Здравствуйте Гость ( Вход | Регистрация )

Тема закрыта Новая тема | Создать опрос

> Рассказы, очерки, повести...

Rianna >>>
post #41, отправлено 10-04-2009, 16:29


Сакиб-аль-ма
*******

Сообщений: 2472
Откуда: Небесное море
Пол:женский

Мётвой(-) и живой(+) воды: 3559

Очерк.
Запах боли.

Этот запах... Он преследует неотступно. Я помню его смутно, и ничего хорошего он не предвещает. Он крадёт мой покой, я только и думаю что о нём. Каждую минуту.
На улице вязко и сыро. На высохшую землю вновь опустился десятисантиметровый снежный покров, и теперь весеннее солнце яростно плавит его, смешивая с грязью и отбросами. Рыхлые, бесформенные барханы дыбятся по обочинам разбитых дорог. Из-под колёс каждого проезжающего автомобиля веером летят тёплые коричневые брызги.
Я тяну за толстую ручку двустворчатой двери и попадаю в иной мир.
В зубной поликлинике тихо. Здесь всегда царит мёртвая тишина, прерываемая лишь жужжанием бормашинки да стуком шприца о дно мусорного ведра. Молчание - вот тот священный обет, который объединяет все эти бледные фигуры, сжавшиеся в комок вдоль матово-голубых стен. Ибо в этой цитадели правит боль. И страх.
- Без бахил нильзя! - надрывается седая пенсионерка с «химией».
Надменная гардеробщица брезгливо принимает куртку и стучит жестяной биркой о деревянную стойку.
Воистину, лишь здешний персонал не чует этот запах. Они давно привыкли, для них он смешался с миллионами других, и выделить какой-то определённый теперь невозможно.
Но я слышу его. Чувствую. Я вздрагиваю от цепких маленьких коготков, которые впиваются в мой позвоночник требовательно и жестоко.
Сердце суматошно колотится, когда я поднимаюсь на второй этаж. Пальцы левой руки непроизвольно сжимают кожаный ремень сумки. Я всё думаю о том, почему же здесь такие гладкие мраморные ступени и тёплые наощупь деревянные перила. Наверное, всё-таки для того, чтобы не пропускать этот острый запах. Но ему всё равно. Он волнами исходит от плиточных стен.
Пациенты съёжились на узких кушетках. Многие пропустили ладони между колен, выдавая себя: им здесь очень некомфортно. Они, скорее, бы согласились, чтобы их окатил из лужи проезжающий автомобиль, чем сидеть здесь скорченными и беспомощными. Кто-то поднимает глаза, и я вижу, как в них плещется ужас. Но плакать нельзя. Ты же взрослый.
Мёртвую тишину разрывает монотонное «жжжжшшшш» бормашинки. Кто-то морщится, кто-то хватается за раздутую щёку, кто-то вздыхает и закрывает глаза. Остальные звуки беспомощно вязнут в этом лабиринте, насквозь пропахшем камфарой и новокаином. Не слышно гудков автомобилей, шума колёс по снежной каше и голосов людей. Ни-че-го. Молчание. Молчание... Много ли наговоришь, когда от любого движения челюсть взрывается острой, как бритва, болью, и перед глазами разверзается огненная бездна? Много ли скажешь, с каменной челюстью, онемевшей от анальгетика? Молчание...
Свист бормашинки замирает, и тишина сдавливает напуганное сердце, заставляя его стучаться всё быстрее. Кровь гулко ухает в ушах, отдаваясь эхом в висках и пальцах.
«Не надо... Мне так хорошо здесь, в тупике сумрачного коридора...»
Деревянная дверь с золочёной ручкой открывается. На мраморный пол копьём судьбы падает жёлтый треугольник света.
Громом звучит заученная фраза:
- Заходите.
Отчаявшийся мозг посылает сигнал, негнущиеся ноги распрямляются и несут меня вперёд. Вперёд, к этому свету в конце тоннеля. Я отвожу глаза. Стараюсь не видеть орудия пыток, разложенные на подставке, готовые терзать и алчущие стонов.
И когда я погружаюсь в мученическое кресло, всё плачущее от чужой боли, я понимаю, что этот запах настиг меня. Он впивается в мозг раскалёнными клещами, и я не вижу ничего, кроме ослепительно-белого пламени, ревущего перед глазами. Я узнаю этот запах. Так может пахнуть только страх!..


--------------------
ПРОЗА 2010: ТВОРИ, УЧАСТВУЙ, ЖГИ!
Он вообще не любил жизнь. Она платила ему той же монетой(с)
Сочинитель.ру
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Marian
post #42, отправлено 11-04-2009, 4:36


Unregistered






"Нет золота в серых горах!". Анджей Сапковский. Гляньте как-нибудь))
Это я про роман.

Сообщение отредактировал Marian - 11-04-2009, 4:37
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
amyki >>>
post #43, отправлено 11-04-2009, 7:24


Младший помощник искателя философского камня
***

Сообщений: 184
Пол:женский

найдено камней: 1912

Ри, дорогая, где новый роман?.. Мне осталось дочитать только половину 8 главы. Я уже тебе такую рецензию готовила.. а все уже исчезло((


--------------------

Программист - индивидуум, потерпевший достаточно много неудач в нормальных профессиях, чтобы стать специалистом в области программной инженерии.
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Rianna >>>
post #44, отправлено 11-04-2009, 11:42


Сакиб-аль-ма
*******

Сообщений: 2472
Откуда: Небесное море
Пол:женский

Мётвой(-) и живой(+) воды: 3559

amyki, всё, разобралась... smile.gif Я 8 главу кинула. Решал в новой теме выкладывать помаленьку - многие читать просто не успевают...
Marian
Цитата
"Нет золота в серых горах!". Анджей Сапковский. Гляньте как-нибудь))
Это я про роман.

Ничего не понимаю. А можно не намёками, а полными предложениями, как во втором классе? confused1.gif Что Вы сказать-то хотели? Посоветовать прочесть роман пана Анджея? Но опять же с какой целью? Просто так? Тогда зачем именно в этой теме? Если не просто так, то напишите, будьте так любезны, какое имеет отношение роман пана Анджея к моему роману, куски которого я здесь выкладывала? blink.gif Или это к очерку? Или к потоку сознания? Или вообще к "Малуму"? Я в замешательстве...
Куски первого романа я удалила по многим причинам: его уже все, кто могли, прочитал и откомментировал. Первая глава нового романа - "Улыбка бога" лежит в новой теме - "Улыбка бога". Я эту старую тему вообще удалить хотела, да вот просто очерк сюда вчера кинула...

Сообщение отредактировал Rianna - 11-04-2009, 13:58


--------------------
ПРОЗА 2010: ТВОРИ, УЧАСТВУЙ, ЖГИ!
Он вообще не любил жизнь. Она платила ему той же монетой(с)
Сочинитель.ру
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Marian
post #45, отправлено 12-04-2009, 11:47


Unregistered






Это не роман. Это публицистика. Весьма ехидная (это же пан Анджей). На тему фэнтези как жанра.
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Rianna >>>
post #46, отправлено 12-04-2009, 13:06


Сакиб-аль-ма
*******

Сообщений: 2472
Откуда: Небесное море
Пол:женский

Мётвой(-) и живой(+) воды: 3559

Marian
повторяю во второй раз:

Цитата
Ничего не понимаю. А можно не намёками, а полными предложениями, как во втором классе?  Что Вы сказать-то хотели? Посоветовать прочесть не роман пана Анджея? Но опять же с какой целью? Просто так? Тогда зачем именно в этой теме? Если не просто так, то напишите, будьте так любезны, какое имеет отношение роман пана Анджея к моему роману, куски которого я здесь выкладывала?  Или это к очерку? Или к потоку сознания? Или вообще к "Малуму"? Я в замешательстве...


--------------------
ПРОЗА 2010: ТВОРИ, УЧАСТВУЙ, ЖГИ!
Он вообще не любил жизнь. Она платила ему той же монетой(с)
Сочинитель.ру
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
amyki >>>
post #47, отправлено 13-04-2009, 4:24


Младший помощник искателя философского камня
***

Сообщений: 184
Пол:женский

найдено камней: 1912

Немного отмечусь и тут.

Малум

Ри, дорогая, Малум я прочитала еще давно, но как-то не успела отписать, да и не нашлось что-то стоящего сказать. Сейчас перечитала второй раз, и слова подобрались сами собой.

Самое главное, что стоит сказать - интересно, но мало. Правда мало, для такого масштаба задумки и идеи, слишком мало пространства, незаконченно. Надо продолжать и разворачивать в нечто большое, никак не уложится это в миниатюру, потому что скрыт смысл, скрыта идея, не раскрыт персонаж. С другой стороны, хаха, приступ весенний мигрени и не до такого зла человека может довести, но если серьезно, замах был изначально на нечто большое, а ты так резко все прерываешь, да и еще на самом интересном месте. Мне понравилось название - малум, и связь с детством. Ох, психоаналитики всегда ищут связь с детством )) Если будет время и будет желание, я считаю, что данный кусочек может стать чем-то гораздо большим и заслуживающим внимание.

Запах боли.

Ахаха, если честно, никто наверно за всю мою жизнь так ярко и точно не описал посещение стоматолога. Браво. Страшнее любого леденящего душу триллера. ))

И немного кусочков, конечно, возможно с излишней придирчивостью, за что заранее прошу меня простить.

На высохшую землю вновь опустился десятисантиметровый снежный покров, и теперь весеннее солнце яростно плавит его, смешивая с грязью и отбросами.
Отгадай, что мне здесь не нравится? Правильно - слово десятисантиметровый. Знаешь, если честно я немного не люблю, когда в таких описаниях присутствует количественные признаки, они как-то грубовато и неуместно смотреться среди своих собратьев - эпитетов.

Они, скорее, бы согласились, чтобы их окатил из лужи проезжающий автомобиль, чем сидеть здесь скорченными и беспомощными.
Что-то напутано с запятыми.

Кто-то поднимает глаза, и я вижу, как в них плещется ужас.
Может, стоит найти синоним слову плещется... Хотя даже не знаю, может быть и так оставить. Но я споткнулась при чтении об это слово.

И в общих чертах, вроде бы все. И относительно впечатления, я уже почти все сказала. Ты умничка, тебе удалось описать очень красочно, подметить неестественную холодность стен, естественную надменность и озлобленность гардеробщиц, и ладони между коленок оцепеневших посетителей. Браво, я впечатлена. ))


--------------------

Программист - индивидуум, потерпевший достаточно много неудач в нормальных профессиях, чтобы стать специалистом в области программной инженерии.
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Rianna >>>
post #48, отправлено 13-04-2009, 15:39


Сакиб-аль-ма
*******

Сообщений: 2472
Откуда: Небесное море
Пол:женский

Мётвой(-) и живой(+) воды: 3559

amyki, спасибо, что заходишь, ясная весенняя девушка! И несёшь с собой свет и тепло... Ещё раз с днём рождения! beer.gif

Насчёт "Малума" согласна - да, здесь я пыталась уложиться в количество знаков, поэтому и не вышло выявить улики, ясно указывающие на Андрея. Ну, ничего, посмотрим, доработаем.

"Запах боли."
10см - да, верно, надо убрать, вернее, заменить. smile.gif

А если так:
Они скорее бы согласились, чтобы их окатил из лужи проезжающий автомобиль, чем сидеть здесь скорченными и беспомощными. ?

Кто-то поднимает глаза, и я вижу, как в них плещется ужас.
Блин... облазала все словари, не могу синоним подобрать... sad.gif А что именно не нравится? Само слово или его сочетание со словом "страх"?

Сообщение отредактировал Rianna - 13-04-2009, 15:40


--------------------
ПРОЗА 2010: ТВОРИ, УЧАСТВУЙ, ЖГИ!
Он вообще не любил жизнь. Она платила ему той же монетой(с)
Сочинитель.ру
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Rianna >>>
post #49, отправлено 16-04-2009, 14:33


Сакиб-аль-ма
*******

Сообщений: 2472
Откуда: Небесное море
Пол:женский

Мётвой(-) и живой(+) воды: 3559

К удалённому роману. Раденор, сын Элланора. Остальных главных героев нарисовать не получилось - руки кривые и фантазии нет. sad.gif

Присоединённые файлы
Присоединённый файл  _____3.jpg ( 24.77кб ) Кол-во скачиваний: 266


--------------------
ПРОЗА 2010: ТВОРИ, УЧАСТВУЙ, ЖГИ!
Он вообще не любил жизнь. Она платила ему той же монетой(с)
Сочинитель.ру
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Rianna >>>
post #50, отправлено 29-05-2009, 23:04


Сакиб-аль-ма
*******

Сообщений: 2472
Откуда: Небесное море
Пол:женский

Мётвой(-) и живой(+) воды: 3559

А кто соскучился по Человку Дождя? Рассказ-местами поток сознания. Набор букв, если хотите...

Что скрывает дождь.

