Улыбка бога, роман-фэнтези

Бейте меня, пинайте меня. Выношу 13 главу в пролог. Думаю, все, кто прочёл текст, поймут, о чём и ком пойдёт речь...

Пролог.

Полуденное солнце поднялось в зенит над Тарпасским заливом. Горячий ветер принёс новую волну зноя с Внутреннего моря. Обезумевшая от жары чайка сорвалась с утёса и сделала круг над обезлюдевшей гаванью. Из-за мёртвого штиля здесь который день стояли греческие и египетские корабли с уныло обвисшими парусами и трюмами, гружёными рабами и ливанским кедром. Птица взмыла над бухтой, летя над великолепным Картхадаштом, раскинувшемся в зелёной долине. Она обогнула опустевшую рыночную площадь и храм с белыми колоннами, снизившись только у фонтана. Птица набирала воду в клюв и пила, не замечая смуглого курчавого паренька в замызганном бурнусе. Убедившись, что улица пуста, юноша подтянулся и быстро перемахнул через высокий глиняный забор. В саду царила послеполуденная тишина: по слухам ювелир отбыл за новыми инструментами в Тир. Парень пал на колени между финиковыми пальмами и виноградными лозами, горстями складывая плоды за пазуху. Руки воришки дрожали от голода, он то и дело совал в рот грязные фрукты и, почти не жуя, глотал. Он так увлёкся, что не заметил, как солнце накрыла объёмная тень. И с удивлением выплюнул финик, освободив рот для крика: его схватили за ухо, зацепив густые волосы.
– Попался, вор! – радовался дородный хозяин, волоча орущего юношу в дом.
Паренёк пытался пасть на колени и целовать руки в перстнях:
– Молю тебя, досточтимый Ханон, не бери греха на душу! Прости недостойного...
– Откуда ты знаешь меня? – оборвал бородач, хмуря густые брови из-под чалмы.
На солнце блеснула белозубая мальчишечья улыбка:
– Кто ж не знает Ханона-ювелира по прозвищу Золотые руки? Сам Гнилой Нос не смеет тронуть любимца Совета десяти!
– Откуда ты родом, вор? – строго спросил Ханон.
Воришка опустил курчавую голову:
– Персидское царство...
– Скажи своё имя, вор, чтобы я мог назвать его суффету, когда палач отрубит тебе руку...
Паренёк пал на колени, отбивая низкие поклоны:
– Смилуйся, почтенный Ханон!
– Имя, вор! – громыхнул ювелир.
– Даштан, почтенный Ханон...
– Беспутный варвар! На твоём языке это значит «хранитель», не так ли?
Воришка низко опустил курчавую голову.
– Кто же твой отец?
Парень молчал. Язык не поворачивался рассказать о том, как пару лет назад безусым юнцом сбежал на поиски приключений и славы, прихватив с собой краюху хлеба и отцовскую саблю. Он направился в страну, знаменитую мореходами, звездочётами и несметными сокровищами. А, добравшись, долго бродил по городу, глазея на мачты судов в бухте, дивясь храмам с белоснежными мраморными колоннами, пестроте базара и роскошным носилкам, в которых проезжали вельможи. Лишь минуя удушливую красильню, он шарахнулся от группы воинов в багряном: в недоброй улыбке одного их них мгновение почудились акульи зубы. Когда село солнце, выяснилось, что юный оборванец никому не нужен в чужом незнакомом городе. Мучительно хотелось вернуться домой, но стоило представить победный взгляд отца, чтобы твёрдо решить остаться. Последний хлеб скоро кончился, а саблю пришлось продать за пару золотых, которые утекли, как вода сквозь пальцы. Потом были долгие скитания по трущобам, когда большеглазый юноша, стыдясь, тянул к прохожим руку за подаянием, и всё, что заработал, отдавал главарю банды попрошаек – отвратительному коротышке по прозвищу Гнилой Нос. Не было больше ни дома, ни семьи, ни будущего. Дни почернели, и Даштан уже подумывал броситься с обрыва в море, прямо на камни, да решил полакомиться напоследок.
– Что же ты молчишь, вор? – сурово вопросил ювелир.
Быть может, полуденное солнце напекло мальчишке голову, а может, доконал жестокий голод, юнец вдруг покачнулся и упал. Из затасканного бурнуса с глухим стуком посыпались финики.
Ханон задумчиво смотрел на сомлевшего мальчишку и теребил бороду, умащённую с утра индийскими благовониями. Любой, кто знал его, сразу бы понял: он принимает важное решение.
Следующим утром Даштан, не веря своему счастью, подметал в мастерской, разжигал очаг и чистил формы. Гнилой Нос не тронул его, побоявшись гнева Совета, благосклонного талантливому ювелиру. Через месяц Ханон дозволил пареньку наблюдать за своей работой: из-под умелых рук выходили дивные вещи – изукрашенные драгоценностями рукояти мечей, ножны, кольца, фибулы, браслеты. А спустя ещё месяц Даштан сам корпел над заготовками и огранкой. Поначалу работа давалась с великим трудом, юноша принимал её, как наказание свыше. Но однажды в мастерскую вошла дочь Ханона, Элисса, и юному подмастерью почудилось, будто взошла звезда на ночном небосклоне – с тех пор гарды и оправы так и горели под его пальцами.
Даштан так и звал её – Ситора, что на его языке значило звезда, и тому были причины. Глаза – два бездонных колодца, волосы – дорогой китайский шёлк, а когда она улыбалась, всё вокруг озарялось волшебным светом. Влюблённый юноша ковал для неё ожерелья и гребни, серьги и застёжки. В саду под пальмами они вместе растили алые розы, и когда он держал руку девушки в своей, ему грезилось, что в один прекрасный день Элисса назовёт его супругом.
Однажды вечером, возвращаясь от ткача с заказом и полотном для Ханона, Даштан услышал какую-то возню в храме верховного бога Эла. Пробравшись меж колоннами, он увидел на алтаре Ситору с другим. Сердце юноши почернело от горя, а рассудок помутился. В страшной ярости подмастерье схватил светильник и убил обоих. Он бил их так долго, что через мясо проступили кости, а сам он весь промок от крови. Но и это не утолило безумного гнева: Даштан разбил все статуи в храме, расшвырял утварь и подношения – так ему было больно.
В ту же ночь, ослеплённый горем, он бежал из города, опасаясь мести Ханона. Удача покинула юного подмастерье – сразу за городской стеной напали разбойники, но он был так зол, что уложил на месте четверых. Впечатлённые бандиты приняли юношу в шайку. От них-то он и узнал о странных обычаях жителей Картхадашта. Они совершали страшный молх – приносили в жертву богам-адунам младенцев – таким был их нерушимый договор с верховным адуном, Элом. Лишь спустя десятилетия они испросили милости отдавать вместо ребёнка глиняную статую. Финикийские женщины же раз в год должны посещать храм, чтобы соединиться с любым мужчиной, который там окажется. Картхадаштцы, как могли, пытались сохранить свою расу, но разгневанный Даштан и слышать ни о чём не хотел. Он быстро освоился среди бандитов, и, подстроив убийство главаря в очередном налёте на караван из Вавилона, стал вожаком. Шайка скоро окрепла, засев в катакомбах под городом, и подчинив себе все местные банды, включая попрошаек Гнилого Носа. Лиходеев Даштана боялся сам Совет десяти, выставляя по ночам двойное кольцо стражи вокруг дворца, а матери пугали его именем непослушных детей. На это были весомые причины: они не щадили ни старого, ни малого – тех женщин, что не пожелал вожак, продавали в рабство вместе с мужчинами и детьми, нередко убивали всех сразу.
Сам Даштан не помнил, когда Ситора стала приходить во снах. Должно быть, это случилось после того, как он заставил пятерых египетских купцов убить своих жён, обещая, что отпустит их детей, если родители исполнят приказ. Скрепя сердце, мужья закололи супружниц, но разбойник не сдержал слово: он бросил детей в яму с крокодилами. С интересом наблюдая, как обманутые торговцы рвут на себе дорогие парики, Даштан заметил:
– Отцы не должны хоронить своих детей.
После чего швырнул купцов в ту же яму. Ему потом ещё долго виделись их глаза, полные страха и боли. После того случая разбойники присовокупили к его имени прозвище Хезед – Милосердный.
Подельники каждую ночь будили вожака. Они жаловались, будто он кричал так, что мертвецы вставали из могил. Ситора являлась ему и молила остановиться. Даштан страшно бранился, поминая злого Анхрáмана и пытаясь дотянуться до неё, чтобы убить вторично, но не мог, и от бессилия приходил в бешенство. Девушка говорила, что всё ещё любит его, и глаза её были полны слёз. Она повторяла: «Важно, чтобы ты остался человеком, а не стал исчадием Тьмы. От тебя уже пахнет смертью и миром «сожранных». Поминая Ситору последними словами, Даштан даже заплатил одному колдуну-мавру, чтобы тот избавил от её визитов. Но мавр, даже не взглянув на золото, бросил лишь взгляд на вожака, пробормотал что-то невнятное, и скрылся.
Кошмары юного разбойника продолжались, ему пришлось спать в одиночку, ибо подельники так и не сумели привыкнуть к жутким воплям. Постепенно он начал понимать, отчего так страшно видеть Ситору: в его сердце не угасла любовь к ней, и он ненавидел себя, виня во всём этом только её. Дочь Ханона оказалась права: со временем Даштан учуял странный запах, исходящий от его тела. Так смердели душные красильни, где рабы соком моллюсков превращали белые полотна в яркий пурпур, и когда-то скалились незнакомцы в багряном. Так смердеть могло только зло, которым юноша пропитался до кончиков волос. Но это было только начало. За жестоким вожаокм неотступно, как демон, следовала жуткая тень. Подельники стали чураться его, чертя пальцами охранительные знаки: Даштан Хезед пугал даже их длинными острыми зубами, выросшими за несколько лет. Его не раз пытались свергнуть, но он всегда подавлял мятежи и жестоко казнил зачинщиков. Лишь однажды разбойникам удалось подпоить ненавистного главаря и бросить в пустыне. Много дней бродил Даштан по горячим пескам, изнывая от жажды, пока во сне ему вновь не явилась Ситору и не указала путь к оазису. Напившись воды, юноша увидел своё отражение и закричал от ужаса: на него смотрело настоящее чудовище.
– Ещё не поздно, – молила во сне девушка. – Нужно лишь твоё раскаяние.
Этой ночью под звёздами мёртвой пустыни Даштан родился заново. Он упал на колени и долго молил о прощении. В сердце его, наконец, настал мир, он принял свою любовь к Ситору и ужаснулся своим поступкам. Раздирая на себе дорогую одежду, юноша горячо поклялся в вечной преданности убитой девушке, и в том, что во имя этой любви искупит все свои, а также и все людские грехи. Ранним утром его разбудили сирийские караванщики. Даштан обменял златотканую одежду на изношенный бурнус и отправился вместе с торговцами. Тысячи тысяч дорог он исходил, отдавая нищим последний хлеб, несметное количество золота заработал, выполняя самую чёрную работу, выкупая рабов на вырученные деньги. Везде, где только мог, юноша помогал строить храмы и выхаживать тяжело больных. Всякий раз, когда люди хотели узнать его имя или увидеть лицо, Даштан скрывался, боясь напугать жуткими зубами. О нём складывали сказочные легенды, будто лик его столь прекрасен, что праведник прячет его из опасения ослепить им. Прошло много лет, прежде чем прежний облик вернулся к нему – спина юноши согнулась, зубы выпали, курчавые волосы побелели. Но и старость не помешала Даштану дарить тепло людям: прекрасная Ситору покинула его сны, но и пылкая клятва, заклеймённая в его сердце любовью, побуждала творить добро. И сутулый человек в изношенном бурнусе брёл по бесчисленным дорогам, подавая руку отчаявшимся и защищая слабых. Он не замечал, как миры под его ногами сменяли друг друга. Иногда по ночам старик горько плакал о том, как много нужно ещё сделать, и как коротка его жизнь.
Однажды он наткнулся на ту самую шайку злодеев в багряных тогах, мучающих серого кота. К ужасу Даштана все они обладали острыми зубами и горбатой тенью за спиной – всем тем, что было когда-то и у него. Вспомнив чёрные дни разбойничества, старец вступил с ними в ожесточённую схватку. Чудом ему удалось прогнать их, но спасти животное он не успел.
«Умер Хранитель, пуста его обитель…» – раздался над головой хриплый голос.
Даштан задрал голову и увидел в небе чайку.
Умирая, кот прошептал:
– Отдаю тебе свою силу, Даштан. Ты достоин получить сан Хранителя. Береги Вселенную...

Сообщение отредактировал Rianna - 24-04-2009, 17:43

Вот я и дочитала все, что здесь было выложено. И немного отмечусь, как всегда..

Я вспомнила важную вещь ))
В первом своем комментарии я писала:
"Далее же по тексту, для меня Глеб стал каким-то «предводителем похода», когда Ида же наоборот стала казаться менее взрослой и опытной, ее поведение стало немного детским в каких-то ситуациях."
И теперь, я поняла, почему так. Знаешь, что меня больше всего как раз таки и зацепило в этом повествовании, что показалось не так, что явилось контрастным. Это обращение к Глебу как "Глебыш". Теперь изъясняюсь более понятно. Характер Глеба как героя, решительного, более взрослого, умелого, сильного и в целом настоящего мужчины сложился почти однозначно даже до его попадания в "другой мир", но вот это обращение к нему как Глебыш.. Я еще понимаю, когда так его называет с какой-то материнской лаской в голосе (особенно когда ему снятся кошмары) сама Ида, но вот когда ты тоже так пишешь, причем в описательных сценах, не в диалогах, ни еще где-то, а именно от лица автора, это уже как-то звучит неуместно и неправильно.

Вот теперь касательно 11, 12 главы и пролога.

Над головой разлилась немая пустота, белое безмолвие – ни солнца, ни луны, ни звёзд, лишь жуткие всполохи чёрных, как грех, молний.

Мм, возможно, я придираюсь, но просто не дает мне мое физико-математическое образование покоя. К чему придираюсь - к черным молниям. Далее в повествовании проскальзывает, что небо было серо-белым, и вид всполохов черных молний вполне, скажем так, контрастно смотрелось на нем... но. Черные молнии действительно существуют в природе, и это вполне доказанное физическое явление. Единственное, молнии такой природы не являются линейными, т.е. ни восходящими и не нисходящими, или более понятно, они никак не похожи на яркую полоску, разрывающую пополам небо. Такие молнии носят шарообразный (сферичный) характер, по-другому это и есть, в принципе, частные явления шаровой молнии, но с другой стороны, и ты ведь описываешь Кощеев мир, может там и есть такие черные молнии. )) поэтому это лишь моя придирчивость. И когда я просто с первого предложения прочитала черная молния - я поняла ее не в том смысле, в котором имела ввиду ты, а именно в том смысле какое природное физическое описание они имеют, но это как я уже говорю издержки моего образования.

Всё вокруг усыпано какими-то бледно-жёлтыми камешками. ится слово "какими-то", очень оно уже простовато и неотесанно в своей описательности.

Полоз раскинулся справа от Иды, на толстом пдаще, положив под щёку увесистый кулак.
опечатка - "плаще".

Спустя полчала Глебыш и Янтарь задремали.
пример, "Глебыш".

Ей казалось, что весь мир смыло бесконечным упрямым дождём, а этот заброшенный доме плывёт, как плыл когда-то Ноев ковчег.
опечатка - "доме".

В принципе после первого пробега глазами текста, больше особо ничего такого не углядела. Что называется, ты как всегда взяла своей сумбурностью развития событий, и конечно не было возможности отвлекаться от постоянно меняющихся обстоятельств и развития действий.

в большинстве своем все понравилось. единственное смерть Кощеева показалось странной, лишь немного, может потому что сложно было представить его прибитого к зеркалу. с другой стороны, опять некоторые моменты немного улыбнули, даже сцена с поиском истинной смерти Кощеевой, которая как все мы знаем в яйце.

Еще, все-таки любопытно а зачем Кощей Иду похищал. Интересно, и не досказано, но ведь правда любопытно.

Достаточно образным получился пролог.. Какое-то вечное искупление грехов, и встав на путь истинный и поиск мира в собственной душе привел к свету. и причиной и ненависти и спасения стала любовь. Мысль сама по себе прекрасна. По крайней мере, мне она очень близка.

И еще, последнее, меня все нестерпимо гложет любопытство относительно этих черных перьев, вот не дают они мне покоя, каждый раз я пытаюсь найти связь (хаха, а я уж думала это вороны кощеевы) и понять начало всего повествования. Но как я уже прочитала тут некоторые отзывы, кому-то это кажется наоборот интригующем, начинать с загадки. Я ничего против этого не имею, но вот, хочу чтобы ты не ушла далеко в повествование забыв о том как все начиналось, почему такое было поведение героев, в конце концов да почему из 6 миллиардов людей именно они. И перья...перья.


Кстати знаешь, идея с хранителем сначала мне немного казалась странной, именно в его облике. А потом, есть ведь очень много мифологических трудов относительно того, что кошки это проводники в другой мир, в некоторых мифологиях это чуть ли не связующее звено между мирами. После пролога личность Хранителя прояснилась, но все равно немного не до конца. Самое забавное, что связь человеческого и божественного ты явно показала. Впрочем, есть еще такая старая поговорка - только людям свойственно очеловечивать богов, и обожествлять людей.

Вот, вроде бы, все что хотела сказать. буду по мере возможности еще писать, если что-то вспомню. Ну а так, жизненные обстоятельства и написания страшного диплома, как минимум заберут полноценно все мое внимание как максимум на пару месяцев.
но я когда отдыхаю, чаще всего читаю что-нибудь, поэтому появляться тут буду по мере выкладывания чего-то нового.
Удачи тебе в творчестве, и больших успехов.

amyki, большое-пребольшое спасибо за то, что находишь время и вникаешь в мои бредни! И за поправку ошибок, конечно же!
Всё поправила (ну, я и кукушка!)
1. По поводу чёрных молний... Эх... Я вот и не знала, что такие есть... Хотела показать противоестественность происходящего... Может, их зелёными сделать или такие тоже в природе есть?
2. Кащеева смерть. В общем, я перекопала несколько трудов по Кащеям и всем, что с ними связано. В. Я. Пропп связывает похищение с очень древним обрядом, связанным с дефлорацией невесты жрецом/волхвом/колдуном/старейшиной. Б.А. Рыбаков в похищении видит отголоски легенды о похищении Персефоны Аидом - то есть голые символы - наступление зимы. Ни то ни другое мне не подошло чего-то умного я сама не додумалась и решила оставить читателя в недоумении. По крайней мере пока. говорят же что самое страшное - неизвестность. Вот и пусть читатель придумывает свой вариант пыток в кощьном царстве сквозь все эти недомолвки героев. По большому счёту я решила связать версию Проппа и свою - Кащей ведь как-никак хапур оже мясо любит. Или как-то так...
3. Перья перья... Да-да перья будут. Как без них? Обязательно. Только не скоро. Они - причина появления героев в межмировых коридорах. Ими всё закончится... И снова начнётся... Ладно не стану пока карты раскрывать... Но опять же про

Самое забавное, что связь человеческого и божественного ты явно показала.

ты угадала! А можно я ещё и старую поговорку эту в роман стырю? Уж больно в контекст хорошо влазит)))))

Ещё раз спасибо!
И спасибо Горации!

Rianna, а если не пролог?? мне очень нравится, когда все начинается именно с перьев.. вообще все)) личное восприятие, но может его сделать эпилогом?? пусть до последнего ничего не рассказывается о хранителе и эта глава объясняет, завершает. Опять же мое восприятие, но после пролога не так таинственно читать остальное.)) не знаю, если сначала ты вводила в мир постепенно и это интриговало, то тут мы сразу понимаем, что это за кот такой. И уже все чудеса, им проявляемые, воспринимаются более обыденно.

белая и пушистая, я пролог точно оставлю. Пока - таким, как он есть, только вот это уберу из него:Умирая, кот прошептал:
– Отдаю тебе свою силу, Даштан. Ты достоин получить сан Хранителя. Береги Вселенную....
Я если с этим прологом ещё поработаю - точно свихнусь. Он мне уже стоил бурной ссоры и чуть ли не драки. А сколько нейронов мозга погибло зазря...

Продолжение и конец 12 главы. Еротическая сцена, будь она неладна.

– Чего рты разинули? – зло прошипел полоз. – Руби упырей на пятаки!
Весь дом наполнился хлюпаньем и чавканьем, отовсюду залопотали толстые перепонки, заскрипели старые доски, как корабельные снасти в шторм. Сразу несколько голов, утробно чмокая, напали со всех сторон. По стенам взметнулись жуткие тени.
Упыри ловко уворачивались от Глебова меча, которым тот хаотично размахивал, крича:
– В Бобруйск, животные!
Схватив по кинжалу в каждую руку, Ида пыталась колоть крылатых чудовищ, но удавалось только ранить, разрезая зубастые пасти от уха до уха. Алая кровь летела веером, окатывая её с ног до головы. Некоторым из монстров удалось разорвать новенькую сорочку и оцарапать правую руку. Если последнее женщина худо-бедно стерпеть могла, то одежду – нет.
– Недоноски! – взвыла она. – Я вас на ленточки порежу!
И принялась яростно орудовать кинжалами, пригибаясь от особо ушлых голов.
Янтарь рубил визжащих от голода упырей на подлёте, коротко выдыхая, чтобы красные брызги не попали в рот. Вампиров становилось всё больше, они лезли отовсюду: через дыры в полу и щели заколоченных окон. Полоз жалел, что не нашёл себе новой повязки на волосы в Кощеевом замке, непослушные пряди сыпались на глаза, закрывая обзор. Смертоносный меч ладно лежал в руках, без пощады разя алчных кровососов. Разрубленные головы хрустели под ногами, как капустные кочаны, беспомощно хлопая сломанными крыльями. Янтарь хотел вздохнуть с облегчением, когда схлынул первый поток чудовищ, но внезапно, из окон повалила новая лавина, воющая от нестерпимого голода.
– Поджигайте колья! – заорал полоз, закрывая собой женщину. – Жгите их огнём!
Запыхавшийся Глеб наклонился, чтобы запалить кол. Особо шустрый упырь ухитрился нырнуть парню за спину и впиться в лопатку, но Ида тут же схватила его за крыло и воткнула в глаз кол.
– Щас будет аццкей отжиг! Настоящая фая-пати! – обозлившись, пообещал парень.
Он схватил в одну руку пылающий кол, во вторую меч и принялся изо всех сил размахивать ими, рубя и подпаливая хлюпающих нетопырей. Обожжённые головы обиженно верещали, улетая остужаться под холодный дождь. Изба наполнилась вонью горелого мяса и чадным дымом.
Костёр почти угас под горой убитых монстров. Исходя кашлем, люди и змей яростно сражались в едва освещённом доме, а за стенами с новыми силами разразился ливень. Вампиры гибли один за другим, но на место убитого летели двое живых, хлюпая жадными хоботками. Ида отбивалась горящим колом и кинжалом вяло, то и дело оскальзываясь на поверженных головах, со свистом всасывающих воздух. У Глеба с непривычки от тяжёлого меча подрагивали руки, лишь Янтарь не собирался сдавать позиции, облизывая губы и методично вспарывая нетопырей, как спелые арбузы. Кожистые крылья кленовыми листьями летели на прогнивший пол.
Когда женщина устало осела, не в силах двинуть рукой, парень и полоз стойко держались, приканчивая перепончатых кровососов. Твари так же внезапно исчезли, как и появились. Спустя какое-то время змей с Глебом швыряли головы в дождливую ночь, а Ида раздувала огонь. Очистив от трупов дом, друзья вновь собрались у костра, смазывая раны и вытирая кровь, свою и чужую. Парень опасливо поглядывал на щели между досками: не нагрянет ли новая партия.
– Янтарь... – вдруг произнёс он, – я оценил шутку... рубить вражьи головы...
Змей поднял на него глаза и хрипло расхохотался.
– Я имел ввиду, что кривое лезвие у сабли рубит лучше. А меч больше кость ломает... Хотя и калечит неплохо...
Женщина, закрыв лицо руками, молча уставилась сквозь пальцы в синеватое пламя. Янтарь подложил в очаг оторванную половицу. Костёр неохотно брался за влажную пищу, недоверчиво потрескивая.
– Ложись, Глеб, – наконец сказал полоз. – Не сунутся они больше – всё гнездо перебили. Я тебя потом разбужу, а пока подежурю.
– Уверен?
Полоз устало кивнул, тряхнув смоляными прядями
– И ты ложись, – посоветовал женщине змей.
Она, не поворачивая головы, глухо произнесла:
– Это было моё новое платье...
Глеб пожал плечами, закутался в плащ и отвернулся к стене. Через некоторое время к монотонному шуму дождя добавилось тихое посапывание.
Ида вдруг поняла, что её трясёт, будто в лихорадке. Горький ком подступил прямо к горлу, грозя рвануть в любую минуту.
«Эти головы – последняя капля! Кощеи, хапуры, Даньки, говорящие яблони... Я с ума сойду! Больше не могу! Немогунемогунемогу!»
Вспомнились окаянные земли, душащие своей мёртвой тишиной, жадные взгляды лесных разбойников, больно заныло истерзанное плечо.
«Какого чёрта я здесь делаю? Что им всем от меня надо? Я домой хочу! Просто хочу домой!»
Она представила себя, сидящей в уютном кресле под старым торшером, на коленях, закутанных в старый плед, любимая книга – «Мастер и Маргарита», а за окном бушует осенняя буря. Ида открыла глаза. Видение мигом растаяло в прогнившем тёмном доме, насквозь провонявшем гарью, плесенью и чужим, враждебным миром, в котором каждый так и норовит убить, ограбить, надуть. Женщине казалась, что она сейчас задохнётся: так душили рыдания.
«И никому, никому ты не нужен!»
Ком вырос до невероятных размеров и, наконец, рванул. Ида закрыла лицо руками и заревела. Ей было стыдно оттого, что она плачет, но остановиться она не могла. Всхлипы выталкивали наружу всё новые и новые обиды и потоки солёно-горьких слёз.
– Чего ревёшь? – спросил Янтарь.
Он подсел рядом и приобнял плачущую женщину за плечи.
– Мне зде-есь не нра-авится! Не нра-авится! Мне здесь во... обще не мес-сто! Я... я не прос-сила-а... Мне страш-но! Я домой хоч-чу! Дом-мооой...
Полоз молчал, изредка подкладывая в огонь куски старой мебели. Ида разозлилась. Она ожидала, что он будет успокаивать её, как это обычно делают мужчины, не вынося женских слёз. Но Янтарь хранил молчание, ожидая, пока она выплачется. Женщина в знак протеста вырвалась и легла к костру спиной, всхлипывая и дрожа от обиды. Плакала она долго, глядя в глухую заросшую мхом стену. И не видела, как Глеб, проснувшись, поднял взъерошенную голову, кивнул Янтарю на Иду, но тот только приложил палец к губам и покачал головой, давая знак, что всё в порядке. Змей подмигнул парню, мол, спи, разберёмся. Глеб неодобрительно пожал плечами, зевнул и повернулся спиной к огню.
Ида ощущала, что лихорадит меньше, но не сразу поняла отчего. Тёплые ладони гладили по спине, пояснице и ниже, ниже... Она чувствовала страшное опустошение, будто стакан взяли и перевернули, а всё, что было в нём – вылилось. Все старые раны, неприятные воспоминания, мелкие неурядицы – всё уходило, утекало в небытие, оставляя её наедине с собой. Слёзы давно высохли, дрожащее дыхание переходило в более глубокое, волнующее, расходящееся от макушки до пят. Ладони, горячие и уверенные, заботливо оглаживали шею, плечи, грудь и бёдра. Щёки вспыхнули, когда женщина почувствовала, что полоз целует затылок, ухо, шею.
«Надо же что-то ему сказать... прекратить всё это... что это ещё за...?»
Но ничего не сказала, и не сделала. Вместо этого женщина повернулась к Янтарю и упёрлась глазами в его чёрно-огненный взгляд.
– Ты пахнешь летом, – жарко прошептал он, – и лесной земляникой...
В его голосе была любовь. Обманчивая и обжигающая. Которая сводит с ума и дарит пьянящее счастье. И целовал он так, что сердце обмирало и ухало в какую-то бездну. Женщина даже не заметила, как оказалась нагишом вместе с Янтарём под шерстяным плащом, как под колючим одеялом.
– Глеб... Глеб же...
– Тихо, спит твой Глеб. До рассвета проспит и не встанет, полозы глаза отводить умеют...
И поцеловал так, что кровь ударила Иде в голову. Его горячее дыхание доводило до безумия, и снова катились слёзы, только не боли, а радости.
А где-то одновременно близко и далеко на мокрую траву сыпались чёрные перья… И кто-то оплакивал предопределённость:
– Ке...тер... А... цилут...

