Улыбка бога, роман-фэнтези

[Rianna >>>]

Итак, начнём. Выкладывать здесь стало уже доброй традицией - люди читают и просят продолжения, а значит всегда есть стимул продолжать и дорабатывать роман до конца.
Есть тут кто живой? Отзовись! Первая глава нового романа. Готово всего 8, но я их постепенно редактирую. работаю над 9. Каменты и тапки приветствуются.

Глава 1.
Чёрные перья.

Утро Ираиды Бартеневой началось с того, что она нашла на подушке перо. Широкое, длинное, иссиня-чёрное, оно перечёркивало белую наволочку в мелкий синий цветочек надвое. На мягком облаке из холлофайбера дремала загадочная тень. Если бы Ида знала, что с этого момента вся её жизнь разделится этим пером, как чёрной линией, на «до» и «после», она бы занервничала или испугалась. Но женщина пока ни о чём не догадывалась. И поэтому она взяла перо в руки и с сонным удивлением уставилась на капельки росы, дрожащие на блестящих волосках. Окно она не открывала с сентября, неплотно закрытая форточка забрана куском старого тюля.
«Вот те на... Откуда оно?»
Ираида осторожно понюхала находку, которая, казалось, ещё бережно хранила запахи владельца: влажных листьев и мокрой травы. И тут, как всегда неожиданно, заорал будильник. Женщина вздрогнула, чертыхнулась и отправилась в душ.
«Какие птицы бывают чёрными? Сороки? Чёрно-белые. Вороны? Серо-чёрные. Галки? Мелкие. Грачи? Улетели», – перебирала она, умывшись и заливая кипятком гранулы кофе.
«Вылезло из подушки!» – выдала она самую нелепую версию, и, как ни странно, немного успокоилась.
Женщина добавила сахар в кофе и с удовольствием отпила глоток. Несмотря на столь ранний час, на стене, выложенной голубым кафелем, играли солнечные зайчики. К новой квартире своей Ида ещё не привыкла и не обжила, но уже безмерно любила. Уже висели на кухне уютные занавески красные в белый горох, а стена в меньшей комнате увешана работами Равенны и некоторыми удачными своими. От прежних хозяев остался лишь чужой запах, который Ида старательно вымывала каждую неделю. Она подумывала завести кота или кошку, чтобы было не так одиноко, но пока не решалась: ей хотелось побыть наедине с собой после развода и переезда из маленького городка.
Квартира женщине досталась в наследство от тётки, родной сестры её матери, Марьи Георгиевны, она любила, чтобы её называли именно так – Марья, а не Мария. Ида очень любила свою тётку, особенно радуясь её приезду из далёкого Саратова в детстве. Две родные сестры, были на удивление разными. Старшая, властная и неугомонная Вера, младшая, молчаливая и замкнутая Мария.
Ребенком Ида за несколько дней готовилась к долгожданному визиту тёти, каждый раз выдумывая в подарок что-нибудь новое: то игольницу в виде ромашки, то колечко из проволоки. Марья Георгиевна, которая страдала диабетом, а потому не могла иметь детей, обожала свою племянницу, привозя ей книжки с волшебными сказками, игрушечный домик с маленькими человечками или просто сладости. Ида вспоминала с нежностью запах мятных карамелек, специальных конфет для диабетиков, которыми часто пахло от тётки, ими она поднимала процент сахара в крови. А резкий дух спирта, которым Марья Георгиевна протирала кожу перед инъекцией инсулина, накрепко связался у девочки с тревогой.
Став старше, Ида стала сдерживать свои чувства к тётке, чтобы не обидеть мать, которой внимания доставалось меньше. Но Вера Георгиевна, либо не замечала, либо не придавала значения тёплой дружбе дочери и сестры. Со временем радостные встречи с далёкой гостьей прекратились. А однажды раздался тревожный звонок, после которого Ида с матерью спешно выехали в Саратов.
В квартире Марьи Георгиевны пахло, нет, вовсю несло валерьянкой. С тех пор Ида стала бояться и возненавидела этот запах – он всегда ассоциировался у неё со смертью – холодной, безжалостной и неумолимой, как древнегреческий Танат. Женщина, лежащая в гробу, совсем не походила на ту Марью Георгиевну, которую знала Ида. Та была полнее и больше, а эта... будто высохла, будто кто-то досуха выпил из неё жизнь.
Ираиде тогда почудилось, что мир значительно потемнел, будто задули свечу. На похоронах царило молчание, только спьяну выла белугой дальняя родственница да шлёпались за окном мокрые комья снега. Марья Георгиевна передала по наследству свою квартиру племяннице. Спустя три года Ида продала её и купила «двушку» в другом городе, досыта нажившись перед этим в съёмных. Женщине порой казалось, что тётка вложила часть себя в эту квартиру, как светлую память – настолько здесь было тепло и уютно и всё напоминало о мятных карамельках и молчаливой улыбке.
Ида поставила чашку в мойку и отправилась одеваться.
Из зеркала в прихожей смотрела тридцатилетняя женщина среднего роста. Красивые синие глаза обрамляли короткие густые ресницы. Над тонкими губами крыльями расходился аристократичный нос. Талия уже начала расплываться, как выражалась сама Ида от «вольной жизни», но в остальном с фигурой, затянутой в чёрный дерматиновый плащ, всё было в порядке.
Прямые тёмно-русые волосы Ида всегда старалась забирать в аккуратную шишку на затылке, из-за чего всегда казалась старше своего возраста. Конский хвост – слишком по-детски, заколка – сползает, распустить – потом не расчешешь. Оставалась только классическая шишка, которая даже придавала солидности.
Ида вздохнула и поспешила на остановку, где кучковались жёлтые и белые, как цыплята, маршрутные такси.
По запотевшему стеклу сползали дрожащие капли. Несмотря на ранний час, салон маршрутки был пропитан перегаром и вонью немытых тел. Ида закутала нос в надушенный шейный платок, и снова отвернулась к окну.
В сумерках сонного утра серая громада хлебозавода казалась одной из башен тёмного Барад-дура, жёлтый прожектор на самом её верху – просмоленным факелом, а мрачные силуэты труб – свирепыми троллями – дозорными, сжимающими алебарды и сурово вглядывающимися вдаль.
Маршрутка подпрыгнула на очередной колдобине, Ида взлетела над креслом и упала в него обратно.
«Проклятье! Когда же наступит зима, и по разровненным дорогам, покрытым снегом, можно будет ездить спокойно, без опасения выбить себе зубы?»
– У кинотеатра остановите, – манерно попросил мужчина с правого бокового сиденья.
Ида не смогла сдержать улыбку.
«Геи такие забавные, – подумала она, – мне никогда их не понять».
Расплатившись и выскочив на тротуар, женщина бодро зашагала к редакции. Путь пролегал через старую аллею с древними уродливыми вязами и расставленными веерами липами. Тропинка вывела на улицу Вязовского. Ида застучала каблуками ботинок по недавно уложенному асфальту.
Октябрь выдался сухим и странно ласковым. Берёзы, казалось, светились изнутри и гордо шелестели золотыми подвесками листьев на фоне ярко-голубого неба. Пунцовые наряды осин неторопливо перебирал ветер, даря прохожим рубиновые аграфы на шляпы и пальто. Лимонно-охряные тополя секретничали с неработающими фонарями и линиями электропередач. Тающее тепло передавалось и прохожим: какая-то нежная печаль читалась на лицах и в глазах.
Бархатная осень в самом разгаре царила в городе.
«И никаких тебе чёрных перьев и тумана», – подумала Ида.
Женщина пересекла пешеходный переход и зашла в редакцию, которая находилась в арке длинного жилого дома.
Работы было хоть отбавляй: уйма горожан, желающих дать частное объявление (шестьдесят рублей штука) набежала с самого утра. Бартеневой порой казалось, что они никогда не кончатся: первый, второй, третий, четвертый, пятый… двадцатый. А так хотелось горячего крепкого чаю и тишины! Справа сидел мрачный Игорь Суманов, хмуро отбивая чек на кассовом аппарате, слева красавица Анюта Орлова бодро рисовала значок повтора на шаблоне газеты, и новенькая блондинка Юля, почему-то краснея, принимала факсом макет от мебельной компании. В соседней комнате не прекращался дробный стук: девчонки-наборщицы без устали долбили по клавиатуре, набирая тексты объявлений. Изредка слышался сдавленный мат дизайнеров: Коли и Наташи. Ольга Ковалёва, которую Ида старалась по возможности избегать, как обычно, капала сплетни в ухо Наде Лопаревой. Очень Ираида недолюбливала Ковалёву, уж слишком та увлекалась подхалимажем перед директором и любила позлословить за спиной. Кроме того, Ольга обладала крайне неприятной привычкой хвататься за самого человека и его вещи без спроса. При этом лицо её, симпатичное, превращалось в маску, изуродованную жестокой ухмылкой. И даже в смехе Ковалёвой, слышалась какая-то искусственность, деревянность, которая наводила на неприятную догадку, что смеётся это кто-то другой, а не Ольга.
Наконец, пробил долгожданный час обеда, когда Иду подменила другой менеджер – Танюша Лапина. Запивая на офисной кухне два зелёных яблока крепким, горячим, чаем, Ираида была почти счастлива: когда люди наваливаются вот так, толпой, матерясь из-за каждого пустяка и оскорбляя друг друга, они становятся просто невыносимыми, а вот по одиночке они милые и вежливые. Стрелки на круглых настенных часах переместились к цифре «2», Ида икнула и с сожалением вернулась на своё рабочее место.
Взгляд женщины упал на клавиатуру. От клавиши «Q» до «>» чернело гладкое блестящее перо.
Ираида покусала нижнюю губу и оглядела приёмную редакции: все клиенты, как школьники, кропотливо заполняли бланки, склонившись над столиками. Суманов угрюмо пересчитывал деньги, чтобы сдать кассу, Юля спорила с кем-то по телефону, Ольга Авдеева сосредоточенно составляла списки клиентских баз. Ни единой улыбки или смешка. Женщина глубоко вздохнула и сунула перо в корзину для мусора.
К концу рабочего дня – шести часам вечера поток клиентов иссяк. Ида закончила отчёт и заметила какое-то движение у входной группы редакции. Женщина вышла из-за высокой чёрной конторки и заинтересованно подошла к дверям.
«Рыжий кот. Рыжий кот. Что значит рыжий кот?..»
Крупный, старый, в тигриную полоску, глаза цвета спитого чая – печальные и усталые, на правом ухе засохшая бурая короста. Он сидел на площадке перед стеклянной дверью офиса и смотрел на женщину, будто что-то хотел сказать.
– Пшёл вон! – сердито рявкнул Суманов.
Кот не спеша, поднялся, словно принимая неизбежное, и деловито удалился.
Суманов резко дёрнул дверь и сбежал по ступеням с крыльца, с силой стиснув в зубах сигарету.
«Получил за вчерашнее от Сергеева», – машинально отметила про себя женщина.
Суманов забыл обновить в газете важную информацию весьма капризного салона красоты, за что и расплачивается сейчас нервами, а потом и штрафом. Сергеев Виктор Юрьевич был директором строгим, но справедливым. Внимательность и ответственность – всё, что он требовал от работников.
«Нужно завтра взять сарделек для этого кота», – отметила про себя Ида.
А ночью ей приснился странный сон.
Туман белым саваном окутывал мрачные ели и мокрые сосны. Лес сбросил червонную позолоту, которая обратилась в мягкий ковёр сладковато пахнущей гнили, и чавкала под тонкими сапогами. Узкая тропка, усыпанная рыжей хвоёй и сломанными ветвями вела к идеально круглой поляне. Здесь царила тишина. И неясная скорбь.
Жухлая охряная трава притоптана, но в центре, где темнел коричневый ствол громадного одинокого дерева, толстые зелёные стебли разрослись до невероятных размеров. Ида рискнула подойти ближе к гиганту – чтобы только обойти его понадобилось бы не менее получаса. Было в этом дереве ещё что-то неуловимо странное, а что, она понять не могла. Ветви чудовищного исполина уходили высоко в кисельно-влажные облака.
Печалью веяло здесь, как в зубной поликлинике пахнет страхом и камфарой.
– Кетер… – заплакал кто-то.
– Ацилут… – печально отозвался второй.
«Здесь ответы на все вопросы», – явилась в голову странная мысль.
Внезапно Ида услышала сзади треск ломаемых сучьев: кто-то пробирался сквозь лес, чтобы добраться до неё. Зашумело справа, затем слева. Их было много, и она откуда-то знала, что преследователи, кто бы это ни был, убьют её, если настигнут. Женщина попробовала бежать, но не смогла сдвинуться с места: будто нечто держало её. Ида в панике задёргалась сильнее, кусты и деревья трещали всё громче и громче – опасность совсем уже близко. Громко зашуршали сухие листья под чьими-то ногами. Почувствовав, что за спиной кто-то есть, от страха женщина заорала не своим голосом и...
Проснувшись посреди ночи, Ида тяжело дышала – гнетущие ощущения сна давали о себе знать. Выпив стакан воды, она вернулась в постель и надёжно закуталась в одеяло.
Утром на подушке вновь покоилось перо.

Сообщение отредактировал Rianna - 8-04-2009, 14:47

[Old Fisben >>>]

Если издатели возьмут (а надеемся, что возьмут, тьфу-тьфу-тьфу), то попросят сменить название имхо) На что-нибудь более безкопромиссное и заманивающее)
Вечером почитаю. Постараюсь откомментить.

[Rianna >>>]

Old Fisben, ох... давайте мы потом о названии, в последнюю очередь... потому что бог его знает, на какие именно моменты придётся сделать упор в тексте.
Есть ещё такие варианты:
Божья печаль.
Хапур.
Убей (убить) в себе хапура. (по типу романа Романецкого "Убей в себе Додолу")
Но на данный момент "Улыбка бога" пока более-менее отражает идею... Хотя... нет, не знаю точно... посмотрим дальше по курсу... не могу пока сформулировать, всё слишком сложно: надо и ясно и завуалированно одновременно.

[Rianna >>>]

Ну, ладно. Что-то все замолчали. дела у всех. Выложу всё, что есть снова. А вдруг кто читает быстро? Тем более, что я продвинулась немного, аж до 11 главы (которую безумно хочется выложить из-за наличия там еротической сцены). Поехали.

Глава 2.
В свободном падении.
Но это просто рубеж, я к нему готов
Я отрекаюсь от своих прошлых снов,
Я забываю обо всём, я гашу свет.

Ночные снайперы, «Рубеж».

Глеб Новиков решительно повернул ключ. Дверь скрипнула, открываясь, и впуская хозяина. Девятнадцатилетний парень вошёл, машинально захлопывая створку и слушая, как гудит кем-то вызванный лифт. Глеб выронил спортивную сумку, и устало побрёл в зал. Он миновал огромное зеркало в коридоре, и не заметил кучку чёрных перьев на тумбочке, не заметил, как бледны его и без того обычно белые щёки, оттеняющие тёмные коротко стриженые волосы. Правая скула уже опухла от удара и начала наливаться синевой. Карие, далеко посаженные глаза, не видели перед собой ничего, кроме перекошенного от злобы и отвращения лица Егора. Глеб буквально упал в мягкое кресло и закрыл лицо руками. Он сидел так довольно долго, стараясь не отнимать пальцев от век и левой скулы: возвращаться в привычный жестокий мир было невыносимо.
«Ведь я боролся! Сколько я боролся! – в отчаянии подумал Глеб. – Сколько я молчал, врал и обманывал! Всех! Всех! Их, себя… Всё зря…
Хуже всего то, что я больше никогда его не увижу. У меня никогда не было друга лучше, чем он, и именно его угораздило обнять...»
В университете в группе они действительно сдружились сразу: общие интересы, компьютерные игры, футбол, научная фантастика, история. Их прозвали «шахматами» за цвет волос: чёрные у Глеба и белокурые у Егора. Ребята вместе ездили на рыбалку, ходили в походы на неделю, резались в игры по сети. Несмотря на противоположность в характерах, они взаимодополнялись: флегматичный Новиков и взрывной Лопатин, они будто бы черпали друг в друге то, чего не хватало им самим в характере. Глеб нравилась способность приятеля резко переходить от одной темы к другой и держать в поле зрения несколько дел сразу. Паренёк ценил Егорову легкомысленность, находчивость и чувство юмора. Лопатину же импонировали медлительность и глубина товарища, доля здорового скепсиса и... таинственность. Только спустя почти два года Глеб понял, что испытывает к Егору чувства более сильные, нежели просто дружба. Открытие это настолько потрясло его, что он неделю не спал и не мог принимать пищу. Глеб давно знал, что он не такой, как все, и все его знакомые девушки находились лишь в статусе друзей, но Егор... Он не мог потерять настолько близкого человека из-за того, что природе вздумалось сделать его таким. Парень продержался целый год. Но именно сегодня Егор выглядел таким радостным и счастливым оттого, что они выиграли районный чемпионат, и Лидка из параллельной группы пригласила его домой, что Глеб не выдержал...
Насколько тонка грань между объятием мужчины возлюбленного и мужчины друга? И в чём она заключается, эта грань? В количестве секунд или же в силе сжатия? Что такое увидел Егор в глазах Глеба, что заставило его оттолкнуть лучшего друга, крепко ударить в скулу и зло бросить:
– Да что ж ты, как пидор, ко мне прижался! Убери руки, голубизна! Всему потоку расскажу... тоже мне, друг...
И странная чёрная тень вдруг встала из-за спины Егора, нависая, как киношный монстр....
А теперь Глеб сидел дома, мучимый страшными догадками того, что произойдёт, если «узнает весь поток». А заодно и все окружающие.
«Мне конец, да мне теперь конец. Всё, допрыгался».
Два месяца назад в подъезде дома напротив нашли мёртвого парня, Юрку Звонарёва. Голова шестнадцатилетнего покойного была проломлена тупым тяжёлым предметом, виновных так и не нашли. Поговаривали, что дело собираются закрыть за абсолютной безнадёжностью. Глеб мало знал Звонарёва, чаще при встрече только кивал, но не жал руку, чего и требовало шапочное знакомство. С покойным вообще мало кто здоровался, особенно за руку: отвращала нарочитая манерность. Глеб так и не понял, был ли Юрка трансвеститом, голубым или же просто подчёркивал свою индивидуальность таким способом, но факт оставался фактом: парня за это очень не любили. Практически сразу поползли слухи о том, что Звонарёва прикончил Зуб, и Глеб не видел причин, чтобы в этом сомневаться. Зуб и его шайка из десяти человек владели местной территорией. Их столкновения с Юркой, как и лютая ненависть к нему, были общеизвестны.
Глеб и сам пару раз встречался с теми отморозками, но отделался переломом ребра, синяки не в счёт. Мать ни о чём не узнала, а он по возможности старался избегать пересечений с братвой в кепках. Зуб был реально опасен. Парень помнил его ненормальное веселье, когда однажды шайка загнала его в переулок. Низкорослый набыченный Зуб отхаркивал белым гноем и поигрывал ножом с широким лезвием у горла Глеба. Чёрный глаз в пожелтелом белке ухмылялся из опухшего века, левый глаз закрывали сальные волосы и грязная шапка. Чёрная бесформенная тень колыхалась за спиной Зуба и его шайки.
– Ну, что, пидор, попляшем?
Глебу тогда повезло: пара случайных прохожих заглянула в переулок. Отморозки успели лишь сломать ребро и оставить на память сотрясение мозга, нож в ход так и не был пущен. Но угреватое лицо с сумасшедшим глазом до сих пор стояло у парня перед глазами.
– Я найду тебя, пидор! – крикнул, убегая, Зуб.
Он был злопамятен, и Глеб знал это. Казнь лишь отсрочена. А вот Юрка, само существование которого было для Зуба оскорблением, был убит.
Беда заключалась в том, что родителей у Звонарёва не было, жил он со старой глуховатой бабушкой, которая в силу возраста и состояния здоровья не могла бегать по прокурорам. Особенно при власти участкового Холодцова, в миру Холодца, с которым предприимчивый Зуб периодически делился краденым. Неудивительно, что последний был выгорожен перед следствием, и временно залёг на дно.
Глеб не боялся умереть, пусть и от рук Зубовых отморозков. Ему было страшно оттого, что его тайна станет общедоступной, и каждый с отвращением плюнет на его могилу. А после сегодняшнего случая можно не сомневаться, так и будет.
Глеб отнял ладони от лица и поморщился от боли в скуле. Раскачиваясь в кресле, он положил на верхнюю губу указательный палец. В квартире стояла гнетущая тишина: мать почему-то задерживалась на работе. За окнами вовсю кипела жизнь. Чужая и бессердечная. Во дворе скрипели ржавые качели, визжали автомобильные покрышки и малышня. Электронные часы показывали: 16:30, квадратные зелёные цифры печально маячили на гладком чёрном циферблате. И отчего-то двоились в глазах.
Глеб повернулся к журнальному столику и развернул клочок желтоватой бумаги. Очевидно, мать торопилась, придя с работы, строчки так и плясали:
«Сынок, я в саду. Буду поздно. Котлеты и суп в холодильнике».
Парень аккуратно отложил записку.
«Не будет больше ни котлет, ни супа, ни холодильника».
Глеб снова вспомнил слова Егора, и всё вокруг потемнело, будто опустилась ночь. Что за тень мелькнула за спиной бывшего друга, когда тот оттолкнул его? Откуда она взялась при таком угле и освещении в просторной раздевалке? Что случилось с самим Егором?
«Мне теперь одна дорога... А мать? А мать... мама... каково ей будет, если она узнает? Она скажет: лучше бы я его и рожала!»
Антонина Трифоновна очень любила своего сына, и он это чувствовал. А также трогательную ежедневную заботу, с которой она каким-то образом умудрялась не перебарщивать, чем сохраняла его уважение, дружбу и доверие. Но о самом печальном секрете он ей сказать, конечно же, не мог.
Парень резко распахнул балконную дверь и ступил на бетон, застеленный старыми латаными половиками. Глеба встретили свежие осенние запахи, перебиваемые выхлопами автомобилей и настойчивым ароматом готовящегося у соседей плова.
На небе стаей синих китов полоскались осенние тучи. Неуютно моросил мелкий дождик. Двор пустовал, малышня уже куда-то пропала. Где-то за углом кто-то надсаживался, выдавая в микрофон мобильника отборный мат. Задул ледяной ветер.
«Зачем я такой? Если где-то там есть бог, его, наверное, веселят такие офигенные шутки! Зачем создавать тех, кто всегда чужой в этом тупом мире? А неплохо было бы уничтожить весь этот мир, вместо меня одного, а? Просто сделать так, чтобы он раз – и исчез!»
Паренёк закрыл глаза, а когда открыл, ничего не изменилось: во дворе тосковали несмазанные качели, бродячая чёрная спина азартно облаивала пьяного, у бордюра парковалась белая волга.
Две слезы упали со щёк на полосатые половики.
«Мама... нет, она не поймёт. Хуже – не простит. Вон как она сюсюкает с соседкиными внуками. А сколько раз на дню поминает их «пятёрки»? Я не могу так её огорчить...
Сестра? Мы с ней чужие друг другу и всегда такими были. Да и сейчас она ничего не видит, кроме своей секты».
Старшая сестра Глеба, Наталья, с детства была странной. Ей нравилось вскрывать лягушек и бросать их в таком виде в пруд.
«Я освобождаю их», – с самым серьёзным видом утверждала маленькая черноволосая девочка.
Когда она вышла замуж за обычного монтажника Валеру, мать, Антонина Трифоновна, вздохнула с облегчением. Но не надолго. После двух лет казалось бы счастливой семейной жизни, Наталья написала на мужа заявление в милицию и ушла от него. Валеру упекли на год по статье 245 часть 1 УК РФ издевательство над животными – в гараже рядом с его «девяткой» обнаружили распятый труп кошки над пентаграммой, нарисованной кровью животного. На полках вместо ключей на четырнадцать и комплекта зимней резины были найдены банки с заспиртованными органами и книгами по чёрной магии и сатанизму. Наталья недолго просидела дома – твёрдо решив вступить в борьбу против таких, как Валера, она присоединилась к воинствующим «Адептам Света». С тех пор прошло семь лет, и брат с матерью редко видели её. Зато часто она попадалась на глаза всем остальным на разных сайтах, вербуя в секту, на улицах и в подъездах, раздавая плохо пропечатанные листовки и книги сомнительного содержания. Антонина Трифоновна как только не пыталась вернуть дочь, но та совершенно перестала её слышать, как всегда отвергая принесённые пироги и одежду и требуя крупных сумм. Глеб видел Наталью однажды на перекрёстке Ленина – Луначарского. Она прошла мимо, не узнав его, а парень, лишь дойдя до светофора понял, что эта исхудавшая бледная женщина с короткой стрижкой – его сестра.
«Все нити давно оборваны. Здесь мне места нет».
Глеб решительно взялся за холодные металлические перила, перепрыгнул бетонную плиту и начал стремительно падать с девятого этажа.
Он не ожидал, что полетит так быстро. Воздух вышел из его груди, а когда он попытался вдохнуть, что понял, что не может. Сразу потемнело в глазах, и последнее, что он увидел в этой жизни, было длинное чёрное перо. Оно стремительно увеличивалось и приближалось на фоне удаляющихся бетонных плит соседних балконов. Когда парень инстинктивно схватил его, страшный удар сотряс всё его тело, затем подбросило куда-то вверх, и дикая боль навалилась со всех сторон. Глеб хотел закричать, но не смог: чёрные волоски пера заслонили всё вокруг, забили рот, нос и глаза, а что было потом, он не помнил.

Глава 3.
Рыжий кот. Свет в конце тоннеля.

Говорят, не повезёт,
Если рыжий кот дорогу перейдёт.
А пока наоборот –
Только рыжему коту и не везёт.