Однако, какие холодные пальцы... Пальцы... Надо же... Не отогреть даже поцелуями. Молча отступаю, погрузившись в заботливые объятья мягкой обивки. Наблюдаю.
Небо который день сыплет мокрым снегом. Липкие комья гроздьями падают, глухо шлёпая о дребезжащее стекло и каменный подоконник. Нежадный гость снимает промокший плащ и стряхивает тающие ошмётки, которые разлетаются по всей гостиной. Некоторые залетают в камин и, погибая там, громко шипят. Длинные пόлы исходят белым паром, но не успевают просохнуть до конца: владелец набрасывает макинтош на широкие лосиные рога и мрачно падает в глубокое кресло. Молчит, угрюмо созерцая изгвазданные носки лаковых туфель. Молчу и я: так не хочется осквернять тишину голосами или музыкой.
Вечно является, как снег на голову. Что ему нужно на этот раз?
На низком столике дымится пара свежих чашек кофе. Леопольд оставил их здесь мгновение назад, будто зная, что я ожидаю гостя. Надо же, гостя... Как он узнаёт о том, кого нет?.. Мой дворецкий вообще весьма странная личность: плешивый вдовец пятидесяти лет с сильным польским акцентом и массивным перстнем с фальшивым рубином на среднем пальце, на прикроватной тумбочке неизменные «Кентерберийские рассказы» в жёлтой обложке. Вечно подтянут, узкие губы над обвислым подбородком брезгливо поджаты, за спиной имбирный шлейф «Па-де-Кале». Всегда обо всём осведомлён, порой даже чересчур. Не удивлюсь, если он голубой. Сейчас он глухо кашляет в своей комнате слева по коридору – подхватил-таки простуду, сгребая листья с террасы в такую непогоду.
Горьковато-бархатный кофейный аромат стелется вдоль ворсистого рдяного ковра, поднимаясь к высокому потолку. Поленья потрескивают, вызывая новый всплеск огня. Жёлтое пламя выхватывает из промозглой осенней темноты двух молчальников в креслах. Стены наклонились этюдами Реми с мрачными пейзажами старого аббатства – все портреты пришлось перевесить в длинную галерею, подальше от гостиной и буравящих родственных глаз вопреки гнусавым протестам Леопольда: «традиции – краеугольный камень родового замка». Ветер злобно завывает в дымоходе и яростно треплет алые языки, сквозняк с аппетитом покусывает лодыжки холодом. Машинально подвигаю ноги ближе к млеющему теплу. Вспыхнув ворохом искр, обгорелая головешка осыпается в пепел. Нужно подбросить свежих поленьев, но... лень... разморило терпким теплом. Ноги приятно ноют от прогулки по старой деревенской дороге, глаза дрёмотно отяжелели, а о том, чтобы опрометчиво вылезти из уютного кресла и речи быть не может.
Гость, наконец, не выдерживает и, наклонившись, перебрасывает пару берёзовых чурок из горки в камин. Длинные пепельные космы плачут холодными каплями – он никогда не носит зонта. Усевшись обратно, пришелец молчит ещё какое-то время, а затем ловко цепляет длинными пальцами миниатюрную чашку, делая маленький глоток.
– Что это? Кофе? – бесцветный голос, кажется, недоволен. – Так сложно запомнить, что я люблю чай?
Надо же, не заметил по запаху... Его мысли не здесь, где-то очень далеко, но не в этой тёмной, как ложь, гостиной. Не помню его таким рассеянным.
Взяв свою чашку, философски замечаю:
– Ко всему нужно привыкать.
Кофе хорош. Леопольд умеет варить его, как никто другой, в этом ему не откажешь. Даже коньяку не забыл, старый виртуоз. Порой кажется, будто он также болен, как и я.
Но в голосе гостя не слишком приятные нотки. Где-то там, в глубине души я всё ещё боюсь его. Быть может, это из-за нашей первой встречи. Сколько лет назад это случилось? Пять? Десять? Не помню... Помню только, что это было в другой жизни, когда за стенкой стоял мат и от голода постоянно кружилась голова. Шёл дождь, и мне за каким-то бесом понадобилось сунуться в пыльную кладовку, где мёртвыми змеями висели пылесосные шланги да безголовыми рядами ландскнехтов теснились плечики с одеждой. В кромешной тьме вдруг кто-то чихнул, пробормотав: «Ну, и бардак», и глаза мои упёрлись в чьё-то бледное узкое лицо. Рассудок мой уже тогда проявлял тревожные признаки, и то курьёзное рандеву, без сомнения, лишь усилило умственное расстройство. От природы не имея привычки истошно орать, пришлось молча осесть в мягкий ворох холстяных мешков. Потом помню его пальцы, ледяные пальцы прикасались к моему пылающему лбу, а прозрачно-серые глаза бериллами двоились в сизой дымке. Его длинные пряди омочили мои растрескавшиеся губы.
Судя по тому, что гость не исчез и даже имел наглость потребовать горячий крепкий чай, на улучшение в душевном здоровье рассчитывать не приходилось. Пока чайник, булькая, закипал, он развалился на узком диване, и, не соблаговолив хотя бы представиться, небрежно разглагольствовал о какой-то девице, запертой жадным стариком на втором этаже загородного дома. Слова торопливо падали крупными каплями, растекаясь в крохотной комнатке белым туманом.
За мутным окном разверзались небесные хляби, с завидным упорством смывая с улиц всю пакость. Гость прихлёбывал тёмный напиток, отдающий почему-то шалфеем, и сильно злоупотреблял остатками сахара. С потасканного плаща на ковёр натекли грязные лужицы, но незнакомца (пусть незнакомца, всё приятнее, чем галлюцинацию, рождённую паранойей) это ничуть не смущало. Он журчал и журчал, оставляя меня увязать в обморочной тьме: всё-таки два дня на одной заварке это не шутка, а желудочные спазмы становились всё сильнее. Голос вдруг резко отдалился, комната потеряла краски, больно стукнув мой лоб об пол.
Холодно... пальцы... его ледяные пальцы... Пальцы (господибожемой, какие холодные, как у покойника!) сжали мои виски. Бескровное узкое лицо наклонилось над запрокинутой головой и наши глаза встретились. Трескучий мороз продрал по коже от этих кристаллов, подёрнутых дымкой. Образы хлынули мощными волнами: ГРРРАХХ! – гром расколол надвое сумрачный небосвод, и первая майская гроза зарыдала сладко и страстно. Студёные капли взорвали расцветшие яблони, брызжа во все стороны ароматом пыльцы. Нежно-розовые лепестки трепетали на ветру, как губы любовницы. Свежесть едва распустившихся тополиных листьев восторженно дрожала, смешиваясь с горечью полыни. В воздухе таяла пряная исто-оома... ома... ма... сердце... сейчас выскочит из груди... глаза распахнулись, выдирая из горла всхлип. Белые губы у моего виска шевелятся, и говорят вроде бы громко, но я слышу только отдалённый шёпот:
– Не время умирать.
И тут же слабость снова швыряет меня в кромешную тьму обморока, в далёкий Тан-де-лех, где нет времени и дыхания. Где вечно царит затхлость и тошнота-а-а-а... Гость недовольно трясёт меня, отчего комната галопирует, как норовистый арабский скакун. Вздыбившаяся извёстка на потолке складывается и рассыпается причудливыми пазлами в калейдоскопе.
Сквозь зубы с трудом удаётся выдавить:
– Это от голода... идиот...
Не моргнув и глазом, пришелец скрылся в кладовке, чтобы вынырнуть оттуда мгновение спустя. Мгновение в Тан-де-лех – целая жизнь здесь, в плену совдеповских обоев и соседей-алкоголиков. Вода уже впиталась в грубый ворс ковра, но мне плевать. Холодно-то, как холодно... а... и мокро. Плевать… мне всё равно немного оставалось, никто плакать не станет. Комната, узкая и низкая, как гроб, сжимается, сдавливая стенами, выжимая жалкие рыдания. Наверное, поэтому не сразу чую забытый запах пищи у самого носа. Пахнет божественно: свежим стейком, умело приправленным солью, перцем, базиликом и бог знает, чем ещё. Только в Тан-де-лех нет запахов, здесь ничерта нет…
– Ешь, – в нос утыкается влажный кусок.
Колбаса. Он где-то достал колбасу. Нееееееееееет, нюх неимущего не обманешь: это настоящая ветчина! Не иначе спёр у соседей. Но откуда она у этих спившихся деградантов, закусывающих дешёвым пивом?..
– Воро... ванное?
– Какое тебе дело? – голос удивлён. – Подвернулась у магазина какая-то клуша… Утянул из пакета. Сейчас мне важна твоя жизнь.
Голод оказался сильнее принципа, и кусок ветчины исчез – медленно, кусочек за кусочком. Меня не интересовало, как иллюзия ходит через стены и, более того, таскает сквозь них вещи: отяжелев от непривычной сытости, я позволила сну сморить меня. Вниз, вниз, вниз, по утлой лестнице, ступенька за ступенькой, туда, туда… И в тот раз мне снился вовсе не Тан-де-лех, а тёплый летний дождь, восторженный и чистый, наполняющий силой и свежестью, тот самый, что показал мне выдуманный гость. Кха.. иллюзионист…
Он являлся редко, всегда неожиданно, сыпля рассказами о незнакомых мне людях. Ту девицу старик, кажется, прирезал, а, может, повесил, не помню. Был ещё замученный друзьями паренёк и какой-то дегенерат, ежедневно травивший мать какой-то настойкой из-за наследуемой квартиры. Понятия не имею, для чего всё это рассказывалось, Человек Дождя (пришлось окрестить так, он ведь так и не соизволил представиться) не выглядел тем, кто испытывает тягу заручиться уверенностью, выплёскивая на слушателя тонны ненужной информации, не слишком походило это на попытку избавиться от застарелого комплекса, произвести впечатление или убедить в чём-либо. Повествование всегда велось размеренно, текло, как прохладные струи по узким канавам, создавая ощущение лёгкой отрешённости и унося осадок рутины, налипшей за день. Полагаю, всё это нужно ему самому, быть может, он так и жил среди людей, то наблюдая, то вмешиваясь. Стиль, суть, поведение – всё это он сам, Человек Дождя, невидимый странник, иллюзия, рождённая больной фантазией на голодный желудок.
Вот. Именно поэтому беспокоит его молчание – он всегда треплется, размахивает длинными руками, изредка посасывая мизинец левой руки. Да, многое изменилось с нашей последней встречи, оставшейся в прошлой жизни – взмах бледной немощной руки и вперёд, в будущее, как можно дальше от Тан-де-лех. Смерть старой сумасшедшей (а, может, это по наследству передаётся?) тётки, небольшой замок, брезгливый Леопольд, воротящий нос от вчерашней плебейки… и долгожданная тишина. Я и не подозревала, как сильно устала от людей, этих вечно гадящих паразитов, которые при любой возможности затеют склоку и перегрызут друг другу глотки. Возможно, в этом повинны дегенераты-соседи, но тем не менее. По одиночке ещё куда ни шло – дворецкий, рыжая горничная Марта с полными веснушчатыми руками, которая приходит по четвергам, и я. Та ещё компания. Хуже всего, конечно, наедине с собой, поэтому пришлось разнообразить унылое существование ежевечерними прогулками от старого кладбища до замка, а поутру кормить уток в пруду. Они даже чем-то забавляли мой нездоровый рассудок, ведя за собой цепочку выводка по блещущей глади или ныряя за крошками. Правда, неделю назад птицы улетели, оставив меня наедине со склепами и вязами вдоль старой дороги. Но я не в обиде: предстоящая зима сулит многообещающие экскурсии на чердак, заваленный хламом, в подвал, где раньше хранились винные бочки, а сейчас сплошь какая-то рухлядь, которую Леопольд отказывается выбрасывать наотрез. Позади Тан-де-лех, впереди гулкая тишина длинных галерей, беззаботные вечера в небольшой библиотеке и долгое молчание у камина. Молчание. Молчание… почему же он молчит? Это, в конце концов, беспокоит.
За окном совсем стемнело, по ковру гостиной поползли чудовищные тени: грифоны, китоврасы, бородатые сфинксы. Близится время зверя, когда человечки должны сопеть под уютными одеялами и спускаться по лестнице в преддверии сна. А те, кто засиживается допоздна, рискуют столкнуться на узкой тропе с Тем, кто пожирает во тьме. И мне очень не хочется быть на их месте. Но у меня рандеву – хо-хоу! – в кои-то веки рандеву, которое невозможно прервать. Слова не сказаны, вопросы не заданы, ответов нет. И я могу только ждать, когда гость будет готов.
На столике дремлют две чашки с кофейной гущей. В гортани осела странная горечь – не то коньяк просрочен, не то кофе оказался слишком крепким… Жар ушёл вместе с прогоревшим деревом; сквозняк (Леопольд называет его мистраль), который этого только и ждал, щиплет за икры. Вздохнув, наклоняюсь и бросаю одно за другим четыре полешка в угасающее пламя. Почернелые угли гулко рассыпаются, давая место новому березняку. Огонь сонно и неохотно принимается за поздний ужин. Раз Человек Дождя ещё не ушёл, значит, ему всё ещё есть, что сказать. Другой вопрос, хочется ли мне это услышать, но выбора-то, собственно, нет. Дремота спадает с каждой секундой, её сменяет смутное напряжение. Разве можно столько молчать и пялиться на чугунную решётку, обожжённую пламенем? И зачем было бросать макинтош на те рога? Он теперь топорщится, будто удавленник… или утопленник… только этого не хватало. Предчувствие чего-то нежданно нехорошего заставляет плотнее укутаться в твидовый жакет. Холод…
Ах! Дзянн-дзянн-дзянн! – часы на полке отбивают полночь. Откинувшись в кресле, пытаюсь утихомирить разбушевавшееся сердце. Пульс рвётся во всём теле, как птица в клетке – суматошно, с надрывом. И в этот момент Человек Дождя поворачивается и глухо провозглашает:
– Полночь.
Мне не нравится. Мне всё это совсем не нравится. Зачем эти дешёвые спецэффекты? Мокрая снежная буря (нужно чем-то подпереть рамы, если ветер не стихнет, завтра можно не досчитаться стёкол), тягостное молчание, двенадцать ночи… Нет, неет, в том-то всё и дело, что это ни разу не спецэффекты, он ведь никогда не стремился произвести впечатление, так? Значит, всё взаправду… Поневоле начинаю жалеть об отсутствии телефона, как стационарного так и мобильного. Хотя… какого чёрта? Отшельничать, так уж до конца.
– От чего умерла твоя тётка?
Вопрос ставит меня в тупик. Никогда не имела счастья вживую лицезреть предыдущую хозяйку замка – Аделаиду Шантрёз, урождённую Лебедь. Её портрет меня сильно удивил. Я ожидала увидеть засохшую снобку с седым венчиком вокруг высокого лба и губами, брезгливо пожатыми точь-в-точь, как у Леопольда, однако с тёмного холста устало смотрела побеждённая жизнью старуха с безумными глазами, отдающими мятной зеленью. Родство-то – седьмая вода на киселе, но эти сутулые плечи, горькая складка у маленького рта и больная тоска во взгляде – я словно бы увидела своё состарившееся отражение. В вишнёвой шкатулке, насквозь пропахшей настойкой валерианы, остались только флакон выдохшихся «Флёрдонранж», пара тяжёлых изумрудных колье да стопка мятой бумаги, исписанной непонятными значками. Да что за…
– В свидетельстве было написано инфаркт. Внезапная остановка сердца…
– Читала его?
– Леопольд сказал.
Человек Дождя замолчал. Горло саднит всё сильнее. Вот же дрянь… что такое?.. Не выдерживаю, кашель рвёт лёгкие в клочья. В груди адская боль. Мои пальцы! Я их не чувствую…
– Кккофе… жжёт… чшто было в ккофе?
Гость неторопливо поворачивает узкое лицо. Серые глаза замутнены желтовато-коричневой отравой, она плещется узкими разводами. Что ему сделается – он не человек, а вот мне-то худо. Он что-то говорит, но я не слышу. В ушах грохочет горный обвал – огро-ро-ро-ро! – камни скачут друг по другу. Гостиная согнулась, заворачиваясь в тугую спираль, выгибая меня под невиданным углом. Я зады… ха-а-аюсь… воздуха не хвата… хххх… ммм… мм…
Последнее, что удаётся увидеть – красная точка в узкой квадратной оправе. Как лазерный прицел, как глаз циклопа, не обещающий ничего хорошего. И напоследок журчащий голос:
- Что скрывает дождь?

Продолжение следует...

Сообщение отредактировал Rianna - 1-06-2009, 13:06


--------------------
ПРОЗА 2010: ТВОРИ, УЧАСТВУЙ, ЖГИ!
Он вообще не любил жизнь. Она платила ему той же монетой(с)
Сочинитель.ру
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Rianna >>>
post #51, отправлено 2-06-2009, 17:32


Сакиб-аль-ма
*******

Сообщений: 2472
Откуда: Небесное море
Пол:женский

Мётвой(-) и живой(+) воды: 3559

Лааадно. Вижу, что всем либо некогда, либо никто по этому товарищу не соскучился - уж больно мрачен. Тем не менее - продолжение.

Токката Баха в ре минор… Самые первые аккорды…
– Белзазелль… Белзазелль… Белзазелль…
Замолчи, замолчи! Не оскверняй своим шёпотом этой божественной мелодии!.. чей шёпот… шёпот… нет?
Токката Баха в ре минор… Я люблю её торжественность и силу, возносящие к церковному потолку с широкими балками. Органные клавиши властно перебирают струны души, отрывая от скрипучей скамьи. И я лечу, лечу вдоль каменных коридоров, стены которых раздвигаются, вдоль буковых лестниц и переходов, где пахнет ванильными страницами старых книг в кожаных обложках с медными уголками… жёлтым клеем и белыми нитками переплёта… где мистраль шуршит бархатными портьерами, задумчиво перебирая тяжёлыми кистями...
Мелодия сбивается, будто органисту вдруг стало плохо, и он из последних сил давит на клавиши, пытаясь прочесть партитуру до конца. Да нет же, это не ему, а мне, мне плохо…
Тело налилось свинцом, во рту пересохло, язык разбух так, что больно дышать. Не могу открыть глаза: чья-то широкая ладонь тяжело лежит на них и на переносице. Комната кружится, как лопасти вентилятора, я даже слышу ноющее гудение, хотя, возможно, это всего лишь кровь звенит в ушах. Где-то далеко-далеко по-прежнему дребезжит стёклами снежная буря. Как далеко… В пульсацию кусками врывается токката из динамиков, но что это: музыкальный центр или DVD-проигрыватель определить невозможно. В конце концов, я в замке, откуда здесь всё это? Это не гостиная…
Главное дышать, дышать… сжавшееся горло жжёт, как же жжёт! Аааа… Равнодушная ладонь давит сильнее. Дышать, ды-шать… Перед глазами пляшут красные точки. Вдох-выдох, вдох-выдох… надо же, какая слабость, не могу ничем шевельнуть…
– Амабассар! Амабассар! Амабассар! – этот шёпот мучит, шёпот, шёпот…
Пахнет пыльным саваном и протухшими цветами. Это сразу напоминает о скоротечности жизни перед неумолимым ликом смерти, тлене и неизбежной преходящести…
Кажется, я видела кольцо с рубином… перстень… а кофе готовил Леопольд. Когда я доберусь до старого козла, ему мало не покажется… Нет, не может быть, голос-то не дворецкого, польского акцента нет и в помине. Владелец тяжёлой руки, монотонно что-то зачитывает… заклинания? Ах-ха-ха… Ннет, нельзя сбиваться с дыха… ния… но это так смешно – быть принесённой в жертву… аха… кха-а… Голос мужской, дряхлый, но сильный, незнакомый. Какого дьявола надо старому извращенцу? Зачем музыка? Заглушать вопли? Похоже, кто-то не сомневается, что они будут. Только кто их услышит здесь? Разве что Леопольд, Марта явится только послезавтра. А если и он в этом замешан, что тогда? Может, пора начать думать, почему переезд в замок состоялся так быстро, ведь наследственная волокита (кому, как тебе, это не знать) длится, как прямая кишка – медленно и мучительно. Почему так везло с оформлением загранпаспорта, да и остальных документов? Простая удача? Может, стоило всё-таки вникнуть в бухгалтерские книги Леопольда, а не доверяться неизвестно кому, очертя голову?..
– Фалькхарот! Фалькхарот! Фалькхарот! – в голосе нехорошо захрипела страсть.
Удалось шевельнуть левой ногой – уже что-то. Лодыжку что-то давит, твёрдое, скорее, металлическое, как наручник. Нет, точнее, браслет: звенья трутся друг о друга, холодя голую кожу. Мне показалось, или звякнул колокольчик? Колокольчик на цепочке?..
У него преимущество: я не вижу его, а он меня видит. Шершавые губы царапают ухо и гадко дышат горячим. Вот дрянь! Дрянь! Я пытаюсь безуспешно вывернуться, но эта жестокая рука вминает в подушку. Колокольчик горестно всплакивает. Руки! Руки-руки-руки… если бы были свободны руки, я бы… дышать… вдох-выдох, вдох-выдох…
Кому-то не мешало бы постричь ногти! Они больно впиваются в мой левый висок, как звериные когти. Убери! Убери свои клешни! Мне больно!
Отчётливо запахло ладаном, кровью и страхом. Горячий воздух покалывает кожу тысячами острых игл, горло забивает острой пылью, а запястья только глухо брякают.
– Вновь я призываю тебя, тот, кого египтяне зовут, Эай Абок, греки – «царь всего», маги – Оверто! О невидимый, видящий все!
Хватит, хватит, не надо больше, ненадоненадо! Не смешно, ни разу не смешно! Человек дождя… помоги… где ты… помоги, пожалуйста…
В комнате сильно похолодало. Чувствую, как густая тень падает на лицо, принося с собой тревожный мускусный запах. И когда сердце подступает к горлу, норовя выпрыгнуть, смрадное дыхание (я помню, помню его! Оно может быть только из одного места, там, где ничерта нет) вышибает слезу и по скованной лодыжке скребёт длинный коготь (да, на этот раз настоящий коготь)…
Человеек Дождяааааааа!..

