Рассказики, фантастические и не очень :)

[sinobi >>>]

а её тело носило следы укуса, и не одного.

Не шибко удачное предложение.

Но ты же знаешь меня, Дик, у меня есть то, что люди называют совестью… Я решил его просто убить.

Да, это истинно вампирская совесть))

Они разобрались с Вейем так, что я даже не успел принять в этом участие.

Шутник, однако... А еще манипулятор. Похоже, в этой части он достиг предела моей неприязни Бедный Дик... что-то будет из-за этого вынужденного доверия.

Тогда, когда был намного более скромным, хотя и старше, и опытнее.

Укажи, пожалуйста, "старше и опытнее" кого. А то кажется, что, по тем меркам, он теперь молодой и неоперившийся. =)

Он менялся в лице на глазах.

Уж не знаю, почему мне не нравится эта фраза. Как-то странно звучит сочетание "в лице на глазах", хотя и кристально ясно, о чем идет речь. Так что пользование замечаниями - на твое усмотрение.

Из-за возни со звоном упал стоявший торшер

Хочется добавить, где или как он стоял, потому что иначе слово "стоявший" очень выпирает. Логично, что он не лежал и не сидел, правда? =) Укажи, что он был задет или что-то еще, ведь возня была не такой уж бурной.

Мирей ещё раз попыталась оттолкнуть её, но пальцы только упёрлись в его грудь

"ее"? Наверно, "его", но это слово тогда повторится дважды слишком близко.

он легко перехватил её руку, поднял над полом и бросил в сторону.

Специально вырвала часть предложения для наглядности. Это все про руку?

Дальше, дальше, дальше!

[DiVert >>>]

О, незабвенная! Сколько гадости в моём тексте!
*хлопнулась в обморок*


*выбралась из обморока*
И за что тебе так не нравится Джентин?.. Такой милый дядя

*исправляет протиффные ошибки*

[DiVert >>>]

Конец. Я просто забыла его выложить тогда




+++
Тини вцепилась Джентину в плечо – он держал её на руках, пока спускался. Марк бежал рядом. Друг семьи совершенно внезапно оказался в их комнате и сказал, что они должны уйти с ним, не медля.
- Папа! Что это с тобой? – дочь испуганно посмотрела на отца. – У тебя кровь!
Он растерянно коснулся ладонью подбородка.
- Не бойся, Тини… Ничего страшного…
Марк вцепился во вторую руку Джентина так, словно хотел её оторвать, Тини, напротив, соскользнула вниз, бросаясь к отцу.
- Тебе больно, пап?!
- Мне больно, - шёпотом ответил он. – Иди с дядей Джентином, Тини…
Его собственные дети казались только цветными фигурками. После каждой охоты ему всегда нужен был период, чтобы прийти в себя и не походить на разъярённого зверя, а сейчас этого перерыва не было. Он боялся, что и Марк, и Тини это почувствуют… Почувствуют, что их отец какой-то не такой…
- Что-то случилось, папа, - Марк попытался выглянуть в прихожую, но Дик захлопнул дверь.
- Всё хорошо.
- Папа!
- Всё хорошо!..
Он никогда не кричал на детей. Марк поёжился и отступил назад. Чуткое ухо Дика слышало шаги вокруг дома. Они были рядом. Они приближались. Один наверху, на крыше…
- А Андри? – удивился Марк. – Почему здесь спит…
Дик замотал головой. Голова раскалывалось, всё внутри горело.
- Иди, - он подтолкнул Тини к старшему вампиру. – Идите. Я вас люблю.
- Я мог бы остаться, - Джентин взял на руки обоих, Тини прижалась к нему, Марк будто бы даже попытался вырваться, но не слишком охотно. Детям обоим было страшно, и они ничего не понимали.
- Я хочу, чтобы дети были в безопасности. Пока мы разбираемся с одним, другие могут найти их. Ты силён, Джентин, но лучше защити их, чем меня. Я хочу быть уверен.
- Как хочешь…
- Папа, мне страшно! – Тини заплакала. – Куда мы пойдём?..
- Мы пойдём ко мне, - Джентин улыбнулся младшей Эйчер, и она как всегда не испугалась его клыков. – А папа с мамой придут позже. Потом. Обязательно.
- С мамой?.. – повторил Марк.
Кто-то начал ломиться в дверь.
- Идите! – крикнул Дик. – Джентин, иди!..
Фигура Джентина мутнела на глазах, он превращался в тёмную размытую тень. Дик никогда не видел такого, и был уверен, что сам не способен ни на что подобное. Тини всё-таки закричала, что ей страшно, и Дик даже бросился навстречу тающим вместе с Джентином детям, но их уже не было. Он упал на лестницу и в который раз почувствовал подступивший к горлу комок слёз.
Звон стекла дал ему понять, что охотники проникли в дом. Дик лежал, впившись пальцами в ковёр, но вошедшего встретил светящийся яростью упругий комок мышц, похожий не столько на человека, сколько на чудовище. Они покатились по полу, и Дику Эйчеру уже не было никакого дела до того, насколько человечным он старался быть раньше. Острые клыки несколько раз скользнули по тёплой коже человека, и, наконец, ему в лицо брызнула чужая кровь.
Выстрел причинил боль, но не такую уж сильную. Как часто бывало, пуля свершила свой обычный путь через его грудь и вышла с другой стороны, и хотя рана не торопилась затягиваться, Дик не обратил на это внимания. Он уже не раз бывал прострелен…
Поднятое в воздух тело оказалось немолодым мужчиной. Он был ещё жив, но кровь хлестала из разорванной артерии и заливала пол.
"Его и стоит опасаться больше всего…"
Ещё несколько выстрелов.
- Морис!..
Испуганное лицо девушки с пистолетом в руке. Взгляд направлен на безвольное окровавленное тело в руках Дика. Вампир зарычал и бросил его вперёд, сбивая её с ног. Кто-то прыгнул на него сзади…
"Хорошо всё-таки, что детей тут нет…"
+++
- Да, вампиры бессмертны, но не неуязвимы… Мы не стареем телом… Мы такие, какими умерли. А души не имеем вовсе…
- Но папа любил нас… У него была душа…
- Ваш папа вас безумно любил. Удивительный феномен.
- А мама?..
- Я уничтожил её после смерти Дика. Он пробудил её, не подумав. А мне не нужна была такая помощница.
Семнадцатилетний Марк Эйчер угрюмо ковырял пальцем столешницу.
- Получается, ты убийца и нашей матери, и нашего отца.
- Мирей Эйчер убил Дик. Они оба были уничтожены ненавистью. Дик – ненавистью таких, как вы, к таким, как мы. Мирей – его ненавистью к ней, - Джентин несколько раз щёлкнул зажигалкой, и, наконец, закурил сигару. – Ваш отец мне всегда нравился…
- Он всегда нас любил… И мама нас любила,… - Тини всхлипнула, пряча лицо в ладонях. – А мы явились причиной того, что они оба умерли…
- Вот уж ерунду ты говоришь, девочка. Единственное, причиной чего вы действительно явились, так это причиной моего идиотского поведения. Пришлось не просто вас воспитывать, но и воспитать людьми. К счастью, мне это удалось, и я считаю свои обязательства перед Диком выполненными. Марк, ты окончишь школу в этом году, и я дам тебе начальный капитал. Уезжайте с Тини из города, и живите, как хотите…
Кабинет Джентина сегодня казался намного холоднее и темнее. "Вечер правды", как назвал его хозяин кабинета, был в самом разгаре.
- Ведь Ричи Венгер ещё жив, верно? – мрачно спросил Марк.
- Жив. От твоей матери он сбежал чудом. Она оказалась на редкость неудержимой вампиршей, но воистину безумной, так как пробуждена была без должного ритуала, по одному лишь безумному желанию вашего отца.
- Я хочу его найти, - пробормотал он.
- Марк, это нехорошо! – Тини осторожно взяла его за руку.
- Дядя Джентин… Это хорошо, что вы рассказали нам правду… Мы столько времени не знали толком, как умерли наши родители… Я хочу его убить.
- Подумай, что ты говоришь, Марк! – воскликнула Тини. – Наши родители стали жертвами друг друга, охотники тут совершенно вторые лица!
Марк отстранился от сестры и повторил:
- Дядя Джентин…
- Чем же я тебе могу помочь, мальчик мой? – Джентин выпустил изо рта клуб дыма.
- Я хочу стать таким же сильным, как вы. Вам ведь всё равно нужен помощник, верно?..
Джентин рассмеялся, щурясь.
Тини опустила глаза:
- Марк, мы не должны повторять ошибки наших родителей…
- Я обещал твоему отцу, что вы вырастете людьми, Марк Эйчер, - Джентин выразительно посмотрел на него. – Ты и твоя сестра. Оба.
- Я имею права на своё решение, дядя Джентин?
- Разумеется… Но ты плохо подумал.
- Я не боюсь смерти.
- Ты ведь станешь чудовищем, каким стал твой отец в результате. И твоя мать. Ты не видел ту бойню, что была в вашем доме…
- Я буду с ним рядом, - сквозь слёзы прошептала Тини. – Мы выросли не такие, как папа и мама. Мы не можем друг без друга с того самого дня… Если он станет вампиром, а я останусь человеком, мы будем уже другими… Мы будем рядом…
Джентин продолжал улыбаться, но только сейчас Тини пришло в голову, что выступающие клыки придают его улыбке зловещий оттенок. Раньше она просто не замечала этого – отец тоже иногда так улыбался…
Не совсем так.
- Святая простота, - фыркнул он. – Вы пошли в родителей. Такие же безумцы. Да простит меня Дик… Иди сюда, Марк.

[DiVert >>>]

Я только-только закончила... Он действительно сырой, но...
Это тебе... Enshantress


Продавец крыльев

Посвящается Энни…

Девочка в простом платье, стоя на цыпочках, заглядывала в окно лавки. Сквознячок, гулявший внутри, теребил висевшую немного замызганную занавеску, и она могла увидеть, что происходит внутри.
Внутри каждый день происходило одно и то же. С самого утра хозяин лавочки приходил, открывал дверь, вешал на неё табличку с красивыми, но слегка потёртыми буквами, которые Аля умела понимать только по отдельности: "Д-о-б-р-о п-о-ж-а-л-о-в-а-т-ь"… Потом он зажигал свечи, если на улице была зима, а если лето – то утром и так было достаточно светло. Хозяина лавочки все звали Мастер. Але это всегда казалось его настоящим именем, хотя она слышала, что его порой звали и как-то по-другому. Это был немного грустный толстяк с бородкой, он всегда ходил в переднике, и поэтому напоминал Але мать. Он раздвигал занавески, скрывавшие полки с причудливым товаром, смахивал пыль красивой цветной щёточкой и садился на свой стул, большой, с покосившимися ножками и высокой спинкой. Стул казался Але таким ненадёжным, что она удивлялась, как Мастер до сих пор не свалился с него…
Лавочка была популярной среди туристов. По сути, она была единственной достопримечательностью в этом городке… Но зато не везде есть такой Мастер, как у них. Мастер, который умеет делать крылья!
Каждый день хотя бы пара-тройка человек открывали дверь с красивыми буквами и оказывались внутри. Аля решалась только заглядывать через стекло, чтобы любоваться крыльями, следить за неторопливыми движениями толстяка-хозяина и за восторгом потенциальных покупателей. Люди из далёких мест шли сюда, чтобы посмотреть на Мастера…
Аля всегда наблюдала за теми, кто приходил в её любимую лавочку. Она немножко побаивалась, что Мастеру не понравится, что она постоянно болтается рядом, и старалась прятаться, когда он смотрел в окно. Но когда он был занят беседой с покупателями, можно было смотреть на крылья… Огромный ассортимент самых разных крыльев. Больших, в которые можно закутаться вдвоём, и маленьких, которые почти умещаются на ладони. Ослепительно-белых, песчаных, тёмных, крапчатых, переливающихся, почти прозрачных, розоватых, серых – самых разных оттенков.
Мастер всегда распознавал, приходят ли в его лавочку те, кто хочет просто поглазеть, или кому хочется выбрать для себя пару крыльев… Аля уже поняла, что это не так-то просто – купить себе крылья. Надо подобрать их, но не так подобрать, чтобы они подходили к цвету глаз, волос или вечернему платью. Крылья подбирают под цвет души – и часто желающий обладать этим волшебным богатством не может сделать это сам. А Мастер всегда почти с первого взгляда определяет, сумеет ли его клиент сродниться с какими-то из сделанных им крыльев. Мастер не работал на заказ – Аля слышала, как он говорил однажды тому, кому так и не удалось подобрать крылья: "Я верю в судьбу. Если бы тебе суждено было быть крылатым – тут ты нашёл бы то, что тебе нужно. Но если этого не случилось – будь счастлив в простой жизни. Небо не для тебя".
Але не нравились некоторые люди, которые приходили к Мастеру. Кто-то казался ей отталкивающим, кто-то злым, кто-то просто недостойным, чтобы летать… Но если у Мастера были изготовлены крылья – или тёмные, тяжёлые, или похожие на паутину, или с резким изгибом – он не интересовался личностью человека. Але казалось несправедливым, когда какая-нибудь девушка, пришедшая с последними сбережениями, чтобы купить себе крылья, с которыми она могла бы вырваться из однообразной жизни, окружающей её, уходила ни с чем, а прикативший на карете худощавый министр соседнего государства получал серые с золотом крылья из тонких, едва держащихся друг с другом перьев.
Но она всё равно продолжала крутиться рядом с этой лавочкой. Мастер знал о ней, но никогда не прогонял – тем более что маленькая миловидная девочка, даже в очень простой одежде, не может отогнать клиентов… Иногда, уходя и вешая табличку с другими, менее красивыми, но такими же непонятными для Али буквами "З-а-к-р-ы-т-о", он гладил её по русоволосой голове или просто давал конфеты или шоколадку. Аля любила сладости, и хотя она немножко боялась Мастера, с радостью уплетала их, получив из его рук. Она боялась его, как ребёнок побаивается любого взрослого человека.
Аля давно уже проводила всё свободное время здесь. Она видела, как сменяются крылья на полках одни на другие, как кто-то уходит отсюда довольным, кто-то несчастным, кто-то разочарованным… Людям, которые находили здесь свои крылья, на пороге Мастер всегда говорил: "Быть может, лучше жить без крыльев, они – тоже обязанность"… Его не все слушали… Но все благодарили…
Он такой единственный – Мастер, который умеет делать крылья!
Не менялась изо дня в день уже очень много времени, с тех самых пор, как старший брат впервые показал совсем маленькой Але это восхитительное место, только одна пара крыльев. Они висели в правом от входа углу, в стороне от остальных, и тихонько сияли. Крылья, рыжеватые, на вид пушистые, они будто бы переливались золотом, если на них падал свет, но не казались тяжёлыми, как некоторые золотые крылья, которые делал Мастер. На них бросали взгляды многие посетители лавочки, потому что они были красивыми, необычными, ещё более волшебными по сравнению с остальными. Кто-то даже настаивал, что хочет купить их.
Аля слышала, что отвечал на это Мастер. Он всегда говорил громко, и вообще был очень заметный… Он отвечал: "Крылья сами отзываются, если встречают своего будущего хозяина. Никогда вы не сможете взлететь на чужих крыльях. Они погибнут за вашими плечами, и вы будете носить с собой смерть".
Сегодня Мастер, уходя, забыл закрыть замок на двери. Он, как обычно, потрепал Алю по волосам мягкой ладонью, поинтересовался здоровьем её матушки и ушёл в полутьму улиц, рассеиваемую только редким светом голубоватых фонарей. С волнением наблюдая за тем, как его широкая спина тает где-то впереди, она думала, что ей уже давно пора домой, но чуть-чуть приотворённая дверь в тёмную лавочку завораживала её. Она всегда очень боялась войти туда, а Мастер её не приглашал, и поэтому сейчас, оставшись наедине со своей тайной мечтой, она не смогла долго бороться. Уверяя себя, что всего лишь посмотрит, она сделала маленький шаг внутрь.
Але очень хотелось хотя бы просто потрогать крылья, коснуться пушистых перьев пальцами… А ещё больше – зарыться лицом в мягкий пух, потому что у неё самой никогда не будет денег, чтобы купить себе крылья. Её мама считает занятие Мастера глупым и непрактичным…
Нежный звон распространялся по лавочке, и Аля оторвалась от белых роскошных крыльев, таких больших, что она могла бы завернуться в них зимой, чтобы согреться. Она сама не заметила, как прижалась к ним – ох, наверное, Мастер будет ругаться, если узнает, и запретит ей вертеться рядом с его лавочкой! Девочка испуганно отскочила, думая, что ей стоит убежать отсюда домой, тем более что мама наверняка будет ругаться…
Теперь здесь не было темно. Золотистое сияние, похожее, как будто зажглось сразу много свечей, исходило из правого угла, где висели никому не доступные прекрасные рыжие крылья. Они светились так завораживающе, что Аля не могла даже пошевелиться. Перья шевелились от всегда гулявшего в этой лавочке сквозняка, постоянного жителя здесь, кроме всех этих самых разных крыльев, и Але казалось, что это они издают эту мелодию. Девочка сделала несколько шагов к сияющим крыльям и почувствовала исходящее от них тепло, от которого было приятно и легко. Чем ближе она подходила, тем ярче вспыхивали искорки, окружавшие эти крылья. Это было похоже на искорки, которые соскальзывали с перьев и падали на доски пола, мгновенно исчезая, не оставляя даже тёмных пятен на дереве.
- Как красиво! – вырвалось у Али непроизвольно. Они были не такими большими, эти крылья, похожими на детские, но их свет проникал в каждый тёмный уголок этого помещения…
- Ты права, - голос Мастера за её спиной был не менее потрясённым, чем у неё. Она испуганно обернулась, приготовившись, что её начнут ругать, но хозяин лавочки, где продавались крылья, не собирался этого делать. – Я забыл здесь ключи от своего дома и вернулся, - объяснил он. Аля удивилась, увидев в его глазах слёзы. Он качнул головой, и одна из них начала сползать по щеке. – В последний раз они сияли так перед тем, как,… - он прервал себя и вздохнул. Аля снова обернулась назад – вид крыльев завораживал, и ещё она чувствовала, как сердце зовёт её подойти к ним ещё ближе.
- Извините меня, Мастер, - Аля сжала на груди руки. – Мне просто хотелось посмотреть поближе!..
- Я не собираюсь злиться на тебя, - он прошёл мимо неё и осторожно снял со стены крылья. Але вдруг показалось, что он вот-вот обожжётся о них, такими они казались горячими, но этого не случилось. – Это были крылья моей дочери, - он сел на корточки напротив Али, и она с осторожным любопытством коснулась пальчиком перьев. Они были только тёплые, не горячие. – Она умерла два года назад. Улетела туда, где ей, наверное, ещё лучше… Ты очень похожа на неё, Аля…
Она не очень хорошо понимала, о чём он говорит. Аля никогда не слышала о том, чтобы у Мастера была дочь. Тем более, дочь, похожая на ангела с рыжими сияющими крыльями…
- Возьми, - он протянул ей крылья, но Але показалось, что те сами тянутся к ней. Она оказалась уткнувшейся лицом прямо в бесконечно ласковую теплоту и почувствовала какой-то странный горький комок в горле.
- Ма-астер, - удивлённо переспросила она и попыталась освободить лицо из ласкового плена пушистых мягких перьев.
- Они узнали в тебе Дайну, Аля, - Мастер снова погладил её по голове, у него задрожала рука. – Они будут тебе не чужими крыльями, а твоими. Они так давно мечтали вновь обрести свою хозяйку.
Аля ещё не до конца поняла, о чём он говорит, а Мастер уже уходил. Она провожала его, прижимая к себе пушистые крылья, с которых маленькими звёздочками слетали золотистые искры, и ей почему-то казалось очень странным, что она чувствует, как он счастлив, хотя он плачет.
Но она не смогла долго об этом думать… У неё в руках была совершенно несбыточная мечта, и поэтому она радостно засмеялась, прижимая к себе неожиданный подарок. В оранжевой дымке таяла прежняя Аля, приобретая неожиданную лёгкость и чувствуя себя счастливой.
Теперь у неё тоже были свои крылья.

