Господа. Это вы сотворены по образу и подобию Его, мы изначально задумывались, как просто высшие существа. Мы были самыми красивыми, самыми добрыми, самыми гордыми и самыми пресмыкающимися перед Ним. И вот теперь херувимы Светозара в Геенне обрели-таки эту внешность пресмыкающихся. Словно подтверждая Его замысел и Его слова первочеловекам о том, что вам дана власть над птицами небесными и над пресмыкающимся по земле. Взгляни на меня, хозяйка: и птица, и ящер – дракон, над которым властвует человек. Ты - самый добрый и любящий человек из всех, что я повидал за тысячелетия. Твоя любовь к некроманту настолько велика, что я – Батачихан – не могу противится твоей воле, даже если прикажешь умереть…»
«Что с тобой? Как ты можешь быть таким грустным? Как ты можешь желать себе смерти?»
«Смерть, хозяйка, не страшна. Страшно то, что помимо Мира Мертвых и Мира Немертвых есть Небытие, Пустота, Бездна… Оказаться в Тримирье – это самая лучшая участь, что может быть. Оказаться в Пустоте – забыть себя, стереть себя из дальнейшей истории. Там нет времени, а следовательно: нет памяти. Это страшно. Даже я этого боюсь. Поэтому и помогаю тебе, искупаю свою гордыню и недальновидность».
«Боже, ты такой несчастный! Как я могу помочь?»
«Заставь Дитриха взять черный жезл и надеть медальоны Всецарствия»
― Зачем?
«Если ты любишь Дитриха, то прошу, хозяйка, сделай, как я говорю!»
«Но я не хочу, чтобы ты умирал».
«Нет я не умру, хозяйка. Это нужно Единому Богу. Ныне некромант решает Судьбу Мира и его Равновесие. Таков приказ Бога человеку, и даже архангелы не в праве ослушаться воли человека, избранного человека: Дитриха, прозванного Некромантом…»
Эрменгарда задумалась. Ей казалось, что дракон останется с ней до конца или хотя бы до того момента, когда ей вручал полномочия главы Ордена Магов, признав ее силу. Девушка отчетливо поняла, что если передаст жезл и медальоны Дитриху – лишится большей части своей магической силы. С другой стороны – это единственное, из-за чего некромант мог ее полюбить, но выскажет ли он свое слово на Совете? Наверное, нет, в любом случае, ― подумала Эрменгарда. ― Значит, если ей в любом случае не видать в ближайшем будущем себя в лице гроссмейстера, то она вынуждена отдать магические вещи ее любимому, чтобы сохранить хотя бы надежду на то, что он все-таки ее полюбит.
«Надежда», ― предстали перед ее разумом слова Батачихана, явно прочитавшего ее мысли.
― К этому проповедовал святой Антоний? Обрести надежду?!
Девушка вскочила на ноги и уставилась в красные, туманные глаза древнего дракона, первого из всех полководцев армии Небес, а затем и Геенны. Осознание собственного бессилия лишало Эрменгарду стойкости и духа. Она металась, между любовью и собственным величием. «Почему всё так сложно?! ― возопила она. ― Неужели мне надо пожертвовать всем, чтобы помочь Дитриху исполнить предназначение? Дитриху… Милый, любимый Дитрих». Эрменгарда перекинула сумку через плечо и, задумавшись на этой дилеммой, побрела в замок.
«Хозяйка! ― окликнул ее Батачихан, привставая на своих кожистых, практически не прокрытых чешуей ногах. Он вытянул шею, потянувшись в девушке. Она махнула жезлом, призывая оставить ее в покое, в ответ на этот жест дракон вновь облизал белую чешую пламенем, как всегда выказывая, что ему что-то не нравится, и мысленно повторил призыв: ― Хозяйка!»
Она обернулась, и ее гневное лицо было совсем не по душе дракону. Ее изумрудно-зеленые глаза стали темнее, а лицо исказила гримаса злости, однако он понимал, что волшебница злилась на себя. Батачихан знал, что разрушил ее розовые мечты, но так было надо. Маг, витающий в облаках, опасен, даже если он добр, как она, или зол, как Рене Густав.
― Что еще?! ― выпалила Эрменгарда.
― Помни, вы созданы по образу и подобию, и даже наш Сюзерен не один творил Мир Живых. Отдай жезл и медальоны Дитриху. Задумайся и ты поймешь, почему я прав.

[Дени де Сен-Дени >>>]