Тёплые струи бегут по дрожащей спине, гладя, успокаивая, согревая. Смывая подлость и грязь, прикосновение чужой ладони и когтей… этих когтей…
Где я? Гдеягдея?..
Замок, на мой скромный взгляд, недостаточно благоустроен, но средств от сдачи фермерам яблоневой и виноградной рощи пока хватаешь лишь на содержание меня и крепости, зарплату дворецкому и горничной. Больше всего отнимают кошмарные земельные налоги – настоящий грабёж, без какого то ни было преувеличения. Система водоснабжения давно требует замены, прежняя хозяйка этим не озаботилась, так что теперь нужно откладывать на этот весьма дорогостоящий маневр каждый месяц приличные суммы. Мне же многого не нужно, однако, старую растрескавшуюся ванну я решительно заменила душевой кабиной (здесь даже радио где-то есть, но я ни разу не включала его из опасения испортить симфонию струй истеричным воплем какого-нибудь ди-джея или уродливым писком бездарной нимфетки). Кажется, сейчас режим релаксации, когда вода легко массирует кожу точечными касаниями. Можно стоять так часами, не думая ни о чём – только дождь, тёплый дождь и ты, и никого больше.
Только я не стою, я сижу в позе зародыша, обняв колени, а струи спасительно оглаживают дрожащую спину. Не холодно, страшно. Как я оказалась здесь? Нет, не так: как я оказалась там, а потом здесь? На лодыжках ни следа от цепочек, на запястьях тоже. Но ужас, животный ужас не отпускает при одной мысли о том жёлтом когте (жёлтый? Да, уверена, жёлтый, а под ним грязь, грязь). А запах, тот мускусный запах – он ведь не здешний, нееет, он совсем чужой и враждебный…
Что это было? Ритуал? Вызов демона? Для чего и кому это надо? Да что это вообще за чушь – деемон?!
Мысли-мыслями, а самочувствие-то пришло в норму. Горло больше не жжёт, душевая не совершает кульбиты барабана стиральной машины, конечности по-прежнему подвижны. Осталось разобраться с Фалькаротом, или как его там, и, конечно же, с Леопольдом.
Чистое полотенце пахнет жизнеутверждающе и свежо: мята и апельсин. Марта, кажется, добавляет какой-то ополаскиватель при стирке. Закутав волосы в высокий тюрбан, а тело в махровый халат, сажусь в старое кресло и жму на кнопку у селектора:
– Леопольд, я жду Вас.
Дворецкий появляется почти сразу, будто и нет широкой лестницы наверх и длинной галереи.
– Доброе утро, – голос сипл и простужен.
Костюм демократично сер, как и это воскресное утро, так истово непогодящее за окном. Тусклые карие глаза прикрыты, руки по швам, подбородок задран.
– Утро доброе. Как здоровье?
– Спасибо, не слишком хорошо.
– Может, возьмёте выходной? Приляжете?
– Нет, благодарю Вас. Завтра уже всё будет хорошо.
– Как к Вам попал этот перстень, Леопольд?
Ох, какой взгляд! Не ожидал он этого, не ожидал. Глаза раскрылись, простуда забыта, пальцы правой руки потирают камень на левой и узловатые кисти.
– Это родовое кольцо.
Нервничает. Отмолчаться хочет. Не выйдет.
– Так как же? Это тайна?
– Почему Вас это интересует?
– Хочу больше узнать о Вас, подружиться. Кажется, старая мадам дружила с Вами, а Вы так много говорите о традициях…
Вскидывает подбородок. Смотрит прямо, стреляет взглядом в упор, на поражение.
– Я дворецкий в седьмом колене. Когда-то… я ведь не раз об это рассказывал… мой предок, Жак, спас вашего предка от разбойников ценой своей жизни…
– Ну, да, я помню .Причём здесь перстень?
– Анри де Моран Шантрёз наградил им Жака, а тот при смерти надел его на палец сына и велел передавать по наследству, как знак величайшего почтения и дружбы между семьями.
– Мда, трогательно… Впрочем, что сегодня с погодой?
– Буря усилилась. Кажется, она здесь надолго. Придётся Вам погулять в другой раз…
– Что, простите?
– Что будете на завтрак?
– Кажется, Марта, готовила мой любимый жюльен…
– Да, хорошо, сейчас принесу.
Идиотка! Ему нельзя больше доверять! Он сейчас чем угодно отравить может… Неееет, надо обмануть любые подозрения. Нельзя так явно выходить из игры.
– Спасибо, – (шире дежурная улыбка), – ещё кофе, пожалуйста. Того самого, что был вчера.
– Да, конечно, – он уже скрипит дверью, собираясь выйти, и мой вопрос застаёт его врасплох.
– Вы любите Баха, Леопольд?
Морщится, как от дольки свежего лимона.
– Увы, его творчество для меня слишком мрачно. Почему Вы спрашиваете?
– Нет ли в замке DVD-проигрывателя или магнитофона?
Недоумённо пожимает плечами.
– Откуда, мадемуазель? Мадам Аделаида слушала только пластинки на старом проигрывателе. Она не признавала современной техники.
– И где хранится коллекция её пластинок?
– На чердаке, мадемуазель. Желаете осмотреть? Я могу достать их для Вас.
– Не стоит, Леопольд. Поберегите здоровье.
В последней реплике слишком явная издёвка, и дворецкий спешно ретируется.
Что ж, пора и одеться, в комнате и без того не слишком тепло, а ведь уже девять утра. Забавно-то как… Вчерашний жакет висит на прежнем месте в шкафу, брюки тоже. Признаться, было бы лучше, если бы ни отплясывали сиртаки или рок-н-ролл на пару. Попробуем другой ансамбль, быть может, с ним повезёт больше. Как насчёт обычных джинсов и пуловера бутылочного цвета с крахмальной рубашкой? Пожалуй, самое оно.
Волосы придётся сушить феном – не выношу, когда за шиворот стекают холодные капли. Что ж, не погулять, так не погулять, как бы зловеще это ни звучало, попробуем поиграть в детектива. Как глупо: не выношу детективы, они так скучны, что когда тебе сообщают о мотивации садовника, забываешь обо всех уликах, уныло перечисляемых аж с первой страницы.
Потёртый ковролин цвета прошлого лета мягко пружинит под кожаными туфлями. Пасмурным утром в галерее темно. Портреты далёких предков отводят глаза, будто что-то знают, скрывая нечто важное. Скорее всего, так оно и есть. Вот они, пресыщенные достатком физиономии Шантрёзов: Мишель Готье в пенсне с аккуратной бородкой, хитро прищуренный Оливье Рош, надутый Антуан Лу, перетянутая пополам Элеонора (не она ли, по словам Леопольда, говорила с душами умерших? Или это была толстушка Вивьен?), а вот и вам Анри де Моран – насупленный, губы сжаты в полоску. Что за кольцо ты отдал тогда безграмотному Жаку? Не избавиться ли ты хотел от того перстня, дорогой предок? Молчишь… Все молчите… Какие вы мне предки, вы, отягощённые достатком, тем, чего у меня никогда не было? Не нужно отворачивать холёные лица, я отлично вижу ночные балы, когда чья-то манжета скользит по перилам, а гостиная пышет жаром от свечей и голых плеч, вижу званые обеды по субботам, когда предки Леопольда перегружают стол уткой в белом вине, раковыми шейками и скользкими устрицами, которых не слишком охотно принимают старые желудки. Вижу вист в бильярдной, насквозь прокуренной бразильскими сигарами, и даже чувствую глоток старого анжуйского, бодрящего и крепкого, вижу длинные юбки в несколько слоёв, складки жира, затянутые в корсеты из китового уса, и алмазные кольца, жемчужные диадемы… Всё это вижу по мешкам под глазами и снисходительно-усталым взглядам. Для причащения ли к вам, отягощённым достатком, десять лет жизни похоронены в утлом восьмиметровом склепе? Ответьте! Ответьте, слышите!.. Молчат. Отворачивают надменные взгляды, поджимают губы.
Лестница поёт старыми ступенями, ладонь скользит по отполированным перилам.

Сообщение отредактировал Rianna - 11-06-2009, 16:06


--------------------
ПРОЗА 2010: ТВОРИ, УЧАСТВУЙ, ЖГИ!
Он вообще не любил жизнь. Она платила ему той же монетой(с)
Сочинитель.ру
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Rianna >>>
post #52, отправлено 4-02-2010, 15:44


Сакиб-аль-ма
*******

Сообщений: 2472
Откуда: Небесное море
Пол:женский

Мётвой(-) и живой(+) воды: 3559

Игра.

До сих пор не верится, что удалось их обмануть и вырваться. Всё случилось давно, в прошлой жизни, но в память врезалось, будто было вчера. Быть может, из-за Ланселота – он курит вонючий «Альянс», согнувшись под широкой ржавой трубой. Щетина захватила щёки и шею, отросшие волосы падают на грязный лоб, но глаза всё ещё горят голубым пламенем, как два алмаза (или сапфира, не помню, как правильно). Кажется, даже вонь и мрак канализации не способны затмить их.
Я и не надеюсь ему понравиться, просто рада, что рядом. Да куда мне понравиться – я не худенькая фотомодель с плаката кошерного исподнего. Наверное, поэтому тётя из Краснокаменска, ни с того ни с сего решившая оформить опекунство, тогда везла меня к себе на дачу. Из её слов следовало, что она получила меня в рабство и теперь до конца жизни я буду заниматься агрофитнесом на её, тётки, благо и, ясен пень, на своё, дабы похудеть, на мне ведь «пахать надо, ишь, кака лошадь». Периодически она сканировала меня, находя всё новые и новые недостатки: ноги короткие, глаза некрасивые, спина непрямая, щёки толстые, взгляд идиотский. Я молчала. Я так давно привыкла к этим словам в детдоме, я так давно научилась находить плюсы в своей внешности. Я не красавица, но меня и не насиловал с завидным постоянством физрук, как Галинку Силевёрстову или Дашку Варенец. Я не тщедушная, как Ленка Савченко или Серёга Суров, и мной не тыкали в объективы видеокамер, когда в детдом заявлялись журналисты.
Пыльный автобус потряхивало на ухабах, тётка изредка доставала бутерброды с варёной колбасой и пожирала, даже не подумав поделиться. Пассажиры изнывали от июльской жары, обмахиваясь сканвордами и газетами, но это помогало слабо: несмотря на открытые окна и люк, раскалённый воздух обжигал лёгкие. Душный город ко всеобщему облегчению давно остался за спиной, по обочинам мелькали картофельные поля, огороженные тополями, в салоне висел устойчивый запах пота. Передо мной покачивались какие-то саженцы, сзади в кресло кто-то упёрся ногами, тётка, облизывая жирные пальцы, продолжала вещать о моих недостатках, но обо всём этом я забыла, и даже обрадовалась, что сижу не у окна, когда на остановке «Иволги» вошёл он. Я сразу назвала его Ланселотом – когда читала о рыцарях Круглого стола, представляла его именно таким, хотя вряд ли у настоящего Ланселота было брюшко и залысины. Его сопровождала жена и дети – девочка и мальчик лет шести-восьми постоянно ныли, что им жарко, обильно накрашенная супруга привычно пилила за нерасторопность и неумение разбираться в машинах. Рыцарь устало молчал, повесив благородный нос, очевидно, он тоже привык ко всему этому. Мы были так близко друг от друга, что если бы я захотела, смогла бы протянуть руку и коснуться его белой рубашки, но предпочла вдыхать запах тела, смешанный с гелем для душа.
Автобус затормозил, пассажиры по инерции наклонились вперед. Посыпались раздражённые вопли:
– Почему стоим?
– Что случилось?
– Ехай давай, жарко же!
– Авария?
– В суд подам!
Дождавшись, пока недовольные стихнут, водитель начал разворачиваться, коротко крикнув:
– Объезд. Через Павловку поедем.
Негодование только усилилось: от жары пассажиры стервенели, а поездка через деревню обещала быть не такой уж и короткой. Однако, скоро зной доконал всех, и в салоне снова воцарилась тишина, изредка нарушаемая шорохом газет, храпом с задних кресел и шумом двигателя. Тётка, хвала богам, задремала, открыв рот и выпуская слюну на мощную грудь, обтянутую блестящей блузкой с пайетками. Жена Ланселота продолжала усердно работать в режиме пилы «Дружба», а спиногрызы затеяли потасовку, измазав друг друга растаявшей шоколадкой. Сам рыцарь, прикрыв глаза, терпеливо дожидался конца поездки, как казни. Вдруг автобус стало потряхивать чуть меньше и меня это насторожило: в России так не бывает. Выглянув в окно, я не поверила глазам: по обочинам вместо зелёных картофельных желтели сухие поля, а тополя разрослись настолько, что тяжёлые ветки тесно сплелись друг с другом. Затем потянулись какие-то серые лабазы, окутанные ржавыми заборами, чёрно-белое заграждение по кромке дороги куда-то пропало вместе с указателями и дорожными знаками. Нужно было ещё тогда набраться наглости и подойти к водителю, да я не решилась. Да, это могло грозить скандалом с тёткой, но несколько минут рядом с Ланселотом того стоили.
Левый карман его рубашки немного оттопыривался, рыцарь отирал пот со лба и задел его. На пол выпала коричневая пачка «Kenterberry». Мы наклонились одновременно, моя бледная ладонь накрыла широкую загорелую его. Я едва успела заметить благодарную улыбку в льдистых глазах и уже почти отдёрнула руку, как вдруг над головой резко скрежетнуло, затылок опалило колючим, автобус качнуло и мы упали в проход.
– Простите, – в унисон попросили мы и, опираясь друг на дружку, сели в кресла.
Первым закричал он. Я обернулась было и тут мне в руки упало что мокрое и тяжёлое. Переведя взгляд на колени, я увидела отрубленную голову тётки. Из шеи хлестала кровь, глаза она так и не успела открыть. Я держалась за редкие волоски, испорченные химией и смотрела, как трясутся дряблые щёки в дрожащих руках. Я никогда её не любила и не знала, но мне так хотелось заорать, чтобы выплеснуть весь ужас, однако, не получалось. Помню только, что дышала, как утопающая, и всё не могла набрать в грудь воздуха.
А крики тем временем раздались с передних сидений. Автобус, наконец, остановился, качнувшись ещё раз, крыша как-то странно дрогнула от толчка и начала съезжать. В салон втиснулся водитель и тоже закричал.
– На пол! На пол! – орал Ланселот.
Руки его почему-то стали красными. Он сдёрнул меня с кресла и ткнул лицом в грязный коврик. В нос ударила вонь раскалённой резины, сверху страшно заскрежетало, стены задрожали и поехали куда-то вбок. Раздался тяжёлый удар, над головой посветлело, а между креслами, как баскетбольные мячи, посыпались головы пассажиров. Одна, детская подкатилась близко, и я узнала сына Ланселота – те же холодно-лазоревые глаза, чёрная макушка, удивлённо открытый рот. Если бы я завтракала, меня бы вывернуло, а так сил хватило только на сдавленный визг.
Перевернувшись, я обнаружила, что крыши автобуса нет, лишь синее жаркое небо. В разрезанном корпусе царила жуткая тишина, только слышно было, как в траве надрываются кузнечики. Ланселот по-пластунски полз вдоль прохода, и я решила последовать за ним. Июльские лучи снайперскими прицелами лежали на его затылке.
С передних сиденьев раздавались стоны и охи. Первым, наступив на труп водителя, вылез коренастый лысый тип в гавайке, за ним щуплый очкарик в клетчатой рубахе и маленькая татарка в розовой футболке и джинсовых бриджах. Они отползли к середине, стараясь не смотреть в кресла.
Всё случилось слишком быстро, они обменивались короткими тихими репликами с рыцарем, которые иногда долетали и до меня:
– Разрезало... банка консервная...
– Сварные швы...
– Каак ожагло...
– Прошёл по касательной...
– Всё равно вылезать надо, – гнул своё Ланселот, – раз так легко вскрыли, до нас в два счёта доберутся. Кто как, а я ноги уношу.
Он обернулся и кивнул мне ползти следом. Перелезая через водителя, я заставила себя представить, что это всего лишь надувной матрац, но выходило не очень, и волосатая рука трупа постукивала дешёвыми часами по полу.
Ланселот вдавил в пол кнопку, двери, жалобно скрипнув, разошлись, как створки лифта, и замерли. Выждав секунды три, Ланселот осторожно высунулся и быстро осмотрелся. Втянувшись обратно, сообщил:
– Город, вокзал вроде. Тихо, нет никого.
– Это Павловка? – недовольно спросил очкарик.
– Выйди и узнаешь, – предложил Ланселот.
Клетчатый недобро оскалился.
– Давай за мной, – сказал рыцарь и вылез из автобуса.
Мы рванули ко входу в облупившееся здание автовокзала. Ноги подгибались, но чем дальше я уходила от тяжёлого запаха крови, тем быстрее приходила в себя. Мужчины всё-таки решились присоединиться, татарка бежала последней. До облезлого здания вокзала оставалось пара метров, как вдруг в небе что-то зажужжало. Я успела увидеть только крупный белый шар, затем полыхнуло красным, и женщина застыла на месте. Розовая футболка вдруг покрылась алой сетью, и куски смуглого тела со шмякающим звуком посыпались на раскалённый асфальт.
Пудовая дверь хлопнула за спиной, и мы с Ланселотом оказались в прохладном зале с длинными скамейками-гробами и пустыми кассами. Не помня себя от страха, я машинально забилась под лавку, но рыцарь выволок меня оттуда, ударив наотмашь:
– .........!
Щека вспыхнула привычной болью, рубашка из голубой превратилась в чёрную, кроссовки утопали в толстом слое пыли на полу. Такое же серое покрывало покоилось и на лавках. Ахнуло дверью ещё три раза – к нам присоединились выжившие. Чёрные глаза лысого испуганно шарили по осыпающейся извёстке на стенах. Рыцарь выломал дверь в туалет и продел в дверные ручки главного входа швабру.
– Какого ..я?! – прошептал очкарик, отирая вспотевший лоб.
Ланселот сосредоточенно изучал карту области на стене в потрескавшейся раме, очкарик упорно долбил прозрачный пластик, отгораживающий зал от касс.
– Вылезайте, сучьи дети! Куда все подевались?
– Тихо! – скомандовал рыцарь, приложив палец к губам. – Не ори, как резаный.
– Я хочу знать, что это за ..ев шар! – истерично заорал клетчатый. – Я в суд подам! Это хулиганство!
– А, может, это будущее? – лысый оглядел всех безумным взглядом. – Мы же повернули не туда. В будущее заехали, а тут всё машины захватили!
– Х..дущее! – оборвал очкарик, смачно сплюнув. – Заткнись, ...ля, тоже мне Терминатор нашёлся.
Плечи его мелко тряслись, глаза суматошно бегали, очевидно, не выдержав вида разделанной татарки, к тому же все мы были в крови.
– Мы где? – прищурился он на карту.
– Вроде в Белогорске... – ответил лысый.
– Да ну, на ..й? Мы оттудова выехали!
– На кассе написано... на листах следования...
Клетчатый ещё долго разорялся о грёбаных зондах, которые подсылает ЦРУ и ФСБ, чтобы шинковать честных граждан в капусту для продажи НЛО, а мы с лысым осторожно сели на лавку, будто боясь, что она взорвётся. Я тогда потирала щёку и думала о том, какой же Ланселот чёрствый, ведь вся семья разом, а он вдруг сел на пол, оперевшись спиной на холодную стену и закрыл лицо ладонями. И стало мне его так жалко, что шок постепенно прошёл и полились слёзы, но подойти и утешить всё-таки не смогла.
На улице отчётливо послышалось назойливое жужжание. Все смолкли, и замерли, напряжённо вслушиваясь. Нет, ни мухи, и даже ни шмели, это небольшой моторчик, который движет белый шар, так похожий на один из плафонов в детдомовской столовке, только намного больше. И опаснее.
Очкарик вдруг со злобой вцепился в ближайшую лавку, видимо, намереваясь, подпереть ею дверь. Однако, привинченная к полу скамья не поддалась. Он остервенело дёргал за металлическую спинку, пока лысый не положил ему ладонь на плечо, сделав знак замолчать. Прислушавшись, я поняла, что «жжж» смолкло. Но тишина была ещё хуже. Она скребла по нервам, как голодный зверь, что затаился снаружи.
Ланселот тоже это чувствовал и отчаянно искал глазами хоть что-нибудь, чем можно было бы защититься, но маленький зал пустовал: пыльные лавки, густые тенёта по углам, жестяное ведро, выкатившееся из туалета и паутина маршрутов следования на стене.
– В отделение их, – заявил вдруг очкарик. – Позвонить и всё. Эпидемстанцию на них... Ппп... потребнадзор. Я им всегда говорил: доигра... етесь. Сучата малолетние.
От его тона задрожали коленки. Я никогда не видела, как сходят с ума, но ощущения были не из приятных. К страху добавилась тошнота, голова «поплыла».
Он уверенно зашагал к двери.
– Ты куда? – охрипшим голосом спросил лысый.
Тот на мгновение обернулся, и я поразилась, как выцвели глаза за очками. Клетчатый скупо улыбнулся и выдернул из ручек швабру.
В какой-то момент я поняла, что двери открываются медленно, будто при замедленной съёмке: вот между ног безумца на плиты падают первые ломти света, где-то далеко на заднем плане сыто урчат моторчики и множество теней, словно чёрные луны, скользят по полу.
Потом настал ад и хаос. Помню, как Ланселот поставил подножку и я упала. Он затолкнул меня под ближайшую скамью и прыгнул в сторону. Перевернувшись в толстом слое серой пудры, я сжалась в комок и краем глаза увидела, как сам рыцарь быстро катится под другим рядом лавок, сложив на груди сильные руки. А потом его закрыли алые лучи. Они, словно кровавые копья, брызгали на пол и плиты взрывались каменным крошевом, куски которого градом били по спине. Воздух наполнился свистом и криком, переходящим в ультразвук. Чья-то нога упала прямо передо мной, обдав тёплыми брызгами, лохмотьями кожи и рваных мышц. Обломок кости торчал, как клык из пасти.
«Лишь бы не Ланселот», – мелькнуло в голове.
Чьё-то тело мерзко шмякнуло о стену, оно безвольно сползло и шары принялись за него жадно, с упоением. Во все стороны летели багровые сгустки, шлёпаясь о белую извёстку, гладкий бетон, металлические сиденья. От этих звуков можно было сойти с ума, и я зажала уши ладонями. Безумие не отступало, истерический крик с каждой секундой подбирался к горлу. Мечущийся взгляд вдруг зацепился за ослепительно блестящую точку на полу. Я смотрела, смотрела, смотрела и старалась представить, что это не луч света, попавший в осколок очков, а драгоценный камень. Алмаз, к примеру. Или сапфир. Как глаза Ланселота. Как его холодные красивые глаза...
Когда он потряс меня за плечо, я очнулась. Всё стихло. Изрытый взрывами пол сквозь здоровую дыру в стене подсвечивало розовым закатное солнце.
– Вылезай, они ушли, – сипло прошептал он, протягивая руку.
Я выбралась и огляделась. Шары основательно изрешетили стены, остановка стала похожа на дорогой сыр, что часто мелькал в рекламе по старому телику. Сквозь правильные круглые дыры внутрь рвались узкие нити тусклого света. Лавки по самые сиденья стояли в сизом крошеве. Трупов лысого и очкарика нигде не было. И, слава богу.
Я попыталась отряхнуться и застонала: всё болело от ударов обломков.
– Тихо! – прошипел Ланселот. Один осколок порезал ему щёку, второй подбил глаз. – Беги за мной. Держимся у стен. Чуть что – ныряем внутрь. Поняла?
Я кивнула. Думаю, он видел, как блеснули мои глаза. Он выжил, а это главное.
Мы бежали быстро, как могли, но могу поклясться тайником в спинке металлической детдомовской койки, что людей в городе не было. Совсем. Пустые дома, разбитые машины, мотоциклы, коляски... Изредка попадались человеческие кости, но до того истлевшие и жёлтые, что невозможно определить, когда появились шары.
Заночевали на окраине, в какой-то заброшенной одноэтажке, изрешечённой, как и всё в городе. На наше счастье, в прошлом здесь обретался кабак. На кухне нашлись консервы, в кране холодная вода. Это были самые вкусные оливки, горошек и кукуруза, что приходилось есть за прожитые четырнадцать с половиной лет. Забаррикадировав мебелью окна и двери, мы устроились на кожаных диванах друг напротив друга. Я долго не могла заснуть, всё мерещилось это жуткое «жжж». Зато можно было сколько угодно пялиться на спящего Ланселота.
Нас поймали и заковали утром – первые лучи ещё только пробивались сквозь щели между стульями. Поначалу казалось, будто на шею повесили жёрнов. Наощупь две тяжёлые пластины напоминали зеркало в прихожей детдома: холодные и толстые, ни за что не поймёшь, что за металл. Белые шары победно висели над нами, и я знала – радовались. Думаю, они с самого начала висели у нас на хвосте.
Через кандалы они дали приказ идти, и мы шли за ними. Долго. Боясь отстать и получить лазером. Обгорелые бревенчатые дома провожали нас чёрными провалами окон с обожженными ставнями. И могильная тишина. Ни птиц, ни кузнечиков на прощание – всех они пожгли. Солнце уже поднялось и здорово пекло затылок, жутко хотелось пить. Ланселот держался молодцом. Я надеялась, что меня сморит прежде, чем я увижу его казнь.
Нас встречали торжественно. Чугунные ворота на заброшенном медеплавильном заводе были разворочены, открывая длинные проход между старыми станками, ржавыми трубами и вагонетками. Шары рядами висели с двух сторон, напоминая парад планет, мертвенно-белых и злых. Но поразило не это: на земле сидело двое грязных детей. Вонючие, тощие, оборванные, закованные, как и мы. Поначалу, я думала, они умерли, но один поднял голову, невидяще уставился на нас и зашептал пересохшими губами.
Шары приказали подойти. И с каждым шагом слова становились отчётливей.
– Папа... Папа пришёл... Виталька, вставай...
Второй мальчик пошевелился, но подняться не смог.
– А мама... Тоже пришла?
– Нет. Не мама... Алёнка. Алёнка и папа. Давай.
Мальчик, пошатываясь, поднялся и потянул за руку брата. Безуспешно. Тогда он, подслеповато вглядываясь, побрёл к Ланселоту, но успел сделать лишь пару шагов. Даже сквозь грохот пульса в ушах я расслышала команду в пластинах. А в следующее мгновение рыцаря щедро окатило кровью. Он вздрогнул, как от пощёчины и замер с закрытыми глазами.
То, что осталось от ребёнка, разметало по сухой мёртвой земле. Передо мной остался лишь кусок кисти, и я упала на колени. Вчерашний ужин вышел разом, без остатка.
Младший плакал без слёз и всё повторял:
– Андрюшка... Андрюшка...
Загребая горстями пыль, он из последних сил пополз к останкам брата и тут послышалась вторая команда. Брызнуло тёмным, тягучим. Шары хихикали.
Наклонившись, рыцарь прислонил свои пластины к моим. Меня затрясло: теперь, если чьи-нибудь кандалы рванут, конец нам обоим.
– Зачем? – прошептала я.
– Мы нужны им, – хрипло ответил Ланселот. – Они с нами играют. А смерть – побочный эффект. Это всего лишь игра. Игра…