Утром Иду разбудил Глеб:
– Вставай, соня, всё проспишь.
Женщина открыла глаза и зажмурилась. Пушистые солнечные лучи настойчиво пробивались сквозь заколоченные окна. За стенами оглушительно заливались птицы, стрекотали кузнечики. Угли в очаге давно погасли, горкой высились горелые доски да бело-серый пепел. Замшелые мокрые стены серебрились от дождя, в углах на паутине розовым жемчугом дрожала роса. Ничто не напоминало о ночной схватке, кроме пятен крови на почерневших половицах.
– Там, у входа, в старый ковш воды набежало, иди, умывайся, – вошёл в дом Глеб, вытирая лицо рукавом.
Ида зевнула и задавила попытку потянуться. Естественно, под плащом женщина была одна, да ещё и без одежды. Она лежала на сорочке и сарафане, но их нужно ещё и одеть. Янтаря нигде не было видно.
– А где наш... защитник? – наигранно равнодушно спросила Ида, стараясь, чтобы голос не выглядел упавшим или расстроенным.
– Охотится, – откликнулся Глеб. – Что это вы ночью так долго обсуждали? Бубнили-бубнили... опять ругались?
«И впрямь глаза отвёл, – с облегчением подумала женщина, пряча под плащом непрошенный румянец. – Как бы его спровадить и одеться?»
– Глеб! Помогай ощипывать! – позвал снаружи Янтарь.
Едва парень вышел, Ида прыгнула в сорочку и натянула сарафан. Наскоро переплетя растрепанную косу, она влезла в сапоги и, собрав сыроватые плащи, выскочила в ослепительное утро. Трава и деревья переливались от золотой росы. По всему лесу звонко аукались синицы, где-то недалеко выводил сладкие трели соловей. И только по обе стороны от двери сгрудились горы измятых крыльев и лысые красноватые затылки нетопырей.
Между двумя старыми берёзами плясало весёлое пламя. Голый по пояс Янтарь надевал на прутики ломтики мяса, которые ему, нарезая, подавал Глеб. Судя по длинным коричневым перьям, которыми была усыпана вся поляна перед домом, сегодня полозу попалась пара тетёрок. Развешивая плащи на ветках, Ида встретилась взглядом со змеиной ухмылкой и покраснела.
«Дура, господи ты, боже мой, какая я дура!»
– Здесь ручей за вооон той сосной, – указал ей Янтарь. – Набери свежей воды.
Женщина молча взяла фляжку и обогнула старое дерево. Спустившись к ложу ручья, она наполнила баклажку, почистила зубы пальцем и сполоснула пылающие щёки.
«Он издевается, – решила она, – точно издевается. Даже не дал мне пожарить мясо! Он мне не доверяет!»
– Ида! Пошли есть! – позвал Глеб, и женщина поспешила к костру.
На мгновение ей показалось, что солнце зашло за тучу. Задрав голову, она не обнаружила ни того, ни другого. Пожав плечами, Ида положила фляжку к корням берёзы.
«Ведь взрослая женщина... тридцать лет прожила – ума не нажила... правильно меня мать ругает!»
– Что? – очнулась она и сразу же покраснела: полоз протягивал ей кусок дымящегося мяса.
– На, поешь.
– Беспокойная ночка выдалась, – отметил Глеб, вгрызаясь в сочную дичь.
Ида поперхнулась и вспыхнула, как маков цвет, и сообразила, что он имеет в виду зубастые головы.
После сытного завтрака, она завернула остатки мяса в ленты и сложила в суму. На потускневшей лужайке полоз учил парня биться на мечах. У Глеба выходило не важно: он не поспевал за змеем, нахмурившись и сыпля бранью. Янтарь изредка давал советы, где бить сильнее, где прыгнуть выше, а отклониться назад, но обозлённый неудачами парень не слышал наставника, и в который раз оказывался на лопатках или с клинком у горла.
Ида не могла оторвать взгляда от смуглого торса полоза. А тот ровно нарочно поигрывал мускулами, поворачиваясь к ней то спиной в шрамах, то широкой грудью. Не выдержав, она опустила глаза.
«Стыдно-то как, стыдно! Хватит!»
– Сколько у нас дней осталось? – наконец, спросила она.
– Пять, – прохрипел выдохшийся Глеб. – Я считал. Всё, сдаюсь… чёртов змей!
Он упал рядом с Идой, отирая пот со лба. С другой стороны сел полоз. От него едва уловимо пахло дягилем и диким багульником. Женщина старательно изучала муравья на ладошке, весьма успешно игнорируя пышущего жаром змея.
– Птицы молчат... – начал Глеб.
– Ррок! – вдруг содрогнулась земля. – Ррок! Ррррок!!
Ида в ужасе схватилась за берёзу, парень за меч.
– Быстро, – скомандовал Янтарь, набрасывая рубаху. – Одевайтесь.
Летний день стемнел, как южная ночь – в доли секунды. Но ни ледяного ветра, ни дождя безмолвная мгла с собой не принесла. Лишь затхлый дух мёртвого Тан-де-леха и чей-то глухой стон, будто из-под земли.
Глеб торопливо затаптывал костёр, женщина застёгивала у горла плащ.
– РРрок! Рррок-рроооок! – повторялись страшные толчки, сотрясая почву. Деревья в чаще натужно заскрипели, падая с коротким уханьем.
– Что это? – испуганно спросила Ида.
– Мэш говорил, что мы совсем близко от Древа... Оно стонет, от того, что его грызут... – вспомнил парень.
– За мной к ручью, – отдал приказ Янтарь, и друзья в кромешной тьме цепочкой потрусили вниз, к узкому ложу протока.
Золотистый призрак висел в густом мглистом воздухе, закрыв глаза и как будто плача. Одну лапу он сложил на другую, будто делая знак, отгоняющий злые силы.
– Мэш, что происходит? – спросила Ида, вцепившись в плечо парня.
– В шестом же часу настала тьма по всей земле, и продолжалась до часа девятого... – мрачно процитировал кот. – Анхраман выпустил из Нижнего мира новые полчища. Они голодны... Как могут быть голодны хапуры!
Друзья непонимающе переглянулись.
– Мэш, это конец? – уточнил парень.
– Всего лишь ещё одна мёртвая ветвь, – горько усмехнулся Хранитель. – Хапуров привлёк сюда запах крови, которую вы пролили этой ночью...
– Если бы не пролили мы, пролили бы нашу! – ответил Глеб.
– Некогда болтать, – отрезал призрак. – Глядите в воду...
Призрак опустился над притихшим ручьём, и вода сразу осветилась чистым золотом, стали видны мелкие рыбёшки и круглые камни.
– Глядите...
Друзья опустились в истоптанную мяту по разным берегам. Шафранные всплески становились всё выше и сильнее.
– Глядите...
Голос призрака резонировал, раздваивая предметы, настойчиво пробивая дверь в иной мир. Воздух наполнил низкий гнетущий гул.
– Вода-водица,
Дай нам напиться!
Своей рукавицей
Укрой наши лица...
Эхо подземных толчков отдавалось всё ближе:
– Рррок! Ррррок! Рок!
Совсем рядом раздался треск вековой сосны, грозящей обрушиться на людей.
– Быстрее, Мэш... – прошептал Янтарь. – Она сейчас рухнет.
Стиснув зубы, он, крепко прижал к ушам ладони. Ида тяжело дышала, у неё носом пошла кровь. Вытирая слезящиеся глаза, Глеб всё ждал колокольчиков, но те отчего-то больше не звенели. Лишь вода, встав из ручья золочёным столбом, ритмично пульсировала, отзываясь на мощные слова Хранителя.
– Водица-девица,
Дозволь нам укрыться!
Лесная царица,
Сокрой наши лица!..
Всё смешалось в безумной пляске, каруселью кружились деревья, земля, вода. С трудом сдерживая тошноту, Ида уцепилась за плащ Янтаря, а тот, в свою очередь, схватил Глеба за шиворот. По лицу парня, не переставая, текли слёзы.
– Летите быстрее ветра, плывите скорее реки...
Голос Хранителя заглушил удар сосны, упавшей туда, где мгновение назад сидели люди.

Глава 13.
«На чьей мы стороне?»

Очевидно, здесь день ещё не проснулся, раннее пасмурное утро затянуло всё вокруг мутной пеленой. Перед путниками простерлось бескрайнее поле – дикая и пустая степь. Небо ровного стального цвета на горизонте сливалось с заснеженной землёй в единое целое – невозможно понять, где заканчивается одно и начинается другое. Чёрная лента наполовину занесённой дороги змеилась, уводя далеко вперёд. Казалось, только одна она удерживала в реальности, не давая провалиться в беспредельность.
Белые барханы перебирал бродяга-ветер. Он безрадостно завывал голодным волком, забираясь под шерстяные плащи, которыми накрепко обмотались путники. Сходство с пустынными бедуинами добавляли низко надвинутые капюшоны, скрывающие лица.
– Вот и кончилось малоснежное уральское лето... – буркнула Ида, закрываясь от очередного порыва.

Не дописала. Вот то, что уже есть - как раз на майский праздник. Продолжение появится не скоро...

Глава 13.
«Перья».

А что мне надо – да только свет в оконце.
А что мне снится – что кончилась война.
Куда иду я? Туда где светит солнце.
Вот только братцы добраться б дотемна.

СерьГа, «Свет в оконце».


Очевидно, здесь день ещё не проснулся, раннее пасмурное утро затянуло всё вокруг мутной пеленой. Перед путниками простерлось бескрайнее поле – дикая и пустая степь. Небо ровного стального цвета на горизонте сливалось с заснеженной землёй в единое целое – невозможно понять, где заканчивается одно и начинается другое. Чёрная лента наполовину занесённой дороги змеилась, уводя далеко вперёд. Казалось, только одна она удерживала в реальности, не давая провалиться в беспредельность.
Белые барханы перебирал бродяга-ветер. Он безрадостно завывал голодным волком, забираясь под шерстяные плащи, в которые плотно завернулись путники. Сходство с пустынными бедуинами добавляли низко надвинутые капюшоны, скрывающие лица.
– Вот и кончилось малоснежное уральское лето... – буркнула Ида, закрываясь от очередного порыва.
Сейчас, когда жестокий ветер пробирал до костей, и, казалось, даже сердце сжимал своими ледяными лапами, она вполне оценила длинный плащ, подбитый горностаем.
Выстроившись цепочкой: Янтарь, Глеб, Ида, они брели, щурясь от колючей крупы, царапающей щёки и покрасневшие пальцы. От снега кожаные сапоги промокли, и не спасали ноги от жестокой стужи. Подолы плащей набрякли и тяжело волочились по сугробам.
Внезапно парень застыл посреди белой пустыни. Карие глаза расширились, губы что-то беззвучно шептали на пронзительном ветру. Женщина обернулась и утонула в его безумном взгляде. Наперебой они бросились разгребать снег под ногами. Вклинившись между друзьями, Янтарь с изумлением увидел, как они достают из сугроба длинные чёрные перья.
– Больно, больно, как больно... – без конца повторяла Ида, сгребая их горстями и страстно прижимая к лицу.
– Плохо, плохо, очень плохо... – хрипло вторил Глеб, пожирая их горящими глазами и целуя растрёпанные волоски.
– Что это за перья? Что в них такого? – недоумевал Янтарь, схватив людей за шиворот. – Да что это с вами?
– Надо идти, – парень поднял на змея фанатично расширенные глаза, – надо идти. Мы ещё можем успеть… Я чувствую…
– Берегись! – гаркнул Янтарь. – В стороны!
С неба со страшным воем летело нечто чёрное и большое. Друзья прыснули врассыпную. Раздался жуткий грохот, затем треск. Обернувшись, Глеб увидел, чёрный лаковый рояль, весь разбитый от удара: с белыми клавишами, словно зубы, вывалившимися из пасти, крышкой, треснувшей посередине, и отломанной ножкой.
– Твою мать, – только и смог произнести он.
Карие глаза всё ещё безумно горели, но уже остывали, руки судорожно сжимали перья. Ида задрала голову, моргая от непрошенных слёз.
– Бежим, – прошептала она. – Надежда ещё есть…
Сверху шлёпнулась чья-то отрубленная кисть в крахмальной манжете. Женщина инстинктивно пнула её и тут же завизжала: цепляясь пальцами, рука поползла прямо к ней.
– Что происходит? Откуда всё это? – закричал Янтарь.
– Бежим отсюда! – ответил Глеб. – Мэш говорил, что стены рушатся… миры проникают друг в друга! Они сыплются нам на головы!
Друзья рванулись вперёд и тут же встали, как вкопанные: в паре шагов от них на полном ходу пронёсся поезд. Из-за отсутствия рельсов он с раздирающим скрежетом начал заваливаться набок, открывая взгляду металлические колёса и поршни, вращающиеся с бешеной скоростью.
Обогнув головной вагон с разбитым лобовым стеклом, они увидели на снегу машиниста. Его конечности были вывернуты, как у марионетки. Друзья бросились вперёд, едва успевая уворачиваться от неожиданных предметов: старые бочки, утюги, вертолётные лопасти и рыцарские забрала.
Ида ахнула, застыв на месте: слева камнем рухнул загорелый ангел в серебристой набедренной повязке. Он лежал на животе и беспомощно загребал сломанными крыльями снег. Из-за повреждённого позвоночника ангел не мог шевельнуться, и только коротко выдыхал, утопив пальцы в сугробе. Из голубых глаз катились крупные слёзы.
– Чёрт! Не может быть! – кричал Глеб.
В свинцовом небе, пытаясь выровняться, на крутой вираж заходила летающая тарелка. Корпус её натужно скрипел, безуспешно пытаясь справиться с мощной гравитацией. В какой-то момент двигатели не выдержали, и корабль с силой вонзился острым краем в землю, подняв тучу белой пыли.
– Бегите! Бегите! – заорал Янтарь, толкая обоих в спины.
Между тем тучи разродились ворохом цветной бумаги. На головы путников, шурша, сыпались красные евро, зелёные доллары и розоватые рублёвые купюры – пятитысячные. Ида с Глебом пытались хватать их на ходу, но полоз, угрожая мечом, погнал людей дальше. И вовремя: денежный дождь сменился ливнем из крупных бело-серых жуков, стрекочущих жвалами.
– Мокрицы... Это мокрицы... – оглянувшись, пробормотала женщина.
Она устала: ноги увязали в сугробах, руки озябли от ветра. Вперёд вели только перья. Они неистово звали, крича сразу на всех языках эти непонятные слова: «Кетер! Ацилут!». Ида видела, как ослепительно горят глаза Глеба – он ухитрился повязать голову шейным платком. Перья торчали из-под зелёного шёлка, как у заправского индейца. Возможно, поэтому контакт у парня с ними был крепче, сама же она по наитию сунула находку за голенище.
Ида вздрогнула: за спиной прогремел оглушительный рёв. Землю под ногами качнуло, как в прошлом мире.
– Бегите! – гаркнул полоз. – Это дракон!
Глеб обернулся и потерял дар речи: на них надвигался самый настоящий динозавр. Мощные задние лапы сотрясали землю, вздымая белые облака. Передние скорбно сложились на груди, громадная башка сверкнула острыми зубами.
Друзья бежали быстро, так быстро, насколько позволяли закоченевшие мышцы и тяжёлая поклажа вкупе с оружием. Ветер взвыл сильнее, сбивая с ног и швыряя в лица пригоршни белой крупы. Запнувшись за кочку, Ида упала. Глеб поднял её и резко дёрнул за руку: тварь догоняла.
– За мной! – истошно крикнул Янтарь. – Я вижу пещеру!
Тираннозавр, рассерженный неожиданным холодом, глухо взревел, перекрикивая вьюгу. Подбодренные этим воплем, друзья шустро нырнули в узкую пещеру, едва заметную из-за плотной белой шапки. Сгрудившись в полной темноте, они отряхнули с плащей снег и тут же попятились: от входа разнёсся голодный рык.
– Мы в ловушке, – прошептал Глеб.
В ломаном треугольнике света клацали огромные зубы. Ноздри свирепо топорщились, выпуская клубочки пара.
– Разобрался бы, – кашляя, кивнула Ида Янтарю, – твой же родственник...
Словно бы в ответ раздался ещё один удар. С потолка посыпалась пыль и мелкие камни.
– Поди с ней разберись! – огрызнулся полоз. – Вон какая голодная! У ней хайло с эту пещеру!
– Не сожрёт же тебя твоя же тётя!
– А тебя твоя не пыталась сожрать? Ни разу?
Женщина молча пнула змея по колену.
– Да что я такого сказал? – удивился он. – Ваших волхвов послушать, так в человеческой семье все друг друга поедом едят, да друг дружкой закусывают...
Его слова прервал жуткий грохот. От сильного удара узкий каменный вход разлетелся во все стороны, и в дыру сунулась огромная драконья морда. Острые зубы щёлкнули в полуметре от Глеба, который едва успел пригнуться. Друзья бросились к дальней стене, оканчивающейся тупиком. Тираннозавр разочарованно взвыл и боднул каменное крошево, в которое превратился потолок, освобождая место для головы. Пещера превратилась в тесный жёлоб, открытый всем ветрам и ящеру.
– Гхраааааахгррииииииии!! – взвыла жадная пасть, подбираясь всё ближе к добыче.
Глеб поморщился от вони гнилого мяса. Янтарь крутил головой по сторонам и не находил выхода. Невыносимо было сознавать собственное бессилие.
– Хорошо хоть, огнём не плюётся, – обречённо заметил он, доставая меч.
Ида загнанно дышала. Прижавшись спиной к стене, она изо всех сил старалась слиться с ней воедино, судорожно впиваясь пальцами в шероховатые неровности. Неожиданно мизинец нащупал идеально гладкую поверхность, средний прошёлся по ней и, нажав, утонул. Пещера покачнулась от низкого подземного гула. Заслышав его, зверь яростно взревел, круша остатка укрытия.
– Лифт! – крикнул Глеб. – Это лифт! Сюда!
Парень затолкал недоверчивого Янтаря и оцепеневшую Иду в кабину из красного дерева, и нажал единственную кнопку. Раздался мелодичный звонок, и подъёмник бесшумно покатил вниз. Над головами спутников загрохотало, заскрежетало, ухнуло и бессильно взвыло.
Женщина обречённо осела на пол.
– Нам не выбраться...
В кабине снова дзвинькуло, створки торжественно разъехались, явив взгляду широкую прихожую в бежевых тонах. Пока змей, открыв рот, разглядывал причудливые хрустальные подвески на потолке, Ида уселась на мягкую кушетку.
– Как здесь тихо... – сказал Глеб и на мгновение закрыл глаза.
Он выдернул из-за платка перо и резко взмахнул им. Воздух в прихожей дрогнул, будто противясь неведомой силе, на мгновение повеяло чем-то неуловимо прекрасным, с тысячью голосов, цветов и запахов. Задняя стена беззвучно поднялась, обнаруживая небольшую уютную комнату с нежно льющимся светом. Глеб уверенно перешагнул низкий порог.
– Что... как ты это сделал? – опешил полоз. – Что это за перья такие, скажет мне кто-нибудь в конце-концов?!
Парень не ответил. Ноги вдруг подогнулись, и он, охнув, оперся ладонью на стену, обитую кремовым плюшем.
– Глеб! – бросилась к нему женщина и тут же отпрыгнула: с потолка опустился блестящий чёрный экран с множеством непонятных значков.
Янтарь медленно вынул меч, поводя носом и отыскивая опасность среди кресел и диванов. Белые ракушки с розоватого потолка испускали мягкий свет. Ида решительно шагнула к панели и ткнула пальцем в какой-то символ. Из пола вырос круглый обсидиановый столик с треугольными тарелками и высокими бокалами. В комнате отчётливо запахло греческой мусакой, жарким и красным полусухим. Она всплеснула руками и нажала ещё одну клавишу. Из левой стены выехал прозрачный короб, от которого повеяло свежестью стирального порошка. Женщина радостно взвизгнула. С помощью полоза она уложила сопротивляющегося Глеба на диван.
– Что это за колдовской дом? – прошептал змей.
Оказавшись в привычной обстановке рационального мира, Ида вновь почувствовала себя уверенно и взяла инициативу в свои руки.
– Так, – скомандовала она, уперев руки в боки, – доедаем всё, что у нас собой. Все продукты возьмём отсюда, они явно питательные и не скоропортящиеся.
– Тебе, что, не по нраву пища, которую добываю я? – удивился Янтарь, пытаясь скрыть разочарование.
– Господи, ну, при чём здесь это! – покраснела Ида, расстёгивая плащ. – Ребята, кидайте одежду в стиральную машинку… о, здесь и обувку можно постирать!
– Не пойму, – недоумевал Глеб, придя в себя и в который раз терзая верхнюю губу, – как ты узнаёшь, что они значат? Это же иероглифы какие-то!
Женщина махнула рукой и опустила стену, закрыв прихожую:
– Да ладно тебе! Здесь же всё просто: вот человечек моется, вот ест, вот стирает, эээ… здесь вроде спит…
– Человечек? Спит? – вытаращил глаза парень.
– Ну… – замялась Ида, подбирая слова, – Если прищуриться и пофантазировать… Ну… в общем, если бы я рисовала этим стилем, то именно так…
Она нажала на значок, символизирующий, по её мнению, душ, правая стена отъехала вверх, открыв взгляду комнату, исходящую паром и ароматом фруктового шампуня. Женщина застонала от счастья.
Даже когда они, щурясь, лежали в смежных ванных со стеклянными матовыми стенами, Ида не переставала восторгаться:
– Класс! Гениальные автоматы! Надеюсь, изобретатель получил Нобелевку…
– Угу, – сонно ответил Глеб, – неплохо бы знать, где он сейчас. Да и все остальные люди тоже…
– Красота! – вставила женщина. – Отдыхай себе, ничего делать не надо…
– Может, поэтому людей и нет? – задумчиво произнёс Янтарь. – Машины стали всё делать и даже думать за них, вот люди и выродились…
Ответом полозу послужило тягостное молчание. Змей потёр переносицу и, набросив махровый халат, покинул ванну. Он был крайне раздосадован, но никак не мог понять причину. Сначала он грешил на рухнувшие миры, затем на неуютный дом, полный опасных машин, и строил безрадостные догадки: «Не могли же хозяева исчезнуть просто так?» Ко всему прочему Янтарь винил во всём своё недоверие к сомнительным продуктам, синеглазую женщину, которой вдруг вздумалось отказаться от его помощи, и даже Глеба, положившегося на всю эту ненадёжную технику. Полоз на три раза обыскал весь дом, обследуя мягкие диваны и заглядывая под удобные кресла. Еда отравой не пахла, напитки тоже. Однако, подлое беспокойство не оставляло. Сидя на ворсистом ковре и водя камнем по лезвию меча, Янтарь кусал губы и хмурился. Он, наконец, осознал, что лишило его покоя. Но догадка не принесла радости: всё дело было в этой синеглазой женщине, с губами вкуса спелой земляники. Она не принадлежала ему, и это задевало змеиное самолюбие. Память подсказывала, что полоз привык к обратному. Янтарь глубоко вздохнул и вложил меч в ножны.
«Надо просто успокоиться и привести мысли в порядок. Чего доброго, ещё песни начну складывать…»
Раздав выглаженную и даже заштопанную одежду, Ида подогрела жаркое и мусаку. Пока мужчины облачались в ванной, она натянула поверх сорочки сарафан и охладила вино. Друзья наконец-то поужинали, наевшись досыта и даже немного опьянев. Захмелевший Глеб задремал на диване, крепко зажав в кулаке перья. Женщина убавила освещение до уровня ночников, отправила посуду в моющую машинку и повернулась к полозу, теребя кайму рукава.
– Ты... вчера в том старом доме... – мялась она. – Ну... ты серьёзно? Нет?
Янтарь смотрел долго и пристально. Он почти видел, как колотится её пугливое сердце в груди под сарафаном, и дрожат короткие чёрные ресницы.
Затем быстро обнял и чётко проговорил:
– Слушай внимательно. Я – змей, не человек. Я с тобой, пока не верну долг, так велит Закон. Потом я должен буду вернуться к своему племени. Ты должна будешь вернуться в свой мир, ты не можешь превратиться в змею и остаться здесь. У нас нет будущего. Совсем. Ты взрослая умная женщина, ты знаешь это. Но пока я здесь, я не вижу причины, чтобы...
Он прервался, чтобы крепко поцеловать её.
Ида, уже не сдерживаясь, горько заплакала и обняла его за шею.
Янтарь засмеялся:
– И почему, каждый раз, когда я тебя целую, ты ревёшь? Ты же на вкус, как земляника, а землянику не солят!
– Никакого?.. Совсем никакого будущего? – едва слышно спросила она.
Полоз спрятал улыбку и покачал головой.
Ида поджала губу и нарочито аккуратно высвободилась из объятий Янтаря.
– Ладно. Замечательно!
И, резко развернувшись, скрылась в кладовой.
Янтарь сложил руки на груди и опёрся спиной о плюшевую стену.
«Она была так близко! Что я сказал не так!?»
Выругавшись, он повернул голову: к нему летело золотистое облако. Полоз заученно встал на одно колено и почтительно склонил голову.
– Встань, воин. Что тебя гнетёт?
Змей тяжёло вздохнул и потёр переносицу.
– Хранитель, я слышал, когда-то и ты был человеком... мужчиной... Скажи, ты когда-нибудь понимал женщин?
Призрак бросил долгий взгляд на Янтаря.
– Она любит тебя, разве не видишь? Или змеиные сердца настолько черствы к людским женщинам?
Полоз раздосадованно пожал плечами:
– Разве я не прав? Как только верну долг, сразу вернусь в свою шкуру. Как она себе представляет жизнь со змеем? Я не верю, что она готова обрасти чешуёй и обзавестись хвостиком.
– Знаешь, Янтарь, Судьба порой так выбрасывает кости, что о привычном положении вещей и не вспоминаешь... в бытность свою человеком я и не помышлял о сане Хранителя. Любовь открыла мне глаза и повела к свету. Так и тебя поведёт, если ты доверишься ей.
– И как же любовь может куда-то привести?
– И я был таким, как ты. И я не верил. Мальчишкой я сбежал на поиски славы, но вместо этого попал в рабство к бандитам. Дни мои почернели, я твёрдо решил броситься в волны, но случай свёл меня с одним человеком. Я воровал финики в его саду, – Хранитель хитро усмехнулся, и Янтарь готов был поклясться Ихтилоновым хвостом, что на мгновение кошачья мордочка превратилась в симпатичное смуглое лицо с большими карими глазами и белозубой улыбкой.
Полоз с нескрываемым удивлением и интересом слушал призрака. С детства змею внушали глубокое почтение к силам непорочного Света. А теперь Хранитель рассказывал, что бродяжничал, воровал и, мало того, убивал людей, пожирая их плоть.
Глеб давно проснулся, но не подавал вида. Он лежал, закрыв глаза и слушая поразительную историю. Поняв, что его не замечают, он задумчиво молчал в потолок, уперев в верхнюю губу указательный палец и нежно перебирая волоски перьев.
Закончив рассказ, Мэш закрыл слезящиеся глаза. Старые воспоминания всё ещё причиняли боль.
Янтарь помотал головой, прогоняя невозможное наваждение:
– Хочешь сказать, что был хапуром? Ты, Хранитель людских жизней? Хранитель света и добра?
Призрак закрыл глаза и печально закивал:
– Меня спасла любовь. И греет моё сердце до сих пор. Всё это не только ради вас, но и ради Ситоры, понимаешь? И тебя любовь спасёт. Собирай их, Янтарь. Пора.
Полоз хмуро буравил глазами Хранителя.
– Ида убила тех хапуров... – словно нехотя, обронил он.
Воху Мана вынужденно молчал.
– Ты отнимешь её... у меня? – едва слышно спросил змей.
– Послушай, воин…
– Не отнимай... Прошу... – через силу хрипнул Янтарь.
– Янтарь…
– Не надо... Прошу...
– На всё воля Господа. Собирай всех. Они уже идут.
Полоз окликнул Иду и набросил плащ. Женщина вышла из кладовой с тяжёлой сумой, пряча красные глаза, и снова устремилась к экрану со значками.
– Ида, – поторопил Мэш, – всего с собой не унесёшь. Нужно спешить.
– Сейчас, я только аптечку соберу… йод, тетрациклин… блин, никак не могу найти, где здесь таблетки…
– С чего ты взяла, что хозяева вообще болели? – пожал плечами Янтарь, укладывая меч в ножны за спину.
У Глеба такой трюк никак не получался, пришлось ему помогать.
– Ну, хоть тогда одежду сменную… – Ида никак не могла расстаться с «умным» домом.
– Я бы не делал этого не твоём месте, – заметил Мэш. – В Кощеевом замке простых одежд не бывает. Обесточь панель, если не хочешь, чтобы твоими филейными частями отужинали хапуры.
Глеб протянул расстроенной женщине перо:
– Да хранит тебя Гиче Маниту, бледнолицая скво.
Ида молча приняла его, машинально сунув за синюю ленту. Тонике губы раздвинулись в улыбке:
– Мы идём.