[Enshantress >>>]

Я... спасибо...

[DiVert >>>]

Несправедливо живой

- Ты ошибаешься, - я зарядил второй пистолет. В маленьком и очень временном убежище в виде небольшой ниши в стене было тесновато и темно, но то, что он восхищённо смотрит на моё испачканное лицо, я знал и так. – Ты ошибаешься, если думаешь, что я пришёл сюда с благородной целью отомстить.
Он только улыбался, щурясь при этом. По подбородку стекала кровь из разбитой губы. Най сидел на корточках, в левой руке сжимал нож, в правой – платок. Он наклонился ко мне и вытер сажу с лица, пока я возился с оружием. Вовремя, конечно, мне почти ничего не было видно…
- Тебе лучше уйти, пока ты жив, - мрачно посоветовал я. – Не повторяй ошибки своего брата. Гивер умер зря, и ты имеешь все шансы…
- Я останусь с вами…
Я нахмурился, поднимаясь на ноги. Раненый бок побаливал, но не сильно – в конце концов, это не такая уж и страшная боль.
- Убирайся, Най. Ты мне тут не нужен.
- Я хочу остаться, - на меня снизу вверх пялились преданные и глупые глаза. Глупые, потому что преданные. В нашем мире верность уже ничего не решает… Гивер этого так и не смог понять.
Ну что ж, это личное право каждого идиота – погибнуть по собственной глупости. Я пришёл сюда не искать своей смерти, и мне не нужна нагрузка в лице паренька с рыцарским кодексом в душе, который считает, что должен защищать меня своей грудью. Най непременно попадёт под пулю или подорвётся на невидимой в тайнике мине, стерегущей свою жертву, если пойдёт со мной дальше, но раз уж он не хочет слушать умных советов – пусть так и будет. Мне и без него есть, о чём и о ком заботиться…
Автоматная очередь напомнила мне о том, что я сюда не в гости пришёл. Впрочем, судя по меткости, без меня тут кое-что изменилось: стали брать в охрану всякий сброд. Най торопливо сныкался за угол, я последовал его примеру, сжимая в обеих руках пистолеты. Когда в проёме появилась сначала рука, а потом и плечо одного из охранников, я сначала прострелил ему ладонь, а потом голову. Он упал, и на его месте сразу появилось человек пять – пришлось бежать дальше, бросаясь от их выстрелов из стороны в сторону. Меня прикрывал Най, перепрыгивавший через уже лежащие тела с куда меньшей грацией, чем я. Честно сказать, я думал, что его пристрелили, когда выбрался из узкого коридора, куда сам себя загнал, наружу, в окружающий здание старый парк. Но он выбрался следом, и даже не получил нового ранения… Везунчик.
"Гивер тоже был везунчиком, и тоже верил в наш кодекс, - я захлопнул железную дверь и задвинул засов. Ломитесь, черти. – И умер, как последний глупец, за того, кто был ему неприятен".
Най даже успел подобрать на бегу автомат, выпавший из рук кого-то, кто был теперь трупом. Уж получше, чем нож… Но даже с автоматом, он больше смахивает на ребёнка.
Я заметил шевеление в окне наверху и вовремя бросился к стене, прижимаясь к кирпичу всем телом – автоматная очередь взрыхлила землю в том месте, где я только что стоял. Най откатился в сторону, в зелень, и затих там. Следов крови я не заметил – значит, он не ранен.
Я крался вдоль стены до второй двери, и там прислушался, прижав ухо к тоненькой щели. Сколько же там народу, интересно, меня ждёт? И почему они не высыпают в парк? Я обернулся, оглядывая шумящие кроны деревьев. Да, парк хорошее место, чтобы скрыться… Но они все знают, что раз я пришёл сюда, я не буду скрываться. У меня, конечно ограниченный запас патронов, но эти безмозглые неумёхи в форме охранников сами поставляют мне новый арсенал. Най уже был рядом, дышал настороженно за моей спиной.
- Я пойду первым, - негромко сказал он.
- Иди, - кивнул я. Вот ведь охота соваться под пули. Ну да ладно, мне же так надёжнее… Най нажал на засов, отодвигая его, и, задержав дыхание, чуть-чуть потянул на себя дверь. Я ждал, не сводя глаз с балкона на втором этаже. Оттуда хорошо было бы по нам стрелять сейчас, но… Йеферс не такой, чтобы заниматься стрельбой по крысам, шуршащим в мусоропроводе, да. Он лучше дождётся, пока я не приду к нему сам. А попасться его людям и погибнуть от их выстрелов – всё равно что признать, что ты неудачник и учился стрелять у последних воров Корсона.
Сердце учащённо билось при мысли о встрече с Йеферсом. Пара пуль в его глотке не будет лишней. Там, рядом с небольшим родимым пятном, таким же, как у меня на шее, они будут смотреться просто отлично.
Най сунул дуло автомата в щель, как только она стала достаточной, и пустил несколько очередей. Я хорошо слышал, как кто-то со сдавленными криками повалился на пол… Чем неудобны эти коридоры: они очень узкие. Делая тут засаду, можно легко попасться самому. Я слышал шаги тех, кто разбегались по наименее доступным для пули из такого ракурса стрельбы местам, и сдавленные стоны попавших под очередь. Най выстрелил ещё раз вслепую, потом распахнул дверь, одновременно рухнув на землю, и я швырнул внутрь гранату. Она изрядно хлопнула, и больше оттуда никто не пытался стрелять. Я никогда не любил запах горящих тел, тем более что мстить я пришёл не этим ребятам, которым платит "Кагното", а их хозяину, но это вовсе не значит, что я испытывал к ним жалость. Най подбирал уцелевшее, не искорёженное взрывом оружие.
- Возьмите, - он протянул мне брошенный у самого выхода пистолет с полной обоймой.
- Замечательно, - согласился я, забирая оружие. Кажется, он радовался, что я больше не пытаюсь заставить его уйти. Вот идиот, просто я не имею привычки повторять много раз один полезный совет. Если бы он работал со мной чуть дольше… - Ты знаешь, что я убил Гивера? – поинтересовался я, добивая выстрелом в голову мужчину, которому оторвало руку, но который второй пытался нашарить собственную пушку.
- Да, - Най кивнул, опять улыбаясь. Пожалуй, он мог бы обезоружить одной своей улыбкой. Он на моей памяти всегда улыбался – когда мы вместе, тогда ещё вместе с Йеферсом и Гивером, устраивали погромы и держали дела "Кагното" на высоте. – Но Гивер выполнял свой долг, и вы тоже. Я виню только Йеферса в этом, - он погрустнел. – Поэтому я хочу быть с вами.
- Долг, - фыркнул я насмешливо. Йеферс не ценил его преданность, это было видно по его глазам, когда тело Гивера упало и скатилось по лестнице к моим ногам. – Это давно забытая традиция. Всё не так романтично.
- Я всегда в вас верил, даже когда вы ушли, - проникновенно прошептал Най.
- Если это для тебя повод пролить за мою жизнь кровь, я больше не против, - ухмыльнулся я. – Не стой, как столб. Пошли, и смотри по сторонам. Я ради тебя рисковать не собираюсь.
- Так вы и не должны, - просиял он, как будто я сказал ему что-то хорошее.
Они были похожи с братом. Только у Гивера были волосы темнее, и он был постарше лет на пять. Но такой же кретин, верящий в старые идеалы, которые его господин Йеферс не единожды попирал.
"Такой же кретин, каким был я", - размышлял я, поднимаясь по лестнице следом за Наем. Тот упорно лез повсюду вперёд меня, что ж, по крайней мере, у меня меньше шанс схлопотать пулю в живот или в голову. Мне и нравилось, и не нравилось стоять к нему спиной, отстреливаясь в очередном узком коридоре от противников. Это было надёжно, потому что я знал: пока Най не получит смертельное ранение, он будет с остервенением сражаться за мою жизнь… А если я ему скажу, он будет пытаться стрелять даже теряя сознание. Ему просто не понять, что я в этом не нуждаюсь и хочу быть один, потому что это моя месть, а не его. Но с другой стороны, чувствуя за своей спиной чужую, я вспоминал те времена, когда я мог положиться на брата. Я считал Йеферса надёжной рукой рядом, я прикрывал ему спину, а он мне…Мне казалось, что ему тоже нравится это.
- Что вы будете делать, когда убьёте его? – спросил Най взволнованно. Он держался за раненое плечо, но всё равно шёл впереди.
- Взорву всё это к чёртовой матери.
- Вы не хотите управлять "Кагното"? – удивился Най.
- Нет. Я делаю это не ради чести. Просто мне неприятно, что Йеферс много раз пытался убить меня, а у меня не получилось его прикончить. Только личные счёты, - я распахнул дверь в комнату ногой, готовясь отстреливаться, но там никого не оказалось. Хм, должно быть, мы порядком их потрепали.
- Я слышал, - Най оглядывался по сторонам, пытаясь найти встроенные пушки или другую опасную хренотень, которая могла бы вышибить нам обоим мозги, - что вы… что вы с Йеферсом любили одну девушку…
Я поставил на кресло ногу и принялся перешнуровывать сапог, положив пистолеты рядом с собой.
- Он её не любил. Просто она была красивая и гордая. И я тоже её не любил, просто мне было завидно, что она спит с ним, а не со мной, - я затянул шнурки и застегнул последний ремешок, прежде чем приступить к такой же операции со вторым сапогом. – Ни я, ни мой брат не умели любить ничего, кроме оружия в собственных руках.
Най выглядел разочарованным. Наверное, ему нравилось думать, что в основе раздора моего с Йеферсом была любовная история, а не делёжка кресла господина "Кагното". Ну уж нет, паренёк, жизнь – она куда менее красива, чем те истории, которые ты смотрел по телевизору.
- А что с ней случилось? – спросил он, замечая, что я никуда не тороплюсь, и поэтому переставая топтаться на месте.
- Он её застрелил, застав в моей комнате однажды утром, - я вспомнил, как Нэйа пыталась убежать от Йеферса в соседнюю комнату, где я разбирался с делами. Он выстрелил ей в спину, выстрел сразу убил её. Потом он заглянул ко мне в кабинет, убирая пистолет в кобуру, и улыбнулся.
"Нам лучше не иметь общего имущества, правда?" – спросил он.
Я посмотрел на тело за его спиной… Помню, что тогда просто пожал плечами и продолжил работать. Надо было заключить несколько выгодных сделок, а по этой части Йеферс часто был бесполезен. Слишком вспыльчив… Я может быть и жалел её… Мне не думалось, что брат может из-за этого её убить – скорее уж, я ждал, что он попытается подраться со мной. Но что вышло, то вышло.
- Мы, Най, всегда творили то, что хотели, - я улыбнулся, поглядывая на дорогие картины, украшающие эту комнату. Несколько выстрелов изуродовали полотна так, что теперь вся их цена стала только памятью. – И до сих пор делаем то же самое.
К моей досаде, он опять улыбался. Видимо, даже самые дурацкие и жестокие поступки не смогут изменить его восприятие меня, как героя.
Когда умер отец, и нас, наследников, осталось двое, у меня не было никаких сомнений в том, что "Кагното" мы поделим надвое. Я уже построил достаточно планов на свою часть, предполагая, что определённые вопросы можно решить вместе, благо, мы очень редко имели с Йеферсом кардинально разные взгляды на жизнь… Я сидел в ресторане, когда подъехала машина брата… Йеферс вышел вместе с пятью вооруженными охранниками, и мне показалось, что что-то не так. Безмятежность куда-то подевалась… "Нам лучше не иметь общего имущества, правда?"… Да, он был прав. Мне пришлось уносить ноги, я остался один, и весь "Кагното" работал теперь на Йеферса. Брат наверняка был доволен – да что там, он и был доволен. Сначала меня долго считали мертвецом, потом – ожившим мертвецом, потом – излишне наглым ожившим мертвецом…
Я встряхнул головой, отмахиваясь от воспоминаний. Най терпеливо ждал, его нисколько не удивила моя выходка с картинами. Вероятно, Йеферс не изменился, и подчинённые принимали как должное странные поступки. Как же Най умудрился удержаться в "Кагното" после того, как я ушёл? Или он был чем-то вроде бесплатного развлечения для всех желающих?
- Йеферс наверняка никуда не делся из кабинета. Его хорошо охраняют, - проговорил он.
- Он меня ждёт, куда он денется, - ухмыльнулся я. – У нас будет тёплая братская встреча.
Най с готовностью распахнул дверь и выскользнул в соседнее помещение. Я отметил, что действительно могу идти за ним следом более-менее спокойно. По крайней мере, от него не нужно ждать предательства… То, от чего я отучился с тех пор, как мы перестали с Йеферсом быть товарищами.
"Глупые люди так полезны миру, - я ради шутки прицелился в его затылок, потом опустил пистолет, когда понял, что никаким подсознательным предчувствием опасности это чудо природы не обладает. – Они так поднимают настроение…"
Мои выстрелы и быстрые очереди Ная расчищали дорогу так легко, что я даже чувствовал разочарование. Полтора человека могут разнести резиденцию "Кагното" в клочья? И это то, что в мои времена было лучшей конторой по быстрым и качественным убийствам за большие деньги? Ха!
Я не удержался и потрепал Ная по волосам в насмешку, хотя моя рука была вся в крови. Мы так смеялись друг над другом с Йеферсом лет десять назад после очередной перестрелки в центре, стоя в какой-нибудь забегаловке среди десятка-двух трупов. Най выглядел счастливым, но таким простаком… Мне и в мысли не могло прийти сравнить его с Йеферсом.
- Может быть, ты не понял, - я встал поперёк коридора, - я собираюсь побеседовать с братом один на один.
- Я пойду с вами, - нахмурился Най. – Я вам нужен!
Я поднял брови и покачал головой:
- Скорее, это я тебе нужен. Но тебе там делать нечего. Гивер бросился наперерез моему выстрелу, чтобы защитить Йеферса, хотя я уверен – брат велел ему оставаться в машине. Ему никогда не нужен был телохранитель. Мне он тоже не нужен. Тем более, ты больше похож на ребёнка, чем на телохранителя.
Он порозовел от смущения… или от негодования…
- Я должен быть с вами! Гивер выполнял свой долг, защищая Йеферса от вас. Это был его выбор! Почему у меня не может быть выбора? – в голосе зазвучали слёзы.
- Потому что я не люблю игрушки, - негромко ответил я. – Мой брат не отучился играть до сегодняшнего дня, а я отказался от игрушек. Поэтому уходи отсюда подальше – я собираюсь стереть тут всё до основания.
Най закусил губу, опуская автомат.
- Я хочу быть с вами, - прошептал он. – Я хочу быть полезным… Это мой долг…
- Никогда долг не должен быть превыше собственной жизни, - поучительно ответил я. – Это всё миф. Ни я, ни Йеферс не ценили веру в сказки. Я трачу время на пререкания. Довольно, - я махнул рукой. – Убирайся.
- Почему вы заботитесь о моей жизни? – удивился он, и мне пришлось остановиться. Я? Забочусь? Да даже если он прав…
Иногда "Кагното" выкидывала нас с Йеферсом на какое-нибудь дело, и Гивер рвался следом, как привязанный. Най ещё не работал с ним и не был моим, что называется, телохранителем… Я помню, как Йеферс перед перестрелкой, немножко пьяный, дружески клал ему на плечо руку и говорил, что он не маленький мальчик, что по их мастерству Гиверу ещё очень далеко до настоящего телохранителя, и что ему лучше посидеть в машине. Три ха-ха он сидел в машине… Йеферс всё время приказывал ему уйти, но он до последнего ходил след в след, совался первым в любое потенциально опасное место и клялся, что у него нет никакой другой цели в жизни. Я же молча подсмеивался над Гивером и над братом – это казалось мне очень глупым представлением. Потом, когда появился Най – а мы успели поработать вместе недолго – я никогда не предостерегал его от глупостей. В конце концов, чья работа спасать задницу наследничка "Кагното", кроме как моя собственная? Его. Ну вот пусть и делает, что хочет – если не понимает, что мне хватает Йеферса.
Ведь на Йеферса я мог положиться, как на себя.
Теперь я стал на него похож. Играю роль бесшабашного и заботливого по отношению к тем, кто внизу, жестокого героя. Как это всё противно и правильно…
Най очень удивился, когда я ткнул в его сторону дулом пистолета. Оружие ещё не было разряжено, я так прикидывал, что удастся сделать ещё пять-шесть выстрелов.
- Пошёл вон.
У него опустились плечи, он будто бы даже уменьшился, сжался, стал обиженным и колючим. Най вышел боком в дверь, оставив меня одного, и какое-то время я ещё не верил, что мне удалось избавиться от малыша поблизости. Ну хотя, грех жаловаться на отсутствие ребёнка под боком, когда речь идёт о вполне серьёзном разговоре.
Никто не торопился вваливаться в окно, выскакивать из-за угла, вооружённым до зубов, или нашаривать на моём лбу лазерным прицелом точку, которую лучше всего окрасить в цвет спёкшейся крови. У меня было ощущение, что в особняке остались живыми только два человека: я и мой братец, некстати избежавший смерти не очень давно.
Несмотря на то, что я выглядел не слишком для гостя: в своей и чужой крови, местами разодранной одежде, с кривоватой ухмылкой на губах и глазами безумца, - я сначала вежливо постучался. Поймал себя на мысли, что слишком сильно вцепился в пистолет, расслабил пальцы… Йеферс, конечно, может изрешетить дверь и превратить меня в кровавое месиво прежде, чем я успею хотя бы туда сунуться, но я слишком хорошо его знал. Частично, я даже был им – только чуть меньше позёрства и чуть больше пренебрежения к деньгам. Я – он, только улучшенный. На мой вкус. А я бы не стал поступать подобным образом.
- Можно и не стучаться – ты и так создаёшь много шума, - глухо отозвались из-за двери. Сердце внутри затрепетало от мысли, что скоро всё это беспокойство перестанет занимать мои мысли. Я вошёл в кабинет, силой заставляя себя держать руку с пистолетом опущенной и даже свободно качающейся при падении. Мысли слегка путались.
Йеферс сидел за столом, опираясь щекой на левую руку. Правая спряталась где-то под столом, вполне вероятно, он в меня целился. Это было бы правильно – а если я достаточный придурок, чтобы вести себя, как болван, и стрелять без предупреждения по такой привлекательной мишени?..
Внешне мы с братом не были похожи. По крайней мере, никто и никогда не говорил нам этого. Сейчас он пожёвывал сигарету, и поэтому говорил невнятно:
- Заходи.
Я решил не следовать приглашению, просто отошёл от двери на несколько шагов и пронаблюдал за его взглядом. Йеферс выглядит не просто довольным – счастливым. Он счастлив, что всё так, как есть. Ему нравится, что я перестрелял всю его охрану, лучших людей "Кагното", и сделал это в одиночку… Почти в одиночку, если он знает о Нае, а не думает, что тот мёртв вместе с остальными.
- Что же ты не завёл себе нового телохранителя, который всегда рядом? – поинтересовался я.
- Гивер был забавный, а эти – скучные, - отозвался Йеферс, меняя положение и стряхивая пепел с сигареты. – Ты скотина, знаешь. Он мне нравился, по крайней мере.
Кабинет просторный, широкий. Я его помню, правда, я никогда здесь не работал. Что ж, Йеферс неплохо устроился – есть, по поводу чего за него порадоваться. Если бы Гивер был жив, он стоял бы рядом с ним, возможно, целился бы в меня – это было бы неплохо. Но смерть всё равно его бы отыскала – тогда или сейчас, неважно.
- Я скучал, брат, - мне захотелось рассмеяться. Он ведь не волнуется. И я тоже не волнуюсь.
- Я тоже. Очень.
Глаза Йеферса никогда не переставали смеяться. У него был, по мнению одних, отвратительный взгляд, по мнению других – притягательный. В основном, последними были дамы – женщинам всегда нравятся мерзавцы. Я тянул на мерзавца только когда был увлечён хорошей дракой, а Йеферс – всегда, хотя мы с ним оба оставались порядочными скотами. Мне приходилось больше работать, чем ему – поэтому сложилось мнение, что я довольно скучный тип. Скучный безумец, который любит кровь и ценит только боевое товарищество – ох, какой я был дурак…
Сейчас они тоже смеялись. Я никогда им не восхищался, да и он – мной. Зачем нам это было нужно, ведь было время, когда мы мыслили друг друга одним неплохо скомплектованным целым, только ради сохранения окружающих рассованным на два тела? Если бы весь коктейль болтался в одной голове, это была бы голова самого опасного и удивительного сумасшедшего в этом хлюпком мире.
Он выпустил в меня две пули подряд – как и я, никогда не ценил патроны, хотя умел стрелять насмерть. Не то, чтобы время замедлилось, как любят говорить выжившие. Слишком я привык к тому, что в меня постоянно летят тяжёлые маленькие свинцовые мухи. Я ничего даже не увидел толком, только потом, когда передо мной шмякнулось с каким-то жалобным хрустом смутно знакомое тело, а Йеферс немного удивлённо опустил пистолет.
Я с отвлечённой ухмылкой разглядывал знакомый затылок. Надо же, всё-таки ему суждено было закончить так же глупо, как его брату. Слишком красивое сходство, меня это даже раздражало – так не должно быть, это неестественно и…
- Один-ноль в твою пользу, - весело воскликнул Йеферс. – Непуганых идиотов всегда много! Я думал, что он поддержит тебя, если что…
Най ещё дышал, но судорожно, редко и, что удивительно, почти бесшумно, хотя, кажется, прострелено было лёгкое. Пуля застряла где-то внутри… Я сморщился, переступил через молодого и глупого, но спасшего мою задницу умирающего телохранителя, приближаясь к брату. Йеферс бросил пистолет на стол и показательно потянулся:
- Как славно, что ты так красочно пришёл. Тут действительно было безобразно скучно.
Немножечко безумия – всегда так приятно… Я положил пистолет рядом и потянулся к графину с вином. Йеферс глотнул красной, как разбрызганная по кабинету кровь, жидкости следом, немножко рассеянно нашаривая за спиной стол, чтобы на него сесть.
- Я думал, ты захочешь забрать "Кагното" себе, - он хитро покосился на меня, я покачал головой. На самом-то деле, у меня была такая мысль, она испарилась где-то после смерти Гивера. Слишком много людей здесь мыслят, как тот малыш, и только единицы вроде нашего семейства понимают истинную сущность нашего времени. – А ты поступил совсем не так!
- Теперь ничего не осталось, - я глотнул сразу после него из графина. Йеферс совсем близко, я могу проткнуть его ножом, если захочу. Наши пистолеты лежат рядом, на столе, и до них нам обоим надо тянуться. Он держит голову наклонённой и улыбается. – "Кагното" я уничтожил сегодня.
- Ты ещё не сделал самого главного, - едва ли не зевнул он. – У тебя ещё нет моей головы.
- Да, но я скоро закончу. Ты ведь знаешь, я не люблю незаконченных дел.
- Я знаю, что ты страстно любишь дела и умеешь их себе находить, - расхохотался он. – Жаль действительно, что нас родилось двое. Не очень хочется опять тебя убивать.
Йеферс всегда улыбался потрясающе. Так могла бы улыбаться убегающая в огонь саламандра, за которой точно никто не погонится.
Мне в живот ткнулось что-то тяжёлое, круглое. Не потребовалось много времени, чтобы понять: у братца было припасено где-то рядом второе оружие. И неважно где именно я, олух, недосмотрел: на краю стола, у него за поясом или ещё где… Всё равно, я оказался невнимателен. Какая досада. Если я потянусь к ножу, он непременно заметит и наверняка, не медля, выстрелит. Йеферс любит риск так же, как я, но знает меру только чуть-чуть хуже меня, а значит, не будет стоять и ждать, зная, что мои пальцы ползут к оружию. Мне пришлось делать вид, что я даже не думаю шевелиться. Я сам не замечал, что тоже улыбаюсь, внутри всё клокотало и хотелось, не задумываясь, броситься и голыми руками придушить Йеферса… Однако, я пришёл сюда не чтобы погибнуть вместе с "Кагното". Я-то должен уползти отсюда живым! Слишком большой идиотизм – убивая врага, падать в пропасть вместе с его бездыханным телом.
Сбоку мне померещилось шевеление – я заметил, как Най тянется к выпавшему из рук пистолету. Пальцы его не слушались и только скребли по ковру. Йеферс отвлёкся, когда оружие всё-таки оказалось в руке моего незадачливого телохранителя – Най попытался выстрелить, но у него получилось только продырявить потолок далеко в стороне от моего брата. Стрелял по голубям, бедняга. Инстинкт самосохранения Йеферса дал сбой, он дёрнул пистолетом в сторону совершенно не опасного для него Ная и совсем забыл про меня. Я вогнал ему нож под сердце прежде, чем он спохватился и понял свою глупость. Тёплая кровь залила руку и испачкала светлый кремовый ковёр, впитываясь в пушистый ворс.
Йеферс что-то попытался выговорить, может быть, какую-нибудь пафосную глупость, или забавную пофигистическую мысль, но у него горлом пошла кровь – чтобы не быть совсем испачканным, я оттолкнул брата назад, оставив нож в его теле. Не такая уж и ценность этот кусок стали.
"Эх, жаль, что я всё-таки дал маху, - подумал я. – Слишком привык, что всё просто".
Слева, лицом вниз, лежал Най, справа медленно сползало со стола тело Йеферса. И ещё много десятков трупов – я впервые, наверное, так масштабно наследил исключительно по собственной воле. Кровь брата и вино перемешались, пока я пытался перелить его из графина в стакан – пить из горла и изображать из себя низкопробного бандита при полном отсутствии зрителей я совершенно не хотел.
Спустя пару часов, когда за моей спиной на другом конце города дымился особняк, когда-то и мой тоже, я шатался, ещё не переодетый и не приведённый в порядок, по самому неприятному для прогулок району, обделённому вниманием прохожих и даже местных нищих.
"Он такой живучий… Он мог бы…"
Но я – неблагодарная сволочь. Даже если Най остался бы после этого живым, он будет напоминать мне о том, что мне не очень нравится помнить.
Интересно, что напишут в газетах? О чём будет болтать добрая половина мира?.. Вряд ли обо мне. Все лавры памяти, живущей на языке людей, достанутся моему брату, который всегда успевал чуть раньше.
Я стащил свитер, брюки положил сверху пистолет и нож и потянулся. Луна пробивала себе путь через чёрные космы облаков. Я потянулся и нырнул в грязноватую городскую реку. Хорошо…

