Рассказики, Жду тапок

[Джин Ищущий Свет >>>]

А о рыцарских доспехах, конечно, вспомнить не было возможности?

[Bookworm >>>]

Он оказался просто напичканным маленькими металлическими кольцами! И все эти кольца оказались у меня во рту! При более близком рассмотрении выяснилось, что эти кольца некогда составляли одну-единственную тряпку.

Эта цитата мне больше о рыцарях нопоминает, хоть тут и кольчуга.

Один раз даже встретился человек в прочном, как черепаха, панцире, но его я бросил. Такого есть – себе дороже.
К тому же он давно протух, а я падаль не ем.

Еще и протух! Только труп в гробу... Хотя, конечно, это может просто рыцарь давно не мылся, тут я спорить не могу

[Джин Ищущий Свет >>>]

Скорее всего он просто давно утонул. В пластинчатом доспехе как-то не очень поплаваешь.

[Аэлла >>>]

Мне понравились "Печать" и "Всего лишь игра". Особенно последний. А про карты чего-нибудь в этом роде нет? Просто там индивидуальностей больше. Какая дама при виде козырного короля ему на шею кинется (червовая), какая мстительно ухмыльнется и начнет доставать кинжал из-под корсажа( пиковая или трефовая), какая.... С вальтами тоже много чего придумать можно.

[Vetra >>>]

Про карты ничего нет. Честно говоря, недавно перечитала "Игру" и поняла, какое это... м-да. Опять же, идея не новая... Даже залежавшаяся.

Вот еще один, попытка написать монолог. Получилось сложно, нудно... странно.