Ида хмуро смотрела в запотевшее окно маршрутки, наблюдая за многокилометровой пробкой. Где-то там, впереди, у железнодорожного моста, в очередной раз столкнулись неповоротливый грузовик-трейлер и торопливая иномарка. К авариям на этой развязке все давно привыкли, но сегодня Иде не терпелось окунуться с головой в работу, чтобы выбросить из головы грызуще-неприятные мысли. Причиной этому послужили два телефонных звонка. Первой на сцене появилась мать Ираиды – Вера Георгиевна.
– С кем ты сейчас встречаешься, дочь? – сладко пропела она из динамика.
– Мама? – хрипло удивилась Ида. – Сейчас пять утра! Что стряслось?
– Ты знаешь, доченька, я так о тебе беспокоюсь! – запричитала Вера Георгиевна, и «доченька» ясно представила себе моложавую женщину шестидесяти лет, в синем строгом платье и извечном фартуке в красную полоску. Мадам Бартенева сейчас на кухне, тщательно сканируя через окно чрезвычайно подозрительный в пять утра двор, взбалтывает белки для начинки пирожных и одновременно помешивает смесь маски для лица. Причёска, скурпулёзно созданная из длинных седых волос, возвышается надо лбом.
– Мама! – рявкнула Ида. – Сейчас пять утра!
– Не груби матери! – строго отрезала Вера Георгиевна. – Отвечай, когда тебя спрашивают!
– Ни с кем, мама! Дай же поспать!
– Вот и славно, дорогая, – умиротворённо пропела в трубку мать и отключилась.
Женщина тихо взвыла, запустив подушкой в стену: кто-кто, а Вера Георгиевна должна знать, что если Иду разбудить, то заснуть она потом не сможет ни при каких обстоятельствах. Бормоча несвязные ругательства, Ираида тяжело вздохнула и поплелась на кухню, заварить кофе и попытаться обдумать, какие беды сулил маменькин звонок.
Конфликт матери и дочери Бартеневых насчитывал уже более двадцати лет.
– Учись готовить! Не научишься – никто на тебе не женится! – твердила мать.
– Мама, я умею готовить, – терпеливо возражала Ида.
– Не перечь матери! – сердилась Вера Георгиевна. – Мне лучше знать, что ты умеешь, а что нет! Смой с лица всю эту дрянь!
– Мама, это просто косметика!
– Опять ты за своё! Вот я в твои годы...
Порой Иде казалось, что мать видит её какой-то мифической героиней-домохозяйкой, у которой просто обязан стоять в красном углу киот с иконой мужа, а на алтарь – для этого сáмого мужа ежедневно должны приноситься жертвы в виде последних достижений кулинарии и стерильно чистого текстиля. Собственно, это её и раздражало, особенно когда Вера Георгиевна обстирывала, обхаживала и чуть ли не обожествляла Константина, своего бывшего зятя, который и вышел на сцену следующим в этой трагикомедии.
Потягивая горячий кофе, Ида подскочила от внезапного звонка. И от неожиданности взяла трубку, несмотря на то, что номер был незнаком.
– Идочка! – расцвёл отвратительно знакомый и, похоже, снова нетрезвый, голос.
Ираида терпеть не могла, когда её так называли. Константин снова плакался в трубку и грозился приехать. Рыча не хуже амурского тигра, Ида отсоединилась – бывший муж начал перечислять преимущества совместного проживания. Женщина вышла из себя: дать номер страдальцу мог только один человек – её мать, буквально боготворящая непутёвого Константина.
«Так она ему и адрес мой даст! И мне придётся скрываться! Ооооо, нет! Второго раза я не допущу! Зря чтоли я в другой город переезжала?»
Ираида, костеря доброхотчивость матушки, мстительно изменила в настройках телефона доступ с входящих всех групп на входящие одной, в которой состояли пять подруг и два приятеля.
Ко всему прочему добавился утренний сюрприз. Чёрные перья были разбросаны по всему залу. Они смотрелись на крашеных плитках двп, как чьи-то незажившие шрамы. Подметать времени не было, Ида бросила злосчастный мобильник в сумочку и побежала на остановку.
Под прогнившим и ржавым металлическим навесом ютились двое: немолодая крашеная блондинка, то и дело зевающая, и дымящий вонючей сигаретой парень со спортивной сумкой. Сквозь запотевшее стекло маршрутки, стоящей в десяти метрах, смутно виднелась физиономия водителя, ожидающего, когда наберётся достаточное количество пассажиров.
Вдруг слева раздался смешок. Ида обернулась и тут же закрылась рукой: какой-то мальчишка плюнул в неё, целя в лицо. Но, благодаря вовремя выставленному локтю, не попал. Девятилетний поганец, как ни странно, был прилично одет: модная куртка с нашивками, дорогие джинсы. Он выглядел довольным из-за нездорового веселья, горящего в тёмных глазах. По школе Ида знала, что значил такой взгляд, свойственный только психически нездоровым людям: будут издеваться. Вдруг женщине почудилось, будто за мальчишкой кто-то... или что-то движется. Но, приглядевшись, она ничего не увидела. Ида молча смотрела на ухмыляющееся лицо. Она понимала, что растерялась, и не знала, что сделать. Галлюцинация вернулась: за спиной хулигана образовалась бесформенная тень, она всё росла, и росла, как клякса от пролитых чернил.
– Что, сынок, – угрожающе раздалось рядом, – она тебя обижает?
Ираида обернулась на высокую женщину в длинном синем пальто и заношенном зелёном платке. Горящие чёрные глаза были полны праведного гнева, нижняя губа в красной помаде дрожала.
– Ваш сынок плюётся, как верблюд, – сухо и отстранённо произнесла Ида и достала бумажный платочек, чтобы стереть плевок.
– Ах, ты, дешёвка! – взвизгнула Красная Губа. – Ребёнок пораньше один из дома вышел, так сразу на его всех собак вешать! Сама себя оплевала, да ещё норовишь невинное дитя оплевать! Чего вытаращилась? Сейчас в милицию позвоню – за хулиганство посидишь, будешь знать, как на честных людей наговаривать!
– И по какому хулиганству, интересно? – морщась, полюбопытствовала Ида.
От всей этой кутерьмы с самого утра начинала раскалываться голова. Парень со спортивной сумкой и крашеная блондинка с усталым лицом предпочли отодвинуться от фурии в синем пальто, разошедшейся не на шутку. Возможно, они уже ранее сталкивались с этой особой, и теперь предпочли не связываться.
– По какому? По какому?! – взвывала сиреной Красная Губа. – Оскорбила, оплевала! Всю психику и мне и ребёнку испортила! Дрянь подзаборная!
«Ребёнок» тем временем из-за спины матери вовсю гримасничал и показывал средний палец. Над его головой колыхалось бесформенное облако, а за зелёный платок женщины цеплялись щупальца набухшей чёрной тучи, которая пульсировала и росла всё больше и больше.
«К чёртовой матери! – подумала Ираида. – Уже и галлюцинации начались! Только этого не хватало!»
Она выбросила использованный платочек, который, как назло, пролетел мимо урны, и скрылась в подъехавшей «Газели».
Ида с облегчением вздохнула: пробка рассосалась и душная маршрутка, наконец, тронулась с места.
На работе женщина в которой раз загляделась на работы местного художника Маденова, оформленные в паспарту и рамки. Фотографии появились совсем недавно, сменив яркие натюрморты мексиканской сельвы и камбоджийских джунглей. Больше всего Иде нравились две вещи: первая была снята внутри мрачного полуразрушенного дома: сквозь огромное окно на раздробленные плиты падал яркий квадрат света. Вторая изображала облезлую арку ворот старой детской поликлиники, на которую ни за что не обратишь внимания на первый взгляд. Но «Фотошоп» добавил работе оригинальности: от дуги в темноте вспыхивали синие и индиговые молнии, ассоциируя арку с вратами в иные миры.
Танюша Лапина вывешивала на стене, рядом с картинами, объявление о переходе на зимнее время.
«26 октибря периходим на зимнее время» – гласила надпись.
Мысленно посмеявшись и недоумевая, что вдруг стряслось с образованной коллегой, Ида подошла и ткнула пальцем в неверные слова:
– Танюш, смотри, ты с ошибками набрала.
– Самая умная, да? – прошипела обычно вежливая Танюша.
Внезапно в приёмной на секунду потемнело, будто упало напряжение.
Ида захлопала глазами от удивления:
– Просто... эээ... здесь ошибки, видишь?
– Мымра! – зло бросила коллега и скрылась на кухне. Следом нырнула густая тень.
Ида села на рабочее место и задумчиво почесала макушку. Ещё чуть-чуть и она кого-нибудь придушит, её терпение не бесконечно.
«Что за день! Ну, что за день! С ума все посходили! Вот взять вас всех и стереть в порошок! Ещё и тени какие-то гадские!»
– Ида, – угрюмый Сергеев выглянул из кухни, и от его пальцев, взявшихся за дверной косяк, заструились какие-то чёрные полупрозрачные потёки, – отнеси на склад архив за две тысячи шестой год. Петрович тебе откроет, я его уже набрал.
– А уборщица на что? – удивилась женщина.
– Ида, – тяжело бросил Виктор Юрьевич. – ОТНЕСИ.
Фразу, сказанную таким тоном, проигнорировать невозможно. Ида всего два раза видела директора в таком настроении, пять лет назад, когда от него ушла жена, и сейчас. Тогда он запустил в стену дорогущей статуэткой, подаренной главой администрации за достижения в малом бизнесе.
«Оооо, и кто же нас довёл до такого состояния?»
Ираида бросила взгляд на косяк – он был чист.
«Надо больше отдыхать», – пожала она плечами.
Женщина вздохнула, накинула плащ, надела на плечо сумочку и взяла коробку со старыми газетами.
Склад находился сразу под редакцией в подвале. Ключ трепетно хранил пожилой забавный дед Иван Петрович, работающий по совместительству сторожем, в его обязанности входило открытие и закрытие редакции. Ида спустилась с крыльца по лестнице и отправилась в полутёмный подвал.
– Давай понесу, – Петрович уверенно отобрал увесистую коробку. – Тяжёлая ведь.
Ни магнитные бури, ни финансовый кризис, ни цунами не могли повлиять на полудочерне-полумужское отношение сторожа к Иде. Петрович был одинок, и, возможно, поэтому периодически носил всем девчонкам из редакции мороженое или срезанную в сквере сирень, но Ираиде чаще других. Женщина ценила его заботу, обращаясь с ним по-дружески.
Небольшая узкая ниша, которую позволяла занимать пожарная охрана, почти вся была сплошь забита коробками с архивными выпусками.
– Викторыч не в духе сегодня, – покашлял Петрович. – Заметила?
– Ну, ещё бы! – усмехнулась Ида. – А Вы не в курсе, что у него стряслось?
– Нет, – покачал головой старичок, поправляя очки с толстыми линзами. – Но кто-то сильно наступил ему на хвост.
– Ладно, побегу до магазина и снова в редакцию.
Ида поднялась по лестнице, отряхивая случайные тенёта, налипшие со стен. У обшарпанной двери подвала сидел крупный рыжий кот. Тот самый, с царапиной на левом ухе.
– Ждёшь? – спросила женщина. – Сиди тут, я сейчас приду.
Она купила в продуктовом магазине по соседству шесть сарделек и вернулась в арку. Подвал почему-то всё ещё был открыт. Доставая мешок, Ида изумлённо уставилась на рыжего кота: он устало смотрел на неё, сжимая в пасти длинное чёрное перо.
«Рыжий кот и чёрные перья... Что всё это значит? Сплошное рыжекотство и чернопёрство...»
– И ты туда же, – усмехнулась она. – Давай хоть покормлю, оголодал, наверное... Только не плюйся, хорошо?
Отломив полсардельки (где-то она читала, что животным нужно давать пищу маленькими кусочками), она наклонилась и протянула мясо коту.
Рыжий выплюнул перо, неторопливо принюхался и медленно начал есть. Ида улыбнулась и вытащила из мешка ещё пять сарделек. И тут произошло совсем неожиданное: кот бросил недоеденное, схватил всю связку и помчался в подвал.
– Офигеть! Вот это номер! – растерянно выдала Ида и кинулась следом.
– Эй! Отдай сардельки, гад! – кричала она.
Петровича нигде не было видно, единственная тусклая лампочка освещала узкий коридор с мотками толстых кабелей и старым токарным станком. Рыжий хвост вильнул в дальнем тёмном конце, и женщина бросилась туда.
– Эй, рыжий! Верни сардельки!
Ида слышала, как стучат когти кота по бетонному полу, задевая канализационную трубу, и уверенно шла за ним. Она совсем не заметила, как стало темно, видимость снизилась до нуля, и женщина достала мобильник, чтобы осмотреться. Синяя подсветка тускло озарила длинный узкий коридор, уходящий в неизвестность. Раздался мелодичный сигнал отключения и дисплей погас. Ида громко выругалась и сунула разряженный мобильник в сумку. Проклиная всех котов на свете, она развернулась и отправилась в обратную сторону.
«Зачем вообще я за ним побежала? Купила бы себе другие сардельки, и всё. Подумаешь – сардельки! Он ведь их всё равно извалял в грязи…»
Впереди было темно.
«Может, Петрович вернулся, выключил свет и закрыл подвал? Интересно, услышат ли меня, если я буду орать из-за двери?»
Коридор будто растянулся и стал неправдоподобно длинным и неуютным. Ида, чертыхаясь, брела в кромешной тьме, хватаясь за шершавые и неровные стены. Идти наугад женщине было не впервой: в районе, где она жила, фонари отсутствовали начисто. То есть, существовали, конечно, длинные бетонные столбы с защитной шляпкой наверху, но чтобы они ещё и светили – это, очевидно, было слишком большой роскошью. Так что местные отличались развитым инстинктом, куда нужно ступать, а куда нет, если не хочешь принести домой на сапогах картофельные очистки, использованный презерватив или дохлую мышь. Иду пугала не темнота. Плащ из дешёвого дерматина отчего-то больше не скрипел и наощупь стал мягким и длинным, шурша по ногам. Чёрная дамская сумка потяжелела и била по спине, новые сапоги перестали тереть, а шею задевали какие-то металлические подвески. Списав всё на дезориентацию в пространстве и полное отсутствие видимости, а значит и обман всех ощущений, Ида различила какой-то расплывчато-белый проблеск впереди.
«Свет в конце тоннеля! – обрадовалась женщина. – Ура! Скорей бы домой: как же есть-то хочется!»
Выскочив на свет божий, она, жмурясь, ступила на мягкую пружинистую почву и с изумлением огляделась.
Вокруг темнели вековые сосны, шумели листьями берёзы и осины. Солнечные лучи застревали где-то наверху, в массивных толстых ветвях. В чаще качался неуютный полумрак, дрожащий от лёгкого ветра, как тенёта. Влажно пахло свежей травой и опятами. Где-то вдалеке выстрелил барабанной дробью дятел, замолк, и снова застучал. Под ногами кто-то прошуршал и пропал.
«Мышь», – отрешённо определила Ида.
Высоко над головой громко затрещала сорока, что и вывело женщину из ступора, и она резко обернулась. Со всех сторон смыкался густой смешанный лес. Прямо с того места, где стояла Ираида, куда-то меж двух косматых елей уходила полузаросшая пыреем и подорожником тропка, но на этом же месте она и обрывалась.
«Дьявол! Где подвал? Что это за место? – тяжело дыша, думала Ида. – Где я? Я же шла по подвалу! Как может обычный подвал подъезда ответвляться к лесу? Тем более летнему?»
Женщина схватилась за ствол ближайшей берёзы, надеясь, что он тут же растает, как дурной сон. Но ничуть не бывало: она только оцарапала ладонь шершавой корой.
Ида отрешённо села на мягкую кочку. Ей приходилось слышать о том, как изредка люди проваливались в никуда, теряясь в реальном мире, а потом откуда ни возьмись лет через восемьдесят появлялись на том же самом месте.
«Но ведь это газетные утки, разве нет? Неужели такое бывает? Но, даже если и бывает, то всё это крайне не вовремя! Я хочу горячую ванну и плотный ужин!» – тосковала женщина.
«Позвонить кому-нибудь чтоли?»
Ида сняла с плеча отяжелевшую сумку и тут же выронила её от удивления. Вместо чёрного дамского ридикюля на траву упал холстяной мешок с завязками. Да, верно: точно такой же она шила на уроке труда в пятом классе, только тот был раза в три меньше и предназначался для семян ноготков. Женщина выругалась и оглядела себя со всех сторон. Сомнений не было: она изменилась тоже. Плащ из дерматинового стал шерстяным и длинным, почти до лодыжек, к тому же потерял все пуговицы и петли, укрывая теперь только спину и плечи. Сапожки, начисто лишившись каблуков, из чёрных превратились в коричневые, с толстой подошвой и кожаными шнурками на икрах. Ида распахнула плащ и застонала от разочарования: блузка и юбка деградировали в длинный блекло-синий сарафан поверх льняной сорочки. Всё нижнее бельё пропало без следа, а само платье зачем-то стягивал тонкий поясок, расшитый каким-то сложным и витиеватым узором.
Волосы оказались заплетены в тугую косу до лопаток, оканчивающуюся синей лентой. Мало того, такая же широкая лента перехватывала лоб, сходясь на затылке. Очевидно, к её полотну, расшитому каким-то хитрым орнаментом, крепились крупные железные украшения, болтающиеся до ключиц. Ида сняла одну из «серёг» и подержала на ладони: лёгкая висюлька, величиной с кофейную чашку, была в форме тонкой полосы металла, свёрнутой кольцом в плоскую спираль.
«Чёрт возьми, это же мои серёжки!»
Она отлично помнила, как купила их: спеша на работу, она каждый день в течение недели видела в витрине отдела бижутерии две замечательные серебристые подвески в виде тонкой плоской спирали. Иде всегда нравилось что-нибудь многозначное, вот и тогда её восхитило, как символично смыкались начало и конец. Женщина решила, что это одновременно оригинально и просто, универсально и очень стильно. И, скрепя сердце, потратила деньги, специально отложенные на покупку тюля. Только сейчас это были не мелкие серёжки, а крупные подвески грубой работы, хорошо ещё хоть из лёгкого металла.
Женщина ущипнула себя пару раз для надёжности, но нужного эффекта не добилась: лес никуда не пропадал, и будто бы для пущей убедительности на голову упала шишка. Ида потёрла ушибленный лоб, уселась поудобнее и потянула завязки сумки. Казалось бы, она уже перешагнула тот барьер, за которым исчезает способность удивляться, но нет: заглянув в суму, Ида глухо вскрикнула, как раненая чайка, и принялась вынимать содержимое дрожащими руками. Косметичка превратилась в полотняный мешочек с какими-то деревянными дурнопахнущими туесками и большим зеркалом в костяной оправе с длинной ручкой. Блистер с обезболивающим – в мутную склянку с подозрительной жидкостью, новенький набор пластырей (чтобы не тёрли свежеприобретённые сапоги) – в связку хлопчатобумажных лент, а кошелёк – в кожаный мех, потёртый и разбухший от тяжёлых медных монет. Ида долго искала разряженный телефон и обнаружила, в конце концов, его в виде свернутого в трубочку куска желтоватой бересты, пары длинных белых перьев и миниатюрного пузырька с чернилами. Шариковая ручка и ключи от квартиры пропали бесследно.
Ираида задумчиво подёргала за спиралевидную серьгу, но путных мыслей в голову не приходило, они будто разлетелись вместе со стаей трескучих сорок. Пустой желудок глухо заворчал.
«Как бы пригодились сейчас сардельки!»
Женщина подняла глаза на порозовевшие густые кроны – солнце неторопливо садилось, расчерчивая лес длинными тенями. Их аспидно-чёрные силуэты, казалось, шевелились от дрожащих на лёгком ветру ветвей и трав, будто скребли по земле чьи-то алчные пальцы с явно недобрыми намерениями.
«Я сошла с ума», – грустно решила Ида и побрела по тропинке.

Добавлено:
Глава 4.
Багряные плащи.

Глеб чувствовал себя просто ужасно. Даже отвратительно. Ещё хуже, чем до того, как прыгнул с балкона. Боли никакой он не испытывал, всё тело почему-то онемело, но не это беспокоило его.
«Мама приедет из сада в десять», – тоскливо думал он, – и что она увидит вместо любимого сына? Труп и скорую перед подъездом? Я – урод...»
Сквозь закрытые веки краснел не вполне покинутый Глебом мир. Парню очень не хотелось открывать глаза, настолько было мерзко и совестно. Но здравая мысль всё-таки просочилась в затуманенный стыдом мозг:
«Я, что, не помер? Сколько там мозг после смерти живёт? Полчаса чтоли? Нет? Или я щас инвалид? Вот дерьмо...»
– Мяу, – настойчиво сказали рядом.
Глеб вздрогнул от неожиданности, изумлённо открыл глаза и тут же зажмурился от яркого света.
«Свет в конце тоннеля», – вспомнилось ему.
Проморгавшись, он долго пытался поверить в шумящие над головой сосновые и берёзовые ветки, подрумяненные густым закатным пурпуром. Под лопаткой смутно чувствовалась мелкая еловая шишка, где-то протяжно каркала ворона. На нос Глебу опустился голодный комар, и, в попытке прихлопнуть его, парень попытался встать. Не вышло. Всё тело онемело, за исключением лица. Он даже голову повернуть не мог, чтобы увидеть того, кто сказал «мяу». Глеб тяжело задышал: панический страх подступил к горлу.
Запоздало мелькнула жуткая догадка:
«Я, дебил, себе позвоночник походу переломал».
– Тише, не двигайся, – сказал мяукающий голос, отдающий уверенностью. – Я уже заканчиваю.
– Кто ты такой? – прошептал парень.
– Помолчи пять минут, пожалуйста. В противном случае мне придётся оставить тебя обездвиженным здесь на съедение зверью и насекомым.
Глеб испуганно замолчал, давясь собственным языком. Собеседник, судя по тону, не обманывал. Парень чётко представил себе, как жуки заползают в его ноздри, а из-за бесчувственных ног, огрызаясь, ссорятся волки, барсуки и чёрт знает кто ещё. Между тем, тело, оцепеневшее от страха, начало покалывать, затем нестерпимо жечь, так, что стиснутые зубы заскрипели, и на лбу выступил пот. Глеб боялся кричать, но когда жар отпустил, парень задышал тяжело и часто: его будто только что вынули из парилки.
– Всё, – устало вздохнул собеседник, – вставай. И побыстрее.
Глеб недоверчиво попробовал пошевелить конечностями, и те, как ни странно, послушно отозвались.
Парень осторожно сел и огляделся. Вокруг шумел старый лес, назойливо звенели комары, ссорились птицы. Никакого собеседника и в помине нет.
– Я здесь, – позвал настойчивый голос, звенящий, как солнечный день.
Глеб опустил голову и упёрся бездумным взглядом в рыжего кота.
– Идём скорее, – сухо приказал зверь, поднимаясь.
Парень не сдвинулся с места.
«Видать, ещё и башку расшиб», – подумал он.
– Глеб, соображай быстрее, солнце садится, – нетерпеливо напомнил кот, и, отряхнувшись, направился к едва заметной среди лопухов и крапивы тропке.
Глеб сглотнул, вскочил, отряхнул лесной мусор и только сейчас заметил, во что одет. Под длинным колючим плащом обнаружилась дымчато-серая рубаха с потёртыми локтями, опоясанная широким малиновым кушаком. Причём по краю багровели какие-то потемневшие от времени завитушки, вероятно, когда-то облагораживавшие эту льняную сорочку. Вытянутые на коленках оранжево-коричневые штаны заправлены в стоптанные сапоги непривычно удобного покроя.
– Я больше не могу ждать. Идёшь или нет?
Глеб обречённо кивнул, и зашагал рядом.