Сообщение отредактировал Rianna - 15-05-2009, 9:14

Я прочитала и 12 и 13 главы. Относительно 12 главы, напишу позже, потому что там будет более детальный разбор, сейчас же немного по последней главе, хоть она и не дописана.
Итак, или я стала злой, или мне мерещится сумбурность событий, или я уже начала уставать от "скачков" из мира в мир. С другой стороны, я поняла, что мне немного не понравилось в последней главе, это то что ты ушла от концепции "мифологической сказки" и вроде бы хорошо, переключилась на реальный мир, и, наконец (!) радости моей не было предела, кода появились перья, но их смысл я так не поняла. Идея с умным домом хороша, но уж очень она не вписывается во все описание действий. И вообще, такое хорошее начало про "зимнюю пустыню" и потом такое развитие событий, что я даже немного потерялась.
Относительно героев, мне импонирует любовная линия между Змеем и Идой, но вот иногда, мне кажется ты немного грешишь, описывая поведения Янтаря именно с женской точки зрения. Мм, изъясняюсь более понятно, то есть ты представляешь его поведение с той стороны, которое было бы понятно и приятно женщине, и даже в тех моментах когда ты намеренно указываешь как бы "истинно мужское поведение" все равно получается как-то не так. Для меня отчетливо видно, где и когда ты стараешься его показать с желаемой стороны, но немного противоречащей общему характеру героя. Относительно Глеба пока вроде все спокойно, единственное странная реакция на перья, и вот еще хранитель же ведь видел, что они перья держат и куда-то там цепляют к тому же, почему не сказал им что это?.. Хотя у меня создалось впечатление, что только для Янтаря осталось загадкой что это за перья, для остальных это почти обыкновенная, пусть и не ожидаемая вещь, судя по их реакции. Или это загадка раскроется потом. И потом, мне кажется, что когда остается так мало времени и уже рушатся миры, вспоминать именно в этот момент свою молодость и даже в кратком пересказе доносить ее до своих подопечных это верх кощунства с его стороны, именно сейчас спешка со стороны хранителя была бы наиболее уместна.

Ну и пару маленьких моментов, выделенных мною из текста главы.

Выстроившись цепочкой: Янтарь, Глеб, Ида, они брели, щурясь от колючей крупы, царапающей щёки и покрасневшие пальцы.
Может я ошибаюсь, но конструкция предложения меня весьма смущает.

Подбодренные этим воплем, друзья шустро нырнули в узкую пещеру, едва заметную из-за плотной белой шапки.
подбодрить воплем надо уметь, конечно. Но, по-моему, данный эпитет в таком значении звучит весьма опровергающе.

Полоз раздосадованно пожал плечами:
раздосадовано - с одной "н" )))

Остальное попозже допишу, разрываюсь, и времени катастрофически не хватает.

amyki , спасибо тебе большой, дорогая! Кидай уже текст на мыло!
С поведением Янтаря ничерта не поняла, все остальные глупые ляпы исправила.
Продолжение 13 главы, у которой сменилось название - теперь она зовётся "Перья".

Женщина пожала плечами и нехотя сунула перья в тяжёлую суму.
Тонкие губы раздвинулись в улыбке:
– Идём.
В блестящем экране отразились три физиономии: осунувшиеся, уставшие от бесконечной дороги. Ида только теперь заметила, как побледнел силуэт призрака.
– Куда пропали колокольчики, Мэш?
– Четвёртый божественный покров тает. Он лишён голоса. Если мы не успеем вовремя...
– Время и пространство сколлапсирует... – закончил Глеб.
Ей думалось, что в этот раз от гула будет не так ломить виски, но, оказалось, что к нему невозможно привыкнуть. Колокольца завораживали, гудение причиняло страдания, будто кто-то дёргал железным когтем по расстроенным нервам. Янтарь коротко выдыхал, выпучив от напряжения чёрные глаза; казалось, он сейчас не выдержит и взвоет от боли. Лишь Глебу отчего-то нестерпимая вибрация была нипочём. Он с удивлением оглядывался по сторонам, будто видел нечто диковинное. У женщины мелькнула смутная догадка, но раздражающий гул мешал думать. Она задрала голову чтобы не закапать платье, если снова пойдёт кровь и поморщилась: в нос ударил кислый запах гниющих растений. Так несло от протухшей розы перед монитором Наташи Сольки, когда та заболела, и цветок благополучно простоял в вазе месяц.
Глеб услышал мокрое чавканье и ухватился за шершавую сосёнку. Над головой сгрудились мутные оловянные тучи, намертво отрезая от солнечного света. В грязной воде мутно покачивалась зелёная чешуйчатая ряска, на влажных кочках теснился дикий багульник. Чахлые берёзки, все в неопрятных космах тины, согнулись, как измученные пленницы.
– Странное болото... – повёл носом Янтарь, переступая на хлюпающей кочке.
– Болото, как болото, – буркнула Ида, сетуя на напрасный душ, – грязное, вонючее...
– Комаров не слышно... – прошептал полоз, – лягушек... Гиблое место...
Янтарь повёл за собой, дотошно проверяя сапогом каждый бугор. Ида брезгливо отдёргивала руки от веток, измазанных перегноем, рискуя свалиться в урчащую топь. Она оступилась лишь раз и тут же оказалась по колено в воде. Замысловато выругавшись, женщина поспешила догнать змея, на ходу стряхивая с сапогов жирных пиявок.
– Янтарь... – прошептал Глеб, отодвигая затхлые листья осоки, – ты ничего не чувствуешь?
Полоз обернулся и сплюнул, попав точно в заросли белокрыльника.
– Чувствую, чем быстрее отсюда выберемся, тем лучше.
– А ты, Ида?
– Аналогично, – хмуро буркнула женщина.
Вдруг откуда-то из глубины болота донёсся чей-то тяжёлый вздох. Глеб замер, прислушавшись, но все звуки будто заснули в глухой топи. Он беспокойно огляделся. Из густой чёрной жижи среди узких листьев торчали высокие стебли сусака, узкие листья топорщились острыми саблями. На прелых кочках ржаво дыбились хвощи и гигантские папоротники. Никого. Но здесь явно кто-то есть кто-то ещё.
Под сапогами изредка хрустели длинные стебли водяной чумы. В чёрной обманчивой воде покачивались листья частухи и стрелолиста. Ида тяжело кашляла от вонючих испарений, проклиная все болота на свете: она выпачкалась в грязи и поранилась телорезом.
– Кто ж знал, что эти камыши такие острые? – жаловалась она, посасывая пальцы.
Узкие листья торчали стрелами из зеленой лужайки. Едва стоило схватиться, как боль обожгла всю кисть, и в бурую жижу закапала кровь.
Трясина жадно чмокнула и ухнула. Глеб вздрогнул.
– Мы здесь не одни.
– Идти за мной, – бросил через плечо Янтарь, – за всякую дрянь не хвататься... И без того блазнит, будто из воды жабы зубами щёлкают...
Парень уставился в мутную воду, тщетно пытаясь разглядеть зубастых жаб. Вместо них на поверхности плавали толстые листья – изумрудные сердечки. Жёлтые семена кубышек качались, как жабья икра. Подняв голову, он понял, что сильно отстал. Нагнав друзей, парень напрягся: что-то здесь не так. Трясина вздрагивала, будто лимонное желе, распространяя в воздухе едва ощутимую вибрацию. Янтарь с Идой разом двинулись вперёд.
– Ах... как прекрасно... – заворожённо прошептала женщина.
Глеб почувствовал, что сходит с ума:
– Э... ребята! Чё эт с вами?
Они бездумно шли всё дальше и дальше, по косматым кочкам. Глеб повис на Янтаре, но тот сбросил его в омут, булькнувший одеялом ряски. Вынырнув, парень успел увидеть глаза змея – совершенно пустые, подёрнутые белым. Глеб, отплёвываясь, влез на ближайший бугор и только сейчас с ужасом услышал нежные женские голоса.
– Áааа-áаааа... áаааа-áаааа...
Ужас заключался в том, что не было в них ничего человеческого. К тому же он ясно слышал, как трясина алчно ухает в ритм пению. Осторожно прощупывая сапогами зыбкую топь, парень запрыгал с кочки на кочку.
– Идаа! Янтарь! Куда прёте!
Но они больше не слышали его, уверенно бредя по колено в густой жиже неизвестно куда. Он ринулся вдогонку, стараясь ступать точно след в след. Тучи наклонились над самой макушкой, казалось, ещё чуть-чуть и парень зацепит перьями мглистый туман. Пару раз он оступался и проваливался по самую грудь, лишь в последний момент удавалось ухватиться за скользкие сучья берёз. Стряхнув с одежды толстых белых червей и настырных пиявок, Глеб перемахнул через очередную обманчиво зелёную полянку. Янтарь с Идой стояли на утлом островке и пялились вверх. Парень поднял глаза и обмер.
В мутном воздухе колыхались три прекрасные девы. Белые волосы до пят то и дело распахивались, как полупрозрачные плащи, обнажая полные груди, тонкие талии, крутые бёдра. Влажные тёмные глаза так и звали, изящные руки тянулись к путникам и манили, манили.
– Аааа-ааааа... К нáаам-к нáаам... ааааа-ааааа...
Ида, заслушавшись, склонила голову набок. Она стояла к нему спиной, но Глеб отчего-то был твёрдо уверен, что рот у неё открыт, и на сарафан протянулась ниточка слюны. Околдованный Янтарь, казалось, онемел. Из левого уха его на плечо бежала кровь.
Три голоса переплелись в замысловатом танце, ощутимо вибрируя в такт биению сердца.
– Посмотри-и на-а нааас…
Друзья послушно зашагали к девам. И тут парень увидел, чем оканчивается узкий островок: рыгнув, трясина растянула широкую пасть и жадно зачмокала, предвкушая роскошный пир.
«Я так и думал. Болото живое! Оно попробовало крови...»
– Ида! Янтарь! – надрывался Глеб. – Стойте! Не надо!
Но они и головы не повернули в его сторону. Голоса увлекали за собой, и, похоже, кроме них, жертвы ничего не слышали.
– Суки! – парень швырнул в дев комок грязи. – Отпустите их!
Сирены, не переставая петь, издевательски ухмылялись. Одна начала оглаживать свои груди, другая запустила третьей руку между бёдер.
– Иди к нааам-к нааам... ааааа-ааааа...
Глеб брезгливо сплюнул:
– Грязные шлюхи! Заткнитесь!
И тут же покраснел.
«Да ведь я такой же…ненормальный…»
А между тем трясина, похлюпывая, шире разинула глубокую пасть. Янтарь уже погрузился в жижу по пояс, Ида по колено.
– Аааа-ааааа... ааааа-ааааа... – возбуждённо постанывая, пели девы.
Парень метался по непрочным кочкам и напрасно звал друзей, идущих прямиком в клокочущую бездну. Куда бы он не ступил, почва тут же уходила из-под ног, а в сапоги лилась ледяная вода. Он пытался бросать в друзей комья тины, но поскользнулся и шлёпнулся в гадкое месиво. Острые сучья (и откуда только взялись?) намертво вцепились в набрякший плащ и штаны.
– Ребята, стойте! Не двигайтесь!
Ноль внимания. Глеб бессильно рванулся: тяжёлый меч тянул вниз. Откуда-то сверху на грудь шлёпнулся кусок тины с множеством огромных улиток. Парень покраснел от напряжения, пытаясь встать.
«Что делать? Делать-то что?! ГОСПОДИ!»
Перья у виска охотно отозвались на отчаянный крик и едва ощутимо запульсировали. Глеб на мгновение закрыл глаза, ощутив небывалый прилив вдохновения. Это было невероятно, но в голове играла прекрасная музыка: колокольцы снова звенели. Он набрал в грудь больше воздуха и...
«Свет... нужен свет... свет!»
– Луч солнца золото-ооого... тьмы скрыла пеленаааа... – разнеслось по болоту. – И между нами сно-оова вдруг выросла стена...
Ряска между кочками встревоженно заколыхалась. Сучья дёрнулись прочь, тина бессильно обмякла. Глеб медленно поднялся, не переставая петь. Девы сбились, бросая на парня взгляды, полные ненависти, и снова завели свое: «ааааа-ааааа». Но звучный баритон ощутимо перекрывал потустороннюю вибрацию, нарастая, зовя всё сильнее.
– Ааá-ааá-ааа…
«Я не отдам их, не отдам! Во имя Кетер! Ради Ацилут!!»
Ида и Янтарь неуверенно замерли в шаге от сморщившегося зева трясины.
– Ночь пройдёт, наступит утро ясное, – громко и уверенно пел Глеб. – Знаю, счастье нас с тобой ждёт. Ночь пройдёт, пройдёт пора ненастная... СОЛНЦЕ ВЗОЙДЁТ... Мм... мммммм... СОЛНЦЕ ВЗОЙДЁТ!..
Трясина в страхе заколебалась. Золотые мечи вспороли толстобрюхие тучи. Болото болезненно сморщилось и застонало, пытаясь спрятаться, но свет настигал его повсюду. Сирены оглушительно визжали, схватившись за волосы: розовую кожу прожигало насквозь, язвы по всему телу сочились гноем. Из мшистых кочек валил горячий пар.
Ида упала ничком во влажный мох и закрыла лицо ладонями. Янтарь зажал окровавленные уши от бесноватого крика.
– СОЛНЦЕ ВЗОЙДЁТ!.. – с силой закончил Глеб, и его умноженный голос подхватил гром.
С резким хлопком сирены лопнули, обдав друзей белой вонючей дрянью. Болото тоскливо ухнуло ещё пару раз и смолкло навеки. Янтарь отёр рукавом лоб и протянул руку Иде.
– Моровы бабы… Все беды от них …
Женщина тут же отдёрнула руку и встала, пробираясь к Глебу. Солнце высушивало гибельную топь на глазах: кое-где всплыли белые кувшинки, на кочках разгорались золочёные капли мать-и-мачехи, вдалеке зазвенел первый комар.
Выругавшись, змей присоединился к друзьям. Глеб тяжело дышал, глаза покраснели, щёки запали. Похоже, песня вытянула из него порядочно сил. Он оперся на плечо женщины и вылил воду из сапог.
– Спасибо тебе, Глебыш… – вздохнула Ида. – Который раз спасаешь...
– Хорошо поёшь, – вынужденно кивнул Янтарь. – Душевно.
– А кабы мои перья у меня были, – грозно наступила она на полоза, – так и вдвое быстрее выбрались бы отседова! А, ну, дай мешок!
Глеб всё никак не мог восстановить дыхание и держался за плечо Иды. Змей протянул суму и замер, глядя женщине за спину. Нашарив перья, она подняла глаза на полоза и тоже застыла. Медленно обернувшись, Ираида увидела на узком островке шестерых хапуров: и снова три мужчины, три женщины. Длинные плащи резаными ранами багровели среди болотной зелени.

Сообщение отредактировал Rianna - 16-05-2009, 20:46

Глава 14.
«На чьей мы стороне?»

Я это видел,
Как бессонница
В час ночной
Меняет нелюдимая
Облик твой.
Чьих невольница
Ты идей,
Зачем тебе охотиться
На людей?

Король и Шут, «Кукла колдуна»

– Адаминал адамина ивкьунни, – холодно усмехнулся Лысый, и от этих слов у Янтаря захолодела вся спина.
Глеб дрожащей рукой потянулся за мечом. Плечо обмякло – не хватило сил.
– И что это, дьявол побери, значит? – прошептала Ида.
– Человек человека убил, человекчеловекаубил, человекчеловекаубил, человекчеловекаубил, – затрещала женщина с раскосыми глазами. – Старый язык, детка, старше тебя.
– И что мне скажет язык, которого я не знаю?
– Не тебе, ему, – она кивнула на Янтаря шевелящимися тараканьими глазами. Ресницы подрагивали, как щетинистые лапки.
Не отводя от багряных взгляда, Ида совала перья за голенища.
– Глеб, как они действуют?
– Я... не понял...
– Что, малыш, – осклабился Синегубый, – хлебнул света да обжёгся?
«Вот, как они нашли нас, – подумал Глеб. – Но выбора-то не было...»
Хапуры улыбались во все зубы. Некоторые достали ятаганы. В глазах женщин ясно читалась жажда крови. Тихо свистнул о ножны меч Янтаря. Змей перестал щуриться и поморщился: на солнце наволочкой наделась туча, от островка сильно несло гнилью.
«Сразу не напали. Может, есть шанс ускользнуть. Знать бы, ещё, как».
– Какого многочлена надо? – бросила Ида.
Лысый похабно оскалился, натянув на скулы дряблую кожу в пятнах, и произнёс фанатичным тоном свидетеля Иегова:
– Пляши, детка: мы принесли божью весть.
– Идите к чёрту. Вы только и можете, что убивать.
– Быстро же ты забыла, как убила наших братьев. Ты – убийца, дурочка, такая же, как мы. Как твой дружок, – возразила раскосая. Её бурые жидкие пряди шевелились, как живые. – Так что будь поласковей.
– Что за весть? – нахмурился Глеб. Он уже стоял без поддержки, но заметно пошатывался.
– Отступитесь, и мы не убьём вас, – подмигнула раскосая.
Янтарь с удовлетворением заметил шрам на её лице: от губ до брови.
«Значит, их можно ранить. Это хорошо».
– Ложь, – хмыкнула Ида.
– Дет-ка, дет-ка, ты не знаешь правды, – проскрипел Плешивый, – тебя обманули, а ты и рада. Куда жалкому коту до нас, тех, кому открыты тайны мироздания? Разве сказал бы он тебе, или тебе, – он указал на Глеба, не обращая специального внимания на Янтаря, – что падение мира в порядке вещей? Всё рождается, и всё умирает, всё повторяется каждый раз.
– Для этого вы превратили миры в Тан-де-лех? – усмехнулся Глеб.
– Человек не может изменить себя – он меняет лишь мир вокруг себя, запомни это! – зашелестел Синегубый. – Сколько поколений сменилось, воров и убийц не стало меньше. Люди стали мыться и выращивать недоносков в инкубаторах, но посмотри на них – хо-хо, посмотри! Они всё так же готовы перерезать глотки друг другу из-за пары зелёных бумажек! Ничто не меняется, а человек – в первую очередь! Мы – лишь чистильщики. Убираем за вами, людьми... А кто любит уборщиков, а?
– Это неправда, – неуверенно произнесла Ида. Ей почудилось, будто болото, оживая, хлюпнуло в подтверждение слов хапура.
«Неужто он прав?»
– Кот знает не больше блохи, а вы и рады бежать за ним навстречу своей смерти.
– Да какой ему интерес? – возмутился Глеб. – Что ему будет за то, что он заманил нас сюда?
Хапуры многозначительно переглянулись и заулыбались, блестя острыми зубами. В сумраке дёсна краснели, как кровь.
– Ракш марр!.. Что будет, что станет, чем сердце успокоится… Гадёныш просто-напросто хочет выслужиться перед хозяином, вот и скачет перед вами, как дрессированная блоха.
– Выслужиться ценой жизни? – хмыкнул Глеб. – Что-то не верится, господа вонючие!
– Всё циклично, голубок, – прошипела Шрам. – Всё циклично, рашшш мар. За жизнью следует смерть. Бог создаёт, он же и убивает...
– Йаан марр! Хватит сопли жевать! – не выдержал Лысый. Вены на его висках пульсировали разъярёнными гадюками. – Принимаете наши условия или нет?
– На счёт три все за мной, – с каменным лицом прошептал змей. – След в след. Раз...
– Марракш! Я бы пожевала сейчас что-нибудь калорийное, – кровожадно облизнулась раскосая, дёргая уродливым шрамом и рассматривая Иду. Остальные закивали, поддерживая предложение.
– Два...
– Скажите, что согласны, и смерть будет лёгкой, – прошуршал Синегубый, доставая ятаган.
– Три, – обронил Янтарь и прыгнул на кочку справа.
Ида махнула следом, за ней Глеб. Вдогонку полетела ругань на мёртвом языке, защёлками зубы. Полоз скакал быстро, и, возможно, в одиночку мог бы уйти от преследователей, а вот женщина и парень замедлялись, то разбегаясь, то приседая для прыжка. Ида почти сразу запыхалась, путаясь в зарослях стрелолиста, Глеба то и дело шатало; он пару раз провалился по пояс.
Разозлённые обманом, хапуры разделились, и теперь шли по обе стороны беглецов, постепенно нагоняя и демонстративно облизывая зубы. Преимущество во времени таяло на глазах.
«Схватки не избежать. Но как спасти людей?» – гадал полоз, выглядывая очередной островок среди плямкавшей трясины.
Будто подслушав его мысли, один из багряных выбросил ятаган. Рассчитав траекторию, змей круто развернулся: срезав листья осоки, клинок отсечёт Иде голову. Резко выпрыгнув, Янтарь едва успел отбить смертоносный хопеш и погрузиться по колено в зыбкую топь. Ида ахнула и втащила полоза на кочку. За её спиной раздался посвист, и змей, оттолкнув женщину, сиганул к Глебу. Сталь оглушительно лязгнула в мутном воздухе, и второй ятаган увяз в ряске. Пользуясь задержкой, хапуры зашли спереди и с тыла, окружив беглецов.
«Морана вас забери! Я вас недооценил!» – выругался про себя змей.
– Мэш, помоги нам! – крикнул Глеб, вытаскивая меч.
Руки его всё ещё дрожали, но он надеялся умереть хотя бы с оружием в руках. Ида прыгнула к мужчинам и упала на мокрую кочку. Она суетливо доставала перья, приговаривая: «Мэш, Мэш, Мэш...»
Хапуры больше не разбрасывались ятаганами. Они обступали жертв уверенно, сверля алчными глазами. Жижа гадко хлюпала под сапогами из человеческой кожи.
– Должно быть, ты сладко кричишь, а, голубок? – проскрипел Плешивый Глебу. – Исполнишь для меня пару арий? Хе-е...
Парень брезгливо плюнул, попав прямо на лысину.
Хапур зашипел:
– Когда я разорву твоё горло, ты не сможешь плеваться, только кричать!
– Мэш, Мэш, Мэш... – как заведённая повторяла Ида, составляя из перьев на грязном мху кошачью мордочку. – Где же ты, Мэш...
Змей прыгнул высоко и быстро, в затхлом воздухе осталось лишь смазанное движение. А мгновением спустя, в топь оседала обезглавленная хапурша. Пальцы, выпустившие оружие, подёргивались в агонии. Багряные злобно взвыли и ринулись в атаку, старательно обходя гибельную трясину.
Мечи и ятаганы столкнулись звонко и яростно. Глеб держал в поле зрения двух хапуров: Лысый вооружён, кривоносая тётка нет, но не менее опасна. Стиснув зубы, парень отбивал опасные атаки, держа противников на расстоянии длины клинка. Он не поспевал за молниеносными выпадами Янтаря. Змей ухитрялся вести бой сразу с двумя: Шрамом и Синегубым, не подпуская третьего, который так и норовил зайти со спины. Он был безоружен, но клацанье острых зубов с лихвой заменяло утопленный ятаган. Обведя вокруг пальца Синегубого, полоз неожиданно развернулся к Шраму и вонзил меч в живот по самую рукоять. Чёрные очи змея полыхали весельем, губы сложились в жестокую усмешку. Женщина охнула, тараканьи глаза округлились, грозя выпасть из орбит.
– М-мэш, Мэш... – звала Ида, гладя грязными пальцами порыжевшие перья, – быстрее, пожалуйста... б-бех-ллот Кетер...
Подушечки пальцев уже чувствовали мокрый кошачий нос и короткую шёрстку. Где-то на задворках сознания тоненько позванивали колокольцы.
– Скорее, миленький... аралат Ацилут...
Её мольбы прервал крик Глеба: Лысый добрался-таки до него, успев полоснуть бедро. Паренёк упал навзничь, закрывая рану ладонью. Янтарь упёрся ногой в грудь убитой и выдернул меч, уклоняясь от клинка Синегубого. Плешивый взвыл волком и, отшвырнув ятаган, бросился к горлу Глеба. Острые клыки щёлкнули у самого адамова яблока. Изо всех сил парень схватился за его челюсти, растягивая их в разные стороны и раня пальцы об акульи зубы. Разъярённый Лысый сдавил шею Глеба, но тот не отпустил, и лишь сильнее рванул челюсти. Полоз, отвлечённый яростной атакой Синегубого, другу помочь не мог. Ида вышла из транса и выхватила из сапога кинжал, чтобы защитить парня, но Кривоносая потянула её за ногу в топь. Борясь, они провалились в илистое дно по пояс. Извернувшись, женщина всадила клинок хапурше в глаз, но та, даже воя от боли, лишь сильнее вцепилась в горло жертве.
– Мэээш… господи… помогииии… – прошептала Ида, теряя сознание.
От нехватки воздуха казалось, будто лицо Кривоносой пошло кровавыми пятнами, а мрачное оловянное небо побелело, как выцветшая фотография. Краем глаза удалось зацепить борющегося Глеба. Рядом Синегубый теснил Янтаря в топь. Полоз попытался одновременно отразить удар и уклониться от подножки хапура, но не успел. Египетский клинок вместо гарды скользнул по кисти.
– Господи, помоги… – шепнула Ида перед тем, как ярко-голубая вспышка накрыла их с головой.
Отчаянный крик Янтаря эхом отразился среди миров и в её сердце, облившемся кровью.