Настоящий друг

Знаешь, мой друг...
(с) Тэм Гринхилл

Ты помнишь меня? Меня, твоего друга? С которым ты сражался бок о бок столько лет? Помнишь? Помнишь, дурак?
Не знаю, как ты, а я помню. Все. И то, как ты пришел в армию, имея при себе лишь полудохлого коня. Я тогда копал яму вместе с другими гордыми юнцами и не слишком-то обратил на тебя внимание. Да и потом тоже. Ведь ты был совсем новичком, а я отслужил на целый месяц больше. Смешно? А как же. Только я почему-то был горд этим...
А еще я помню, как ты смеялся надо мной, когда мы, прыщавые и гордые юнцы, боролись перед капралами. Дураки мы были, верно? Не знали ни о чем. Это сейчас, десять лет спустя, можно понять, что правильно, что неправильно, а тогда... Тогда мы об этом как-то не задумывались.
Я помню, как ты назвал меня менестрелем. Да уж, менестрель... Не слышал ты настоящих менестрелей, дворянский ублюдок. Только деревенских да тех, что в армию заезжали, да и тех редко. Иначе бы не называл меня менестрелем. Хотя чего уж? Я был не в обиде.
Я был в обиде за другое. За то что ты, выкормыш дьявола, предал нас! А как еще это назвать? Ведь мы спасли тебя тогда. Помнишь, как ты мучился на дыбе, когда наш отряд ворвался в тюрьму? Помнишь?! А ты... Ты даже не поблагодарил нас. Только молча смотрел куда-то вверх и пытался пошевелить руками. А я-то, дурак, думал, что это временно, что это пройдет, поддерживал тебя, не давал упасть. Это ты помнишь, сволочь?!
А, кого я спрашиваю. Тебя ведь нет, ты ушел. Я прекрасно помню все, до последнего проклятого камушка на этой проклятой тропинке под этим проклятым солнцем! Помню, как ты встал на этой развилке и повернулся ко мне. Помню твои слова! Как ты сказал тогда: "Это не моя война. Я... устал. Понимаешь? Устал от этой войны. Я ухожу". И начал рассказывать о своем доме, который лежит за хребтом, о море, не окрашенном кровью, о спокойных тихих лугах... Много ты тогда сказал. А я не слишком-то слушал, лишь смотрел в твои глаза. После плена они у тебя стали совсем другими. Прозрачными, как вода и пронизывающими. Нечеловеческими. Знаешь, я, сколько не пытаюсь, никак не могу забыть это.
Вот скажи, зачем? Зачем ты ушел? Что тебе не нравилось? Многие попадают в плен, многих пытают... тебе повезло, тебя освободили. А ты почему-то решил, что ты отличаешься от всех нас. Как там я обозвал тебя? Предатель? Или хуже? На менестреля я тогда, наверное, походил мало...
Но это было давно. Я с тех пор многое пережил. Меня, как ни странно, тоже брали в плен. Два раза. В первый раз повезло - удалось бежать самому, без помощи товарищей. А вот во второй... За это время я успел стать важной персоной, шпионом, которого выгоднее перевербовать, чем убить. Вот только перевербовывать пришлось долго и жестоко. Все повторилось, как и с тобой. Только теперь в пьесе главная роль была моя.
Как и тебя, меня выручили не сразу. Сначала палачи заставляли глядеть на корчащихся в огне людей, на умирающих женщин и детей, на их трупы... на святые иконы, загаженные этими вероотступниками! Не знаю, может быть, так было и с тобой. И знаешь что? Каждую ночь меня бросали обратно, и я задумывался, зачем вообще вступил в войну. И никак не мог понять этого. Добыча, девки, - даже слава! - все это не влекло меня никогда, так зачем? Каждую ночь меня мучили кошмары. Я переигрывал свою жизнь заново, пытался представить, как бы она прошла без войны. Без этого кошмарного десятилетия. Без смертей... И знаешь, без войны было бы гораздо лучше.
Помнишь, я не раз спрашивал, как тогда было? А ты молчал. Понимаю. Потому что рассказывать про это сил нет. Да и слов не хватит, чтобы выразить все чувства от пыток, от чумы, проникнувшей в замок, когда мои сокамерники мучились от жара и все равно протягивали мне свои одеяла... "Нам это уже не нужно", - говорили они. И улыбались, веря, что моя жизнь важнее. Нет таких слов, чтобы передать все это. И не будет никогда.
А ведь война была не моя. Вмешались в нее два молодых обалдуя, мечтая о карьере наемника. Один поумнел быстро, а другой нет. И только когда оставшийся обалдуй увидел, что такое настоящая война, он понял, что к чему...
Меня освободили гораздо позднее. Как раз когда палачи поняли, что вид пытаемых товарищей ничего не даст и решили воздействовать, так сказать, лично. Не успели. Я помню, как болт воткнулся в шею их главному, не знаю, как его называют. Может, Верховный Палач? Или Мастер? Неважно. Главное, что стрела вышла у него ровнехонько из-под подбородка, а я смотрел на это и ничего не чувствовал. Слишком хотелось пить, чтобы чувствовать.
Потом я подал в отставку. Ну да, глупо. Командир меня даже не отговаривал - небось, опасался, что меня все-таки переманили. Ну и пусть с ним. Вот то, что было после освобождения, я помню очень плохо. Даже почти ничего. Пришел в себя, только когда конь забрел в болото. А посмотрев наверх, я увидел этот хребет. И солнце над ним.
Знаешь, вдруг стало так легко... Ты помнишь, как я таращился на тебя, пока мы поднимались сюда? Как на сумасшедшего, верно? А вот теперь сам таким сумасшедшим стал. И ничуть в этом не раскаиваюсь.
И вот теперь стою ровнехонько на том месте, где стоял ты. И собираюсь поступить, как поступил ты. Интересно, как бы на это сказали настоящие менестрели? "Друг ушел вслед за другом"? Или "Лишь пройдя сквозь горнило войны, они очистили свой разум"? Я не знаю, никогда не увлекался столь красивыми и звонкими словами. Зря ты назвал меня менестрелем. Зря.
Я смотрю назад, за спину. На свою прежнюю жизнь. Наверное, я должен размышлять о переломе в своей судьбе, о том, что все меняется... О дезертирстве, о войне, тянущейся уже десять лет без каких-либо изменений. А я думаю, что в сапоги неудобные и что неплохо было бы на той стороне завалиться в трактир. И еще я уверен, что ты там будешь. Что ты все еще ждешь меня, дурного боевого менестреля, чтобы отправиться в путь вместе. Как ждал все эти десять лет, несмотря на наше далеко не мирное расставание.
Я уверен в этом. В конце концов, разве не для этого существуют друзья?

[Vetra >>>]

Кто-то видит весну радостной, полной зарождающейся жизни. А я... я вижу ее такой, потому что живу в городе, и другую весну отыскать не могу.