«Да что это вообще за хрень! – с глухим раздражением думала Ида, на ходу отпинывая шишки и ветки с тропинки. – У всех нормальных людей всегда нормальная спокойная жизнь, а у меня чёрт знает что! То развод, то переезд, то этот лес идиотский...»
Взгляд женщины остановился на рыжем коте, глядящем прямо на неё своими глазами цвета спитого чая. Крупный зверь шёл по обочине тропки, рядом с раскидистыми лопухами, а за его спиной брёл черноволосый бледный парень с круглыми глазами.
– С-скотина рыжая, – с выражением процедила Ида. – Вот и корми их... На шапку тебя пустить...
– Простите великодушно, – церемонно поклонился кот. – Я ни в коем случае не хотел причинять неудобства, но времени оставалось слишком мало. Промедли я хоть секунду, и мы бы снова оказались в смертельной опасности. К тому же, я спешил оказать необходимую помощь вот этому молодому человеку... Позвольте представить вас друг другу – Глеб Григорьич, а это – Ираида Леонидовна...
Состояние, в которое погрузилась Ида, с точностью можно было назвать ступором. Она беспомощно переводила взгляд с кота на парня и обратно, но не находила слов. Сейчас ей больше всего на свете хотелось упасть в обморок, а очнуться у себя дома на диване. Женщина открыла рот и попробовала что-то сказать, возможно, даже возразить, что говорящих котов не бывает, и подвал обычно не выводит в глухой лес, но вместо членораздельной речи вырвалось только: «мммм-мммааа...»
За неимением возможности говорить, Ида молча разглядывала незнакомого парня, одетого также странно, как и она: какие-то домотканые штаны, заправленные в потёртые кожаные сапоги, широкая серая рубаха с когда-то красным, а теперь бурым орнаментом по краю, выглядывающая из-под длинного, до лодыжек, плаща.
Глеб Григорьич искательно смотрел на Иду большими карими глазами, возможно, желая определить, насколько та пришла в себя для беседы.
– Ида, – наконец протянула ладонь женщина.
– Глеб, – пожал руку парень. – Новиков.
«Какой-то он запуганный...» – подумала Ида.
«Какая-то она измученная...» – решил Глеб.
– Не будем медлить, – прервал знакомство кот, – времени у нас мало. Ида, у тебя есть зеркало. Достань его, пожалуйста.
– Откуда ты знаешь про зеркало, рыжий оборотень? – слабым голосом спросила женщина.
– Вам обоим многое предстоит узнать, – нетерпеливо сказал кот. – Давай скорее зеркало, нам нужно торопиться! Хапуры будут здесь с минуты на минуту!
– К чёртовой матери, – хмуро отрезала Ида. – Пока не услышу приличных объяснений, зеркало не отдам. Лучше разобью.
Внезапно воздух резко сгустился и засмердел. Отчётливо несло протухшей селёдкой и какой-то химией.
– Фуууу... – недовольно протянула Ида, зажав пальцем нос.
– Видишь, к чему привело твоё упрямство, – печально вздохнул кот и чихнул, забавно потирая лапой усы. – Теперь вам придётся полагаться только на себя.
– Может, всё-таки отдашь ему это чёртово зеркало? – нервно подал голос Глеб. – Не нравится мне эта вонь…
Запахи тем временем всё усиливались, переходя в тошнотворно-сладковатые и удушающие. Со всех сторон будто сконцентрировалась тьма, валясь между кустами чёрными клоками ваты. Глеб кашлял, прикрыв ладонью рот, Ида, скривившись, оглядывалась, ощупью отыскивая в мешке зеркало.
«Так не воняло даже у спившейся старухи, у которой я снимала комнату!» – подумала женщина.
– Возьметесь за руки, – прошипел кот. – Немедленно возьмитесь за руки! Зеркало! Где…
Хвост его распушился и воинственно встал трубой, спина изогнулась, массивные лапы уперлись в рыхлую землю. Густая шерсть приобрела приятный терракотовый оттенок и засветилась, а глаза угрожающе вспыхнули зелёным.
Ида оглянулась и увидела, как из-за деревьев выходят странные люди. Их было шестеро: шесть неприятных фигур, шурша ветками, шли прямо к ним. Вокруг потемнело ещё сильнее, будто солнце зашло за тучу. Женщина пыталась понять, отчего же эти люди так антипатичны, но вспугнутые мысли скакали, как блохи, не останавливаясь ни на секунду. Среди незнакомцев оказались трое мужчин и три женщины, все какие-то сгорбленные и нехорошо спокойные. Ида обернулась на Глеба, но тот тоже ничего не понимал, очевидно, и он не был знаком с этими типами. Все они шуршали по густой траве длинными багряными хламидами и смотрели в упор на кота. Ираиде совсем не понравились их глаза: пустые и безжизненные, будто из них вынули что-то... что-то очень важное.
– Храниииитель, – осклабился мужчина с красным родимым пятном, занявшим всю левую половину лица. – Даавно не вииделись. Как поживаает Вссссеблагоой? Ещёо не ссссдох на сссвоём Древе? Йандлох Баха маар...
Ида заметила, что незнакомцы почему-то шепелявят. Ей вдруг стало очень и очень неуютно здесь, по соседству с этими людьми. Так бывает, когда спиной чувствуешь чей-то ненавидящий взгляд, который режет не хуже ножа. Быть может, всё дело в тоне этого мужика: он излишне доброжелательный?
Глеб, очевидно, также испытывал подобные ощущения: он инстинктивно подобрался и подошёл ближе к Иде. Он вдруг понял, что перестали петь птицы. Тишина навалилась плотным слоем. Воздух наэлектризовался и загустел так, что его можно было резать ножом.
– Вижшу, ты приволооок сюда пару людишшшек, рашш маар, – продолжал Родимое Пятно, наступая на рыжего. Остальные медленно шли за предводителем. – Тоолько онии тебе не помоогут… дакш раш маар... Зряа ты позваал этих миылых пташшек с ихх ветки…
Кот, не отводя взгляда от шестёрки, молча пятился от тропы к лесу, вынуждая людей за своей спиной отступать.
– Эй, рыжий, – прошептала Ида, – кто это?
Кот молчал и шёл назад. Глеб предпочитал держаться рядом с ним.
«Мафия что ли какая-то? Одежда у них – будто вся в запёкшейся крови», – расстроенно подумала женщина и прошептала:
– Рыжий, зеркало у меня.
Глеб, инстинктивно сжавший вспотевшую руку женщины, склонился и подобрал с земли увесистый сук. Ситуация накалялась, а слова и вид незнакомцев не сулили ничего хорошего.
– Брось на землю между вами, – так же тихо ответил кот. – Как только закончу заклинание словом «име» – смотрите в зеркало.
– Ххашшшмет-тсссу! Хххватит чшириикать, – резко оборвал главарь. – Анххрамаан жшдёт тебя, Вохху Маана!
Кот между тем начал глухо и быстро бормотать совершенно далёкие от понимания слова, не отрывая глаз от людей в хламидах.
Кашляющий смех Родимого Пятна перекрыл бубнение рыжего, он выпрямился и скомандовал:
– Йандлох ман! Убить его!
Тут же остальные фигуры подхватились и окружили сжавшуюся троицу.
– Идите своим путём, – тихо, но внятно, предупредил кот, – идите и не погибнете.
«Что они могут сделать нам? – подумала Ида, и тут же ответила сама себе: Да всё, что угодно. Когда тебя окружают люди с такими вот пустыми глазами, можно ожидать чего угодно, кроме хорошего».
И вдруг пятеро багряных взмахнули длинными рукавами, на солнце сверкнули, отразившись от чего-то солнечные блики. На миг поляну окутала кромешная тьма, стихли все звуки, кроме пульса, а затем снова вернулись вместе со светом. Кот издал жалостный вопль, и сквозь мерзкую вонь багровых пришельцев прорвался запах страха: бок рыжего сильно кровоточил, животное дрожало от боли.
Паренёк и женщина наконец-то заметили у незнакомцев в руках длинные острые окровавленные серпы, блестящие на солнце. Глеб внезапно вспомнил, где видел их: на выставке оружия перед табличкой «Египетский ятаган». Вот только там они были покрыты слоем ржавчины и зеленоватого налёта, а здесь…
Ида разом поняла, откуда у рыжего рваное ухо и глаза, полные боли.
– Скоты, – процедил сквозь зубы Глеб, – уберите лапы от животного!
– Кххто у нассс загховориил? – усмехнулся молодой мужчина с выгоревшими бровями, и Ида с ужасом увидела, почему незнакомцы шепелявили: говорить членораздельно им мешали многочисленные острые зубы, загнутые внутрь, совсем, как у акул. – Юный го...
Глеб размахнулся и резко ударил его. Белобрысый взвыл больше от неожиданности, чем от страха.
– Йандлох маан! Убейте их! – заорал Родимое Пятно, и вся пятёрка навалилась скопом на ошалевшую троицу.
Не долго думая, Ида раскачала свой увесистый мешок и обрушила его на голову полной женщине с узкими чёрными глазами-щёлочками. Толстуха увернуться не успела, удар попал в цель: она мерзко зашипела и сплюнула на траву какой-то серой дрянью. Её спутник, худой и болезненный тип с длинным носом, радостно усмехнулся и раздвинул губы в жутком оскале. Алой смертью блеснули на солнце окровавленные серпы-ятаганы и...
– Да не убоится вас истинный свет! – вдруг громко крикнул кот. – Да будете повержены вы, слуги тьмы, силой Всевышнего!
Резко полыхнуло синевато-белым, багряные с воем разлетелись, кто куда. Ида со стоном схватилась за плечо, промокшее от крови, стараясь не смотреть на глубокую резаную рану. Глеб, не веря в происходящее, выронил сук и осторожно дотронулся до уха – половины его не стало. Багряные выродки успели зацепить их.
– Т`ларе алашти име, – тяжело дыша, сказал кот.
Ида поняла это, как сигнал к действию, сгребла его в охапку, схватила мокрую руку Глеба и буквально сунула им под нос зеркало.
Багряные, взвыв, поняли, что добыча уходит, и ринулись вслед. Вонь стала просто невозможной, казалось, здесь сконцентрировались все мировые запасы гнили.
– Держи, – прохрипел кот Иде, – зеркало крепче.
Он пристально смотрел в стекло, подкрашенное ртутью, и Глеб, зажимая кровоточащее ухо, с изумлением заметил, как там, под зелёным взглядом кота, вместо их перекошенных отражений вырисовывается каменистый берег синего озера, поросший жёлтой травой и редкими молодыми елями, весь залитый алым от заходящего солнца, будто брусничным соком.
От боли и страха незнакомый пейзаж туманом расплывался перед Идой, ей казалось, что в глазах просто мельтешит от избытка крови, когда догорающие лучи коснулись её щёк. А затем свежо подул ветер, принеся запах сухой травы и прибрежный водорослей.
– Не бойтесь! – тяжело дыша, кричал кот. – Держитесь рядом – вместе вы сила! Помните, что вы можете противостоять любому злу! Ищите латырь-камень!..

Глава 5.
«Прямо пойдёшь – убитым быть».

Ида помнила, что её закружило, сумка съехала с плеча и сдавила верёвкой раненое предплечье так, что боль выжала из неё отчаянный крик и швырнула куда-то в темноту.
Она очнулась от тряски, и поняла, что её сильно мутит. Рука, как по команде, заныла.
– Да открой же ты глаза! – требовал мужской голос.
Багровое небо над головой качалось, как парчовый театральный занавес, раскинувшийся от высокого холма, за который скатилось солнце, до бесконечного горизонта, где-то за пределами видимости. Ида села и поморщилась от боли. Рядом, на табачно-жёлтой траве, среди белых, как клыки, валунов, сидел Глеб и, нервничая, теребил её расшитый пояс.
– Этих... с зубами... нет? – хрипло спросила она.
Глеб покачал головой и положил на верхнюю губу указательный палец. Женщина отметила, что левая скула паренька измазана кровью, и её снова затошнило. Ида подняла правую руку к глазам: пальцы всё ещё крепко сжимали зеркало за ручку. Она молча убрала его в мешок, словно боясь, что оттуда выскочит кто-нибудь из этих страшных людей в багряных плащах.
– Кота тоже нет. У тебя есть тряпки какие-нибудь? – сухо спросил парень.
Ида отрешённо посмотрела на него и вспомнила, с каким удивлением на лице, он прижимал ладонь к уху. Она кивнула и достала из сумки моток тряпок, бывших когда-то пластырем. Затем, обнаружив пурпурное от заката озеро, встала и намочила в воде две белые полоски («сейчас они станут такими же красными, как эта окровавленная вода» – подумала она) и вернулась к Глебу. Половины его правой ушной раковины больше не существовало. Вместо неё краснел обрезок с запёкшейся кровью, при одном взгляде на который, к горлу рвался осклизлый ком.
– Я... протру кровь... Ты... потерпи, – неуверенно попросила она.
Глеб посмотрел на неё своими большими карими глазами и кивнул.
Ида сглотнула и аккуратно стёрла чешуйки запёкшейся крови. Каждый раз, когда он вздрагивал от боли, у неё ёкало сердце.
Ида с облегчением увидела, что рана не раскрылась, и перевязала ухо через голову.
– Больно?
– Ничего, – попытался улыбнуться Глеб. Улыбка вышла жалкой и фальшивой. – Давай плечо.
Ида села на засохшие кочки, поросшие ковылём и кровохлёбкой. Сквозь длинный разрез белой рубашки на предплечье безуспешно пытались соединиться два края глубокой резаной раны. Глеб нахмурился и вытер набежавшую кровь. Женщина зажмурилась, понимая, что если она будет думать о ране, её просто вывернет. Она почувствовала, как парень проложил плотным куском ткани порез и крепко завязал тряпицу поверх рукава на всём предплечье, и ей немного полегчало.
– Спасибо.
Ида немного помолчала, глядя в розовеющее озеро, окружённое кантом из мелкого белого камня, по лёгким волнам шустро скользили редкие водомерки.
– А ты сам откуда?
– Да какая теперь разница-то?..
– Да уж, действительно...
И снова замолчала.
Солнце уже скрылось за покатым холмом, и закатные отблески налились сначала малиновым, затем сиреневым, лиловым. Ветер шевелил макушки елочек и жёлтую траву. Над озером цвета индиго пролетела стайка трескучих птиц и скрылась за холмом.
– Нужно разжечь костёр, – механически отметил Глеб. – Мы, похоже, здесь одни, а ночью будет холодно от воды...
– У меня есть кремень, – криво улыбнувшись, предложила Ида.
Глеб посмотрел на неё так, будто впервые увидел:
– А откуда он у тебя?
Она рассказала. Парень задумчиво потянулся к уху, чтобы почесать, но передумал. Так ничего и не измыслив, он вынес решение:
– Ладно, давай веток, что ли наберём. Утро вечера мудренее.
На берегу отыскалось много сухих сосновых сучьев и ломаных еловых веток, которые скоро затрещали в небольшом, прожорливом костерке, который Глеб развёл между двух белых валунов, чтобы ветер с озера не задул огонь ночью. Сумерки сгустились незаметно.
Ида и Глеб сидели друг напротив друга, вытянув руки к огню.
– У тебя, может, и поесть чего найдётся? – спросил парень с надеждой поглядывая на увесистый Идин мешок.
Женщина невесело усмехнулась и рассказала про сардельки.
– Ладно, всё равно после всего этого не до еды, – вздохнул Глеб. – Давай дежурить и смотреть за костром, чтобы не замёрзнуть... Ну... и чтобы, когда эти придут, они нас не убили... Сейчас ты дежуришь, потом, как спать захочешь, меня разбудишь. Утро – самое тяжёлое время. Всегда спать хочется. Согласна?
Ида подумала и кивнула.
– Ты как думаешь, мы домой вернёмся?
Глеб одарил её весьма странным, испуганным взглядом, и выразительно пожал плечами.
Он завернулся в свой плащ, и улёгся ближе к огню. Перевязанная голова придавала ему вид раненого солдата. От костра на лице метались тени, прыгая в приоткрывшийся рот.
«Совсем ребёнок!.. Какой из него Глеб Григорьич? Это же просто Глебыш...» – подумала Ида.
С озера задул холодный ветер, растрепывая стаю мрачных туч на беззвёздном небе. Женщина плотнее укуталась в шерстяной плащ и придвинулась ближе к костру.

Глебу снился старый лес. В таком же они гуляли с Егором неделю назад. Как давно! Но всё вокруг было наполнено тем же неповторимым ароматом, какой бывает, когда рядом любимый человек. Солнце взбивало пушистые кроны деревьев, и его вездесущие тёплые лучи проникали сквозь кружевную листву. Тонкие тени от изящных сосен падали на усыпанную бурой хвоёй траву. Звонко, на весь лес, пели синицы. Глеб пробирался сквозь колючие молодые елочки и настырно цепляющуюся к рубашке малину. Деревца нехотя раздвинулись, и из-за раздвоенной берёзы парень увидел широкую поляну. Минуя волчью ягоду и жимолость, он выбрался на елань и увидел Дерево. С самой большой буквы – колоссальное, необъятное, все деревьям дерево. Исполинские корни вырывались из почвы, как щупальца спрута, раскинувшись в густой высоченной, в человеческий рост, траве. Нижние ветви начинались высоко от земли. Глеб удивлённо пригляделся: на сучках соседствовали кленовые, дубовые, вязовые, берёзовые и ещё чёрт знает, какие листья. Мало того, среди них затесалась даже длинная пушистая хвоя!
«Ай, да дерево!»
И тут Глеб больно запнулся обо что-то, и ничком упал в траву. Когда он поднял голову, на солнце набежала тяжёлая туча, всё вокруг резко потемнело. Боковым зрением парень заметил тропинку слева. Она вся была усыпана чем-то чёрным, похожим на... Глеб уже начал подниматься и в этот момент в траве блеснуло нечто... нечто металлическое. Склонившись, чтобы рассмотреть диковинку, парень услышал неуютный шорох за спиной. Подсознание крикнуло: беги! Но парень не мог сдвинуться с места. Он безрезультатно дёргался и так и эдак, а со спины, покрывшейся холодным потом, подкрадывался кто-то страшный. Кто-то очень и очень опасный... Глеб напряг всю свою волю, и ему удалось даже немного повернуть голову, чтобы увидеть нечто острое, тускло сверкнувшее во мраке. Оглохнув от бешеного пульса, парень дёрнулся влево, ощутил страшный удар и всё вокруг окрасилось в буро-красный.
Глеб, вскрикнув, проснулся и машинально подобрал ноги от холода: озёрная стынь пробирала до костей, несмотря на живое тепло костра. Небо значительно посветлело, налившись лилово-синим, на берег влажно плескали волны.
– Чё ж орать-то так? – поморщилась Ида, моргая покрасневшими глазами. – Я тебя только будить собралась, а ты орёшь, как больной слон... Резали тебя во сне чтоли?
Парень не нашёл, что ответить, и поднялся, разминая затёкшие мышцы. Женщина тем временем улеглась к затухающему костру, закутавшись в плащ с головой и свернувшись калачиком.

Утро застало путников голодными и невыспавшимися. Если с последним хоть как-то приходилось мириться, то голод донимал всё сильнее.
– Есть-то как хочется... – простонала Ида, умываясь у озера.
Глеб в ответ только вздохнул, разглядывая рыбёшек, шустро резвящихся на мелководье.
– Удочку бы... Хлеба...
Ида жадно зачерпнула пригоршню. Холодная вода немного заполнила пустой желудок, и мысли прояснились.
– Глеб, – скомандовала она, – переворачивай эти чёртовы камни. Здесь просто обязаны быть толстые вкусные раки!
И действительно: под несколькими широкими камнями удалось обнаружить с десяток больших и восемь мелких раков. Пока Ида колотила по добыче камнем, отбивая клешни и хвосты, Глеб дрожащими от слабости руками разжёг костёр. На дрова пошли как старые сухие сучья, так и молодые еловые ветви. Вокруг жарко трещавшего огня, прямо в пепел, собратья по несчастью закопали рачьи конечности, а потом, со страшным нетерпением вырыли, остужая на земле. Казалось, что блюда, вкуснее, чем красные клешни и хвостики, измазанные золой и частично землёй, ни Ида, ни Глеб не ели никогда. Хитин громко хрустел на зубах, сладковатое мясо глоталось, не жуя, а пальцы, перепачканные пеплом, жадно хватали следующий кусок. Когда раки были высосаны до последней косточки и запиты большим количеством воды, Ида высказала предположение, что надо бы повторить и сделать запас на вечер. Немного отдохнув, товарищи принялись за дело. На этот раз раков из укрывищ удалось достать гораздо больше – просто нужно было зайти по колено в воду и тщательнее обследовать крупные камни. Продолжив пир, друзья наконец-то насытились и повеселели.
Повязка Глеба сползла на правый глаз, парень скорчил жуткую рожу и запел:

– Пятнадцать человек на сундук мертвеца!
Йо-хо-хоу! И бутылка рома!
Пей, и дьявол доведёт до конца!
Йо-хо-хоу, и бутылка ррома!
Их му-учила жажда в конце концов,
Йо-хохо, и бутылка рома!
Им стало казаться, что едят мертвецов,
Йо-хо-хоу, и бутылка рома!
Что пьют их кровь и мослы их жуют,
Йо-хохо, и бутылка рома!

Ида, развалившись на траве рядом, смеялась и хлопала в ладоши: так забавно Глеб изображал пирата, размахивая дымящейся веткой в правой руке, как абордажной саблей.

– Вот тут-то и вынырнул чёрт Дэви Джонс,
Йо-хо-хо, и бутылка рома!
Он вынырнул с чёрным больши-ым ключом,
Йо-хо-хо, и бутылка рома!
С ключом от каморки на дне-е морском,
Йо-хо-хо, и бутылка рома!
Таращил глаза, как лесна-я сова,
Йо-хо-хо, и бутылка рома!
И в хохоте жутком тряслась голова,
Йо-хохоу, и бутылка рома!
Сказал он: «Теперь вы пойдёте со мной,
Йо-хо-хо, и бутылка рома!
Всех вас схороню я в пучине морской».
Йо-хо-хоу, и бутылка рома!
И он потащил их в подводный свой дом,
Йо-хо-хо, и бутылка рома!
И запер в нём двери тем чёрным ключом,
Йо-хо-хо, и бутылка рома!

А потом они, вытянув ноги, блаженно грелись у костра, бросая в огонь остатки импровизированного завтрака. Пламя, явно недовольное хитиновыми крошками и хвоёй, сердито трещало и плевалось искрами.
Солнце тем временем поднялось в зенит; заметно потеплело. На зеркальную гладь озера, хрипло крича, опустились какие-то краснопёрые птицы, похожие на уток. Они ловко ныряли, выскакивая уже с рыбой в клюве, и торопливо глотали её. Крадучись по берегу, Глеб хотел поймать одну из них, чтобы присовокупить к рачьим клешням, но только вспугнул всю стаю. Обиженно горланя, птицы красным облаком скрылись за холмом. Повязка Глеба окончательно свалилась, и Ида забинтовала голову раненого заново, туже и крепче. Ухо покрылось чёрной коркой, но уже не кровоточило.
Сложив ужин в бывшую косметичку, женщина сказала:
– Нам бы надо людей найти. Мы в одиночку долго не протянем.
– Ты же слышала, что кот кричал, – ответил Глеб, швыряя камешки в воду. – Нам надо найти какой-то латырь-камень.
– И ты действительно надеешься его найти здесь?
– Вряд ли здесь, – парень обернулся и окинул взглядом каменистую пустошь. – А вот за тем холмом очень даже может быть.
– Пёс с ним... Ну... пошли тогда... может, встретим кого... – предложила Ида.
Глеб набросил плащ и затушил костёр.
Они обогнули озеро по правому берегу, там, где белые валуны громоздились друг на друга, как обломки старой крепости. По крутому склону пригорка приятели шли, то и дело, помогая друг другу, чтобы не оступиться.
За высоким холмом раскинулось широкое поле. Пологая, ровная степь, поросшая ковылём, лютиком и пастушьей сумкой, тянулась до самого горизонта. Ветер перебирал макушки трав, которые колыхались, как морские волны. Высоко в небе заливался жаворонок.
Спутники переглянулись и бодро зашагали по мягкой зелени. Ида сорвала травинку и деловито сунула между зубов. Глеб хмыкнул, и эффектно продемонстрировал более длинный стебелёк пырея в уголке рта, но не заметил, что зацепил ещё и одуванчик. Пока он отплёвывался от горького сока, Ида хохотала до слёз.
Степь во всю грудь дышала жизнью: из-под ног вспархивали вспугнутые перепёлки, среди травы шныряли невидимые мыши, над головой тяжело гудели жуки, а среди клевера надрывались кузнечики. Изредка с места срывались неподвижные коричневые столбики – шустрые суслики. Горьковато пахло полынью и диким горошком.
Солнце пригревало так, что приятели сняли плащи, затолкав их в дорожную суму, которую тащили по очереди. Даже от земли шёл обжигающий жар, и Ида вслух посетовала, что не было фляжки, чтобы набрать воды в озере. Глеб предложил сбросить сапоги, и дальше они шли босиком.
Над безбрежным морем травы дрожало прозрачное марево. Путники брели всё медленнее, изнемогая от жары, пока не догадались обмотать макушки самодельными бинтами.
Импровизированные головные уборы породили новые причины для смеха: приятели дурачились, изображая калифа и визиря в чалмах:
– Не будэт ли любэзен многоуважаемый калиф? – пафосно вопрошал Глеб, задрав нос.
– Будэт, будэт! Шашлык из тэбя будэт! – дразнилась Ида, и над степью раздавался новый взрыв хохота.
Ближе к полудню они наткнулись на широкую дорогу, всю в рытвинах и ямах. Здесь много ходили и ездили: трава давно вытоптана, только серая пыль покрывала колдобины и колеи от множества колёс.
У приятелей загорелись глаза: настолько радостным оказалось напоминание, что они здесь не одни.
– Смотри-ка, дорога явно к людям ведёт... Может, мы и выбраться отсюда сможем... – заволновалась Ида.
– Кот сказал, что нам нужен латырь-камень.
– Ты что, ему веришь? – удивилась она.
Глеб помялся, давя на верхнюю губу указательным пальцем, и нехотя сказал:
– Когда я сюда попал, я с приличной высоты навернулся. Позвоночник сломал. Шевельнуться не мог. А он меня как-то вылечил. И не спрашивай как! По мне так он – единственный, кому здесь можно доверять.
«А я?» – подумала Ида, но промолчала.
Они долго шли по обочине, не решаясь надеть сапоги и ступить на пыльный тракт. Прохладная трава шуршала по босым пяткам путников, разгоняющим клопов и суетливых муравьёв, высокие стебли ковыля щекотали лодыжки. Каждый молчал о своём. Ида думала о том, что на работе придётся писать заявление на отпуск задним числом, а Глеб гадал, осталось ли от него что-нибудь на асфальте.
«Странный парень... Необычный какой-то. Они же все грубят обычно... а этому надо на сцене выступать. Так отжигает! – размышляла женщина. – А вот мама, блин, меня потеряет...»
«Ненормальная какая-то тётка, – думал парень, – с ней почти так же весело, как с Егорычем. Хотя, это не одно и то же. Сколько ей лет?»
Ида первой увидела здоровенный булыжник, издалека сильно смахивающий на чьё-то надгробье.
– Смотри! Что это такое?
Прямо на дороге стоял огромный мраморно-белый валун с вкраплениями медового янтаря. Сразу за исполином в разные стороны тянулись три серые пыльные ленты.
– Точка нашего рандеву, – ответил Глеб.
– Бел-горюч камень-Алатырь... – задумчиво процитировала на память Ида, без особого успеха пытаясь поверить своим глазам.
Подойдя ближе, приятели рассмотрели надпись, выбитую на стёсанной впереди плите. Крупные кириллические буквы почти стёрлись от древности.
– Направо пойдёшь – жена-ту быть, – зачитывал Глеб, с трудом продираясь через некоторые незнакомые знаки, – налево пойдёшь – ко... моня потеряешь. Прямо пойдёшь – у... битым быть... Я смотрю, у нас тут интересные перспективы разворачиваются...
Ида нервничала. Ей явно было не по себе: привычный мир переворачивался с ног на голову, совсем не заботясь о том, едет ли у неё от всего этого крыша или нет. Этот камень никак не вписывался в ту реальность, которую Ида знала, и если бы женщина могла, она тут же вычеркнула бы Алатырь из сознания.
– Пойдём налево, – буркнула она. – Там, где этого... комоня потерять...
Глеб безрадостно рассмеялся.
– Это испытание. Испытание, понимаешь? Какую дорогу выберешь – такая судьба и будет.
– Ну, – кивнула Ида, совсем не разделяя мнения спутника, – надо выбрать левую дорогу, комо... коня-то у нас нет!
Парень упрямо покачал головой:
– Ты помнишь, как в сказках кончали те, кто выбирал эту дорогу?
– По-твоему, мы сейчас в сказке?!
– Это испытание, – твердил Глеб. – Если выберем «право» или «лево», можем смело прощаться с жизнью. А так нам ещё хоть что-то светит.
– Господи! Вот ведь бред! – рассердилась Ида, гневно сверкая своими синими глазами. – Неужели нельзя хоть раз подумать головой?
– Не в этот раз, – усмехнулся Глеб, и абсолютно серьёзно добавил, – надо «прямо» выбрать. Нутром чую.
Парень почти слышал, как Ида скрипнула зубами, не решаясь признать и озвучить, что всё-таки последует по тому пути, что выбрал он.
– Чёрт бы всё это побрал! – выругалась она, и зашагала к левой обочине прямой дороги.
Глеб счёл за лучшее промолчать. Обогнув камень, он догнал женщину и отнял увесистую суму.
Солнце немного склонилось, и теперь пекло меньше. К многочисленному хору кузнечиков добавились редкие комары и мошки. Вяло отмахиваясь, путники продолжали идти, вытирая со лбов пот.
Вдоль дороги потянулись заросли ежевики и шиповника.
Ида злилась молча. Разум никак не мог смириться с этим проклятым камнем, откуда ни возьмись выросшим на перепутье. С детства мать твердила ей, что сказок не бывает, а сейчас Алатырь тяжёлой громадой нависал над этим убеждением, угрожая раздавить его в пыль.
«Ну, и как мне теперь действовать: как сказочной героине (прости господи!) или как нормальному человеку? – раздражённо думала она. – Как там, в сказке: и прислал Иван-царевич все головы чудища матери в подарок... Кретинизм!..»
Глеба же всё происходящее страшно веселило. Он бы с удовольствием поглазел на чудо-юдо о двенадцати головах или пожал руку какому-нибудь Ивану-дураку, но постепенно всё больше приходил к мнению, что роль последнего отведена им обоим.
После того, как он перемахнул балконный поручень, жизнь понеслась, как феррари, выходящая на прямую в «Формуле-1». У Глеба просто дух захватывало от таких неожиданных поворотов, мало того, ещё не выйдя с этого виража, он с нетерпением предвкушал следующий.
К вечеру, когда солнце накалилось докрасна, на горизонте показались редкие деревца, постепенно переходящие в густой смешанный лес.
– Нам точно туда? – недовольно спросила Ида, натягивая сапоги.
Глеб кивнул, доставая плащи.
– Уверен?
– Нет, – покачал головой парень, – но дорога уходит туда.
Ида вздохнула и убрала бинты в заметно полегчавшую суму.
Тракт действительно вёл в лес, густой и неприветливый. Первыми гостей встретили голодные стаи комаров, которых пришлось отгонять сорванными ветками. Над дорогой нависали тяжёлые кроны лип и берёз, перемежённые неприступными разлапистыми елями.
Полумрак ещё разрезали розоватые закатные лучи, но свет, да и все звуки уже постепенно стихали, только неслось где-то недалеко кукушкино ауканье:
– Ух-ху! Ух-ху-у!
– Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось? – по привычке спросила Ида.
Кукушка тут же умолкла.
– Дура, – пожала плечами женщина, пытаясь скрыть непрошенную тревогу.
Спутники брели довольно долго, и углубились далеко в лес. Стемнело довольно быстро: усталый свет красноватого солнца ещё пытался пробиться сквозь мощные ветви круглолистных осин, но сосны и ели глушили его. Птицы стихли, сонно отзываясь на вялую перекличку из своих гнёзд, лиловая тишина окутывала чащу.
– Эта дорога, походу, через весь лес насквозь идёт, – отметил Глеб.
– Надо на ночь устраиваться, – решительно предложила Ида. – Я уже ничерта не вижу.
Заночевать решили у дороги, рядом с кустами шиповника, чтобы не пропустить возможных путников. Ида разожгла костерок между двумя толстыми соснами, занимался он неохотно, не особенно жалуя старые шишки и сухие ветки с жёлтой хвоёй. Чтобы не лазать по темноте в поисках дров, Глеб приволок ствол сломанной молодой берёзы.
– Огонь сам всё сделает, и рубить ничего не надо, тем более, что нечем, – сказал парень, – только успевай пододвигать свежее дерево в костёр.
Без воды пришлось туго, но выяснилось, что Глеб набрал немного ежевики. После жареных раков ягоды пришлись как раз кстати, хотя так и не насытили до конца. Желудки приятелей недовольно урчали, переваривая непривычную пищу.
Симфонию кузнечик