3
Городок Фладюон пестрел палатками и шатрами. Караваны и вереницы обозов въезжали и покидали его по новому Тракту, мощеному искусно обтесанными камнями, сложенными и подогнанными так тесно, что ни росток, ни травинка не могли пробиться к солнцу. Даже в дождь Тракт оставался проезжим и полным путников.
Пять лет назад о Фладюоне, как и о прочих поселках, вспоминали по урожаю, когда герольды и сборщики приезжали за налогами. Священник бывал чаще: раз в месяц да заглянет, оценит, не разбежалась ли паства. А теперь ему и шага не дают сделать, деревня грозит в город разрастись. Приезжают торговцы, воры и мечтатели, свободные крестьяне ищут работу; другие так и остаются с протянутой рукой возле деревянной церкви, которую уже начали обкладывать камнем. Приезжие, если они единоверы, первым делом не на постоялый двор спешат, а к священнику, чтобы благословил их на пребывание в городе-деревне. Он и кардиналу писал с прошением выделить ему служек или второго отца в помощь, только мешала всему политика. Фладюон находился в видимости одной из дозорных башен Тьерри Дениксо, маркиза де Вьёргеталь, поэтому даже кайзер Империи Гиттов признавал городок за Эль'ейскими Королевствами, но по церковной раздробленности, священник числился вассалом епископа Клеетеппихского, иными словами, городок принадлежал эль'еям, а церковь в нем - гиттам.
Если раньше битвы за камень преткновения случались после урожая, то теперь по недавней традиции, битвы шли с мая по сентябрь, а ближе к ноябрю, когда земля слегка промерзает, объявляли турнир. Грустный, в темно-оранжевых и бурых красках, город вновь наполнялся весенней радостью. В остальное время Фладюон оставался полем битвы.
Комт Анри злился уже пять дней, с тех самых пор, как узнал, что городок захватили гитты. Они, переодевшись купцами, проникли в город, и ночью, без единого убитого, захватили Фладюон. Пленников отпустили, к великому уважению, как они передали весть с воинами, и очень сожалеют, что им пришлось на это пойти, в связи с некоторым сумасшествием Боэмунда, графа Клеетеппих, поэтому по великой милости Единого Бога, снизошедшей на их богобоязненные души, они вынуждены были обойти прямую битву и осаду города, с тем, что на их плечах и на сердце графа останутся рубцы намного тяжелее, чем стыд за совершенное. За это они умоляют Анри Дениксо, комта Сен-Монт, сына маркиза Тьерри не гневаться на графа, и перенести все разногласия, которые могут возникнуть у почтенного комта, во Фладюон, ведь если неспокойный городок является общей целью, то и битву следует вести рядом или в нем, не объявляя войны между Империей и Королевствами. Это дело должно быть разрешено на границе. И в конце послания гитты приписали, осаду будут ждать на пятый день, чтобы комт Анри успел собрать верных ему людей.
Простить гиттам такую выходку Анри не мог. И злился он на то, что врагам известно, сколько же потребуется дней, чтобы собрать хотя бы человек сто; его взбесило, что шпионы Империи беспрекословно передвигаются по его территории и спокойно передают сведения гиттам. Четыре дня назад, комт прибыл в Фер-Кальме, к вассальному виконту с требованием усилить наблюдение за границами, а после приказал выделить всадников, пусть разомнутся во Фладюоне. Виконт так перепугался молодого комта, гневающегося на него, что вынужден был молить о прощении, чтобы горячая кровь сюзерена не пустила его род по земле. В Шато-Кальме комт Анри пробыл не долго, несколько часов, чтобы всадники стряхнули с себя заскорузлую пыль и оседлали, наконец, лошадей.
На утро пятого дня из леса, по старой грунтовой дороге, выехало войско комта на холм, названный Зорким, перед Фладюоном. Городок не был даже обнесен частоколом, Анри изумленно качал светлокудрой головой: каждый раз он выговаривал прево: «Построй частокол!», а жирдяй лишь кивал, пережевывая свинину. Теперь же Анри возрадовался этой нерасторопности, и готов был отсыпать полсотни су, чтобы тот после победы все-таки обнес город частоколом.
― Монсеньор, ― обратился всадник, ― простите, что прерываю ваши мысли и планы, но имею честь сообщить...
― Короче.
― Нас заметили, и к нам едет переговорщик.
― Так встретим его у подножия холма. Вивьен, Марселе, со мной.
Вивьен, правая рука комта, помчался за сюзереном, готовясь, если что случится рубануть переговорщика или прикрыть Анри от стрелы. Марселе - личный знаменосец - настолько предан молодому комту, что если бы к нему не обратились с приказом, он все равно двинулся бы следом, возвещая двухвостым гонфалоном, престиж сюзерена, ведь одна большая победа и останется всего один хвост, а там и до баннера недалеко.
Как и рассчитал Анри встретились они у подножия холма. Переговорщик нервничал и заикался, постоянно сглатывал, но продолжал гордиться тем, что говорит с сыном маркиза де Вьёргеталь лично.
― Это большая честь для меня, первым сегодня встречать в нашем, то есть пока нашем городе...
― Может, его на месте убить...
― Подожди, Вивьен. Времени у нас много, дай ему высказаться.
― Благодарю вас, господин. Как вам будет угодно нас атаковать: на равнине или в самом городе? Ведь только скажите и мы либо выйдем из города и расположимся там, на ристалище, или же останемся в городе.
― Вы же писали, что ждете осаду, вы ее получите. Ровно на пятый день, как и было обговорено. Эль'еи держат слово.
― Если же вы, господин пожелаете, мы уведем столько человек, сколько необходимо, чтобы сравнять силы.
― Я не вижу в городе всадников, так что, пожалуй, не стоит. Чем больше вас, тем величественнее станет наша победа! А теперь возвращайся и скажи своим: Анри Дениксо, комт Сен-Монт атакует через два часа.
Вернувшись на холм, за которым расположилось войско эль'еев, Анри обнажил меч и закричал:
― Верные подданные Эль'ейских Королевств! Я многих знаю лично, и видел как вы сражаетесь, о бесстрашные воины! Есть среди вас и благородные и те, кто своими подвигами заслужил честь биться сегодня со мной! Нам редко выпадает милость сражаться на родной земле, но сегодня будет именно такой день. И наша земля поможет нам одолеть почтенных и учтивых врагов! Они просили у нас милости и чести осадить город. Мы удостоим их такой чести! Когда-то мне выпал случай жить среди гиттов, и я завел немало друзей и знакомых. Среди них есть хорошие и благочестивые люди, которые способны защищать даже своих обидчиков. Я знаю таких лично, как и вас! Поэтому я призываю вас к милосердию! По гиттским законам гибель от меча милосердней виселицы. Так проявим милосердие!
Воины кричали, словно варвары, ударяли себя по бригандинам, иные по щитам. Люди радовались перед битвой, шутили и смеялись, в любом случае предвкушая победу. Их не интересовала сама речь, главное, что ее произносит этот молодой и преуспевающий полководец. И сегодня, как обычно, воины понадеялись на род Дениксо - он, во что бы то ни стало, приведет эль'еев к победе. Город снова должен закрепиться за Королевствами.
В это время, воодушевленный Анри, подозвал капитанов и пояснил план осады. По нему самая тяжелая доля выпадает на всадников Фер-Кальме, им поручено обойти город с западной стороны и, борясь с солнцем в глазах, нанести первый удар, увлекая за собой отряды противника. Имеющиеся шевалье, вместе с войском самого Анри выступят с востока, восходящее солнце ослепит гиттов, это преимущество, которое обязательно должно быть использовано.
Капитаны разъехались.
― Горнист, играй обход слева! ― крикнул Анри.
Войско поделилось, комт и шевалье обогнули лесок и выстроились на Тракте в колонны по восемь человек в шеренге: четыре всадника комта и четыре шевалье. Вивьен, как обычно, занял место рядом с сюзереном, по левую руку расположились друзья детства: Жильмо Левша и Габриэль.
Солнце как раз поднялось настолько, чтобы скрыть в ослепительном сиянии знамена. С севера, из пролеска, веяло хвоей и смолой. Воздух был свеж и прохладен, воины становились бодры, к тому же на холодке сражаться лучше: меньше нагревается тело, не прилипает подкольчужник вместе с нижней одеждой, да и просто дышится легче.
Фладюон также готовился к битве. Герольды оповестили торговцев, чтобы убрали палатки, жители закрыли ставни, не дай Бог, случайная стрела пронзит кормильца семьи или ребенка. Постоялые дворы и таверны наполнились людьми, ростовщики в малиновых беретах только этого и ждали, чтобы разбогатеть на ставках, кто же победит: гитты или эль'еи? Желающих поставить все состояние оказалось немало, но люди были осведомленные, поэтому лишь некоторые, ради приличия, поставили по три денье на гиттов, не смотря на то, что их было на полсотни больше. Люди спорили и по-обычному обсуждали несчастья и выгоды, которые можно получить, говорили о проблемах и преспокойно выпивали, в то время, как сгрудившиеся на торговой площади гитты со всех сторон ожидали удара. Каждый из них понимал, что лучше бы они сдали город без битвы. Просто ушли домой, к женам и детям, но раз дали слово - его необходимо сдержать. Как же тогда на них посмотрят другие: предложили комту атаковать, позволили ему победить и смилостивиться, а сами лишили благородного человека такой чести? И если об этом узнает кайзер, граф Боэмунд и тиранесса Вальпа впадут в немилость, а если Главная Торговая Гильдия, то обеспечен бойкот на торговлю крепленым вином, основным источником дохода графства Клеетеппих.
Воины вынуждены были подчиниться. Гитты ждали удара.
Послышался горн, оповещающий атаку. Всадники Фер-Кальме и следом за ними конники из Фара-Негро-Ривье двинулись по западному отрезку Тракта ровными рядами. Сначала рысью, а затем, когда первые здания остались позади, перешли на галоп и опустили копья. Городок утонул в стуке подков о брусчатку Торгового Пути. Грозные всадники, пристыженные собственной недальновидностью, решили облагородить свои семьи и сюзеренов, выступив первыми.
Гитты не растерялись. Копейщики заняли Рю-де-Маршан, приняв первый удар на себя. Они понимали, на какой идут подвиг, понимали, что первые умрут сразу - раненых будет мало, но никто не струсил, хотя в глазах читался ужас перед предстоящей битвой. Гитты видели мощные тела коней, несущихся на них, видели всадников: их лица скрывали васфельмы, тела покрывали кольчуги, сверкали листовидные наконечники копий, они, казалось, метили прямо в сердца. Дикие крики перекрывали стук копыт. Всадники заполонили улицу и тесными рядами мчались на копейщиков.
Анри, увидевший оба знамени, выругался, он же сказал: отвлечь, вывести из города! А они толпой ломанулись на площадь. На несколько секунд ему стало жаль всадников Фер-Кальме, которые обречены на поражение, заключенные между копейщиками гиттов и толкающих сзади сородичей. К нему обратился капитан шевалье, с просьбой помочь им, на что комт ответил:
― Нет. Твоя слава тебя подождет. Они сами виноваты. К тому же я сказал переговорщику, что лично я выступлю через два часа, по-моему, осталось не больше получаса. Мы, эль'еи, должны сдержать слово.
― Это слово давали вы, монсеньор, но не я.
― Сейчас ты со мной, Сенестре, а значит, мое слово - это и твое слово.
― Хорошо, монсеньор, но в октябре ждите вызов на турнир.
― Взаимно, ― лукаво улыбнулся молодой комт.