[Клер >>>]

Пара тапочков к ужину))

Но даже с автоматом, он больше смахивает на ребёнка.

Запятая лишняя))

Я может быть и жалел её

"Может быть" надо обособить

Тапочки закончились

А в целом мне понравилось. Может быть, никаких неизвестных мне сюжетов и не было, но иногда получаешь удовольствие уже от того, как произведение написано. Стиль, язык..формулировки Вкусно

Спасибо. С уважением, Клер

[DiVert >>>]

Кофе

Если бы ты прорвалось наружу
Разрушив рёбра и кожу,
Это был бы хороший конец всему,
Это был бы хороший…
(с), Флёр

~Две недели до смерти~

Неуловимый запах кофе распространился по кухне.
Ангелина ощутила, как все внутренности сдавливаются в один комок. Сердце сначала замерло, спрятавшись в районе желудка, потом, когда сработали рецепторы, сладко заурчало в мозгу, усиленно забилось. На короткий миг свело конечности.
Она бросила в чашку, белую, с узким донышком, кругленький пакетик чая и плеснула кипятком. Разумеется, рука не выдержала тяжести чайника, дрогнула, и вода разлилась по столу.
- Ай! Что ж ты делаешь-то?! – Макс сдернул со стола стремительно намокающий кусок хлеба.
- Ииииииии блин, да что ж такое! – Ангелина сердито фыркнула, вернула чайник на подставку, тряхнула рукой. – Убери там сыр, что ли, со скатерти… Мокрый будет.
- Я и мокрый могу, - Макс пожал плечами. – Мне совершенно всё равно, какой сыр есть, - вместе с такой же намокшей печенькой во рту скрылся жёлтый кусочек.
- Какие же вы некультурные свиньи, - невозмутимо сообщил голос от плиты.
- Нарежь себе ещё, - Геля плюхнулась на стул и начала болтать ложкой в прозрачной жидкости. – Надо было заварить белый. Не люблю фруктовые…
- Пить надо кофе, - весьма самодовольно сообщил голос от плиты. Склонившийся над ковшиком парень постоянно убирал падавшие на лицо волосы, но те его потуги игнорировали. – Глупые детишки!
Голова немного кружилась. Сердце стукало настойчиво, не совсем "как сумасшедшее", но беспокойно. Его явно насиловали с особой жестокостью. Без специального желания, но всё равно. Вернее, куда сильнее насиловали ту часть мозга, что отвечает за ощущения.
- Я не против, - вздохнула Ангелина, утыкаясь носом в чашку. Чай пах малиной, но малины в нём было столько же, сколько кофеина.
"Проклятье…"
- Последний раз я пила кофе дней двенадцать назад, - пробормотала она. – Это плохо закончилось.
- Всё равно мы все сдохнем! – жизнерадостно ответствовал Денис. – А без чашечки кофе, - протянул он последнее слово, - с утра и сигаретки – ещё раньше.
- Сигаретка, кофе и ты в уютном дубовом гробике,… - хмыкнул Макс, с сожалением косясь на ковшик. Денис находился в процессе поисках пакета "Весёлого молочника". Хотя его внимание в основном привлекала белая громадина холодильника, отыскал он его в холодном шкафчике в стене. Целый пакет, пока ещё не открытый. Денис щёлкнул ножницами.
Большая чёрная кружка с рыжей надписью "coffe" со стуком опустилась на ещё влажный от кипятка стол. Белая струйка молока врезалась в тёмную жидкость, и та постепенно меняла свой цвет.
В соседей чашке чая очутилось сразу две ложки сахара.
- Я сижу на кухне с двумя извращенцами! – воскликнула Ангелина, пододвигая себе коробку с печеньем.
Ноздри упрямо втягивали притягательный запах. Тёплый, разбавленный молоком кофе. Мозг заклинивало на одной только мысли о капучино или даже обыкновенной растворимой гадости.
- Давай мы тебе молоком разведём сильно? – с маленькой, но всё-таки долей сочувствия предложил Денис. Вернее, это скорее было издевательством.
- Не хочу молоко с кофе, - проворчала Геля. – Хочу кофе без молока.
- Пока я тут, ты не будешь пить кофе, - фыркнул Макс.
- Хочу! – упрямо буркнула девушка, заливая в себя отвратительную малиновую воду.
- Нет, ты будешь мучиться и жить, - за столом раздался смех. Ангелина тоже смеялась. Над собой, ребятами, мокрым сыром, малиновым чаем и кружкой ароматного кофе…
Кофе…

~Месяц до смерти~

В аэропорту было неприлично мало народу. Впрочем, неудивительно – перерыв между самолётами около трёх часов, сейчас отправится один в Сургут, а следующий – только в четыре утра…
Измученный бессонными сутками мозг пытался отыскать знакомые буквы на страницах книги, но безуспешно. Пальцы, выглядящие какими-то измятыми после прогулок с тяжёлой сумкой по городу, не слушались даже простейшего размеренного, не требующего никаких усилий занятия – спицами поддевать белые толстые петли, соединяя в полотно.
Последний раз Ангелина ела… Дайте посчитать… Десять часов назад. И был это какой-то хилый перекусончик, что желудок не отреагировал на подобное издевательство, а мозг не мог вспомнить точно, была ли это булочка, или может быть огурец?
"Какой чёрт дёрнул меня всю ночь смотреть на звездопад? – спрашивала себя Ангелина, раскачиваясь на сидении. – Нужно было спать, а я пялилась в окно. Стук колёс усыпляет? Конечно же! Сейчас, как же!"
Хуже всего, что сопротивляться сну она почти не могла. Никакая музыка не отвлекала, даже напротив, а слезившиеся глаза не позволяли читать. Лампы светили, казалось, слишком ярко, а люди вокруг говорили слишком тихо.
С большим трудом Ангелина заставила себя доползти до туалета. Увидела себя в зеркале и подумала, что такое чудовище нужно ещё себе вообразить. Посиневшая кожа под глазами, дрожащие веки, полопавшиеся сосуды, зелёное лицо, да ещё и шатается это чудовище, как после хорошей пьянки.
Больнее всего было удерживать веки открытыми. Закрывать было настоящим риском – так и уснёт на сумках, проспит регистрацию…
Немного поборовшись с собой, Геля подошла к куда более активной продавщице и попросила стаканчик кофе. С молоком, конечно же.
Неделю не пробовавший кофе организм словно взбесился. Ангелина почти залпом выпила горячий напиток, оказавшийся ещё и с ложками двумя сахара, но это было неважно. Тёплая энергия разливалась по телу. С наслаждением она вернулась к своим вещам, вытянула из сумки книгу и продолжила.
Оказывается, спустя семь дней – это уже с непривычки. С тревогой Геля прислушалась к ноющей боли в груди. Сердце билось в том же темпе, но каждое движение отдавалось болью в руке. К этому времени она уже вновь вернулась к вязанью – в аэропорту сидела с восьми вечера, и разнообразила себе времяпровождение как могла, меняя одно на другое, а потом возвращая обратно – и его почти сразу пришлось бросить. Колющая боль в ответ на слишком глубокий вдох – слишком экстремальная, чтобы рукодельничать, обстановочка.
В четыре утра объявили начало регистрации. Слегка покачиваясь и с завистью смотря на тех счастливчиков, которых подвезло сюда такси и которые не маются бездельем и бессонницей уже больше суток, Ангелина поняла, что очереди на одном энтузиазме не выстоит. Пришлось хвататься за ещё один стакан кофе, только на этот раз чёрного.
В самолёте она отключилась – вряд ли потеряла сознание, но близко к тому. Еда в кафе выглядела сомнительно, поэтому последние пятнадцать часов можно было только пить. А ввиду отсутствия всяких сил хотя бы дотащить сумку до самолёта – только кофе… Растворимый кофе, который такой невкусный, но зато достаточно крепкий, чтобы вывести из себя слабое сердце.