Сообщение отредактировал Rianna - 4-02-2010, 15:51


--------------------
ПРОЗА 2010: ТВОРИ, УЧАСТВУЙ, ЖГИ!
Он вообще не любил жизнь. Она платила ему той же монетой(с)
Сочинитель.ру
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Рожкова >>>
post #53, отправлено 4-02-2010, 21:42


Швея-Гитаристка
*****

Сообщений: 776
Откуда: Эстония
Пол:нас много!

уровень звука: 1284

Интригющее начало... А продолжение у "страшилки" намечается???


--------------------
На 4 тетивы я стрела...
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Rianna >>>
post #54, отправлено 5-02-2010, 9:23


Сакиб-аль-ма
*******

Сообщений: 2472
Откуда: Небесное море
Пол:женский

Мётвой(-) и живой(+) воды: 3559

Рожкова, нет, это законченный рассказ))))
По мотивам сна.
Я понимаю, интересно, куда они попали и как шары обманули, но это уже испортит сюжет))) wink.gif


--------------------
ПРОЗА 2010: ТВОРИ, УЧАСТВУЙ, ЖГИ!
Он вообще не любил жизнь. Она платила ему той же монетой(с)
Сочинитель.ру
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Rianna >>>
post #55, отправлено 29-04-2010, 15:46


Сакиб-аль-ма
*******

Сообщений: 2472
Откуда: Небесное море
Пол:женский

Мётвой(-) и живой(+) воды: 3559

Тот самый. По мотивам сна.

Королева Кэт.

Жёлтая «копейка», подпрыгнув на очередном ухабе, с шумом пронеслась мимо отметки «Бирюково». В машине царило бы гнетущее молчание, если не электровой, что рвался из наушников CD-плеера пятнадцатилетней девицы на заднем сидении.
– Катерина, убавь звук, – не выдержала мать.
Старлетка криво ухмыльнулась и добавила громкость, раскачиваясь в ритм невидимому бас-гитаристу. Густо подведённые глаза закрылись, обесцвеченные пряди вспорхнули с оголённых плеч в прорезях майки.
– Катерина, – попросила, морщась, женщина лет сорока.
Жестокая мигрень подступала к ней неотвратимо, как цунами, обещая столь же разрушительные последствия для нервов и психики.
– Не дождёшься, – хладнокровно выплюнула дочь.
– Ты как с матерью разговариваешь! – устало рявкнули из-за руля.
– Не хочу. В эту. Деревню. Везите меня назад, – зло отчеканила девушка.
– Сама делов натворила, сама за них отбывать и будешь! – задыхаясь от безысходности, отрезал отец. – Оторва... Оторва и есть... Ни в мать, ни в отца, ни в прохожего молодца...
Жалобно вздрогнув, автомобиль подпрыгнул на колдобине, но опытный водитель сумел вырулить на халтурно залатанной дороге.
«Предки фуфло гонят, фишку не секут, – тоскливо думала девица. – Комп дома остался, ладно, зато мобила всегда под рукой – так даже удобнее с френдами коннектиться ».
Кэт вытащила телефон и вдруг поняла, что и здесь постигла неудача – дисплей демонстрировал грустную надпись: «Нет сети». Сотовых операторов в этой глуши отродясь не водилось. Издав вопль разочарования, она упала спиной на сиденье, задрав грязные ботинки на дверную ручку. Ссылка обещала неприлично затянуться.
Тёткин дом оказался древней деревянной развалиной, густо усыпанной жухлыми листьями. Краска на ставнях облезла и полопалась, палисадник ломился от разросшихся кустов сирени и малины. Табличка проржавела насквозь, надпись «ул. Лесная, 23» едва угадывалась среди коричневой чешуи. Кэт мрачно надувала жвачные пузыри, глядя на радостно суетящихся родителей.
– И банька есть, – пыхтела мать, ставя на крыльцо тяжёлые сумки.
– А в выходные на рыбалку, здесь рядом, – вторил отец, утирая пот со лба и сгружая коробки из багажника. – Катерина, смотри, какой воздух свежий!
Девица выбралась из «копейки», набросила на плечо видавшую виды кожаную куртку и демонстративно надула небывало большой розовый шар. Родители безотрадно переглянулись и принялись заносить скарб в дом.

Маленькая школа светлела на отшибе, почти у самого леса, старая, недавно выбеленная, с красными трещинами на известке. Вдоль узкой тропинки берёзы покачивали длинными золотистыми локонами, на сухой земле залегли резные листья рябины. Кэт пнула чёрную, скрипучую калитку и вошла во двор. Справа проплешиной жёлтел заброшенный стадион с редкой разметкой кирпичами, поросший крапивой и лопухами. Прямо в гнилом покосившемся заборе зияла метровая дыра, сквозь которую проглядывали какие-то бурые развалины – не то склады, не то бывший спортзал, не то лаборатория.
«Ну, и свинарник», – определила Кэт и с ненавистью харкнула на кусочки мха в разбитом крыльце.
Классов оказалось всего десять, пять на первом этаже и пять на втором. Тяжёлые гады подло скользили по отполированным до блеска ступенькам. Со стен, обмазанных толстым слоем синей краски, мутно скалились именитые выпускники: мордатый директор столичного агентства недвижимости, журналист местной газеты с лошадиным лицом, заведующий лесхозом. Услышав густое бубнение за дверью с табличкой «Кабинет русского языка и литературы», девушка привычно ссутулилась и ввалилась в класс.
– Драсьте.
Тринадцать голов, как по команде, развернулись в её сторону, Кэт неласково зыркнула и потрусила на «камчатку», где пустовало несколько мест. Седой мужчина в потёртом твидовом пиджаке продолжал молча наблюдать за ученицей, стоя у доски.
– Ты новенькая? – неожиданно сильным басом спросил он. – Королёва?
– Йесс , – манерно изогнулась девушка, шлёпая сумку на парту.
Будущие одноклассники следили так неотрывно, что по загривку промчался неприятный холодок. Учитель глядел сероглазо, по-волчьи, горбатый нос и дымчатый костюм ещё больше напоминали о матёром хищнике.
– Слушай внимательно. Тебе многому придётся научиться.
Кэт неуверенно хмыкнула и нарочито неуклюже плюхнула многострадальный учебник на столешницу.
– Итак, продолжаем, – невозмутимо повелел мужчина. – Герман Гессе в «Степном волке» отмечал, как имя вмещает в себя все приведенные определения, относящиеся к личности Гарри Галлера. Имя указывает на истинную сущность, которая одновременно нечто единое и неделимое. Но, в то же время, имя совмещает в себе Человека и Волка, два начала, враждующих друг с другом, два антогониста. Это «фаустовская раздвоенность», которую сам Гарри обнаружил в себе.
На примере Галлера автор показывает стадии, которые человек вынужден пройти на своем пути к Самости. Аналитическая психология Юнга помогает раскрыть эти стадии. Важность гуманистического выбора обосновывается с помощью философии Киркегора и полемики с идеями Ницше... Кто записывает – успеваете?..
Урок прошёл в полном молчании. И другой. И следующий тоже. Кэт тихо недоумевала, пытаясь выяснить, в чём же, мать его, дело. Никто не дрался, не орал матерные песни, не плевался в учителишек бумажными шариками и не мазал «Моментом» сиденья их стульев. Все сидели, как приклеенные, и слушали всю эту занудную чешую, а некоторые ботаны ещё и старательно записывали, высунув от усердия язык. На переменах они шмыгали туда-сюда с книжками или кроссовками подмышкой, никто не прыгал по стенам, не курил в туалете, не рисовал на подоконниках голых баб и разные подходящие приблуды.
С трудом дождавшись конца учебного дня, она не удержалась и столкнула-таки с крыльца одну ученицу, показавшуюся ей беззащитнее других. Девчонка рухнула носом в битые ступени, выронила сумку, из которой посыпались учебники. Кэт ожидала шумных восторгов: мышиная юбочка задралась, показывая детское бельё, а когда жертва поднялась, с подбородка ручьём бежала кровь. Однако, местные тут же окружили страдалицу: кто заботливо собирал книги в сумку, кто вытирал платком лицо, кто улыбался и успокаивающе гладил по спине. Кэт не верила глазам; казалось, привычный миропорядок нарушился, будто бутерброд упал маслом вверх, а стрелки часов повернули слева направо. В горле скопился нехороший ком, захотелось ускользнуть тихо и незаметно, но толпа обернулась прежде, чем тень Королёвой коснулась тропинки.
– Ты ведь это специально, да? – спросила высокая темноволосая, с металлом в голосе.
– Сама догадалась или кто подсказал? – ухмыльнулась девушка.
Виду она не подавала, но инстинкт лихорадочно искал пути отступления: в школу, если бежать по тропинке, они перехватят и отпинают прямо здесь, в грязи...
Однако, одноклассники, как стояли, так и направились к калитке мимо неё – дружной стаей, молча, не оглядываясь и не обращая внимания.
Кэт сплюнула и опустила сумку на ступени. Плечи подло дрожали. Захотелось курить. Вспомнилось, что сигареты дома, за кроватью и стало ещё хуже. На душе скребли кошки.
Она с недоверием уставилась на угрожающе чёрные молчаливые сосны в розовом флёре заката, желтовато-красные руины с кирпичными ранами. От развалин веяло тайной, недосказанностью. А ещё опасностью и коварством.
«Чёт не то... Подозрительный блина хлам. А лес ваще скользкий, гнилой. Как всё тут».
Девушка забросила сумку на плечо, поддала ногой кусок известки и зашагала в сторону дома. Вороны с кудрявых берёз проводили её насмешливым граем.
Кэт считала себя красивой. А точнее – клёвой чикой с улётной башней и кайфовым интерфейсом. Имидж служил тому подтверждением: белые пряди лесенкой, модная чёлка на нос, вечно подведённые чёрным глаза, колечко в нижней губе, стройная фигурка.
«Кто в адеквате мог знать, что предки этой глисты зелёной в мусарне арбайтают ? Я ведь ещё и строить новенькую, как следует, не начала, так, пару раз пнула да в грязь толкнула, а та уже включила сирену».
Кэт зло сплюнула и улыбнулась, вспомнив, как жалко Градская корячилась в луже, пытаясь встать.
«Надо бы устроить завтра пати. Обаять местных свинопасов, чтобы те в случае чего поддержали, когда начнётся настоящий фанни . Глядишь, и проболтаются насчёт этого хлама кирпичного...»
Запасы травки ещё остались от соседского Расты – растамана с дредами и полным регги в башне. По накурке малыш всё время лез в наивной надежде спариться, но Кэт всегда брезгливо толкала его, и он падал на зелёный ковёр, смешно дрыгая тощими ложноножками.
«Да, с Растой было весело. Не то, что в этой навозной дыре с унылыми колхозниками».
Следующим днём она провела разведку боем. Удалось выяснить, что волчара, что гнал пургу и косо глядел, и есть директор, учитель русского и литературы по совместительству. Была ещё толстая физичка, которая вела ещё и химию, морщинистая математичка, да зомби-физручка с диким именем Сталина. Слушались их беспрекословно, и даже хуже – с удовольствием. В библиотеке вечно толпилась очередь, за неимением спортзала перед школой трусцой бегала мелочь, в столовой булки не валялись под ногами, а дымились на алюминиевых подносах. Словом, полный фарш.
Невероятной удачей оказалось после вчерашнего провала заговорить с высокой с тёмным хвостом – явного доверия она не выражала, но и морду не воротила. Кэт на удивление быстро договорилась о вечерней тусе на руинах.
– Я угощаю, – гордо заявила она. – Одно условие: туса на развалинах.
Темноволосая странно улыбнулась. Пришлось лицемерно оскалиться ей в ответ и сразу окрестить про себя Крысой. День пролетел почти безболезненно (не считая «пары» по химии), и к его концу Кэт уже крутила в голове список двенадцати человек, кто согласился прийти на пати. Она решила подготовиться, как следует: водка, пиво, сигареты, анаша.