[Rianna >>>]

Симфонию кузнечиков сменил хор сверчков – более громкий и настойчивый, он врезался в уши назойливой ритмичной песней. В чистом небе взошла половинка молодой луны, усталым друзьям, вытянувшим гудящие ноги к костру, она казалась то долькой дыни, то куском дырчатого сыра, то гигантской краюхой хлеба, то ломтиком апельсина. На ультрамариновом бархате холодными каплями росы звеняще рассыпались звёзды. Приятели лежали на расстеленных плащах и молча смотрели в бездонное небо. Ираида тосковала, помня о предстоящем ночном дежурстве: прошлую ночь она чуть с ума не сошла от роя совершенно неожиданных и непрошенных мыслей, от которых обычно избавляла работа и бытовые проблемы. Она думала сразу обо всём: о смысле жизни, о бесконечности вселенной, о несостоятельности Кости и о чрезмерной заботе матери.
«Нет, человеку совершенно невозможно оставаться наедине с самим собой!» – решила она и уже повернулась к Глебу, чтобы озвучить эту гениальную мысль, как он настороженно прошептал:
– Тихо! Смотри вверх!
Над ними медленно проплыли три гигантские фигуры. В неверном свете луны и жёлтых отблесках костра удалось разглядеть сначала лохматых коней, а затем и всадников. Первый был широкоплеч и бледен, его длинные седые волосы развевались за спиной, цепляясь за внушительную рукоять меча. Белесые глаза устремились куда-то вперёд. У луки седла тускло блестела крупная медная чаша. Второй – рыжий, румяный, в алой рубахе, на груди вышито лучистое щекастое солнце, летел, пряча лёгкую улыбку в густой бороде. Голубые, как васильки, глаза, зачарованно уставились за горизонт. Третий – сутулый, угрюмый, как болотная пустошь, в тёмной рубахе с вышитым топором, окружённый чёрными развевающимися космами, несся, хищно вглядываясь в даль. Агатовые глаза подозрительно выглядывали из-под косматых сросшихся бровей.
Приятели медленно сели, а потом и привстали, чтобы лучше разглядеть всадников. Круглые копыта коней беззвучно печатали воздух. Ида могла отлично рассмотреть кожаную подпругу на животе животных (даже глубокую царапину на одной из них), часть потника и подошвы сшитых вручную сапог. Для полной убедительности слева от костра посыпались крупные конские яблоки. Глеб отпрянул, Ида захлопнула рот и отступила в колючий шиповник. Всадники неспешно удалялись, медленно плывя в сторону луны, и не замечая двух людей.
Женщина почесала в затылке и вернулась к костру.
– Ты заметил, – спросила Ираида, – у них стремян не было.
– Да, оригинальные парни, – кивнул Глеб, отряхивая на всякий случай рубашку и подсаживаясь обратно к огню.
– Ты знаешь, я ведь их где-то видела... – задумчиво начала женщина, её глаза вдруг округлились, и она вцепилась в рубашку Глеба.
– Красный, белый и чёрный! Красныйбелыйичёрный! Это же символ! Символ! Не могут они быть такими реальными! Не могут и всё тут! Я же читала сказки в детстве... Я помню!.. про Василису, что ли... там это были... день, ночь и утро! Да, утро!
Глеб хмуро смотрел в красноватые угли. На его усталом лице багровели отблески огня, глаза загадочно блестели.. На верхнюю губу вернулся указательный палец – знак того, что парень размышляет.
– А я читал о трёх братьях. Мифы, конечно, но похоже. Один жил в Красном или Золотом царстве, другой в Белом или Серебряном, а третий в Чёрном, уже не вспомню, как оно ещё там называлось.
– Глеб... – тихо спросила Ида. – Куда мы попали?
– Кот бы объяснил. Сюда бы этого кота, – сказал Глеб. – Интересно, где он?
– Кис-кис-кис, – упавшим голосом позвала Ида на всякий случай.
Из глухой непроглядной, как дурной сон, ночи ей с готовностью ответил крик совы. Его подхватил холодный смех козодоя, постепенно замерший в глуши.
– Вот дерьмо, – сплюнула Ида.
Однако, из-за странной встречи небесных всадников, дежурство оказалось менее напряжённым. Подвигая в костёр берёзовый ствол, Ида перебирала в уме все сказки, легенды и предания, где только встречались эти три странных брата. Она сделала вывод, что появлялись они всегда почему-то чаще глухой ночью, и редко рано утром. Причём именно тогда, когда герой отправлялся в опасный путь.
«Они – пограничники, – внезапно поняла она. – Стерегут вход в другие миры. Такой же вход, как арка на фотографии Маденова, только его не видно. Наверное, мы пересекли какую-то границу у камня...»
Когда от берёзы осталась треть, Ида разбудила Глеба и завернулась в плащ. В лесу спалось лучше, чему у озера: почти ни откуда не дуло, от костра шло тепло, а трава не подпускала холод от земли.
Ей снилось, будто на поляне выросли красивые кусты, вместо ягод на которых висели жареные куриные окорочка, а вместо листьев – ароматные беляши. Она хватала их, ела, ела, смутно осознавая, что если верить сонникам, есть во сне – к беде, но остановиться не могла. Потом в воздухе поплыли стеклянные кувшинчики – один с апельсиновым соком, второй с молоком, третий с водой, и Ида торопливо брала их, жадно глотала, не напиваясь, отбрасывала пустые и снова брала. Женщина вспомнила, что Глеб тоже голоден и попробовала набрать еды для него, но одна из веток, разогнувшись, наотмашь ударила её по лицу. Ида вскрикнула и проснулась.
– Очухалась, потаскуха?! – радостно дохнул ей в лицо кто-то запахом больной печени.
Женщина попыталась вскочить, но чья-то широкая лапища сжала её горло и пригвоздила к земле.
– Мальца убить, бабу оставить, – распорядился кто-то рядом.
Ида повернула голову и увидела, что костёр затоптан, а Глеб, со связанными за спиной руками пытается сесть, но при каждой попытке его награждает пинками по рёбрам какой-то мужик. Женщина истово задёргалась, пытаясь вырваться, но на горло надавили так, что она захрипела.
– Сиди, баба, – глухо проворчал незнакомец, и добавил в сторону, – Ушак, вяжи, я держу.
Пока второй разбойник стягивал запястья колючей верёвкой, боковым зрением, Ида успела отметить, что на поляне хозяйничало то ли семь, то ли восемь мужчин весьма неприятного вида. У многих сапоги просили каши, рубахи и штаны частили прорехами, а частые почёсывания колтунов на голове наводили на мысль о вшах. Тот, в поношенной душегрейке, который пинал Глеба, выхватил из-за пояса здоровый тесак, затем, чтобы выполнить приказ главаря – невероятно широкоплечего чернобородого мужика с узкими глазами.
– Не надо! – хрипло крикнула Ида и закашлялась, извиваясь в попытке принять вертикальное положение.
Разбойники расхохотались, с высоты собственного роста разглядывая поверженную добычу. Глеб в это время успел немного отползти к шиповнику.
Иде, наконец, удалось исхитриться и сесть, оперевшись на ствол сосны. Она с ужасом ловила на себе хищные мужские взгляды, а чаще других – рябого, с бегающими глазами и следами оспы на впалых щеках. Когда мужчина ест тебя таким взглядом, это означает только одно: пора брать ноги в руки и делать ноги. Кроме того, женщине всё время казалось, что со спины его окружает какая-то гадкая тень, склизко натекая на штаны, прямо между ног.
Главарь тем временем деловито расправил усы, и важно кивнул разбойнику в душегрейке. Довольно оскалившись, тот прыгнул вперёд. В ручище снова блеснул тесак.
– Подождите! – крикнул Глеб. – Раз уже всё равно убьёте, исполните хоть последнее желание! А то по ночам вам являться буду!
Ида с затеплившейся надеждой смотрела на смельчака. Главарь перестал щериться и задумался, почёсывая кудлатую бороду. Очевидно, его расстроила перспектива ночных свиданий с покойником.
Атаман неспешно поймал вошь, казнил её на ногте, и спросил:
– И чего же ты хочешь, паршивец?
– Песню спеть, – просто сказал Глеб. – Повеселить вас перед смертью.
Ида сдавленно застонала. Главарь снова раскатисто расхохотался, за ним заулыбались и остальные разбойники: надо же, дурачок попался, повеселить хочет. Парень вздохнул про себя с облегчением: бандитов удалось заинтриговать, вон, как глаза загорелись. Разбойники неторопливо расселись на земле, предвкушая предложенное развлечение.
Усатый с носом, покрытым сетью лопнувших капилляров, глухо откашлялся и прохрипел:
– Ну, давай… повесели… паршивец!
– Развяжите, так петь неудобно – грудь расправить нужно.
Тип в душегрейке оскалился и потянулся за тесаком.
– Развяжите хлопца, – милостиво кивнул главарь.
«Хлопца» развязывали долго – узлы затянули слишком сильно, но верёвку резать не пытались – пригодится ещё. Глеб встал, расправил плечи, откашлялся, потёр запястья и пару раз глубоко вдохнул.
Александра Степановна, учительница по пению, часто повторяла Глебу, что у его голоса хорошее будущее, нужно только кропотливо работать над ним. Естественно, парень бросил музыкальную школу три года назад к большому разочарованию преподавателя. Он и сейчас её помнил: высокая, худая, в заношенной бежевой кофточке, с седыми волосами, собранными в шишку на затылке. Круглая бородавка не уродовала узкое лицо, учительница напоминала Глебу, скорее, старую фею, чем ведьму. В уголках её глаз затаились непрошеные лучики морщин, серые глаза смотрят строго и требовательно, узкие губы настойчиво и высоко твердят:
– Глеб, здесь нужно было взять выше: верхнее соль, а вот здесь ты не дотянул, нужно было ещё подержать, а потом уже переходить ко второму куплету. Давай-ка, друг мой, попробуем ещё раз, начнём прямо с «ромашек»… ииии!..
От Александры Степановны всегда пахло старой пудрой и каким-то травяным настоем, то ли мать-и-мачехи, то ли шалфея. Глебу нравилось вдыхать эту сладковато – горькую смесь. Пожилая учительница была единственным, что воодушевляло к пению среди старых стен школы с облезшей штукатуркой и белой краской, барханами вздувшейся на подоконниках. Парень знал, что своих детей у Александры Степановны не было: сын погиб в чеченскую войну. Возможно, поэтому пожилая дама так любила его и заботилась, иногда подкармливая пирожками и даря на день рождения тёплый шарф, связанный своими руками. Глебу не слишком нравился репертуар, который они вместе разучивали: старинные пафосные романсы, оперные партии, этюды к театральным постановкам и тяжеловесные классические произведения (кроме одного латинского гимна, который довелось исполнять на концерте). Ему больше по душе были простоватые народные песни, их дикость и необузданность, казалось, придавали сил. Одну из таких он исполнял на каком-то празднике, посвящённом музыкальной школе. Вспомнив слова, он быстро проговорил про себя тональность и ноты.
«Была – не была!» – подумал Глеб.
Он начал негромко и, как будто неуверенно:

В последний раз поёт кукушка,
В полях колышется трава,
В последний раз моя, хмелея,
Кружится буйна голова.

В последний раз моя, хмелея,
Кружится буйна голова.

Но затем сильный, красивый голос победно взмыл над верхушками сосен:

В бою неравном пал сражённый
Тяжёлым вражеским мечом,
И кровь червонная бежала
По телу сильному ручьём.

И кровь червонная бежала
По телу сильному ручьём.

И проникновенно закончил, сбавляя тон:

Поднимем, братья, полны чаши
За тех, кто спит глубоким сном,
Они хранили жизни наши,
Пусть спят спокойно в мире том.

Они хранили жизни наши,
Пусть спят спокойно в мире том.

Тишина стояла долго, как показалось Иде. Она даже успела сглотнуть комок, образовавшийся в горле и проморгаться – так щипало глаза. Сердце стучало часто и громко: она ведь только что была на поле боя, на котором, распростершись, лежал мёртвый воин и смотрел в сумрачное небо. Женщина обвела взглядом разбойников и с пониманием увидела печаль, отпечатавшуюся на их хмурых лицах. Усатый сидел, подперев рукой подбородок, и невидяще уставился в землю, главарь нервно теребил многострадальную бороду, а вот у рябого глаза по-прежнему бегали, не решаясь остановиться на чём-то конкретном. Тень на штанах увяла, но чувствовалось, что она лишь затаилась, выжидая, когда снова сможет наброситься.
– Иди, – наконец, выдохнул атаман, глядя куда-то вдаль, на что-то ведомое ему одному. – Иди и не попадайся мне больше. Повезло тебе, что скорблю я по брату своему названному, намедни убитому… А если услышу хоть где-нибудь, что Третьяк Душегуб тебя на волю отпустил – найду и собственноручно шею, как курёнку, сверну…
– Женщину отпустите, – попросил Глеб.
– А не много ли ты предсмертных желаний захотел, сопляк?! – вскинулся рябой с бегающими глазами.
«Этот безнадёжен, – определил про себя парень. – Его одного не проняло. У него даже глаза, как у тех, в красном».
Теперь и ему стала видна уродливая тень, опоясывающая рябого со спины и принявшая совсем уже неприличную форму.
– Если не отпустите – убивайте и меня тоже, – хмуро опустил голову Глеб.
– Идите оба. Сам её развяжешь, – нехотя бросил главарь, нахмурившись и махнув тяжёлой рукой.
Глеб помог Иде подняться, и они, пользуясь тем, что разбойники всё ещё находились под глубоким впечатлением, поспешно подхватили суму, и под аккомпанемент молчания побрели в лес, прочь от костра. Парень старался нащупать крепкий узел, и, когда ему это удалось, потянул верёвку на себя. Женщина вздохнула с облегчением, разминая затёкшие запястья. Только сейчас Ида заметила, как её трясёт от страха – плечи мелко подёргивались.
– Спасибо, – прошептала она, – спасибо тебе. И за жизнь и за песню. А я и не знала, что у тебя такой… красивый голос…
– Не за что, – пожал плечами в темноте Глеб. – Если бы главарём был тот, рябой – ничего бы не вышло, он безнадёжный человек.
– Безнадёжный?
– Да. Был у меня одноклассник, голубей душил, кошек на огне жёг, в собак из пневматики стрелял. И ничего его не брало: ни родители, ни учителя, ни самые лучшие друзья. Однажды он девчонку соседскую сильно избил и изнасиловал, в колонию его посадили. Так и там он кого-то убил, говорили, не удержался перед соблазном, чтоли… Моя мать говорит, что для таких нет ничего святого, что бы про совесть напоминало, пропащие люди. Вот и тот такой же. Ладно, пошли-ка отсюда побыстрее, кто этих дебилов знает, может, передумают…
– Вот и предсказание, Г-глеб, – дрожа, отметила Ида, – если бы не ты, убитыми нам быть.
Оба они решили умолчать об увиденной теневой небывальщине – мало ли, может, почудилось, а напрасно подозревать друг друга в опасных галлюцинациях не хотелось никому. Спутники поспешили далеко вглубь леса, петляя и давая большого кругаля от разбойников.

Добавлено:
Глава 6.
Скупой платит дважды.