~Пять недель до смерти~

- Вы знаете, - врач с сомнением разглядывал результаты обследования, уместившиеся на несколько листочков бумаги, - у вас нет никаких особенных проблем с сердцем.
- Но оно болит, - возразила Ангелина. – Почти постоянно.
- Возможно, это связано с ростом… Ваш организм растёт, сердце не успевает, приходится работать усерднее… все скоро устаканится.
- Вы уверены?
- Конечно. Ну разве что… вы пьёте что-нибудь… ну, кофе например?
- Кофе? – недоумевая, переспросила Геля. – Конечно?
- Больше чашки в день?
- Больше!
Ангелина кофе любила безмерно. День без него был совершенно пустым и… невкусным. Кофе придавал жизни лёгкую и приятную горечь. Ведь где-то должна быть горечь, если всё остальное прекрасно?
- Возможно, стоит пока отказаться…
- Я подумаю, - пообещала Ангелина. Не первый раз ей это советовали, но бросать привычку каждое утро заливать в себя целую кружку настроения она не собиралась. Как ещё жить, если ложишься в шесть утра, а вставать надо где-то к полудню?

~Три часа до смерти~

Напевая, она разглядывала коричневый бок глиняного чайника. В нём заваривался ароматный зелёный чай. На две кружки – редко она выпивала меньше двух кружек за раз. Сегодня придётся делиться…
К чаю – зефир и как всегда хлеб с сыром.
- А колбаса? – разочарованно протянул Макс.
- А в глаз? – мгновенно осведомилась Геля, поднимая крышку чайника. – Ну ладно. Вон вода стоит холодная, сейчас разбавим – и можно будет пить!
- Полюбила чай? – ухмыльнулся он.
- От такой жизни полюбишь, - без особенной тоски ответила она. – Иногда хочется чашечку кофе, но знаешь, это терпимо…
Мозг при мысли о кофе устроил смесь фейерверка с ядерной войной.
- А сердце всё равно болит?..
- Да не очень… Наверное, меньше, чем месяц назад… Да к дьяволу сердце, - рассмеялась она. – Я сама удивилась, чай, если он нормальный, не этот, который в пакетиках, он даже вкусный…

~~

Сердце остановилось внезапно. Просто в какой-то момент стало очень больно, она пошатнулась, пытаясь схватиться за стену, но только поцарапала ногтями обои. Воздух исчез, всё вокруг помутнело.
В мозгу что-то тревожно взвыло. Ангелина неловко упала на пол, прижимая к груди руки, пальцами пытаясь разорвать кожу. Сердцу хотелось наружу.
Очень недолго. Потом оно осторожно, последний раз вздрогнуло и замерло, как машина с неопытным водителем за рулём, долго пытавшаяся встать на свободное место стоянки, и, наконец, удачно выполнившая свою задачу… Кто-то выключил фары.

[DiVert >>>]

Ну раз вывесили окончательный список произведений, участвующих в конкурсе, я со спокойной душой могу запостить сюда свой вариант "Звездопада". =)
Он получился в 2 раза больше максимально позволенного размера, да и вообще - я член жюри, да ^^ Следовательно, можно попахать землю сюда вывесить.



Звездопад

Когда на небе звездопад, жители Города предпочитают не гулять в тёмное время суток по городу. Говорят, многие безрассудные люди умирают, если слишком часто играют с судьбой и бродят ночами по улицам.
Самая высокооплачиваемая работа в Городе – ночные рестораны и гостиницы. Должности, на которых люди работают и после полуночи, особенно если порой вынуждены выходить за пределы стен, в которых всё принадлежит твоему маленькому миру. Люди верят, что их звёзды хранят дома от зла и смертей, но Город не может быть одним большим домом.
Город – это Город.

Её звали Ринна, девочка-луна. Она жила в районе Города, который назывался Большой Холм. Это был обычный район, с высокими и невысокими домами, узкими и широкими улицами, фонарями на высоких столбах, увитых цветами, множеством магазинчиков, кафе и одним театром.
Мама Ринны работала в театре гримёром. Отец умер однажды ночью от рук нирха. Он торопился в круглосуточную аптеку, чтобы купить лекарство для маленького брата Ринны. Он был ещё совсем маленький, но с ним что-то случилось. Отец хотел посоветоваться с врачом, но время было позднее, и хотя идти было совсем не далеко, он так и не вернулся. Ринна конечно не сразу узнала эту историю.
Брат выздоровел, но отца у них не стало.
Ринна бегала по поручениям матери, покупала продукты в знакомом магазине с синей вывеской с неоновыми лампочками и ходила в школу. А ещё слушала радио, ходила на курсы танцев, чтобы тоже играть в театре.
Её знали все соседи, и не только соседи, как добрую, всегда весёлую девчушку с рыжей косичкой, заколкой, закреплявшей слева падающую на глаза чёлку, и доброй улыбкой. Все говорили, что в ней живёт особая звезда, самая добрая, какую можно найти в Городе.
Мать ей очень гордилась, поручала воспитание младшенького, какие-то домашние дела, не очень сердилась, если оценки в школе у дочери вдруг были неудовлетворительными, а в основном – много работала, а Ринна училась самостоятельности.
Когда брат подрос, Ринна устроилась нянечкой. Ей было четырнадцать лет. Она не прогуливала школу – отец ребёнка, с которым она сидела, работал в ночь, и ему не с кем было оставить маленького сына. Когда он засыпал, Ринна сначала делала все задания, а потом тоже ложилась спать. С утра её будил возвращавшийся с работы господин Кирм, и она торопилась в школу. Так она довольно рано стала редко бывать дома.
Постепенно девочка-луна росла. Людям склонно удивляться неожиданным проявлениям доброты окружающих, а Ринна была особенно доброй девочкой. Собственно, за это она и получила такое прозвище. Небо над Городом было полно самых разнообразных звёзд, больших и маленьких, ярких и тусклых, быстрых и неподвижных. Самая крупная неподвижная и яркая звезда носила название Луна.
Одна из любимых легенд детей Города была о том, как девочка по имени Луна спасла город от нирхов. Ринна тоже знала эту историю, мама её рассказала после того, как Ринна услышала, что её так называют. В то время в Городе не было никаких мер безопасности против нирхов. Если они появлялись здесь, то жизнь становилась намного опаснее.
Нирха невозможно в обычной жизни отличить от простого человека. Он так же смеётся, так же плачет. У него такой же цвет кожи, такая же внешность, только кровь – ярко-красная, а не светлая. Нирхи потеряли свои звёзды, вернее, уничтожили их сами, чтобы приобрести свободу. Это было ещё раньше, когда люди решили, что боги к ним несправедливы, заставив существовать в определённых рамках. Но они боялись, и справиться со страхом смогли, только уничтожив свою звезду, а вместе с ней – всё то доброе и светлое, что было в их сердцах.
Нирх преображается и открывает свою истинную сущность лишь тогда, когда в нём играет злая природа. Никто не знает, как с ними справиться, но зато, говорят, нирхи убивают только ночью, чтобы посмотреть потом, как медленно гаснет в агонии звезда жертвы в чёрном подвижном небе.
Девочка по имени Луна давным-давно увидела, что кровь её матери ярко-красная. Она испугалась, но никому ничего не сказала, чтобы с мамой ничего не случилось. Луна следила за матерью и однажды увидела, как та превращается в нирх. Она закричала, и на улицу, не смотря на тёмное время суток, высыпали люди. Нирх не узнала в ночи свою дочь и убила её, а когда поняла, что наделала, яростно закричала, так, что взорвались все фонари в округе, и рассыпалась в прах. Так люди открыли, что единственный повод уничтожить нирха – заставить его убить того, кого он любит.
Потом люди поняли, что на небе появилась новая звезда. Она была неподвижна и всегда ночью висела прямо над ратушей. Жители Города назвали её Луной в честь этой девочки… А прозвище "луна", очень почётное, даётся только таким же самоотверженным и добрым, как та девочка из легенды…
И Ринну называли девочкой-луной. Потом девочка-луна выросла. Поступила в университет, устроилась в издательство, переехала к пожилой матери и брату. Она по-прежнему беседовала с соседями, расспрашивала об их делах и здоровье, всегда помогала – явно или тайно, не умея проходить мимо чужой беды, но ценя человеческую гордость. Ходила в тот же магазин с синей вывеской, иногда водила своего бывшего воспитанника в школу и много читала. Её везде знали. Маленькая принцесса Города успевала всё: и устроить свою жизнь, и отдать немного своего тепла другим…
Люди говорили, что давно не встречали людей с такой светлой звездой внутри…

Его звали Махэль. Он был бармен в одном весьма популярном заведении, куда частенько после учёбы заходили взрослые студенты. Махэль был их же возраста, только нигде не учился. Он приехал из-за Города поступать, но провалил экзамены, а потом понял, что работа его устраивает. Тем более, бар был в самом центре Города, а здесь даже ночью люди жили своей жизнью, не боясь никаких нирхов. Однако денег он получал всё же больше, чем любой дневной работник.
Он грамотно смешивал коктейли, легко болтал с посетителями, и если у Махэля было немного работы, знакомые студенты всегда приглашали его к себе за стол. Особенно, если они оставались в заведении на ночь.
Махэль был не стеснительный, но приятный юноша, может, немного робкий, но всегда умеющий ответить. Как и многие приезжие, большую часть своей истории он хранил в секрете: Город – это Город, а то, что за ним – целый иной мир. Никто из горожан, например, и подумать не мог, чтобы куда-то уехать в другое место… Поэтому Махэль был диковинкой.
Предприимчивые и любопытные студенты пускались в самые разные предприятия, лишь бы побольше разговорить товарища. Начиная с того, что спаивали его, порой, так удачно, что только суеверность и доброе сердце начальника не позволяли тому выставить Махэля на улицу посреди ночи, заканчивая попытками выводить все интересующие построения из ответов на самые посторонние вопросы.
Но Махэль чаще отшучивался. Ловко перебрасывая из руки в руку стаканы за барной стойкой, он отвечал на вопрос, кем хотел стать в детстве, с напускным зловещим видом, загробным голосом:
- Я хотел стать тёмным магом и внушать всем непреодолимый страх.
Потом смеялся и добавлял:
- Но вы же видите, что в результате из меня получился просто шут!

Они познакомились так, как знакомятся многие молодые люди. Однажды у Ринны выдался свободный вечер, и она согласилась провести его с товарищами, а Махэль как раз вновь остался на ночную смену.
Он слышал о Ринне от её однокашников. Красивая, добрая, весёлая, но постоянно занятая. Махэль иногда задумывался, что очень хотел бы, чтобы она зашла однажды в его смену в бар. Но она, кажется, любила работу больше развлечений.
Да и вообще, сложно было жить в Городе и не слышать про госпожу Сердца. Ринна училась на последнем курсе, работала по-прежнему в издательстве, содержала небольшой детский приют на выделенные правительством деньги. Она сама знала огромное количество людей и почти о каждом что-то помнила. Её знало ещё больше людей – девушка в светлом платье, с короткими рыжими волосами, всегда сияющая. Ринна ходила по улицам быстрым шагом, махала рукой знакомым, делала внезапные подарки порой первому встречному. Она слыла бы тихой и милой сумасшедшей, если бы не успехи в учёбе и работе, маячившее в скором будущем место в комитете по проблемам сирот, и просто редкая приятность. К сумасшедшей можно относиться со страхом или с лёгкой жалостью, Ринну же просто все любили.
Кажется, она тоже любила всех.
Махэль сразу понял, что это именно она, госпожа Сердца. Ринне было двадцать три, она была чуть его постарше, и недавно её перестали называть "маленькой принцессой". Её активность и новое положение делали оканчивающуюся университет студентку "госпожой". Ринна была работодателем и заботливым директором приюта, но на этом дела не заканчивались… Её стали уважать так же, как и любить.
Но в компании друзей она была обычной молодой женщиной, смеялась звонко, наклонив голову, у уголков рта появлялись красивые тонкие складочки. Сначала она не обратила на Махэля никого внимания, занятая весёлым разговором. Шумная компания разместилась за столиком, парни замахали Махэлю руками: мол, иди сюда, к нам.
Махэль с разрешения начальника покинул своё место за стойкой и подсел к столу, предварительно принёс всём требуемые заказы. Парни обменялись с ним рукопожатиями, девушки – улыбками и лёгкими, ничего не значащими поцелуями в щёчку. Неожиданно Махэль стал скованным, а когда его представили Ринне, вовсе смутился.
Через несколько минут он был уже втянут в живую беседу, нить которой плела и Ринна. Постепенно их разговор стал более личным, Махэль перестал мяться, делился известной ему о ней информацией, она смеялась, смущалась, снова смеялась. Кто-то шутил, что эти двое нашли друг друга.
Примерно через неделю Ринна зашла к Махэлю в бар ещё раз, на этот раз без друзей. Он стоял за стойкой, она сидела на высоком табурете и, замолкая, когда появлялись посетители, требовавшие внимания бармена, они вели разорванную беседу.
- А тебе не было страшно пускаться в такой большой путь, чтобы прийти в Город?
- Я не думаю, чтобы мне было страшно, - Махэль протирал стакан, смотрел в сторону дверного косяка, как будто ожидая кого-то.
- Говорят, долгие путешествия сейчас опасны, - она вздохнула. – Нирхи…
Махэль пожал плечами:
- Глупо бояться, когда чего-то хочется. Я мечтал жить в Городе.
- Я никогда не покидала Город, - призналась Ринна. – С детства всё тут, а сейчас – уже вряд ли уеду. Здесь и учёба, и работа…
- Город большой, его за всю жизнь не узнаешь, - рассмеялся Махэль. – А моя родина совсем не такая. Там было скучно.
- Тебе очень повезло. Мало кто решается путешествовать вот так, далеко, один… Скажи, Махэль… Ты их видел?
- Кого? – он отставил один стакан и взялся за другой. Он волновался, когда говорил с Ринной, и надо было занять чем-то руки. В баре было светло, и спрятать лицо не было никакой возможности. Ринна же никогда не стеснялась выражать эмоции.
- Их. Нирхов, - она наклонила голову. С таким видом она обычно смеялась, но сейчас была очень грустная. Махэль помотал головой.
- Наверное, я бы не выжил, если бы увидел хоть одного.
- Нирх убил моего отца, - призналась Ринна.
- Мне… мне жаль, - пробормотал Махэль. Он собирался привычным жестом поставить стакан на полку, но перед этим недостаточно хорошо вытер его, и тот, влажный, выскользнул из некрепко сжатых пальцев. Ринна подскочила, порываясь обойти стойку и помочь Махэлю собрать осколки. – Ой, сиди ты, - воспротивился он. – Я сейчас всё сам соберу, а то мне ещё выговорят, если посетители будут помогать с уборкой!
Ринна послушалась и села обратно, сложила руки на коленях и вздохнула.
- Я вот думаю, почему раньше никогда не заходила куда-нибудь в свободное время… Знаешь, Махэль, дома немного тяжело… Но с другой стороны… Не знаю, как сказать.
- Если бы дома всегда было хорошо, я бы никогда сюда не переехал, - улыбнулся Махэль, собирая осколки. Ринна заметила, что, сгребая их ладонью, он в какой-то момент дёрнул рукой.
- Ты поранился?
- Нет, что ты! – быстро отозвался он. – Сейчас пойду, выкину это безобразие.
Мусорное ведро стояло на заднем дворе, на улице – чтобы в помещении не распространялся нехороший запах. Он вышел, дверь бесшумно закрылась, сквозь рельефное стекло было видно, как его силуэт наклоняется, что-то стряхивает… Потом он куда-то ушёл.
Ринна осталась одна в баре. Других посетителей не было – всё-таки, не так много было любителей ночами бродить по улицам. Или уж приходили вечером, или до утра не появлялись…
Махэль не возвращался ещё минут пятнадцать. Ринна уже допила свой коктейль, вовсю беспокоясь, собиралась пойти посмотреть, не случилось ли с ним ничего плохого. К тому же, погасла одна из ламп, и в помещении стало темнее. Теней прибавилось.
Девушка поёрзала на табурете, потом соскочила и решительно направилась к второй двери. Идеально чистый, слегка скользкий пол, немного тормозил её движения. Он словно нарочно был такой гладкий – если переберёшь спиртного, и не выберешься сам. А Махэль умел – и неоднократно так и поступал – выкидывать набравшихся посетителей вон пинком. А жители Города, даже пьяные, не любили унижения… Поэтому и таких случаев было не так много.
Когда она уже потянулась к маленькой круглой ручке, по ту сторону стекла возникла фигура человека. Махэль открыл дверь и налетел на Ринну, она чуть-чуть не упала, парень едва успел подхватить её за талию. Она испуганно ахнула, но спустя секунду рассмеялась. Махэль, извиняясь, помог ей встать на ноги.
- Прости меня, что я тебя тут оставил, - забормотал он. – Просто я действительно порезался – мне пришлось бежать до аптеки.
- У тебя здесь нет пластыря? – удивлённо спросила Ринна, позволяя довести себя до стула. Махэль покачал головой:
- Да, я вдруг это вспомнил и забыл тебя предупредить. Но я купил, - он помахал блоком, ещё пахнущим особым запахом медицинских пунктов, и разгладил пальцем зеленоватый квадратик на своей ладони.
- Я правда волновалась… Но ничего, - Ринна махнула рукой. – Я часто волнуюсь.
- Да, я знаю. Все называют тебя госпожа Сердца. Но это плохо, когда сердце часто болит, - добавил он.
- Даже если за других?
- Конечно, - Махэль сел рядом. Волосы у него были такой же длины, что и её, но он умел даже за ними прятать лицо.
- Я не знаю… Если решишь убежать куда-нибудь – не забудь предупредить меня, ладно? – она не обижалась. Об этом ясно говорил её голос, мягкий, с тёплыми нотками.
- Ты так беспокоишься о каждом? – он поднял голову. Глаза у Махэля были тёмно-синие, с светло-голубым ободком у самого зрачка.
- Я… Наверное, - смутилась Ринна.
- Пожалуй, на самом деле, ты удивительный сон Города, - так же неожиданно рассмеялся Махэль. – Я никогда не встречал таких чудных людей, как ты!
- Ты сделал мне комплимент.
Глаза обоих улыбались ещё яснее и ярче, чем любые, самые выразительные губы… Тем более, что губам нашлось другое применение. Ринна позволила обнять себя, тёплые чужие руки коснулись тела, она слышала чужое сердцебиение как своё, и это было не новое, но чудесное чувство.