В прохладной осенней ночи светлячками желтели зажигалки, фонарики, рядом с ржавой частью ограды, будто в танце, нервно подёргивался костёр. По мёртвой чёрной траве саваном стлался сизый туман. Глухо гремели бутылки, вились кольца сигаретного дыма, дрожал неестественный смех, Кэт с удовлетворением отметила, что кто-то целуется в одном углу, в другом напевали какую-то стёбную чепуху. Луна брезгливо укуталась тучами, не желая наблюдать это непотребство.
«Уже скоро, – ухмылялась Кэт. – Пусть начнут рассказывать страшилки, кто-нибудь да проболтается».
Из пятёрки парней она уверенно выбрала самого крепкого и красивого – Степана с чёрной копной и белозубой улыбкой. Такие парни обычно составляют отличную пару королеве класса, а при случае и в ухо дадут. Они сидели в лесной мгле вдвоём на куске полуразрушенной кроваво-кирпичной стены.
Однако, толкинг не клеился. Кэт щёлкнула зажигалкой «Дафидофф» и виртуозно прикурила длинную изящную «More». Обычно от одного такого жеста самцы всегда во все стороны кипятком, но Степан этот, как сидел памятником, так и сидит.
«Вот же фак! И зяка, походу, его не вставляет. Вот урод».
Кэт сбросила ему на руки тяжёлую куртку, оставшись в чёрно-розовой облегающей майке и шёлковых лосинах. Взбив спутанную шевелюру, она оглянулась на парня.
«Чё за щит »?
Степан с молчаливым интересом всматривался в ночную темень, будто там-то и происходило всё самое интересное. Туман призраком полз по траве.
«Колхозный гей, – мрачно определила девушка. – Будет фанни, когда я опущу его пред всем классом».
– Слушай, Катерина... – вдруг разволновался он.
– Я Кэт! – оскалилась она.
– Хорошо... ладно, пошли со мной, кое-что интересное покажу. Если не боишься.
Кэт фыркнула, набросила куртку и затоптала окурок.
Клетчатая спина Степана одно время мелькала впереди, в плотной темноте, а потом вдруг пропала. Девушка выругалась и встала, как вкопанная. Пошарив руками вокруг, она позвала на всякий случай:
– Э! Э, ты куда делся? Не смешно ни разу, слышь? Алё...
Звуки беспомощно глохли во мраке. Ветер зашептал ветвями сосен, где-то рядом безрадостно рассмеялся козодой, и Кэт насквозь пробрал липкий страх. Она лихорадочно нашарила в кармане зажигалку и торопливо защёлкала. Огонёк вспыхнул не сразу, газу осталось не так много, но когда желтоватое пламя осветило развалины, девушка онемела.
В детстве Кэт больше всего любила разглядывать мух, попавшихся пауку в сети. Они так смешно бились, беспомощно дёргая крылышками, не в силах освободиться и понять, что обречены. А теперь сама она напоминала себе муху – растерянно барахтающуюся в липких тенётах. Грязно-желтые стены были сплошь исписаны одним только именем: «Кэт, Кэт, Кэт Кэт Кэт Кэт Кэт Кэт Кэт» углем на старой известке. Кэт покачнулась. Холодный пот покрыл спину.
«Они ждали... Они знали...»
Туман окутал и без того затянутые маревом развалины, Кэт охватила паника. Она кружила по мокрой траве, не зная куда броситься и откуда ожидать угрозы. Пальцы увязали в липких клочьях, что застревали в груди, дыхание сбилось, вязкая дымка пеленой висла на ресницах. Со всех сторон слышались непонятные слова, шарканье шагов, глухие смешки, словно сквозь толстый слой ваты. Тысячи Кэт забавлялись глупой мухой, попавшейся в сети. То и дело из мглы выныривали нечёткие контуры кладки и ухмыляющиеся лица одноклассников, искажённые до неузнаваемости призрачным светом луны, вернувшейся из-за туч ради такого дела.
«Они смеются надо мной... Все они смеются... Только это не смех, что-то другое, нечеловеческое, страшное... И рожи, эти рожи чертовы...»
– Кэт! Кэт. Кэт? Кэээт... Кто ты, Кэт, кто ты, Кэт? КтотыКэт?.. Ктотыкэтктотыкэтктотыкэт...
Смех заскрежетал, царапая нервы, диким воем взвился к чёрному, как грех, небу и перешёл в ультразвук. Кэт прижала грязные ладони к ушам, по подбородку текло горячее. Всё вокруг обратилось безумной каруселью, слившись в однообразное бело-красное пятно, поплыло. Кэт отчаянно закричала и провалилась во мглу.

Было так тепло, уютно, что случившееся казалось диким кошмаром. Одеяло пахло чем-то непривычным, душным. От печки несло извёсткой.
Кэт села в кровати и уставилась на родителей. Они стояли рядом и, как всегда, переминались с ноги на ногу. Из окна сонно сыпался рассвет.
– Катерина... – начала мать, краснея от удовольствия, – мы тут подумали...
– Нам тут нравится, – улыбнулся отец. – Мы решили остаться. Банька, огород... ты привыкнешь. Ребята тут хорошие, привели тебя. А твои-то городские, бросили бы, знаем...
Кэт попыталась заорать, но вышел лишь жалкий всхлип. Она откашлялась, покраснела от злости и бахнула кулаком по подушке:
– Они не люди! Они меня... обманули! Напичкали чем-то! Они... смеялись надо мной... издевались!
– Да ты что, Катерина? – всплеснула руками мать. – Хорошие же ребята... Не пьют, не колются. Они тебя хвалили так, мол, какая девушка интересная...
– Я говорю, они нелюди!! И в школе тоже никто не списывает, не дерётся! Это ненормально! Так не бывает!
Родители переглянулись и поджали губы. Кэт осеклась и замолчала. Отец почесал подбородок и вынес вердикт:
– Вот что, Катерина. Остаёмся и точка. Может, они из тебя человека сделают, раз у нас не получилось.
– Я... я вам докажу, – с какой-то фанатичностью пообещала Кэт, скидывая одеяло. – Я всех тут выведу на чистую воду...
– Ты куда так рано?
– Они там! – бледный палец уткнулся в сторону окна. – Там они все! Колдуют своё вуду! Я сразу поняла, нельзя этим лохам доверять...
Натягивая джинсы, она замерла. Мать смеялась тем самым лающим смехом, что гремел ночью на развалинах. Мало того, отец подхватил этот мерзостный гогот, что раскатился от кухни до комнаты волчьим воем. Было в нём нечто жуткое, звериное...
«Они и их заколдовали... твари... вот почему они тут остаться захотели...»
Кэт захолодела, поспешно влезая в майку. Не зная как, прыгнула в кроссовки, набросила тяжёлую куртку и, впервые в жизни, не заботясь о макияже, выскочила на улицу.
Солнце ухмылялось над угрюмым лесом. Ноги сразу промокли от росы, в волосы лезли какие-то жуки. Девушка вяло отмахивалась, стараясь не сбиваться с шага.
«Ржут... Издеваются... Предков-то за что?! Я им покажу. Я им всем покажу, они меня не знают...»
Что именно делать, Кэт слабо представляла, но острая решимость гнала вперёд, в школу. Всю жизнь она правила, верховодила, была королевой, но сейчас на власть посмели покуситься.
«Как они смеют... Я им всем щас наваляю... уродам... Они точно там... Все в сборе...»
Она зло пнула ворота калитки, преодолела тропинку, взлетела по ступенькам. Коридоры ещё пустовали, отдалённо пахло хлоркой, однако, кто-то уже, пыхтя, волок пыльные книжки. Из-за высокой стопки лица не было видно, лишь снизу убогая синяя юбка болталась над тощими ножками в дешёвых колготках. Кэт узнала её, нагнала в два шага и резко поставила подножку. Девчонка споткнулась, упала ничком, книжки посыпались, теряя страницы.
– Что, сучка, кто теперь смеётся? – мстительно прошипела девушка. – Ну, говори, где остальные!
Школьница неловко поднялась, вытерла нос тыльной стороной ладони и, узнав обидчицу... молча улыбнулась. Кэт остолбенела.
«Она должна плакать! Реветь! Рыдать! Сопли по роже размазывать!»
Девочка снисходительно улыбалась. Казалось, вот-вот и она засмеётся тем самым лающим смехом, что гремел ночью в лесу. Кэт подумала, что сходит с ума, с трудом унимая дрожь в коленках. Она рванула вверх по лестнице, перепрыгивая ступеньки, и вихрем ворвалась в кабинет русского языка и литературы.
Они были там все. Сидели себе спокойно за партами с любопытством разглядывали её, будто лабораторную мышь. Кэт задохнулась от ярости. Швыряя с первых парт учебники и тетради, она выла и рычала, словно раненый зверь.
– Вы мне за всё ответите! Я сюда ментов... журналистов!.. Ублюдки!.. Что с предками моими сделали, а?! Что, я спрашиваю!! Твввари!..
Они почти не реагировали, смотрели, улыбались. Наверное, именно это взбесило ещё больше. Пришлось от всей души врезать Крысе с чёрным хвостом на передней парте. Кулак даже успел почувствовать кость скулы под кожей, но большего сделать не удалось. Степан скрутил первым, швырнув на пол, и чуть не сломал нос. Остальные придавили ноги.
Кэт рвалась из всех сил, плевалась и отчаянно материлась. Силы покидали её. Она ждала расплаты, но всё внезапно закончилось.
– Он идёт, – тихо сказал Степан и отпустил. – Уходим.
– Кто он? Кто?!
Одноклассники дисциплинированно покинули класс, небрежно оттолкнув Кэт от двери. Девушка дёргала за ручки, что было сил, старые деревянные створки подрагивали, но не поддавались. Она пинала в замочную скважину с разбега, падала, разбегалась и снова пинала. Казалось, демон вселился в неё – так она была зла. Из последних сил девушка запустила стулом в окно, но он ударился ножкой о раму и застрял между партами. Ни учебники, ни содранные с мясом полки не могли пробить это проклятое стекло...
Наконец, она устала и села на пол, тяжело дыша. Всё болело. Лёгкие работали, как кузнечные мехи, но даже сквозь их свист слышались ровные уверенные шаги по коридору.
«Он идёт. Кто это – он?»
Топ, топ.
«Поднялся по лестнице и идёт сюда...»
Всё ближе и ближе с каждой минутой. Топ, топ, топ...
«Туфли... Туфли скрипят... Человек?»
Кэт думала, что слишком устала для страха, но когда дверь загремела и распахнулась, неведомый ужас сжал горло и она натужно закричала, узнав Его. Вернее, попыталась: лёгкие, ослабленные регулярным курением, выдали жалкий писк, перешедший в хрип. Дальше всё смеркло, будто кто-то резко щёлкнул выключателем...
«Кто они? Пришельцы? Монстры? Демоны? Лес... что-то с лесом. Что-то с лесом, что-то очень важное... Деревья, животные, узкие тропинки к опушке, полная луна...»
И чужое дыхание на шее...

Пахло сухой малиной и прелыми листьями. Боль ушла. Было хорошо. Так хорошо, будто не высыпалась с рождения, а тут раз – и выспалась. Во всём теле гуляла непривычная сила, только шея немного ныла, как года два назад, когда сильно продуло на автопати. Тишина не душила, молчала. Так тихо было когда-то в больнице, когда она куковала в одиночной палате с тяжёлым отравлением. Странный покой гладил душу.
«Душу... У меня есть душа?»
Кэт пригляделась. От огромной матово-серебристой луны было очень светло, как днём. На травинке повисла дождинка, по стеблю настырно карабкается толстый жук. Девушка встала и с интересом побрела между деревьев. Вдоль едва приметной тропинки копошился еж, справа у норы шумно суетилась росомаха...
«И как они не видят, не слышат меня? – удивилась Кэт. – Я, что, померла?»
Звери чихали, деловито ворчали, словом, занимались своим делом. Над головой ухнула сова, мимо протрусила мышь, обычная старая мышь. Девушка видела её – дряхлая, но ещё быстрая, одна лапа отморожена и беспомощно свисает вдоль тела. Вдруг мышь замерла и медленно перевела взгляд на Кэт. Она смотрела долго, очень долго. Девушка даже обрадовалась, что хотя бы мышь заметила её. А та, словно сомнамбула, направилась к ней, жутковато покачивая отмороженной лапкой. Следом за ней закосолапила та самая росомаха, еж, ещё кто-то. Кэт застыла, слушая топот множества животных по холодной земле, шорох листьев и едва задетой когтями травы. Звери постепенно, словно дрессированные, выстроились правильным полукругом и пали перед ней на колени.
Кэт стояла в столбе лунного света и гадала:
«Кто я? Кем я стала? В кого они меня превратили?!»

Сообщение отредактировал Rianna - 29-04-2010, 15:47


--------------------
ПРОЗА 2010: ТВОРИ, УЧАСТВУЙ, ЖГИ!
Он вообще не любил жизнь. Она платила ему той же монетой(с)
Сочинитель.ру
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Rianna >>>
post #56, отправлено 5-07-2010, 8:14


Сакиб-аль-ма
*******

Сообщений: 2472
Откуда: Небесное море
Пол:женский

Мётвой(-) и живой(+) воды: 3559

Кубок для Анни.

Запищало истошно, противно. Из-под одеяла раздался страдальческий стон, широкая ладонь захлопала по тумбочке, безуспешно пытаясь выключить будильник. Наконец, на край кровати сел мятый сонный мужчина и, недовольно морщась, нащупал нужную кнопку. Немного помедитировав, он раздирающе зевнул и потянулся. Затем сунул ноги в тапки и прошлёпал в ванную.
В зеркале отразилось опухшее небритое лицо тридцатилетнего жилистого мужчины: узкие татарские глаза, отдающие зеленью, шрам на переносице, лохматая чёрная шевелюра.
Рядом с жёваной физиономией возникло лицо Аннù. Красный жертвенный наряд резко контрастировал с бледностью.
– Что, Серьёжа, как спалось?
Рудерийский акцент коробил особенно. Сергей нахмурился и принялся умываться. Вода была холодной, как её мёртвое тело.
Пока он готовил яичницу, женщина молчала, но едва сел завтракать, заговорила. Как всегда, об одном и том же. О том, что на том свете холодно и темно. А главное – одиноко. Полы рдяного ритуального одеяния иногда распахивались, обнажая белое бёдро с родинкой. Прихлёбывая кофе, Пирогов даже настроился на игривый лад, мысленно дорисовывая остальное. Но когда Анни положила свою ледяную руку поверх его ладони, он резко встал.
– Пошла вон.
Рудерийка поспешно исчезла. Привычно выматерившись, Сергей, отодвинул остывшую глазунью.
Она явилась, едва он закончил вторую рукопись «Демоны Рудерии». За два года до этого Сергей уже вёл переговоры с издательством, первый роман в «Стреле» он выпустил под псевдонимом «Олег Справедливый». «Рассвет над Калахашем» оказался успешным, быстро раскупался, его постоянно допечатывали. Сайт трещал от отзывов, форум то и дело вис от запросов. Словом, работай – не хочу. И тут жена. Аня...
...Спортивная сумка у её стройных ног разбухла наглым бультерьером. Слова жена роняла как-то скупо, изучая носки туфель и комкая какую-то квитанцию. Может, поэтому ничего в голове и не отложилось. Другой человек... Никто не виноват... так вышло... Надоело врать... Мелькнули чёрные, как вороново крыло, острые пряди, виноватый взгляд ведьмачьих агатовых глаз и всё. Сергей растерянно опустился на банкетку, слепо разглядывая второй, отданный комплект ключей. В груди горело, будто внутрь натолкали раскалённых болванок, горло драло. Он запустил пальцы в густую смоляную шевелюру...
Он вспоминал, как она красилась по утрам, высунув кончик языка, как они гуляли по набережной, как, вымазавшись мороженым, хохотали до упаду, как гладил по её белому бедру с родинкой... Поначалу жутко хотелось выследить, дать в морду этому «другому человеку» у неё на глазах. Аж кулаки зудели. Спасла работа. На столе ждали гранки незаконченной статьи. Отдыхал от неё Пирогов, отчаянно графоманя фэнтези со свирепыми воинами и хитромудрыми магами. «Рассвет над Калахашем» здорово помог тогда расправиться с передовицей о гибели шахтёров. План созрел мгновенно. Сергей за день набрал пять глав, очнувшись только к вечеру с напрочь затёкшей спиной. Но результат был хорош – наклёвывался приличный роман. И вот когда «Демоны Рудерии» рассматривались издательством и почти готовы выйти в свет, явилась Анни. Она была второстепенным персонажем, жрицей Башни Слона: сбежала с бравым воином с наполовину обритой головой, Раригу. До последнего женщина моталась с ним, пока герой совершал великие подвиги и попирал левой ногой нечисть, а правой коварных недругов. В финале она залпом выпила кубок яда, спасая любимого, и благополучно почила в бозе. Сцена её похорон Раригом вышла роскошной...
Но Анни вернулась. Мёртвая, холодная. И в то же время живая.
Она появлялась везде: на встречах с фанатами, в вечно пыльной редакции, у почтового ящика, в туалете. Сергей тихо недоумевал. Одно дело, когда приходит призрак умершего человека и совсем другое – персонажа. Несуществующего, выдуманного тобой. Пусть от отчаяния, злости, но сути-то это не меняет. Сначала он зарёкся пить. Когда не помогло, решил проверить нервы. В белостенном кабинете медсестра выписывала рецепт, а Анни с ужасом рассматривала поражённые органы на плакатах, словно издеваясь над логикой и здравым смыслом. Ни от витаминов, ни антидепрессантов толку не было, но курить Пирогов на всякий случай бросил. Первое время тяжело пришлось, но выдуманная покойница стимулировала волшебным образом. Рассказывать о ней Петьке Сивому, приятелю, Сергей поостерёгся, ещё сдаст санитарам, как параноика, свихнувшегося на бросившей жене.
Он хотел вычеркнуть Анни из жизни, как бывшую, но не мог. Не получалось. Он пытался игнорировать, отталкивать персонаж, крыть матом, смеяться в лицо. Даже на лестничную клетку не раз выставлял. А она всё терпела и приходила. Снова и снова. Словно надеялась, будто её создатель что-то может изменить.
По вечерам, когда он сидел за компьютером, редактируя статьи и делая наброски, она кружила рядом и сыпала опостылевшими вопросами. Сегодняшний не стал исключением.
– Ты ньикогда не задумывался, почьему я прихожу к тебье?
– Потому что я слишком талантливый! Видишь, ты реальна даже после смерти!
– И тебье менья не жалко? Ты знаешь, как это страшно – умирать?.. Это больно, Серьёжа. Душу цáниты вырывают. Зачьем ты придумал цанитов?
– Хватит! Лучше что ли, если б никто не умирал? Читателю драма нужна, драма! Пойми это, наконец, и исчезни из моей жизни!
– Драмма, – прошептала Анни, словно пробуя слово на вкус.
Она собачонкой уселась у его ног и едва слышно затянула какую-то варварскую песню. Слов было не разобрать, но грудной голос ломался от любви и нежной жалости.
– Что ты ноешь? – раздражённо бросил Сергей.
– Колыбьельную. Для нашего с Раригом сына, который никогда не родьится.
Мужчина скрипнул зубами: он совсем забыл, что героиня была беременна.
– Ммм! Зачем я тебя вообще создал!
– Может, у тебя была своя Анни?.. Которая...
– Заткнись! Закрой свой рот!!
– Я не могу! Не могу больше! Мне так страшно возвращаться туда, Серьёжа! Там ньичего нет! Совсьем ньичего! Разве ты создал менья, чтобы убьить?..
– Уходи, – процедил он сквозь зубы.
Ведьмачий взгляд скользнул по его губам, сжатым в полоску, и дрожащим кулакам. Мелькнули чёрные, как вороново крыло, острые пряди, алая туника, и всё. Ушла. Исчезла.
Сергей опустился на стул и запустил пальцы в густую смоляную шевелюру. Он думал о том, с каким азартом описывал необузданный вихрь её волос и алую тунику, что эффектно распахивалась на бедре с родинкой. Неужели и, правда, чтобы убить?
«Но ведь драма. Нужна драма... Нужна ли? Нужна или нет?»
Писатель развернулся к монитору и пробежал глазами набранный текст. Статья лезла во все стороны нелепыми щупальцами, как проросшая картошка, не желая складываться в единый сюжет. Глава тоже не клеилась. Сергей щёлкнул зажигалкой и глубоко затянулся.
Однажды Анни замолчала. Совсем. Словно выключили звук радио или телевизора, к которому привык, словно к давнему другу. Пирогов всё ждал, когда она заговорит, зашепчет, споёт, на худой конец. А героиня словно онемела.
Мельком в парке он видел, как она дрожала, обняв себя за плечи, словно её знобило в жаркий июльский полдень. Взгляды их встретились, ведьмачьи глаза потускнели, налились оловянным страхом. Сергей отвернулся. Что-то неуловимо кольнуло, стало неуютно. Работа не ладилась, слова не шли наружу, словно кто-то натолкал внутрь горячих болванок.
«Разве ты создал менья, чтобы убьить?..» – звенело в голове.
Он распух от кофе и никотина, голова трещала от массы вопросов и диких вариантов ответов. Как она воплотилась? Зачем? Он спятил? Рехнулся на «Демонах Рудерии»? Или это месть за плохую концовку? Да чем она такая плохая? В тысячах романов по всему миру герои дохнут, как мухи, и хоть бы кто пикнул! Или так у всех? Все писатели молчат, чтобы не загребли в психиатричку? Да даже если бы и хотел другую концовку, то как? Это испортит весь сюжет к чёртовой матери! Тьфу!
Пирогов потянулся за сигаретой, но пачка была пуста. Чертыхнувшись, он натянул джинсы, футболку, сунул ноги в кеды и спустился к киоску. Рассовывая сдачу по карманам, он услышал отборный мат за спиной и обернулся. Между двух тополей ругались двое: расхристанный пьяный в грязном пиджаке и черноволосая женщина в красном платье. Сергей узнал бывшую жену почти сразу, но долго сомневался: лицо распухло куском теста, волосы висели колтунами, одна нога спотыкалась на сломанном каблуке.
«Да она пьяная!»
В конце концов, парочка принялась слюняво лизаться, и писатель счёл за лучшее вернуться в холостяцкую хрущёвку, пропитанную табачной вонью.
Июльская ночь дышала солёным зноем. Сквозь антикомариную сетку рвался волшебный лунный свет и дружный хор кузнечиков. Сергей терялся в догадках. Он лежал, закинув руки за голову, и молчал. Что-то изменилось. Словно, воздух в комнате заменили на другой, на рудерийский, с примесью крови и сыромятных кож. Будто обрушилась Башня Слона, а Карух поднёс Раригу кубок с ядом и... Будто...
Он едва не задохнулся от предчувствия чего-то крайне важного и вскочил. Торопливо включил компьютер и, едва дождавшись загрузки системы, клацнул по файлу «Демоны Рудерии». Слова посыпались, как летний дождь: споро, крупно, благодарно. Клавиатура прыгала, пот капал между багряных букв, кузнечики неистовствовали. На синеватом вордовском листе с грохотом рушились белоснежные колонны, сталкивались боевые колесницы и заклинания, рты извергали тонны лжи, а меч главного героя бесстрашно крушил недругов.
И золочёный кубок, поднесённый Карухом Раригу в честь победы, был ловко обменян Анни на драгоценного брата-близнеца, полного пенного хмельного пива. Предатель свалился в корчах, а новоявленный князь правил с юной женой долго и счастливо, пока трон не занял его сын...
– Концовка хорошая, – заметил по телефону Испанцев, редактор «Стрелы». – Аж на душе легче стало...
Сергей улыбнулся и раздавил в пепельнице сигарету. Анни пришла сегодня последний раз, во сне. Она качала на руках краснощёкого младенца и застенчиво улыбалась.