Весна

Эта пленка везде. Черная корка асфальта, тающий серый снег, грязная вода луж и ручьев – все покрыто тонкой обманчиво-красивой пленочкой, а особенно много ее на луже, что издыхающим зверем разлеглась посреди двора. Эта пленка не движется под ветром, не течет вместе с водой, а только ждет. Это она умеет делать.
Вот по асфальту торопливо идет девушка. Двигается неуверенно: мешают туфельки с высокими каблучками. "Цок, цок, цок", - стучат каблучки. Девушка замечает пленку, но не решается прыгать, а обреченно шагает прямо по ней. Через какой-то пяток шагов – чистый асфальт. Становится видно, как тянется за девушкой цепочка уродливых, белесых, с радужным отливом, следов. Они не тают на солнце, как это произошло бы с водой, а остаются на асфальте, делая его еще более чужеродным.
Цок. Цок. Цок. Следы на асфальте.
Девушка торопится и не замечает кошки, почти наступив на нее. Грязное, ослабевшее от старости животное с трудом избегает острых каблучков и не разбирая дороги бежит по белесому асфальту. Запоздало чувствует что-то, пробует вернуться назад… Поздно! Уродливая радужная пленка пачкает мохнатые лапки, а потом, когда кошка останавливается, чтобы умыться – красивую пушистую шерстку. Животное чувствует неприятный привкус на языке, но откуда он – не понимает.
Лужа, покрытая пленкой, лениво колышется под порывами ветра, словно выброшенная на берег медуза, уже давно погибшая и начинающая иссыхать.
Кошка продолжает свой путь и натыкается на стайку воробьев. Они купаются в ручье, наслаждаясь прохладной водой и не замечая, что вода мутная, коричневого цвета, что течет она из грязной лужи, что ее покрывает грязная радужная корка, которая не течет вместе с водой, но покрывает собой весь ручей, неопрятными комочками оседает на коричневых перышках и полупрозрачных коготках. Только один воробей, покрытый особенно густым слоем белесой грязи, не радуется весне, а сидит, нахохлившись. Заметив кошку, птицы взлетают – но не этот. Он смотрит на хищницу остекленевшим взглядом, а та пробегает мимо, не обращая внимания на него. А тонкая, почти прозрачная радужная пленка продолжает оседать на лапках птички. Воробей поднимает голову и провожает стайку угасающим взглядом.
Воробьи не улетают далеко, садятся уже около соседнего забора, но тут же испуганно взлетают, услышав шорох под землей. Из узкой щели, почти забитой грязью, вылезает тощая лохматая собака с отвисшими от молока сосками. Молоко некому пить – последний щенок так слаб, что не может даже пошевелиться, а остальные четверо, родившиеся зимой, в неудачное и неправильное время, вызванное теплом города, погибли еще раньше, один за другим. Этот, последний, даже не похож на собаку – грязный, растрепанный и тощий, с текущими глазами. От по-детски короткой шерстки разит болезнью. Собака знает об этом, но причина слабости щенков ей неизвестна, да и не может быть известна. Пошатываясь, она подходит к единственному в округе источнику воды - луже, - делает несколько судорожных глотков и возвращается к щенку. Прозрачная пленка остается на ее лапах и морде, уродливые радужные следы тянутся к логову.
Собака идет медленно, и на нее едва не натыкается мальчик. В руках у мальчика – кораблик, сделанный из дерева и бумаги долгими зимними вечерами. Не слушая маму, он пускается кораблик в первое плаванье по глубокой и широкой луже. Суденышку удается доплыть до вытекающего из "моря" ручейку, и лишь тогда он опрокидывается. Тонкая белесая пленка обволакивает вырезанный из дощечки корпус, оседает на снастях-нитках, впитывается в белые бумажные паруса. Теперь они уже не белые, а грязно-серые, с неприятными разводами. Мама больше не разрешает прикасаться к кораблику, но мальчик все равно останавливается и долго, очень долго смотрит на опрокинутое судно.
Но они еще кого-то ждут. Цок, цок, цок – и из-за угла появляется девушка. Ее туфельки на высоких, совсем не подходящих мокрой городской погоде каблучках, отбивают по асфальту торопливый марш. Брезгливо сморщившись, она переходит запачканный пленкой асфальт, аккуратно огибает лужу и присоединяется к мальчику и его маме. Дальше они идут вместе, и совсем рядом тянется три цепочки белесых, почти прозрачных следов.
Огромная лужа, покрытая пленкой, дрожит от ветра, а в нее бегут все новые и новые ручьи. Некоторые из них чисты, но лишь некоторые. Большинству пришлось преодолеть долгую дорогу на пути к луже, дорогу через автомобильные колеса, ноги людей и лапы собак. И все, что отдает им тающий снег, что получают они от людей, ручьи сохраняют и относят в лужу.
Сосульки на крышах начали плакать, роняя вниз драгоценные чистые слезы, которые, соприкоснувшись с асфальтом, немедленно покрываются тонкой радужной пленкой.
В город приходит весна.

[Реоркс >>>]

Почитал не всё, три первых, однако соглашусь с общим мнением, очень хорошо.

Я тоже иногда пишу для удовольствия, но одного желания маловато, а стимулов к этому нет, поэтому все реже мне интересно доверять свою мысль печати. А ты молодец не теряешь интерес, продолжай. Тапками кидать не будем))

[Vetra >>>]

Спасибо) Правда, сейчас получается мало печатать - конец года скоро, экзамены... Музу не просто это оглушает - из пулемета расстреливает. Правда, что-то она все-таки карябает))