На следующий день Ринна снова зашла к Махэлю. Впервые за долгое время она позволила себе провести не дома две ночи подряд, пропустить университет. Махэль стоял за стойкой, выглядел не очень счастливым. Ринна помахала ему рукой, но он быстро спрятал взгляд, поднятый на зов висящего над дверью колокольчика.
- Что с Махэлем? – спросила она, подсаживаясь к друзьям. Было странно, что она не слышала их смех прямо ещё снаружи, где лёгкий вечерний туман постепенно окутывал улицы.
- Он немного напуган, - ответил кто-то. – Ты не пришла в уни, иначе бы знала… Одного из наших преподавателей вчера убил нирх.
Ринна закрыла ладонью рот, сдерживая вскрик. Жестокие убийства, совершаемые нирхами, случались стихийно, но уже давно они не касались круга знакомых Ринны. Это не значит, что она не переживала, слушая в новостях о новой смерти, не беспокоилась по ночам, была безразлична, но… Почти всех преподавателей Ринна знала в лицо, много общалась с ними…
- Кого?
- Госпожу Миллах, - сказала бледная Ара, растерянно сплетая в маленькую косичку выбившуюся из хвоста прядь волос. – Где-то в этом районе…
- Махэль сказал, что он вчера ночью выходил на улицу…
- Он ходил в аптеку, - вырвалось у Ринны. – Я была здесь…
У кого-то хватило эмоций на многозначительное переглядывание. Девушка вряд ли просто так останется одна в баре на ночь, а никто раньше не слышал, чтобы у Ринны был какой-то молодой человек. Но никто ничего не спросил.
- Махэль сказал, что впервые испугался, что мог умереть, - Ара понизила голос. – Он никогда так близко не чувствовал опасность нирхов…
- Но ведь он шёл сюда издалека, - возразил кто-то. – И не боялся…
Ринна не слушала их взволнованные рассуждения. Она оглянулась на Махэля, тот разговаривал с посетителем, рассеянно, переспрашивая что-то… Клиент не ругался, но выглядел недоумевающим. Возможно, был постоянным посетителем бара, и знал Махэля как человека активного и весёлого.
Ей удалось оставить своих друзей незаметно и подойти к стойке. Махэль ей нервно улыбнулся.
- Мне ведь повезло, да? – тихо спросил он.
- Мы все немного рискуем, - прошептала Ринна. – Нельзя же совсем ничего не бояться. Страх, он… может быть даже полезен…
Махэль странно посмотрел на неё, видимо, не соглашаясь с этим. Он уже рассказывал Ринне, что страх кажется ему бессмысленным, но, вероятно, сейчас столкнулся с суровыми правилами жизни – иногда выбора нет, ты вынужден бояться.
- Послушай… Ринна… Ты говорила, что тебе не всегда хорошо дома… Я снимаю довольно большой домик… Если ты хочешь, можешь пожить у меня.
Она увидела своё отражение в синих слегка влажных глазах. Сердце забилось как-то по-особенному… Ринна отвела глаза, подбирая слова в ответ, чтобы они не прозвучали глупо. Сердцебиение не успокаивалось.
- Это можно считать предложением?
Махэль, не раздумывая, ответил "да". Уже на следующий день Ринна переехала из своего дома к нему, оставив мать на заботу брата. Она по-прежнему занималась делами, навещала семью, иногда оставалась ночевать в доме, снимаемом приютом. Дети боялись нирхов. Особенно после последних случаев…

Она вернулась с работы с головной болью. Тело, непослушно-ватное, медленное, едва добралось до дома и рухнуло в постель. Махэль сидел на кухне, слушал радио и что-то листал, он не сразу заметил, что невеста пришла домой.
Они хотели сыграть свадьбу тогда, когда в университете начнутся каникулы. Праздник грозил быть очень пышным, у Ринны набиралось огромное число друзей и знакомых, которые хотели бы непременно её поздравить. Махэль был в городе практически один, тесной дружбы ни с кем не имел, но не был против большого количества гостей. Напротив, он даже улыбался и говорил, что у него появится шанс узнать ещё больше хорошо знакомых Ринне людей. Добавлял: "Наверное, твои друзья так же хороши, как ты…У госпожи Сердца не может быть плохих друзей". "И плохого мужа", - смеялась Ринна.
Махэль пришёл в комнату, когда она лежала, обняв руками подушку, и тихо плакала. Отчего была эта головная боль, Ринна не могла сказать точно. Может быть, надо больше времени отводить сну, или меньше волноваться, а может, это давление… Она приняла таблетку, но уснуть не получалось.
Испуганный её бледностью и слезами, Махэль сел рядом, взял Ринну за руку. Рука была горячей, очень горячей. Он не стал спрашивать, что случилось – бывает всякое. Бывает, когда боль появляется просто так, даже у самых светлых и хороших людей, это не мировая несправедливость, а обычная усталость…
Это было не странно, что когда он был рядом, Ринне было хорошо. Махэль гладил её по волосам, слегка вьющимся – с тех самых пор, как она стала стричься коротко, волосы начали завиваться… Ей были нужны его руки, его глаза рядом, ровное дыхание, но частое сердцебиение. Ринна всё-таки заснула…
Когда она вновь открыла глаза, за окном была ночь. Ринна поморгала глазами, пытаясь понять, осталась ли головная боль, но ничего не почувствовала. За окном искрилось ночное небо, в глубине которого скользили точки-звёзды, рисуя разнообразные замысловатые узоры и орнаменты. Астрономы следили за путями звёзд, и иногда Ринна покупала календари с восстановленными небесными картинами. Было такое ощущение, что звёзды хотели общаться с людьми, рассказывали какие-то свои истории… А люди показывают им свои истории, тоже как картинки, только более живые, и более понятные… самим людям. А понимают ли их звёзды?..
- Махэль? – позвала она. – Посмотри, какое небо сегодня красивое!..
Никто ей не ответил. Ринна обернулась и обнаружила, что любимого в комнате нет. Кровать была смята, он лежал рядом, хотя она уже этого не помнила, но сейчас никого не было. Ринна поднялась, поправила смявшее платье – этот жест не слишком помог, мятые складки никуда не делись. Она заглянула на кухню, в столовую, даже в гостиную. Свет везде был погашен.
- Махэль! – позвала она ещё раз. – Ты дома?..
Ответ был очевиден… дома его не было, но… Куда он мог уйти посреди ночи?.. Недавний случай заставил его больше бояться ночей, и на работу его вряд ли могли вызвать. Никто не практиковал таких срочных вызовов, по возможности, даже врачей ночами не вызывали. А то можно вовсе никогда не дождаться медицинской помощи…
Куда он мог уйти? И зачем? Какое срочное дело не будет ждать до утра в Городе?
Ринна бросилась к входной двери, она была закрыта снаружи, но изнутри открыть её не стоило труда. Женщина сбежала с крыльца и остановилась на улице, у решётки. Дорога, на обочине которой стоял снимаемый Махэлем домик, была пуста и безлюдна, как ей и положено. Фонари горели исправно, вокруг Ринны тянулись и перекрещивались тени.
- Махэль! – крикнула она отчаянно.
"Пожалуйста, - думала она, - он же не может погибнуть… С ним всё должно быть хорошо!"
Ринна вышла за калитку. Район, где жил Махэль, находился на окраине Города, домики здесь были маленькие, но Ринна бежала в сторону высоко поднимающихся крыш. Ей было всё равно, куда идти, только бы убедиться, что всё в порядке с Махэлем. Вряд ли разум может объяснить её стремление, ведь она рисковала сама встретить опасность. Было бы правильнее остаться и переждать дома, даже сходя с ума от волнения… Но Ринна не могла сидеть на месте, потому что сердце рвалось на поиски любимого.
Ночной Город красив. Смешение темноты и ярких пятен света, и прекрасный небесный пейзаж над головой, россыпь шевелящихся звёзд. Ринна остановилась на маленькой площади с отключенным фонтаном в центре, подняла голову, задержав дыхание. Она никогда не гуляла по ночам по улицам. С детства ночь и улица ассоциировались у неё со смертью отца.
Но это оказалось волшебной картиной. Ринну перестала бить дрожь, она даже поправила пояс, съехавший в сторону. Крупная красная звезда проплыла над шпилем радиовышки, сверкнула и удалилась куда-то. Несколько маленьких жёлтых огоньков кружились вокруг статуи на крыше особнячка. То есть, конечно, они были очень далеко, но казалось, что облюбовали статую для своих хороводов.
Запыхавшаяся после бега Ринна села на край чаши фонтана. К ней начинало приходить понимание, что Махэля она не отыщет. Надо торопиться домой, потому что нельзя целую ночь просидеть на площади. Любоваться небом можно из окна… Только тогда всё совсем иначе. Нет ни обдувающего со всех сторон прохладного ветра, ни стройных одноногих фонарей, окружающих тебя, ни громоздких зданий, в окружении которых представляешь себя такой маленькой, что звёздам и подавно не разглядеть тебя в лабиринте Города. Ночь в Городе – совсем не то, что день…
Ринна спохватилась и вскочила на ноги. Махэль, когда вернётся, не простит ей, что она так рисковала собой. Она сделала несколько шагов от фонтана и вдруг услышала пронзительный женкий крик. Это был крик боли, которую невозможно вытерпеть, и страха, от которого останавливалось сердце. Ринна испуганно ахнула. Ноги подкосились, она упала на колени. Крик повторился. Это была даже не мольба о помощи.
Ринна подумала, что должна бежать отсюда прочь. Ноги не слушались, она с трудом поднялась. Было страшно дышать, но дыхание невольно стало таким частым, что болела грудь.
Вопреки разуму, Ринна пошла туда, откуда слышался крик. Каждая мысль в её голове кричала о необходимости уйти. Но Ринна дошла до переулка, ориентируясь на слух. Чужой стон, протяжный и негромкий, казался ей оглушительным. Ринне всё было ясно, что там происходит, и она не понимала, чем может помочь той несчастной. Но проходить мимо страдающего человека Ринна не умела с детства. Возможно, мать зря воспитала её сострадательной…
В проулке между домами бледнело две фигуры. Только один фонарь проливал сюда неяркий свет, но его было достаточно. Обнажённая мужская фигура – Ринна видела спину с ярко выступающим позвоночником, обтянутым серой кожей, и шрам на пояснице – наступила коленом на грудь жертве. Тело беззвучно содрогалось. Ринна ощутила приступ тошноты. Она едва сдержалась, чтобы не закричать – даже если бы она добралась досюда чуть раньше, она ничего не смогла бы поделать.
Нирх наклонился, резко дёрнул рукой. Ринна видела лишь движение локтя, но в разные стороны брызнула светлая кровь. Много крови.
- Мама, - выдохнула Ринна жалобно. Ей вдруг представился отец на месте этой женщины. Она схватилась за горло, отступая.
Нирх вздрогнул, услышав её, и обернулся. Ринна закричала, но почти тотчас смолкла. Нирх выпрямился, адресовал ей испуганный синий взгляд, и тоже сделал шаг назад. Он был весь в чужой крови, правая рука дрожала.
- Махэль, - Ринна всхлипнула. К внутреннему ужасу она ощутила, что какая-то часть её радуется, что она нашла своего любимого, что с ним всё в порядке. Другая содрогалась от отвращения.
Махэль коснулся ладонью лба и отвёл глаза.
Она сделала к нему несколько неуверенных шагов. Махэль перестал казаться испуганным, он не шевельнулся. Ринна всхлипывала, пыталась согнать слёзы со щёк, мотая головой, но те всё равно текли медленно, и каждую слезинку она остро чувствовала.
- Ты мне не рассказывал, - прошептала она.
- Это то, что не расскажешь никому, - Махэль попытался плечом загородить от Ринны мёртвое тело. Он был много её выше сейчас, хотя, кажется, они всегда были одного роста.
- Ты не шутил, когда говорил, что в детстве хотел, чтобы тебя боялись? – вопрос прозвучал немного глупо. Ринна прикусила зубами палец, чтобы держать себя в руках.
- Отчасти… В детстве я был ребёнком добрым и немного забитым. Всё случилось иначе… Я достиг того, что было не моим желанием, а было… детским общим заблуждением. Ринна, извини меня, - нирх попытался уйти. Отвернулся, слегка изменённое, но всё же человеческое тело было Ринне знакомым и незнакомым. Она, стараясь не смотреть на труп, потянулась к нему рукой:
- Постой! Куда ты?..
- Ты не должна со мной жить, - он нахмурился. – Меня сначала забавляло, что сама госпожа Сердца полюбила нирха, но потом я понял, что испытываю к тебе то же самое. Не хочу, чтобы ты мучилась этим всю жизнь, Ринна.
- Махэль! – отчаянно крикнула она. – Я тебя люблю, Махэль!
Сквозь слёзы Ринна видела размытый профиль не-человека, которому отдала всю свою любовь, которая не досталась другим.
- Только жестокий может любить жестокого.
Глаза сверкнули непривычно резко, словно последний раз зажёгся и погас сигнальный фонарь на мачте почти затонувшего корабля.
- Но…
- Ты добрая, ты меня простишь, - серая рука потянулась к её лицу, но замерла на полпути. – Я уйду из Города…
Махэль сначала пятился в темноту. Лицо с обострившимися скулами и висками было слегка печальным. Кажется, он принял эту необходимость, как многое, что принимал раньше. Как ежедневные приветствия на работе, похлопывания по плечу, беззлобные насмешки, обещания… Он таял в сумраке, который уже не пробивали лучи маленького фонаря-солнца.
- Нет! Не прощу! – закричала Ринна, поднимая к груди руки. Голос сорвался.
Обманно стремительно расширились глаза Махэля. На самом деле, он не дрогнул. Сначала он просто не принял её слова за что-то иное, кроме крика отчаяния. Ненависти нельзя было ждать от Ринны…
- Если жестокого может любить только жестокий, - напряжённо, подавшись вперёд и продолжая стискивать кулаки так, что гнущиеся от усилия ногти впивались в кожу, продолжала она. – То я стану жестокой!
- Ты не сумеешь, Ринна.
- Я хочу, и я буду тебя любить! – лёгкий испуг скользнул по лицу, остановился в дрожащих уголках рта, но быстро растаял. – Я буду, буду!..
- Ты не должна потом ни о чём жалеть,… - Махэль ей не верил. По его мнению, любимая несла чушь, которая не обманула бы и ребёнка. Разве она может быть жестокой, девочка-луна, маленькая принцесса Города, госпожа Сердца…
Обутая в лёгкий сапожок ножка переступила через белую тонкую руку жертвы Махэля. Тело Ринны пронзила дрожь. Она всхлипнула, и нирх не выдержал, шагнул навстречу, чтобы удержать её, если она споткнётся. Было похоже, что она вот-вот упадёт – подломятся ноги, Ринна заплачет, уткнувшись в ладони, может быть, в колени, прошепчет бессмысленную просьбу, может быть, даже бессильное в её светлых устах проклятье, которое всё равно не станет ни для кого смертельным хотя бы потому, что Ринна не умеет желать смерти.
Ринна не упала. Выросшая девочка-луна бледнела на глазах. Кончиком сапога она задела мёртвое тело, содрогнулась и обернулась.
Жертва, мучительно изогнувшись и раскинув руки, пустыми выцветшими глазами смотрела в бесконечную звёздную кутерьму. Светящиеся разноцветные точки медленно передвигались над ними.
Махэль не поверил своим глазам ещё тогда, когда Ринна решительно отвернулась от тела. Лёгкое "хм" показалось ему шуткой ночного ветра, но бледность невесты всё вернуло на свои места. Вернее, наоборот, перемешало все его мысли. Нирх застыл.
Светлая кровь жертвы, продолжала медленно скользить вниз по обнажённому торсу, слегка щекоча кожу. Всегда Махэль получал от этого большее удовольствие, чем от самого соприкосновение с чужой звездой, но не сейчас.
Бледность Ринны была не следствием обычной тревоги. Кожа, всегда приятно-бархатная, светло-розовая, с невидимым белым пухом, действительно серела. Когда-то то же было с Махэлем. Когда он пошёл за нирх, которую боялся. Пошёл из выворачивающего наизнанку страха, что когда-нибудь что-то подобное произойдёт с ним. Слабый мальчик, в детстве любивший мечтать о том же, о чём думают многие в такие годы. Всеобщий страх и признание, вера в собственную тёмную исключительность, образ мрачного и одинокого злого гения, бессменно привлекательного для наивных жертв… Такие мысли часто мелькают даже в головах более взрослых, сознательных людей. Мало кто решается потерять свою звезду так… В обретении жестокости взамен страха.
Страх уютен. За страхом можно спрятаться. Страху можно поклоняться. Страх поддерживает и объединяет.
Жестокость делает изгоем, врагом, объектом ненависти. Махэль столько раз за одним столом с многочисленными знакомыми возмущался беспределом, творимым в Городе нирхом. Им самим. Говорил о справедливом возмездии, о божественности звезды, о всём том, что в голове каждого делало любого нирха проклятым врагом.
- Ринна, - Махэль ещё несколько мгновений наблюдал за её лицом. Постепенное изменение тронуло её тело. Она испугалась, когда вдруг хрустнули внутри кости. В голове взорвалось что-то, разлилось безумным фейерверком по сознанию.
Нирх заулыбался. Блаженная пустота внутри, когда погаснет звезда, вовсе не похожа на описываемые обывателями муки, рождающиеся лишь в их воображении. На самом деле, отчасти эта боль приятна.
Он поймал падающее тело и крепко обнял. Сильная дрожь, охватившая Ринну, передавалась его телу, он чувствовал сквозь кожу, как сердце неистово бьётся, пока из крови исчезает свет. Кровь нирхов темна, потому что внутри них нет звёзд…
- Я могу быть какой угодно, - спустя минуту или две, пока она лежала у него на груди и дрожала, прошептала Ринна. – Жестокой или госпожой Сердца. Только бы любить тебя.
Махэль провёл по холодеющему телу новорождённой нирх кончиками пальцев. Он сам был таким же холодным сначала. Потом тепло вернётся. Нирхи могут жить среди людей, неузнаваемы, идеальные актёры, потому что любой актёр должен быть немного жестоким. Вживаясь в образ, он лжёт другим, даже если для того употребляет свой великолепный талант.
Пальцы сомкнулись на декольте платья.
- Настоящие нирхи не носят одежду, - ответил он тихо, - любимая.
С треском порвалась ткань. Не так просто разорвать одной рукой простую тряпку, сдёрнуть сразу платье – тем более. Махэль бросил в сторону разорванную материю, та, чуть подхваченная уличным сквозняком, отлетела в сторону и закрыла лицо мёртвой женщины.
Чтобы быть жестоким, нужно, чтобы твоя звезда упала.
Вот почему, когда на небе звездопад, жители Города предпочитают пережидать ночи дома.