Сообщение отредактировал Rianna - 5-07-2010, 8:21


--------------------
ПРОЗА 2010: ТВОРИ, УЧАСТВУЙ, ЖГИ!
Он вообще не любил жизнь. Она платила ему той же монетой(с)
Сочинитель.ру
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Rianna >>>
post #57, отправлено 20-07-2010, 15:34


Сакиб-аль-ма
*******

Сообщений: 2472
Откуда: Небесное море
Пол:женский

Мётвой(-) и живой(+) воды: 3559

Башня колдуна.

Если смелости достанет у тебя,
На закате алом солнечного дня
Под покровом сине-пурпурных небес
Ты ступай один в глубокий чёрный лес.
Пусть одежду рвут колючие сучки,
По покойнику пусть плачутся сверчки,
И пусть кроны заслоняют лунный свет,
Ты иди вперёд, назад дороги нет.
По тропинке человеческих костей,
Через омуты русалочьих страстей,
Сквозь холодную трясину липкой лжи
Путь-дорогу тебе леший покажи.
Если реку Чёрны волны перейти,
Да глубоких ям ловушки обойти,
От шишиг-кикимор скользких уцелеть,
Отвести от сердца хмари серой плеть,
То увидеть можно башню колдуна,
Что стоит на бурой пустоши одна.
Ты колени чёрной башне преклони,
Свою жизнь – слепую немощь, прокляни,
Прислонись к немому камню и проси
Мёда истинного в крепости вкусить.
Коль терпения достанется и сил,
Ты дождёшься, чтоб колдун тебя впустил,
И подымешься по лестнице наверх,
К небу чёрному, беззвездному, как грех.
Из котла с кипящим варевом старик,
Зачерпнёт корчагу зелья в тот же миг.
А ты пей, не бойся жара, что печёт,
Горький мёд к твоему сердцу потечёт,
Остановится дыхание и стук,
И корчага тихо выскользнет из рук.
Из косматых и угрюмо-мрачных туч
Тут же вырвется слепящий яркий луч
И, стрелой вонзившись в сердце, оживит.
И поднимется с сырых холодных плит
Сердцем полон, да очами, видно, пуст -
Очарованный навек сереброуст.
И пойдёт он башен рифмы возводить,
Из сердец людских тянуть до бога нить,
И просить он будет каждого испить,
Только жажды его вечной не избыть,

Ведь за дар любой приходится платить…


Часть I.
Кошмары.


Феламар издал вымученный крик и открыл глаза. Вокруг царила глухая тьма, под высоким потолком от лёгкого сквозняка покачивалась плетёнка из ивовых прутьев – ловец снов. Где-то далеко внизу, со стороны болота, глухо прокричал козодой и затих.
Маг приложил ладони к груди: сердце, казалось, вот-вот выскочит. Несмотря на то, что накануне спальня была хорошо протоплена Орушем, мужчину мелко знобило. Феламар даже не подумал крикнуть слугу – никто не должен видеть его таким. В одних шёлковых штанах он вскочил с широкого ложа, не попадая в домашние туфли, и босиком зашлёпал к камину. Бросив несколько поленьев, маг торопливо пощёлкал пальцами и очаг взревел алым пламенем, опалив всклокоченную шевелюру и брови.
– Тьфу! Перестарался...
Подвинув высокое кресло, обитое кроваво-красным бархатом, Феламар бессильно упал в него, вытянув озябшие ступни ближе к огню. Сердце немного утихомирилось, однако, он всё ещё был охвачен страхом. Багровые тени хищно крались по стенам, расчерченным охранительными знаками, треск дерева напоминал хруст веток под лапой голодного зверя. Маг медленно отёр пот со лба, пытаясь припомнить кошмар. Ничего. Лишь чёрная липкая вуаль, сквозь чьи-то крики... и страх. Мерзостный, постыдный, безотчётный.
«Башня... Она защитит. Убережёт. Опасаться нечего».
Однако, перед важной встречей во что бы то ни стало нужно выспаться. Феламар взял себя в руки и сконцентрировался на одном из серебряных кувшинов в кабинете. Спустя несколько минут, полупрозрачный блестящий сосуд проплыл к владельцу сквозь стену и аккуратно лёг в руки, обретая вес и объём. Мужчина ещё раз вздохнул, и, изменяя давней традиции не пить перед волшебной дуэлью, сделал несколько больших глотков. Сладковатое красное шари распустило нервы, сжатые в тугой ком, принесло обманчивый покой и негу.
Маг оставил вино у камина и ничком рухнул на смятую постель. Пугающие тучи кошмара растворялись в тепле, что постепенно наполняло спальню и бледное тело. Ловец качался над головой, обещая приятные сновидения и грёзы. Феламар сам не заметил, как задремал.

Каждое утро начиналось одинаково: умывание в ледяной воде из горной реки, бритьё по требованию и завтрак. Набросив длинный шерстяной плащ, Феламар встал перед огромным зеркалом во весь рост, поворачиваясь то влево, то вправо. Он подставлял подбородок вертлявой бритве, что порхала туда-сюда, уничтожая жёсткие волоски и придавая изящной бородке правильную форму. Магу показалось, что круглая купальня недостаточно освещена, и он плавно взмахнул рукой. Каменные стены, отделанные перламутром, засияли нежно и ясно, озаряя в зеркале тридцатилетнего мужчину среднего роста. Близко посаженные голубые глаза смотрели скептически из-под аккуратно подстриженных бровей, тень от длинного носа падала на тонкие губы и аристократичную эспаньолку. Феламар провёл взглядом по густой каштановой шевелюре до плеч, причёсавшись, и надел парадную алую мантию, расшитую знаками башни. Удовлетворённо хмыкнув, он встряхнул головой, рассыпая с прядей капли, что жемчужинами сверкнули в колдовском свете.
Маг всегда завтракал в кабинете, на самом верху. Оруш уже суетился, накрывая маленький круглый столик у стрельчатого окна, затянутого прозрачной волшебной плёнкой, точно мыльный пузырь. Узловатые артритные пальцы расставляли тарелки с ароматным беконом, оладьями и пирогом. Рядом уже дымилась глубокая чашка чаю, разнося лимонно-медовые запахи. Реторты и колбы ядовито мерцали справа, на дубовых стеллажах и многочисленных полках вдоль стен. Травы и зелья хранились в кладовой за крепкой дверью со сложным запирающим заклятьем.
– Что у нас на сегодня? – осведомился маг, подвигая скрипящее кресло к столику.
Оруш потёр коричневые ладони и сипло забормотал:
– Укрепляющее живот зелье господину Шиму, скипетр власти для князя Даро, любовный напиток госпоже Ожиль, охранительный оберег для скота Толстому Багу, средство для роста капусты Гусу...
Феламар рассеянно изучал грязные ногти и патлатую голову слуги. Оруш был здесь всегда, сколько помнил себя маг. Иногда казалось, что этот ловкий исполнительный горбун и есть дух Башни. Старик понимал хозяина с полуслова, успевал везде и всегда, и не существовало такого поручения, с которым тот не смог бы справиться.
– Хорошо-хорошо... – оборвал он, цепляя длинными пальцами пирог, – всё после. Сегодня важная встреча, Оруш. Всё после.

Феламар был самым обычным магом, ничего сверхъестественного. Торговал военными заклятьями, любовными зельями, целебными настоями, миражами, волшебными безделушками. Порой случалось не одну ночь корпеть над сложным охранительным заговором против демонов, других чародеев или даже самой смертью. Дело приходилось иметь с весьма разнообразной клиентурой: от королей до беспутных бродяг, вздумавших искать помощи у Башни из чёрного базальта.
Дань всегда собирал Оруш, Феламар никогда не касался этой стороны сделки – таково нерушимое условие Башни. Патлатый слуга отсылал за оброком Чùру – вонючего летающего червя с перепончатыми крыльями. Раз в году эта склизкая тварь покидала подземелье, повинуясь свисту старика, и взмывала над каменными зубцами, мчась в сторону должника. Феламар никогда не мог понять Оруша, когда тот играл с этой шипящей гадиной, ласково гладя щетинистое, явно ядовитое тело. Не выдерживая более нескольких минут, мужчина приказывал отправить Чиру обратно, в тёмное укрывище.
Маг никогда не видел, ни как возвращался посланец, ни что происходит с оплатой. Это тоже запрещено, да и не так интересно, как смешивать слюнные железы ламий с парами чёрного лотоса. В конце концов, это не его дело. Он работает, Башня защищает и кормит. Кажется, так было всегда. Другого мужчина не помнил. А быть может, и не хотел. Иногда под стенами он находил жёлтые кости и ржавые доспехи, но не придавал этому значения. Оруш изредка рассказывал о том, как популярны среди людей легенды о рыцарях, что освобождают красавиц из башни злого колдуна, а самого злодея убивают. Тогда Феламар хохотал до слёз, обращая на пару часов старика в бледную измождённую девицу, что театрально закатывала агатовые очи и ломала руки. Победу же над собой какого-то простолюдина, пусть и воина, маг считал дикой нелепостью: во-первых, за что, а во-вторых, каким образом? Войти в Башню можно лишь по личному желанию хозяина, да и то, если только тот снимет все десять покровов. К тому же, сам Феламар был окутан охранительными заклятьями, как восточный бедуин покровами в пустынную бурю. И чтобы снять хоть одно, нужно знать все пять мантр Книги Зухреба.
Сейчас он немного радовался, что на нервы перед опасной встречей не остаётся времени: сосредоточившись на обхождении пылевых бурь, маг умело маневрировал побитым молью ковром. Стаи гусей, хвала Башне, остались позади. Спина немного затекла, как и ноги в позе лотоса – туфли с загнутыми носами сверкали потёртыми подошвами. Феламар мысленно поблагодарил Оруша за то, что тот в последний момент набросил на его плечи жёсткий тяжёлый кожух, который теперь надёжно согревал от аквилона, неожиданно поднявшегося с востока.
Заметив в вихрях плотной пыли лиловые нити, маг усмехнулся, потирая руки: Салтан-шаш испытывала его. Молодая, но честолюбивая, она прославилась после того, как изобрела кольцо, исполняющее желания, чем заткнула за пояс самого Карадача Смерть. Меньше чем за полвека ей удалось создать массу невероятно сложных заклятий: мгновенного перехода в мир духов, превращения, не зависящего от массы, вселения в сознание птицы... Словом, Феламар рисковал. Сосредоточившись, он осторожно разрезал полотно упругого ветра и через образовавшийся полупрозрачный тоннель полетел дальше над безжизненной пустошью, гадая, чем ещё удивит бесовка. Ловушки оказались не столько сложными, сколько плутоватыми, истинно женскими, приходилось раскладывать в голове несколько вариантов: лететь ли в ритме с пляшущими скалами, которые то и дело хаотично вырывались из земли, или же замедлить время вокруг них; сжечь шагающие исполинские деревья или же разрубить единым взмахом?
Магическая дуэль могла обернуться проигрышем, а проигрыш у магов известно какой – смерть. Если победитель не изобретёт кое-что похуже, как Чёрный Мантар, к примеру, что обратил Зелёного Адмия в ковёр и каждый день вытирал о него ноги. А если вспомнить боевого Лотоса, которому придали вид паука, перевоплощая раз в году обратно, чтобы всласть посмеяться, как тот, обезумев, безуспешно пытается взбежать по стене, брызгая слюной, и тщась выпустить паутину... Или камень. Просто в статую, чтобы душа, не зная покоя, вечно маялась в куске серого сланца.
Но свитки Четырёх Забытых нужны, как воздух. Феламар прочёл о них давно в летописи знаменитого затворника Икху. Они упоминались наряду с книгой Воскресения Дусафара, скрижалями Бенглу и сундуком Амурани. Любой маг, даже самый слабый, отдал бы за них полжизни или даже руку: свитки сулили неограниченную власть там, куда вот уже несколько тысяч лет никто не мог заглянуть – в душу. Даже туда, куда запрещает вход даже память.
«Полный контроль над снами!» – мысленно потёр руки колдун.
Салтан-шаш должна соблазниться хладным Пологом из западных стран, что вмораживает врагов в землю и они верно служат, пока не рассыплются в прах. Если же нет, можно пожертвовать Поясом красоты, что меняет облик на тот, что пожелаешь за считанные мгновения. Или перо зара-птицы, что делает легче пуха. На худой конец, есть и карта в рукаве, коли дело примет совсем дурной оборот. В конце концов, она женщина.
Феламар разглядел внизу знаменитый Алый шатёр и мягко снизился. Вытряхнув и свернув ковёр, он вежливо замер у входа, ожидая приглашения.
Увидев вёрткую хозяйку в прозрачных багряных шелках, он снова немного разволновался и глубоко вдохнул несколько раз, перед тем, как склонить голову в вежливом приветствии.
– Приветствую, Феламар из Башни! – позвал низкий грудной голос.
У Салтан-шаш была маленькая грудь и большие амбиции. Густо насурьмлённые бархатные глаза поглядывали с поистине восточной ехидцей на мага, что не мог отвести взгляда от полных бёдер в шароварах и тесной туники.
– Приветствую, жестокая Салтан-шаш! У тебя есть то, что нужно мне, у меня то, что нужно тебе. Предлагаю обсудить это за кубком вина.
Колдунья ухмыльнулась, поправила тяжёлые смоляные косы, оценила серьёзность намерений и откинула яркий полог.
Внутри было, что в очаге – жарковато и пламенно, Феламар сразу сбросил тяжёлый кожух на пёстрые подушки. Дыхание резало специями и приторными ароматами. Колдунья вертелась, как саламандра в огне, взгляд за ней не успевал.
Когда маг изложил своё предложение, оба они успели осушить по кубку вина и отведать спелой хурмы с персиками. Салтан-шаш закурила кальян (гость благоразумно отказался), кося глазами непонятно куда и ничего не отвечая. Снаружи бушевал ветер, внутри сердито бурчала прозрачная колба, между натянутыми стропами вились синие струйки ароматного дыма. Молчание висело, словно дорогие гобелены – туго, высокомерно.
Феламар выжидал долго, как ему казалось. Он тридцать раз сосчитал до тридцати, перебрал в уме пятнадцать последних придуманных заклятий и, наконец, решился.
– Жестокая Салтан-шаш, так что, согласна ты обменять свитки...
– Нет.
– Но, может быть...
– Нет.
– Но почему?
Колдунья крепко затянулась и хитро сощурилась:
– Не нужны мне твои поделки. А свитки подороже стоить будут. Вот за душу твою отдам...
Мужчина покраснел от злости.
«Бесовка не купилась! Знает истинную цену свиткам!»
Чародейка самодовольно усмехнулась, покусывая мундштук желтоватыми зубами и выпуская голубые облачка. Очевидно, её забавляла эта игра.
И тогда Феламар выложил козырь и крепко чмокнул колдунью в губы. Он гордился собственным творением одиноких до одури ночей. Заклятье не распознать с помощью обычных заговоров, оно раскрывается в полной красе лишь при поцелуе, и течёт вместе с кровью по всему телу, взрываясь алчным желанием, что весьма непросто преодолеть – не берёт его ни контр-тураш, ни холодное «дала-маала».
Салтан-шаш с минуту смотрела на него круглыми, как луны Пустоши, глазами, а затем обвила шею сильными руками и повалила на мягкие подушки.
Потом они долго лежали, прижавшись друг к другу, под сенью Алого, как закатное небо, шатра и молчали. Феламар мысленно готовился к жестокой расправе (на мысли о ней наводило странное спокойствие женщины), но такая нега окутала тело, что думать о смерти не хотелось. Никогда ещё не было так хорошо, как сейчас.
– Знаешь, – вдруг задумчиво протянула Салтан-шаш, – когда я была маленькой, отец по выходным возил нас с братьями на ярмарку. Там были циркачи... Чего они только не вытворяли, ты бы видел! По верёвочке ходили, швыряли друг друга, кувыркались. А шуты корчили такие рожи – живот от смеха болел. Я жилеткой, помню, слёзы вытру, а они ещё пуще... А на обратную дорогу мы корзинку ягод всегда покупали, так я измазывалась с ног до головы. Так и ехала домой липкая. Дома крику было!
А ты помнишь своё детство?
Феламар улыбнулся, открыл рот... и от удивления промолчал. Мысли сталкивались в голове глыбами весеннего льда – судорожно, но безуспешно. Он снова и снова запускал горсти разума в память, но та равнодушно молчала. В конце концов, мозг выплюнул жуткий кусок кошмара, заливший всё сознание душной тьмою и...
– Что с тобой?
Стараясь не скатиться в панику, маг натянуто улыбнулся, наскоро удаляя пот со лба, поскрёб щепоткой пальцев в воздухе и легонько подул. Роняя блики на стены, по шатру поплыли разноцветные мыльные пузыри: розовые, зелёные, голубые, оранжевые... Задевая ткань, они громко лопались и брызгали мылом во все стороны. Сладко запахло лесной земляникой. Салтан-шаш, голая и черноглазая, оглушительно хохотала и танцевала в волшебном вихре, совсем, как смуглая босоногая девчонка, которую каждые выходные возил на ярмарку отец...