Открыв глаза, она долго смотрела в светлеющее лазоревое небо, думая, что умерла. А потом рядом донеслось: «чьи-вы, чьи-вы». Ида почти видела, как среди веток и стеблей чибис настойчиво свою подругу, обещая, что их крепкое гнездо никто не увидит.
«А у меня нет гнезда. И некому меня позвать», – меланхолично подумала она.
– Ида, – мяукнуло в утреннем воздухе.
Женщина тут же села. Слева, на изумрудной мягкой траве, лежал Глеб. Вдруг он широко открыл глаза и закашлялся, держась за горло. Справа застонал Янтарь, вся правая кисть была залита кровью. Вокруг белоснежная дымка окутывала заросли ольшаника, где-то рядом раздавались всплески.
– Мэш, – хрипло спросила Ида, – где ты? Я не вижу тебя.
– И не увидишь… Светает… Вам нужен отдых. Я вернусь вечером…
Глеб судорожно сел, морщась от боли в ноге.
– Мэш, я должна знать… Хапуры говорили, что исполняют божью волю... Они, что, правду говорили?
– Думай, что говоришь! – зашипел призрак. – Стал бы он нас создавать, затем, чтобы убить! Так бы поступил Анхраман, но никак не Ахрамазд!
– Но если ты просто-напросто всего не знаешь? – добавил Глеб, облизывая пересохшие губы. – Если это… всего лишь очередной цикл, как они говорят?
– Они дурят вас! Дурят! Им надо, чтобы вы оставили надежду и сдулись, как меха у волынки! Вы, что, не понимаете, что они от этого получают удовольствие?! Им радостно видеть, как страдают другие. Они вечно голодны до этих страданий! Кому как не мне знать об этом…
Глеб устало облизал окровавленный палец.
– Да где эта грань-то, Мэш, за которой кончается человек и начинается хапур? Может, её и нету?
– Человека определяют его поступки. Дурные мысли преследуют каждого. Но с той минуты, как человек воплотит в жизнь свои чёрные помыслы, он поворачивается лицом к Тьме. С каждым следующим грехом выйти из-под власти Тени всё сложнее, зло манит и затягивает, скармливая тонны лживых обещаний. Подчиняться легко – Тьма всё решает за тебя, а человеком быть сложно – надо брать на себя ответственность, думать и делать всё самому... До вечера…
Янтарь, наконец, смог сесть, опираясь на здоровую руку. Ида оценила его бледность и осмотрела рану. Синегубый срубил ему мизинец. У Глеба дело обстояло немногим лучше: резаная рана была неглубокой, но длинной. На шее проступили синяки от лап Плешивого.
– Сидите здесь, – скомандовала она, – я сейчас.
Женщина шла на звук плеска и не ошиблась: между ив и орешника голубело чистое озеро. Розовые лилии покачивались на зеркальной поверхности. Набрав воды во фляжку она вернулась и промыла раны. Капнув поровну остатки целебного зелья, Ида перевязала мужчин. Змей шипел и плевался от боли, Глеб же почти безучастно молчал, стиснув зубы и разглядывая бабочку на запястье.
– Снимайте тряпьё, плащи… всё, – скомандовала она, возясь с фибулой. – Грязные, как черти… Не удивлюсь, если у вас из штанов жабы поскачут…
Натолкнувшись на усиленное сопротивление, ей пришлось пригрозить холодным душем, и друзья пошли на попятную. Оттащив одежду к озеру, Ида прополоскала тяжёлые плащи и штаны, облепленные тиной и улитками. Развесив бельё на ветках, она взялась за сапоги и свой сарафан. В кустах басом гомонили чирки, обхаживая супружниц.

Янтарь никак не мог выбросить из головы эту взбалмошную женщину с глазами цвета весеннего неба. Глядя в них, виделись заливные луга с каплями свежей росы в траве, и слышался первый в году жаворонок. Эта бездонная озёрная синь манила, как глоток ледяной воды в знойный полдень. Змей никак не мог отделаться от этого голоса – низкого, грудного, волнующего до дрожи в коленках.
«Я и поясок её отнял, а она всё ещё не моя. Не моя... Боится довериться до конца, будто её уже не раз предавали...»
Поднимая очередной сук перевязанной рукой, он застонал.
«Нет, хватит. Надо набраться сил. Этот выродок всё-таки укоротил меня на палец…»
Вернувшись к поляне, полоз сложил горкой собранный хворост.
– Зажигай, Глеб.
Парень кивнул и защёлкал кремешками. Костёр на росистой траве разгорелся не сразу. Летнее утро выдалось прохладным, обнажённые мужчины сидели на душегрейках и, стуча зубами, молчали перед чихающим пламенем. Скоро вернулась Ида в одеянии из широких лопухов.
– Возьмите, – она протянула друзьям мягкие листья, – оденьтесь, пока штаны сушатся. Я отвернусь.
Сыпля проклятьями и бормоча о скорой мести, змей обвязал лопухи травой. Глеб продел сквозь дырки в листья стебли пырея и, дрожа, нацепил зелёную юбку. Пока Ида доставала из мешка хлеб, ветчину и пироги, костёр, наконец, разгорелся, и друзья немного согрелись. А когда над поляной взошло солнце, припекая голые плечи и спины, стало совсем хорошо. Они с аппетитом жевали бутерброды из «умного дома», уплетали сладкие пироги и ватрушки, запивая свежей водой.
– Фто ты такое фделала, фто Мэш пшишёл и перенёф наф фюда? – с набитым ртом спросил Глеб.
– Выложила из перьев его мордочку, – смутилась Ида.
– Ты что, лепишь на досуге? – поперхнулся парень.
– Рисую… немного…
Ей стало неловко. Ценителей карандашных набросков было мало, а неделю назад Суманов высмеял один эскиз, найдя его в ящике тумбочки.
– Я пел, ты рисовала, – рассуждал Глеб. – И оба кричали: «Господи»… Получается молились… И… делали то, что получается лучше всего… Может, то, что нам суждено делать…
– Потому, что мы избранные? – вставила Ида.
– Почему бы нет… – пожал голыми плечами парень, потянувшись к последней ватрушке.
Огонь давно потух, и никому уже не было до него дела: Янтарь и Глеб разлеглись на душегрейках, положив мечи рядом. Ида достала из тяжёлого мешка пустые склянки и ненужные туески с краской. Складывая их в золу, она с удивлением заметила, что мужчины уснули. Ступая на цыпочках, чтобы не разбудить, она решила воспользоваться ситуацией.

Полдень жарко дышал нестерпимым зноем. Ида плыла «лягушкой», широко разводя руками по прохладной воде. За ступни изредка цеплялись стебли нежно-розовых лилий, и тогда женщина поднимала ноги выше от растений и от подземных ледяных ключей. Равномерно вдыхая и всплескивая, она рассекала озёрную гладь и была практически счастлива: снова удалось помыться. Сначала женщина сполоснулась, натёрлась докрасна песком, намылилась, и теперь плыла, наслаждаясь холодом воды. Волны омывали тело свежестью, унося всю горечь и грусть, освобождая от грязи хапуров.
Вдруг что-то схватило её за ногу и потащило на дно.
Она хлебнула воды, рванулась вверх, огласив окрестности истошным криком:
– Помогите! Тону!
Снова ушла вниз, вынырнула и закричала:
– Глеб! Янтарь! Глееб! Янта… брл…
Ида отчаянно работала руками и отбивалась ногами, и ей, наконец, удалось сильно ударить по нападающему пяткой и высвободиться.
– Ида! – крикнул Глеб с берега. – Я сейчас!
Он уже забежал в воду по грудь, как с глубины пошли пузыри, и вынырнул довольно гогочущий Янтарь.
– Это я, Глеб! – проревел он. – Пошутить хотел!
Парень плюнул в воду:
– Вы бы хоть предупреждали, что развлекаетесь! Уединились, тоже мне!
– Он меня утопить хотел! – возмущённо орала Ида.
Её всё ещё трясло от страха, но теперь к нему примешивался гнев. Янтарь, отплёвываясь, хохотал, и отплывал к зарослям лилий. Глеб покачал головой и ушёл с берега.
– Козёл! – прошипела разъярённая женщина. – Я тебе пошучу!
Поначалу ей не удавалось догнать полоза, который уходил в три гребка, взмахивая длинными руками и дразня издевательским смехом. Но злость придала Иде сил, и у правого берега, где тесно сплетались корни ив, она настигла Янтаря.
– Сукин сын! – взвыла женщина и, схватив змея за голову, принялась топить, навалившись всем весом.
Янтарь громко хохотал, забавляясь ситуацией. Он, булькая, уходил под воду, поддаваясь Иде, и сразу же всплывал, кашляя и отфыркиваясь. Брызги, плеск, смех и вопли негодования неслись над озером, распугивая птиц и животных в округе. Ираиду просто бесило змеиное веселье, она обхватила полоза за шею, продолжая давить на плечи и топить, совсем не замечая, что Янтарь крепко прижимает её к своей обнажённой груди. Женщина даже не поняла, в какой момент они начали жадно целоваться, а когда она обняла его бёдрами.
Потом они, тесно прижавшись, лежали на берегу и молчали. Высоко в небе кружились два ястреба; то сближаясь, то разлетаясь, они касались друг друга кончиками крыльев, без конца повторяя свой любовный танец.
– Янтарь… – наконец, спросила Ида, – зачем всё это, если будущего у нас нет?
Спустя некоторое время полоз ответил:
– А, может, оно есть. Просто нужно увидеть его. Обмануть судьбу.
Он порывисто поднялся и прыгнул в воду. Ида поднялась на локте, выискивая взглядом змея. Когда он ступил на берег, с него ручьями стекала вода.
– Возьми, – охрипшим голосом предложил Янтарь, протягивая ей целую связку нежно-розовых лилий с толстыми стеблями. – Они красивые, но до тебя им далеко…
Она улыбнулась, и снова раскрыла объятья.

«Они вдвоём. Смеются... Любят друг друга... У всех есть пара. Даже у Мэша Ситора! Только я один. Всегда один. Кому я такой нужен? Урод... фальшивый аккорд на расстроенной гитаре...»
Прокусив губу до крови, чтобы сдержать слёзы, Глеб сунул в рот кончик пера. Боль медленно отступала, в страхе прячась в закоулках души.
Ида и Янтарь вошли на поляну, обнявшись. Они уже оделись, и женщина протянула Глебу рубашку и штаны.
– Держи. Не всё отстиралось, правда.
Парень сухо кивнул и отправился на берег мыться.
– Мне его так жалко… – вздохнула женщина, – друг предал, Мэш говорит, домой ему не вернуться… Всю жизнь один…
– А мы на что? – улыбнулся змей.
Ида поцеловала его и зевнула.
– Я, пожалуй, вздремну немного. Глаза закрываются.
Она улеглась на плаще, а полоз подложил ей под голову душегрейку. Какое-то время Янтарь сидел рядом, разглядывая любимую и отгоняя назойливых комаров, но летний зной вскоре сморил и его.

В этот раз мух отчего-то было больше. Они звенели, как стая злобных ос, способных зажалить до смерти. Света убавилось, пыль кружилась в полутёмном сарае, как холодная снежная крупа. Душистое сено больше не пахло зверобоем и ромашкой, от него несло чем-то тяжёлым и мерзким, будто здесь собрались тысячи хапуров. Кроме оглушительного жужжания не слышно ничего: ни скрипа колодезной рукояти, ни звона цепи, ни крика петуха, ни сонного дыхания рядом. Дыхания… дыхания… Дыхания!
Едва сдерживая крик, Янтарь повернулся вправо… и закрыл лицо руками. Золотистые волосы вдовицы свалялись в колтуны и промокли от крови. Белые кости ключиц и рёбер выступали сквозь обглоданные куски тела, из живота лезли длинные кишки, все в сухих травинках и пыли. Мухи пировали. Их становилось всё больше и больше...
А Янтарь вспоминал...
Вспоминал...
Он видел ярмарку год назад в шумном столичном городе, где на подмостках бродячие артисты пародировали самодура-короля, где в дружной компании башмачников густое тёмное пиво лилось рекой в глиняные кружки, и черноглазая дочка хозяина корчмы улыбалась ему, поигрывая толстой косой.
«Она – моя наследница, – через каждое слово повторял корчмарь. – Вот помру я – хозяйствовать тут будет! Девка дюже умная да сметливая!»
И её запах… Луком от неё пахло и ржаным хлебом… Волосы распустила – чёрные, как ночь непроглядная, густые, длинные… губы полные, сочные, как черешня… целовала жарко, шептала: «тятя не узнает, оставайся, мы богатые, потом поженимся…» на чердаке по балке голуби воркотали, перья на матрац соломенный сыпались… А утром кровь везде, как волк пировал… мухи, мухи жужжат! Кричат: убил, убил!.. голова… голова её черноволосая в углу!.. а тело белое – до костей обглодано… и руки, руки его – по локоть в крови, и лицо всё, и волосы… он тогда в окно слуховое выскочил – не глядел, куда да что, наудачу в возок с мукой попал, вылез да бежать…
А ещё раньше (может, два года, может, три назад?) пир у какого-то старого ксендза. Хоро, цимбалы, свечи по углам, жарко и чадно. Кухарки шустрые в белых передниках кувшины и разносы таскают, ясновельможные паны пьют, хохочут, жёнки их рожи кислые корчат. Только одна молодая сидит рядом с ксендзом, голову опустила ниже плеч, не ест, не пьёт, слёзы точит. Сама – как огонь, золотисто-рыжая, лицо – лилией, бледное, как первый снег, а глаза – омут русалочий, зелёные-презелёные. «Спой, говорит, гусляре, мне песню. Как злой брату свою жену со свету сжил, а родную сестру силой за себя замуж взял». Ксендз, конечно, в крик, а он, Янтарь, за гусельки да и одну за другой песни петь. И вроде дойдёт до припева, где нужно ксендза величать, а возьми да спой иное непотребное. Гости зашумели, хозяин покраснел от натуги да злости, а рыжая, знай, хохочет-заливается. Прогнали Янтаря. Ночью он к дому ксендза подошёл, да давай колыбельную наигрывать. Играл-играл, заснули все, а он тайком к рыжей и пробрался. «Идём со мною, – зовёт, – девица красная!» А она плачет: «Нет мне пути-дороги, изловит нас братец-злодей! Погуби меня, добрый гусляре! – так и дышит жарко. – Полюбились мне твои песни да слово смелое! Хоть напоследок перед смертью жизни нарадоваться!» И руки белые обнимают, волос его чёрный гладят, а пахнет от неё лесным ландышем и морошкой болотной… А утром… Мухи, мухи… и нет ни глаз зелёных, ни лица белого, вместо огненных волос – кровь, кровь, кровь… всё красное, все стены, постель и дверь, и та красная… и на стуле чулок… нет, не чулок, не чулок! Кожа это, с ножки белой стянутая! И мухи, мухи воют… пляшут хоро…
Много их было? Иоанна, Селена, Марья… Много… На каждый год было по одной… Много… Десять лет он среди людей ходил, десять долгих лет… Но разве это он? Разве он может вот так взять и..? Любил он их? Любил или нет?! Любил... Да, любил! Разве может он убить того, кого любит? Не может! Нет, неможетнеможет!
«Это не я! Не я! Не я! Я НЕ УБИВАЛ!» – кричит змей изо всех сил и снова оказывается у того озера, словно по чьей-то злой воле. Он видит своё отражение – всё в крови, в алых сгустках и в ужасе валится на колени.
Он кричит. Падает лицом в грязь и пытается зарыться в неё с головой. Взрывает глубокие борозды и снова кричит. А в ушах оглушительно жужжат мухи…
Полоз открыл воспалённые глаза, до смерти боясь повернуться.
«Ида... где она?»

Простите, пожалуйста, мою жадность и непомерные амбиции, дорогие читатели... Пока не густо работа идёт. Гляжу в книгу - вижу фигу...

Сообщение отредактировал Rianna - 18-05-2009, 10:43

Глава 15.
Нижний мир.

Здесь можно играть про себя на трубе,
Но как не играй, все играешь отбой.
И, если есть те, кто приходит к тебе,
Найдутся и те, кто придет за тобой.
Также скованные одной цепью,
Связанные одной целью,
Скованные одной цепью,
Связанные одной...

«Скованные одной цепью», Наутилус-помпилиус

Глеб вздрогнул, когда кусты за спиной зашуршали. Ида села рядом, взрыв босыми ногами серый песок. Птицы угомонились, над водой, позолоченной закатом, звенели комары, в траве устало потрескивали кузнечики.
Наконец, женщина нарушила молчание:
– О чём ты думаешь?
Парень отнял указательный палец от губы и сунул в рот кончик пера.
– О том, что скоро всего этого не будет.
– Но ведь мы успеем, правда? – синие глаза с тревогой смотрели в карие. – Время ещё есть?
– Есть. Знаешь, перед тем, как попасть сюда, я себя убил. Спрыгнул с балкона. Поэтому я и не могу вернуться. Откуда я тогда мог знать, что есть ты, Хранитель, Янтарь? Я видел только смерть от ножа в переулке или петлю… если все узнают, какой я на самом деле. Некому было положить руку на плечо и сказать…
– Надежда есть, – улыбнулась Ида, положив руку ему на плечо. – Всегда есть. Я всегда буду с тобой.
Кусты громко затрещали, и на берег ввалился запыхавшийся Янтарь.
– Птах!.. Ты здесь…
Друзья испуганно обернулись. Ида с удивлением заметила испарину на его лбу и страх, выплёскивающийся из агатовых глаз. Змей воспалённо дышал.
– Что случилось?
– Ни… чего…
– Опять кошмар?
– Что? Да…
– Да что тебе такое снится?
– Не лезь ко мне! – вдруг заорал он. Полоза трясло. – Не лезь, поняла?! Держись от меня подальше!
И, рванув ивовые листья, убежал.
– Чё это с ним? – нахмурился парень.
Ида вздохнула и пожала плечами. Слова застревали из-за горького кома в горле.
«Кто бы мог подумать, что и здесь, на заднице Вселенной, найдётся мужчина, способный обидеть!»
– Глеб, сколько дней нам ещё осталось?
– Два. Не так уж много, да?
– Мы успеем, – твёрдо сказала женщина, – я чувствую это. Это как приближающаяся гроза.
– Глеб! – позвал Янтарь. – Глеб, иди сюда!
Парень кивнул Ираиде и вернулся на поляну. Через пару минут оттуда послышался лязг клинков: змей решил упражняться даже раненым. Женщина зачерпнула воды и ополоснула лицо, согретое солнцем. Проворчав: «Вот она, мужская логика! Умом мужчину не понять», она раздвинула ветви и тоже покинула берег.
Мужчины взмокли от изнурительной тренировки. У сосредоточенного Глеба на этот раз выходило гораздо лучше, несмотря на то, что он припадал на раненую ногу. А, быть может, потому, что Янтарь орудовал левой, нетронутой, рукой. И всё же повязка на его правой кисти промокла от крови. Полоз был хмур, как туча.
– Уклоняйся! – рявкал он, и парень пригибался от клинка, свистнувшего в сантиметре от груди.
Сев так, чтобы не выпускать их из виду, Ида расчесала волосы и переплела косу.
– Есть предложение облегчить мешок, – позвала она, вытаскивая из сумы печенье и копчёное мясо в вакуумной упаковке.
Ужин прошёл в томительной тишине. Закопав пищевую плёнку в золу и набрав воды во фляжку, друзья задумчиво молчали. Каждый думал о своём.
Солнце село за озеро, рассыпая роскошные искры по листьям. Густые лиловые тени залегли между деревьями, знаменуя приход вечера. Чирки и чибисы отдавали последнюю дань уходящему дню.
«Хапуры, – подумала Ида, закрыв лицо ладонями, – опять хапуры… Как же я их ненавижу… мы каждый день, как солдаты на поле боя – нельзя падать, надо идти вперёд, вперёд...»
И, будто подслушав её мысли, Глеб негромко затянул:
– Я – солдат, недоношенный ребёнок войны,
Я – солдат, мама, залечи мои раны.
Я – солдат, солдат забытой богом страны.
Я – герой, скажите мне, какого романа.
– О-о-о-о-о-о-о, – поддержала Ида, хлопая в ритм и невольно улыбаясь, – уе, уе... О-о-о-о-о-о-о...
Янтарь поначалу смотрел на людей с непониманием. Они пели увлечённо, и казалось, даже птицы подчирикивают в незатейливый мотив, стараясь подражать необыкновенно красивому мужскому голосу. И сам не заметил, как стал покачиваться в такт, вместе с травами и оливковыми ветками ольхи.
Закончив петь, Глеб пожал руку Иде:
– Беру тебя в группу бэк-вокалисткой. Но на одном условии: буду тренировать каждый день. Беспощадно.
Рассмеявшись, он скрылся в прибрежных кустах. Змей молчал, рассматривая пятипалую кисть. Ида спрятала улыбку в сладко ноющих от хлопков ладонях.
Расслышав невнятное бормотанье, она отняла руки. Это был не красивый и сильный голос Глеба, скорее, больной и усталый хрип. Напевал Янтарь.
«Я приду к тебе, тонкая молния,
Я приду на холодной заре.
Я хочу, чтоб мой голос запомнила,
В трудный час сможет он обогреть».
Их взгляды на мгновение встретились, и женщина с удивлением отметила в змеиных глазах вину. Мало того, там снова плескался страх.
«Опа... Куда подевалась наша ухмылка?»
Змей резко отвернулся, забрасывая меч и мешок за спину. Глеб снова повязал зелёный платок на голову, сунув за него перья.
– Чингачгук, Большой Змей и последний из могикан, – прокомментировала Ида. – Дай и мне одно, Глеб.
– Нет, – возразил парень, раздавая перья, – должно быть нечётное число, я так чувствую. Три тебе, одно Янтарю, у него меч.
Янтарь, молча кивнув, сунул перо за кушак, Ида по привычке за голенище.
Последние лучи догорели, погрузив поляну во тьму. Филин ухнул три раза, возвещая наступление царства ночи. Друзья сидели рядом, видя, как от серебряного месяца отделилось жёлтое облако. Черты кота проступали медленно, на этот раз став намного бледнее. Лап больше не было видно, в воздухе висел лишь рыжая мордочка, совсем, как у Чеширского кота.
– Здравствуй, Мэш, – прошептал Глеб.
Янтарь, как всегда, встал на колено.
– Как действуют перья? – спросил парень. – Какая связь между песней, рисунком и тобой?
– Когда человек творит, он становится похожим на Создателя, – улыбнулся Воху Мана. – Сияет. Я летел на свет. Всё просто.
– Почему… я не обратился, Хранитель? – прохрипел Янтарь. – Разве я не спас никому жизнь?
– Ида вернула тебе долг, позвав меня, – мяукнул призрак. – Осталось мало времени. Соберите всё своё мужество, ибо мы идём туда, где все ваши кошмары станут явью. Идёмте на берег.
Хранитель осветил тёмную воду и остывший песок. Филин ухнул ещё три раза, и Мэш в который раз зашептал древние слова, колебля озёрную гладь.
– Мне страшно, – вдруг прошептал Глеб. – Будто тот лысый старик и вправду перегрызёт глотку…
– Я не дам ему этого сделать, – пообещала Ида, беря его за руку.
Парень улыбнулся, и крепче сжал её пальцы. Вода клокотала, высоко брызжа фонтанами, посреди озера образовалась широкая воронка. Гул в загустевшем воздухе усилился, переходя в ультразвук, но ни Глебу, ни Иде он вреда больше не причинял. Лишь Янтарь покачнулся, и женщина схватила его за левую кисть. Полоза шатало, он тяжело дышал.
– Прыгайте в водоворот, – приказал призрак. – Быстрее.
Глубоко вдохнув, друзья взялись за руки, разбежались и взлетели над заколдованной водой. Широкая воронка моментально втянула их, разъединив и болтая по стенам на безумной скорости. Ида пыталась сжаться в комок, но струи словно разрывали на части. Это напомнило аттракцион «Лампа Аладдина» в аквапарке, когда из глухой трубы в мгновение ока стремительно выбрасывало в закрытую пластиковую чашку и швыряло по кругу, чтобы затем выплюнуть в узкий водосток. Женщина промокла насквозь, потеряла друзей из виду и хватала ртом воздух, отплёвываясь, чтобы не задохнуться. Когда она окончательно потеряла ориентацию в пространстве, пришлось зажмуриться и прижать голову к коленям. Так она и корчилась, пока кто-то не дёрнул её за плечо. Ида открыла глаза и выплюнула воду.
– ..да! Ты слышишь? – звал Глеб.
Она разогнулась и застонала, дрожа в мокрой одежде. Всё вокруг выглядело мрачно-зелёным, будто они вдруг оказались на дне той глубокой топи. На лица путников легли густые оливковые тени.
Ида задрала голову и обмерла. Низко, почти над самой головой нависала земля. С засохшими тополями, голые ветки которых тянулись вниз, как обессилевшие руки. Из чёрной почвы лезли тысячи бледных пальцев, словно стремясь дотянуться до них с Янтарём и Глебом. Пальцы здорово смахивали на червей, но выглядели жутко из-за того, что, казалось, будто за ними сейчас выкарабкаются владельцы, и поползут по поверхности.
– Помоги нам Бог, – прошептал Янтарь, переводя взгляд сверху вниз.
Глеб с изумлением понял, что стоит на грязно-свинцовой туче. Снизу её брюхо пробивали болотно-зелёные лучи нездешнего странного светила. Ида нервно схватила парня за плечо, очевидно, тоже осознав, на что опирается. Полоз взял её за руку, удерживая равновесие. Вопреки всем законам физики, туча была плотной, как огромный клок ваты, и плыла по небу, подгоняемая ветром.