Сообщение отредактировал DiVert - 2-11-2007, 19:44

[Горация >>>]

Ох, Ди, жутковатый рассказец у тебя получился… (в смысле, здрасьте, я добралась и есс-но, начну ругаться).
Идея, в принципе, ясна, вот только, как и у большинства из нас, выглядит немного недоделано. На мой взгляд, акцент у тебя сделан немного не на те вещи для такой концовки. Напрашивается пляска не вокруг доброты героини, а вокруг того, как ей плохо было без любимого, как одиноко, что ни всеобщее обожание, ни работа, никакие иные заботы не способны его заменить, заполнить эту пустоту. Тогда становится более логичен и ее страшный шаг – решение пойти за ним. Сейчас же эта веская причина притянута за уши. У тебя получилось, что у нее все хорошо, она такая добрая, всеми любимая, и вдруг бац… откалывает такую странную штуку. Трагизм через потерю отца….? Тоже маловероятно: это прошлая трагедия, обжитая боль. Это данность, которая ничего не меняет спустя столько лет. В общем, как говорится, пришла я и всем все испортила…
(возможно, конечно, что у меня это просто старость… да и что не привидится с температурой!?)

Но… любые смысловые недочеты я могу простить (возможно, что-то где-то упустила, недопоняла, не постигла, в конце концов. Авторский замысел – святое)… а вот стилистические экзерсисы…
Такое впечатление, что ты рассказ не вычитывала.
Тавтология имеется (указывать не буду, ты прекрасно разберешься сама))). Кроме того, встречаются весьма занятные предложения:

"Самая высокооплачиваемая работа в Городе – ночные рестораны и гостиницы."
Это как? Впервые слышу, чтобы ресторан и гостиница были работой…Если бы стояло «самые дорогие заведения в городе – ночные рестораны и гостиницы» или же «Самая высокооплачиваемая работа в Городе – дворник и ночной сторож» - это понятно. А тут выходит следующее:
(что) работа (где?) в ночных ресторанах и гостиницах.

«Так она довольно рано стала редко бывать дома.»
здесь явно что-то не так.

«Людям склонно удивляться неожиданным проявлениям доброты»
Тоже весьма занимательно… Тут уж выходит, что либо «люди склонны удивляться», либо «людям свойственно удивляться».

«Махэль был не стеснительный, но приятный юноша»
ага… из этого следует, что приятными могут быть только стеснительные…а этот – исключение.

«Начиная с того, что спаивали его, порой, так удачно, что только суеверность и доброе сердце начальника не позволяли тому выставить Махэля на улицу посреди ночи, заканчивая попытками выводить все интересующие построения из ответов на самые посторонние вопросы.»
на редкость путано…

«Однажды у Ринны выдался свободный вечер, и она согласилась провести его с товарищами»
не иначе, как по партии…

«А тебе не было страшно пускаться в такой большой путь»
такое впечатление, что эту фразу сказал иностранец, изучающий русский. Или индеец, как минимум... Что значит «большой путь»?

«что она не слышала их смех прямо ещё снаружи»
впечатляет… так прямо или еще?

«Праздник грозил быть очень пышным»
весьма странный глагол для праздника. Грозил – говорит само за себя и вызывает совсем не праздничные ощущения. Я бы поняла если бы речь шла о дне всех святых (потирая ручки): праздник грозил быть очень страшным…

«Ринна обернулась и обнаружила, что любимого в комнате нет. Кровать была смята, он лежал рядом, хотя она уже этого не помнила, но сейчас никого не было.»
при всем желании, мне так и не удалось понять: было… или все же не было??? Кто лежал тогда?

«Лицо с обострившимися скулами и висками»
отчего-то я не уверена, что виски могут обостриться… со скулами все ясно, они выпуклые… но виски – плоские.

«бледность невесты всё вернуло на свои места. Вернее, наоборот, перемешало все его мысли»
(что?) бледность (соответственно, что сделалА?) вернула… перемешалА.

«разлилось безумным фейерверком по сознанию»
сознание – вещь нематериальная… соответственно по нему – никак не может. Если только в нем.

[DiVert >>>]

Горация
Спасибо ^^.
По поводу нелогичности концовки - ты не первая, кто мне говорит это. Я пожалуй тоже это вижу, но опыт вживания в героев был совершенно неудачный. Я не смогла прочувствовать то, что происходит, поэтому завершила так, как мне показалось логично внешне, а с внутренней стороны героев передать не получилось(( Мне показалось, что это не моё в принципе - описывать такие ситуации, но рассказ бросать было жалко)
Никогда не смогу описать, как человеку плохо без любимого, ей-богу))) Поэтому и плясала от доброты. Максимум, могу позволить предположить, что она этого испугалась, что ей плохо будет... Ведь бросилась она его искать, потому что за него боялась, не могла представить, как без него жить?.. Сложно со стороны смотреть на эту проблему, просто сюжет упорно требовал именно такого завершения, крушение идеала доброты вследствие такой пакости вещи, как любовь.

Не со всем согласна, я про исправления) Виски могут в моём понимании обостриться - речь ведь идёт не совсем о человеческом существе.
По поводу работы - имелась в виду работа в ночных заведениях, именно. Но повторять дважды "работу" в пределах одного предложения особого желания не было.

здесь явно что-то не так.

Имела в виду молодой возраст...

ага… из этого следует, что приятными могут быть только стеснительные…а этот – исключение.

Некоторые нестеснительные бывают неприятными ^^

весьма странный глагол для праздника. Грозил – говорит само за себя и вызывает совсем не праздничные ощущения. Я бы поняла если бы речь шла о дне всех святых (потирая ручки): праздник грозил быть очень страшным…

Это скорее всего окказиональное значение. Автор - то есть я - не переносит праздники ^^
В метафизику по поводу сознания впадать не стану, исправлю все недочёты и - даже не знаю! - как-нибудь подумаю про изменение отправной точки вектора финала.

[Матильда >>>]

Недавно прочитала рассказ. И чувствую себя не настолько уверенно, чтобы комментировать ...а потом подумала и решила, я же читатель, вот и скажу... Развязка была острой, очень. Но противоречия, как такового, я не заметила, иначе все было бы лишком так, что и стоило бы ради этого что-то писать; у автора получился остросюжетный великоленый рассказ, с возможностью создания сценария, я просто вижу его; и по пунктикам свои впечатления:
1. я не любитель жанра сюжетного, но тут вопреки ... оторваться не могла, от себя не ожидала, читала как ребенок - взахлеб; "а дальше что?!"
2. может я что-то крамольное скажу, ну да ладно... Автор совершенно понятно задал и раскрыл образ доброй героини, абсолютно светлого существа, но, может подсознательно, автор уже в начале начал задавать в таком темпе и яркости краски, при этом не нарушая равновесия (нет!), что у меня начинает закрадываться легкая тень досады (почему досады потом скажу) и предчувствия ... не просто все так, как это называется САСПЕНС ? Да, именно так;
3. почему досады? любовь по Фромму - несколько видов - у героини, воспитанной добром, по идее в пуританской среде, материнская чувство доброты-любви ко всему сущему, в том числе и к Махэлю, должна была соединиться с эротической любовью - к нему же - что победит...
4. так вот этот вопрос изначально - уже предчувствовался, и досада у меня возникла из-за того, что понимая, что такое светлое существо заранее обречено на жертву (хотя можно и вопрос поставить) во имя, что так дорого сейчас...т.е. в тот момент, когда раскрывается образ героини. И еще досадно, что она этого испугалась, что ей плохо будет... Абсолютно согласна. Наверное в этом смысле и соприкоснулись любови - и материнская и эротическая - альтернатива потеря Махэля одинакова; любовь материанская -удержала бы ее, а любовь эротическая - подтолкнула к нему...Махэлю.
По этому рассказу, самодостаточному в смысле литературном, и сценарий бы хороший получился, это точно!
И об этом серьезно бы подумать
Мне очень понравился рассказ, спасибо

Сообщение отредактировал Матильда - 15-01-2008, 16:24

[DiVert >>>]

Матильда
Спасибо за понимание) Особенно касательно концовки.
Твой отзыв мне был очень приятен.
Сценарий... подумать






А я вот... не писала очень давно. У меня совершенно не получалось. И вдруг на днях мне удалось набросать нечто маленькое и прозаическое, и я очень обрадовалась, что снова могу ладить со словами и предложениями... Так что хочется поделиться.

Там, выше, был рассказ "Кофе"... Теперь - "Чай" =)

Рядом с чашкой на столе лежал бутерброд с сыром, толстым куском "маасдама" с причудливой дыркой у одного края.
Глиняный чайник продолговатой формы выпускал через носик тонкую струйку пара, там, под аккуратной маленькой крышечкой плавали листья и травы, собранные её руками. Она приподняла горячую крышку и обратной стороной ножа – разыскивать на столе с посудой ложку было чрезвычайно неохотно – помешала чай. Он пах домом. И ещё немножко – мировой гармонией.
Зелёный чай на самом деле смутно-зелёный. Если его заварить некрепко, то он светло-жёлтый, почти совсем прозрачный, и это контрастирует с сильным травяным запахом. Если же подержать его дольше, то чай будет тёмно-коричневым, горьковатым, с тёмными кусочками листьев, вырвавшихся наружу из чайника вместе с потоком кипятка.
Но совершенно всё равно, какого зелёный чай цвета, жёлтого или коричневого, потому что главное – это вкус и запах. С едва слышным шорохом он лился в кружку, постепенно заполняя её почти до краёв. Потом чайник отправился на своё место, на подставку, а тёплая кружка оказалась в её ладонях.
Не ей было открыто согревающее свойство чая. Чувствующие высокую температуру напитка внутри руки перебирают кружку, становятся мягкими, забывают, что почти беспрерывно последние несколько часов били по клавишам или скребли ручкой по бумаге. Приятное тепло разливается внутри, подавляет кашель, зарождающийся где-то в глубине, вкус оседает в горле, ноздри ловят запах трав и пар, и всё это создаёт невероятный комфорт.
Но чай греет ещё и душу. Хотя, она не любила это слово, поэтому классифицировала это ощущение совсем по-другому. Чай греет мысли, приносит в них порядок, помогает собраться и решить проблемы. Время течёт совсем иначе, на самом деле, оно вовсе не течёт, когда в твоих руках есть кружка с горячим чаем. Да, на кухне есть часы, большие, настенные, они ходят почти бесшумно, однако невозможно не заметить движение стрелок, но всё это не имеет значение за утренним или вечерним чаепитием. Это – время внешнее, безразличное, а внутреннее становится бесконечным и упорядоченным.
Вселенские проблемы, замкнувшиеся в одной человеческой сущности, нахождение принципа мироздания, столкновения противоположных сверхсильных желаний и необходимостей, можно решить только перед тёплым глиняным чайником, держа в руках любимую кружку, привезённую из дома, она была в этом абсолютно уверена.
Первая кружка закончилась. За окном ничего не изменилось, сквозь прозрачный тюль был виден рассеянный свет из чужих окон, жёлтый, белый, даже синий. Фонари не горели, зато в парке бродило много собак, но они были внизу, и не портили картину – дома, окна, много неба. Это замечательное окно, в него видно, вопреки законам природы, и восход, и закат.
Чай радостно плеснулся в кружку, уже темнее, крепче, с более сильным травяным запахом. Но менее горячий. Она сегодня очень устала, и ей нужен был какой-то новый отдых. Сколько можно спать на нерасправленной кровати просто потому, что нет сил или желания её расправить? Смотреть в одиночестве фильмы на маленьком экране ноутбука, а после трёх часов сна заставлять глаза разлепляться с помощью чайной заварки, потом читать бесконечное количество совершенных книг и засыпать снова, чёрт знает как, со странным ощущением, что что-то не так, а что – непонятно.
Мир такой беспорядочный, он только в теории укладывается в строгие законы. Законы алгебры, а не пространственной геометрии, где угол может быть прямой, а то и лучом, и где круги могут иметь общую границу, а не точки соприкосновения. Вот если бы мне дали мир, думала она, в котором всё правильно и нет безумных нелогичностей, например… например, в нём есть только чай. И бутерброд с сыром.
Вспомнив о бутерброде, она тут же решила приговорить его как можно скорее и может быть даже сделать себе второй. Это же, в конце концов, завтрак… Или сейчас вечер?.. За окном и так, и так темно, и кто определит по этим часам, полдевятого ли до полудня или после?..
Она залила содержимое заварочного чайника, заставляя листья снова отдавать свой вкус и аромат простой кипячёной воде, и потянулась к кнопке включения радио. Мужской голос завершал выпеваемую фразу. Молю, лечить меня скорее прилетай, я обескровлен…
Пришедшая с работы соседка сразу услышала, что в доме кто-то есть. По крайней мере, играет музыка на кухне – радио на полную громкость. Но кухня была пуста, если можно считать "пустым" маленькое помещение, заставленное мебелью, бытовой техникой и посудой. На столе остывал – и уже почти остыл – заварочный чайник, а рядом с кружкой лежал целый, со съехавшим частично на столешницу куском сыра, бутерброд.
Соседка заглянула в кружку и заметила расходящиеся в от центра круги, превращавшие её отражение в смешную мультяшную мордочку. Целых полчашки чая осталось!..
"Совсем на неё непохоже, - подумала соседка. – И куда она подевалась?.. Не в кружку же с чаем провалилась!.."
Хотя, ей самой порой хотелось уйти от проблем – бытовых и не очень – в счастливый мир, пространственно определяемый только чашечкой вкусного чая.

[DiVert >>>]

Очередное бессюжетное. Свежее.