Феламар остро, до боли в зубах ненавидел такие дни – холодно и сыро, небо затянуто глухой безликой пеленой, словно перепончатым крылом Чиру, а дождь так и не определился, идти ему или нет. Делать ничего не хотелось, нападала какая-то удивительно подлая хандра, и оставалось бесцельно таскаться из угла в угол, шаркая тапками да тоскливо поглядывая в сторону разноцветных реторт. Вконец озлобившись, маг пару раз запустил вокруг башни оглушительный гром с молнией, но через пару минут уже снова крестил зевающий рот. Но спать нельзя: при одной мысли о кошмарах, участившихся за год до каждой ночи, начинало трясти от совершенно неконтролируемого ужаса. Колени подгибались, пальцы дрожали, словно у маленького напуганного мальчика. Едва усталость смеживала веки, начиналась пытка: чёрная вуаль душила крепко, не давая ни единого шанса на спасение. И вокруг грохотал смех, страшный, уничижительный. Злой...
Свитки Четырёх Забытых по возвращении словно канули в безвестность. Феламар всю Башню перевернул, каждый кирпичик, даже снял все Покровы, до хрипоты орал и допрашивал Оруша, иногда бил, рвался сжечь Чиру дотла, а пепел развеять над Пустошью двух лун. Всё тщетно. Он отчётливо помнил, что прижимал тонкий папирус к груди, подлетая к родным стенам, гладил его, как шёлковистые волосы колдуньи...
Салтан-шаш тогда отдала свитки без колебаний и тепло улыбнулась:
– Возьми. Возьми просто так.
И сколько он ни просил, ни Полога, ни Пояса не взяла. Только прятала глаза.
«Вот бы увидеть её сейчас!»
Мужчина не раз слал соколом то склянку с вечным настоем розового масла, то клетку со сладкоголосым соловьём, но колдунья молчала, а птица не возвращалась. Быть может, женщина разгневалась и, стоит приблизиться к шатру – испепелит к демонам?..
Салтан-шаш что-то изменила, перевернула. Да, кошмары участились, но ведь он до того ни разу не задумывался, ни о детстве, ни о родителях. Кем он был: лентяем или лучшим учеником в классе? Что любил: играть в сражения или строить крепости? А есть: лакричные леденцы или садовые яблоки? Ничего... Полная тьма и глухота. Ни отзвука, ни цвета, ни единого образа из прошлого. Ни-че-го. Он даже не помнил, как стал магом и поселился в Башне!..
Поначалу было страшно. Но сны пугали много больше, поэтому любопытство возобладало, превратившись в настоящий интерес жизненно важный и острый. Всё чаще маг спрашивал себя, почему не задавался этим вопросом раньше, но ответа не находил. Всё та же гулкая пустота, будто бесплодно шаришь во тьме, а вокруг только пыль, что сеется меж пальцев, как песок, а к сердцу подступает отчаяние.
Оруш молчал упорно. Пришлось напоить его зельем, развязывающим язык, однако, пристрастный допрос, как ни странно, ничего не дал. Феламар уже взмок, а слуга угрюмо твердил вечную свою скороговорку:
– Кто приходит в Башню, получает дар. Я служу, Башня защищает. Маг колдует. Башня защищает. Червь собирает плату. Башня даёт дар...
Хотя бы выяснилось, что за работу он получает защиту, а Чиру приносит оброк – словом, ничего нового. Но маг не сдавался. Он отыскал древнее заклинание, возвращающее память, но резкий порыв ветра швырнул лист в окно, а когда мужчина заморозил вихрь, папирус вспыхнул. Колба с зельем самогипноза разбилась почти у самого рта. Словно кто-то не слишком хотел, чтобы тайна открылась. От безысходности опускались руки...
Порядком измучившись бездельем, Феламар пустился в праздный обход по башне. Однако, ни летучие мыши на чердаке, ни жирные пауки в углах, ни осыпающаяся у водостока штукатурка, не вызвали желания шевельнуть пальцем и устранить недоразумение. Плотная паутина лени опутала, повисла на плечах странной тяжёлой мантии, мучила. Почесав растрёпанную бороду, от безысходности маг поплёлся в подземелье, выпустив перед собой вялый шарик синего света. Чем ниже он спускался, тем лучше становилось в каменном мешке: по стенам мокро поблёскивала плесень, в какой-то из тёмных галерей влажно плюхали спугнутые жабы. Прохлада отрезвляла, Феламар постепенно приходил в себя.
Странный звук заинтересовал его. Он ритмично повторялся. И пугал. Словно нечто липкое с чавканьем приставало к полу и тут же от него отлеплялось. Раз за разом. Ещё и ещё. Неторопливо, размеренно. Шшшлёп... шшшлёппп... И как-то... утробно.
Маг осторожно шёл на шум, сворачивая из одного тоннеля в другой, словно опасаясь спугнуть нежданного вторженца. Он уже трижды обругал себя идиотом и трусом, но избавиться от плохого предчувствия не смог. К тому же, к запаху мокрой земли и дождевых червей примешивалось что-то жуткое, неестественное... Гниль какая-то, сладковатая вонь...
«В конце концов, это может быть Чиру. Оруш получит по первое число, что позволяет этому...»
Мысль замерла вместе с мужчиной на середине каменной залы. Шарик давал мало света, но и его было достаточно, чтобы разглядеть в маленькой зале круглый каменный алтарь на котором... котором...
Живот резко скрутило, маг согнулся пополам и выплеснул содержимое желудка под ноги. Отерев рот кулаком, он поднялся и поспешно осветил всё помещение. Беловатые блики бесами заскакали по влажной каменной кладке, озаряя нечто невообразимое.
На алтаре, залитом бурой кровью, из последних сил шевелился кусок тела. Синеватое сияние придавало ему трупный оттенок. Кажется, это был ребёнок. Совсем маленький, с полуобглоданными ручонками и выгрызенным животом. Рот кошмарно разевался, не издавая ни звука.
Феламар смотрел и не мог оторваться. Что-то пожирало младенца. Живьём. Слушая немой мучительный крик. Нечто невидимое и чудовищное.
На чьих-то зубах пямкнули мышцы и тошнота снова рванулась к горлу. Он отшатнулся и под ногами захрустело. Опустив взгляд, маг инстинктивно прижался к ледяной стене: пол покрывал ровный слой костей: маленьких, грязно-желтоватых. Некоторые рассохлись в серую пыль и перемешаны с грязью и сухими бамбуковыми погремушками, какие-то раздроблены до неузнаваемости, но свежие... Они явно человеческие. Крохотные, похожие на гомункулов в колбах, но человеческие. Кости младенцев, словно игрушечные, черепа, кисти, ножки... Ножки, которые никогда не побегут...
Шорох в галерее слева отрезвил, привёл в чувство. Феламар сглотнул, с трудом вспоминая заклятье, делающее невидимым. Прошептал его одними губами, не надеясь, что сработает, но годы тренировок не прошли даром.
Казалось, минула вечность, перед тем, как из-за поворота показалась омерзительная морда Чиру. В зубах червя колыхался белый свёрток, из одного отверстия розовела детская ручка. Пыхтя, тварь подползла к алтарю и водрузила жертву на стол. Простыня спáла. И этот младенец тоже кричал в пустоту, беспомощно дёргая пухлыми ножками.
«Два немых разом?! Нееееет...»
Это последние мысли, что запомнил Феламар. Его трясло от гнева и омерзения. В следующее мгновение он взревел и метнул в Чиру огненную стрелу. Подземелье, оглашённое писклявым воем, содрогнулось, с потолка посыпалось каменное крошево.
– Получи, подлая тварь! – кричал маг, разряжая в ненавистное существо десятки шаровых молний.
Чиру визжал от боли у стены, щедро политой его желтоватой кровью. Он умирал. Из дыры в туловище вывалились вонючие внутренности, разорванные перепончатые крылья мерзко скребли по камню.
– Знай, кто хозяин Башни, – прошептал Феламар, слепо оглядываясь на младенцев.
Оба они не шевелились. Кости сильно обнажились, кожа и мясо исчезли, внутренности высохли, даже пелёнка истлела. Сквозь шум осыпающейся пещеры послышался топот. Кто-то бежал в залу, охая на ходу.
Увидел Чиру, Оруш горько, по-стариковски, заплакал, на мгновение прикрыв морщинистое лицо заскорузлой ладонью. Он упал на колени перед тварью, ласково поглаживая разорванный бок и причитая. Кажется, он плакал. Феламар растерянно смотрел, не зная, как реагировать. Пальцы, нагретые магией, ещё подрагивали по инерции.
– Ты... – хрипло задыхался слуга, – ты его убил... Я верно служил тебе... А ты убил... Что он тебе сделал? Невинный мальчик... Ты чудовище!
Оруш захлебнулся, горестно вскрикнул и бросился на хозяина. Тощие руки тянулись к шее, он оказался удивительно силён для дряхлого старика, ярость лишь придала сил.
– Хватит... хватит! – маг с трудом удерживал его. – Ты знал об этом? Знал и не сказал? На пару всё это проделывали?
Слуга отчаянно взревел и вцепился в мантию хозяина. Перебравшись, ему далось надавить на горло. Какое-то время Феламар безуспешно пытался стряхнуть его и разжать пальцы. Обозлившись, он рявкнул первое, что пришло на ум, и хватка ослабла. Немного откашлявшись, хозяин Башни разглядел на полу старика. Отрезанная голова смотрела остекленело, равнодушно. Рядом лежали руки и покалеченное тело.

Часть II.
Башня.