Друзья бежали, перескакивая через поваленные стволы и трухлявые пни, стараясь, как можно быстрее увеличить расстояние между собой и шайкой Третьяка Душегуба.
От шума крови у Иды шумело в ушах, но она расслышала запыхавшийся голос Глеба:
– Погоди, постой… я вроде ручей слышу…
И действительно, в густой чаще, сразу за вывороченной с корнями сосной, звенел небольшой ручей. Он вился между светлых пятнистых берёз, лёгкий и прозрачный в своём глубоком ложе. Ида и Глеб с жадностью принялись пить, а когда напились, умылись чистой ледяной водой, вновь жалея об отсутствии фляжки.
– Вот найдём какой-нибудь город, – утешила женщина, – и купим, деньги-то у меня есть…
– И много?
– Ну, монет десять будет… медных… наверное, всё, что было в кошельке превратилось в эти медяки… Жалко, что я зарабатываю так мало… О, что это так приятно пахнет?..
Ида поняла, что аромат идёт от пушистых листиков мяты. Женщина с удовольствием натёрла ею виски и запястья, и нарвала ещё, так приятно было снова ощутить свежесть, пусть даже природную.
Затем она осторожно промыла ухо Глеба.
– Я прям Пьер Безухов, – пошутил парень, но Ида не разделяла его оптимизма: несмотря на то, что слуховая часть была не задета, чёрные коротко стриженые волосы открывали на обозрение жутковатый обрубок. Он уже почти зажил, но каждый раз, когда женщина натыкалась на него взглядом, в памяти всплывали страшные люди в багряном. С её же плечом дело обстояло почему-то хуже: рана лишь немного затянулась, но до шрама ей было ещё далеко. Поменяв повязки, спутники поторопились выйти из леса, Глеб был вполне уверен, что Третьяк Душегуб может передумать в любой момент.
После передышки у ручья идти стало веселее: голод немного затих, и друзья бодро зашагали по изумрудным мшистым кочкам, уже привычно обирая по пути землянику и чернику. Судя по тому, что ягоды встречались всё чаще, путники скоро должны были выйти на опушку, которая и не замедлила вырасти перед ними – залитая солнцем, золотистая, как звонкий летний день. Мрачные ели отступили назад, открыв холмистую поляну с кустами орешника и ракиты.
Время подходило к полудню, когда друзья наткнулись на широкую дорогу. Гадая, тот же этот тракт, который они так легкомысленно избрали или нет, спутники побрели по обочине, с удовольствием сняв жаркие сапоги и тяжёлые плащи. Скоро невдалеке показалась крупная деревня на пригорке – к ней-то и вёл путь. Приятели с новыми силами поспешили к селению, уже предвкушая, что закажут в трактире.
После лесной тишины Ида и Глеб были оглушены шумом крупной деревни, которая, судя по всему, в скором времени готовилась стать городом. Крепостную стену только начали возводить: несколько строителей в серых рубахах заливали смесь в деревянные формы, тогда как другая группа вынимала уже готовые длинные глиняные кирпичи и выкладывала их на фундамент. У въезда в селение на дороге теснилось с десяток телег, гружённых клетками с курами, загончиками с грустными свиньями, блеющими овцами, тяжёлыми сундуками, душистым сеном, и холщовыми мешками, набитыми чем-то до отказа. В воздухе царили запахи ядрёного пота, удобрений и крепкий мат: все возницы, приподнявшись на повозках, бранились, потрясали крепкими кулаками и грозили кому-то далеко впереди. Протиснувшись между обозами, друзья пробрались к началу очереди. Войти без платы им посчастливилось благодаря ссоре купца со стражниками: первый, красный от гнева, возвышаясь на телеге, плевался слюной и орал на них, обвиняя в непомерной алчности и стращая близким знакомством с самим старостой. Те же, увлёкшись перебранкой и упражнениями в изобретении самых страшных ругательств, безуспешно пытались достать торговца, то и дело забавно подпрыгивая и грозя копьями. Ида и Глеб решили не мешать людям развлекаться, и незаметно проскользнули мимо купеческих телег, перегородивших всю дорогу.
Грохот, вопли, стук и лязг металла навалились на приятелей со всех сторон: где-то кузнец колотил по наковальне, по деревянной мостовой, усыпанной гнилым сеном, совсем рядом простучал дробный конский топот – кто-то пронёсся в сторону въезда, откуда-то из глубины, скорее всего, с рынка, доносились призывные крики торговцев. Узкие, кривые улочки, вились между бревенчатыми домами с окнами, затянутыми бычьим пузырём. За кривыми заборами глухо лаяли псы и гоготали гуси, скрипнула калиткой женщина с коромыслом, плеснув водой на доски, куда-то промчался босой мальчишка с тяжёлым мешком на плече, двое бородатых мужчин в расшитых рубахах, перепоясанных красными кушаками, вальяжно вышагивали, скрипя новыми сапогами.
Обогнав румяную женщину с большой корзиной, друзья отправились вверх по широкой, очевидно, главной улице, окружённой крепкими дворами с высокими воротами. Они остановились у низкой приземистой избы, фундамент которой уходил глубоко в землю. Под крышей виднелась деревянная дощечка с криво намалёванными на ней красными буквами: «Корчма». Из широкой трубы валил дым.
Приятели спустились по лестнице и хлопнули шаткой дверью. Внутри было темно и чадно. Кисло пахло щами и уксусом. Свет почти не проникал сквозь узкие окна у самого потолка. Небольшой трактир вмещал восемь длинных столов с лавками, придвинутыми к глиняным стенам. Семь из них были заняты: за одним жарко спорили три подвыпивших торговца, за двумя другими обедали, гремя кольчугами, шестеро воинов. За остальными что-то жевали пара бродячих артистов с дорожными узлами, пьяница, горько рыдающий на плече собутыльника, и цыган с золотой серьгой в ухе, а в конце зала красноносый старик тоскливо опорожнял кувшин в гордом одиночестве. Справа, у очага, маленькая женщина в грязном переднике помешивала сомнительное варево. Рядом, у стола повыше, похожего на конторку, суетился пузатый хозяин в засаленной душегрейке поверх рубахи. Когда он нагибался, чтобы пересчитать монеты в глубоком кармане под брюхом, на его лысине играли блики от огня. За спиной корчмаря, очевидно, находилась кухня: оттуда неслись крики, звон посуды и резко тянуло пережаренным луком. Женщина поморщилась: лук она терпеть не могла ни в каком виде. Глеб сглотнул образовавшуюся слюну и потащил Иду к конторке.
– Что сегодня в меню? – хрипло спросила она у хозяина, и осеклась.
– Чаво-о? – недовольно протянул тот, переваливаясь вместе с необъятным брюхом через конторку, и подозрительно кося чёрным глазищем.
Помявшись, Ида достала пять медных монет. Судя по нездорово радостному блеску во взгляде корчмаря, она переплатила. Но есть хотелось так сильно, что женщина не стала торговаться.
– Вот… Нам бы поесть… И попить…
– И с собой, – твёрдо добавил Глеб.
Корчмарь смерил его презрительным взглядом, и, обернувшись к женщине у очага, крикнул:
– Пятунька! А ну подавай гостям полбу, да пожирнее!
Приятели уселись на жёстких лавках за пустующим столом, гадая, что же это такое они «заказали». Переваливаясь уточкой, Пятунька поставила на стол дымящийся чугунок, а спустя ещё пару минут – пирог с рыбой на плоской глиняной тарелке. От аппетитного аромата друзья чуть начали есть полбу руками, но вовремя вспомнили про ложки.
– А чаво это у вас, своих нетути? – удивилась Пятнуька, наморщив нос картошкой, и заправляя за платок седую прядь. – Ичас принясу.
Схватив в одну руку ложку, а в другую кусок пирога, приятели с жадностью набросились на горячую кашу. Ида сразу же обожгла язык, а Глеб нёбо. Шипя и ругаясь, они вновь атаковали полбу, исходящую паром. Вкусно было до слёз, хоть и не совсем похоже на ту пшёнку, от которой они воротили нос дома – попадались непроваренные зёрна вперемежку со внушительными кусками свиного сала. А предусмотрительная Пятунька уже принесла корчагу с чем-то ароматным и две большие кружки. Запивая большими глотками плотный ужин, Ида закашлялась:
– Ёл-кхи! Палки... Это что такое?
Глеб опрокинул кружку, обнюхал края и задумчиво заявил:
– Знаешь... смахивает на медовуху...
Сверкнув глазами, женщина икнула и улыбнулась:
– Да и пёс с ним. После сегодняшнего утра явно не повредит.
За пирог, ложки, флягу с водой и пару берестяных кружек пришлось выложить корчмарю ещё три монеты. Ида скрипнула зубами, бормоча, что в следующий раз им придётся продавать что-нибудь ненужное, а чтобы продать что-нибудь ненужное, нужно купить что-нибудь ненужное, а у них денег нет. Но делать было нечего. Только медовуху, они не успели выпить до конца. Перелив её в берестяные кружки, друзья решили тянуть на ходу. И сытые, уже сравнительно довольные жизнью, выбрались наверх. Улица была полна народу, и Глеб крепко прижал к себе дорожный мешок. Проталкиваясь между группой мужчин, пропахших потом и мятой кожей, приятели двинулись вперёд, чтобы найти место в ближайшей таверне – заботливая Пятунька посоветовала остановиться в «Лодье», приговаривая: «тама брат мой, он и за медяшку пустить, тольки кажите, что, мол, от меня».
Рядом с приземистыми корчмами и трактирами шумел, как безбрежный океан, рынок. Базарная площадь встретила жуткой какофонией воплей, запахов и пёстрых нарядов. От рядов со скотом сильно несло навозом, и приятели поспешили дальше, туда, где торговки – дородные румяные бабы, перегнувшись через деревянные лотки, наперебой расхваливали свои товары, размахивая пучками лука и моркови.
– А кому гароха! Капу-стки!
– Морковка! Свежая! Крепкая!
– Лу-чо-ок! Чесночок!
– А вот яйца! А кому яйца!
Протиснувшись к мясным рядам, друзья натолкнулись на необъятного мужика в окровавленном фартуке, который, отгоняя мух, снимал с крюка свиную тушу могучими ручищами.
Его сосед, скалясь беззубым ртом, протягивал полные горсти орехов:
– Одолела крушина – купи лешшины!
Буквально здесь же, на самой середине площади, колесом ходили скоморохи в красных колпаках, размалёванные артисты жонглировали яблоками и тут же ели их.
Вшивые нищие и юродивые, все в рванье и ветоши, выкрикивали предсказания скорого Апокалипсиса, сопровождая противоречивые пророчества безумным хохотом, и протягивая к прохожим грязные руки за подаянием.
Рядом с цыганским шатром раздавались немелодичные вопли, перемежаемые переборами инструмента, смутно напоминающего то ли гитару, то ли лютню.
– Отворот-приворот! Красны-девицы, добры-молодцы! Найди охоту – прилепи парню сухόту!
Изрядно захмелевшая Ида услышала какие-то вопли сквозь толпу и предложила Глебу подойти ближе. Рыжий щербатый мужичонко голосил на все лады, перекрывая крики торговцев:
– Кто перепляшет Данька-волчка – тому и вы-руч-ка! А ну, живей, живей подходи, подходи-подходи, да и глядеть-погляди! За погляд-то не берём, только пляшем да поём!
Бубенщик, с невероятно хитрым лицом и узкими глазками, пользуясь небольшим перерывом, осматривал широкий кожаный бубен на предмет трещин. Широкоплечий и приземистый, заросший по самые глаза, бородатый, дударь сплёвывал в сторону, сжимая в грязных пальцах раздвоенную деревянную дудку.
Глеб протянул женщине глубокую кружку, та сделала большой глоток и закашлялась. Медовуха немного обожгла горло, упала в желудок и опалила всё огнём и там. Нервы распустились, как обрезанные нити – резко и радостно, струнами зазвенев по всему телу и, как всегда, отдавшись в лодыжках.
– Смотри, как его колбасит! – кивнул Глеб на мужичонку, который вился, как вьюн, успевая делать ставки и выводя соревнующихся один за другим в круг.
– Ага, – согласилась женщина и отхлебнула ещё.
Начался новый тур, и музыканты завели свежую мелодию: весёлую, разухабистую.
«Там-та-ра-та-та!» – отдалось в голове Ираиды от ритма.
– А ну, пляши-пляши, пляши от души! Подходи честной народ! Становись-ка в хоровод! – соловьём заливался щербатый.
Дударь и бубенщик привычно брались за инструменты, толпа громко хлопала, орала и хохотала, пританцовывая: мотив действительно был очень весёлый, заводной. Музыканты играли вполне профессионально: дуда легко перескакивала по нотам, зовя и рисуясь, а бубен ловко и чётко отбивал ритм.
– Талантливые ребята, – заслушавшись, вполголоса произнёс Глеб.
«Там-та-ра-та-та!» – с готовностью отозвались икры, лодыжки и ступни женщины, призывая отбить чечётку и прямо сейчас.
Ида всегда относилась к своим ногам с крайним подозрением. С определённой дозой спиртного они обычно начинали жить отдельной от неё жизнью: заслышав задорную мелодию, пускались в пляс, выписывая замысловатые кренделя. Проклятые конечности становились совершенно неуправляемыми, и по утрам особенно тяжело было выносить взгляды тех, кто менее активно куролесил рядом.
Глеб с интересом наблюдал за соревнующимися. Уже шестеро участников сошли с дистанции: обливающийся потом лысый мужик, хохочущий парень, заядлый гуляка, бородатый верзила, матерящийся без устали, какой-то горький пьяница и шустрый одноглазый мужичок.
Против Данька конкуренты не выстояли и десяти минут – он ещё только входил в раж, а у них уже заплетались ноги и сбивалось дыхание. Неутомимый плясун был невысок и широк в плечах. Ни капли жира, сухопарые ноги в широких портах и лёгких сапожках. Молодые глаза смотрят задорно, но складки у усмехающегося рта говорят о тридцати, а то и более годах.
«Там-та-ра-та-та!» – не отставала проклятая мелодия.
Ноги сами собой начали отстукивать заводной ритм.
«Нам же деньги нужны, так? – подумал Ида. – А этот рыжий вон уже сколько с людей содрал. Если что – отдам ему серёжки, они вроде серебряные. А так – чем чёрт не шутит?»
И всё громче шумела брага в ушах: «Там-та-ра-та-та! Там-та-ра-та-та!»
– Подходи-подходи! – радостно орал зазывала, ссыпая выигрыш в тяжёлую мошну и пряча её за пазуху. – Мои грόши уводи! Перепляшешь Данька-волчка – тебе и вы-руч-ка!
«Ну, родимые, не подведите», – вздохнула Ираида, набрала в грудь побольше воздуха и крикнула:
– Я перепляшу!
Обернулась сразу вся толпа, образуя коридор любопытных. Глеб запоздало попытался схватить Иду за руку, но та, вручив ему пустую кружку, уже уверенно шла вперёд.
И всё её тело уже вовсю подпевало за проклятыми ногами – а те уже подтанцовывали под притихшую мелодию, собираясь дать жару.
Ида подошла к зазывале, деловито подбоченилась, хитро прищурилась и расправила плечи.
– Я перепляшу. Проиграю – получишь мои серьги – они из чистого серебра.
Щербатый недоверчиво попробовал кольца на зуб, поворчал, но остался доволен.
– Пляши, девка. Проиграешь – кольца мои. Выиграешь – все деньги твои.
Дударь откашлялся и набрал воздуха, прежде чем прильнуть к раздвоенной дуде. Бубенщик выправил сместившиеся пластинки и поднял инструмент в знак того, что готов. Данько усмехнулся, сплюнул на доски в грязном сене и встряхнул ногами.
– Начали! – неожиданно гаркнул зазывала, и музыканты грянули быструю мелодию.
Данько привычно отстукивал ногами ритм, а Ида, уловив пульс, поняла, что мотив откуда-то смутно знаком. Сразу вспомнились примитивные уроки русского народного танца на курсах подготовки к работе вожатой в лагере.
Веселье снова ударило в голову, и женщина принялась лихо отплясывать. Сапоги без каблуков стучали по доскам глухо, но часто, поддерживая ритм бубна и дуды.
Пятка-носок! Рраз-два-три! Пятка-носок! Рраз-два-три!
Оп-оп! Оп-на носках-разворот! Хлоп-хлоп! С пятки поворот!
Правой-левой – вперёд – назад!
Пятка-носок! Рраз-два-три! Пятка-носок! Рраз-два-три!
Ооп-оп! Рраз-два-три!
И плечи, плечи в такт: левое, правое, левое, правое.
Сердце ухало часто и бойко: точно в ритм. Коса порастрепалась, сарафан ходил колоколом вокруг колен, кольца стучали по щекам. Ида раскраснелась и сверкала синими глазами. Толпа уплотнилась и с новыми силами принялась орать и улюлюкать, подбадривая то женщину, то её удалого противника.
Данько не уступал: его ноги мельтешили, как крылья вспугнутой птицы, на лице играла ехидная ухмылка, короткие кудри вздрагивали над толстыми бровями.
– Что ж вы такую тоску играете, братцы?! – подзадоривала Ида музыкантов.
Те азартно перемигнулись, сменили мелодию на ещё более быструю, в которой женщине почудились ирландские мотивы.
– Другое дело! – одобрила она, не останавливаясь ни на минуту.
Вправо-влево! Влево-право! Оп-оп-оп!
Подбородок вверх! Смотреть вперёд! Ууух! Там-там-та-та-там!
Рррам-там-та-та-тамм! Та-ра-дам-там-там! Оп-уоп-и вот так!
– До чего же весело! Под такую музыку и останавливаться-то грех! – успела выкрикнуть Ида перед очередным всплеском и ускорением мелодии.
Толпа неистовствовала: многие хлопали в ладоши, кто-то, не удержавшись, тоже приплясывал, кто-то напевал, кто-то топал в такт. Зазывала заметно нервничал, глядя на то, как выдыхается Данько. Плясун изо всех сил старался не подать виду, но движения его стали заметно медленнее, он теперь с натугой отрывал ноги от досок и совсем не успевал за ритмом. А вот Ида только-только расходилась: коса расплелась и тёмной змеёй била по спине, на лоб налипли пряди, подол сарафана прыгал, не поспевая за владелицей, но сапоги чётко и ровно отбивали такт музыки. Мало того – она пыталась ещё и подпевать! Заметно было, что устала и сама Ида, но мелодия никак не отпускала её, заставляя двигаться всё быстрее и быстрее. Уже и музыканты хрипели и прерывались, то набирая воздух, то меняя руки, уже и толпа выросла до ста человек, болея больше за бесноватую, чем за известного плясуна, а женщина всё не собиралась останавливаться, ускоряя и ускоряя темп.
– Эй, ребята, чего заснули?! А ну, давай, ещё веселей!
Из последних сил дударь выжал пару куплетов и упал на грязные доски, тяжело дыша и закатывая глаза. Бубенщик обречённо опустил руку с бубном и опёрся на коллегу. Ида и Данько так бы и продолжали танцевать под одобрительные вопли толпы, если бы у плясуна не подвернулась бы нога, и он со стоном не повалился бы в объятия к музыкантам.
– Переплясала! Данька девка переплясала! – радостно-злорадно заорали в толпе. – Самого Данька переплясала! Ты гляди...
Женщина остановилась, устало отёрла вспотевший лоб, и, тяжело дыша, оглядела поверженную троицу.
– Хрен тебе, дура, – зло бросил зазывала, – лучшего плясуна сморила!
– А вот и не хрен, – холодно отрезала Ида. – Хозяин ты своим словам или нет? Деньги на бочку! Отдавай мой выигрыш.
Однако, рыжий молча кивнул музыкантам и Даньку, отвернулся, и направился куда-то сквозь толпу.
– А ну, стой! – схватила его за плечо Ида.
Женщина оказалась выше его на полголовы, и теперь, гневно глядя в косящие глаза, требовала:
– Деньги давай, как обещал.
– А не то что? – издевательски прищурился он.
Толпа замерла, изнывая от любопытства, каждый боялся пропустить хоть одно слово из разгорающегося скандала. Из-за плотной стены людей к Иде пробирался Глеб, окликая её.
– А не то я из тебя душу вытрясу, – отчеканила Ида.
Сейчас она твёрдо верила в то, что сделает это, не задумываясь. Обычно она предпочитала не ввязываться в подобные ситуации, но теперь её разбирала злоба. К тому же, хмель ещё не совсем выветрился и пульсировал в висках. Глеб, наконец, прорвался сквозь толпу и шагнул к Иде.
– Дура! – презрительно рассмеялся зазывала. – Мизгирю угрожать вздумала! – И нетерпеливо окрикнул, – Скворец, Зяблик, Данько! Чего расселись?
Музыканты и плясун неохотно поплелись за хозяином. Проходя мимо, побеждённый Данько одарил Иду таким ненавидящим взглядом, что та чуть не сгорела на месте. Скворец и Зяблик, однако, даже немного улыбнулись ей. Женщина буквально почувствовала, как деньги утекают из рук, и вдруг эти самые тонкие женские руки тут же схватили щербатого за ворот засаленной рубахи и даже немного приподняли над мостовой. Ираида с силой тряхнула Мизгиря, мошна у того выпала прямо ей под ноги.
– Скупой платит дважды, – бросила она, отпуская возмущённого мужика, и поднимая тяжёлый кошель.
Щербатый взвизгнул, как раненая выпь, и бросился отнимать честно заработанное.
– Отдай, потаскуха! – вцепился он в Идин пояс. – Отдай мои гроши!
Прижимая мошну к груди, женщина с отвращением видела, как вокруг головы зазывалы радостно пухлая чёрная туча. Она быстро и жадно наливалась гадким свинцом с каждым выкрикнутым ругательством и оскорблением. Глеб застыл рядом с женщиной. Взгляд его, очевидно, также был прикован к мерзкой опухоли, заслонившей лицо и шею мужичка.
Ида молча выгребла из кошеля треть монет и бросила оставшееся Мизгирю:
– Это я заработала.
Взяв озадаченного Глеба за руку, она протолкалась сквозь толпу, оглянувшись всего раз. Щербатый суетливо прятал за пазуху похудевшую мошну, гадкая туча над его головой заметно поблекла. Музыканты и Данько с уважением смотрели Иде вслед.


Глава 7.
Возвращение кота.

Там гуляет важный котище усатый,
Пьёт он молоко и не ловит мышей.
Самый настоящий кот говорящий,
Ну, а на цепи сидит Горыныч Змей.
Приходите в гости к нам,
Кот про всё расскажет вам.
Потому что он видел всё сам.

Двухэтажная «Лодья» полностью оправдывала своё название – узкая, как лодка, бревенчатая изба притулилась между видавшей виды, покосившейся корчмой и глухой стеной чьего-то амбара. На коньке крыши деревянный петел тянулся к загорающимся на шафранном небе звёздам.
Сонный владелец и впрямь был похож на свою сестру: такой же нос картошкой и врождённая флегматичность. При упоминании Пятуньки он даже не обрадовался, а только молча кивнул, взяв по медяку с носа за ночлег на чердаке.
Однако, Глебу удалось его заинтересовать: выпросив у Иды два золотых, парень о чём-то долго препирался с хозяином, вызвав сначала его смех, а потом и громкое негодование. Впрочем, перебранка оказалась всего лишь торгом – шумным, но необходимым.
Когда друзья поднимались наверх, Глеб тихо показал Иде точильный камень и два больших ножа с деревянными рукоятями, обмотанными кожей:
– Пусть теперь попробуют сунуться.
Комната оказалась крохотной, метров девять, не больше. Сквозь слуховое окно лился серебряный свет, в его сиянии темнели две лавки, прибитые к стенам.
– Мда... – вздохнула Ида. – Жилые площади нынче в цене...
Крепко заперев хлипкую дверь на щеколду («даже припереть нечем!» – проворчала женщина), приятели отужинали пирогом и пересчитали наличность. В сумме получалось десять золотых, тридцать серебряных и семнадцать медных монет. Поделив на всякий случай деньги поровну, они решили устраиваться на ночь.
Глеб, свесив ноги, сидел на лавке и старательно точил новоприобретённые ножи, медленно водя камнем от рукояти к концу. Мерное «вжик-вжжжиик», наполняло комнату, разбавляя писк настырных комаров и треск сверчков за окном.
Ида лежала на другой лавке, жёсткость которой не смягчало ни сено, ни дырявые тюфяки-волосяники, и смотрела, как сквозняк треплет прозрачные тенёта на балках. Сквозь узкое окно в комнатушке ночь подвесила длинные лунные нити. Мелкие пылинки кружились в них, очевидно, спеша спрясть волшебную пряжу до рассвета.
– Глеб?
– М?
– А утром мы что делать будем?
Парень отложил камень, провёл ладонью по лезвию.
– Дальше пойдём. Кота искать.
Затем снял сапог, срезал с голенища кусочек кожи и принялся доводить остроту ножей, водя пол лезвию под острым углом и убирая выщерблины.
– Почему ты думаешь, что нам вообще надо куда-то идти?
– Я не знаю, где мы сейчас, куда перенёс нас кот... но я твёрдо уверен, что те ублюдки не отстанут. Я знаю, такие не отстанут просто так. Коту что-то надо от нас. Им что-то надо от кота. В любом случае такие ребята не оставляют свидетелей.
– Этот кот втянул нас в какую-то опасную авантюру! Никак не пойму, с чего ты взял, что я буду во всём этом участвовать?!
Глеб поднял глаза от ножа, блеснувшего в лунном свете.
– По-твоему, у нас есть выбор?
Женщина глухо заворчала: она не любила, когда её ограничивали в выборе.
– А я смотрю, Глеб, тебе нравится такая бродяжная жизнь!
– Уж всё лучше, чем была, – тихо ответил он, покривив душой: на самом деле ему безумно хотелось увидеть и обнять Егора. Ну, или хотя бы просто увидеть.
Внезапно в воздухе загустилось облако, зазвенели невидимые колокольчики и на пол, застонав, прыгнул крупный рыжий кот.
– О! Смотрите, кто вернулся! – сыронизировала Ида. – Звезда Куклачёва! Отлично, рыжая морда... Для начала хотелось бы знать, кто эти маньяки? Нас, между прочим, серьёзно ранили. Когда ты отправишь нас домой, в конце-концов?
Рыжий подошёл ближе, и друзья заметили у него на боку огромный свежий шрам.
«Точно, и его ранили», – запоздало вспомнила Ида и покраснела.
Кот примирительно поднял вверх передние лапы:
– Давайте-ка всё по-порядку... Я рассказываю, вы не перебиваете...
– Давай-давай, – охотно перебила Ида, – для начала: почему и как ты разговариваешь?
Рыжий расстроенно покачал головой:
– Даже с прошлым моим другом было проще договориться, чем с тобой, Ида... Правда, для этого пришлось надеть сапоги и ходить на задних лапах, но не в том суть...
У Ираиды отвисла челюсть. Глеб тихо охнул и уронил нож.
Кот, пользуясь замешательством, кивнул и продолжил:
– Итак... Я – один из шести Амэша-Спэнта. Моё истинное имя – Воху-Мана, что означает «Благой помысел». Если кратко и для вас – Хранитель. Остальные Амэша-Спэнта – Аша-Вахишта – «Лучшая праведность», Спэнта-Армаити – «Святое благочестие», Хшатра-Ваирйа – «Желанная власть», Хаурватат – «Целостность», Амэрэтат – «Бессмертие» – много столетий назад добровольно расстались с телесной оболочкой и вознеслись к Всеблагому. Все вместе мы составляем священную шестёрку хранителей и заботимся о семи творениях Ахрамазда. Пятеро вознесшихся хранят небеса, землю, воду, растения, животных и пламень. Я же пекусь о людях... И боге.
Ида медленно закрыла открывшийся от удивления рот, а Глеб сузил округлившиеся глаза.
– А… можно звать тебя не так официально? – спросил парень. – Например, Мэш?
– Зовите, как вам заблагорассудится, – разрешил кот, – у меня много имён, одни звали меня кот Максим, другие Кот-Золотой хвост, третьи – Кот-Баюн... Я должен, как можно быстрее ввести вас в курс дела, времени у нас не так много, как кажется. Они ищут нас. Мы должны поспешить к Священному Древу.
– К Древу, значит, – эхом отозвалась Ида. – Ищут...
– Да, именно так.
–А почему тогда ты нас бросил здесь? И где был так долго? Нас, между прочим, чуть не прикончили...
– В первую очередь им нужен я. Вот я и путал, как мог, следы по разным мирам. И, в конце концов, вы же как-то выкрутились!.. Но давайте по-порядку. Слышали когда-нибудь такую фразу: «бояться от своей тени»? Так вот, придумана она не ради шутки или насмешки над трỳсами. Древний её смысл забылся и был утерян. Тени – живые. Все. Любые. И самое печальное, что они постоянно живые.
– И в нашем мире все тени живые? – решила уточнить Ида.
– Везде и повсюду. С тех пор, как, был создан мир реальный, и иные миры ответвились от него.
– А этот мир реальный? – спросила женщина.
– Конечно, – кивнул кот, – реальный, живой и дышащий, но суть не в этом. Вам следует знать о тех, кто станет нас преследовать.
– А что, нас должны ещё и преследовать? – удивилась Ида.
– Увы… Ещё как... – кот потупил рыжую голову и вздохнул. Чувствовалось, что эту часть ему рассказывать особенно неприятно. – Всё началось не так давно, буквально год назад по вашему летоисчислению. Я почуял грядущие изменения, ужасные изменения... Я ждал гласа от Высшего, но молчание было мне ответом. Я видел многие миры и ужасался тем переменам, что происходили в них: животные и люди теряли свою суть, они становились пародией на самих себя. Человечество, обезумев, гибло в жестоких войнах, звери рвали друг друга на части, мутировали и рождали чудовищ. Земли иссушались и умирали... Странные призраки бродили вокруг... А Всеблагой молчал. И тогда я решился разведать всё сам. Отправившись в один из соседних пространств, я с ужасом убедился в своей догадке: по какой-то причине Тени вышли из-под контроля и пожирали всякого, кого встречали на своём пути. Заметив моё присутствие, хáпуры пустились за мною в погоню. Они перекрыли мне путь к Древу, чтобы я не смог предупредить Всевышнего. Мало того, Анхрáман отдал им приказ уничтожить меня... Я долго скитался по истинным мирам и их отражениям, но так и не смог избавиться от них. И тогда я направился к источнику Судьбы, что лежит за пределами реального мира. Труден и опасен был мой путь, но на карте стояло спасение всего сущего... Испив в гостях у трёх ведьм роковой воды, мне открылось, что мы вместе должны спешить к священному Древу, чтобы известить Всевышнего. Он и избавит мир от хапуров...
– А почему же он сам их не видит? Этих ха-пуров?
Кот опустил голову и тяжело вздохнул:
– Я не знаю... Всеблагой одновременно здесь, нигде и везде... Не знаю, как объяснить... Боюсь, с ним случилось что-то... Хапуры рушат стены миров. Если им удастся опрокинуть Древо – погибнет само мироздание, погребя нас всех под слугами Тьмы.
– Может, он просто умер? – пожал плечами Глеб.
Мэш тут же замахал на него передними лапами:
– Не говори так! Если погибнет он – мы обречены!
Парень хотел спросить что-то ещё, но его перебили:
– Ты говоришь, нас избрала твоя судьба? – неуверенно переспросила Ида.
– Нет. Не моя. Ваша Судьба избрала вас обоих с самого рождения, а теперь указала на вас и мне. Вы ведь видели чёрные перья?
– Было бы нелишне объяснить, что это за перья, и что всё это значит, – твёрдо подытожила Ида.
– Это скрыто от меня, – покачал головой Хранитель. – Если бы я знал, я бы поведал вам. Могу лишь подтвердить то, что это знаки вашей Судьбы. Их я видел в воде, что поднесли мне три ведьмы.
Некоторое время в комнатушке царило молчание, только выли комары да надрывались сверчки в ночи.
– Ты сказал... хапуры, – повторил Глеб, аккуратно складывая ножи в суму. – Кто это?
Кот вздохнул.
– Они когда-то были живыми людьми, но уступили Тени. С каждым разом прогибаясь под нею всё больше и больше, они становились всё слабее и слабее, пока Тень не пожрала их окончательно. Здесь они так и зовутся хáпурами, что на древнем языке значит жрать. Сожранные...
– Кто они? Откуда они взялись?
– Они слуги властелина тьмы – Анхрáмана, духа зла, который считает себя величайшим, и мечтает овладеть миром. Давным-давно, когда великий Ахрамазд только создал всё сущее, довелось ему гулять по миру реальности. Вы не были в мире реальности, и не сможете понять Всеблагого... в тот день лёгкий ветер гнал по небу кудрявые облака, дивно пела птица Арлат в ветвях могучего Древа, а прекрасные водопады низвергали свои струи в реки Вечности... Всевышний настолько восхитился своим творением, что закралась у него святотатственная мысль о том, что нет более ничего прекрасного во Вселенной, и лишь он может владеть всем этим великолепием. С того момента он раздвоился: одна его часть жаждала власти и поклонения, вторая же противилась этому, настаивая на созидании и любви. Тогда вышел из него тёмный и злой Анхраман и попытался завладеть всем миром и уничтожить Ахрамазда, но тот одолел его, хоть и с великим трудом. Всеблагому удалось низринуть свою вторую половину вниз, глубоко под корни Великого Древа реальности. С тех самых пор Анхраман жил во гневе и злобе, мечтая отомстить и стать властелином реальности любой ценой, пусть даже ценой жизни этой реальности. Он умножился и каждому созданию Всевышнего отдал часть себя – тьму. С тех пор жизнь каждого человека – борьба со злом в самом себе. И от того, кто выйдет победителем, зависит многое, а главное – судьба всего живого… Шесть творений созданы совершенными… Все Болезни, ржавчина, муть, плесень, зловоние, увядание и гниение – дело рук Анхрамана. Ещё есть те, кто и поныне противостоит Анхраману. Но есть и те, кто добровольно отдал себя тьме, есть те, кто не видел света и смысла, чтобы сражаться против зла. Мы, Амэша-Спэнта, зовём их «сожранными», ибо тьма пожрала их, и не люди они более, а слуги злобного Анхрамана…
– Почему твой Всевышний не может просто уничтожить этого Анх... духа зла? – заинтересованно спросил Глеб, давя указательным пальцем на верхнюю губу.
– Зло невозможно уничтожить, – устало улыбнулся кот, – над ним можно лишь одержать победу. Многие в попытке познать природу зла и уничтожить его гибли, так и не уяснив этой простой истины, или же протестуя против неё.
– Только одержать победу? – прищурился парень.
– О, да. В основе всего лежит вечная борьба между Богом добра и зла. И борьба эта не прекращается ни минуту. Победа над силами тьмы означает гибель всего живого, ибо человек, как и всё вокруг, двойственен: тьма – его тело и свет – дух его. Уничтожь тело или перестань заботиться о нём – погубишь личности. Так же и с миром...
– Погоди-ка! – вскричал Глеб. – Выходит, эти хапуры слабы изначально?
– Почему? – спросила Ида.
– Всё просто, – победно улыбнулся Глеб, – они сдались ещё тогда, когда позволили тьме сожрать себя. Он – подневольные и слабые слуги этого… Анхрамана. А светлые… ну, или те, кто не сдался, а сражается с тьмой до конца – получается, они намного сильнее… То есть Ахрамазд заведомо сильнее противника!..
Хранитель лукаво щурился на парня, как учитель на любимого ученика:
– Ты схватываешь на лету, мой юный друг. Жаль, хапуры считают иначе.
– Хитрец! – усмехнулся Глеб, потирая покрасневшие глаза. – Ты отвёл нам глаза. Когда ты отправишь нас домой?
– Я не могу отправить вас домой, – грустно улыбнулся кот. – Не для того я прошёл тысячи тысяч миров и каждую минуту уходил от погони. Не для того я подвергал себя смертельной опасности, вступив на лестницу Храма Судьбы. А тебе, Глеб, и подавно дорога назад закрыта...
– А я? – спросила Ида. – Если я не хочу ни в чём этом участвовать. Хочу просто вернуться домой и хорошенько пообедать. Ты вернёшь меня домой?
– Я не могу. Судьба избрала вас. Если ты вернёшься, Глеб и я не справимся, мир рухнет. Все умрут. Твоя мама, Костя...
– Вот только не надо шантажировать... – пригрозила Ида. – Откуда ты столько знаешь о нас, если мы видим тебя в первый раз? И вообще, почему мы должны верить тебе?
– Я многое знаю о многих. Я сижу у корней Древа, оттуда виден каждый мир и каждый человек. Я всех их знаю наперечёт: кто любит печёных лягушек, кто изменяет жене... Просто верьте мне.
Люди заворожённо разглядывали рыжего кота, который сидел перед ними, как мудрый наставник. Зрачки Иды и Глеба начали слегка светиться.
– Бога действительно зовут так сложно? – наконец спросила Ида.
– Я уже где-то слышал об этих именах, – вставил Глеб. – Ахура Мазда и Ариман... или как-то так... я читал... у нас семинар был по религии...
Кот низко наклонил голову и прикрыл глаза на манер восточных мудрецов:
– У Всеблагого много имён. Амон, Птах, Род, Иахве, Гиче Маниту, Вишну… Я же зову его тем именем, которое ему дали когда-то люди моего племени. С тех времён я получил сан Амэша-Спэнта.
Хранитель поднял глаза, которые неправдоподобно изумрудно сияли.
– Уже слишком поздно, друзья мои. Нужно поспать и набраться сил перед опасным путешествием. В дороге я отвечу на все ваши вопросы. Долгий путь меж миров измотал меня...
Ида заметила, что кота пошатывает, и ей стало стыдно, что они так долго мучили это существо расспросами.
– Давайте спать. Время-то уже явно заполночь.
Мэш подарил ей благодарный взгляд:
– На заре мы должны покинуть город. Нам предстоит долгая дорога.