Счастливый билет

Я занимал уютное местечко у окна, занавешенного тёмно-фиолетовым бархатом. Прямо у моего лица болтались золотистые пышные кисти, которые раскачивались и иногда ласково гладили меня по носу и щеке. Особенно когда я начинал дремать, сморенный усталостью, и прислонялся головой к тонкой, слегка подрагивавшей стенке дилижанса.
Пункт отправления, оставшийся уже далеко позади, был принявшим форму небольшого городка скоплением сложнейших дел на много лет вперёд, и в мутных воспоминаниях представал местом зловещим. Он стремился пожрать моё время, как корова клевер – не останавливаясь и постоянно пережёвывая. Не проходило и часа, чтобы рутина не совала морду в розово-белую россыпь моих фантазий, окружённых бесконечными четырёхлистниками. На отдых я уделял разве что несколько часов беспокойного сна в сутки, да и то в это время меня не оставляли дела. То и дело снилось, как я теряю свой портфель – и собираю документы по крупице по всему городу, а кто-то тем временем успел завернуть в них булочки, рыбу, а то и самокруток навертеть. Ну и много чего другого неприятного иногда приходило ночами в мой непослушный, не желавший отдыхать мозг, это и вспоминать не хотелось… Обстановка не располагала к тоскливым мыслям, что вернуться всё равно придётся, рано или поздно.
Но сейчас я ехал отдыхать. Пункт моего прибытия ассоциировался с раем небесным, по крайней мере, там я надеялся забыть обо всех заботах и отдаться существованию будто бы внутри холста с изображением прекрасного идиллического пейзажа. Это местечко, в котором всё, абсолютно всё, будет удовлетворять моим желаниям. Я уже сейчас представлял себе небольшое озеро, пару километров в длину, но узкое, чтобы его можно было переплыть без особого труда. Пологий берег чередуется с обрывистым, но песка почти нет – меньше всего на свете я люблю песок. Этот мелкий бело-жёлтый пакостник пробирается везде. Его можно найти в ботинках, носках, брюках, ушах, шляпе и даже портфеле!.. Зато почти к самому берегу подступает лес, у воды это кустарники, но такие разросшиеся, что вполне можно посидеть у них в тени. На одном берегу беседка и маленькая пристань для лодки, а на другой – особнячок на одну, собственно говоря, мою персону. Он светлым пятном выделяется на фоне тёмно-зелёного леса.
Это небольшой двухэтажный кирпичный домик, выкрашенный бежевым и белым, со спальней, кабинетом, гостиной и большой мансардой. В гостиной я собирался принимать – удивительное дело – гостей. Удивительное потому, что мне следовало возненавидеть всех людей этого мира ещё во время своей работы, когда даже в выходной тебя могут вызвонить из уютной постели, заставить расстаться с пухлой подушкой, подставляющей свой бок под твою истосковавшуюся по ней щёку, и отправиться на какую-нибудь важную встречу. Однако я никогда не был мизантропом. Этому типу людей слишком неприятно жить, чтобы я позволил себе к ним принадлежать. Я даже работу, которой занимаюсь всё время, не оставляя себе почти никакой свободы, люблю. Просто отдых не может быть лишним. Собственно, поэтому я и покинул городок N в этом уютном дилижансе, никому не сообщив, где меня искать, и экипировавшись только любимым длинным тёмно-зелёным сюртуком, белой рубашкой, тростью и портфелем.
Кроме меня, здесь были и другие пассажиры. Девушка с живым взглядом, в длинном свободном платье, украшенном вышивкой и перевязанном плетёным поясом. Она сидела напротив меня, и около её лица занавеска была отдёрнута. Девушка с большим удовольствием смотрела за окно, и на её лице было столько удивления, что я решил: она путешествует по этому маршруту впервые. О да, из окна открывается прекрасный вид, сложно не поддержать её в этом восхищении. Иногда она восторженно восклицала: "Ах, смотрите, смотрите!" – и её сосед мгновенно поворачивал голову.
Сосед был полноватый мужчина, постарше меня, но с такой подвижной мимикой, что сначала мне показалось, что лёгкие морщины – лишь косвенный признак постоянных движений лицевых мышц. Мне почему-то показалось, что он актёр, хотя я иногда посещал театр в нашем городке и ни разу не видел его на сцене.
Место рядом со мной было свободно, но дилижанс в любом месте мог подобрать нового пассажира, поэтому я старался не занимать слишком много места, чтобы не копошиться потом, подбирая полы расстёгнутого сюртука и ёрзая на мягком сиденье.
- О, какая прелесть! – воскликнула девушка, прижимаясь к стеклу. – Посмотрите, посмотрите!..
Актёр – я решил для себя именовать его так – вежливо последовал её просьбе. По нему было заметно, что он, так же, как и я, привык к этим чудесным путешествиям. Возможно, мы даже встречались как-нибудь в этом уютном дилижансе, и сидели рядом, не исключено, что и беседовали. Просто из моей памяти всё, что не касается дел, стирается слишком быстро. Случайные попутчики входят в ту область, которая тает с нарастанием темпа жизни, как иней на стекле, едва только станет тепло.
К тому же, на этом маршруте не принято называть друг другу имена и близко знакомиться. Новые знакомства усложняют отдых, а не упрощают его – я был согласен с этой мыслью целиком и полностью. Мне требуются или одиночество, или совершенно определённая компания, в которой я готов проводить свой отпуск. Конечно, вы можете со мной не согласиться, это целиком ваше право, но знакомств мне хватает и на работе.
- Посмотрите и вы! – попросила она, оборачиваясь ко мне и тотчас возвращаясь к наблюдению. – А то оно уплывёт!.. Ах! Уплыло! – она расстроилась, опустила руки, сложила их на коленях и надула губы, но глаза её продолжали блестеть.
А я как раз собрался взглянуть на одно из тех чудес, которое так удивляет путешественников в первое время. Но к тому времени, как я дёрнул шнур, отодвигая занавеску, по ту сторону дилижанса действительно уже не было того, что привело попутчицу в столь яркий восторг.
Но это наверняка было что-нибудь восхитительное. Места эти населены самыми чудесными существами, какие только доступны – а то и на самом деле недоступны – человеческому сознанию. Я сам поначалу не мог оторваться от окна!
Сейчас вид по ту сторону окна был самым обычным для этой дороги. Пейзаж из тех, к которым очень быстро привыкаешь, несмотря на всю кажущуюся фантастичность, и он радует глаз, как любимая фотография на стене над кроватью или фонарь напротив окна, который загорается в одно и то же время суток, неизменный и прекрасный.
Насколько хватало глаз, раскинулось пушистое разноцветное море: белоснежное, серое, голубое, сине-чёрное у далёкого горизонта, и неизменно блестящее под солнечными лучами. Само светило, близкое и жёлтое, висело по другую руку. Я не люблю сидеть у того окна, мне по душе, выглянув наружу, видеть причудливую тень дилижанса, запряжённой четвёрки коней и фигуры кучера. К тому времени, как дилижанс прибывает на место назначения, солнце добирается и до моей стороны, но обычно я уже устаю смотреть по сторонам, а особенно от слепящей голубизны неба, и либо засыпаю, либо углубляюсь в чтение. Утомлённый длительным путешествием, я и в этот раз расслабился, задёрнул занавеску и, прикрыв глаза, прижавшись щекой к мягкой обивке, погрузился в свои мысли. Вероятно, очаровательная моя попутчица решила, что я тотчас заснул, потому что я больше не слышал её взволнованных звонких восклицаний. А ведь солнце как раз сейчас медленно переползало на её сторону, рисуя широкими мазками ещё более яркие золотые переливы на облачном море. Она наверняка была в восхищении.
На самом деле, я уделил время мысленному формированию своего большого труда, который писал много лет, и так до сих пор не написал. Оригинальнейшая задумка, какой я не встречал ни у одного человека, уже давно занимает достойнейшее место в моей голове, но воплотить её в текст мешают сиюминутные дела, которые важно сделать немедленно. А труд литературный, особенно литературно-научный, имеет важность и ценность вневременную. Иногда я признаюсь себе, что никогда его не напишу. Впрочем, после такого откровения с самим собой, я, как правило, так же горячо возражаю: как же, ты уделяешь работе все выходные, и особенно – отпуск, когда сам умиротворённый мир вокруг покровительствует спокойной сосредоточенной работе. В сумме свободные от одной работы дни давали время для другой. Такой вот у меня отдых, и я готов согласиться, что на него не всякий бы подписался.
Колёса подпрыгивали на мягких кочках, и дилижанс раскачивался. Я сам не заметил, как поддался плавным колебаниям, и занимавшие мою фантазию сложные фразы, которые приходилось хранить в себе месяцами, и повторять, как заклинания, растворились в таком же пушистом сне, какими были окружавшие нас облака.
- Приготовьте ваши документы, пожалуйста, - раздался громкий голос, и я мгновенно проснулся, с ощущением лёгкой досады. Первым делом, придя в себя, я машинально проверил, где мой портфель. Неизменного спутника своей жизни – из тёмной натуральной кожи, с матовым замком и несколькими отделениями внутри – я нежно прижимал к груди, пока дремал, откинувшись на мягкую спинку сиденья.
Стряхнув с себя сон – справляться с сонливостью быстро я умел, если бы затягивал с этим делом, всегда бы опаздывал на работу – я полез в портфель в поисках бумажника. Он соскользнул куда-то в самый низ, под книги, папки, ручки и прочие атрибуты, без которых я не мыслю свою жизнь.
Кондуктор – а это был именно он – пока интересовался билетами остальных пассажиров. Кстати, как я успел заметить, появился ещё один господин, с огромной сумкой, похожий на чехол для контрабаса, только без той части, куда прячется гриф. Он уже протягивал свою бумагу для проверки.
В наше время без проверяющих инстанций даже птиц в курятнике не развести и детский сад не открыть. Ко всему, от самого простого до самого чудесного, приставлен свой наблюдатель. Так что на этом чудесном маршруте без контролёра тоже не обошлось. На моей памяти он появлялся с самого первого путешествия, в неизменной голубой фуражке, с круглой крылатой бляшкой, изображавшей несущуюся по причудливым волнам карету. Однажды мне попал в попутчики дедушка лет семидесяти, который поделился со мной воспоминаниями о временах, когда каждый посвящённый мог прокатиться в этом дилижансе. Я каждый раз мучаю себя нарочитой бессонницей, чтобы оплатить отпускную поездку, так что я охотно согласился со своим попутчиком – нынче наступили страшные времена, когда альтруистов не осталось даже среди добрых духов! Надо сказать, за последние годы цена значительно возросла, и я не уверен, что ещё через пару десятков лет смогу позволить себе творческий отпуск. А некоторые ещё удивляются, почему к старости талант писателей нередко гаснет. Попробовали б вы работать в таком темпе, особенно если от вас требуют ежедневного сидения в кабинете и внеурочных поездок по всему городу - в общем, двухсотпроцентной отдачи!..
Тот же дедушка сказал, что помнит первый рейс, на который заступил наш кондуктор, такой же неизменный, как и средство транспорта. Он даже не постарел за это время, сохранил и пышные чёрные усы, и прямую осанку, словно у военного, и даже сумка на поясе не поменялась.
Он проверял выданные нам документы, утверждавшие право на проезд, и выдавал билеты – прозрачные карточки с чёрными номерами, которые ни разу мне так и не пригодились. На моей памяти так же не встретилось ни одного человека, который бы ехал без разрешения, но я слышал, такие случаи бывали. По этим рассказом выходило, что с нарушителем немедленно происходит нечто странное. Поначалу я предполагал, что "зайцев" высаживают, спускаясь на землю, как поступают, когда требуется забрать пассажира. Однако один болтливый юноша сказал, что нарушитель просто тотчас исчезает, как только контролёр узнаёт, что у него нет позволительного документа. И хотя физиономия того юноши не внушала доверия, я предположил, что наш кондуктор действительно выглядит довольно грозно. Какие глаза, под бровями и козырьком фуражки! Впрочем, я до сих пор сомневаюсь что "зайцы" исчезают навеки, как с горячностью уверял меня этот полнощёкий молодой человек, а просто возвращаются в свой дом и теряют возможность заказывать этот чудесный дилижанс. Я совершенно не представлял себе, чем они живут дальше.
Я наконец-то извлёк бумажник и вытащил из большого отделения продолговатый, вдвое сложенный бланк, заполненный мелким неразборчивым почерком. Я мог разобрать там лишь своё имя.
Кондуктор кивнул, пробежав глазами по строчкам и вернул мне документ, а потом извлёк из сумки прозрачный квадратик, взглянул на него и протянул мне.
- Поздравляю, у вас счастливый номер, - сообщил он, подмигивая из-под фуражки.
Я удивлённо посмотрел на зеркально расположенные на бумажке цифры и спросил:
- Спасибо, но что это значит?..
- Да в общем-то, как и на любом другом транспорте, - ответил мне кондуктор, уже проверяя документ у актёра, - ничего особенного... Всем приятного отдыха, - пожелал он, открыл дверцу и шагнул на полном ходу в облачное море.
- Ах! – воскликнула девушка, её сосед успокаивающе что-то ответил и, протянув руку, захлопнул дверцу.
А вскоре мы приехали, резвая четвёрка остановилась, и я вышел из дилижанса на берег своего любимого озера. Ожидавшая меня лодка покачивалась на воде, дул прохладный ветерок. Кучер прикрикнул на лошадей, шевельнул поводьями, и наш транспорт унёсся в небо.
Все оставленные в городе N дела мгновенно исчезли, я посмотрел на своих спутников. Мужчина с большой сумкой уже таял где-то в стороне, похожий на актёра господин стряхивал что-то невидимое с пол пиджака, но вид у него был довольный. Милая девушка подпрыгивала и хлопала в ладони, как радующийся красивой игрушке ребёнок. Я улыбнулся ей, она помахала мне рукой, побежала в сторону зарослей и растворилась прямо перед зелёными ветками, словно призрак.
Я побрёл по тропинке к пристани, а когда обернулся, всё ещё ждущий кого-то мой попутчик казался смазанной фигуркой, залитой водой акварелью. Я подумал: любопытно, что видел каждый из них!.. Как выглядит для них это место?.. Но потом я отпустил эту мысль, сокровенными вещами разве правильно - делиться с неизвестными попутчиками? В конце концов, каждому ведь удобнее творить в своём, уютном мире... Что же приглашать туда кого ни попадя?
И я, полюбовавшись на уютный вид моего дома на том берегу, поставил портфель и принялся отвязывать лодку. Может быть, мне, как обладателю счастливого билета, повезёт на особенное вдохновение?..

Сообщение отредактировал DiVert - 8-03-2008, 22:54

[DiVert >>>]

А между прочим, идея лежала аж с конкурса на тему "Звездопад". Но не случилось, не случилось. Случилось другое.


В одном из старых кварталов стоял фонарь. Не менее, кстати говоря, старый: сам он считал, что освещает свой кусок улицы с самого основания города! Года шли, и масляная лампа давно сменилась электрической лампочкой, но сам фонарь оставался таким же высоким, вытянутым к небу, украшенным гербами давно свергнутой власти. Разве что светил он теперь чуть ярче, да и включался автоматически - а раньше каждый вечер его зажигал фонарщик. Происходившие изменения фонарю нравились – теперь ничто не покрывало копотью его желтоватые стёкла-грани, и никто не беспокоил его ежедневно. Конечно, к нему протянули какие-то тонкие прочные ниточки, пустили по ним щекочущий ток, но в этом в принципе не было ничего неприятного. Зато фонарь любил одиночество. Он гордо стоял на своём месте вот уже более двух веков и никогда не хотел знакомиться со своими братьями слева и справа (всего метрах в шести каждый, у них даже освещаемые области пересекались!). Ему также нравилось, что теперь эти странные существа-люди, зачем-то вечно снующие внизу (вместо того, чтобы счастливо разместиться и всю жизнь, например, любоваться звёздами) заглядывают редко. Например, чтобы почистить запылившиеся стёкла, или ввинтить новую лампочку. Иногда – чтобы что-то на него повесить, какую-нибудь ленточку или шарик. Последнее не очень нравилось фонарю, но что поделать, у людей, как он успел понять, не очень хороший вкус.
Ещё одна ситуация, когда блаженное одиночество фонаря кто-то нарушал – это если людям казалось неправильным, что он мигает. Тогда они забирались по лестнице наверх и меняли новую, ещё не перегоревшую лампочку на другую, часто приговаривая: "Какое удивительное дело! Совсем свежая лампочка! Наверное, где-то контакты разошлись!". Но это вовсе не было причиной. Фонарь просто любил смотреть на звёзды.
Он был уверен, что звёзды – такие же фонари, как он сам. Вообще-то ему не были известны понятия вроде "космос" или "вселенная", которые сейчас каждый ребёнок знает. Небесный купол представлялся фонарю чем-то вроде такого же города, только перевёрнутого. И ещё, этот город был так далеко, что когда светит солнце, его не видно. А как только оно садится, там, высоко, тоже зажигаются фонари. Много-много далёких фонарей рисовали карту небесного города и порой – даже часто – мигали своим земным братьям. И фонарь тоже хотел мигать им в ответ – да вот людям это почему-то не нравилось. Поэтому иногда фонарь на них обижался, давал себе слово стать таким же нелюдимым, как соседи справа и слева, но каждый раз не выдерживал и возобновлял общение с городом наверху.
Фонарь очень привык к человеческому шуму. Мир внизу менялся, но вовсе не так стремительно, чтобы так уж им интересоваться. Каждый день одно и то же, потом – раз! – что-нибудь новое (к таким событиям, например, отнеслось появление автомобилей), но это новое непременно вскоре превращается в скучную рутину. Поэтому фонарь предпочитал не слышать людей, днём крепко спал, а к вечеру просыпался, открывая свой оранжевый глаз, недовольно щурился на суету и поднимал взгляд в тёмное красивое небо.
Таким образом, это был очень романтичный, самолюбивый и немного раздражительный фонарь. Впрочем, ночью-то всё не так плохо! Суета затихает – ещё лет пятьдесят назад это происходило раньше – и он остаётся почти в полной тишине. Изредка в освещаемый круг заскочит собака, но быстро скроется обратно в полутьму какой-нибудь арки. Собак фонарь тоже не слишком любил… ну, можете понять сами, по какой причине.
Однажды одной из таких ночей он созерцал небо и услышал шум. По улице, неритмично цокая каблуками, бежала девушка, изо всех сил, отчаянно, спотыкаясь, но всякий раз чудом удерживая равновесие. Её преследовал, двигаясь куда более широкими шагами, высокий крепкий мужчина, и, что не странно, догнал. Девушка закричала, вцепившись в фонарь, но чужая ладонь быстро закрыла ей рот. Кажется, она попыталась укусить нападавшего, но тут он вытащил нож, и сопротивление было мгновенно пресечено. Фонарь чувствовал, как она, судорожно цепляясь за его столб, сползает вниз, к основанию, обнимая его руками. Вообще-то, люди никогда раньше так себя с ним не вели. Он не очень понимал, что происходит; тем временем мужчина спрятал нож, поднял чужую сумку, заглянул в неё, раздражённо повозил внутри рукой, а потом, взяв оттуда что-то, бросил на асфальт. И убежал, тревожно озираясь по сторонам, оставив жертву лежать посреди освещённого круга.
Фонарь, настроенный на романтический лад, совершенно не желал, чтобы рядом кто-то находился. Кому надо, чтобы столь уютное одиночество так грубо нарушали?.. Прибежали, устроили возню… Он очень ждал, когда девушка, наконец, закончит лежать, встанет и уйдёт. Терпение его всё-таки закончилось, и фонарь вернулся к своему любимому ночному занятию, ворча про себя на таких невежливых людей. Даже ночью не могут оставить его в покое! И так весь день на него опираются, ставят у подножия какие-то неопрятные сумки, обрызгивают грязной водой, а то и вовсе фотографируются с ним, не спросив разрешения. В конце концов, они даже по его территории бродят, не соблюдая элементарной вежливости! И пачкают её, бросают там мусор – а им, интересно, понравилось бы видеть такую грязь на своей территории?..
Наутро прохожие нашли тело девушки с тремя глубокими ножевыми ранениями, умершей от потери крови. Вызвали милицию. Те оцепили фонарь красно-белой ленточкой, нарисовали мелом абстрактную фигуру, мало похожую на человеческую, много фотографировали, в общем, не давали ему нормально отдыхать. Он был страшно недоволен и искренне желал, чтобы больше ночью по его тихой и спокойной улице не пробегала ни одна легкомысленная девушка. Очень охота потом не спать весь день!.. Не останется никаких сил светить ночью… А ведь ночью так приветливо мигают звёзды. И больше ничто не представляет интереса.