Тем временем конница напоролась на гладкие древки копий. Первые шеренги под ржание и предсмертные возгласы, вместе с лошадьми покатились кубарем, следующие сметали копейщиков. Пронзенные тела падали, на них кони. В начавшемся ближнем бою уже не смотрели, кто упал: свои или чужие. Понимали все: и всадники, и копейщики - различать мертвецов будут после, раненых выскребут потом. А сейчас сражаются только те, кто еще стоит на ногах. Упадешь, и можешь считать себя покойником. Либо копейщик на тебя встанет, чтобы вонзить копье в шею лошади, либо чье-то копыто раздавит тебе позвонки или грудную клетку.
На тесной улице начиналась свалка. Горнист протрубил отступление, но сигнал всадники услышали лишь с третьего раза. Разгоряченные битвой, они не могли остановиться, рубили направо и налево, падали, умирали. Кто-то крошил шлема булавами и следом, сраженный копьем или просто стащенный с седла, уже кричал от ужаса быть погребенным под телами и копытами. Многие копейщики, выжившие при первом ударе, бросали копья и вытаскивали топоры. Рубка длилась минут десять; из полусотни человек осталось всего двадцать, но эти, увлеченные тем, что могут противостоять коннице, кидались на всадников, подрубали жилы коней, всаживали топоры под колени наездников, пока те мешкали с оружием и разворотами. На тесной Рю-де-Маршан у гиттов было неоспоримое преимущество.
За копейщиками выстроились лучники, ждавшие, пока конница отступит. Всадники Фара-Нерго-Ривье, горячие и воодушевленные покинули город под тучи стрел. С десяток воинов Фер-Кальме уже пешем продолжали сражаться, завоевывая себе славу посмертно. Перешагивая через трупы, не стесняясь давить и своих, они бились до последнего, пока знаменосец держал знамя.
Это бодрило.
Снова послышался горн. Воины Фер-Кальме отступили и спрятались в соседнем проулке, пропуская всадников. Если кто и успел поднять копье, то не надолго. Второй удар смел остатки копейщиков. Гитты так и не увидели знамен комта Анри, а всадники Фара-Негро-Ривье продирались через тела, по трупам на площадь. Лучники получили приказ стрелять, не взирая на своих, главное - сразить как можно больше всадников. На подмогу копейщикам прибежало ополчение графа Клеетеппих, вооруженные фальшионами и топорами. Они понимали, как только конница выйдет на площадь, шансов на спасение уже не будет, а пока всадники в коридоре между каменными домами Рю-де-Маршан, у гиттов остается надежда на победу. Одно их тревожило - комт Анри и шевалье. Полсотни человек слегло, чтобы удержать всего тридцать всадников, если еще потребуется столько же, чтобы отбить и вторую волну, то лучникам, оставшимся в одиночестве, придется нелегко выстоять против третьей волны, а точнее, понимали гитты, - невозможно.
Всадники Фара-Нерго-Ривье отступили и вновь с разгона вклинились в ряды ополчения. Лязг стали и вонь потных тел теребили ноздри лошадей, они вставали на дыбы, скидывали с себя всадников, били копытами в грудь и лица гиттам, топтали упавших и ржали в ужасе от того, что кто-то ударил по ноге или выстрелил в шею. Лошади подкашивались, придавливая наездников, наваливаясь на раненных гиттов, ломая им шеи, сминая тела. К агонии битвы примешивались хрусты костей и стоны, мольбы и проклятия.
Двое пробились на площадь и схватились с лучниками на левом фланге, к ним же с правого фланга добрались уже пешие воины Фер-Кальме, отвлекая гиттов от всадников.
― Горнист, труби атаку! ― крикнул Анри.
По сигналу конница из одних шевалье, как самого комта, так и всех Эль'ейских Королевств, которых он смог собрать за пять дней, проверенных и заслуживших в битвах славу, взяли в галоп и с поднимающимся над горизонтом утренним солнцем вомчались в городок с восточной стороны Торгового Тракта. Семейные кличи разлились по всему Фладюону, некоторые решались открыть ставни, но лишь увидев знамена, проносившиеся мимо, в страхе закрывали их обратно.
Лучники обернулись на шум, капитан-переговорщик вспомнил слова эль'ея: "Через два часа". Он и не подумал, что это время истекло лишь сейчас, когда копейщики разбиты в прах, ополчение не пускает всадников на площадь. Они же, лучники, остались сиротами, которых и так теснят по флангам. Капитан понял - это поражение. Без щитов и копий еще полсотни всадников ему не остановить, но и приказ о сдаче отдать не смог: как же на него посмотрят люди. Развернув две шеренги, он дал залп.
Стрела, коснувшись топфхельма Анри, изменила направление и всадилась в глаз Аларэ. Тело обвисло на поводьях, но лошадь повинуясь стадному чувству, продолжала путь в колонне. Другим повезло и меньше, и больше: стрелы вонзались в шиты, отскакивали, пролетали мимо, или пробивали бригандины и ватники, впивались в шеи, в лошадей, от чего нарушались ряды. Позади первых шеренг, мчащихся ровными, отточенными рядами, всадники перемешались и стремились встать за комтом, чтобы обделить светлокудрого полководца полной славой, отвоевав кусочек себе.
Под личный клич "Изыди мертвец!" комт проскочил шеренги лучников насквозь, сшибая их могучей грудью иноходца, ломая гиттов булавой, которой метил им в лица. Он всегда хотел посмотреть, что же остается от головы и шейных позвонков, когда на полной скорости ударяешь человеку в нос, но и в этот раз его конь промчался, не дав ему такой возможности.
Радостные шевалье развернулись и выкашивали лучников, неспособных полноценно ответить на атаку. Для гиттов это было полным поражением.
Вивьен, прикрывал Анри справа. Он так размахивал мечом, что комту иногда приходилось уклоняться и от его ударов. Одному Вивьен полоснул по шее, срезав ремешок шлема, второго, с правой стороны, шлепнул плоской частью лезвия по загривку - тот упал под копыта лошади Сенестре. Шевалье что-то крикнул в прорези бацинета, но Вивьен за возгласами других и звоном стали этого не услышал, и рубанул первого наотмашь, но у того лишь слетел подрезанный шлем. Испуганный гитт уставился на грозного всадника серыми глазами, по рассаженной щеке спускались капли крови. Вивьен пожалел его, и следующим ударом в голову, вырубил лучника кромкой щита и крикнул: "Пусть Бог тебе дарует жизнь!"
Комт не был так великодушен, как и когда-то в Ордене святого Печольда Немертвого, битва полонила его сознание; сменив булаву на меч, он чередовал рубящие удары с колющими. Именно для этого, Анри точил лезвие с обоих сторон.
Два друга детства: Жильмо и Габриэль настолько слаженно сражались вместе, что под их клинками всегда крутилась кровь. Они выполняли одни и те же удары, симметрично. Лишь изредка отбиваясь по сторонам, и то в основном щитами. Лучше их в паре никто не сражался. Даже на турнирах, они выступали вместе. Но не смотря на игры в бою, Жильмо и Габриэль помнили об Анри, прикрывая его левую, щитовую, сторону. Иногда и комт заигрывал с ними в бою, позволяя левше симметрично бить щитом, в такт светлокудрому полководцу.
Битва завершилась по приказу комта, когда не было смысла добивать сдающихся в плен лучников и капитана гиттов. Горнисты трубили победу под радостные и возбужденные выкрики эль'еев и людей, которые высыпали на улицы выяснить, чей же выигрыш больше. И только ростовщики да гиттские купцы заливали глотки в печали.
Анри снял топфхельм и скинул кольчужный капюшон, оставшись в стеганном чепце, промокшим потом - кудри потемнели до желтого цвета и прилипли к высокому лбу. В его светло серых, почти голубых глазах играл триумф. Былая злость сошла на нет. Лучшее средство унять бешенство - победить в битве.
К нему подъехал Вивьен, также сняв шлем, он проговорил:
― Город снова наш, монсеньор! Победа!
― Мы славно сражались.
― Я признаю, мы победили, ― подъехал капитан Сенестре, приподняв личину бацинета. ― Однако, это не означает, что я не вызову вас, монсеньор, на поединок на копьях. Ждите послание.
Он развернул коня и отъехал, чтобы собрать шевалье для пересчета.
― И он думает победить тебя, монсеньор?
― Всякое может быть, Вивьен. Однажды меня победил лекарь, ― задумчиво сказал Анри, подняв глаза к небесам.
Не успели воины разбрестись по тавернам и постоялым дворам, чтобы отметить победу, как к комту подъехал верный знаменосец и попросил взглянуть на Зоркий холм, он видел там конницу, но цвета различить не смог, этот род ему неизвестен. Анри, Вивьен и Марселе отправились по Рю-де-Бланшир к старой северной дороге, по которой прибыли и они. С холма на полном ходу мчалось около тридцати всадников в белых боевых летних коттах. Знаменосец упер в стремя шест с баннером, что могло означать одно: эти тридцать воинов не раз отличались в бою, но и комт не сразу рассмотрел на белом развевающемся полотне простой черный перевернутый крест святого Печольда. "Неужели Орден восстановлен?! Кем?!" ― мысленно терзал себя Анри.
Конница приближалась, но комт медлил, на подкрепление гиттам всадники не походили, да и оружие не обнажали. Не разбойники, определенно. Неужели действительно Орден?
― Монсеньор, что будем делать?
― Горнист, труби тревогу! Все ко мне! Встретим их на северном лугу!
Около шестидесяти эль'ейских всадников расположились перед городом в ожидании новой битвы, уставшие, но готовые умереть. На этот раз на речь времени не было. Комт, как и все остальные, еще не понимали, собираются ли их атаковать вообще. Конница в белом приближалась, но лидер, с обнаженной головой, сверкая серебристыми волосами, вскинул руку и всадники в повиновении остановились. Воин в белом ему кого-то напоминал, только седые волосы, обрамляющие молодое лицо, даже для комта казались диковинными. Рядом, словно тень, вся в черном ехала женщина - в руке, Анри заметил, чернел небольшой арбалет. С другой стороны лидера гарцевал эль'ей. Комт уже распорядился выдать триста су золотом тому, кто доставит этого человека ему живым или мертвым. Человеком являлся некий беглец по имени Рожер, прозванный Прохвостом. Анри убедился в этом на собственной шкуре. Виллан подло оскорбил честь сестры - Бланки, дочери Тьерри Дениксо, а в придачу стащил фамильный медальон в лазоревой эмали с впаянными золотыми и серебряными нитями, сложенными в неполный орнамент.
Они приблизились ровно для того, чтобы выкрикнуть послание, не больше. Анри готовился лично убить Прохвоста.
― По старой дружбе, Анри, послушай меня: уводи людей к реке! ― кричал седовласый воин.
― Сперва назови себя!
― Единый Бог свидетель, оставь это на потом. Беги к реке!
― Я только что захватил город и собираюсь попировать на лаврах!
― Анри, если ты не отведешь людей к реке, будешь пировать на пепелище! Оглянись!
Комт подчинился. Позади, с юга на Фладюон, расправив обтянутые белой кожей крылья, как сокол на добычу, разрезая стрелообразным телом воздух, стремительно пикировал дракон. Не успел Анри опомниться, как адский неживой свист разорвал сознание. Из клыкастой пасти вырвалось смертоносное облако клубящегося пламени. Оно пронеслось по улице, вылизывая камень и поджигая ставни. Дракон вновь взвился в воздух, делая второй заход.
― Анри, у тебя нет лучников, уводи людей к реке! Дракон – это дело Некроманта! ― крикнул седовласый воин.
Комт обрадовался. Он вспомнил Дитриха, того лекаря, который смог его победить в Вюстебурге и который его защитил после, на капитуле! Значит: святой Орден Некромантов воссоздан вновь!