Утром Хранителю пришлось долго будить людей, сладко спавших на лавках, ставших вдруг такими удобными после голой земли.
Щекоча усами Идин нос, кот бормотал негромко, но внятно:
– Вставай, вставай. Хапуры не ждут, по следу идут.
Женщина вздрогнула, вскочила и громко чихнула, разбудив Глеба. Парень раздирающе зевнул, щурясь в яркие солнечные лучи, бьющие из окна.
– Чувствую, зарю мы проспааа-аали...
Сладко потягиваясь, Ида спросила у кота:
– Наверное, тоже есть хочешь?
– Благодарю, – улыбнулся Мэш, – я сыт. В соседнем амбаре просто прорва мышей.
– Ты ешь мышей?
– Но я же, в конце концов, кот.
– Так ты... и вправду съел того волшебника? – перешла она на благоговейный шёпот. – Когда он превратился в мышь...
– При жизни он был дурным человеком, подчинившимся Тени. Но, во всяком случае, на качество пищи это никак не повлияло, – пожал плечами Хранитель.
– Пятунька, наверное, кучу всего вкусного напекла... – мечтательно протянула Ида. – Надо бы навестить её в корчме...
Глеб согласно кивнул, вспоминая сытные харчи.
– Вы что, так ничего и не поняли? – озлившись, зашипел Хранитель. – Они идут. Они уже здесь! Они пролили вашу кровь, они знают её вкус и запах. Когда я швырнул вас, истекающих кровью, в этот мир, вы уже достаточно наследили. Они чуют вас, и идут по следу, как гончие. У тебя второе ухо лишнее, Глеб? Рассказать в деталях, что они обычно делают с женщинами, Ида?
– Что ты предлагаешь? – засовывая нож за пояс, спросил побледневший парень.
– Никакой корчмы. Доедайте пирог и вперёд. Мы уже должны быть за городом. Я чувствую, как хапуры входят в город. Должно быть, они сейчас платят за въезд...
Остатки рыбного пирога, как и вода из фляжки, исчезли в мгновение ока. Ида наскоро переплела непослушную косу, и приятели спешно покинули «Лодью».
К их удивлению базарная площадь была уже почти полна, несмотря на ранний час. Рядом со связками лука и свёклы купцы развешивали свиные туши, раскладывали горки яиц, а на задах сонно блеяли козы. Только что подоспевшие торговцы выставляли туески с мёдом и сметаной. Буквально на бегу Глебу удалось купить большой шмат сала и каравай ржаного хлеба. За медяшку Ида торопливо набрала воды у женщины с полными вёдрами на коромысле.
– Спешите за мной, – приказал Мэш. – Не вздумайте отстать.
Спутники неслись за котом, который, прихрамывая, шнырял между замысловатыми зигзагами, сворачивая в какие-то узкие проулки и распугивая собак. Заборы, избы и бородатые лица мелькали, сливаясь в какую-то мешанину. Где-то позади неутомимо драл горло петух, перекрывая детский плач, а слева тоскливо мычала недоенная корова. Дворами, ригами и амбарами друзья пробрались к безлюдной окраине. Здесь, где ещё не успели возвести стену, чернела пара сгоревших домов и покосившиеся сараи.
– Слышите? – спросил кот, поджав лапу.
Ида обернулась на покинутое селение и услышала отдалённые вопли боли и страха. Правое плечо бешено запульсировало, сводя резью всю руку. С ужасом женщина поняла, что из раны ручьём бежит кровь, пропитывая весь рукав сорочки. Глеб непроизвольно охнул, прижав ладонь к уху, остро вспыхнувшему от боли. Поднёся пальцы к глазам, он увидел, что они в крови.
– Боже... это и правда они... – похолодев от страха, прошептала женщина.
Напуганный Глеб только молча сплюнул в траву и протянул Ираиде нож.
– Наклонитесь ко мне, – потребовал Хранитель. – Если не хотите истечь кровью.
Лечение показалось не слишком приятным: шершавым языком Мэш зализал открывшиеся раны, и они тут же затянулись. Люди перестали морщиться сразу, как только утихла боль.
«Как же он исцелился сам?» – подумала Ида, поглядывая на свежий шрам на боку кота.
– Почему у нас кровь пошла? – нервно спросила она у кота.
– Пора бы знать, что когда убийца рядом, у жертвы открываются все раны! – нетерпеливо мяукнул он.
– Убийцы? – переспросил Глеб. – Мэш, но мы же ещё живы?
– Это недолго исправить, если вы так и будете стоять здесь, как истуканы! – рассердился Хранитель.
Ветер со стороны деревни принёс сладковатый запах гнили, придав беглецам дополнительное ускорение. Перебравшись через фундамент, они пустились по широкому полю, засаженному ячменём. Друзья постоянно оборачивались, опасаясь увидеть преследователей.
Оставив деревню далеко позади, уставшие спутники перешли на быстрый шаг. Тяжело дыша и топча зелёные стебли, Ида и Глеб сняли плащи. От непредвиденной пробежки вся их одежда пропиталась потом, а солнце тем временем поднималось всё выше.
– Быстрее, – торопил Хранитель. – Мы должны успеть скрыться в другом мире. Чем дальше мы уйдём, тем дольше они будут нас искать.
– Как ты перебросил нас сюда? С помощью магии? Колдовства? В нашем мире тоже так можно? – спросила Ида, перебирая заплетающимися ногами.
– Магия однажды исчезла, потому что бог изменил мир. Он его всегда менял, но однажды маги доигрались – они слишком жадно тянули силу из четвёртого покрова. Он настолько сжался, что грозил уничтожить Древо Жизни, бросив планеты в пасти бесчисленных солнц. Пришлось оградить от людей четвёртый, божественный покров.
– Офигеть! Так ты про четвёртое измерение? Оно существует?! – поразился Глеб.
– А ты сомневался?
Парень поперхнулся возмущением, но его уже перебила Ида:
– Только ты можешь так ходить по мирам?
– Лишь тому, кто чист сердцем, и способен отдавать свою силу, дозволено черпать силы из четвёртого, закрытого покрова... Я отдаю свои силы за нас троих. Потому что, забирая, нужно отдавать, и ничто не может возникнуть из ниоткуда.
– А как же бог? – не удержался Глеб.
– Он был всегда, – твёрдо ответил кот. – То, что люди не знали о нём, не значит, что его не было.
– А хапуры? Они что, тоже чисты сердцем?
– Они – не люди. Они – нечто низшее, но они также обладают силой.
– Но всё-таки, – не сдавалась Ида, – почему мы должны верить тебе? А вдруг ты и есть этот самый хапур и заманиваешь нас в какую-то ловушку?
Мэш усмехнулся:
– Люди в багровых плащах кажутся тебе дружелюбнее?
Поля с посевами плавно перешли в холмистые луга. Под сапогами молча гибли ромашки. Из мягкой травы то и дело вспархивали мелкие птахи, и, возмущённо крича, перелетали на другое место.
– Как тебе удалось отогнать их? – не отставала Ида от Хранителя.
– Они не выносят истинного света. Они могут поглотить его, поскольку становятся вечно голодными, но я не могу сказать, сколько времени это займёт.
Женщина почесала затылок под косой:
– Но почему кот? Почему именно кот? Почему не человек?
– Когда-то я был человеком, как и ты. Ходил на двух ногах, любил и ненавидел... Я был молод и глуп. Я оступился, свернув на путь Тьмы, и наделал много бед. Я раскаялся, и посвятил всю свою жизнь служению свету. Много веков я храню Цепь и Ключ к Двери Древа. А облик я получил от предыдущего Хранителя.
Ида надолго замолчала, осмысливая услышанное. Ноги безбожно ныли от непривычных нагрузок, но она почти не замечала этого из-за суетливо роящихся мыслей.
– Ты обещаешь, что как только мы проводим тебя этого твоего дерева, ты вернёшь нас домой? – наконец, спросила она.
– Я не могу сказать, куда ведут нити ваших судеб, но клянусь, что приложу все силы к тому, чтобы ты вернулась туда, откуда я увёл тебя.
– А Глеб?
– Для него возврата нет, он избрал иной путь, – покачал головой кот.
Парень вмешался и перевёл разговор на другую тему, заявив:
– Учти, Мэш, у меня к тебе тоже много вопросов. Что это за мир? Ты говорил о какой-то реальности... что это за реальность, и где мы теперь?
– Мироздание – весьма сложный механизм. Его и не признать в том, что когда-то создал Великий, но я попробую описать привычными вам образами. Представь себе огромное живое дерево, ветви которого – миры, созданные рахшанами. Вот по такой ветви мы сейчас и идём.
– Кто такие рахшаны? – заинтересовался Глеб, в который раз поправляя съехавшую повязку и кусая верхнюю губу.
– Светлые. Лучезарные. Служение Ахрамазду и шести Амэша-Спэнта полностью изменяет дух. Забота о семи творениях (это воздух, земля, вода, растения, животные, пламень и человек) помогает достичь совершенства. То есть ты сможешь творить то, что людям неподвластно, люди называют это чудесами. Проще говоря, если идти по дороге света – можно разжечь в себе искру божию и подчинить себе великую мощь, данную нам Ахрамаздом.
Рахшанов в каждом мире зовут по-разному: пробуждённые, просветлённые, горящие, светлые, сверкающие... но чаще – боги или полубоги. Те, кто смог преодолеть себя и зажечь в своей душе огонь, получают невероятную мощь и силу созидания. Такие люди становятся рахшанами и могут творить новые миры – ветви Священного Древа. Все они славят Всевышнего и ведут людей к свету.
Но есть и другое Древо – зеркальное отражение того, в котором мы сейчас. Когда Ахрамазд создал реальность, Анхраман отразил Древо Жизни в своих чёрных помыслах, и оно опрокинулось другой реальностью – страшной и алогичной. Дух зла не всемогущ, он не в силах ничего создать сам, он властен лишь искажать уже созданное. У Нижнего Древа есть свои ветви, как отражения этих, но по ним бродят жуткие существа, вечно гниют вонючие растения и вместо рождения там царит смерть. Не хотел бы я вновь оказаться там... Оттуда приходят хапуры, ибо после смерти люди попадают в корни Древа, сожранные – в ветви Нижнего мира, выстоявшие же – в ветви Верхнего…
– По-твоему… когда люди умирают… они потом попадают куда-то ещё? – спросил Глеб, беспокойно обернувшись.
– Ну, конечно! – рассмеялся кот. – А разве может быть иначе? Жизнь не оканчивается смертью, смерть – лишь переход с одной ветви на другую! Человек должен пройти долгий путь и обрести чистоту в душе и сердце. Обойдя все ветви, он сможет присоединиться к Всеблагому, как дети всегда приходят к своим близким, обретая покой… Ведь и в памяти вашей ветви остались следы: сколько людей были названы белой лебедью, ясным соколом или сизой голубкой? Кукушкой, мудрой совой, перепёлкой, вороной, уткой, селезнем, воробышком… Птицы всегда перелетают с ветки на ветку… как ты, Глеб...
– И куда ты нас теперь ведёшь?
– Мы должны немного оторваться от них. Хапуры почему-то обрели способность являться в Верхний миры, убивая всех. Мы должны спасти реальность и призвать на помощь Ахрамазда. В одиночку до Древа мне не добраться, нужна ваша помощь. Насчёт возвращения домой можете не волноваться – Всеблагой вернёт вас, как только мы достигнем макушки Древа.
– Но разве зло не кончится никогда? – спросил Глеб, перебрасывая тяжёлую суму с одного плеча на другое.
– Всего в истории Вселенной три эры, – нахмурился кот. – Первая – это, конечно же, творение. Начало второй эры - «смешение». Тогда-то мир получил Ахрамазда и Анхрамана. Третья эра ещё только грядёт. Это будет «разделение». Добро вновь отделится ото зла, но это отделение, хвала Всевышнему, продлится вечно. Все смогут жить вместе в состоянии полного спокойствия и мира. Но пока обе стороны копят у себя приверженцев…
Тени хозяйничают в Верхнем мире, и у меня плохое предчувствие... Ты ведь видел их, Глеб, не так ли? А ты, Ида?
Друзья переглянулись, и поняли, что оба видели эти тени.
– Это знак. Обычно люди не видят их, только чувствуют, как зло вползает в сердце. Вы видели их, они видели вас. Сама Судьба решила противопоставить им вас.
– Я вообще не просила быть избранной какой-то там судьбой, – сердилась Ида, утирая пот со лба. – Нельзя ли было выбрать какого-нибудь спортсмена... Чего ради я? Чего ради Глеб?
Впереди запестрела берёзовая роща, и Хранитель устремился туда. Женщина почти почувствовала, как он улыбается, подбирая слова для ответа.
– Тебя верно назвали Ираидой, ибо Ираида – означает «стремящаяся к покою». Но ещё и «дочь героя». Твой отец когда-то спас от голода обнищавшую семью художников, отдав им по дороге домой ползарплаты. Думаю, твоя мать не рассказывала тебе об этом – она тогда рассчитывала на новое платье... В тебе течёт кровь твоего отца!
Ида сверкнула синими глазами и снова замолчала. Левую икру свело судорогой, и ей пришлось закусить нижнюю губу.
– Что тогда значит моё имя? – спросил Глеб.
– Твоё имя ещё древнее... Этим именем называли самых удачливых воинов, которые из любой битвы выходили победителями. Ты – «хранимый Богом».
Парень недоверчиво хмыкнул, стряхивая с плеча жука.
Хранитель продолжал:
– Я всегда думал, что пути Судьбы неисповедимы. Но только не в вашем случае. Каждая ли женщина купила бы сарделек, чтобы накормить бродячего кота? Каждый ли парень, рискнул бы жизнью ради жизни незнакомой женщины?..
Там, где есть свет, всегда есть надежда. Вы даже не представляете, насколько сильны. Тень всегда будет бояться вас. И всегда будет стараться уничтожить. Именно поэтому жизнь светлых так сложна...
Хвала Всеблагому, мы прибыли.
Едва переставляя ноги, Ида упала на колени. От звона в ушах ей почему-то слышались шипящие слова хапуров, вызывающие тошноту. Плечо вспыхнуло огнём. Обернувшись, она остановившимися глазами увидела шесть багровых фигур, приближающихся уверенно и неумолимо. Их разделяли каких-то десять метров.
«Не может быть! Мы же ушли так далеко!»
– Нас догнали! – хрипло выдохнула она, отступая к спутникам.
Глеб выхватил нож, подавляя желание прижать ладонь к уху.
– Зеркало, – скомандовал Хранитель.
Парень торопливо вынул зеркало, и все трое поспешно заглянули туда. Мэш очень неразборчиво что-то шептал, ослепительно сверкая изумрудными глазами, и шёпот этот смешивался с равномерным шорохом травы под ногами хапуров. Ида огромным усилием воли заставила себя приковать взгляд к трём отражениям, подавляя желание сорваться с места. У Глеба побелели фаланги, сжимающие ручку с зеркалом, большие карие глаза, казалось, стали ещё больше. Багряные хламиды шуршали всё ближе, распространяя жуткое зловоние. Но вот зеркальная гладь задрожала, пошла волнами, наливаясь цветом и объёмом. Повсюду слышался перезвон чудесных маленьких колокольцев. Тонкие серебряные переливы отдавались в каждой клетке тела, отдаляя шорох и вонь хапуров. Всё вокруг переливалось чёрным и белым, будто шахматная доска. Напоследок Иде почудилось шипящее ругательство, Глебу послышался свист ятагана у самого уха.

Добавлено:
Глава 8.
Тан-де-Лех. Реквием для друга.

«Requiem aeternam dona eis, Domine»
– «Вечный покой даруй им, Господи».

Моцарт, траурная заупокойная месса.

Мир пошатнулся. Пала цепь времён.
Зачем же я связать её рождён?

У. Шекспир, «Гамлет».

На многие километры вперёд простиралась чёрная выжженная земля, усеянная унылым серым сланцем. Сухая, безжизненная почва бугрилась рытвинами и ямами, похожими на чьи-то норы. Безрадостный пейзаж разбавляли огромные валуны дымчатого цвета, сторожащие голую степь, как безмолвные стражи. Бурое мрачное небо низко наклонилось над путниками, с нехорошим любопытством разглядывая два невыспавшихся лица и усталую морду.
– Где мы? Что здесь написано? – спр

[Rianna >>>]

– Где мы? Что здесь написано? – спросил Глеб, указывая на дорожный камень, испещрённый диковинными рунами.
– Тан-де-Лех, – ответил кот, – «Там, где Тьма». Окаянные земли.
Ида, наконец, поняла, что её так настораживало и выбивало из колеи: ветра здесь не было. Совсем. Никакого. Даже в жаркие летние дни, когда дрожащее марево плывёт над раскалённой землёй, изредка проносится лёгкий ветерок, будто чья-то прохладная ладонь проводит по разгорячённому лбу. Здесь же царила призрачная тишь. Тепло, сухо и мёртво.
– Слушай, у меня всё не идёт из головы это их слово, – сказала Ида. – Вот же привязалось: йандлех, йандлах...
– Йандлах Баха маар... – горьким шёпотом прошептал кот. – Это конец. Смерть.
– Чья?
– Всего живого. Ты, я, он, деревья и вода – всё. Сами хапуры называют себя йан длех – «убивающие тьмой».
– Мэш, послушай... Ты только посмотри на нас. Да разве мы можем остановить этих маньяков? Мы бежали из всех сил, а они всё равно нас догнали!
– Их с каждым днём всё больше. Но правда на нашей стороне. Бог поможет. Мы должны найти его у Священного Древа. А если пройдём как можно дальше, хапурам будет сложнее нас обнаружить.
– Да что блин это за бог-то такой, – возмутилась Ида, – что сам не может с этими хапурами справиться?
Хранитель одарил женщину тяжёлым взглядом:
– Иногда даже богу нужна помощь.
Спутники брели, вздымая сапогами облачка мутной пыли. В мёртвой тишине их шаги отдавались гулким стуком, расстраивая и без того напряжённые нервы.
«Ни облаков, ни солнца», – удивлялся Глеб.
Это место напомнило ему подвал санатория, в котором они со старым другом Горькой когда-то подрабатывали, крася забор и вскапывая грядки. Сама здравница всегда сияла начищенными полами и белыми стенами, приглашая улечься в удобное кресло и пропустить оздоровительный коктейль. Кроме кладовщика, Глеба и Горика мало кто имел возможность сравнить великолепие верха с убожеством низа. Подвал был похож на старый склеп, только вместо гробов там пылились старые ящики из-под винных бутылок, слепые бюсты Ленина и косматые мётлы. В невозможно спёртом воздухе пахло солёными огурцами и марганцовкой. И даже после того, как друзья освободили каморку от ящиков, и вымыли полы, в тех стенах остался всё тот же безжизненный дух, наводящий на мысли о рассыпавшихся в прах мумиях.
Иде всё время казалось, что от камней ползут какие-то тени, несмотря на то, что света и в помине было. Сами же валуны напоминали застывших людей.
«Словно поле, по которому прошлась беспощадная Медуза Горгона...»
– Как же здесь мерзко... – повернулась она к коту. – Что здесь случилось?
– Хапуры. Такая судьба ждёт каждый мир, если их не остановить. Если всё живое гибнет в одной ветви, это отражается во всех... стенки между мирами истончаются. Миры проникают друг в друга. Если так пойдёт и дальше, миры сольются и разрушатся.
– И долго нам надо быть здесь?
– До тех пор, пока расстояние между нами и хапурами не будет достаточно большим.
Друзья прошли уже довольно долго, но вокруг не становилось ни светлее, ни темнее. Впереди и позади расстилалась та же глухая и измученная степь, всё больше напоминающая огромное кладбище с беспорядочно разбросанными надгробьями.
Ида не выдержала первой, заявив, что не двинется с места, пока они не отдохнут. И Мэш, и Глеб так устали, что не нашли сил возразить. На ночлег устроились за одним из мощных серых валунов – в голой степи, как на ладони, люди чувствовали себя очень неуютно. Костёр развести не из чего, но уж очень хотелось, температура в окаянных землях не менялась, как погода и время суток, и всё-таки без танцующего огонька тоскливо, будто без старого доброго знакомого. Усевшись на расстеленных плащах, приятели нарезали хлеба и сала, сытно поужинав. Мэш съел всего три кусочка. Он улёгся, положив рыжую голову на массивные лапы, и прикрыл зелёные глаза. Глеб от нечего делать поточил ещё ножи, а потом долго сидел, уставившись в никуда и подперев верхнюю губу указательным пальцем. Ида в который раз передёрнула плечами.
– Мэш... – неуверенно произнесла она. – Мы же снова в другом мире, да? Почему тогда наша одежда не изменилась снова?
– Древо видит вас такими, – пожал плечами кот, не открывая глаз, – какими вы могли бы быть в забытых мирах.
На часы сначала встала Ида. Охранять спящих, правда, было пока не от кого: жутковатая тишина давила на уши так, будто женщина внезапно оглохла. Мёртвое беззвёздное небо нависало, как декорация к дешёвому спектаклю.
«Что же такое можно сделать с целым миром, чтобы он стал таким... бездыханным? Если только отнять душу. Но разве у мира есть душа?»
За этими размышлениями её и застал Глеб.
– Не спится, – хмуро соврал он, потирая опухшие веки.
Зевая, Ида завернулась в запачканный землёй плащ. Заснула она быстро: её согревал тёплый бок Мэша.