Сообщение отредактировал Rianna - 27-05-2009, 8:47

Вопреки всем законам физики, туча была плотной, как огромный клок ваты, и плыла по небу, подгоняемая удушливым ветром.
– Садитесь, – принял командование Янтарь. – Туча самоходная, поедем, как Емеля на печи.
Друзья недоверчиво уместились в густой туман, то и дело поглядывая за край, в мёртвую бездну, и наверх, на копошащиеся пальцы. От тучи пахло старыми наволочками и подгоревшей овсянкой. Вдруг задул ветер – натужно, со скрипом. Кайма сизой дымки затрепетала, но подчинилась, ватное облако полетело вперёд. Поначалу поездка обещала быть даже приятной: друзья сидели, как на ковре-самолёте, обозревая мутно-зелёную «землю» и неприятно живое «небо». В болотном тумане проносились неясные тени, и Янтарь забросил руку за спину, нащупывая рукоять меча. Изредка друзей нагоняли тёплые токи воздуха, создавая крайне неуютное чувство, будто кто-то дышит в затылок. И сверху и снизу то и дело слышались безутешные рыдания и вопли ужаса, от которых мороз продирал по коже.
Порывы с каждой минутой усиливались, форма быстро транспорта менялась, и седокам приходилось всё время передвигаться, чтобы не скользнуть в дыру. Удовольствия в этом хороводе было мало: щурясь от ветра, они рисковали пропустить новые отверстия.
– Входим в зону турбулентности! – закричал Глеб.
И тучу завертело в яростном вихре. Парень и женщина намертво вцепились в плащ полоза, болтая ногами в мутном воздухе, а змей наугад перехватывался за рваный ватин. Смерч совершенно обезумел, закладывая невероятные вираж и петли, в диком вое слышался злобный хохот, перекрывший отчаянные вопли людей.
– Я больше не могу! – крикнула Ида. – Пальцы скользят!
– Янтарь! – орал Глеб. – Плащ рвётся!
– Держитесь! – полоз попробовал подтянуть плащ, но рана на кисти раскрылась и рука дрогнула. Повязка намокла и покраснела.
Вихрь торжествующе взревел, выворачивая людей наизнанку, раздался треск, и вопящая Ида исчезла в мутно-зелёной бездне вместе с обрывком змеева плаща.

Кричать стало тяжело: воздух забивал лёгкие и давил на сердце, пугливой белкой скачущее из груди. Рассекая болотную мглу, женщина летела вниз, минуя жуткие тени. Ида сжалась в комок, опасаясь, что те заметят её, но пока их отпугивала сумасшедшая скорость, на которой она неслась в неизвестность. Однако, встречный ветер распрямил тело в морскую звезду. Рёбра внезапно резануло, подмышки потянуло болью, и женщина поняла, что кто-то её поймал. Мощные руки крепко сжимали талию, из тумана появились широкие плечи и торс. Брови Иды поползли вверх: сразу за телом человека начиналось тело коня. Мало того, чудовище на лету держали огромные крылья, которыми оно то и дело взмахивало, создавая ощущение лодки, качающейся на волнах. Обмерев от страха, женщина встретилась взглядом с монстром. Оливковые глаза на смуглом лице, обрамлённом роскошной каштановой гривой, светились мудростью. Широкий нос, похоже, когда-то был сломан и сросся неправильно. Толстые коричневые губы изогнулись в ухмылке.
«Мама! Негр-кентавр-пегас!» – ужаснулась Ида.
– Какие фрукты нынче падают с Верхнего мира, – произнёс он густым басом, явно не принадлежащим человеку. Тёмно-зелёные глаза пронзали насквозь. – Да на тебе Его печать...
– Не ешь меня, – выдохнула Ида – У меня... у меня мешок с едой есть! Там, наверху!
Кентавр молча разглядывал её.
– Правда-правда!.. Там ещё двое! На туче!
«Боже, ну, и бред я несу! Он мне явно не верит!»
Взгляд Иды упал на могучую шею, которую сдавливал стёртый железный ошейник грубой работы, испещрённый непонятными символами. От широкого кольца на смуглой коже розовели старые шрамы и новые рубцы. Полуконь проследил за озадаченным взглядом.
– Не трудись напрасно, это древнеарамейский.
– Больно? Пробовал снять?
Белопёрые крылья заходили ходуном. Китоврас расхохотался. Иде, однако, в этом смехе послышалась давняя боль и ярость.
– Божья печать – дар, она же и проклятие, – с затаённой мукой в голосе пробасил он. – Избавить от неё может либо смерть, либо Он сам, а я бессмертен...
– И долго... – прошептала она, поджимая ноги над бездной, – долго ты носишь его?
– С тех самых пор, как вероломный Соломон обманом подчинил меня.
– Послушай, – сверкнула она синими глазами, – если ты спасёшь нас, я замолвлю перед тобой словечко перед... богом. Мы как раз идём к Древу, только я с тучи упала, а ребята там, вни... наверху...
– Мягкий язык кость ломает, – задумчиво произнёс кентавр. – Однако, ты рассмешила меня, слова твои тронули... Так это вас по всем мирам ищут кровавые людоеды?
– Откуда знаешь? – вытаращила она глаза. – Где ты их видел?
– Держись крепче, – посоветовал китоврас, – старый дурак в последний раз пытается поверить человеку...
Ида обвила руками широченную шею, стараясь не задевать ошейник, и села на локоть, любезно подставленный кентавром. Она с удивлением заметила на его безымянном пальце золотой перстень с крупным рубином. Мощные крылья распороли тинные сгустки воздуха, и китоврас взмыл вверх, к земле.
– Как тебя зовут? – крикнула женщина в ухо.
– Ашмедай, – нехотя бросил полуконь. – Демон преисподней.
Ида заприметила на его руке и плечах множество шрамов, будто следы кандалов, и выжидательно уставилась в болотную муть.

Глеба и Янтаря они встретили по дороге вверх. Друзья неслись вниз на бешеной скорости, схватившись за руки, и во весь голос звали Иду.
– Вот они, – крикнула женщина.
Надо отдать должное кентавру, который ловко поднырнул под обоих. Полоз инстинктивно схватился за густую гриву, парень за полоза. Усевшись на конской спине, они изумлённо оглядывались по сторонам и щурились от ветра, создаваемого мощными крыльями.
– Ребята! – радостно обернулась Ида. – Мы вас поймали! Ашмедай, отнеси нас, пожалуйста, в безопасное место... ну, какое тут есть.
Мужчины недоумённо переглянулись., словно спрашивая друг у друга, а не свихнулся ли кто из них часом.
– В аду нет такого места, – прогудел китоврас, даже не повернув головы к мужчинам. – Хотя... погоди. Из пустыни только что ушли людоеды. Наверх, искать вас.
Ида кивнула и крепче обняла толстую шею: полуконь, взмахнув крылами, развернулся вправо. Глеб вцепился в талию полоза, что было сил. Затем Ашмедай выровнялся и полетел быстро, но плавно, постепенно снижаясь.
Обозлённый Янтарь то и дело сжимал сапогами бока кентавра.
«Даже падая, она падает на кого попало!»
Кромешная мгла постепенно рассеивалась, неясные тени перестали сновать туда-сюда. Жуткие рыдания и вопли приглушились, оставшись за спиной, в болотном тумане. Ашмедай плыл медленнее, подустав от тройной ноши, покачиваясь в удушливом воздухе, как ладья на волнах. На Иду навалилась дрёма, голова то и дело клонилась на грудь кентавра, пахнущую мускусом.
– Ида, – окликнул полоз, – давай-ка местами поменяемся!
– Мм?.. Зачем?..
– Не доверяю я ему. Сбросит он нас, как пить дать.
– Шестьдесят отроков храбрых от израильтян и от страны нощны не одолели, – пророкотал китоврас, – и тебе, прόклятый, не одолеть.
– Да ну, – ухмыльнулся змей, прижав лезвие ножа к шее демона.
– Янтарь, – опасливо начал Глеб, – может, не нааааааааа!!!
Ашмедай сложил крылья и камнем ухнул вниз. Ида закричала, клещом вцепившись в кентавра, парень, как мог, сжал ногами круп, руками пояс Янтаря. Полоз целил ножом в горло и пытался ухватиться за гриву, но полуконь резко вошёл в крутое пике, и ему стало не до стычки. Китоврас сделал мёртвую петлю и, профессионально планируя, пошёл на посадку.
Дружное «аааа!» на три голоса стихло, едва демон гупнул копытами оземь. Глеб упал навзничь, Янтарь скатился кубарем, выхватывая меч. Китоврас аккуратно поставил Иду на подгибающиеся ноги и взмахнул широкими крыльями.
– Спаси... бо, – сипло поблагодарила она.
– Ты ещё станцуешь свой главный танец, – пробасил напоследок Ашмедай, тряхнув густой гривой. – Перед смертью. Вспомни тогда обо мне.
И быстро взмыл в грязно-зелёную муть.
Змей зашипел:
– Ушшшёл, гад...
– Прекрати, – рассердилась женщина, – если бы не ты, долетели бы все, без шума и пыли. Ты чуть нас не угробил!
– Да он тебе только что смертью угрожал! – возмутился полоз, пряча меч. – Он, не я!
– Вы ещё подеритесь, – хмуро прокомментировал Глеб. – Порадуйте хапуров.
Друзья наконец-то огляделись. Они стояли посреди необъятной красной пустыни: низкие барханы, как волны навеки замершего моря, каменистые холмы и редкие курганы. Над головой повисло кровавое небо, причём кровавое в буквальном смысле: на горизонте дыбились сгустки, сыплющие кровавым дождём и пунцовыми молниями.
– Боже... – простонала Ида. – Кровь, опять кровь...
– Чего ты хотела? – буркнул змей. – Это же преисподняя.
Путники решили обогнуть зловещие облака, развернувшись в обратную сторону, но скоро обнаружили, что те неизбежно нагоняют. Они казались живыми, похожими одновременно на гигантских пауков, богомолов и спрутов, тянущих к жертве скользкие щупальца. Друзья то и дело оборачивались, замечая, что багровые монстры всё ближе и ближе. Сначала они перешли на быстрый шаг, затем на бег трусцой, всё ускоряясь и ускоряясь. Тучи быстро ползли по небу, перебирая множеством лапок и оставляя за собой бурые потёки. Удирать по острым камням становилось сложнее: подошвы соскальзывали, грозя ногам вывихом или переломом, к тому же густо-красные ручьи постепенно настигали беглецов, наполняя жёлоба между валунами, как артерии.
Вдруг Глеб запнулся и упал. Женщина помогла подняться и заметила, что его сапог запутался в колючей проволоке. Она принялась раскручивать ржавые полосы и, конечно, поранилась, вскрикнув и сунув палец в рот. Янтарь отодвинул её в сторону и, помогая ножом, высвободил пострадавшую ногу.
– Дым... Труба... – кашлял парень.
Его неожиданно вывернуло. Полоз оттащил подальше, Ида помогла сесть.
– Они их убили, – прошептал Глеб, – они всех убили... Газом удушили... Всех... Думали, это не люди... А тени пили их души и каждому крику радовались...
– Кто кого убил? – недоумевал Янтарь.
– Тень врала им... будто они – лучшая раса... свастики на плечах, а в башке враньё... Кричали: «Хайль, хайль!..» Им обещали свет, и они убивали... а мой дед... он их убивал…
– Фашисты... – коротко выдохнула Ида. – Здесь что, концлагерь был?
Глеб кивнул и снова зашёлся кашлем, будто успел надышаться тем самым газом.
– Почему они не смогли отличить свет от тьмы? – спросил полоз.
– Они и не пытались, – прошептал парень. – Ведь этот так сложно: думать и делать самому...
И в этот момент их накрыл кровяной ливень. Вздрогнув, Ида закрыла лицо ладонями. Янтарь широко взмахнул полой плаща, спрятав друзей. Он пытался разглядеть, не разродятся ли тучи чем-нибудь ещё более мерзким, но видимость снизилась до нуля. Потоки были отвратительно тёплыми и густыми, насквозь пропитывая плащ и волосы, чтобы не задохнуться, приходилось отплёвываться и вытираться рукавом. Дождь лил, не переставая. Полоз дрожал, вспоминая кошмары и сарай, залитый красным.
«Это ад, Янтарь, всего лишь ад, – успокаивал он себя. – Разве здесь может быть иначе?»
Наконец, потемневшие тучи вылили всё без остатка и, словно насытившись человеческим страхом, двинулись дальше, цепляясь за низкий небосвод. Змей отбросил полу, выжимая намокший плащ. Ида с Глебом вылезли, размазывая по лицам кровь, и принялись тоже выкручивать одежду. Женщина морщилась: липкие сгустки, въевшиеся в одежду, гадко пахли.
– Я знаю, чья это кровь, – начал было Глеб.
– Хватит! – оборвала Ида. – И знать не желаю!
Её лихорадило от тошноты и омерзения. Женщина заставила всех умыться, она бы вылила всю воду, но фляжку отобрал полоз, пригрозив, что нечего разбазаривать драгоценную влагу по пустякам.
Путники побрели дальше, сбивая камнями ноги и увязая во влажном песке. Казалось, они в самом центре глубокой печи, но безжизненная местность отдавала, скорее холодом, чем жаром. Тучи куда-то убрались с раскалённого небосвода, что не могло не радовать, однако дождь не прошёл даром: одежда постепенно затвердела, кровь на коже засохла и потрескалась, осыпаясь мелкими чешуйками.
Впереди пустыню разнообразили какие-то белые столбики. Всё поле перед путниками было засажено ими, как бледными поганками-переростками. Ида даже обрадовалась хоть какой-то перемене в пейзаже, но, подойдя ближе, попятилась: столбики оказались гипсовыми бюстами с незнакомыми враждебными лицами. В основном мужские головы покоились на пьедесталах в метр высотой и строго взирали на людей и полоза. Плечи многих украшали эполеты или массивные ожерелья. Изредка между ними встречались голые пластиковые манекены и облезлые бронзовые статуи. Друзья двинулись мимо, постоянно оглядываясь: казалось, будто за ними наблюдают. Они прошлт достаточно большой отрезок пути – из глаз уже скрылась каменистая пустыня, и вокруг до самого горизонта осталось только поле мёртвых голов.
– Гляньте-ка! – вдруг заорал кто-то. – Идёт убийца людей – человеко-змей!
– Точно! – подхватили другие. – А с ним его любовница и маленький гей!
Янтарь дёрнулся, выхватив меч, и огляделся. Глеб побледнел и медленно достал свой меч.
– Кто это? – затравленно спросила Ида.
– Вот идёт человеко-змей! А с ним его любовница и маленький гей! – нараспев заорали сразу несколько голов.
– Это головы, – прошептал парень. – Они живые.
Янтарь подошёл к одному из бюстов и с отвращением сплюнул на землю: скульптура скорчила рожу и высунула длинный белый язык. Змей с силой пнул пьедестал и ударил по гипсу рукоятью меча. Постамент треснул и осыпался.
Но другие так и продолжали вопить:
– Вот идёт человеко-змей! А с ним его любовница и маленький гей!
– Заткнитесь же! Заткнитесь! Заткнитесь! – закричал Глеб, исступлённо долбя мечом растрескавшийся от времени гипс. – Ублюдки! Выродки!
Его перекосило от страха и злобы, он пинал бюсты, рушил и кромсал. Белая пыль летела во все стороны, постаменты стукались друг о друга, падали на землю, но уцелевшие не унимались:
– Вот идёт человеко-змей! А с ним его любовница и маленький гей!
Ида, несмотря на то, что слова голов задели и её, схватила Глеба за плечи и встряхнула:
– Стой! Стой! Остановись! Они дразнят тебя – неужели ты не видишь? Они всех нас дразнят! Просто забудь о них, слышишь! Не обращай внимания…
Парень невидяще смотрел в гипсовые осколки и тяжело дышал.
– Они издеваются надо мной… смеются… издеваются…
– Брось, Глеб. Они же все мёртвые. Мёртвые. Это всего лишь глупая говорящая башка! Какая разница, что плетёт чья-то башка, в которой и мозгов-то нет?
Глеб поднял тёплые карие глаза, и женщину прочитала в них понимание. Он услышал её.
– Нет мозгов? – переспросил он.
– Конечно, – кивнула Ида. – Главное – то, как ты себя сам видишь и чувствуешь. Какое тебе дело до того, что думает жалкий кусок гипса?
– Будь мужчиной, Глеб, – подмигнул Янтарь, отбрасывая мыском сапога чей-то нос и ухо. – Если слушать каждую сплетню, до старости не доживёшь.
Парень улыбнулся и с силой пнул ещё один бюст.
– Точно. Пусть себе визжат.
А белые головы всё не умолкали:
– Вот идёт человеко-змей! А с ним его любовница и маленький гей!
– Мне плевать. Плевать, слышали! – крикнул Глеб и добавил уже тоном ниже. – Идёмте. Что время-то терять.
И всё-таки идти сквозь лес этих полуживых-полумёртвых бюстов оказалось непросто. Головы не затыкались ни на минуту. Они орали разные пакости, оскорбления и даже обидные клички. Гипсовые болваны радостно выкрикивали детские прозвища, дразнились длинными языками и пели издевательские песенки. Иногда Глеб не сдерживался и крушил какую-нибудь голову крепким пинком. От нудных воплей звенело в ушах, и у женщины разболелась голова.
Багряный сумрак внезапно позеленел: болотное светило буквально выскочило из-за землистых туч и окатило всё вокруг тошнотворным тинным цветом. Тепла, однако, никакого не прибавилось, в воздух поднялись тысячи мелких пылинок, от которых затруднялось дыхание и болели зубы. Кашляя и опираясь на слепые постаменты, путники пробирались вперед. Откуда-то снизу раздался ноющий гул, земля колыхнулась и замерла, а где-то вдалеке послышались вопли невероятной боли и радости. Друзья понимающе переглянулись и обнажили оружие: мечи и кинжалы. Однако, угрозы не последовало, а толчки и крики повторялись с завидной периодичностью. Пробираясь между злоехидными манекенами, путники старались держаться друг друга и не обращать внимания на звон в ушах от улюлюканий и свиста. Глебу казалось, что лица скульптур оживают, становясь то лицом его матери, то Егора, то соседки с первого этажа. Ида слышала деревянный смех Ковалёвой и издёвки Суманова, Янтарь шёл с каменным, ничего не выражающим, лицом.
Наконец, поле вопящих голов закончилось. Друзья вышли к глубокому обрыву, с которого просматривалась широкая долина, загаженная кучами чего-то смрадного и гадкого.
«Убей их, убей их всех! – вдруг отдалось в голове Иды. – Ты будешь самой красивой, богатой, тебе поклонятся сотни мужчин! Женщины станут целовать твои руки...»
Она всхлипнула и схватилась за виски.
«Убей их, – шептало Глебу, – убей, ты же мужчина! У тебя будет всё: слава, власть, деньги... мужчины. Всё, что только захочешь!»
Он нахмурился, и сглотнул, потерев лоб.
– Вы добрались, – прошептало золотистое облако.
Женщина почувствовала, что дышать стало намного легче.
– Наконец-то, – улыбнулся Глеб.
Янтарь, здороваясь, поклонился и бросил мрачный взгляд в долину. Потирая виски, женщина с неохотой проследила за ним.
С высоты в самой середине виднелся огромный грязный столб, ширившийся кверху. Вопреки здравому смыслу он стоял твёрдо и не качался. Вокруг толпилось множество народу, среди которого Ида с удивлением заметила эсэсовцев в чёрной форме, монахов в изношенных коричневых рясах, несколько пап в тиарах и даже кого-то в высокой митре. Все они тянули исхудавшие руки к столбу, падали на колени и, заходясь от радости, что-то кричали.
– Как это может быть? – недоумевала она. – Ведь это же священники! Что они здесь делают?
– Они избрали не тот путь, – жестко ответил кот. – Они упорно шли к Тьме и она пожрала их души.
– Что это за столб такой? – спросил Глеб, отирая лицо.
Голова кружилась от разноголосицы, сулящей славу, богатства всех царей земных и неограниченную власть. Парень потряс головой, но призывы не смолкали.
– Обратная сторона Древа Жизни – небытие, Хаос. Мёртвое Древо...
Снизу вновь загудело, почва под ногами задрожала, и из-под земли вдруг вырвались тысячи кольев, острых и длинных. Они резко пронзили толпящихся людей, и те, вознесясь сразу на несколько метров, огласили безрадостную местность воплями боли и отчаяния. Но самым жутким было то, что они всё ещё оставались слепыми, полагая ежечасную смерть за воздаяние истинно праведной жизни.
Ида, вздрогнув, отвернулась и закрыла рот ладонью:
– Уведи, уведи нас отсюда.
– Я опоздал, – горько прошептал призрак, смотря ей за спину.
Женщине совсем не понравился это взгляд.
– Уводи нас, – шепнул Янтарь Воху Мана, загораживая Ираиду.
Глеб обернулся. Шестеро багряных бежали к ним, на ходу ломая гипсовых болванов. С Лысым, Синегубым и Кривоносой были ещё трое незнакомцев.
Полоз окинул глазами весьма неблагоприятное для битвы место: с обрыва их столкнут быстро, никаких шансов. Ему не выстоять против шестерых сразу с раненой рукой. Разве что Хранитель поторопится.
Однако он только начал нашёптывать колдовские слова, а багрянцы уже в десяти шагах. Змей метнул в одного нож, но тот ловко уклонился. Янтарь выступил вперёд, занимая спасительное пространство. Они напали с обеих сторон, и полозу удалось сдержать лишь троих. Первый, долговязый с бельмом на глазу, купился на обманный выпад, Янтарь ловко нагнулся, перерубив колени. Перепрыгнув воющее тело, он застрял надолго с двумя другими: с юрким Синегубым и мощной бабой с квадратной челюстью. Кривоносая, Плешивый и странно красивая блондинка, ринулись мимо, и, вынув кхопеши, набросились на Ираиду и Глеба.
– П-порезвимся, голубок? – прошипел Лысый.
Орудуя двумя ятаганами сразу, он взмахнул левым, блокируя меч, подсекая правым беззащитные голени. Помня уроки полоза, парню удалось отпрыгнуть вправо, на ходу встречая хопеш Кривоносой и парируя подлый удар снизу второго. Казалось, что хапуров стало больше из-за леденящих душу теней, встающих из-за сутулых плеч. Пока он отражал атаки, стараясь не замечать мерзкого смрада от багряных плащей, Иде пришлось гораздо хуже. Растянув губы в холодной улыбке, холёная блондинка теснила её к обрыву, взмахивая опасным серпом то у лодыжек, то у горла. И не будь Ираида даже в одной жизни гхавази, она не прожила бы и минуты. Но ловкость танцовщицы пока позволяла ей в последнее мгновение уклониться от смертоносного острия, отсекающего куски сарафана и плаща. Они шаг за шагом отступали к бездне, и тень блондинки всё сильнее наливалась чернотой. Ида вскрикнула, когда лезвие распороло кожу от локтя до запястья, и закачалась на кромке обрыва. Уклонившись от следующего удара, она взмахнула руками, словно собираясь взлететь, и рухнула бы в пропасть, если бы в воздухе вдруг не возникла черноволосая женщина в полотняной рубахе и брюках, заправленных в сапоги. Брюнетка схватила Иду за грудки, втянув обратно, на узкую площадку, и, резко присев от свистнувшего над головой хопеша, развернулась. Красивое лицо блондинки исказилось в крике боли, когда её располовинила алая нить пистолетного лазера. Верхний кусок съехал с гладкого среза от бедра до подмышки, открывая глазу жёлтые срезы кишок и белые костей, ятаганы, намертво зажатые в кулаках, глухо звякнули о землю. Незнакомка ринулась помогать людям, но из гущи схватки уже сверкнуло красным, и Кривоносая, не успев крикнуть, осела. Полыхнуло ещё, и Синегубый, пронзительно вскрикнул, лишившись обеих рук. Он заорал сильнее, болтая обрубками, и поливая всё вокруг кровью.
– Готова ли дверь, Хранитель? – прокричал незнакомый мужчина в стальном доспехе, разрубая Синегубого лазером.
– Почти, торопитесь, – мяукнул призрак, продолжая нашёптывать заклинания.
Янтарь, которому развязали руки, оставив наедине с бабищей, сосредоточившись, нашёл брешь в её тактике и с силой ударил по касательной. Меч раздробил квадратную челюсть; выронив кхопеш, женщина с пронзительным криком тяжело рухнула на спину. Полоз вздрогнул: сзади повеяло холодом уходящей ночи, плесневелыми корнями и промозглым валежником. Где-то настырно стрекотали сверчки.
Плешивый, поняв, что добыча может вновь ускользнуть, заорал, исходя от ярости, и бешено заработал ятаганами. Глеб отпрыгнул, запнулся, и упал бы, если бы незнакомец в доспехах не поддержал его. Парень вдруг понял, что никакие это не доспехи, а металлический корпус, может, быть даже титановый, а рука, на которую он опирается, вся твёрдая, ни грамма мягкой плоти и…
Ад перевернулся, как сувенир с блёстками в прозрачном шаре, небо с землёй пару раз поменялись местами, выбросив кричащих людей на мокрую траву.
Ида вытерла ладонью кровь на руке и опасливо огляделась. Над головой склонились гигантские ели, закрывающие далёкий лиловый свод с гаснущими звёздами и перламутровой луной. Где-то в глубине леса сонно проревел медведь, возвращаясь в берлогу. Слева, как щупальца гигантского осьминога, растянулись в разные стороны корни поваленного дерева, все во влажной земле и мху. Янтарь покачнулся, ухватившись за мощный ствол вековой сосны. Закованный в броню незнакомец отпустил парня, до сих пор крепко сжимавшего меч.
Женщина обернулась, и друзья смогли рассмотреть чёрные волосы в короткой стрижке, строгие карие глаза и ухмылку на бледном, измождённом лице.
Незнакомка деловито осмотрелась и бросила Глебу:
– Привет, братец.