4
Белокурый Анри, воодушевленный тем, что им на помощь пришли не маги, которые, она знал, должны заниматься подобными ископаемыми тварями, а Орден Некромантов, в котором он некогда занимал почетное положение риттера. Появление Дитриха его удивило, но больше его поразило то, что лекарь стал гроссмейстером. Единожды данная клятва самому Перто де ля Флю-Букле вновь воскресла в памяти: «Служить – хоронить – молить!». Анри понимал, что с роспуском Ордена три года назад, его обет не изменился; молодой комт по-прежнему служил Ордену сердцем, всегда хоронил побежденных и молил Единого Бога, чтобы ему вновь не пришлось сражаться против единоверов.
Лекарь Дитрих, как же он изменился! ― восхитился Анри и тут же поник. ― Сколько же страданий принес ему дар. Позабыв о драконе, комт ринулся к Дитриху, приветствуя его, салютую ему рукой. Жест молодчика бывалые шевалье поняли превратно и, опустив пики, с места взяли в галоп. Когда Анри понял, что натворил, было поздно. Эль’ейская конница стремительно неслась на некромантов.
Темноволосая девушка подъехала к Рожеру и, схватив его лошадь под уздцы, помчалась обратно на холм, оставив кузена в одиночестве. Анри не понимал, почему же Орден оставляет гроссмейстера в одиночестве на поле боя. Один в поле не воин, так заветовали предки. Но факт на лицо, конница приближалась к Дитриху, но ни он, ни его войско даже с места не сошло. Это, казалось, против правил всех когда-либо виденных Анри битв, но было поздно.
Он вновь обернулся, дракон, словно не заметив передвижений на северном лугу, продолжил испепелять дыханием улицы Фладюона.
Опережать шевалье было уже бесполезно. Арни натянул поводья, останавливая лошадь. Ожидая быстрой расправы над старым знакомым… другом, комт снял шлем, взяв его подмышку, и опустил голову. С его губ сорвались молитвы к Единому Богу и святой Марианне-заступнице. Еще мгновение и лекарь погибнет. Всё…
Слеза выкатилась из голубых глаз, когда послышался удар и звон металла. Гул голосов вертелись в голове, смешивались. Послышались крики, вопли ужаса, заглушающие неровный топот копыт. Анри не хотел открывать глаза, не хотел больше смотреть, как эль’еи избивают гитов, ему внезапно опостылела всякая война. Он потерял друга, что может быть горче этого?
Между тем, среди неразберихи послышался уверенная, твердая поступь маршировавшей конницы. Где-то вблизи кричали:
― Это призрак! Они отходят к реке! За ними!
Следом совсем близко над ухом раздалось:
― Анри! Монсеньор! Что с вами? Ты очарован некромантами?
Анри поднял заплаканные глаза, оживая увидеть, поверженного лекаря, его окровавленное тело, белые волосы, залипшие на лице, но вместо этого увидел, что Дитрих стоял на месте и вкладывал меч в ножны. На нем не было ни царапины, даже сивая кобыла находилась в спокойствии и жадно тянула морду к луговой траве. Вокруг – ни одного трупа. Лишь невдалеке отряд Ордена спешно отступал к реке, уводя за собой смешавшиеся войска эль’еев, испуганных и низких духом.
Комт повернулся рядом с ним находился Вивьен, чем-то обеспокоенный и встревоженный. По другую сторону, выправлял коня Марселе. На дневном небосклоне гордый двухвостный гонфалон прямо-таки светился.
― Что случилось? ― спросил Анри, сбрасывая с себя морок.
― Монсеньор, ― затараторил Вивьен, ― мы бились с призраком, благо он не смог нанести ни одного значительного повреждения нашим шевалье. Но мы помчались за отрядом в реке. Думаю, если поспешим, то сможем и себе отвоевать кусочек славы, может хоть эти не духи.
― Духи! ― осенило Анри. Он вспомнил, как победил его лекарь Дитрих в Вюстебурге, с помощью духа Гильдебранда. Нет, некромант не стоит на месте, как кажется, он движется и до того быстро в Мире Немертвых, что человеческий глаз просто не поспевает за его движениями. ― До чего же он продвинулся в своем даре! ― заключил, наконец, Анри, восхищенный лекарем.
Затем он обернулся, Дракон все же парил над городком, но не извергал смертоносное пламя, лишь изредка пускал в воздух огненные клубы, чтобы подогнать не достаточно быстрых горожан, толпами высыпавшими на южное ристалище. Казалось, чудище и не пытался их убить, но просто ждало, пока в городе никого не останется. Это навело Анри на мысль о том, что дракон уже знает, что ему сражаться один на один с Дитрихом, поэтому и некромант предстал призраком для шевалье.
― Бесподобно! Восхитительно! ― воскликнул Анри.
Вивьен и Марселе задумчиво переглянулись, полагая, а не сошел ли с ума их бравый полководец.
― Друзья, ― обратился комт к ним. ― Верные мои вассалы, спешим к реке!
― Вот это по-нашему, монсеньор, ― проговорил Вивьен и тут же смолк…
― Нам надо остановить кровопролитие.
― Монсеньор?
― Спешим! Иначе и людей, и город мы уже не спасем. Пусть призрак бьется с драконом, раз того желает…
Забрав смерти нескольких эль’еев, Дитрих заметил, как их охватывает ужас, проклятия. Его называли призраком! Никогда прежде Некромант не внушал столько трепета бывалым воинам. Это завороживало его. Дитрих не хотел их расстраивать, возвращаясь из Мира Немертвых. «Пусть думают, что я призрак, так даже лучше. Это мой бой, если так можно назвать то, что сейчас произойдет».
Едко усмехнувшись, Дитрих посмотрел на замешкавшегося Анри. Его чувства в богатенькому сыну маркиза переменились, да и сам комт изменился, стал более смиренным и рассудительным. Глядя на него, некромант восхищался его разумением. Он четко оценил обстановку: призрак и дракон, оба ждут, пока город и северный луг очистятся от любопытных глаз. Его вере, подумал Дитрих, нет границ, ведь он доверяется простому лекарю, которого некогда обзывал «некромантом без креста» или «черным некромантом». Неужели то заступничество на капитуле Ордена так на него повлияло? Может, он просто повзрослел? Впрочем, Дитриху было уже не до этого, главное, что Анри понял, что мешать ему нельзя, и более того: бессмысленно и бесполезно.
Когда комт, скрылся за холмом, где набирал силу правый приток Лёффефлюс, некромант вспомнил ответ леприкона. Дитрих не сомневался, как ответит Йонан, он просто жал подтверждения, чтобы укрепить веру в собственные силы. «Злой тиран пресмыкается во имя зла, как трава - пред языком козла. Тиран, связанный с добром, лишь скалится перед бобром». Этого Дитриху хватило, чтобы понять, что зло всегда может переступить все границы, добро – лишь подойдет и покажет себя, ибо помнит слова в книге Иова: «Доселе дойдешь и не перейдешь, здесь предел надменным волнам твоим». Возможно, подумал некромант, Трифон и не был так глуп, призывая искоренять зло кулаками, главное: знать меру, предел, за которым добро уже обращается во зло. По этому пределу и шел все это время Дитрих – это и есть Равновесие. Когда добро переходит в наступление – это уже зло. Поэтому добро должно лишь обороняться, как о том говорил святой Антоний, призывая поставить вторую щеку.
Дитрих приготовился обороняться, даже готов был пропустить три удара, лишь бы его действия, его убийство дракона, а возможно и Эрменгарды, очистили его душу от греха. Некромант терпеливо выжидал…
Волшебница, еще в Вайсбурге, решила не отступать. Она не позволит любимому убить ее дракона. Сам Батачихан был иного мнения, но все же подчинялся хозяйке. По ее желанию, он выжег четверть города, распугал жителей, и воссел на площади перед фонтаном, ожидая, пока и некромант освободит луг от всадников.
Когда все, словно сговорившись, покинули предстоящее поле битвы, дракон, переваливаясь с бока на бок, подобно громадному варану, прошел по Рю-де-Бланшир до открытой местности. На фоне сочно-зеленого Зоркого холма красовалась бело-серая фигура Дитриха, отдаленно напоминающая призрак. Некромант понравился дракону невозмутимостью. Красные глаза впились рукоять меча: «Почему он его не достает?!» ― задумался Батачихан, позабыв, что в руках у волшебницы черный жезл.
«Это мы сейчас проверим», ― помыслила Эрменгарда. Лазурные браслеты на руке все же отливали теплотой, что означало, ей все угрожает опасность.
― Обнажи меч, Дитрих Некромант! ― крикнула она голосом.
Дитрих слышал его впервые, и сразу ему не пришелся по сердцу тон хоть и бывшей, но служанки. Он и не собирался доставать «Диетриж». Пусть она и знает от Оттона, что его клинок уже видел, ощущал на своем теле кровь, но все же это меч, не видевший крови. Таким он был выкован, таким пусть его и помнят, ибо «Единый Бог для нас оставил вечной только память» ― престала перед его взором инкрустация над аркой в Соборе святого Антония.
― Нет! ― крикнул Дитрих, и его мощный, загробный голос распугал птиц, и заставил длинные усы дракона всколыхнуться.
Если бы Батачихан был способен ощущать мурашки на коже, то он бы ощутил их, но так сия неволя миновала его, но не Эрменгарду. Ее руки пробрал озноб, а пальцы заледенели, браслеты ошпарили запястья, казалось, что волдыри, а не мурашки, ходят по телу, таким обжигающим был холод.
«Почему, я не слышу его мыслей?» ― спросила волшебница у дракона.
«Сколько раз тебе повторять, хозяйка, он избран, на нем такие заклятия, о которых не знает и не знал ни один маг в Мире Живых. Магический покров от самой святой Марианны – одно из самых слабых».
«Он, что неуязвим?»
«Считай, что так, хозяйка», ― план Батачихана готов был реализоваться в любую минуту, но даже мысли об этом он не допускал, пока черный жезл в руках Эрменгарды.
«Посмотрим, каков он огнеустойчивый. Спали его!»
Дракон выгнул шею, как лебедь, и напряг шейные мышцы, чтобы ослабить магическое седло волшебницы. Незаметно подтянул хвост. Затем привстал на задних лапах, и в момент, когда он готовился изрыгнуть пламя, пождал передние лапы и вытянул шею, падая на землю. Хоть этот маневр и не привел бы к вылету Эрменгарды из седла, но для помощи Батачихан, аккуратно подтолкнул ее серповидным навершием хвоста. Волшебница вылетела вперед и плавно скатилась по носовым пластинам вниз. Черный жезл Виллехальма выпал из руки и откатился к ногам сивой лошади Дитриха.
Дракон принял прежнее положение.
Некромант, соскочив за землю, встал над жезлом, но брать в руки не спешил. Если это был обманный маневр, то он может горько ему обойтись. Эрменгарда, поднимаясь на колени, еще не осознавала, что произошло, и почему в ее пальцы больше не ощущали черную рукоять. Первой ее мыслью было, что Дитрих опередил дыхание дракона и сколдовал какое-то заклинание, но потом, когда сердце девушки успокоилось, она вспомнила, что некромант не снизойдет до магии, если… он не станет злым. «Неужели?» ― мысленно закричала волшебница.
― Возьми жезл, некромант, ― прохрипел дракон.
«Что?»
― Ты моя добыча! ― крикнула девушка, поднимаясь на ноги и расправляя спутанные волосы.
Даже Дитрих был озадачен. Вызванный Эрменгардой дракон больше ей не подчиняется, тогда от лица кого он действует. Может, драконы не порождения Геенны. Некромант вспомнил, как Оттон говорил, что девушка вызвала дракона, чтобы защитить ее любимого, Дитриха. Вызвала? Конечно! ― возликовал некромант. ― Только Эрменгарда знала, что он рожден не в Геенне, она заставила его раскаяться. «Единый Боже! ― Дитрих вознес глаза к небесам. ― Воистину, твоя любовь немыслима человеку!» Гроссмейстер поднял жезл.
«Теперь слушай, некромант, ― начал телепатировать Батачихан. ― Ты прав, лишь она знала, что я рожден серафимом. Я решился на этот шаг, предав клятву, только чтобы не нарушить Равновесие и избавить тебя от греха. Я знаю, что ты должен упокоить душу Трифона, но для этого у тебя не должно быть греха. Ей помог Печольд завладеть мной, но это вмешательство и позволяет мне сейчас самому решать свою судьбу. Хотя и был я в пещере под заклинанием, но слышал, как старик говорил с Эрменгардой, ради любви они готова стать язычницей. Она хочет закончить дело Верделанды».
«И ты предлагает ее убить, чтобы заработать прощение?»
Эрменгарда металась перед безмолвными взглядами Дитриха и дракона. Она видела, что в руке ее возлюбленного черный жезл; он говорит с Батачиханом о том, что знать не должна. «Почему? Все так получается?!» ― девушка скинула сумку и, как маленькая, обиженная девочка, села на траву и надула губки, терпеливо выжидая пока они наговорятся.
«Белую Госпожу? Моргретту? Она действительно настолько любит?» ― переспросил Дитрих.
Дракон кивнул.
Эрменгарда встрепенулась и покосилась на любимого исподлобья.
― Отдай мне медальоны.
Девушка замотала головой.
― Я подарю тебе надежду.
― Я тебе не верю, ― ответила Эрменгарда.
― Чем мне пришлось тебя обмануть? Тем, что я умер от руки паладинов, или тем, что не сказал, что не вернусь в таверну в ближайшие месяцы?
― Ничем…
― Так в чем же дело? Дай мне медальоны, обязуюсь, выполнить всего одно действие с их помощью.
― А ты их вернешь? ― спросила Эрменгарда.
Батачихан, покачал головой, понимая, что волшебница упрямее Светозара. Не выдержав, он вынужден был сказать правду:
― После этого я унесу медальоны с собой, чтобы ими распорядился святой Антоний.
― Но я тогда снова буду немой? Я хочу уметь разговаривать…
― Помни, по образу и подобию… какой-нибудь серафим подчиниться… ― Батачихан готов был полностью сказать неразумной волшебнице, в чем сила единоверия, но знал, что людям всегда приятнее самим доходить до тайн мироздания.
― Я могу испросить?
― Да! ― уже не выдержал Дитрих, понимая, что он сражался не против дракона, а с драконом против Эрменгарды, и такая битва ему начала утомлять. Неровен час, еще Моргретта натворит чего недоброго с эль’еями, или те, но с Рожером.
Девушка поднялась, и чуть не плача, сжала медальоны и начала медленно подходить к некроманту. Он выставил вперед руку, готовясь принять магические вещицы.
― Правда, подаришь надежду? Путь не любовь, хотя бы надежду?
― Правда.
Словно отрывая от сердца, Эрменгарда передала медальоны, и замолкла, не в силах произнести ни слова. Она закрыла глаза, силясь не заплакать, она верила, хотела верить, что любимый не обманет ее.
Дитрих подошел к девушке и отодвинул ее за спину, словно прикрывая, этого хватило ей, чтобы почувствовать, что он сдержит слово, он уже подарил ей надежду.
― Отойди, Эрменгарда.
Она отошла.
Практически не соображая, думая лишь о надежде, девушка дошла до холма и так же отстраненно поднялась на него. Резко обернулась, но было поздно.
Дитрих все еще не решался использовать медальоны, словно предчувствуя что-то плохое. Оно и случилось.
«Всадник!» ― мысленно крикнул дракон, хотя можно было не кричать и вообще ничего не говорить, в тишине стук копыт был слышен хорошо.
Некромант обернулся, чтобы рассмотреть удаляющегося всадника. Затем, вновь устремив взгляд в красные страждущие глаза дракона, мысленно проговорил:
«Это Рожер. Уже тремя бедами меньше».
«Почему тремя?» ― переспросил Батачихан.
«Во-первых, он увез Эрменгарду; во-вторых, он сам уехал; в-третьих, у него такая репутация, что ему в жизнь никто не поверит».
«Воистину, по образу и подобию… Я готов, некромант, начинай».
Дитрих собрал медальоны в единую печать святой Марианны, почувствовав, как магическая энергия рассеивается по телу. Этого он еще не ощущал в жизни, но сладостный теплый поток, не избавил мысли о том, что магия – скверное занятие. Однако теперь, переступив порог своих принципов, было поздно шагать назад. Разположив лазурную печать с серебряной и золотой инкрустацией на земле, некромант вынул из ножен «Диетриж» и вогнал лезвие в сердце печати. Клинок вошел в землю, словно медальоны были сотворены из призрачной материи. Затем Дитрих опустился на колени, попутно сложив руки в молитве. Белые волосы подобно занавеси закрыли молодое лицо, теперь лишь ухоженные руки выдавали его возраст.
― Отец наш, сущий на Небесах, да святится имя твое, да будет царствие твое, да будет воля твоя как земле, так и на небе… ― начал Дитрих, памятуя, что некогда он так же стоял на коленях перед алтарем в Соборе святого Антония и просил взять грех убийства кайзера Бертрама Нита на себя. Тогда некромант впервые ощутил всю силу Божественного Благословения. Теперь же настала очередь принять, что и он – образ и подобие, сможет также как и Единый Бог, даровать истинное прощение.
Дитрих говорил все тише и тише, пока молитва ускользала даже от дара чтения мыслей дракона. Его красные глаза с невинностью смотрели в небеса, ожидая какого-либо знака. И такой знак явился ему – вновь закапал дождь. Крохотные капли ударяли по белоснежной чешуе, скатывались вниз, очищая не только прорези между платинами, но и саму душу дракона. Губы некроманта продолжали двигаться, дождь усиливался, пока не превратился ливень, который, обходил Дитриха и лился лишь на город, гася пожар, и на дракона, выжигая подобно кислоте его чешую.
― Да будет так! ― проговорил некромант вслух, не ожидая, что услышит собственные слова в виде раската грома.
В черных, сгустившихся над драконом туч, вспыхнула сначала денница, а затем точный разряд пригвоздил голову дракона к земле, выжигая его изнутри. Чешуя треснула и разломом пронеслась до хвоста. С хрустом вылетели в воздух две крупные чешуйки и один зуб. Они приземлились рядом с Дитрихом, но пегая кобыла, словно глухая и слепая кляча, даже не замечала того, что происходило рядом – она мирно пощипывала иллюзорную траву в Мире Немертвых.
Наступила тишина.
Из полузабытья Дитриха вывело легкое прикосновение. Открыв глаза, он перед над собой увидел яркое облако света и выпирающие из этого ореола крылья. Лик он разобрать не смог, лишь голос, звучащий в его голове был знаком, так же говорил Батачихан.
― Ты прав. Это я. Я вновь стал таким, как до Падения. Единый Бог доволен твоим решением и святой Антоний тоже. Стоило однажды сказать себе «да». Верно? Прощай дерзкий в смирении Дитрих Некромант, но помни, что у тебя есть еще не завершенные дела, от которых нельзя отвернуться, какими бы плачевными для Тримирья не были. Ты не святой, как о тебе говорят, ты только проходишь испытание, но одно, как я понял, ты понял, надеюсь, что ты не переступишь тот опасный предел, за который когда-то перешел я… Ах да, забыл, Эрменгарда ничего помнить не будет, для нее дракона не существовало, а историю о Верделанде ей рассказал брат Доминик, вот она и втемяшила себе в непорочную голову, что может… впрочем, это уже проблемы Мира Живых, Мир Мертвых тут не причем, почти… Прощай дерзкий в смирении Дитрих Некромант и помни: по образу и подобию...
― Будь прощен, Батачихан.
― Э-э-э… ладно, пусть меня помнят так, чтобы не забывал и я.
Ангел растворился в воздухе. Дитрих по нему не горевал, ибо настолько устал, что лишь через «не могу» вытащил «Диетриж» стал его очищать от комьев, совершенно позабыв о медальонах, которые под рунами образовали новый орнамент, отчего сама сталь клинка начала отливать льдисто-голубым цветом, подчеркивая усталые глаза некроманта.