Несмотря на завтрак, утро не принесло путникам облегчения: кусок застревал в горле среди этого глухого безмолвии, где даже эхо, казалось, умерло.
Багровое небо опустилось ещё ниже, грозя обвалиться прямо на головы, а безликие валуны подступили плотнее.
Мэш брёл, спотыкаясь о куски сланца. Некоторые из них сухо трескались, рассыпаясь в бесцветную пыль.
Глеб заметил, что Ида бездумно жуёт кончик косы. При этом глаза её как-то расширились, напоминая взгляд испуганного ребёнка.
– Ида, – тихонько позвал он, но женщина не откликнулась.
– Ида! – повторил парень, взяв её за руку, и медленно опуская. – Посмотри на меня! Посмотри в мои глаза. Смотри в мои глаза...
Постепенно она сконцентрировалась на своём отражении в тёмных зрачках парня, и лицо её приняло осмысленное выражение.
– Не могу я здесь, – глухо простонала женщина, – тяжело мне. Меня мама в детстве закрыла в кладовке за то, что я банку варенья раскокала. Я там до утра просидела, ревела от страха. Там, в кладовке, было так же, как здесь: пусто, пыльно, тихо. Темно, и только бетонные стены вокруг.
– Не смотри вокруг, – посоветовал Глеб, – думай о чём-нибудь хорошем. Что у тебя в жизни хорошего есть?
– Не знаю, – покачала головой Ида, – вроде ничего.
– Раков вспомни! – разозлился парень. – Раки какие вкусные были! И... каша с салом! И как ты плясала... хорошо плясала...
Женщина вспыхнула, вспомнив свой танец, и невольно хихикнула.
– А шустро всё-таки Данько отплясывал...
Она взяла у Глеба мешок:
– Давай хоть понесу немного, а то мне кажется, что ни веса, ни объёма тут нету.
Парень и кот немного поотстали.
– Дура, – сквозь зубы бросил Глеб. – Она бы её ещё в мешок сунула или подушкой придушила... И все люди такие... Скоты... ненавижу...
– Так, значит, ты в людей не веришь? – спросил Хранитель.
– Я не идиот, чтобы верить, в кого попало!
– В людей нужно верить, – грустно улыбнулся кот. – Человек может измениться. Люди способны на многое, стоит только поверить в них...
Глеб с презрительной жалостью посмотрел на Хранителя и хмыкнул:
– Хотел бы я говорить также, как ты. Мой опыт говорит об обратном.
– Когда-нибудь ты поверишь, – вздохнул рыжий.
– Только не я, – покачал головой Глеб.
– Ты поверишь, – повторил Хранитель. – Тебе не хватает веры, но ты поверишь.
– По-твоему, мне нужно поверить и в ту мразь, которая убила недавно ни в чём не виноватого парня просто за то, что он этой мрази не понравился?! – скривился Глеб.
– Ты сам назвал мразь мразью, – отстранённо произнёс кот и холодно зевнул. – Я говорил о людях, а не о хапурах. Хапуров жалеть бессмысленно. А порой даже и опасно… мы прибыли. Достань зеркало, я готов...
Усталый шёпот Хранителя звал, просил, требовал. Он взбил прозрачную гладь, раздвигая пустое пространство. В мёртвой тиши родился далёкий нежный звон. Слышать эти волшебные колокольцы было истинным наслаждением: живые, настоящие звуки хрустально динькали и переливались. Они переговаривались, обещали, звали. Туда, где влажно пахнет лишайником и с тысячелетних стволов мягко опадают листья. Ида увидела, как сквозь могучие кроны пробивается ярко-золотистый свет догорающего дня. Глеб услышал короткий перестук дятла и хлопанье больших крыльев.
Лес кряхтел от старости: замысловатые переплетения сосен и лип, покрытые толстым слоем изумрудного мха, высокие узорчатые папоротники и гигантские мухоморы вырастали со всех сторон. Умывшись у ручья, несущего куда-то крупные синие лепестки, путники перебрались через громоздкую валежину.
Мэш наступил на сучок и поранил лапу. Глеб взял его на руки, и кот благодарно улыбнулся:
– Спасибо. Я так устал. Мы должны найти старую дорогу.
Он прикрыл мохнатые веки и задремал.
Ида сорвала ветку орешника и принялась отгонять комаров от себя и парня. Изредка сверху сыпалась древесная труха и сухие листья. Под ногами мокро чавкали косматые, как головы кикимор, кочки.
«Вот уж где быть тому дереву, – подумала женщина, – так точно здесь».
В глубине леса дятел выстрелил долгой дробью и замолчал. Постепенно путники выбрались из глуши к светлой осиновой роще с кустами шиповника и малины по краям. Здесь было намного суше, и сапоги легко ступали по твёрдой земле. Однако, никакой дороги в помине не было.
– Странное место... – Ида пнула бледную поганку, и та рассыпалась.
Глеб молча пожал плечами: его всё сильнее донимал зуд в раненом ухе.
– И с чего он взял, что здесь есть какая-то дорога? – задумчиво протянула женщина и, вздрогнув, насторожилась: впереди громко зашуршало.
Кто-то уверенно шёл им навстречу, раздвигая и ломая кусты. Левое плечо болезненно заныло, и Ида машинально сгорбилась. Мэш открыл глаза и прыгнул на землю, издав мучительный стон.
– Зеркало... скорее, зеркало... – с трудом прошептал он, но из-за треска сучьев его не услышали.
Между деревьями показалась полная женщина в зелёном ситцевом платье. Ида потянулась к ножу, и тут же растерянно застыла. Незнакомка тяжело переваливалась через кочки, на лбу налипли тёмные волосы. Ида даже не задумалась, откуда та взялась в этой глуши.
– Тёть… Марья?
Марья Георгиевна подняла на племяннице голубые глаза.
– Здравствуй, Иридочка! – раздался такой родной и любимый голос, что у Иды на глазах выступили слёзы. – Как долго я тебя искала! Как же я по тебе соскучилась!
Ида забыла, кто она и где: она не могла оторвать глаз от лица внезапно воскресшей тётки.
Глеб уже хотел взять Иду за плечо, как его окликнули. Обернувшись, он потерял дар речи: увязая в густой траве, навстречу шёл невысокий паренёк со светлой чёлкой. Он был одет всё в ту же футболку школьной сборной, что и в день их ссоры.
– Егор... – едва слышно прошептал Глеб.
– Глебыч! – широко улыбнулся белобрысый и протянул парню руку, – дарова! А мы тебя по моргам да больницам обыскались! А ты вон где... Я уж думал, тебя в живых нету...
Глеб, замерев, молчал, не в силах произнести ни слова. Сердце его суматошно колотилось: он и не чаял больше увидеть любимого.
– Достань зеркало, Ида... – тихо, но внятно, сказал Хранитель.
Он не замечал, как сзади его обступали тени: один за другим выбираясь из-за деревьев.
Женщина бросила через плечо на полпути к Марье Георгиевне:
– Да ты только посмотри! Это же моя тётя!
Марья Георгиевна широко улыбнулась Ираиде и раскрыла объятья.
Глеб уже протянул руку Егору, но вдруг замер. На его лице застыло странное выражение. Он обратил внимание на то, что любимый как-то нехорошо скалится, а вовсе не улыбается. А ещё птицы. Они перестали петь.
– Ида, стой, – сказал Глеб.
– Ида... зеркало... это обман... – едва слышно позвал кот. – Это не она... Это хапур, разве не видишь? Ида...
– Да замолчи ты. Это моя тётя, ясно? – начала злиться женщина.
– Сколько лет было тебе, когда ты похоронила её? – тихо спросил Хранитель. – Кажется, шестнадцать? Помнишь, как бросала горсть земли в могилу? А как садила маргаритки весной?..
– Не так давно кто-то заявил, что смерть – это не конец, – бросила она жестоко, не глядя на кота. – Если ты не врал, почему она не может быть моей тётей?
– Но тем, кем уже был, ты стать никогда не сможешь... Закон Вселенной... – покачал головой Хранитель. – Посмотри в её глаза, разве это твоя тётя?
И действительно, в глазах Марьи Георгиевны чего-то существенно не хватало.
«Но ведь она стоит здесь, здесь и сейчас! Живая и здоровая! Но запах... запах... мятными карамельками ведь всегда пахло... Пахло, ведь? А сейчас нет... Или это было в прошлой жизни?»
Ида замерла, переводя недоверчивый взгляд с покойной, но вполне себе живой тётки на Глеба.
– Ты, это, Глебыч... – тем временем продолжал Лопатин, – зла не держи. Лидка меня продинамила тогда, вот я и взбесился... Вы, грит, со своим Новиковым неразлейвода, голубые типа. Вот и бухай с ним, со своим пе... Ну, в общем, ладно, проехали и забыли, лады?
Глеб стоял, опустив голову, и исподлобья рассматривал Егора. Сердце паренька так и выпрыгивало из груди навстречу любимому, но разум подозревал неладное.
«Но разве такое может быть? Разве может? Может или нет?»
Глебу так хотелось поверить другу, так хотелось... но он не мог. Парень отлично знал Егора, и сейчас тот врал.
«А, может, нет? Егор ведь не такой! Он же особенный! Сколько мы знакомы? Целых три года! Это же целая вечность, чтобы узнать человека!»
– Ида, они манят тебя тем образом, который ты помнишь с детства! – изо всех сил крикнул Хранитель. – Вспомни, сколько тебе лет, а ведь она ни капли не изменилась!
Ида почувствовала, будто что-то удерживает её от шага к покойной тётке, будто тонкая прозрачная плёнка, упругая и... заботливая. И тут нечто тёмное в глубине её души завопило, яростно протестуя и требуя свободы.
– Да кто ты такой, чтобы указывать, что мне делать? – процедила она, переведя горящий злобой взгляд на Глеба. – А ты?
Плёнка стала ещё тоньше, поддавшись под напором Иды.
– Тёть Марья... ты это или нет? – с мукой в голосе спросила она.
В воздухе раздался едва слышный звук, будто где-то лопнула гитарная струна. Кот горько вздохнул и вновь принялся бормотать, но уже тише и печальней.
– Ягодка моя, ну, кого ты слушаешь, – ласково улыбнулась Марья Георгиевна, и на солнце блеснули острые белые зубы.
Ида отшатнулась.
«Не может быть! Не может быть!»
Она обернулась, схватив Глеба за рукав, и закричала: кота уже окружили какие-то люди. Заметив их только сейчас, Хранитель прыгнул друзьям под ноги и зашептал какую-то молитву.
Незнакомцы запоздало взмахнули ятаганами и промахнулись. Они уверенно шли вперёд – самые, что ни на есть обычные люди, в толпе или на шумной улице и не отличишь. Три мужчины и три женщины. Хорошо одеты: джинсы, юбки, платья, пуловеры. Глеб заметно напрягся, заметив, что у одного левая половина лица будто бы заляпана кровью – всё то же красное родимое пятно. Ида помнила, что в прошлый раз огрела мешком какую-то толстуху, и никак не могла отыскать её взглядом теперь. Вот только запах их выдавал с головой: ощутимо несло гнилью и мертвечиной.
Краснолицый с пятном на щеке негромко рассмеялся.
– Мы не желаем вам зла. Мы – шебет, тёмное покрывало ночи мира.
– Мы – порыв и стремление, мы – сила и могущество! – горя зелёными глазами, подхватила фанатичка с каре и бородавкой у рта.
– Нам нужен всего лишь кот, – чуть виновато улыбнулась кареглазая женщина в белом джемпере и голубых джинсах.
– Нет, – тихо и твёрдо сказал Глеб.
– Чё? – склонив белобрысую голову, переспросил Лопатин. – Глебыч, ты чё курил, поделись! Нафига тебе этот драный кот?
Глеб молча смотрел на бывшего друга, которого любил до беспамятства и сейчас. Он чувствовал, как сердце облилось кровью, и часть его отмерла навсегда.
«Я не создан для того, чтобы любить его. Но люблю...»
– Раш маар... Что вам стоит отдать нам это вероломное животное, обманом заманившее вас в это опасное место? – отодвигая Егора в сторону, спросил кудрявый мужчина с гнилыми зубами.
Ида с содроганием услышала, знакомое жуткое пришепётывание и пугающие слова. Она сглотнула и инстинктивно шагнула назад.
– Зачем вам наш кот? Если вы не желаете зла...
– Дакш... рахш... – гнусно улыбаясь, прошипела зеленоглазая женщина, и Ида снова увидела острые белые зубы.
– Дакш раш маар...У меня ссоздаёссся впечшатление, – огорчённо заметил долговязый в очках, – что вы недопонимаете, нашшколько серьёзны нашши намерения.
Ида поймала себя на мысли, что с ужасом смотрит в эти совершенно пустые глаза. Тёмные зрачки сквозь линзы упёрлись в неё, как дула ружей. А ещё женщина поняла, что ей безумно хочется сорваться с места и бежать отсюда к чёртовой матери, куда глаза глядят, лишь бы бежать, и по возможности не оборачиваться.
– И для того, – будничным тоном продолжил очкарик, – чтобы вы убедилишь, дакш раш маар, что всё происходяшшее здесь – не шшутки, мы убьём одного из васш.
Ида с ужасом осознала, что вокруг невозможно тихо, словно всё живое предпочло убраться отсюда, будто здесь сейчас будет невообразимо грязно. Женщину затрясло. Глеб не мог оторвать глаз от блестящего ятагана в руке Егора.
«Убьёт или нет?»
Кот всё сидел рядом с пареньком и бормотал свои непонятные молитвы, будто его как раз всё это и не касалось.
– И сказал Он: да будет свет, – прошептал Хранитель.
Вокруг полыхнуло иссиня-белым, и хапуры отшатнулись, закрывая лица. Но тут же сияние побледнело, будто упавшее напряжение, и они, отплёвываясь, подобрались ближе. Женщина в зелёном платье облизнула верхние зубы. Пламя то вспыхивало, то гасло в унисон с изумрудным блеском глаз Мэша.
«Он хочет спасти нас, идиотов», – мелькнула у Глеба мысль.
Хапуры жадно кружили, выжидая, когда выдохнется Хранитель. Друзья сжали рукояти ножей, не отрывая взглядов от возбуждённых лиц хапуров.
– Тёть Марья, – попросила Ида, – если это ты – не надо. Отпустите вы этого кота, тёть Марья…
– Ты, прямо, как Саломея Иродиада, дакш раш маар, – сама не знаешшь того, о чём просишшшь! – рассмеялась Марья Георгиевна, показав целый ряд зубов – острых, готовых рвать и терзать. – Этот кот заманил васшш сюда по сссвоей приххоти, а мы можшем вернуть вассс назад.
– Мы исссполним абссолютно вссе твои мечшты, рахш маар, – нехорошо улыбаясь, пообещала кареглазая высокая женщина с каре. – Только котаа отдаай.
– Тьма притягательна тем, чшто чшеловек и есть тьма! Порок влечшёт вссех, даже ссвятых, – развела руками женщина в белом джемпере. – Раш маар! Отдай котаа и мы уйдём. Отдай котаа!
«Они всё ближе, господи, ближе и ближе!»
– Фсё слушит тьме, – серьёзным тоном добавил коренастый мужчина с кудрявыми чёрными волосами. – Идти дорогой тьмы леххко: ты можешшь делать фсё, что захочешшь. Отдай. Отдай кота. Отдай кота! Раш маар...
«Уроды. Нам конец. Кота убьют. А потом и нас», – думал Глеб.
– Вссё из тьмы вышшло, во тьму и возвратитссся, – шмыгнув носом, кивнул долговязый в заношенном коричневом костюме-тройке, поправляя круглые очки на переносице. – Отдаай кота! Отдайотдайотдайотдайотдайотдай!
Ятаганы алчно блестели на солнце, требуя крови.
Белое сияние пульсировало, как сердце Хранителя.
– Глеб, они убьют нас!
– Ещё как, – согласился тот. – Но кота не отдам. Зеркало...
– Глеб! – щёлкнул зубами Егор, поигрывая ятаганом. – Раш маар! Как твоя мама, Глеб? Не ессст, не пьёт, всё у гроба плачшшет? Или «Корвалол» стаканами пьёт? А, Глееееб?
Парень побледнел, как мел, и крепче сжал рукоять. Он ясно видел острый частокол зубов и кровь, стекающую из угла рта Лопатина прямо на подбородок, и решил бить ножом в горло, чтобы не быть искусанным.
– Ида! Рахш марр! Иридочшшка, почшшему ты сейчас не в парке, где гуляют мамашшши с колясссками? Где твоя дошчь, Ида? Что ты сделала со своей дочщерью?! Кхто вплетает в её в косссички сссиние банты, которые бы так шли к её сссиними гласскам?
– Откуда вы... с чего... банты...
Ираида застыла с мукой на бледном лице. Казалось, с её души срезали верхнюю, защитную, часть и она предстала обнажённой со всей своей болью и растерянностью. Отзвук лопнувшей преграды всё звенел у женщины в ушах, словно оплакивая кого-то.
«Я любила её, любила!»
Молитва Хранителя, наконец, смолкла. Он сидел у ног паренька и мелко дрожал. Вспыхнув последний раз, сияние угасло. В роще воцарилась пробирающая до костей тишина. Но Ида и Глеб чуть не глохли от воплей «Отдай!» и громкого стука своих сердец.
– Как же я устал... Ида, зеркало, – едва слышно прошептал кот, и это слово мгновенно привело Иду в чувство.
Она ощутила дикую ярость.
«Как они посмели? Мать их, как они посмели?!»
– Никогда не любил кошек, – холодно обронил Егор, наклонился и полоснул Хранителя.
Мэш жутко взвыл и зашатался на трёх лапах: одной у него стало меньше.
Глеб сглотнул и ударил рукоятью Егора. Но тот весьма ловко увернулся и сразу же занёс хопеш над бывшим другом, беспомощно лежащим на спине.
Хласс! – очкарик хлестнул, и маленькая рыжая голова Хранителя отлетела в кусты малины.
Кот упал, подёргиваясь и истекая кровью. Глеб отчаянно закричал. Сверкнули на солнце остальные серпы.
– Не получите! – вдруг хрипло заорала Ида, выдёргивая из мешка зеркало и выставляя его перед жадными лицами хапуров. – Ни хрена не получите! Жрите, подавитесь!
И тут произошло нечто весьма странное. «Сожранные» уставились на свои отражения, как зачарованные и, один за другим, мгновенно втянулись в него. Ида швырнула зеркало оземь и принялась на нём прыгать, растаптывая его сапогами.
– Сдохните! Сдохните! Сдохните!
Она давила стёкла, пока Глеб не оттолкнул её:
– Хватит. Ты их в пыль истолкла.
Женщина отошла от сухих осколков, тускло отражающих розовеющие солнечные лучи, и села на поваленный ствол. Она старалась не смотреть на труп Хранителя. На душе было гадко, как в общественной уборной.
Глеб обернулся на окровавленного Мэша, без конца повторяя:
– Выродки... убили его... убили...
Спустя некоторое время, друзья нашли в себе силы встать и собрать Мэша по частям. Они сняли ножами дёрн под кустом шиповника и спрятали туда труп кота. Сверху заложили землёй, травяными кочками и ветками. Вытершись листьями, они долго стояли над могилой в молчании, не зная, что сказать или сделать.
– Прощай, Мэш, – наконец, хрипло произнёс Глеб. – Ты был хорошим другом... Ответственным Хранителем. И... хорошим котом. Пусть тебе земля будет пухом.
Перед глазами Иды до сих пор стояла её тётя со ртом, полным острых зубов, тёмная и злая. Звук лопнувшей струны затих и теперь отдавался горьким эхом.
«Я всё испортила... Я могла защитить его. А вместо этого предала...»
Ей безумно хотелось заплакать, но глаза по-прежнему оставались сухими.
– Ц-царствие небесное... – с трудом прошептала она.
Стеблями травы Глеб связал два прута и воткнул в могилу наподобие креста.
– Отпеть бы его. Друг всё-таки...
– Я не умею, – выдохнула Ида.
Парень мрачно кивнул. Он вспомнил давний концерт в музыкальной школе к очередному дню рождения Моцарта. Александра Степановна поставила его солистом в хор, несмотря на протесты остальных певцов. Долгие изнурительные репетиции выматывали всех, но учительница была непреклонна, дирижируя пальцами, скрюченными артритом, она снова и снова выстраивала разноголосицу в гармоничный ансамбль.
Стоя перед старым микрофоном, Глеб видел многочисленных родителей, изнывающих от скуки на стульях с низкими спинками. Папы смотрели на часы, опасаясь пропустить хоккей, мамы громко делились рецептами цыплёнка табака. А за спиной солиста шуршали нотами и вяло чавкали жвачкой. Глеб тогда очень разозлился. Одна мысль о том, что все старания погибнут под родительскими зевками, привела его в бешенство. К тому же, он любил этот печальный гимн.
Теперь же дело было не в эффекте. Ему хотелось как-то по-особенному попрощаться с другом, который, не побрезговав, вылечил его, даже и не думая причитать: «Жалкий самоубийца!», как бы сделал это кто-нибудь другой.
Прочистив горло, Глеб высоко поднял голову и набрал больше воздуха в грудь. Он больше ничего не слышал и не видел.
Реквием разнёсся по лесу высоко и торжественно:

– Requiem aeternam dona eis, Domine,
Et lux perpetua luceat eis.
Te decet hymnus, Deus, in Sion,
Et tibi reddetur votum in Jerusalem;
Exaudi orationem meam,
Ad te omnis caro veniet.

Requiem aeternam dona eis, Domine,
Et lux perpetua luceat eis.

Kyrie eleison. Christe eleison,
Kyrie eleison.

Короткие, ёмкие слова на мёртвом языке взмывали к небесам требовательно, неумолимо. В них чувствовалась сила, истинная сила, и небывалое величие.
Вся поляна нежно засияла, но определить источник было невозможно: казалось, каждый стебель и лист светились изнутри, пульсируя в унисон, как сердце Хранителя.
Шорох множества крыльев наполнил предвечерний воздух. Ида обернулась и с изумлением видела сотни птиц, оккупировавших осины. Кого здесь только не было: вороны, малиновки, галки, синицы, воробьи, сороки, щеглы и даже голуби. Их становилось всё больше, некоторые в ветки трещали под весом, но не это поразило женщину. Все они молчали. Они внимали. Слушали.
Молитва вышла длинной, под конец Глеб немного сбился, и какая-то птаха попыталась ввернуть утерянное слово за него.
Но певец сумел выправиться и завершить печальный реквием:

– Lux aeterna luceat eis, Domine,
Cum sanctis tuis in aeternum, quia pius es.
Requiem aeternam dona eis, Domine,
Et lux perpetua luceat eis.

Едва он умолк, птицы, как по команде, сорвались с веток и, сделав над телом Хранителя прощальный круг, разлетелись кто куда.
В тридцати шагах от могилы с горем пополам удалось развести трескучий костёр. Осиротевшие друзья долго сидели рядом на плащах и молча смотрели, как сумерки окутывают затихший лес. Вместе с листьями на примятую траву осыпалась лиловая мгла, скорбная, как лица святых на иконах. Откуда-то плотными клочьями навалился белый туман, густым саваном накрывая всё вокруг. Пламя зябко съёжилось, и Глеб подбросил ещё веток.
– Ида... что нам теперь делать-то?
– Ложись спать, – сухо ответила она, не поднимая глаз. – Хоть отдохнёшь. Мне всё равно не уснуть...
Паренёк чихнул и плотнее закутался в плащ.
– Ты видел, сколько птиц прилетело? – вдруг спросила женщина. – Как думаешь, что это значит?
– Прощались они с ним, – пожал плечами Глеб. – Он же говорил, что птицы перелетали с ветки на ветку...
– Думаешь, все они – его друзья? Души тех, кто уже умер?
– Что?
– Ничего. Ложись. Спи.
Парень вяло сопротивлялся, но когда растянулся рядом с костром, мгновенно провалился в тёмную бездну.