Глава 16.
«Адепты Света» и баба Яга. Тайна Янтаря.

Скованные одной целью,
Связанные одной цепью...

«Скованные одной цепью», Наутилус-помпилиус

Криксы-вараксы, идите вы за крутые горы,
За темные лесы от малого младенца!

Заговор

С ветки спорхнул филин, Ида вздрогнула и поднялась, зябко кутаясь в изорванный плащ. Подойдя к онемевшему Глебу, который всё ещё тяжело дышал, она с удивлением разглядывала его сестру и незнакомца в предрассветной тьме. Если женщину она уже рассмотрела и уловила семейное сходство с братом, то мужчина, сопровождающий её, выглядел более чем странно. Низкорослый и коренастый, примерно лет сорока, от горла до пят в каком-то серебристом металле, причём левая рука и правая нога, кажется, полностью были искусственными – они сгибались с едва слышным посвистом. Сложно сказать: человек или киборг стоял перед ними. Он повернул голову, и Ираида увидела чёрные волосы, стриженые ёжиком и узкие голубые глаза на грубом широкоскулом лице. Солдат разжал пальцы и лазерный пистолет молниеносно исчез в его «рукаве».
Не пряча меч, Янтарь недоверчиво косился на незнакомцев, рассматривая их, как явных конкурентов. Внезапно он перестал чувствовать пальцы, лицо частично онемело, а перед глазами замельтешили чёрные точки на красном фоне.
«Птах, не может быть! Нет-нет-нет… не сейчас!»
Голоса людей стали до невозможности громкими и резкими, будто те не говорили, а жутко визжали, как болотные выпи. Знакомые лица уродливо вытянулись, превратившись в чудовищные маски, и задёргались, как балаганные марионетки.
От Мэша в сизой мгле остались только глаза: усталые, мечтающие о покое.
– Остался лишь день, – прошелестел он, – пока меня не развеял утренний свет, я хочу с вами о многом побеседовать.
– Да уж… – пробормотал Глеб, убирая меч и поглядывая на сестру, – не помешало бы…
– Хранитель Серый умер у меня на руках, – вздохнул призрак. – Когда я получил сан, сразу взялся за реформы. В следующей жизни Ситора стала кошкой и правила стражами царства мёртвых. Я дал ей новое имя – Бастет. Её подчинённые стерегли границы, не пуская хапуров из Нижнего мира в Верхний. Но я знал, что и этого мало. Я основал орден. Поначалу дело шло туго: мало, кто соглашался ввязываться в войну, бескорыстно отдавая жизнь за людей, пребывающих в блаженном неведении. Адептов всегда было на порядок меньше, чем треклятых хапуров, я старался вооружить ребят как можно лучше: последние достижения из мира роботов, мощные заклинания, мантры... И всё равно в рядах оставались лишь самые сильные, те, кто смог научиться скрывать свою природу, дабы не выдать себя вездесущим слугам Тьмы.
– Погоди... – оторопел Глеб. – Хочешь сказать, Наташкины фанатики – скрытые воины Света?
Призрак важно прикрыл глаза, соглашаясь.
Парень разразился безудержным хохотом. Он бил себя по коленкам, низко наклонялся, и снова разгибался от нового приступа.
– Лучшей... – утирая слезы, пытался выговорить он, – лучшей маскировки и не придумаешь... ох... кто заподозрит идиотов?.. эх...
Янтарю, наконец, удалось справиться с накатившим приступом невероятным усилием воли. Мухи перед глазами исчезли, полоз вытирал лоб дрожащей рукой.
– Какого чёрта? – вскинулась Ида. – Где были раньше все эти бравые ребята? Если бы с нами шёл такой конвой, у Глеба было бы ухо, а у Янтаря палец!
– Это не в их юрисдикции, – отрезал призрак. – По-твоему им больше нечем заняться?
– И чем же занимается твоя белая гвардия? Режет красную?
– Именно, – ответил полуоробот. – Мы защищаем от выродков таких, как ты. Как он, и он, – последовали кивки в сторону Глеба и ухмыляющегося Янтаря.
– Ты знала Юрку Звонарёва? – тихо спросил парень у сестры.
– Да, – хладнокровно отрезала Наталья. – Мы не можем успеть везде. Его убийство пришлось как раз на нашу высадку в Терраностру. Мы успели спасти мать наследника, а ситуация уже тогда вышла из-под контроля.
– Когда… когда ты стала адептом? – недоумевал Глеб.
Он никогда не видел сестру такой: уверенной и прямой, как стрела. Эта была не та забитая фанатичка в старом платке, которая беспрестанно клянчила деньги, это настоящая воительница, смелая и решительная. И даже немного красивая.
– Помнишь Валеру? – вскинула она подбородок.
– Забудешь такое! Сатанисты все ворота изрисовали, их поймали-то не сразу. А гараж потом батюшка освещал.
– Он был одним из шести, мелкой сошкой, но ему обещали высокий сан. Он лишь краем уха слышал о Божественном Коте, которого было поручено отыскать и убить. Оттого и резал всех котов в округе. И меня бы прирезал, если бы не Хару.
– Я точно помню, что никогда не видел его раньше…
– Это наша профессия, – холодно улыбнулась Наталья, – меньше знаешь, лучше спишь. Он и привёл меня к «Адептам».
– Если вы эти… светлые… почему убиваете? Это ж грех…
– Ньет, мой квадратногньезовой отрок, – с сильным восточным акцентом возразил полуоробот. – Здьесь всьё просто: льибо ты, льибо тьебя.

Сообщение отредактировал Rianna - 25-05-2009, 11:20

Ладно. Рискну выложить продолжение. Конец 16 главы, вам, дорогие сердцу, читатели, должно хватить на какое-то время. Вы меня вдохновили, спасибо вам всем огромное, работаю над 17 главой.

– Ньет, мой квадратногньезовой отрок, – возразил полуоробот. – Здьесь всьё просто: льибо ты, льибо тьебя.
«Они грешат ради нас, – понял вдруг с ужасом парень, – но никогда в этом не сознáются».
– Так чего тогда припёрлись в ад? – насупилась Ида. Ей было холодно и неуютно, к тому же она очень устала. – Спасать мир ведь тоже не в вашей юрисдикции.
– Мы – истребители, – назидательно сказала Наталья. – Мы давали клятву подчиняться вышестоящему начальству. Отдан приказ высадиться в один из Нижних миров, значит, надо высадиться. Что непонятного?
– Тоже мне светлые, – разочарованно фыркнула женщина, – толку-то от вас!
– Хватит собачиться, – еле слышно выдохнул призрак, – Время на исходе. Вам нужно идти вглубь леса. Пустите перо, оно поведёт вас. Более я вам не помощник. Отныне всё зависит лишь от вас. Прощайте.
– Прощай, Хранитель, – приложил ладонь к сердцу Янтарь. – Благодарю тебя за урок.
– Прощай, Мэш, – прошептала Ида, – и прости.
– Прощай, Мэш, – Глеб провёл по несуществующей кошачьей голове, – я тебя никогда не забуду.
Адепты встали на одно колено и склонили головы, провожая предводителя торжественным молчанием. Бледно-зелёные глаза постепенно растаяли под утренним светом.
– Не могу поверить, что он ушёл, – вздохнула Наталья. – Он столькому научил нас, помог стать людьми. Как вы допустили, чтобы эти отбросы убили его?
Ида закипела. Мало того, что наступили на больную мозоль, так ещё и пробудили старое чувство вины.
– Какого... да мы с самого начала с голой задницей по этим мирам! Ни еды, ни оружия, вокруг одни психи вонючие с кривыми ножами! А вы там по своим Шеготам с лазерами, сытые да умытые!..
Голубоглазый японец презрительно рассмеялся. Наталья снисходительно улыбнулась, приглаживая выбившуюся прядь.
– Мы каждую секунду жертвуем жизнями, спасая вас, пока вы жрёте в кафешках, сидите в сети, изменяете друг другу и морально разлагаетесь. Мы гибнем сотнями, тысячами, и не имеем права даже намекнуть вам, насколько ценны ваши жалкие жизни... мы спасли тысячи жизней, а кого спасли вы? Кто вас вообще назначил на роль спасителей мира?
– Надо было спросить это у Мэша, когда его дух ещё был здесь! – не осталась в долгу Ида.
Адепты Света негодующе переглянулись.
– Вы называете Великого Воху Мана кошачьей кличкой Мэш?
Глеб устало рассмеялся и зевнул.
– Это для вас он Воху Мана. Для нас он друг. Рыжий и пушистый.
– Я так понимаю, бить поклоны рыжему коту прикольнее, чем озаботиться судьбой Вселенной, – ехидно заметила Ида.
– Мы спасли сотни, миллионы жизней, а что сделали вы? – процедила Наталья.
Хару положил металлическую руку на её плечо.
– Не времья ссорьиться. Сьёгун Пьчали близок к тому, чтобы пожрать Дрьево мьиров. Дьелайте то, чьто должны, а мы сделаем всьо, что завьисит от нас.
Наталья хотела добавить что-то ещё, но внезапно приложила кулак к уху, и только тогда друзья разглядели на её запястье узкий браслет.
– Так точно, – отчеканила женщина, вытянувшись в струнку. – Минас Тирит и Осгилиат. Будет исполнено, – и уже тоном ниже спутнику, – уходим, Хару.
В голубых глазах киборга вспыхнул интерес, в раскрытую ладонь прыгнул пистолет. Вокруг странной пары начал раскручиваться вихрь.
– Слушайте, вы, адепты, – возмутилась Ида, – мы вам благодарны, конечно, но хоть лазер-то дайте! Я вам за него даже колбасы дам.
– Это протьив правьил. Правьила нарьушать ньельзя, – покачал головой Хару, обнимая худощавую женщину за талию.
– Ты маму видела? – крикнул сестре Глеб. – Мама там как?
– Плачет, – пожала плечами Наталья, – убивается по любимчику. Она лишена счастья знать, что оба её чада служат высшим силам. Прощайте. Удачи вам.
Хаару коротко кивнул, присоединяясь к её пожеланию.
– Дура ты, Наташка, – горько прошептал брат, заслоняясь от холодного смерча, – ох, и дура. Да и я дурак.
Вихрь взвыл мощно и утробно, как пылесос «Урал», закружился и щёлкнул. Адепты исчезли, оставив после себя недоумение и хоровод сухих листьев.
– Смылись, – мстительно прокомментировала женщина.
– Дезертировали, – кивнул Глеб.
– Пусть идут, – подал, наконец, голос Янтарь. – У них своя дорога, у нас своя. Перекусим и в путь. К вечеру на ночлег устроимся.
Сполоснув руки и лица, друзья устроились на многострадальных плащах. Раздав последние консерванты: чёрный хлеб, копчёные куриные окорочка и горьковатый сыр, Ида вздохнула:
– Всё, Янтарь, настал твой звёздный час. Излови какую-нибудь живность.
Завтрак на траве более или менее воодушевил путников после краткого и невразумительного знакомства с адептами. Обглодав жирные косточки, друзья сидели спина к спине и передавали по кругу фляжку. Ида осмотрела змееву руку и, промыв, пришла к выводу, что та нескоро, но всё-таки заживёт: мясо покрылось сухой бурой коркой. Перемотав кисть последней чистой тряпицей, она села обратно. Молчать было хорошо. Три сердца стучали, как одно, эхом отдаваясь в душе и разгоняя тоску.
Голод уходил вместе с холодом. Тепло медленно и неохотно просачивалось сквозь плотную сеть массивных ветвей, опутавших купол небосвода. Необъятные стволы деревьев затянуло голубой дымкой, оседающей у влажно поблёскивающих корней. Первыми, как ни странно, проснулись дятлы, один где-то на опушке, второй рядом, эстафету приняли бойкие синицы, басом вклинились ворόны. Все были голодны: тявкающие в чаще лисицы, грозно топочущие росомахи и деловито хыркающие кабаны. Лесные мыши уже шуршали в траве куриными костями, норовя утащить поближе к норке.
– Пора, – поднялся Янтарь. – В таком шуме и нас никто не заметит.
Глеб вздохнул, вынул из-за платка перо и легонько подул:
– Лети. Покажи нам путь к Древу.
Упавшее в траву перо неожиданно поднялось в воздух и неторопливо полетело, кружась, как балерина в фуэте. Закряхтев, Ида поднялась, поправляя рваный подол.
– С богом, – кивнул полоз, укладывая меч и передавая парню полупустой мешок.
Это переход по лесу оказался самым трудным из всех. Глеб шипел, когда на голову сыпались шишки, а за шиворот колючие иголки. Клинок здорово мешал, долбя ножнами по спине на пару с сумой, но к этому он скоро привык, другое дело плащ, полы которого приходилось периодически выдирать из густого малинника. Парень несколько раз замысловато выругался, поскользнувшись на рассаднике бледных поганок и потеряв перо из виду.
Янтарь чувствовал себя во бору, как рыба в воде. Внимательные глаза рыскали по сторонам, отслеживая любое движение, уши напряглись в ожидании неосторожного шороха. Он слышал возню малышей в барсучьем логове, клёкот беркута в заболоченном, непроходимом месте, грызню молодых волчат в норе под корнями рухнувшей сосны – не поделили оленью кость.
«Старый лес, древний... И что-то с ним не то. Угроза будто со всех сторон сразу...»
Наконец, он учуял, двух зайцев хрустели на опушке. Оставив спутников далеко позади, чтобы не мешали шумом, полоз снова почувствовал себя собой, крадясь в высокой траве и отодвигая гибкие ветви. На мгновение добыча встрепенулась, настороженно поводя длинными ушами, и змей замер, отсчитывая удары сердца. Снова заслышав легкомысленное хрумканье, Янтарь медленно приблизился. Зайцы торопливо жевали сочную кору, сыпля крошками. Тянуть дальше нельзя – скоро обгрызут весь низ и поминай, как звали. Полоз собрался в комок и одним прыжком накрыл две пушистые тушки. Быстро свернув шеи, Янтарь поспешил к друзьям, чтобы сложить дичь в мешок.
Чаща всё больше уходила в глушь, прорастая широкими папоротниками и гигантским хвощом, превращаясь в непроходимый бурелом – тёмный, опасный, нехоженый. Пили спутники на ходу, на мгновение присасываясь к булькающей баклажке и следуя дальше за пером, которое без устали петляло между толстых стволов. Непонятно, село ли солнце, или мощные ветви окончательно загородили небо – враждебный лес сгустился вокруг плотными грязными сумерками.
Взмокшая Ида, тяжело дыша, брела из последних сил. Ноги дрожа, подгибались после бессонной ночи, а треклятый змей гнал и гнал вперёд. Мох, как заколдованный, проваливался то там, то здесь, ветки били по лицу и рвали в клочья отяжелевшие сорочку и сарафан, тенёта забивали нос, в глаза сыпалась труха. Если бы не перья в сапогах, заметно придающие сил, она бы давно упала в заросли пушистого хвоща и забылась гнетущим сном. Хуже всего, конечно, были кошмарные видения: в валежнике то и дело чудилась горбатая старуха, она ела чёрными дырами вместо глаз, жадно тянула сухие руки, которые вырастали до невероятной длины и ползли по кочкам прямо к горлу.
– Привал! – первой возопила женщина, ухватившись за мёртвый берёзовый сук, который тут же, хрустнув, обломился. – Больше не могу.
– Перо не будет ждать, – покачал головой Глеб, перекладывая тяжёлый мешок поудобнее.
– Тогда бросьте меня здесь. Я двое суток не спала!
– Своих не бросаем, – отрезал Янтарь, и, забросив её руку себе на плечо, поволок вперёд, за парнем.
Перо и впрямь не собиралось останавливаться, петляя по вздыбленным комьям мха и корявым сучьям. Чем темнее становилось, тем ярче оно горело синеватым светом, пульсирующим, как стук сердца. Чистое сияние отражалось от узловатых стволов, вселяя в души путников неподдельную надежду и озаряя дремучий лес колдовским огнём. Когда воцарилась полная мгла, над головой мрачно расхохотался филин, бурелом обратился гигантской голубоватой паутиной, совсем как в старых картинах Роу, а папоротники таинственно стали раскачиваться, будто декорации к пьесе, так что друзья почти не удивились широкой поляне, посреди которой вдруг выросла бревенчатая избушка на мощных куриных лапах. Сквозь узкие подслеповатые окошки, затянутые бычьим пузырём, пробивался неверный жёлтый свет. Перо мазнуло по коньку крыши и пропало.
– Что-то не сильно похоже на Древо, – озадаченно пробормотала Ида, вздрогнув от неожиданности: за спиной горестно всплакнул козодой.
Подойдя ближе, она молча показала на круг кольев, причудливым палисадником опоясавший бревенчатый сруб. Янтарь лишь хмуро кивнул: избу окружали девять высоченных шестов, которые венчали человеческие черепа. Глазницы жутко светились красным, но дымом и не пахло.
Внезапно стволы вокруг поляны натужно заскрипели, будто бы от сильной бури, хотя не качнулась ни одна былинка. Оглянувшись, полоз скрипнул зубами: деревья неведомо как подобрались на шаг ближе, расставив длинные сучья, как сети.
«Задавят, проклятые, и пикнуть не успеешь», – подумал змей и решил действовать.
– Избушка-избушка, повернись к нам передом, к лесу задом, – приказал он.
Страшный скрежет разорвал ночную отеть, казалось, вздрогнула земля. Ида на всякий случай прикрыла голову от предметов, готовых посыпаться из других миров. Однако, чудеса происходили в этом: сначала одна нога с треском вырвалась из почвы, сыпля травой и червями, затем вторая, затем вся изба, визжа старыми досками, развернулась к путникам крыльцом. Куриные лапы по-солдатски топнули «раз-два» и крепко встали на месте. Глебу при этом показалось, что в мире что-то сместилось, будто это не дом поворачивался, а они куда-то летели по кругу, как на карусели. Замшелая дверь протяжно заскрипела, и на пороге выросла сгорбленная старуха с горящими во тьме глазами.
– Нонче человечьего духа окрест не сыщешь, а ночь-полночь человечий дух сам ко мне явилси!
– Не гнуси, бабуся, – бодро ответил Янтарь. – Хто ж так гостей принимает? Накормила бы, напоила, в баньке попарила, а то ж какой с голодного спрос?
Ведьма заскрежетала зубами.
– На девяти шестах по человечьей голове, только три незаняты – вас дожидаются! А, ну, избушка, топчи их – будут нам мóлодцы на обед, девка на завтрак!
– Ну, бабуся, – покачал головой полоз, отступая, – сама напросилась.
Едва одна куриная лапа вырвалась из земли, змей упёр руки в боки и громко немелодично заорал:
– А, ну, избушка, попляши,
Попляши-ка от души!
Хóди хата, хóди хата,
Хóди курица хохлата!
Иде на секунду показалось, будто изба радостно встрепенулась, потягиваясь, и тут же пустилась в пляс, сотрясая землю и прыгая с одной лапы на другую. Бабка бессильно взвыла, уцепившись за притолоку – на двери её мотало, то и дело ударяя о толстую стену.
– Стой, стой, курногая! – хрипло орала ведьма.
Изба на мгновение замерла, очевидно, не зная, кому подчиниться, и полоз тут же ринулся вприсядку, повторяя незамысловатые слова. Ида от неожиданности даже захлопала, а Янтаря внезапно громко поддержал Глеб:
– Хóди хата, ходи печь,
Хóзяину негде лечь!
Сыпанув многолетней трухой с крыши, избушка с новыми силами принялась выписывать лапами кренделя, ничуть не заботясь о вопящей хозяйке. Земля гудела под мощным топотом, но лапы ни разу не заступили за жуткую изгородь. Старуха бранилась последними словами, пытаясь удержать дверь так, чтобы та не ударяла её со всего маху. Ида хлопала, змей плясал на пару со взбунтовавшимся домом, Глеб напевал. Первой не выдержала запыхавшаяся ведьма:
– Стойте, охальники! Развалите ведь избушку! Годы её не те – камаринскую отплясывать!
– А кормить-поить да в баньку сводить? – поинтересовался Янтарь.
– Будет вам банька, будет! – неохотно прогундосила бабка. – И пожрать дам, только избу мою не троньте!
– Ладно, избушка, буде плясать! Делу время ¬– потехе час, – скомандовал Янтарь, выпрямляясь в полный рост.
Куриные лапы тут же замерли, и, перемявшись с ноги на ногу, встали на место. Ведьма, охая и хватаясь за бока, опускала лестницу из тонких жердей.