[Дени де Сен-Дени >>>]

5
Рожер показался на узкой тропе между островками молодого леса. На поперек седла свисала Эрменгарда. Впереди всадники, даже не спешившись, яро обсуждали дальнейшие действия, слышались обвинения в сторону некромантов. Анри находился в самой гущи, поворачивая лошадь то к одним, то к другим, чтобы успокоить, уменьшить гам, от которого, как Рожер видел, толстяк Пьер вновь загрустил. Его настроение выдавал взгляд, следивший за вилянием пушистого хвоста тяжеловоза. О нем силач заботился и считал самым верным другом, после Жана. Себя Рожер всегда ставил во главе списка.
Интерес к перепалке между гитами и эль’еями у Прохвоста был велик, но в этот момент, когда от него зависела, быть может, жизнь девушки, ему было не до подслушиваний. Рожер не приближался, вместо этого, он нашел небольшой овражек, спускающийся к реке. Тот уходил вниз рядом с островком белоствольных берез. Прикинув, что кусты на другой стороне вполне могут укрыть его с головой, актер спрыгнул на мягкую траву. Затем осмотрел Эрменгарду, не сползет ли она с седла, решив, что все в порядке и никаких голосов, вроде: «Ах ты, Прохвост!» или «Феньедор!» - не слышно, Рожер взял иноходца под уздцы и, пригнувшись, начал спускаться по мягкой, рыхлой почве оврага, полного сухих веток и прошлогодних листьев.
В любом случае он радовался и тому, что подарит ей венок из луговых цветов, и она поблагодарит дважды.
Тем временем словесная брань уже начала переходить вербальную грань. За одним толчком, последовал следующий. Анри во время подоспел. Встав между некромантом и шевалье, он призвал их убавить пыл. Комт понимал, что этот маневр с отходом к реке был вынужденным, ибо ничто не должно мешать Дитриху и дракону. Но понимал, что дух войны еще горел в сердцах эль’еев, после битвы в городе. Особенно сына Тьерри беспокоил Сенестре. С одной стороны, он уважал его происхождение, с другой, был бы рад, чтобы гитты охладили его, сбросив в реку, а с третьей, понимал, что после этого некроманты могут просто убить шевалье и тогда вызова на турнир не последует.
Масло в огонь подливала черноволосая женщина в мужских одеждах. Анри видел ее впервые, но ее язвительные фразы ему напомнили Лютвина Братоненавистника. Если бы комт не знал род Ульрихбургов, то подумал, что это его сестра, одно не сходилось: в роду гроссгерцога Кларраина только Родегер был рыжий, остальные поголовно светловолосые. А карие глаза совершенно были не свойственный знатным родам во всей провинции. Это могло означать: или она крестьянская дочь, или родилась ближе к югу, где-нибудь в Нитрии или Оберхейне.
Она прокричала что-то быстрое и невразумительное, но по ее глазам Вивьен прочитал оскорбление и уже обнажал клинок. Рука Анри с силой вернула меч в ножны.
― Монсеньор, чтобы женщина меня оскорбляла… ― попытался оправдаться Вивьен на эль’ейском.
― Я тебе еще брови расчешу ножом! ― быстро вставила Моргретта на мягком языке Королевств, опережая Анри.
― Да, что с вами такое?! ― возопил комт, тщась перекричать всех, однако его слова никто даже не услышал.
Обернувшись, Анри заметил, что между некромантом и шевалье завязалась кулачная драка. Он поспешил туда, но воины образовали круг, и воодушевленные поддерживали своего бойца. Комт кое-как протиснулся и обмер. Некромант сорвал с себя каттарду, обнажая доспехи паладина с гравировкой герба бургграфства Санта Палаццо. Топфхельм и латные перчатки отлетели назад. Некромант мотнул копной светлых волос, убирая их с глаз, и приготовился к бою. Шевалье последовал его примеру с одним исключением: эль’ей завязал волнистые волосы в хвост. Некромант, выделявшийся ростом и мускулатурой, ударил огромными кулаками и сделал два шага вперед. Шевалье разминал плечи и слегка подпрыгивал в более легких доспехах, чем бывший паладин.
― Вы что делаете, вилланы! ― не сдержался Анри. ― Кому, во имя святого Григория, захотелось драться кулаками?! Если хотите битвы, пусть будет все по правилам. Ты, Раймон, сын пахаря?! Или тебя некромант не обучали борьбе?! Хотите покромсать себя – вперед, вилланы. Если все-таки принадлежите к знати – только борьба!
Оба бойца уставились на молодого комта, даже Сенестре поднял бровь, понимая, что полководец действительно прав, что же это они друг друга не уважают, а главное самих себя.
Рожер уже пожалел о том, что остался в одиночестве. Наверху происходило что-то интересное и судя по выкрикам – это нравилось всем. Представление однозначно должно было понравиться и ему. Одно его успокаивало – он знает правду о драконе, и не совершенно не сомневался, что теперь, когда Дитрих и Батачихан сошлись один на один – битва будет кровопролитной, не на жизнь, а на смерть.
Постоянно отвлекаясь, Рожер дошел до песчаной заводи. Расположив Эрменгарду на шерстяном плаще, он сполоснул лицо и руки. Даже приготовился смочить платок, чтобы утереть пыльное лицо девушки, как внезапно некая сила швырнула его в воду. Брызги пали на Эрменгарду. Иноходец только фыркнул и потоптался на месте.
Когда Рожер открыл глаза, то увидел, дневное, чуть пасмурное небо в одном месте сомкнуло облака в черную тучу, которая, словно по волшебству накалялась изнутри, пытаясь разорвать путы огненными денницами. Зажав венок в руках, актер глядел на удивительное действо.
Вспыхнула молния и тонкой ломаной линией устремилась вниз. Следом раздался ужасный звук, подобный тому, как в лесу, где прятался Рожер в детстве, в бурю валятся массивные дубы и тополи. Этот скрежет, усиленный глухим раскатом и дрожью, разносившейся где-то под землей, вновь повалил актера в воду и венок накрыл его сверху. Цветочная диадема зацепилась за нить из рукава и не спешила унестись вниз по течению. Рядом, в овражек, рухнул кречет. Он разбился о камень, и кровь птицы начала медленно вливаться в реку.
Конь взбесился, заржал и, порвав привязь, ринулся вверх по склону, лишь бы убежать подальше от всего происходящего.
Эрменгарда дрогнула. Она открыла глаза – перед ее изумрудными глазами престала крона орешника, через которую пробивались узкие лучики солнца. Девушка присела на песчаном бережку и увидела на поверхности реки блуждающий в крови венок. И хотя волшебница не сразу поняла, где находится, но увиденное перед собой навеяло ей то, о чем рассказывал брат Доминик – обряд языческого гадания. Сам же она вспомнила, что хотела стать как Верделанда, увидевшая в воде лик своего возлюбленного. Слома голову, Эрменгарда ринулась в реку, каково же ее было удивление увидеть под венком, мертвенно-бледное лицо, которое притягивало невинной красотой. Это овальное лицо, небольшая светло-русая поросль на лице и волнистые волосы, обрамляющие лучезарный лик; словно на ветру, локоны извивались и наводили на мысль, что этот мертвый ангел еще жив, просто спит.
Волшебница потянула тело к берегу, и вытащила Рожера на песок. Венок уплыл, вслед за небольшим кровавым пятном. Девушка заботливо осмотрела спасенного «ангела», на воздухе он был еще прекрасней: тонкая, женственная шея и утонченные черты восхитили Эрменгарду. Собравшись, наконец, с мыслями, девушка решила вернуть «ангела» к жизни. Она приложила ладонь к его груди, левой рукой сотворила мудру энергии, и как ее учил Оттон, влила в себя силу природы, насыщаясь магической энергией, которая так приятно согревала тело изнутри, умиротворяла, пока эта сила не начала внезапно уходить из тела. Эрменгарда убрала ладонь с груди и сжала ее в кулак. «Ангела» забирал магическую энергию, а это, волшебница знала, опасно. Однако нужно было его лечить, и волшебница сотворила обеими руками мудру спасающей жизни. Тело актера под действием магии перевернулось на живот, затем оно содрогнулось в конвульсиях. С хрипом послышалось и бульканье воды, которая вылилась на песок.
Рожер открыл глаза и приподнялся на руках. После секундного замешательства, он обратил внимание на тени и резко повернул голову, где встретился с удивительными темно-изурудными глазами Эрменгарды. Девушка отстранилась, размышляя, а вдруг это и не ангел вовсе, а демон с красивым лицом.
Актер прокашлялся и, присев, проговорил:
― Какое божественное чудо лицезреть тебя, великая волшебница в полном здравии, как-то положено хорошей и прилежной девушке твоего величия, которой выпала не самая достойная участь спасать такого вдохновенного актера, попытавшегося спасти тебя из лап свирепого дракона. О, богиня зелени и любви, чьи зеленые глаза так умиротворяют мою нездоровую и тревожную душу, и чьи заботливые руки выходили мое бренное тело, чем могу я отплатить олицетворению живой Верделанды?
Затем Рожер изобразил свой веский довод убеждения для девушек – широко улыбнулся. Актер не раз убеждался, что возникающие ямочки на щеках делают улыбку обворожительной и притягательной. Он умел пользоваться своей врожденной магией.
Залившись румянцем, Эрменгадра потупила взгляд и поводила пальчиком по песку.
― Я знал, что тебя, феньедор, можно найти только по голосу! ― послышалось откуда-то сверху.
Рожер поднял голову – на краю оврага стоял Жан Ле-Люф, уперев кулаки в бок.
― Я поражен, ― продолжил музыкант. ― Я смотрел, как разгорается война, а ты уже девицу успел найти. Пойдем, Дитрих вернулся.
― О, монами, ты лишен воображения и видишь только голые факты перед собой, быть может, эта девушка меня спасла, и я обязан ей своей жизнью? Это сама Эрменгарда!
― Феньедор, ― буркнул Жан, и скрылся за краем оврага.
― Вот видишь, мой ангел-хранитель, ― обратился Рожер к девушке, ― мой друг не верит чудо, он не знает, что под маской маленького актера скрывается любящее тебя сердце. Он не понимает, что его простые и лаконичные речи разрушают стены моего сердца, превращая все мои надежды в пыль. А ты – божественное создание – магический купол, хранящий мое сердце в целости и сохранности. И лишь посмотрю на тебя, моя душа взлетает в небеса и укрепляется тем божественным духом, который способен вынести самые тяжелые пытки разлуки и недоверия ко мне из-за такой балаганной профессии, как актер. Я немощен и слаб…
Когда раздался ужасный гром, бойцы только-только сцепились руками, проверяя силу противника. В этот момент все лошади тут же встали на дыбы, и началась неразбериха, все крики тут же стихли, а их место заняло дикое ржание лошадей, норовящих сбросить наездников и пуститься прочь. От вибрации бойцы повалились, и вынуждены были спасать переворотами от падающих тут и там копыт.
Всадники успокоили лошадей. Эль’ей и некромант уже стояли друг против друга и тяжело дышали. Поединок еще не начался, а противники уже вымотались, но правила не оставляли права на ничью – победитель обязан быть. Ковыляя, бойцы начали сближение, но вновь их бой был прерван.
― Призрак! Призрак едет! ― загомонили эль’еи, выстраивалась в боевой порядок.
Некроманты так же построились, выставляя уставших бойцов вперед строя. Лишь Моргретта и Анри пустили лошадей к Дитриху.
Гроссмейстер выглядел очень изможденным, словно он без отдыха провел турнир с доброй сотней лучших мечников. Белые волосы были растрепаны. Дитрих едва не выпадал из седла, да и пегая кобыла трусила на слабых ногах. Первым подоспел комт, в последний миг он подоспел, некромант уже выпадал из седла, закатив льдисто-голубые глаза. Анри его подхватил и не дал упасть.
― Братик, что с тобой? ― забеспокоилась Моргретта, поглядывая то на Дитриха, то на Анри.
― Где Эрменгарда? ― прохрипел некромант.
Поймав взгляд комта, Могретта пожала плечами.
― Рожер…
― Вези его к повозке! ― приказала убийца, а сама помчалась впереди, решив узнать первой.
Прохвоста на месте не оказалось, вообще никто не знал, куда он делся, или где его забыли. Даже Пьер забеспокоился: а кто же будет его понимать без слов? Кто же будет шутить над ним во время переездов из города в город? Что-то пробурчав Моргретте, Жан сам отправился на поиски. И к тому, времени, когда Дитрих очнулся, над ним уже нависало улыбающееся лицо на фоне разноцветного тента.
― Он очнулся! ― провозгласил Рожер.
― Не кричи ему в ухо, феньедор! ― послышался ответ.
В телегу завалились люди, многие еще облепили повозку снаружи. Все: и эль’еи, и гитты, и даже летры – хотели послушать историю победы Дитриха Некроманта над драконом. Но вместо него говорил Рожер, прикрашивая и расписывая все в несуществующих подробностях. Главное, на что опирался Прохвост, это то, что победитель видел, как он, актер, увозил Эрменгарду с поля боя, где бушевала гроза и где поднимался дерн так высоко, что не было видно, где земля, а где небо, словно Рай и Ад смешались в этой битве…