Поначалу он думал, это от кошмаров. Что безумие охватило окончательно и недалёк тот момент, когда из горла начнут рваться дикие вопли, а по подбородку побежит тягучая белая пена. Пальцы начнут впиваться в камни, ломая ногти, а сам он начнёт ходить под себя и плакать...
Голос не утихал. Он царапал каждую клетку, ни на минуту не оставляя в покое. Звал. Просил. Что-то приказывал, доводя до безумия. Раз за разом. Снова и снова. И когда Феламар разобрал первые слова, всклокоченные волосы зашевелились на затылке, ибо он понял, кто говорил с ним.
– ФЕЛАМАР...
– Чего тебе надо?
– ТЫ ЛИШИЛ МЕНЯ ПИЩИ. ДОСТАНЬ ПИЩУ, ЕСЛИ ХОЧЕШЬ ЖИТЬ.
Феламар хотел бессильно рассмеяться, но желудочные спазмы превратили смех в глухой стон.
«Боги... кто бы дал пищу мне?»
Вот уже две недели (а, может, и больше, кто знает?) маг бродил по Башне в бесплодных поисках выхода. Все двери и окна пропали, словно кто-то стёр их невидимой дланью, и сколько ни хлопал в ладоши мужчина, стена, глухая к его жестам, оставалась на месте, будто магия испарилась раз и навсегда. Иногда он находил отверстия между неровно сложенными камнями и приникал длинным носом, чтобы не забыть запах свежего воздуха. Запах свободы...
Оруша больше не было, никто не мог принести еды или воды. Приходилось воровать у близлежащих князей прямо с кухни. Выбирать не приходилось. Часто пироги и жареная дичь падали в полёте, прибывая грязными, в муравьях. Мужчина ел жадно, не разбирая, урча от жадности. Кражи отнимали немало сил, и перед трапезой случалось долго отлёживаться в кресле, чтобы хотя бы поднять руку. Мощь резко сбавилась, словно часть её была в слуге и его твари, но маг опасался, что дело совсем в ином.
Феламар исхудал, побледнел. Шея под щетиной страшно чесалась. Он почти не мылся: в зеркале, куда случайно упал взгляд, он увидел безумца с трупом младенца в глазах, и тут же разбил стекло. Вода из купальни ушла. Оставалось поднимать её из лесных родников и тянуть сквозь стены – капля за каплей, капля за каплей...
Маг никогда не думал, что будет смотреть на лабораторию так – с ненавистью, алчно высматривая колбы с кобальтовыми оттенками духа джиннов. Зелья, придающие сил, давно кончились, пол был усеян осколками перегонных кубов и реторт, которые ещё пару месяцев назад любовно поглаживали его длинные пальцы. От воспоминаний о том, как счастливо он корпел здесь сутками, наворачивались слёзы.
Он бросал в камин драгоценные сандаловые шкатулки, изображения божков и дорогие вишнёвые трубки, чтобы согреться и всё равно мёрз. Огонь слишком быстро поедал магические безделушки, а удерживать пламя сил не оставалось.
Но хуже всего были редкие мгновения сна, когда липкая тьма душила и высасывала тепло из измученного сердца. Откуда-то рокотал издевательский смех. Маг, крича, просыпался в поту. Таком же липком и паскудном, как кошмары.
– ДОСТАНЬ ПИЩУ, – шептала Башня, – Я ЗАЩИЩУ ТЕБЯ. ВСЁ БУДЕТ ПО-ПРЕЖНЕМУ...
Феламар вспоминал, как хрустели кости под ногами, и в который раз затыкал уши.
Но её голос настигал везде. Он у неё в плену, в ловушке. В подземелье сыро и капает с потолка. А на древнем алтаре лишь кости, высосанные до последней жилки, на полу останки Оруша и Чиру. Но нет, их она не ест...
Галлюцинации пришли позже. Старик в поношенном жилете тряс скрюченными руками и грустно улыбался, передвигая реторты. Он всё время что-то говорил, но Феламар не мог разобрать, что. Возможно, и его Башня лишила голоса.
В глазах темнело. Стены плясали и плыли. Издевательский смех гремел весенним громом. Чёрная вуаль пеленала с головы до ног. В ушах всё время звенело. И голос её был неумолим:
– ТЫ ЛИШИЛ МЕНЯ ПИЩИ. ДОСТАНЬ ПИЩУ, ЕСЛИ ХОЧЕШЬ ЖИТЬ.
– А если не достану?
– ТЫ ОТДАЛ ДУШУ, ПОМНИШЬ?
Феламар сглотнул. В памяти этого не было. Глухая чёрная стена. Не помнил. Совсем.
– ДОСТАНЬ ПИЩУ...
– Я не могу... так не могу... Где мне взять то, что ты жрёшь?!
– САЛТАН-ШАШ.
– Причём... Причём здесь она?
– У НЕЁ ЕСТЬ ПИЩА. ДОБУДЬ ПИЩУ. Я ГОЛОДНА. МНЕ НУЖНА ЕДА...
И спустя какое-то время, когда всё внутри болело от голода, колбы стали казаться нектаринами, а шатающиеся зубы жевали пыльную обивку, он закричал:
– Да! Да, демоны забери! Только отпусти меня!
И сам не понял, как оказался у ворот, трясущийся и растрёпанный, в наспех наброшенной мантии. У ног с укором сгорбился рулон пыльного ковра. Но пугало не это: маг чуял, что бόльшая его часть осталась там, за стенами. У неё в заточении. Его словно разделили надвое, и боль, жадная, почти физическая, мучила исхудавшее тело.
Феламар дрожал. От холода не разгибались ноги. Кожух он не нашёл, и некому больше было его подать. Мантия не согревала от ледяных лап северного ветра. Когда он вспомнил о заклинании, дающем тепло, губы уже онемели, чтобы верно произнести его, и шквалистый аквилон рванул кошму, выворачивая шерсть. Больших трудов стоило вернуть ковёр в горизонтальное положение.
Завидев Алый шатёр, мужчина кривобоко спустился и прошептал заклятье удачи. Внутри ничего не шевельнулось: ни желания жить, ни страдания. Лишь инстинктивные остатки разума шептали: «Надо вернуть её. Душу надо вернуть...»
Феламар коротко представился, откинул выцветший полог и вошёл. Он поразился тому, что увидел. Они смотрелись полными противоположностями: измождённый, осунувшийся маг, бледный, как хмурое осеннее утро, и колдунья – заметно располневшая, румяная, с тёплой улыбкой краснобокого лета. Повсюду царил странный кисловатый запах, и мужчина судорожно пытался определить его источник, но не мог, и это жутко нервировало.
«Может, скисшее молоко? Молоко... Сто лет не пил молока...»
– Садись, – негромко предложила Салтан-шаш. – Воды? Вина?
Маг упал на подушки, шумно втягивая носом воздух.
– Почему ты молчал? Ты ведь получал мои послания?
– Ты... что-то посылала?
Колдунья нахмурилась, пристально разглядывая его.
– Я слал тебе... подарки... птицу... при... тирания... – сипло бормотал маг, теребя обтрёпанный рукав. – Я думал... ты злишься.
– Я ничего не получала...
«Башня! Всё Башня. Всегда Башня...»
Мысли путались от страха и голода. Он едва сдержал безумный смешок. Салтан-шаш хмурила широкие смоляные брови.
«Нет! Нельзя! Нельзя смеяться! Она заподозрит!.. Демоны, что я несу... Я даже не знаю, что взять...»
Визг сзади раздался так неожиданно, что маг вздрогнул, а Салтан-шаш молниеносно скрылась среди полупрозрачных занавесок. Шум постепенно утихал, Феламара разморило, было, в тепле, но вдруг чувство подступившей беды накрыло с головой. Казалось, он вновь очутился в подземелье Башни перед жутким алтарём, на котором вершилась справедливость. Мысль лезла навязчиво, и, сколько ни гони, возвращалась:
«Ребёнок... Да-да, ребёнок. Она жрёт их. Младенцев. Вот, что ей надо».
И в ту же минуту по жилам прянула мощь, да с такой невиданной силой, что никаких сомнений в том, откуда и для чего она, не оставалось.
«Нет-нет, я не могу... Это же её ребёнок... так нельзя...
Душа. Ду-ша. Я не могу быть куклой. Я хочу быть человеком. Я должен».
Он встал и отдёрнул занавесь. На какое-то мгновение образ Салтан-шаш, кормящей младенца, пахнỳл теплом и чем-то... если бы Феламар испытывал когда-нибудь это чувство, он бы назвал это счастьем. Он взмахнул костлявыми руками и что-то шепнул. Колдунья застыла с изумлением и ненавистью в глазах. Маг вынул свёрток с ребёнком, но не успел сделать и шагу, как в спину впились сотни болезненных колючек. Он вскрикнул, разжал руки и выронил ношу на подушки. Грудничок завопил.
Они развернулись одновременно, посылая ледяные оковы и нейтрализуя удары соперника. В шатре резко стемнело и похолодало. По углам забегали рыжие молнии и фиолетовые тени. Младенец орал. Феламар вспомнил Салтан-Шаш среди мыльных пузырей, хохочущую и голую и тут же одёрнул себя:
«Душа. Душа важнее».
Он видел, как колдунья швырнула ядовитую сеть, но не стал уклоняться, а лишь расплавил её. Едкие тенёта мороками испарялись в Шатре. Поначалу маг думал, что слышит голоса от голода, но правда была хуже:
«РЕСВАРТ ОХАС, – шептала Башня, – РЕСВАРТ ОХАС!»
– РЕСВАРТ ОХАС, – холодно обрёк Феламар.
Салтан-Шаш сдавленно вскрикнула. Громко и мерзостно хлюпнуло. Глаза обдало красным. Из тела словно вынули стержень. Маг застонал и на какое-то время провалился в беспамятство. В чувство привёл хриплый плач младенца, чем-то похожий на вой волчонка под полной луной. В голове гудел рой пчёл.
Феламар с трудом поднялся и слепо уставился на тело колдуньи. Кровь текла с занавесей как-то монотонно, неправдоподобно. Пустой желудок полез вверх по горлу.
«Как так... вышло?.. Я никогда не убивал...»
Вспомнился расчленённый Оруш. А мигом раньше собственный жуткий рык:
«РЕСВАРТ ОХАС!..» – шептала Башня, – РЕСВАРТ ОХАС!»
«Но он душил меня. Убить хотел...»
От слабости кружилась голова. Мысли путались. Феламар как попало замотал младенца в тряпку и вышел.
Он летел не видя, не глядя. Не чуя ледяных струй ветра вперемежку с колючим песком. Не чуя трепыхания тёплого свёртка. Вперёд. Вперёд. Там душа. Свобода. Воля. И чем ближе была Башня, тем легче было раздирать резкие порывы, чтобы удержаться на ковре.
В полуметре от ворот маг перехватил младенца поудобнее и вдруг... Внезапно что-то словно ударило по голове, да так, что искры из глаз посыпались. Феламар вспомнил. Холодный пот прошиб затылок. Свёрток заездил в мокрых пальцах, грозя выскользнуть на сухую пыльную землю.
Он был горбатым. В сочетании с длинным носом это превращало его в клоуна для всей школы. Не нашлось не одного ученика, что ни разу не ударил его, сбив с ног, не затолкал в заплечный мешок дохлую крысу или кроличий помёт. Всякий считал своим долгом дать такого пинка, что маленький горбун падал лицом в лужу, поднимая тучу грязных брызг, вызывая радостный смех одноклассников.
Маг вновь почувствовал себя маленьким мальчиком, в которого швыряют камнями и кричат вдогонку: «Эй, ты, горбатый урод! Покатай меня на своём горбу! За что ты продал душу демонам?»
– Когда ты научишься давать сдачи? – удивлялся отец.
– Будь мужчиной! – вторила мать.
И ещё он страдал. Боги, как он страдал! И пусть слёзы видела только жёсткая холстяная подушка, набитая сеном, Феламар задыхался от горечи и обиды. Он мечтал однажды обрести магическую силу и жестоко отомстить всем своим обидчикам. Сына городского старосты опустить головой в уборную, на сына начальника стражи напустить гнойные язвы, а на щербатого сына директора школы – армию вшей. Но Башня выбрала иное наказание, ещё более жестокое, ещё более беспощадное...
Ему тогда было всего восемь лет... Им было весело, они хотели подшутить над ним в предпраздничную пятницу. Феламар всё вертелся по сторонам, ожидая подвоха весь день. Они видели это и вели себя на удивление безобидно, усыпив бдительность маленького горбуна. И когда он проходил через арку школьных ворот, забросив мешок с книгами на плечо, в лицо хлынуло нечто чёрное и вонючее. Ещё протирая глаза, он понял: это смола. Часть попала в рот, залепила горло, мальчик тяжело закашлялся, отплёвываясь от липкой горечи. А потом сверху посыпало белым, словно снегом на Новый год. Гусиные перья прилипли накрепко, обратив его во всеобщее посмешище. А шутники обступили со всех сторон, тыкали пальцами и радостно орали:
– Чучело! Чучело! Какое чучело! Иди мой огород охранять!
Весь мир в одночасье перевернулся. Феламар хотел убежать, он стучал деревянными подошвами по мостовой, захлёбываясь от слёз, но все они догоняли. И снова вслед летели обидные прозвища, камни, гнилая картошка и мусор. Но хуже всего были взрослые: ни один не одёрнул сорванцов, все, кто попадался на пути, все, как один, надрывно хохотали над ним, сгибаясь в три погибели и показывая пальцем.
Феламар не помнил, как город сменил поле, поле – лес, а лес – болото. Смола склеила кожу и волосы, но он не чувствовал собственного тела. Только душу, ноющую от ран. Слёзы всё бежали и бежали, не собираясь останавливаться. Было так паршиво, что мальчик понял – вернуться домой не сможет. Он упал ничком в мокрую кочку и какое-то время дышал ледяной водой.
«Холодно. Как ноябрьским утром умываться в заледеневшей бочке...»
Он шёл долго. Болото сменил густой тенистый лес, сладковато запахло малиной. Где-то вверху голосили птицы. Деревья плотно нависали, образуя ветвистую арку над головой, но страха больше не было: Феламар оставил его за спиной, в городе. Ноги скоро стёрлись, пришлось снять башмаки и затолкать в заплечный мешок. Босые ступни ныли, лодыжки чесались, задевая листья, колючие стебли, мягкие муравейники.
Стемнело быстро, остывшая земля студила кожу. Мальчик то и дело оступался, шаря впереди рукой, острые сучья царапали лицо. Надев ботинки, он зашагал немного увереннее.
Скоро ветвистую сеть разрезала синяя прореха, и Феламар вышел на широкую гладкую, как великанья ладонь, пустошь. Луна, как безумная, сеяла бледно-зелёный свет, оттеняя каждую кочку и камень. И посреди безбрежной молчаливой степи гигантским перстом, богохульственно указующим в индиговое небо, торчала Башня. Едва ступив в её тень, мальчик задрожал:
– СТУПАЙ БЛИЖЕ, МАЛЕНЬКИЙ ФЕЛАМАР. ТЫ СОВСЕМ ЗАМЁРЗ.
Позади был лес и город с ненавистными людьми, впереди говорящая крепость.
– СТУПАЙ. ЗДЕСЬ ТЕБЯ НИКТО НЕ ОБИДИТ. ЗДЕСЬ ЕСТЬ ГОРЯЧИЕ ПИРОЖКИ И МЯСНАЯ ПОХЛЁБКА...
Это разрешило все сомнения. Он слишком устал. Он так нуждался в чьей-то поддержке.
Он не помнил, как попал на самый верх Башни, где... старик... Да, седой Оруш в сильно износившейся мантии протягивал кубок с чем-то тягучим. И словно пахнущим кровью. А Феламар, опустив очи долу, твёрдо заявил, что хочет стать великим магом.
– И ЧТО ТЫ СДЕЛАЕШЬ, КОГДА СТАНЕШЬ МАГОМ?..
– Отомщу! Я им всем отомщу.
– ВОТ И СЛАВНО. ТЫ БОЛЬШЕ НИКОГДА НЕ БУДЕШЬ ГОРБАТЫМ. ДА БУДЕТ ТАК!
И, словно широким совиным крылом, накрыло – не было больше ни ненавистной школы, ни равнодушного дома. А потом долгие годы обучения, кропотливой работы. А Башня съела первенца сына городского старосты, затем дочь сына начальника стражи, близнецов сына директора школы, племянника лекаря...

Ребёнок орал так, что голова грозила треснуть, словно раскалённый на огне горшок. Маг и не подозревал, что дети могут так оглушительно визжать. Он собрал остатки энергии в кончиках пальцев и слегка коснулся лба младенца. Покрасневшее личико разгладилось, кулачки перестали без устали молотить холодный воздух. Из алого свёртка смотрели голубые глаза. Его глаза.
Башня звала. Нет, велела. Мужчина ощутил властный, неодолимый приказ, идущий из чёрного, как грех, камня. И вдруг чётко увидел себя дряхлым сгорбленным стариком с носом, низко нависшим над трясущимся подбородком, шаркающими слабыми ногами и ноющей болью в пояснице. Только звать его будут уже не так горделиво – Феламар, а как-нибудь вроде Фел, или Фелло. И каждый год он станет выпускать из подземелья то, чем станет его сын – шипастого склизкого червя, что принесёт очередного младенца на прокорм алчной Башне. И когда он узловатой рукой, разбитой артритом и погодой, прикоснётся к телу сына, а тот измученно зашипит, брезгливый хозяин прикажет «убрать мерзкое чудовище»...
«Да ведь я мёртв... И давно... Они тогда смертельно ранили меня, а догнивать я приполз сюда...»
– НЕТ, – сказала Башня, – БЕЗ ДУШИ ТЫ – НИЧТО.
– Зачем душа тому, кто давно мёртв? – горько прошептал Феламар. – Пусть живёт мой сын, раз я не смог...
– ФЕЛАМАР... ОСТАНОВИСЬ... ТЫ БУДЕШЬ ВЕЛИЧАЙШИМ МАГОМ, ПОКОРИШЬ ВСЮ ПУСТОШЬ ДВУХ ЛУН, ВОСЕМЬ ХОЛМОВ И ВСЁ ЗАПРЕДЕЛЬЕ...
Маг дёрнул отросшую бороду, неловко коснулся сухими губами лба сына и осторожно уложил свёрток на ковёр.
– Я ДАМ ТЕБЕ СИЛ, ФЕЛАМАР, ВСЁ МОГУЩЕСТВО МИРА!
Мужчина отвернулся от распахнутых ворот и закрыл глаза. Сил было мало, поэтому всю, что ещё оставалась, вытолкнул единым рывком и направил в ковёр. Тот послушно поднялся в воздух и неспешно полетел в сторону деревень за лесом.
Феламар устало опустился на землю. Собрав горсть пыли, такой же сухой, как руки, он выпустил её и вымученно улыбнулся. Башня билась, кричала в агонии. Маг понимал её: умирать от голода ужасно.
Последним, что он увидел, был крохотный четырёхугольник ковра на горизонте.

Сообщение отредактировал Rianna - 20-07-2010, 16:29


--------------------
ПРОЗА 2010: ТВОРИ, УЧАСТВУЙ, ЖГИ!
Он вообще не любил жизнь. Она платила ему той же монетой(с)
Сочинитель.ру
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Rianna >>>
post #58, отправлено 21-07-2010, 10:23


Сакиб-аль-ма
*******

Сообщений: 2472
Откуда: Небесное море
Пол:женский

Мётвой(-) и живой(+) воды: 3559

Ну, хоть "Башню колдуна" прочитайте, я над ней долго корпела.

Всем фанатам "Сумерек" посвящается...

Фанатка.

– Ой, ты прямо, как Эдвард! Уиии!
– Кто такой Эдвард?
– Ты чё, «Сумерки» не смотрел? Ну, ты деревня!
Они сидели на старой скамейке, изрезанной неприличными словами. Густые липы в сквере, окутанном тайной и вечерним сумраком, склонились низко, с любопытством заглядывая в лица. Редкие фонари сеяли скудный ядовито-жёлтый свет, даже зеленоватая тень луны мерцала ярче. Аллеи хранили необычную тишину, лишь ветер шептал что-то листьям. Изредка по тротуару призраками проносились пустые целлофановые пакеты.
Симпатичная девушка подскакивала от восторга и трясла лапками. Худой чернявый парень то и дело стискивал зубы: от визга блондинки даже у него закладывало уши.
– Ну, скажи! Скажи давай что-нибудь ещё вампирское!
Парень подумал, почесал за ухом.
– Знаешь, почему вампиры предпочитают девушек?
– Нет, не знаю! Скажи-скажи-скажи! Потому что мы умнее, да?
– Девушки моются чаще. Кожа чистая. Ты же не ешь грязные яблоки?
Блондинка на мгновение замерла, пытаясь осмыслить сравнение, затем отмерла и снова взвизгнула, встряхнув дивными кудрями.
– А как... как вы так делаете, что один вампир, а другой просто... умирает?
Парень улыбнулся первому интересному вопросу за вечер.
– Если выпить немного, человек выживет, но станет вампиром. Если выпить всё, сама понимаешь...
– Ой, прямо как в «Сумерках», прямо, как в «Сумерках»! Уиии!
Улыбка собеседника увяла, обратившись в пепел.
– А меня, меня бы ты мог превратить в вампира? – изображая пониженным тоном роковую красавицу, протянула девушка.
– Можно...
– Тогда давай! Я буду жить вечно, да?
– Ну, да, но есть определённые нюансы...
– Круууууто! Я буду, как Белла! Нет, круче Беллы! Всё, давай...
– Да будет так.
Девушка трепыхалась и стонала от боли, но парень держал крепко. С такой тонкой кожей добраться до артерии оказалось просто. Тёплая сладковатая кровь струйкой хлынула в язык, вздрогнувший от удовольствия. А когда полилась по горлу, вампир с трудом смог остановиться и оттолкнуть жертву. Девушка безвольно откинулась на спинку скамейки. Она крупно дрожала, протягивая руки к ране и не решаясь закрыть её. В глазах стояли слёзы.
– Ой... Эдвард...
Она обвела взглядом липы, пустую аллею и сухо всхлипнула.
– Что это... Эдвард... Всё чёрно-белое... И кто... кто там под землёй...
– Я не Эдвард.
Забыв вдруг о ране, девушка замерла и прислушалась.
– Там кто-то есть! Под землёй! И мне... так хочется есть... слона бы съела... Эдвард... Мне так не нравится. Верни всё обратно!
Зрачки парня запульсировали красным.
– Я НЕ ЭДВАРД.
– Мне... Не нравится так... Мне страшно... Эд... Я даже не знаю, как тебя зовут... Кто ты такой?
– Вампир. Ты писала в чате, что хочешь встретиться с вампиром.
– Ты же ненастоящий, я знаю... Вампиров не бывает, а Эдвард...
– Здесь нет никакого Эдварда.
– Зачем... ты это со мной сделал?
– Ты сама просила.
– Я... думала, всё не по-настоящему! Как в кино! Кто это... кто шепчет? Пусть оно замолчит! Я так не могу!
Она сжала наманикюренными пальчиками голову и стиснула уже вытянувшиеся зубы. Клык поранил губу, по подбородку потекла кровь.
– О... мм... какая она... вкусная... я и не знала...
Парень отёр испачканный рот.
– Прощай. Я голоден.
– Стой! Не оставляй меня здесь... Не смей!.. Упырь!!!
Но среди лип был только ветер. Он шептал о чём-то сонным листьям.


--------------------
ПРОЗА 2010: ТВОРИ, УЧАСТВУЙ, ЖГИ!
Он вообще не любил жизнь. Она платила ему той же монетой(с)
Сочинитель.ру
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Рей >>>
post #59, отправлено 21-07-2010, 12:20


The Woman
******

Сообщений: 1986
Пол:женский

SMS: 3657

"Башня" очень понравилась. Грустный и запоминающийся рассказ.


--------------------
"Courage is contagious"
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
Rianna >>>
post #60, отправлено 21-07-2010, 12:37


Сакиб-аль-ма
*******

Сообщений: 2472
Откуда: Небесное море
Пол:женский

Мётвой(-) и живой(+) воды: 3559

Рей, большое спасибо. И за мнение, и за то, что прочли. smile.gif Для меня это очень важно. Надеюсь, что "Башня" получилась.


--------------------
ПРОЗА 2010: ТВОРИ, УЧАСТВУЙ, ЖГИ!
Он вообще не любил жизнь. Она платила ему той же монетой(с)
Сочинитель.ру
Скопировать выделенный текст в форму быстрого ответа +Перейти в начало страницы
1 чел. читают эту тему (1 Гостей и 0 Скрытых Пользователей)
0 Пользователей:

Тема закрыта Опции | Новая тема
 




Текстовая версия Сейчас: 29-03-2024, 11:08
© 2002-2024. Автор сайта: Тсарь. Директор форума: Alaric.