От сального огарка, чадящего на древней столешнице, по стенам плясали бесноватые тени, выхватывая из сумрака лавку, стол и сундук, который оседлал Янтарь. Старуха брякнула парующим горшком и, кряхтя, пристроила ухват в угол, рядом с глиняной печью. Парень и девка опасливо косились то на неё, то на кринку с варёной олениной. Мужик, однако, глядел смело, шутка ли сказать – слова заветные сказал, да ещё и курногую на старости лет в пляс позвал! Э, нет, эти двое тоже не лыком шиты: горят, как папора в Купальскую ночь.
Ведьма сунулась было на лавку, к «горящим», но те так отпрянули, что она, пробурчав что-то невразумительное, села напротив, потеснив скалящегося змея.
– Ишьте, гости нежданные, – с явной неохотой предложила она.
Гости, обжигаясь, доставали непросоленное мясо и жадно запихивали в рот. Ида периодически облизывала жирные пальцы, поглядывая на старуху: грязная серая сорочка, старые лапти на онучах, ношеная душегрейка из волчьей шерсти, перекошенная из-за уродливого горба. На короткой шее ожерелье из медвежьих зубов, длинные сальные чёрные космы падают на смуглое морщинистое лицо. Кости гложет жадно, причмокивая, будто в последний раз, по сторонам зыркает. Глазищи чёрные, страшные, как две ямы бездонные, нос – ятаганом загнут, чуть ли под самый подбородок с жёстким волосом, руки длинные, худые да сильные.
Под низким потолком всё травы да коренья пучками, дохлые нетопыри связками, зелья да порошки туесками. По стенам значки друг за дружку вяжутся, в углу кадка притулилась, вонь – хоть святых выноси, да только откуда им здесь взяться.
– А что, бабуся, – спросил змей, отгрызая сочный мосол, – не спрашиваешь, дело пытаем, аль от дела лытаем?
– Чаво спрашивать-то? – глухо пробормотала бабка, доставая рёбрышко. – Хóдите по острому лезвию. Кажный шаг – либо в смерть али в жизь. Всё на тонком волоске повисло, и мнится мне, будто волосок энтот – вы трое.
Глеб громко икнул, Яга одарила его неласковым взглядом и бухнула на стол ковш с водой.
– Ты какой-то не такой… – задумчиво приглядывалась ведьма к парню, пока тот жадно пил.
– Я, наверно, голубой, – с готовностью отозвался тот, уписывая за обе щёки остатки мяса.
– Какой-то ты чудной… – повторила она, водя длинным носом по воздуху, словно пытаясь учуять его запах.
Переведя пытливый взгляд на Янтаря, она даже вздохнула:
– Кого ты обидел, сынок? За что тебя так прокляли?
Буравя чёрными глазами стол, полоз упорно молчал.
Тогда Яга повернулась к Иде, устало прислонившейся к стене.
– Она так и ходит за тобой, а? Хранитель ряшил не совать носа в бабьи дела, решил её мне оставить, хе-хее...
Закряхтев, ведьма встала и, засветив ещё один огарок, скрипнула толстой дверью слева. Жёлтое пламя выхватило из темноты каменку, пару лавок и треснувшую шайку.
– Иди за мной... – кивнула она Иде, – а вы сидите, не мужское это дело.
Это было не предложение, а приказ, нарушить который грозило чем-то действительно страшным. Женщина бросила тревожный взгляд на озадаченных спутников, но всё-таки нырнула следом.
В маленькой бане горько пахло полынью и мятой, из бревенчатых стен торчал мох, на полкé темнели два берёзовых голика. Потолок ощерился связками мелиссы и крапивы, с дощатого пола сильно дуло. В углу притулилась горка поленьев.
Яга пристроила свечу на полок и обернулась.
– Скидай одёжку. Всю.
Ида застенчиво стянула плащ и сарафан, вздохнув, сняла сорочку. Последними в кучу грязной одежды полетели сапоги, женщина, стыдясь больше коричневых корочек кровавого дождя, чем наготы, зябко постучала одной пяткой о другую.
– А кочи, кочи-то забыла! А ну, распускай! Колты да очелье снимай.
С трудом догадавшись, что речь идёт о волосах, серьгах и лентах, Ираида, расплела слипшиеся пряди, кольца глухо звякнули о доски. Тёмные локоны плюшевой мантильей окутали плечи. Старуха тем временем успела бросить в печь несколько поленьев, достать откуда-то из-под лавки горшок, и, что-то помешивая, бормотать:
– Ходят кόты ночь-полночь,
Хочуть кóты нам помочь...
Изредка она вынимала деревянный ковш из каменки и плескала в крынку кипятком. Баня наполнилась теплом и терпким ароматом лесных трав. Иду разморило, но едва она собралась сесть, ведьма сунула ей под нос кипящее варево:
– Пей, пей всё, не гляди, что горячее... ичяс сама увидишь…
Женщина обожгла нёбо и язык, но вырваться Яга не дала, влив горькое зелье без остатка. Она закашлялась, когда старческая рука отпустила затылок, и покачнулась от увиденного, ударившись поясницей о низкий подоконник: приземистый потолок отплясывал камаринскую, полок ходил ходуном, чёрный бабкин передник мелькал и двоился в глазах. За него-то, как за спасательный круг, Ида и схватилась, не чувствуя пола под ногами. Вдруг что-то больно вцепилось в лодыжку, женщина вскрикнула и с отвращением оторвала от себя маленькое и лохматое нечто. Взвизгнув, тварь отлетела в угол, и, блеснув оттуда крохотными глазками, набросилась снова. Жвала впились в голую ногу, Ида безуспешно пыталась отцепить существо.
– Да помоги ты, чего стоишь! – крикнула она бабке. – Что это за дрянь?!
– Крикса, видать, – глухо прогудела Яга, – вишь, кака голодна…
– Убери её! Чё ей от меня надо?
– А ты думала, как? – нависла над ней старуха. – Невинно убиенное дитя в кадку сбросила да забыла? Как бы не так! Так и будет за тобой до самой смерти таскаться да кровь вместо молока сосать, пока не отпустишь! Ласкотухи, злыдни, сварицы, вестицы, мороки, жмары, гнетке, дъны, лихоманки, ревнецы, пьяные шиши – все, кого убили, таскаются! За юбку уцепятся, да так и висят гроздьями!
Ида, побледнев, замерла. К горлу подступил тяжёлый ком, когда глаза нашли несостоявшуюся дочь. Правда, вместо розовощёкой малышки была маленькая косматая кровопийца, жадно присосавшаяся к лодыжке. Коготки, как у летучей мыши царапали кожу. Женщина не смогла оторвать взгляд от ненасытной твари, даже когда та уставилась на неё. Глазёнки не отражали ничего, кроме голода.
Иду крупно затрясло, да так, что зубы громко клацали.
– Имя! Имя ей дай! – зашамкала старуха. – Назови хоть как-нибудь!
– Аа... ня... Анюта... – удалось выговорить женщине. – Как анютины глазки...
Крикса выпучила глаза и вытащила из ранки жвала, выражая всей позой неподдельный интерес. Ида болезненно всхлипнула.
– Глдяииии... да глаз не отводиии... Грех-от твой.... Повторяй за мной, – прошептала ведьма, – да не вздумай сбиться – сожрёт.
– Котик беленький,
хвостик серенький!
Ходит котик по сенюшкам,
А Дрема его спрашивает:
– Где Анюта спит,
Где деточка лежит?
Баюшки, баю,
Баю детку мою.
Сглотнув, Ида с трудом повторила. Она заставила себя представить, что это не блестящие звериные глазёнки, а большие синие глаза, и вовсе не узкая башка, а розовая младенческая головка, покрытая тёмным пухом первых волос.
«Но жвала… эти жвала…»
– Она спит, и лежит,
На высоком столбу,
На высоком столбу,
На точеном брусу,
На серебряном крюку,
На шелковых поводах;
Шиты браны полога,
Подушечка высока.
Баюшки, баю,
Баю детку мою...
Ида нашла в себе силы даже спеть, повторяя бабкино бубнение. Вспомнилось, как когда-то тётя Марья нянчила её, мурлыкая похожую колыбельную. Слушая два голоса молодой да старый крикса в растерянности разевала жвала и жалобно попискивала.
– Вырастешь большая,
Будешь счастливой,
Будешь в золоте ходить,
Золоты кольца носить,
Золоты кольца носить,
Камку волочить,
А обносочки дарить
Мамушкам, нянюшкам!
Баюшки, баю,
Баю деточку мою.
Тварь дрёмотно поглядывала то на старуху, то на женщину из-под прикрытых век, не сомневаясь, что те тоже видят ее. Поймав на себе строгий взгляд жутких чёрных глаз, крикса ощерила клычки-жвальца, вскинула лапки с острыми когтями. Седая и страшная нахмурилась, покачала головой. Синеглазая всхлипнула.
– Нянюшкам – на ленточки,
Сенным девушкам – на поневушки,
Молодым молодкам – на кокошнички,
Красным девкам – на повойнички,
А старым старушкам – на повязочки.
Баюшки, баю,
Баю детку мою.
От подоконника донесся клекот. Ида обернулась – на краю восседала крупная птица с девичьей головкой на сизых плечах, глядя на пищащую тварь строгими синими глазами.
Старуха коротко кивнула, здороваясь с ночной гостьей, и протянула женщине из-за пазухи кривой нож:
– Отдай ей часть себя. Откупись.
Ида опешила. Голова и без того давно гудела, как трансформаторная будка, и шла кругом, а сердце билось где-то у горла. Нож троился в глазах, приказ Яги не помещался в воспалённом мозгу.
– Режь! – рявкнула бабка.
Женщина вздрогнула и торопливо полоснула по длинной пряди. Старуха выхватила пук волос и быстро связала его в куклу: голова, ручки, ножки. Затем осторожно сунула нежити:
– Крикса-варакса, вот те забавка, с нею играй, а мати своей не май....
Крикса послушно встала на задние лапки, коготком одной из передних пытаясь подцепить игрушку. Жвальца поскрёбывали друг о друга, безуспешно пробуя сложиться в робкую улыбку. Ида, заворожённая этим зрелищем, не чувствовала слёз, струящихся по щекам. Ей послышалось кошачье мурчание, будто Мэш на мгновение вернулся из небытия и снял всю тяжесть её вины. Женщина коснулась чудовища дрожащим пальцем и, не выдержав напряжения, потеряла сознание.

Мухи лезут повсюду: в рот, в нос, в глаза уши. Вместе с трупной вонью, которая просто невыносима. По щекам катятся слёзы то ли от страха и боли, то ли от удушливой вони.
«Я не буду смотреть, – шепчет он. – Не буду».
Но смотрит. Открывает глаза и видит её. Растерзанную Иду. Оставшийся синий глаз вытаращен, слепо смотрит в дощатый потолок, на месте второго багровая дыра.
– Нннет, – с усилием говорит Янтарь, не то себе, не то кошмару, и повторяет, – нннет... нне надо...
Змея тошнит в грязное сено. Он задыхается. Всё плывёт перед глазами.
Вот оно: здесь и сейчас. В эту минуту.
Озеро с немой укоризной взирает на полоза.
«Почему я каждый раз возвращаюсь сюда?» – думает он и громко кричит:
– Что тебе от меня надо? За что ты меня мучаешь?! Что я тебе сделал?
Озеро молчит. Плакальщицы-ивы уныло топят свои длинные ветви в тёмной воде. В кустах сердито гомонят чирки. На мутное солнце набегает туча, и жуткое утро теряет все краски.
– Будь ты проклято, – в сердцах бросает Янтарь. – Трижды проклято! Кого ещё я должен убить, чтобы не возвращаться к тебе больше?!
Он тяжело опускается на колени и, набрав горсти грязи, принимается швырять её в озеро. От громких шлепков разлетаются птицы, по воде идут круги и волны, на которых качаются опавшие листья ив и рябины.
– Чего ты от меня хочешь, проклятое? – как заведённый, повторяет полоз. – Возьми, возьми, всё возьми… только оставь меня! Не могу я больше, не могу!
Колышется вдруг озеро, волны пухнут, рокочут. Янтарь устало поднимает глаза и видит, как откуда-то с самой глубины вынырнуло нечто. Вода грязными илистыми ручьями стекает с её спутанных чёрных волос, под закрытыми глазами лежат глубокие тени. Русалка поднимает бледную руку и отодвигает с узкого лица гроздь водорослей, при этом видна худая грудь, вся в тине и ракушках. Запавшие чёрные глаза открываются, и низкий грудной голос спрашивает:
– Помнишь меня?
По мутной воде сердито хлещет огромный рыбий хвост, и Янтарь вспоминает. Его бросает в дрожь…
Давно… Давно… Сколько лет назад? Двадцать? Тридцать?.. Много…
Это был его первый день в человеческой личине. Полоз спустился к прохладному озеру, чтобы напиться воды. Тогда тоже занималось утро, солнце неохотно вставало из-за мрачного частокола леса. Судачили проснувшиеся синицы и красногрудые щеглы, где-то за елями застучал дятел. Ивы всё также полоскали свои длинные ветви в тёмной воде, и Янтарь уже протянул ладонь, чтобы зачерпнуть воды, как услышал женский голос. В десяти шагах от него, в корнях ольхи сидела бледная девушка с кудрявыми чёрными волосами, напевала что-то и шлёпала по воде босыми ногами в такт. В руках у неё лежал венок из одуванчиков и мать-и-мачехи, ловкие пальцы быстро сплетали стебли между собой.
– У реки, у реченьки, жила-была девица,
Девица-кудрявица, прясть-вязать умелица.
Парня черногла-азого на бережку встретила,
За белые рученьки в дом вела, приве-етила...
Тонкие пальцы опустили венок на воду, и тот, как заколдованный, медленно подплыл к Янтарю. Девушка подняла на змея полные ужаса и восхищения глаза – тёмный омут печали и желания – и тут же стыдливо опустила. И взгляд этот вражьей стрелой пронзил сердце змея насквозь. Закапала алой кровью страсть, вспыхнула поцелуями на губах Янтаря и юной швеи.
Долго гостил полоз у маленькой Купавки, долго согревал её постель холодными зимними ночами. Но то ли змеиная, то ли мужская природа такова, что не смог Янтарь усидеть на одном месте и однажды исчез, как в воду канул. Ушёл поутру – путешествовать по иным краям, а вышло так, что пришлось и по иным мирам. Долго ли коротко ли скитался Янтарь в чужих землях, довелось вернуться ему на то же самое озеро. И будто бы не изменилось ничего: ивы над самой водой склонились, синицы звонко щебечут, кричат: «Весна! Весна!», по берегу медовыми каплями одуванчики да мать-и-мачеха зацвели. И песня, всё та же песня слышится:
– У реки, у реченьки, жила-была девица,
Девица-кудрявица, прясть-вязать умелица.
Парня черногла-азого на бережку встретила,
За белые рученьки в дом вела, приве-етила...
Сердце полоза всё чаще и сильнее стучит. Он густые кусты орешника раздвинул и видит: сидит в корнях ракитовых девица – глаз не отвести: очи, как агаты, так и горят, щёчки розовые, как утренняя заря. Косы по груди чёрными змеями струятся, пальцы ловко венок плетут, уста знакомую песню выпевают. И плывёт венок, как заколдованный, к тому берегу, где Янтарь стоит. И глаза свои тёмные девица поднимает, краснеет, улыбается.
«Узнала!» – думает змей.
И в ответ улыбается:
– Стосковался я по тебе. Дай к сердцу тебя прижать, поцелуями отогреть.
Холодна вода в озере, да недолго плыть до другого берега. Вот и рядом уже черноокая, на поцелуи робко отвечает, будто в первый раз. И вдруг всхлип чей-то за спиной, горький вздох....
Обернулся Янтарь и обомлел: Купава чуть выше, в ольшанике стоит. Лицо белое, в волосах сединка, постарела лицом, из темных глаз слёзы горькие катятся.
– Как же так... неужели... столько лет прошло?.. кто же тогда ты, девица? – смотрит полоз, ничего не понимая.
Подходит всё ближе Купава:
– Как же руки твои проклятые дочь родимую, как жену, ласкали! Как же уста твои богомерзкие дочь родимую, как жену, целовали! Как ты, меня навеки покинувший, свою же дочь соблазнил?.. А я тебя больше жизни любила, всё ждала на берегу – не объявишься ли... Посмотри-ка, и ведь не постарел ни на год – всё такой же...
Видит она, как бледнеет лицо Янтаря. Как дочь вскрикивает и в ужасе хватается за голову. Как безумными глазами смотрит змей то на жену, то на дочь, и чернеет, как удавленник.
«Чтож я наделал-то, что же я наделал!»
– Видит бог, не того я хотел… Её за тебя принял – уж больно похожа, та же краса, те же глаза бездонные, тот же голос любимый… Прости меня, Купавушка, не по злому я умыслу...
А Купава уже исподлобья смотрит и дрожащими губами зло чеканит:
– Проклинаю тебя страшным словом во имя Матери-богини, великой хранительницы женского начала во всех мирах Светлого Древа! Всякая женщина, что полюбит тебя – умрёт! Всякая женщина, что полюбишь ты – умрёт! Умрёт от твоей руки, а ты будешь зреть лишь то, что останется! И будешь каждый раз возвращаться сюда, чтобы вспомнить то, что натворил, да только не сможешь... и не снять никому этого проклятия до самой твоей смерти! Не мил мне больше белый свет...
Сказала и в озеро прыгнула, в самое глубокое место, туда, где только сомы с лещами и бродили.
– Мама-матушка! Забери меня с собой! Куда же я без тебя – горькая-горемычная! Прости меня, матушка! – дочка заплакала и Купаве вслед бросилась – камнем на дно пошла.
Янтарь от горя в беспамятстве упал. А когда очнулся, уж и не помнил ничего. И побрёл прόклятый по мирам…

Сообщение отредактировал Rianna - 10-06-2009, 9:49

Много дорог мы прошли вместе с героями, как это ни печально, пора с ними прощаться.

Глава 17.
Ночь на Ивана Купала.

Кукушка поёт,
В дорогу зовёт.
Кукушка, не пой,
Есть в смерти покой.
Кукушка,
Ты душу мне не рань,
Меня ждёт
Предвечный тихий рай...

Necrostellar, «Кукушка в роще» (на линии Маннергейма)

Полоз проснулся от сильной боли во всём теле. Горло саднило от хрипа, перед глазами плыла красная пелена, плечи и лодыжки давили сыромятные ремни. Он помнил, что уснул на лавке, не дождавшись возвращения Иды, а Глеб, кажется, прикорнул на широком сундуке, свесив ноги. Сейчас, когда змей с рёвом пытался разорвать путы, под лопатками скрипели половицы.
– Вишь, как мает, – проскрипела над головой бабка. – Добро, связать успели, а так глядишь и не досчитались бы кого.
– Что с ним? – тревожно спросил парень с другой стороны. – Не ты ли чего в мясо сыпанула?
– Проклят он, – пробасила старуха, зевая, – от и бесится. Почто-за что – не знаю, не ведаю. Великая Мать не дозволяет ни узнать, ни порчу снять. Тольки как помрёть освободиться. Крепко, видать, кого-то обидел...
Опустившись на колени, Глеб сосредоточенно водил перьями перед перекошенным злобой лицом друга. Пламя дёрнулось на утлом фитиле огарка, разбросав по исписанным стенам причудливые тени. Замысловатые пассы парня совсем не помогали: Янтарь вертелся, как угорь на сковороде, шипел и плевался, демонстрируя длинные острые зубы. Красные глаза выкатывались из орбит, когти угрожающе скребли по доскам.
– Почему тогда он только сейчас чудищем стал?
– На дворе-от ночь ишшо – само время для злодейства!
– Да он с нами... издалека идёт! И ни разу такого не было!
– Знать, русалка порчу сделала, раз она в полную силу входит. Ноне ночь на Ивана Купала будет.
– Помоги, – Глеб поднял на Ягу большие глаза. – Помоги, бабуся, сделай милость.
Ведьма недобро зыркнула и глухо забормотала:
– Говорят тебе – сама Великая Мать виру наложила! Всё бы вам, мужикам, паскудничать, а как ответ держать, так и лапти врозь! Вишь, напакостил, расплачиваетси! Одно скажу: переждать надоть. До первого луча солнца, не ране он угомонится. Да и ежели хошь нощь с прόклятым пересидети – заснуть ему не давай. Как заснёт – лютым зверем станет да порвёт на клочки.
Парень бессильно уронил голову на колени. Полоз даже не рвался к мечу, прислонённому к бревенчатой стене, в обезумевших глазах скопилась лютая ненависть и неистовое желание перегрызть глотку. Из хрипящего рта шла пена, с перевязанной руки на половицы сочилась кровь.
– Да глядии, – погрозила узловатым пальцем Яга, – девке-то не сказывай. Любит она его, обормота.
Глеб судорожно вздохнул, пытаясь приподнять голову друга так, чтобы в гортань не запал язык или, чего доброго, он не захлебнулся слюной. Янтаря выворачивало наизнанку, как свежевыстиранное бельё, смуглое лицо потемнело от прилившей крови.
– Скоро рассвет, бабуся?
– Али сам не видишь? – потягиваясь, пробубнила старуха, и влезла на печь. – Измаяли вы меня, непутёвыя...
Огонёк встрепенулся напоследок и угас, потонув в слое сала. Изба погрузилась в кромешную тьму. Янтарь замычал громче, щёлкая острыми зубами. Глеб чертыхнулся, схватив горячий огарок. Сквозь мутный бычий пузырь медленно просеивались крупицы света. Полоз задышал тяжело и часто, когда первый луч упал на потное лицо. Парень обернулся, с облегчением видя, как жестокие корчи отступают, оставляя после себя измученное человеческое тело.

Ида проснулась от холода: млеющее тепло ушло вместе с прогоревшими дровами и остывшей каменкой. В тёмной бане приятно пахло берёзой и горьковатой мятой. Старуха заботливо уложила женщину на лавку, сунув под голову платок и накрыв плащом. В душе не осталось никакого осадка, лишь терпкая грусть неизбежного прощания с криксой, обретшей покой.
«Нет. Не криксой. Анютой».
Печаль попыталась рвануться к горлу, но не прошла: все грехи отпущены и души свободны. Женщина только сейчас поняла, как не хватало этого умиротворения. Взглянув в глазёнки криксы, она будто увидела себя изнутри: измученную болью, которая таилась на дне. Простить себя оказалось нелегко, но она смогла, ощутив себя свободной и сильной.
Растерев затёкшие конечности, женщина набросила сорочку и принялась складывать в печь дрова. Шагнув в избу, она задержала взгляд на Глебе, крепко задумавшемся за столом, и на взлохмаченном Янтаре с совершенно пустыми глазами.
– Вы, что, – удивилась она, – совсем не ложились?
Мужчины обернулись, но так ничего и не ответили.
– Как хотите, – она пожала плечами и взяла со стола свечу, которую удалось-таки зажечь парню. – Давайте одежду. Пока полощу, как раз помоетесь.
Выудив из сундука чьё-то ношеное тряпьё, вручила его друзьям и затопила баню. Каменка нагрелась на удивление быстро, и, натянув чьё-то безразмерное платье, женщина замочила бельё в шайке и кадке, обнаруженной за печью. Пока бабка раскатисто храпела на всю избу так, что содрогались стены, Янтарь с Глебом вовсю парились свежими вениками, содранными с потолка. Ида зашла позже, когда жар немного спал, не обжигая лёгкие. Сполоснув пол, усыпанный листьями, она смыла все следы кровавого дождя и прополоскала одежду.
Осмотрев бедро парня, женщина пришла к выводу, что порез затянется, оставив лишь узкий шрам, как неприятное напоминание. Кисть полоза же внушала неподдельную тревогу: она опухла и болела, змей старался по возможности не задевать обрубок. Пришлось, как следует промыть рану и начисто забинтовать лоскутом рубахи из сундука.
Впрочем, Янтарь не унывал, отшучиваясь:
– До главного пальца скотам не добраться.
Ида погрозила пальцем:
– За такие шутки в зубах бывают промежутки.
Вместе с Глебом они вытащили кадку с бельём во двор. Черепа с кольев пришлось сбросить, чтобы развесить мокрые плащи, штаны и рубахи. Днём, когда солнце простреливало тёплыми лучами всю поляну, мёртвые головы не светили глазницами и не казались такими жуткими, как ночью. Полоз тем временем растопил печь и освежевал зайцев. Натерев дичь травами, выбранными из пучков на потолке по запаху, змей сложил тушки в горшок и сунул в устье.
Скоро избу наполнил аромат запеченного мяса. Он-то и разбудил Ягу: на припекающее тепло она почему-то не реагировала. Бабка раздирающе зевнула, потянулась, и села на краю наблюдать за Идой, которая мела голиком пыльные половицы.
– Чаво, касатики, – почесалась старуха, – гляжу, без меня управились.
– А нет ли у тебя, бабуся, чего к мясу? – поинтересовался Янтарь.
Он значительно оживился по сравнению с утром: привычно зубоскалил, приняв беззаботный вид.
– К мяасу... – задумчиво протянула ведьма, ковыряя в кривом носу. – Разве что жабьих лапок да толчёных летучих мышей...
– Фу! – скривилась Ида.
Она поставила веник в угол, перевернув метлой вверх, и хлопнула дверью. Через полчаса женщина вернулась с туеском спелой земляники и горкой белых грибов. Пока Ида заплетала в косу ленты и надевала очелье, Янтарь споро покрошил подберёзовики в жаркое и долил воды.
Яга шустро спустилась по приступку и вытащила из-за кадки у порога пыльный кувшин, гордо брякнув его на стол:
– Оть. Пировать, так пировать.
Ида вынула ароматный горшок, Глеб тем временем расставил оловянные стаканы. Старуха потёрла узловатые руки и достала с шестка литровую деревянную кружку, щедро плеснув сначала себе, а потом уж гостям. Наконец, все расселись и принялись за вкусную зайчатину. Ароматы не обманули – сочное мясо с грибами было просто восхитительным.
– Ну, за встречу, – провозгласил Янтарь, на мгновение прервав трапезу, и опрокинул тару.
Глеб засмеялся и последовал его примеру. Ида глотнула и закашлялась: содержимое оказалось немилосердно кислым сидром, крепким, но вкусным. Яга на диво сноровисто разгрызала кости и опустошала свою ведёрную кружку, а когда рыгала, отирая рукавом рот, казалось, вся изба сотрясается, а с крыши сыплется труха. Скоро кувшин и горшок опустели, парень и женщина сыто откинулись на стену, Янтарь и ведьма, блаженно щурясь, навалились на стол. Некоторое время все молчали, слушая, как за окном назойливо звенит муха.
– А откуль, касатики, кладенцы у вас таки расписныя? – икнув, Яга подперла морщинистую щёку. – Небось, кащеевы?
Ида вздрогнула, вопрос Яги махом вышиб из головы весь хмель. Полоз бросил мимолётный взгляд на мечи и коротко кивнул.
– Дело, бабусь, пытаем, дело. К тебе Хранитель направил, ты уж путь-дорожку нам укажи.
– А куды вам надоть, касатики? – зевнула бабка.
– Дерево мы ищем… – обронила Ида. – Высокое-превысокое, в тучи уходит. И сидит на этом дереве… высоко, на самой макушке кто-то…
– Сядит… соколик... – эхом отозвалась Баба Яга, моментально протрезвев и уронив тяжёлый взгляд в пол. – Коли не убоитеся нешистой силы, высидишь в заветном кругу всю нощь на Ивана Купала, откроется поутру поляна вошебная. Там и найдёте ход тайный к Свяшшенному Древу...
– А где круг этот заветный? – заинтересовался Глеб.
– Да там, – ведьма махнула рукой в сторону окна, – за лесом. К нощи дойти можно, коли ичяс выйти. Посерёдке Латырь-камень торчит, по краю бярёзки крявыя, ветром погнутыя.
– Грхм, – сказал Янтарь. – Ну, что, бабуся, спасибо тебе за тёплый угол да угощение. А нам и честь пора знать.
Не дослушав, Ида поплелась во двор. Одежда не успела просохнуть полностью, зато пропала багровая корка и вонь, от ткани теперь душисто пахло мелиссой. Стесняясь Яги, женщина переоделась в бане, с удовольствием вдохнув терпкий запах сорочки и сарафана. Как обычно рассовала кинжалы за голенища, к перьям.
Пустив мужчин в благоуханно остывающую парилку облачаться в чистое, она всё-таки крепко обняла старуху, прошептав на ухо:
– Спасибо.
Бабка недовольно вырвалась, забурчав что-то неразборчивое, сгребла со стола кости и сыпанула ей в рукав. Ида ойкнула и хотела выскользнуть, но Яга щедро плеснула остатками сидра во второй рукав.
– Ты что? – возмутилась женщина. – Я же только что постирала!
Она дёргала ткань сорочки, но ведьма не отпускала, шаря жуткими глазищами по лицу гостьи.
– Что тебе китоврас сказал?
– Кто?
– Нечистый говорил о последнем танце?
– Откуда ты знаешь?
– Прольётся кровь, – неожиданно чётким и звонким голосом предрекла Яга, – и уйдёт в землю. И там, где она прольётся, взойдут виноградные гроздья. Смерть родит жизнь.
Ида ошарашено уставилась на старуху. Дверь бани скрипнула, на пороге появились мужчины. Бабка подслеповато прикрыла глаза, с невероятной усталостью отпустив рукава сорочки.
Янтарь набросил на плечи кожаную перевязь и шерстяную накидку с оборванным краем, пропавшим в аду. Глеб повязал платок, заткнув пару перьев, и пристроил меч в ножны.
Протянув Иде плащ, он накинул свой и подмигнул:
– Спасибо этому дому. Пойдём к другому.
Старуха провожала их пристальным взглядом, пока они спускались по лестнице, пока махали на прощание и оглядывались, шагая в направлении, указанном ведьмой. Едва гости скрылись из виду, Яга хлопнула дверью и приказала избушке убираться отсюда подобру-поздорову.

Продолжение пишется.

Сообщение отредактировал Rianna - 11-06-2009, 16:08

Честно скажу, хоть и наглею - без Ваших комментариев писать очень сложно. Если бы хоть кто-нибудь из читающих написал пару строк - дело бы продвинулось гораздо быстрее и легче. Тяжело держать в голове все мотивации героев и вести их дальше, даже несмотря на то, что мне помогает кто-то свыше, подсказывая нужное направление...