6
На утро после Йоханнова дня, Дитрих отправил Эрменгарду в Вайсбург в сопровождении своих некромантов. Он понимал, что так будет лучше. Если человек, не помнит, как очутился во Фладюоне, то по поговорке «Если забыл, вернись на то место, где помнил» - будет лучше, если ее вернуть в замок Магов, где о ней позаботится Оттон. В этом поступке Дитрих видел двойную выгоду: во-первых, собственное войско не будет мешаться под ногами; во-вторых, еще раз проверит надежность регент-гроссмейстера Ордена Магов Белой Руки.
Более дел в Эль’ейских Королевствах у некроманта не было. Захваченных в плен лучников графа Клеетеппих проводят домой те же некроманты. Один гонец отправился в Кайзербург еще вечером, чтобы передать послание Родегеру. Комт Анри распустил шевалье по домам и наказал, впредь не отвечать на провокации. Из самого Фладюона, до решения маркиза Тьерри Дениксо, были изгнаны все члены Главной Торговой Гильдии. Сам Анри был уверен, что его отец посчитает за снисхождение позволить появиться им вновь лишь на время осеннего турнира, не раньше, но и не позже. К полудню в лагере остались Дитрих, его кузина, комт и его верные слуги, а так же повозка трубадуров.
День обещал выдаться спокойным и нежарким. Анри расспрашивал некроманта о том, что случилось с Орденом после смерти Петро де ля Флю-Букле, почему Фридебрахт распустил некромантов, и как случилось, что пошли слухи, о том, что именно некромант убил Великого Инквизитора и архиепископа Нитрийского. Анри пояснил, что для набожных эль’еев это стало вопиющем действием против единоверия. Дитрих, грея руки у костра, увиливал от ответов, но комт терпеливо возвращался некроманта к сути вопросов. Горссмейстер опускал глаза и начинал молчать. В первый раз его спасли уезжавшие трубадуры, Жан проговорил, что время оплаты выкупа аз Рожера подходит к концу и им необходимо выдвинуться в Алейн, и они очень сожалеют, что больше не смогут путешествовать с его светлостью. Во второй раз его спасла Моргретта:
― Это я их убила.
― Что?!
― В Гильдию от анонима пришли известия о том, что они замешаны в темных, противоцерковных делах. Вот меня и отправили, по дороге я встретила его, ― она взъерошила волосы кузену, ― И вот мы вместе.
― Дитрих, твоя кузина из Гильдии Убийц? Ты об этом не рассказывал.
Некромант поднял взгляд.
― А было надо? Сколько же мы не виделись, к тому же ты всегда знал, что я не многословен.
― Зато по ночам тринадцать дней кряду выкрикивать одно и то же имя, ты был горазд. Ладно, опустим этот разговор. Мне стало известно, что в Бесоффентурме собираются войска Кларраина. Королевства встревожены. Если бы не примирение, то я думаю, войны было бы не избежать? Что ты об этом думаешь?
Дитрих пригубил прохладное вино и ответил:
― Лютвин приказал собрать войска на тот случай, если сегодня мира не будет.
― Братик, ни ты, ни Лютвин, мне этого не говорили…
― Ну и что. Все равно война зависела от меня… А теперь лучше отдохнуть. Кстати, Мора, тебе надо поторапливаться в Бесоффентурм, иначе Лютвин через неделю все-таки нападет на Фладюон. Это он мне сказал перед отправлением.
― Он стал сдержанным, доверчивым, ― проговорила Моргретта, ― мне это нравится.
Анри наблюдал молча, понимая, что из этого разговора узнал больше, чем от своих лазутчиков и контрагентов, которые пропустили шпионов графа Клеетеппих.
― Может, тогда пригласишь нас на свадьбу?
― Братик, ты о чем?
― Ты и Лютвин - хорошая пара. Мне же, как видно лучше в одиночестве, слишком много людей начинают страдать, рядом со мной. Впрочем, как обычно.
― Мой отец никогда этого не позволит!
― Ты уверена? Ведь именно он сказал Лютвину, где тебя искать! Подумай, зачем Вольфу, который ненавидит Братоненавистника, направлять гроссгерцога именно в пустыню Мертвых, когда он мог спокойно отправить его на север, в Небельсумпф. Значит, что-то между ними произошло, о чем ты не знаешь. Голову на отсечение даю, что в этом замешана Эрлинда.
― А она причем?
― Она одна из всех, кто лояльно относится к Лютвину. Так что можно собираться и ехать в Бесоффентурм. Надеюсь, что брат Анри поедет с нами, в качестве приглашенного гостя.
Комт встрепенулся, как же его давно не называли братом. Три года, как он не риттер Ордена, а сестра Бланка постоянно живет в замке родителей, он же охотится в своих землях, и дома чертовски давно не был. Анри и подумать не мог, что Дитрих, сможет его назвать братом. Видимо, решил комт, гроссмейстер желает, чтобы он вернулся в Орден, но в качестве кого, теперь у него нет времени постоянно находится в Вюстебурге.
― Брат? ― переспросил Анри.
― Я думаю, ― спокойно ответил Дитрих, повернув седую голову, ― что ты согласишься стать ландсмейстером в землях своего отца?
― Это честь для меня, ― ответил комт, приопустив веки. ― Но я вынужден отказаться потому, что это слишком неожиданно. Только вчера я понял, что Орден восстановлен, но как я понимаю, еще не утвержден вашим Санта Палаццо и нашим Сан-Шаире, который, к моему прискорбию, зависим от Санта Палаццо. Однако Орден святого Печольда Немертвого всегда будет пользоваться у меня уважением, пока им руководит Дитрих Некромант.
― Значит, ― вставила Моргретта, решившая, все-таки отблагодарить друга ее кузена. ― Ты не откажешься поехать с нами в Ульрихбург на празднование?
Анри посмотрел на черноволосую девушку, представил ее рядом с Лютвином, чья боевая слава на турнирах безоговорочная, и решил, что эта женщина поубавит спеси своему мужу. Рассмеявшись, комт повалился набок и, держась за живот, еле-еле вымолвил:
― К-конечно, я не против.
Моргретта презрительно уставилась на белокурого эль’ея, но спросила все-таки Дитриха о причинах, побудивших так расхохотаться его друга.
Некромант ответил:
― У него богатое воображение, но не может представить, кто же будет мужем в вашей семье.
― Не язви мне, братик…
Через час, собрав пожитки, они пошли вдоль берега вниз по течению.
Дитрих уже знал, кто будет девятой Дочерью Тьмы, хотя и не видел ее лица, зато видела Моргретта, и проезжая по Лёффефлюскай в Ульрихштадте она выдаст и место, и ее внешность. А слова, некромант решил, в любой момент найдутся. Главное, подумал он, придумать, как же покинуть замок Лютвина незамеченным. Детали плана он обдумывал по дороге на Бесоффентурм, занявший четыре дня…