[DiVert >>>]

Оо сомнительная сказка...

Человек, который воровал книги

Жил-был человек, который воровал книги. И не просто так, из магазинов или библиотек, где, в общем-то, достаточно только уметь быть незаметным, чтобы оставить что-нибудь при себе, а прямо из рук.
Обычно он делал это в переходах метро или других местах, где людей много, и где можно обнаружить подходящего потенциального дарителя. Пересаживающегося со станции на станцию, например. Просто так люди с книгами в руках обычно не ходят, потому что если и читают в дороге, то делают это в подходящем транспорте. И, кстати говоря, встречается такое чаще, чем некоторые себе представляют.
Человек этот выбирал свою жертву, безмятежно размахивающую книжицей, проходя мимо, вынимал бумажный лёгкий (иногда и не очень лёгкий, но люди редко таскают с собой тяжёлые фолианты) томик, и тут же растворялся среди множества спин и других частей тел, прижимая к груди очередное приобретение.
Когда-то он с удивлением открыл для себя, что улов вполне может отличаться разнообразием. У человека постепенно образовалось целое собрание заполученным таким образом книг, и в нём было всё, от дамских романов до чешской классики, несколько случайно затесавшихся глянцевых толстых журналов, взятых, видимо, в каком-нибудь опьянении, и даже один французский учебник старославянского языка середины девятнадцатого века.
А люди, которых он таким образом обкрадывал, редко считали, что потеряли что-то ценное. Бывали, конечно, такие случаи, что потерянная книга была куплена на последние копейки стипендии, или стоила очень дорого, или досталась в наследство от дедушки, и экземпляров её в мире было всего ничего… Но эти случаи были единичными. Книгу можно купить снова, или заплатить за неё штраф в библиотеке, можно даже просто махнуть рукой и порадоваться, что у тебя не выдернули сумку или не вытащили кошелёк из кармана.
Человек любил свои книги. Даже то, что они были на самом деле чужими, его ни капли не смущало. Он верил, что им у него хорошо, и непременно читал каждую (даже если они повторялись), вдумчиво, с удовольствием – так, как понравилось бы любой книге. Он делал это не в толкучке в метро, а у себя дома, в кресле, под светом лампы, и всякий раз не начинал охоту за новой книгой, если ещё не была прочитана предыдущая.
Но однажды так случилось, что он вытянул вот уже в третий раз тот же популярный детективный роман (его сбила маскировка тёмной непрозрачной обложкой, за которую спряталась примелькавшаяся иллюстрация), и он не в силах был читать его вновь. На следующий день он решил изменить своим традициям и украсть какую-нибудь другую книгу.
Он выбрал себе в жертву девушку, и быстрым, но не нервным шагом прошёл мимо, протянув руку и схватив книгу за корешок. Но тут всё пошло не так. Девушка обладала удивительно хорошей реакцией, и вместо того, чтобы нервно разжать пальцы и позволить книге выскользнуть, напротив, сжала их, удерживая её, как если бы это был, например, золотой слиток. Человек очень удивился и даже испугался, потому что пришлось впервые встретиться глазами с тем, кого обычно он просто не замечал. Он всегда обращал внимание на руки и походку, но никогда – на лицо. Девушка смотрела недовольно, даже гневно, и продолжала идти, не пытаясь ни остановиться, ни возмутиться вслух.
Как вы думаете, что случилось тогда? Встретившись с ней взглядом, этот человек вдруг понял, что нашёл подобного себе, крепко держащегося за свои книги как собственность, уверенного, что если он их купил или у кого-то взял, то остаётся над ним патроном, и всё такое… А потом эти две родственные души жили долго и счастливо и любили друг друга и свои книги до конца дней. Так вы думаете? Тогда вы живёте в каком-то совершенно неправдоподобном мире.
Едва не испепелённый взглядом девушки, которая не захотела расставаться с книгой, хотя не была готова к нападению и вряд ли подозревала, что кому-то в голову вообще может прийти украсть её, человек понял, что его затея обернулась провалом. Он отпустил корешок и торопливо растворился в толпе, какое-то время ещё нервно оборачиваясь. Впервые с ним произошло что-то подобное. Он сказал себе, что всякое бывает, что не всегда удача поворачивается лицом, что однажды такое вполне могло случиться, и вот оно случилось, но это вовсе ничего не значит!..
Но незабранная книга словно привязала его к себе какой-то невидимой нитью. Или взгляд девушки выжег из него прежнюю решительность. Когда он видел прохожего, небрежно размахивающего каким-либо бумажным изданием, и испытывал желание повторить хорошо отработанный трюк, то сначала внезапно вспоминал ту, так и не взятую и не прочитанную книгу, а потом её хозяйку.
Так что вообще-то это грустная история про человека, который потерял себя в жизни. Понятно?

[Горация >>>]

Так-с… давненько я тут не ораторствовала. Надо наверстывать)

Не знаю чем, но неуловимо напомнило Альфонса Доде))))

Хочется добавить в конце, что он больше никогда не воровал книги, а не просто потерял смысл в жизни)
А вообще, лично для меня, напрашивается продолжение. Если этот человек так маниакально воровал книги, то, вполне возможно, что он хотел бы найти эту девушку и все же стащить у нее именно ту книгу). Подобных людей такие курьезы обычно наоборот раззадоривают).
Эта сказка выглядит как завязка, а не как законченный рассказ, было бы очень уместно развить дальше какое-то логичное действие, и уже потом подвести к тому, что человек потерял смысл в жизни. Но, это лишь мое мнение) Возможно, кто-то скажет, что все на своих местах.

А теперь немного по самому тексту:

«подходящего потенциального дарителя»
«Дарителя» я бы здесь точно взяла в кавычки.

«Пересаживающегося со станции на станцию»
«пересаживающегося» - ну очень труднопроизносимое слово.

«Человек этот выбирал свою жертву, безмятежно размахивающую книжицей, проходя мимо, вынимал бумажный лёгкий (иногда и не очень лёгкий, но люди редко таскают с собой тяжёлые фолианты) томик, и тут же растворялся среди множества спин и других частей тел, прижимая к груди очередное приобретение.»
Создается впечатление, что «проходя мимо, вынимал бумажный легкий…» - не томик у них из рук, а что-то (из своего кармана, например, пакет), чтобы с помощью этой штуки совершить воровство.
«растворялся среди множества спин и других частей тел» - на мой взгляд, с частями тел малость перебор… «спин» - в контексте нормально и понятно… а вот остальные части я бы точно опустила.
И «приобретение» тоже хочется в кавычки.

«целое собрание заполученным таким образом книг»
м… собрание чего? – книг. Книг каких? – заполученных)))

«Он верил, что им у него хорошо, и непременно читал каждую (даже если они повторялись), вдумчиво, с удовольствием – так, как понравилось бы любой книге.»
Хорошо)))

«Он делал это не в толкучке в метро»
По-моему, второе «в» - лишнее.

«что он вытянул вот уже в третий раз тот же популярный детективный роман»
м… напрашивается «тот же популярный детективный роман, который… (и что-то еще о романе). Какая-то не законченная конструкция получилась.
Либо «вытянул вот уже в третий раз один и тот же популярный…»

«крепко держащегося за свои книги как собственность»
Наверное, «как за собственность», иначе получается, что собственность – это человек.

«Впервые с ним произошло что-то подобное.»
А почему такое неопределенное «что-то подобное»? Вполне понятно, что конкретно с ним произошло.

[DiVert >>>]

Горация
О, уловила все камушки. =) Насчёт кавычек - особенно согласна, видимо, бурлившая во мне ирония казалась слишком очевидной мне самой, и я не обратила внимание, что нужно как-то подчеркнуть её в тексте. И остальное тоже подправлю.

Мне не хотелось бы включать сюда нравоучение. Это не рассказ о том, как плохо воровать книги. Нет, конечно, ничего хуже, чем анализировать собственные рассказы, но в общем, это просто метафора. Не всегда ведь увлечения человека с точки зрения общей морали положительны. А человеку, скажем, нравится его занятие. И девушка эта как раз "отрицательный герой", который рушит его идиллию. (:
По моей мысли, она его напугала, и он просто не решался продложать действовать дальше, в том числе и искать её) Бывает же, что люди перестают бороться за своё счастье (в том числе и с чужими книгами)... И ситуация их так и остаётся трагически неразрешённой.

Кстати, я думаю, что это и не тянет на полноценный рассказ. Это скорее... ну, байка) Если бы жанр байки был узаконен)

Спасибо!

[Горация >>>]

Официально узакониваю жанр БАЙКИ на этом форуме!!!!!!

Собственно, по этой причине я и провела параллель с Доде) можно сказать, что и он порой писал байки)
А пожелание что-то добавить - видимо мое вечное подсознательное стремление к большой прозе)))

[DiVert >>>]

Старое-доброе...
Ну, не очень доброе. Ну ладно.


Реальность.

Реальность оказалась чёрной-чёрной, совершенно неотличимой от сна. Он крепко жмурился, потом часто моргал, но яркие зеленоватые пятна были лишь следствием напряжения век. Мир вокруг был абсолютно тёмен, словно и не существовал вовсе, словно он очнулся в нематериальном Ничто…
Но, к счастью, реальность была осязаема. Иначе он сошёл бы с ума ещё в первые несколько секунд, когда пришёл в себя и не обнаружил никакой разницы с только что оборвавшимся кошмаром. Что с открытыми, что с опущенными веками, вокруг он видел только темноту. Но зато не болтался в вакууме, не ощущая ни почвы под ногами, ни температуры воздуха… а лежал, и чувствовал спиной ребристую поверхность.
Здесь было холодно. Где "здесь" – об этом он думал с тех пор, как справился с внезапно накатившим ужасом. Когда он только очнулся, то пережил приступ паники… Ноги до сих пор казались ватными, а в голове крутились мысли, такие же чёрные, как окружающий мир. Если бы он не пришёл в себя лежащим, то непременно бы упал.
Продольные широкие полосы, ощущаемые спиной сквозь влажную рубашку, по качеству казались деревянными. Шероховатые и неровные, они помогали ему знать, что он жив… И что вокруг что-то есть.
Он испытывал потребность немедленно понять, что это за место. Здесь было тихо, лишь иногда доносилось какое-то шуршание, но бояться его было так же глупо, как бояться деревянных досок. В конце концов, если он что-то слышит, значит, что-то есть. Шорохи, шорохи, шорохи… Крысы? Он скривился от омерзения и невольно подтянул ноги. В голую ступню впилось что-то острое, похожее на щепку. Боль была не такая сильная, но неприятная, и тогда он нашёл в себе силы сесть, чтобы достать занозу.
Если бы не эта щепка, он пролежал бы ещё неведомо сколько минут, часов, терзаемый размышлениями, где он, что это за ровно уложенные доски, почему плечами он ощущает узость этого места и что-то железное, холодное… И что он здесь делает?
Что было до хаотической темноты сна, из которого он вырвался? Как он оказался в этом месте, босой, в одной рубашке и брюках?
Подземный холод, пробирающийся под кожу, настораживал.
Он выдернул засевшую в ноге щепку и несколько раз сжал пальцы ноги. Ему казалось, что на ступне выступила кровь, но она и так была влажная, как будто после пробежки по утренней росе… Роса. Трава. Яркие краски мира, который определённо тоже есть, только где-то вне этой темноты.
Не переставая чувствовать саднящую боль в левой ступне, он опустил обе ноги на деревяшку, постучал ими, словно проверяя, действительно ли она твёрдая, не рассеется ли она, как дым, вместе со всем окружающим, не видимым, но осязаемым миром… Потом встал, с трудом удерживая равновесие. Затёкшему телу казалось, что его окутало утыканное острыми иглами полотенце.
В этой чернильной тьме надо было чему-то радоваться. Эта потребность теплела под самым сердцем, единственно способная привести его в чувство. Иначе снова станет слишком страшно, чтобы куда-то идти. И, как он лежал, не шевелясь, на деревянных дощечках, так и будет стоять, пока с ним не случится что-нибудь… нехорошее.
Оказалось, это не такое и узкое пространство. По крайней мере, он смог раздвинуть руки. Внизу, где он лежал между холодными, кажется, металлическими балками, было меньше места.
Он глубоко вдохнул холодный влажный воздух и сделал шаг, тут же едва не споткнувшись об одну из деревяшек, почему-то вывороченную. Взмахнул руками, покачнулся, но устоял на ногах. Осторожно сдвинулся в сторону, желая нашарить стенку, и достиг её. Она оказалась такой грязной, что он невольно отдёрнул руку и сморщился.
Он перешагнул через невысокую преграду, потом встал на что-то, похожее на ступеньку, и провёл по стене рукой. Она состояла из труб, тёплых и покрытых толстым слоем пыли и грязи, а ещё из шероховатого материала, вроде камня. Ему было некогда находить в шокированном мозгу наиболее близкие ассоциации.
Если у помещения есть пол и стены, а потолок вполне предполагаем – с него что-то сыплется прямо на голову, заставляя вздрагивать – то скорее всего, есть и вход. Или – для него – выход. Эта мысль подстегнула его идти дальше. Он осторожно двинулся вдоль стены, а рукой потянулся к голове, чтобы стряхнуть кусочки чего-то, что неожиданно свалилось на волосы.
О том, что руки у него грязные, он вспомнил запоздало – когда уже провёл по голове и случайно нащупал отозвавшуюся болью рану, покрытую коркой засохшей крови. Кажется, кто-то сильно ударил его по затылку…
"Наверное, поэтому я ничего и не помню", - подумал он. Он точно знал, что если кого-то бьют по голове, несчастный может не сразу вспомнить даже собственное имя. Кстати об имени. Как он ни напрягал мозг, там бродили и кувыркались только невнятные буквенные сочетания. Ал… Ан…
Спотыкаясь, он шёл вдоль стены. Та поворачивала – и впереди ему мерещилось что-то светлое. Вроде как тусклая лампочка где-то далеко-далеко. Глаза не привыкали к темноте, он не видел контуров предметов и ориентировался только по ощущениям, но там, впереди, всё-таки что-то горело. Он постарался идти быстрее.
Тут мир вокруг изменился. Он ощутил всем телом, как реальность задрожала, словно собираясь испаряться. Когда смотришь на что-то сквозь дым, оно дрожит примерно так же.
Он обернулся и увидел вдалеке четыре слепящих белых огня. Гораздо более ярких, чем тот, что мерещился впереди.
Этот свет осветил и мысли, бродившие вслепую в голове и не находившие слов, чтобы вербализоваться. Чёрт возьми, как он раньше не понял! Это же тоннель метрополитена! Рельсы, провода, изолированные в кривых трубах, чернота – ему выпало очнуться на том отрезке тоннеля, где почему-то погасло освещение…
"Что я здесь делал?" – спросил он себя, падая в узкое пространство, обратно на ровно уложенные деревянные доски. Тут наверняка уже прошёл какой-нибудь поезд, прямо над ним, пока он был без сознания… Может, даже не один.
Грохот нарастал, царившая в тоннеле дрожь снова вселила в него ужас. Он надеялся, что спасётся в этом узком месте – потому что вряд ли помогло бы прижаться к самой стене, попытаться с ней слиться… Или помогло бы? Ведь между поездом и стеной должно быть какое-то расстояние?
Он подумал об этом запоздало. Его действиями руководила только паника. Он упал, но… не до конца. Больно ударившись грудью о выступающую часть, он увидел в освещённом жёлтым сиянием тоннеле, что в этом месте были вовсе не низкие деревянные дощечки, а приподнятый над ними металлический параллелепипед, невесть зачем нужный здесь кусок железа, возможно, что-то скрепляющий, или отмеряющий расстояние, или – да кто знает!..
Самое главное – он внезапно осознал, что лежит ровно на уровне рельс. И тут поезд вспорол ему спину, выбил позвоночник и снёс часть черепа.