Конец 17 главы. Написано с трудом, истериками и страшным нытьём...

День постепенно клонился к вечеру. Солнце безуспешно пыталось скатиться за горизонт, то и дело путаясь в плотной сети из ветвей. Где-то очень далеко, за спиной, дятел запоздало выдавал торопливую дробь, выколачивая сонных жуков, в траве по своим делам сновали мыши.
Лесной жаворонок распевал «Юли-юли-юль-юль-юль!», а друзья слышали совсем другое:
– Хорошо сидеть на ветке,
Да в гнезде тоскуют детки!
Деток надобно кормить
И в гнездо жуков носить!
Глеб засмеялся, юла вспорхнул, качнув веткой.
– Знаете, чего бы я сейчас хотел больше всего? Хлеба нормального, чтобы мягкий-мягкий внутри, а снаружи ещё горячий, с хрустящей корочкой… Или картошечки в мундире, свежей, только из грядки, чтобы пальцы обжигала, когда в соль макаешь! Ммм! Объедение.
– Кстати, нам бы пару птичек на ужин, а то и на завтрак, – заметила Ида, кивая в сторону змея.
Хмурый Янтарь впервые за день улыбнулся краешком губ, поняв намёк и негромко хмыкнув. Отросшая щетина состарила его лет на десять, плечи сгорбились после утреннего припадка, морщины на лбу проступили резче. Полоз остановился, глубоко вдохнул, расправил грудь и сделал друзьям знак, чтобы те не шумели. Втянув ноздрями вечерний воздух, он перевёл взгляд на густой малинник слева и медленно скрылся в нём.
Ида с Глебом переглянулись.
– Без него мы б давно померли, – заметила женщина. – Бледный он какой-то последнее время. Приболел, что ли?
Парень кивнул, не зная, что ответить, и решил перевести разговор на другую тему:
– Как считаешь, там тот самый Алатырь? Мы вернулись к началу?
– Да кто его знает, – пожала плечами Ида, – может, эти камни всюду понатыканы, где есть Граница.
Совсем рядом раздалось ауканье:
– Ух-ху! Ух-ху-у!
– Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось? – спросил Глеб.
Кукушка тут же умолкла.
– Чёрт с тобой. Я собираюсь жить вечно, – благодушно отозвался парень.
Ида улыбнулась оптимизму друга.
«Держится. Не унывает и не ноет, не смотря ни на что. Настоящий мужчина, кем бы он там ни был».
Глеб тоже заметно оброс, щеки и шея потемнели от щетины, чёрные волосы опустились на уши и лоб, ещё немного и достанут до плеч. Парень вырос и подтянулся, смотрел смелее и чаще улыбался, что не могло не радовать.
Ида усмехнулась. Рукав, залитый сидром, высох, кости куда-то пропали (женщина решила, что попросту высыпались).
– Смотри-ка, здесь малина уже созрела. Ранняя, наверное, – заметила она, привычно обирая колючие кусты и складывая розовые ягоды в туесок.
Вдруг заросли зашуршали и оттуда, весь в листьях и трухе, вывалился Янтарь. Ида взвизгнула от неожиданности и выронила короб, просыпав малину, когда полоз сунул ей под нос две птичьи тушки.
– Ты меня так убьёшь когда-нибудь! – рассердилась Ида, собирая ягоды обратно, но вдруг осеклась, заметив неподдельный страх в глазах змея.
Поляну нашли сразу – широкую проплешину диаметром десять метров пропустить было бы сложно. Берёзки вперемежку с густым малинником ощетинились уродливо изогнутыми ветвями, будто пальцы в небе Нижнего мира. Круг горелой земли чернел опасной ямой, путники с опаской вступили внутрь. Едва подошвы коснулись почвы, центр задрожал, выкручивая наверх плоский белый валун с жёлтыми вкраплениями. Когда камень встал твёрдо, друзья медленно обошли его. Ида смела ладонью грязь, открывая полустёртую надпись.
– Всё имеет своё начало, всё имеет свой конец. Весело… Вот он, значит, какой, краеугольный камень, пуп земли.
– Не нравится мне про конец, – покачал головой Глеб.
– Хватит баклуши бить, солнце садится, – оборвал Янтарь. – Кто-то есть хотел, или я оглох на оба уха?
Темнота и впрямь сгущалась всё быстрее. Светило спрятало последние лучи, затянув небо сиреневым пологом, дневные птицы стихли. Костёр развели прямо у Священного камня. Ида старательно ощипывала тетёрку, бросая перья в огонь. В кругу звуки отчего-то искажались, становясь то громче, то тише: козодой хохотал голодной гиеной, филин отзывался далёким эхом.
Женщина нарезала дичь и насадила на толстые ветки, поджаривая на огне. Глеб приволок гору сучьев и, утирая пот со лба, бросил рядом.
– Сейчас ещё схожу. На всю ночь много понадобится. Нельзя нам сегодня спать, – как бы невзначай обронил он, косясь на Янтаря.
Тот понимающе опустил глаза и отвернулся, сосредоточенно обрубая сухие деревца под факелы. Бросив двадцатый по счёту в кучу, он собрал острые сучья в пучок, привязав его под подбородком.
Поймав вопросительный взгляд Иды, пожал плечами:
– Так я не усну.
– Зачем так себя истязать?
– Чтобы ты жила. Снимай мясо.
Друзья сели ужинать, чтобы подкрепиться перед тяжёлой ночью. Когда они передавали фляжку по кругу, на небе, густо налившемся фиолетовым, холодно высыпали первые звёзды. В ветвях, куполом закрывших поляну, завизжали крупные нетопыри, захлопали кожистыми крыльями. Едва лунный свет коснулся поверхности камня, кромка круга вспыхнула синим и угасла.
– Полночь, – прошептал Глеб.
Со всех сторон зашумело, заскрипели сстарые сучья, корни берёз протяжно заныли, оживая. Янтарь рассыпал по периметру факелы, вынул ножи и меч. Парень последовал его примеру, протянув фляжку женщине. Ида сунула её в мешок, затянув потуже, и поморщилась: ветер принёс гнилостную вонь и тяжёлое отчаяние. Круг обступили чёрные фигуры – трава увядала под сапогами из человеческой кожи, свистящий шёпот снова и снова обрекал кого-то на смерть.
– Это они, опять они, – простонала Ида, – никуда от них не денешься…
– П-падаль, – сплюнул Глеб.
– Так, – скомандовал Янтарь, – надо простоять надо досветла. Что бы ни случилось, стоим спиной друг к другу. Не паниковать. В круг никого не пускать. Бейте, жгите. До рассвета мы должны выстоять, во что бы то ни стало.
– Я сссъем тебя, голубок, – просвистел неприятно знакомый голос, и друзья увидели отблески костра на лысине хапура, затаившегося среди веток.
Кусты малины зашевелились, как живые: из них полезли скользкие упыри, узкие морды, вытянутые, как у муравьедов, с длинными языками, требовательно шарящими в поиске жертвы. Едва Янтарь запалил два факела, как огромная змея, повисла над поляной, разинув пасть, и оттуда показалось белое лицо покойного Егора Лопатина с вытаращенными глазами. Ида пронзительно взвизгнула, выхватив из сапога кинжал. Полоз швырнул пылающим поленцем вверх, и ночной лес сотряс оглушительный вопль. Судорожно подёргиваясь, чудовище уползло в чащу, оставив сладковатую вонь горелого мяса. Янтарь всучил женщине факел, пытаясь затеплить упавший – на дерево налипла кожа, пламя неохотно бралось за неё.
Нежить продолжала наступать: по земле влажно захлюпали перепончатые лапы, заскребли чьи-то острые когти и сучья, однако, хапуры оставались вне круга, будто что-то удерживало их.
Глеб поджёг суковатую палку и начертил ею крест перед мохнатыми мордами и оскалившимися лицами:
– Ар-рах Кетер!
Те оскорблено взвыли, отступив перед мощным заклинанием, и скрылись, громко хрустя кустами. Спустя некоторое время багряные вернулись, просунув головы между веток и пристально наблюдая за жертвами.
– Ты хоть на каком языке ругаешься? – удивился полоз.
– Сам не знаю, – пожал плечами парень, – перья подсказывают. Зато помогает.
Он не чувствовал никакой усталости, как в другие разы, когда пользовался этой мощью – Древо совсем рядом, и своих сил отдавать здесь не нужно.
Луна зашла за тучи, погрузив поляну в непроглядную тьму с несколькими маячками: костром и тремя факелами. Деревья зашумели со всех сторон, грянул демонический хохот. Брякнув мётлами, на поляну, спрыгнули три голые ведьмы одна другой страшнее – глаза красные, будто раскалённые угли, клыки нависли над нижней губой, на грязных телах пролежни, мох. Нетерпеливо облизнувшись, они набросились на людей. Ида ахнула, инстинктивно ткнув факелом в лицо одной; та завизжала, схватившись за горящие волосы, и унеслась во мрак. Янтарь выхватил меч и широко рубанул вторую, разрезав от ключицы до пояса. Глеб развернулся и со всей силы саданул третью тяжёлой палкой в висок. Охнув, ведьма тяжело рухнула навзничь.
Взяв мёртвое тело за ноги и за руки, Ида с парнем раскачали его и выбросили за пределы круга. Труп на лету подхватила чья-то широкая тень и унеслась вместе с ним в бездонное небо. Вторую ведьму за ногу зацепила когтистая лапа и уволокла в купальскую ночь, смачно причмокивая.
– Вот это сервис, – обронил Глеб и осёкся.
К костру полезли синюшные покойники – земля вперемежку с дождевыми червями осыпалась с жёлтых костей, проступающих сквозь истлевшую плоть. Огонь их не брал, поэтому Янтарю пришлось орудовать мечом. Брезгливо морщась, Ида отбросила носком сапога копошащиеся куски на край круга. Из малинника на неё зашипело многоглазое нечто, протянув пучки крючковатых щупалец. Этим оно явственно напомнило Ковалёву, и женщина с готовностью ожгла тварь факелом. От истеричного верещания заложило уши, Ида с облегчением перекрестилась, поняв по звуку, что оно удаляется.
За поляной разнёсся яростный рык, верхушки берёз опасливо пригнулись. Пламя растрепалось, будто желая взлететь, женщина пала на колени и спешно загородила костёр. Обложив угли ветками, она набрала в грудь побольше воздуха и раздула затухающий огонь. Алые языки победно взревели, поднимаясь к небу и пожирая трескучую хвою. Глеб швырнул в костёр обгоревшую палку, и поджёг сразу два факела. Рогатые волки прыгнули из темноты неожиданно, но Янтарь успел встретить их точными ударами меча: один лишился лапы, второй заскулил по-собачьи, едва клинок сломал зубастую челюсть. Обиженно постанывая, волкодлаки заковыляли в чащу.
Но, ни смотря ни на что, заветный круг продолжали атаковать с завидным постоянством: красноротые вурдалаки щёлкали острыми зубами, лешие трясли гадкими чешуйчатыми рылами, страхолюдные мавки тянули когтистые руки, но. Весь лес ожил, норовя одолеть путников: тьма стонала от избытка крыльев в густом воздухе, клацанья жвал и челюстей между кривых стволов. Казалось, во всех мирах остался лишь один островок жизни – золотой круг света, в котором сражались трое упрямцев, и одна из самых коротких ночей в году тянулась невероятно медленно.
Ида быстро устала. От непрерывных взмахов руки превратились в неповоротливые колоды, спина предательски ныла, но она не забывала поддерживать огонь – он давал возможность разглядеть врага, да и нежить страшилась его. Хвороста оставалось всё меньше, женщина растягивала последнюю горку, как голодный еду.
Пламя костра осветило тёмные фигуры хапуров между деревьев, убийцы стояли поодаль и терпеливо ждали.
«Стервятники», – с холодной ненавистью подумала Ида.
Глеб чертил факелами причудливые знаки, рассекая непроглядную тьму рыжим пламенем и выкрикивая непонятные заклинания.
– Эй-лах Ацилут! Кам-млаенн!
Перья, заткнутые за повязку, яростно полыхали, придавая владельцу вид рогатого полубога. В какой бы части круга парень не появился, нежить шарахалась и пятилась вглубь, испуганно подвывая. Он чуял, как тело распирает сила – животворные токи бежали по венам, а перед глазами стояло оно, Великое Древо, протянувшее свои ветви далеко-далеко, всё ещё сильное и могучее.
Небо на горизонте начало медленно менять цвет: чернильную муть разбавляли лиловые кляксы. Заметив это, хапуры сгрудились вокруг поляны и достали ятаганы. Первые три свистнули с разных сторон за спиной Иды, но Янтарь ловко отбил их в прыжке. Затем последовал целый град, отразить который, казалось, не под силу никому, однако, полоз чудом успевал сбивать смертоносные снаряды на лету. Перо за поясом горело синим, как раскалённая дага, но даже с его помощью змей не смог бы держаться вечно: скоро по вискам струился пот, а повязка на кисти потемнела от крови.
Подобрав ятаган, Ида торопливо отсекала толстые стебли плюща, который вдруг пополз по земле со всех сторон, норовя обвиться вокруг сапог и утянуть в лес. Обрубки гадко шевелились, но всё же тащились обратно в кусты.
Глеб видел летящий хопеш, блики на острие которого сверкали холодной смертью. Парень понял: секунду спустя, он отсечёт Иде голову, и она гулко ударится о землю. Не думая, он бросил факелы, выхватил меч и прыгнул, но не рассчитал траекторию. Широкий серп миновал клинок и с силой вонзился в живот.
– Глееб! – заорал Янтарь.
Боль располовинила тело, Глеб упал на спину, выронив оружие и тяжело дыша: даже кричать было больно.
– Эй, голубок! – радостно проорал Плешивый. – Славно я проткнул тебя, а?!
Ида в ужасе упала на колени, не зная чем помочь, и не веря в происходящее. Из страшной раны лезли сизые кишки, глаза друга широко раскрылись, пальцы вцепились в деревянную рукоять. Женщина сжала полированный эфес, и что было сил дёрнула на себя. Обезумевший крик разорвал заколдованную ночь, и в ответ ему полетел злорадный смех с обратной стороны круга. Надпоров ятаганом плащ, Ида зубами рванула неподдающуюся ткань, и, оторвав клок, приложила к разрезанному животу. Глеб застонал. По щекам катились слёзы, но ему было всё равно: страшная боль пожирала внутренности.
– Живой? – крикнул Янтарь, успевая отразить хопеши сразу с двух сторон.
– Вроде да, но дело плохо! – с трудом ответила женщина, казалось, горло забило толчёным стеклом.
Парень заорал: боль набросилась сильными жадными спазмами.
– Глеб… Глеб, держись! Нам бы ночь переждать, там и Древо и Бог… Только держись! – торопливо бормотала Ида, переворачивая промокшую тряпку. – Скоро утро…
Небо действительно светлело, но до первых лучей ещё было катастрофически долго. Полоз взревел, из последних сил отражая острые хопеши.
– Держись, держись… Что? – Ида наклонилась ниже, к губам, перекошенным страданием.
– Теперь не страшно... – прошептал Глеб, кривясь от боли. Он хотел улыбнуться, но не выходило. – Люди... не отвернутся... руку пожмут... вы – друзья, настоящие...
– Ты не умрёшь, – голос её дрожал, на белое лицо друга падали горячие слёзы. – Не умрёшь, ясно? Не умрёшь! Не умрёшь!
– Скажи ма… тери... – из последних сил прошептал он, – пе... рья…
Слова оборвались тихим хрипом, тело бессильно обмякло, черноволосая голова упала набок. Рот приоткрылся, в остекленевших глазах цвета крепкого чая отразились блики первых солнечных лучей.
– Не надо, не надо, не умирай! – сдавленно молила Ида, прижимая холодную ладонь Глеба к сердцу. – Ты же должен жить вечно!
И в этот момент взошло солнце – ярко, запоздало и жестоко. Рассвет радостно целовал сонные листья вокруг истерзанной поляны, окрест клубился густой белый пар. Женщине же почудилось, будто на весь мир обрушилась кромешная тьма. Глеб лежал неподвижно, одинокий, как в жизни, так и в смерти, отросшая чёрная прядь траурной лентой застыла на бледной щеке. Луч скользнул в приоткрытый рот, и Ида ощутила, как теряет контроль.
– Ненавижу! – кровожадно взвыла она.
Такое случалось крайне редко, когда скопившиеся неприятности, переливались за край и били фонтаном. Дикая ярость залила с головы до ног. Разум ещё пытался пробиться, безуспешно заявляя о себе, но было слишком поздно: перед глазами упала красная пелена, а мышцы пульсировали от неистового желания рвать и терзать.
– Убью! Убью вас всех!!
Она подхватила два хопеша и ринулась кромсать нечисть, трусливо отступающую перед властью непреклонного утра. Ида не видела, как прозрачный воздух вздрогнул, будто хрустальный шатёр, задетый ветром, зато это заметил Янтарь.
– Ида, стой!
Но та не слышала – размахивая перед хапурами ятаганами, она безуспешно отыскивала взглядом Плешивого. Некоторых из них Иде удалось достать – они шипели, прижимая к ранам пальцы, но на их место вставали новые, со свежими силами и ухмылкой на бессердечных лицах. Их становилось всё больше, кусты покорно трещали, подпуская убийц ближе. Янтарь за шиворот втащил женщину в круг, несмотря на яростное сопротивление. Она упала на спину, бросила ненавидящий взгляд на поляну и замерла.
– Глеб... Глеб! Где Глеб?
Полоз обвёл глазами круг, побледнел, и внезапно крепко прижал её к себе. Хапуры по-хозяйски скалясь, ступили в круг. Воздух дёрнулся ещё, на этот раз сильнее, смазав все предметы и тут же вернув обратно.
– Пусти! – орала разъярённая женщина. – Ты видел его!
Иде удалось вывернуться, но змей сжал её руку, горько прошептав:
– Не надо... Не смотри!
Она всё-таки обернулась и ахнула, не веря собственным глазам: на краю круга сидел Лысый, по его подбородку текли ручьи неостывшей ещё крови. Он отрывал острыми зубами куски от мёртвого Глеба и, не жуя, глотал.
– Не смей, ублюдок! Не смей!! Слышишь?! – завопила женщина.
Воздух содрогнулся в третий раз, унеся крик Иды, полный боли и отчаяния, по кругу пошли белые волны, всё ускоряясь и ускоряясь, будто стены мощного вихря. Лица хапуров слились в одну безобразную маску, которая никак не хотела таять, но всё же лопнула под напором урагана. Ветер стих и замер, окутав старый лес призрачным туманом – стволы золотились в волшебной дымке, высоченная, по пояс, плакун-трава неслышно покачивалась. Гигантские корни усыпали медно-авантюриновые арабески опавших листьев. Между деревьями вилась узкая тропка, усыпанная рыжей хвоёй и сломанными ветвями. Где-то далеко, на опушке, зазвенела синица, словно колокол в храме на праздник.
Ида упала на колени и горько зарыдала.
Янтарь опустил меч на траву и обнял любимую, прижимая к груди:
– Ему больше не больно...
– Я не сдержа-ала... не сдержала обещание, понимаешь?! – кричала женщина. – Я клялась, что не позво-лю им убить его! Я клялась! А теперь он мёртвый! И эта лысая тварь сожрала его!.. Ааа!..


Ну, вот... наверное, это последнее, что я выкладываю в тему во избежание неприятных инцидентов. Отпишитесь все, кому интересны 3 последние главы, чтобы я их отправила в личку. Простите за финал этой главы - таков сюжет, такова судьба... Я плакала, когда писала. Мне его очень жаль, потому что Глеб - это я. Так же как Ида, Янтарь и Хранитель. Человек смертен, и смертен он совершенно внезапно...

Сообщение отредактировал Rianna - 18-06-2009, 15:32

Здравствуйте.
Понимаю бестактность своего поведения.
Едва зайдя на форум втискиваться в общение давно знакомых людей.
Прошу извинить. В том числе и за Офф топ.
Итак. Если позволите, пару слов по существу.
Уважаемая Rianna.
Не в качестве критики. Критиковать имеет, право по меньшей мере авторитет, либо уважаемый человек. Скажем так, точка зрения рядового читателя.
Честно скажу, прочитать много не успел. Но по прочитанному.

Начало и впрямь показалось чуть суховатым и описательным.
Оговорюсь, то, что произведение привлекло внимание, априори говорит о его достойном уровне. (Хотя, что я говорю, победа в Таком конкурсе, для тех кто понимает, дорогого стоит.)
Начало можно поправить. Хотя бы вот как Веллер советовал, (кстати на Форуме как раз и выловил его цитату). Возможно и впрямь снять первый абзац и начать со свторого, а знакомство с ГГ перенести на его место.
Хотя, Вам виднее, конечно.

Теперь, бога ради простите за нахальство, у каждого свое видение.

...На мягком облаке из холлофайбера дремала загадочная тень.
На ... К примеру...
Его загадочная тень дремала на мягком облаке холлофайбера.

Все, пинать ногами.
Побегу дальше. Если не совсем обидел своими дилетантскими замечаниями, скажите, если считаете глупостью -тоже. Кстати, я вполне серьезно. Если и впрямь совет глупый, мне будет полезно услышать от специалиста, почему.
А я пока дочитаю Ваш роман.
Удачи и всего наилучшего.

Gleb
Сначала благодарю, что отписались. Увидев пользователя с таким ником, я уж думала, у меня галлюцинации (это имя одного из главных героев). Буду считать это знаком, что пора немного поработать над оставшимися главами.

Начало и впрямь показалось чуть суховатым и описательным.

Возможно. В реальном тексте я его всё равно немного изменила. Советую в таком случае начать читать с пролога (он, кажется, в самом верху 2 страницы темы).

...На мягком облаке из холлофайбера дремала загадочная тень.
На ... К примеру...
Его загадочная тень дремала на мягком облаке холлофайбера.

1) Лишних местоимений я стараюсь всё-таки избегать, а в том случае оно именно лишнее.
2) Если брать в учёт Ваш вариант, мне кажется, создастся впечатление, будто тень лежала на самом материале - холлофайбере. Но это не так, она "дремала" на наволочке. Могу и ошибаться, конечно...

Отпишитесь все, кому интересны 3 последние главы, чтобы я их отправила в личку.

Отписываюсь - хочу =)

Далее в целом по прочитанному:
+ История своеобразная, хотя игра со сказками и не нова, скажем так. Но читать интересно, и интересно чем же все же история закончилась.
+ Персонажи вполне живые и объемные, и их эмоции вполне себе ощущаются.

- Некоторая сумбурность повествования. Оно понятно - время у ГГ поджимает, вот они и скачут из мира в мир, но местами эта гонка слегка напрягает.
- В описании работы Иды вывален целый ворох имен, которые до сих пор так толком и не сыграли. И даже если таки сыграют все, вовсе незачем было "знакомить" читателя вот так со всеми разом. В идеале было бы постепенное появление статистов с сопутствующими им историями-воспоминаниями Иды о каждом.
- В тексте довольно много логических нестыковок (на мой взгляд), в т.ч. в поведении персонажей, и просто заноз, за которые глаз цепляется.
Просто в качестве примера: стучащие по полу когти кота (у кошек когти втяжные, не могут они стучать) или обсосанные до последней косточки раки (откуда у раков косточки?).
* Кстати, зачем вообще было отшибать живым ракам клешни и хвосты? Почему целиком не запечь?

Еще, соглашусь, неплохо бы все же определиться с тем, от чьего лица идет повествование. Либо четко от одного, либо показывать эпизоды глазами того из персонажей, кто в этот момент (на взгляд автора) острее переживает. Но опять же - желательно чтобы это было ясно прописано.

В общем, хотелось бы увидеть текст более причесанным, чтобы уже просто читать, не спотыкаясь. Он того стоит, однозначно =)

упд: Да, кстати! О кхопешах и ятаганах! Это вовсе не одно и то же!
Кхопеш - оружие Древнего Египта, а ятаган - турецкое, его потомок, и появилось всего навсего веке в 16-ом. Учитывая форму клинка кхопеша, его вряд ли реально было метнуть на поражение (могу и ошибаться конечно, но все-таки). А вот недлинный ятаган - вполне.

И еще вопрос по оружию - а почему "диавольским" оружием избраны именно кхопеш и ятаган? Если на то пошло, то крис выглядит еще более зловеще. Или, еще лучше - катар
Хотя, учитывая что хапуры нелюди, да еще и хищные - почему вообще не когти? =)

Ну, тоже отпишусь - хочу глав! Всех трёх! Буду ждать сколько нужно, а не подгонять "Ну када-а-а?"
Только не пойму, почему в личку, а не выложить тут? Неужто они такие... гм... неприличные?

Коль тут пошли придирки, то малость придерусь тоже - мой глаз цеплялся за слитное написание "что ли". И ещё за что-то цеплялся, но уже не помню...

Но всё это ещё отшлифуется, не так ли?

Нет, все-таки я отпишусь, ибо не отписаться не могу.)
Да, я требую(зачеркнуто) прошу выслать окончание истории

А теперь, собственно, пара слов по произведению...

Сразу предупреждаю, что во время чтения фантастических книг я в любом случае получаю удовольствие Поэтому на ошибки и неточности почти не обращаю внимания, если только они совсем уж не маячат перед глазами))
В нашем случае я точно не могу показать ни одной ошибки, что резала бы мне глаза, и даже те огрехи, которые другие читатели

Добавлено:
уже отметили, я благополучно пропустил) Так что, рассказываю о впечатлениях...
Прежде всего, по поводу Глеба) Прописан персонаж здорово, ничего не скажешь) Дар певца, нетрадиционность, из-за которой он страдает, неразделенная любовь опять же, кхм... все это отлично огранивают, показывая разные качественные и

Добавлено:
чувственные стороны героя, однако, вот, момент с самоубийством... Чего-то мне в нем не хватило. Слишком легко, наверное, у Глеба получилось. Хотелось бы именно в данном случае увидеть более глубинную суть его переживаний, сомнений, страданий. Но это, скорее всего, извороты моего восприятия) Я ведь по мере чтения воспринимаю

Добавлено:
происходящие события и эмоциональные пики в основном через призму собственных чувств В общем, творцу и решать)
Ираида... ммм... Женщина есть женщина, ничего тут не попишешь) претензий нет)
Янтарь. Наверное, мой любимый герой. Его проклятие смущало, признаюсь, поначалу,