7
Пьер вырулил на Тракт. Послеполуденное солнце медленно переплывало из облака в облако, то освещая дорогу, мощенную крупным тесаным камнем, то заволакивая ее тенью. Густые живые изгороди из высоких ясеней и тисов тянулись далеко за горизонт, лишь изредка эти стены прерывались, открывая проходы к бокажам и селам, постоялым дворам и мельницам; пропуская ручьи и реки.
После деревянного моста, после прошедшего грохота, Жан припомнив дорогу до Алейна, вытянул лютню из кожаного мешка и начал что-то наигрывать себе под нос. Светло-карие глаза музыканта уставились куда-то вверх. Рожер попытался проследить его взгляд, но, осознав, что это невозможно, подумал, либо он видит сквозь дырявый тент, либо не видит вообще. Одно актер знал точно, Жан сочиняет, такое беспристрастное лицо у него появлялось всякий раз, когда он ищет рифму, подбирая ее под мелодию.
Пьер по-обычному любовался пушистым хвостом тяжеловоза. Но теперь еще что-то приговаривал. Толстяк признался, что дал коню имя, наконец, - отныне тяжеловоза звали Шеваль, Великий и прошедший по лесам, дорогам и пустыне, пересекшим реки и пережившим битву Дитриха Некроманта с Драконом. Рожер в шутку добавил, что если не пегая кобыла гроссмейстера, то, не сомневаясь, выбрал бы себе Великого Шеваля. Пьер Було возгордился комплименту, сказанному о его коне, что, казалось, он приписывал «титулы» себе, думая, почему бы ему не нацепить уздечку и седло?
― Монами, ― неожиданно начал Рожер. ― Скажи мне, что ты собираешься делать, когда приедешь в Алейн?
― Штраф за тебя отдать, ― буркнул Жан.
― Нет, ты меня не понял, монами! Что ты собираешься делать после?
― Узнаю, не написал ли прево еще песен, которые можно будет зимой выучить? Затем, проедусь по нашим Королевствам.
― А в ноябре появишься во Фладюоне?
― Что за вопрос, прохвост? Я не пропущу турнир миннезингеров и менестрелей.
― Понятно. И Пьер будет с тобой?
― Да.
― Ясно.
Такой лаконичности от Рожера, Жан очень давно не слышал. После всех приключений, что им выпало, немногословность казалось весьма странной, даже подозрительной. Музыкант отложил лютню и недоверчиво покосился на погрустневшего актера, а не замышляет ли прохвост очередной шутки? Рожер опустив глаза, мирно покачивался. Иногда он понимал голубые очи к дырам в тенте и бубнил что-то о том, что ему их будет не хватать, ведь их залатают. Уныние не покидало лицо актера. Даже Жан был растроган. Такие печальные образы он описывал, когда играл баллады о героях, страдающих из-за любви, из-за долгой разлуки.
― Скука… ― отчетливо проговорил Рожер и тяжело вздохнул.
― А ты что собираешься делать? ― спросил Жан, чувствуя, что необходимо срочно вернуть актера в нормальное для него состояние. Когда тот шутит, подначивает, широко улыбается, хвастается несуществующими подвигами и любовными похождениями, время в пути быстрее проходит.
― Не знаю. Может, к прево на службу поступлю, буду в карауле ходить.
«Караул!» ― мысленно возопил Жан. Уныние запало в душу Рожера сильнее, чем предполагал музыкант. Музыкант хотел что-то сказать, но его сбили крики снаружи. Пьер остановил повозку у обочины Тракта, уступая дорогу. К удивлению Жана, первым из повозки выскочил Рожер в расписных штанах, босиком.
Поравнявшись с ними, всадники остановились. Знамен, ни Рожер, ни Жан, ни Пьер не знали. Рисунок видели, но где, припомнить уже не смогли.
― Кто такие?! ― спросил рыжий человек в лиловом плаще. Актеру он кого-то напомнил, но сходства до того было мало, что он мог и ошибаться, поэтому, входя в очередную роль, вымолвил:
― А у тебя какие права в Эль’ейских Королевствах, чтобы спрашивать?
Всадник привстал стременах и открыл было рот, указать актеру, кто он такой, но сел, что это ничего не даст. Прошло время, когда воин мог любого вывернуть на изнанку.
― Ты прав, я не могу тебе указать, что делать. Но ответь, какие новости вы везете?
― О, мессир, ― начал Рожер. ― Вы и представить не способны! Несколько часов назад чуть не началась война между гиттами и эль’еями. И где вы думаете? Во Фладюоне! Мне прискорбно говорить вам эти вещи, мессир, но, увы, к битве вы не поспеете, как бы не спешили. Сначала я видел самого комта Анри и пленных лучников графа Клеетеппих, потом пришли рыцари-монахи и что вы думаете? Была битва? Как бы не так, мессир! Один из монахов, самый главный, примирил всех и к реке отправил. Но я остался, с холма наблюдал. Прилетел самый ужасный Дракон, которого я видел в жизни… по правде сказать, это был первый увиденный мною дракон, но я знаю, что он был самый ужасный. И тогда главный рыцарь-монах поверг его мечом. Клянусь святым Григорием, я лично видел две чешуйки и зуб дракона! Пусть мне глаза вырвут, если я соврал!
Всадник покачал головой, явно не доверяя словам босоногого актера.
― Фладюон, говоришь? И как там оказался дракон? Еще больше меня смущает, что сам Рене Густав де Шато-Сале бился с ним.
― Дракона как раз и вызвал маг…
― Зачем тогда ему было нужно убивать того, кого он вызвал?
― Так злой маг - Рене Густав - мертв, почти месяц уже прошел.
― А кто бился? Новый гроссмейстер магов или Ордена святого Григория Мароненрохского? Ты сам видишь, что твои вести лживы…
― Гроссмейстер святого Ордена некромантов! ― горделиво выпалил Рожер.
― Врешь, собака! Орден распущен!
― Это ты не знаешь! Я лично все видел!
― И кто же этот богохульник, возродивший орден?
― Святой Дитрих Некромант – гроссмейстер Ордена святого Печольда Немертвого, помазанник Божий и Победитель Дракона! Великий воин Слова и Хранитель меча, не познавшего крови! Его охраняет сама святая Марианна и в его речами говорит сам святой пророк Антоний! Хотя изредка, ― актер понизил голос, ― можно услышать и Трифона. У него дар…
― Довольно. Я знаю Дитриха Тильке, носящего фамилию Шварцфухс, и прозванного Некромантом!
― Я же говорю – он знаменитость! А еще, я знаю, что если его убить, за него отомстит сам Рыжий Таракан!
― Подойди.
Всадник спешился. Он был высок и силен. В седле, воин казался даже менее величественным, чем сейчас, когда стоял на своих двух. Рожер подошел, глянув, что меч остался в ножнах, притороченных к седлу. Но у него может быть еще кинжал, поэтому актер был внимателен. Воин наклонился и шепнул ему на ухо:
― Ты болтлив, это плохо. Если кому скажешь, тебе никто не поможет, даже Дитрих. Я – Рыжий Таракан.
Рожер отскочил, как ошпаренный. Однако, взяв себя в руки, успокоился. Не каждый год ему выпадает познакомиться с теми, кого знают за пределами Империи Гиттов. А тут столько людей: Дитрих, Смерть, Лютвин фон Ульрихбург, Рене Густав, комт Анри, даже летров видел, - и один дракон – Батачихан.
Воин в лиловом плаще заговорил вслух:
― Я проверю твои слова. Но ответь еще на один вопрос: ты знаешь Никласа…
― Это ящерицу, которая ядовитым дыханием стращает сердца порядочных гиттов, заставляя их взбунтоваться против кайзера? Нет, лично с ним не встречался.
― И кто же тебе об этом рассказал?
― Это второй вопрос, но как тут не ответить, коли у него скоро свадьба: Лютвин Второй Честный. Раньше, он был Братоненавистником, но сами паладины назвали его Честным. Он в честном бою пощадил одного, поэтому его даже могли назвать и Милосердным, хотя «Честный» ему больше идет. Странно, что вы, мессир, не знаете. Хотя не мудрено, у гиттов много чего случилось. Вам бы поспешить, может, и на свадьбу успеете.
Рыжий воин взобрался на лошадь, затем повернулся и поблагодарил актера. Рожер поклонился, и даже рассмеялся, он его так заболтал, что он даже не спросил его имени, а Моргретта говорила…
― Да, кстати, как тебя зовут? ― спросил всадник.
― Э-э… У меня нет имени, так случилось, что родители мои умерли при мои родах, оба родителя. Вы меня простите, но меня так никто не назвал, а потом…
― Довольно врать. Я понял, что она с Дитрихом.
― Да, а то как же, она же поклялась святой Марианной… ой…
― Живи! ― скомандовал всадник и пустил свое небольшое войско вперед по Тракту.
Жан успел спросить у последнего, как зовут воина в лиловом плаще, с который говорил его друг. Всадник усмехнулся:
― А то не знаешь? Это же сам Кайзер Империи Гиттов: Родегер фон Ульрихбург!
Он догнал остальных и через несколько минут, как и все скрылся за бугром.
Лишь музыкант повернулся, актер налетел на него с объятиями и закричал в ухо:
― Монами! Я великий актер, а великим актерам нужна большая сцена! Великие актеры всегда получают один из главных ролей! И теперь у меня будет такая роль! Вселенская Роль! Я великий актер! И ты, монами, не сможешь меня остановить! Я принесу тебе такой сюжет, чтобы ты сочинил балладу, что тебе и во сне не снилось! Я наконец решил, монами, что я буду делать!
― И что же? ― спросил Жан ле-Люф, отрывая от себя Рожера.
― Только расплачусь в прево, сразу обратно, в Империю, на поиски приключений!
― Феньедор!
― О как ты, монами, имеет мочь сомневаться в моих словах, в словах того, с кем говорил сам…
― Кайзер Родегер.
― Кто?! Брат Лютвина и Никласа?
― Именно, прохвост. Именно.
― О, Единый Бог, я благодарен тебе за столь щедрую мысль! ― воскликнул актер.
― Охрани меня святая Марианна от мыслей Рожера! ― взмолился музыкант.
― Как ты, монами, не понимаешь?! Трагедия только начинается! Мы не учли трех братьев. Мы думали лишь о Дитрихе. Они все на этой сцене перед Господом, все связаны одним предназначением! Вспомни же окончание баллады о медальонах Всецарствия!
Жан зачитал по памяти:

Когда Орел власть в руки стянет,
Буревестник призовет сирен!
Даже Честный Лев степенным станет;
К Скорпиону с ядом смерть заглянет!
Но Тот, кто дерзок и смирен,
В ликах двух узнает тлен.

― Теперь ты понимаешь, монами, кто-то должен сказать окончание баллады Дитриху. Я ему скажу! А после, если выживу, перескажу тебе все, что нового узнал!
― Феньедор!


КОНЕЦ


Некромант: клинок двойника
Фэнтези роман

«Клинок двойника» продолжает сюжет первой книги «Медальоны Всецарствия». Тримирье: 1175-ый год. В Мире Мертвых, после поражения Батачихана, падший Архангел Светозар посылает в Мир Живых Трифона, освободившегося от власти пороков – дочерей Тьмы. В Мире Живых Дитрих Некромант узнает, что со смертью Батачихана нарушено равновесие, но никаких трагедий не случилось. Это означало, что в мире появилась новая злая сила. А на фоне этого Никлас, верховный советник Главной Торговой Гильдии, продолжает добиваться власти. И первым его шагом стала помолвка с дочерью очень влиятельного герцога в Мароненрохе. Дитрих неволей связан и с этим…
Сможет ли Некромант найти Трифона, не нарушив равновесие и памятуя слова в книге Иова "Доселе дойдешь и не перейдешь"?
И что несут в себе мечи «Диетриж» и «Раухеншверт»?


Скажи: меч, меч наострен и вычищен
Книга пророка Иезекииль 21:9

Послан на вас меч, - и кто отклонит его?
3-я книга Ездры (неканоническая) 16:3

И стал его бессмыслен взгляд,
И мед преобразился в яд,
И тучей день затмился:
Так тяжко он томился.
«Бедный Генрих», Гартман фон Ауэ


Сообщение отредактировал Дени де Сен-Дени - 9-01-2008, 16:56