Глеб сидел на берегу Беличьего озера, сжимая короткую удочку. Солнце ещё дремало в мятых облаках. Над водой сизо-стального цвета клубился утренний туман. Вокруг настойчиво жужжали комары, таяла роса на иголках вековых сосен. Лёгкие волны изредка плескали в жёлтый глинистый берег, густо усеянный хвощом.
Клевало сегодня неважно: в ведре у Глеба обреченно хлопали хвостами всего два карпа и заблудившийся лещ, а у Егора и того меньше: всего три тощих пескаря.
Друзья сидели, удобно свесив ноги с обрыва, и следили за поплавками. Впрочем, Егор, похоже, задремал, он, всегда по утрам был невыспавшимся и вялым. Глеб зябко поёжился: от утреннего холода не спасали толстый свитер и штормовка. Но, несмотря на это, парень был предельно счастлив.
«Как славно, что есть Он. Как славно, что есть такие тихие места, где можно сидеть вот так вдвоём и молчать. Жаль, что сюда, за сады, можно выбраться так редко».
Пока Егор дремлет, к его плечу можно прислониться... и таять от этого нежного тепла. Безумно хочется гладить эти светлые, как белые перья, волосы, целовать эту гладкую шею. Сердце от таких мыслей всегда поднимается к вискам и пьяно туманит разум...
«Он ведь один такой, один в целом мире…
Но он никогда не позволит любить себя, так, как люблю его я…
Мы только друзья, только друзья и всё…
Только друзья…»
Глеб неслышно вздохнул и неимоверным усилием воли задавил в себе тайные желания. Он истово любил своего лучшего друга и люто ненавидел себя за это.
Егор любил тусоваться в разных клубах, но Глеб ни разу не ходил с ним, предпочитая сидеть всю ночь у окна или резаться в старую компьютерную игру. Ему было неимоверное тяжело делить любимого с другими.
Внезапный порыв ветра разорвал одеяло облаков и разбудил Егора. Глеб быстро отпрянул, гадая, замечены ли его маневры. Поплавок Лопатина дёрнулся.
– Егор, клюёт! Подсекай!
Но вместо того, чтобы вскочить и резко дёрнуть удочку вправо, Егор медленно повернулся к Глебу:
– Она убила меня, Глебыч. Эта сука убила меня.
И Глеб закричал: на иссиня-бледное лицо его любимого из пустых глазниц лезла Тьма.
– Давай, Глебыч, – кивал Лопатин, – иди к нам. И я буду любить тебя вечно.
Тьма полилась по щекам, жадно потянулась в кричащий рот Глеба, и тот закашлялся.
– Проснись, Глеб! Проснись! – прозвенел чей-то знакомый голос у уха, и парень проснулся.
Тяжело дыша, он огляделся. Туман растаял, как сигаретный дым. Звёзды сонно щурились с небосвода. На миг полную луну загородила чья-то гигантская тень. Ида мирно спала у гаснущего костра. Сплюнув, Глеб разжал кулаки, оттуда посыпались комья земли и трава.
– Глеб… – снова позвал голос.
Парень завертел головой во все стороны и его глаза полезли из орбит: слева от костра, между двумя осинами, висело нечто небольшое, светящееся то золотым, то бледно жёлтым.
– Охре… – только и смог произнести он, и сразу же бросился будить спутницу.
– Ида, вставай! Вставай немедленно! – ревел он во всю мощь лёгких, распугивая лесную живность.
Спросонья женщина подскочила и схватилась за нож, но, увидев, куда показывает Глеб, торопливо протёрла опухшие от слёз глаза, и кинулась вместе с парнем к сиянию.
– Мэш! Мэш! Это ты? Мэш! – кричала Ида.
– Тебе уже не больно? – вторил Глеб.
– Ничего, – улыбнулся кот, – вы хранили меня, как могли (Ида закусила губу, Глеб опустил глаза). Всё в мире происходит по замыслу Всеблагого... Я не жалею, что прожил эту жизнь именно так и встретил вас. Но мы должны спешить. Ночами я поведу вас к Священному Древу. Вы должны подняться к Богу и просить о защите.
– Мэш... – покачал головой Глеб. – Мэш, Мэш, Мэш... мы не сможем... Мы бессильны против них, они нас на ленточки порежут!
– Мы против них, как дети против армии футбольных фанатов... – поддержала Ида.
– Время уходит, – почти бесстрастно ответил Мэш. – Если не вы, то кто? Древо рухнет во Тьму, всё живое захлебнётся в крови...
– Мы всего лишь люди! – возмутился Глеб. – Что мы можем, чёрт возьми? Что?
– Спасти миры... – выдохнул кот. – Дух не может находиться в мире живых более девяти дней, думаю, вы оба знаете это. Я смогу вести вас, пока этот срок не истечёт. Но вы должны поторопиться – у меня осталась лишь половина тех сил, что были раньше, теперь я не смогу так быстро уводить в другие миры и хранить вас. К тому же зеркала больше нет.
– Всего девять дней... – задумчиво повторил Глеб. – А не мог бы ты сразу перебросить нас туда?
– Нет. Такой мощью обладает только Всеблагой. К тому же мы можем повредить реальность такими скачками...
– А не всё ли равно этой реальности от кого помирать: от хапуров или от нас? – хмуро буркнула Ида.
– Спешите. Время уходит, – шепнул кот и растаял в полоске утреннего света. – Вы нанесли существенное поражение Анхраману, но он не замедлит отправить по вашему следу других...
– Мэш! Мэш! – запоздало крикнула Ида, но силуэт Хранителя растаял в румяно-розовом рассвете.
– Я найду вас... Ищите старую дорогу... – едва слышно прошептало в воздухе.

Добавлено:
Глава 9.
Огонь и вода. Чужие тайны.

Ида кусала губы.
«Развели, как девочку... «Иридочка...» Как они про банты узнали? Мысли чтоли читают?»
На душе её скребли кошки: в смерти Хранителя она винила себя.
Они с Глебом молча пробирались по заметно поредевшему лесу. Но ни бодрое пение птиц, ни яркие лучи, пробивающееся сквозь тонкие золочёные стволы, не радовали путников. Ко всему прочему их мучил голод: сало и хлеб, уже успевшие набить оскомину, закончились сегодня утром, даже вода из фляжки испортилась и больше не утоляла жажду.
«Хорошо хоть раны зажили. Спасибо Мэшу», – думала Ида, вспоминая свой шрам на плече и поглядывая искоса на Глеба.
Парень снял испачканную повязку, и теперь белое изуродованное ухо резко контрастировало с его чёрными волосами. Черты лица заметно заострились, под большими карими глазами пролегли синие тени. Прошлой ночью он звал маму, и женщина взяла его за руку. Почувствовав, что рядом кто-то есть, Глеб перестал кричать и дёргаться.
«Глебыш... Глебыш и есть».
Ветер, треплющий дрожащие листья, менялся со странной скоростью: то утихал, то налетал лютым зверем, сбивая с ног и перехватывая дыхание. Серебряные подвески Иды нежно позванивали, соприкасаясь друг с другом за косой.
– Такое чувство, будто где-то ураган, – обронил Глеб. – Совсем рядом резкий перепад давления…
Ида пожала плечами и закрылась рукой от очередного порыва.
– И кто такой ветер наколдовал?
На пути стали чаще попадаться камни и дождевые вымоины, деревья заметно поредели. Перед путниками, перебравшимися через глубокий овраг, вырос зелёный холм, с одной стороны поросший шиповником. Забравшись на него, парень махнул спутнице.
– Ида, смотри...
Женщина влезла наверх и закрутила головой:
– Не вижу ничего интересного...
– Да ты под ноги смотри!
Между двумя массивными липами в увале чернел большой чёрный провал. Спустившись, друзья обнаружили прямо на пороге массивный чугунный котел и разломанное надвое помело.
– Глянем? – опасливо предложил Глеб.
Ида хмуро покачала головой.
– Нет, не нравится мне, как она выглядит. Да и несёт оттуда...
И действительно, со стороны пещеры тянуло какой-то гнилью и прелыми травами.
Буквально через несколько шагов местность изменилась до неузнаваемости. Вокруг раскинулась изумрудная лужайка, края которой красиво обрамляли деревья со спелыми сочными плодами; на полянках пустели клумбы. У самого лица Глеба пронеслась яркая крошечная птаха. Все ветки пестрели золотисто-зелеными и красногрудыми пичужками, кричащими на разные голоса. Совсем рядом журчал прозрачный поток; из воды то и дело выпрыгивали серебристые рыбки.
– Смотри! – бросил Глеб и побежал куда-то влево.
Ида заметила небольшой фургон, лежащий на боку. Когда-то он был зелёным, но ветра и дожди смыли с него почти всю краску, оставив ржавые чешуйки на вздутых боках. Подойдя ближе, женщина увидела, как паренёк пытается разобрать надпись на двери, нацарапанную когда-то мелом. Сознавшись в собственном бессилии, Глеб плюнул и, скрипнув створкой, полез внутрь.
– Ида! Иди сюда! – глухо раздалось из фургона.
Ида тяжело вздохнула и полезла следом. В мутном воздухе кружились пылинки, пахло затхлостью и запустением. Сквозь единственное окно пробивался тусклый свет. Но даже его было достаточно, чтобы убедиться в бедности хозяев. Всю комнатку перегородил разбитый шкаф. На полу валялась железная печка и оловянные тарелки, какие-то истлевшие тряпки, перевёрнутый стол и три стула. К стенам прижались остовы двух сгнивших кроватей.
Мебель давно покрылась мхом и плесенью.
– Здесь жили люди, – машинально отметила Ида, отодвигая носком сапога алюминиевую ложку.
– Здесь запасливые люди жили, – прибавил Глеб, вытаскивая из угла удочку.
– Точно, – ответила женщина, доставая из треснувшего шкафа небольшой котелок. – Мыло, Глеб! Смотри, настоящее мыло!
Паренёк хрустнул ножкой стула.
– Эта рухлядь отлично сгорит! Ида, ты чувствуешь? В воздухе пахнет ухой!
Друзья по частям выволокли наружу мебель, уложили её горкой и разожгли весёлый костёр. Глеб сразу же наполнил фляжку свежей водой и проверил леску.
И пока Ида мыла в ручье посуду, он наковырял ножом червей и уселся с удочкой, выше по течению.
– Хорошее место, – улыбнулась женщина, протягивая спутнику зелёное яблоко. Знаешь, когда мы вернёмся, я буду по городу больше гулять, может, даже съезжу куда-нибудь. Я раньше думала, будто мой дом – это моя квартира. Оказывается, весь наш мир, вся Земля, это дом. Некоторые из этих миров, конечно, тоже ничего, но наш как-то лучше. Роднее...
– Клюёт! – Глеб бросил на траву рыбу, величиной с локоть, насадил нового червяка и забросил удочку обратно.
Скоро рыбины варились в кипящем котелке, пялясь вытаращенными глазами на Иду, которая помешивала воду сучком, очищенным от коры, и сочно хрустела яблоком. За неимением соли пришлось добавить в суп солоноватого пепла.
Уха удавалась на славу: друзья жадно пили горячий жирный бульон, жевали варёное мясо, обсасывая каждую косточку. Половину оставшейся рыбы они насадили на прутики и пожарили на углях, а другую половину натёрли пеплом и сложили в суму.
Пока Глеб сыто дремал на лужайке, Ида трясла ветки незнакомых деревьев. Они хоть и были чем-то похожи на черёмуху, но плоды их, большие и сочные, как груши, на вкус оказались необычайно вкусными. Женщина зажмурилась от удовольствия, жуя одну из чёрных ягод: она и не думала, что так соскучилась по сладкому. Ополоснувшись в речке и переплетя косу, Ида почувствовала себя человеком.
Неподалеку от фургона друзья вновь наткнулись на перепутье: когда-то здесь расходились сразу несколько дорог. А теперь от них остались лишь едва заметные тропинки, густо заросшие репейником и одуванчиком. Лишь одна, самая широкая, ещё не сдалась вездесущим сорнякам и времени – несмотря на то, что старый тракт плотно покрывали листья подорожника, довольно чётко прослеживались обочины, будто кто-то нарочно протаптывал этот путь.
– Странное место... – оборачиваясь по сторонам, протянул Глеб. – Я вроде был здесь раньше... или нет?
Дорога почти не петляла, шла ровно. То с одной то с другой стороны встречались колья сгнившей изгороди, за которыми раскинулись заброшенные поля. Изредка попадались полуразрушенные необычно круглые домики без крыш. Их облезлые стены, отдающие голубым, торчали из земли, как сломанные зубы.
Послеполуденное солнце припекало макушки путников, но, даже несмотря на это, друзья бодро шагали по старому тракту: завтрак, отдых и чистая вода придали им сил. В тёплом воздухе звенели стрекозы, пестрели бабочки. Глеб насвистывал какую-то песенку. Ида брела, уставившись под ноги.
– Погоди-ка, – вдруг изумлённо произнесла она. – Я, что, сплю?
Женщина некоторое время с подозрением приглядывалась к дороге. Она склонилась, и начала что-то искать в густой траве.
– Что ты там ищешь? – поинтересовался Глеб, но она не ответила.
Присоединившись, парень даже охнул от удивления: среди толстых стеблей репейника и крапивы проглядывал старый тракт. Полукруглые широкие кирпичи давно заросли пыреем и одуванчиком, но их яркий цвет всё ещё выделялся жёлтыми пятнами среди травы.
– Мы в город изумрудный... идём дорогой трудной? – запинаясь, спросила Ида.
– Похоже, мы ограбили домик Элли, – рассмеялся Глеб. – То-то мне там всё таким казалось... будто я уже где-то видел всё это.
– Что-то не хочется мне быть на месте Элли... – кисло улыбнулась Ида.
– А мне на месте Тотошки...
– Хранителя убили! Убили Хранителя! – вдруг заверещал кто-то рядом.
Оборачиваясь во все стороны, путники выхватили ножи, но никого так и не увидели. Лишь синепёрая сойка, сидя на перекладине почерневшей от старости ограды, чистила крылышки.
– Никого… – протянул Глеб.
И тут птица подняла голову и громко закричала:
– Хранителя убили! Убили Хранителя! Хранителя! Хранителя!
Легко вспорхнула и улетела. Парень и женщина недоверчиво переглянулись.
Ида простонала:
– У них тут что, все разговаривают?
Глеб потёр верхнюю губу указательным пальцем и задумчиво произнёс:
– Здесь какая-то загадка… Раньше ведь птицы не разговаривали, верно?
Спутница нетерпеливо кивнула, не понимая, к чему он ведёт.
– Ты сказку старую помнишь? Где королева всё сына просила и никак не могла родить…
Ида помотала головой. Затем покивала. Ей нужно было не объяснение, а чтобы этот бред больше не повторялся.
– Так вот, – терпеливо продолжал Глеб, – ей там сказали, что рыбу надо какую-то слопать. Она съела и сына родила и стала язык зверей и птиц понимать…
Глаза женщины округлились: в них появилось понимание.
– Я чего думаю… – указательный палец давил на губу, – наелись мы с тобой этой волшебной рыбы…
– И кого я, по-твоему, теперь должна родить?! – рассерженно прошипела Ида.
Парень перевёл на неё задумчивый взгляд.
И, поняв, вопрос, покраснел и расхохотался так, что затряслась удочка на плече, а котелок в мешке обо что-то зазвенел:
– Да ты что! Я же не это имел ввиду! Я говорил о том, что мы сейчас можем понимать всех зверей! Если хочешь, рожай, конечно… – он запнулся, глядя на разозлённую женщину, – но, по-моему, для этого одной рыбы маловато будет…
– Краа! Кра! Умер! Умер Хранитель! Пуста его обитель! Кра! Кра!
Ида задрала голову и увидела толстую ворону, пролетающую прямо над ними. Она вовремя успела отскочить, когда рядом шлёпнулся помёт.
– А ты, – с подозрением глядя на Глеба, произнесла женщина, – откуда столько сказок знаешь?
Парень аккуратно почесал заживающее ухо и улыбнулся:
– Мама у меня в садике работает. Вот и лечит детишек аринотерапией…
– Арино… чем?
– Аринотерапией, – терпеливо повторил Глеб. – Сказки мелким рассказывает, как няня Пушкину. Комиссия из Районо прописалась, чуть ли не каждый месяц лезут, всё хвастаются результатами перед Москвой – детишки шёлковые становятся и умные… Вот и мне перепадает. С ангиной прошлый месяц валялся, так три сборника прочитал…
– Ты мне лучше другое скажи, – нервно поглядывая в безоблачное небо, попросила Ида, – эта болезнь… ну, язык зверей понимать… она, что, навсегда?
Парень выразительно пожал плечами.
– Пока-то это нам на руку: надо послушать, может, они где хапуров видели…
По дороге от пролетающих птиц они узнали много нового: под старой сосной ежиха родила двоих ежат, волки снова вернулись с севера, а на заброшенных полях полно вкусной саранчи. Птенец сокола выпал из гнезда, на Камышином озере загорелась вода, и погибло утиное семейство, а на болотах развелись солоноватые комары и слепни. Одно в их вестях было общим: «Хранитель умер, пуста его обитель, горе в каждом сердце, печаль в каждой душе».
Ида периодически хваталась за виски, не в силах вынести этот разнокалиберный гомон: вороны орали басом, синицы фальцетом, а что пищат крохотные ржанки, вообще невозможно разобрать – чуть ли не ультразвук с восточным акцентом.
Глеб сосредоточенно искал сообщения об опасности, но тщетно: ни единого упоминания о хапурах, будто те залегли на дно.
Когда закат, как птица Феникс, раскинул свои огненные крылья на горизонте, они уселись на обочине и плотно поужинали.
– Пока на горизонте тихо, – заметил Глеб, хрустя рыбной корочкой.
– Скорей бы уже вернулся Мэш, – вздохнула Ида, кусая сочное яблоко. – Без него жутко неуютно. Даже здесь…
Сумерки сгустились незаметно. Друзья и не заметили, как на бездонно-фиолетовом небе одна за другой начали загораться звёзды, будто кто-то подносил к их фитилькам огонь. Птицы разлетелись и утихли, готовясь ко сну, кузнечиков сменили сверчки. Глаза путников уже начали слипаться, когда впереди всё озарилось неземным сиянием.
Призрак Мэша так и горел на фоне ночного бархата: каждая шерстинка светилась золотым, глаза пылали изумрудами, так что призрак стал в определённом плане ещё и маяком.
Ида попыталась провести по спине кота, но рука прошла насквозь.
– Мэш... – она сглотнула горький ком. – Я ведь тебя так даже и не погладила...
Он обернулся и долго смотрел на неё своими изумрудными глазами.
– Не кори себя напрасно. В конце концов, я погиб не от предательства, а от любви. Твоей любви к тётке...
– Но я так виновата... – прошептала она.
Призрак приблизился вплотную, и женщина почти почувствовала его заботливое тепло. Будто материнская рука, но не та, что таскает за косу, а ласково гладит по голове. И горечь немного отступила.
– Идёмте, друзья мои, – прошелестел Хранитель, – нам нужно спешить.
Огромная и яркая, как съёмочный софит, луна окатывала всё вокруг жемчужно-серебристым светом. Каждый листик и травинка были видны, будто через сепию. Старая дорога, с обеих сторон окружённая густым лесом, уходила вниз, с холма, и снова поднималась вверх. По обочинам в кустах шиповника с осыпавшимися лепестками и наполовину созревшими плодами надрывались сверчки. Каждый изо всех сил призывал самку, неустанно перечисляя свои преимущества. От непрошенных подробностей Ида краснела в темноте, Глеб гыгыкал. Долгое время царило молчание, прерываемое лишь шорохом густой травы, пробившейся из-под булыжника, под сапогами людей.
Женщина не выдержала первой:
– Расскажи о зеркале, Мэш. Что стряслось, когда я показала им зеркало?
Призрак почесал за ухом, встряхнулся и пояснил:
– Любое зеркало – дверь в иные миры – ветви великого Древа. Человек может перейти в тот мир, какой пожелает. Достаточно лишь представить тот мир. Поэтому в вашем мире почти никто не может путешествовать – никто не может детально вспомнить то место, в котором побывал… за редким исключением. Ведь это работа души и подсознания, а в вашем мире всё слишком приземлённо... Зеркала нельзя касаться, пока человек не вернётся с того света… мира, иначе можно изменить мир, и человек навеки затеряется среди ветвей Нижнего и Верхнего мира. Если же разбить зеркало до возвращения человека – погибнет мир, в который ушёл путешественник, как Верхний, так и Нижний. Как раз это и случилось с хапурами – Ида уничтожила целых две реальности…
– У меня не было выбора! – огрызнулась женщина. Ей сразу вспомнились обвинения хапуров. – Я, между прочим, хоть кого-то спасла!
– …Именно поэтому разбить зеркало считается плохой приметой, – невозмутимо продолжил кот. – Реальность становится меньше, Древо беднеет ветвями, а иногда можно услышать крик миров, канущих в небытие…
Ида задействовала неожиданность и неожиданно победила: хапуры непроизвольно вспомнили последний мир, откуда явились, и перенеслись туда. А Ида уничтожила их вместе с ветвями…
– То есть будь у нас зеркало, мы бы скакали по веткам-мирам, как белки? И попали бы к твоему богу максимально быстро? – спросил Глеб.
– Увы, – вздохнул Хранитель. – Должен вас разочаровать. Представьте себе, что колыхнулась одна ветвь дерева, затем другая, третья, четвёртая… как будто бы началась буря… Нет, если каждую секунду скакать из мира в мир, как обезьяна по веткам, теоретически может разразиться невероятный шторм, Древо реальности вырвет с корнями и Вселенная погибнет. Другое дело, что само Время не позволит нам сыграть с Ним такие шутки – нас просто размажет по какому-нибудь из временных коридоров, и дело с концом…
– Парадокс! – подытожил Глеб. – Мы ограничены временем, но время не может нам помочь…
– Мы должны торопиться, – кивнул кот. – Идти столько, сколько сможем. Я поведу кратчайшим путём – вдоль вертикали ветвей, в которых лежит плоскость забытых миров. В каждом мире есть свой коридор, его нужно только найти, они обычно равноудалены друг от друга в соседних мирах, чтобы не сжать тот самый божественный покров.
– Так ты путешествовал по этим коридорам? – спросил Глеб.
– Именно. Из-за этого хапуры загнали меня, и я потратил много сил – они не давали мне приблизиться к воде, чтобы там, как через зеркало, я смог бы быстро ускользнуть от них.
– Мэш... – промямлила Ида. – Я, конечно, понимаю, что вопрос глупый и... вообще... Но зачем им такие острые зубы?
– Ты меня не слушаешь! – вдруг рассердился призрак. – Совсем не слушаешь! Хапуры – не люди, совсем не люди. Это Тьма. Тьма, которая пожирает свет!
– В смысле? Поглощает солнечный свет?
– Солнечный свет! Люди и есть свет! Людей они жрут! Таких, как ты!
Ида немного отстала, сославшись на то, что ей сейчас лучше помолчать наедине с собой, и парень едва слышно прошептал:
– Мэш... слушай, Мэш...
Кот молчал, ожидая, пока Глеб наберётся храбрости.
– Мэш... Скажи, ты ведь знаешь – это и, правда, был Егор?
– Ты многого не знал о своём друге, Глеб... – вздохнул призрак. – Он стал хапуром, и в последний свой день ты видел это. Это ведь его тень, а не Зуба так напугала тебя, верно?
Глеб хмуро молчал. Чёрный гнев поднимался в нём, как мятежная зимняя буря в середине февраля.
– Врёшь, – отрубил он. – Врёшь! Я Егора хорошо знаю, и он – лучше всех вас, вместе взятых. Он... он бы никогда... да он всегда!..
Глеб заикнулся и умолк, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь из благородных побуждений или поступков друга, но ничего на ум не приходило, и обида разбухла, как весенний снег.
Парень разозлился ещё сильнее:
– Врёшь! Тем более врёшь!
– Я расскажу тебе сейчас, чтобы ты пережил это не так тяжело. Хотя... для тебя это не сыграет никакой роли...
– Почему ты решил, что я тебе вдруг поверю?
– Я не прошу тебя верить, – сказал Хранитель, – просто знай... Он ведь проговорился вчера, помнишь?.. Сам подумай, с чего этой Лидке думать, будто ты... не такой, как остальные? Ты не красишь глаза, не следишь за модными стрижками в журналах, не сплетничаешь о новинках дизайнеров... Откуда вообще кому-то знать, что ты – другой? Не догадываешься, откуда растут корни этой сплетни?
– Это неправда, – прошептал Глеб.
– Выслушай до конца. Егор на самом деле парень весьма посредственный, но с массой нереализованных амбиций. Ты нужен ему в виде фона, на котором он заиграет всеми красками. Егор давно пустил слух, всему потоку в университете известно, кто ты.
Парень дёрнулся, как от пощёчины.
– Девчонки носятся с Егором как с писаной торбой, ведь он в таких деталях описывает, как ты до него домогаешься. Твой друг обрёл популярность, пусть и сомнительную, вволю наигравшись с тобой. Он ведь знал, как ты к нему относишься, но всегда питал к тебе лишь презрение. Анхраман верно сделал ставку на него, но ты оказался сильнее, как я и предполагал...
Глеб прижал к верхней губе указательный палец.
– Знаешь... мать тебе не говорила, но у неё последнее время пропадают деньги из кармана пальто. И, как ни странно, пропажи эти приходятся на визиты Егора. И кошек Егор действительно не любит: кроме меня ему удалось прикончить ещё двоих, несчастных бездомных, которые по ночам не давали ему спать своими воплями. Он попросту прирезал бедолаг...
– Давно? – глухо оборвал парень. – Давно он ворует у моей матери?
Он не помнил, когда последний раз ему было так больно.
– Месяц назад. А нож тот благословил сам Анхраман, обратив его в...
– Заткнись! Заткнись! Заткнись! – закричал Глеб, и Ида догнала их.
– Что случилось? – испуганно спросила она, но парень отвернулся, зло бросив:
– Отвалите... отвалите оба!
Он схватился за ближайший куст шиповника и рванул его на себя.
– Ненавижу! Всё это ненавижу! Ненавижу!
– Что ты ему такое сказал? – ахнула Ида.
– То, что он должен был узнать, – опустил глаза кот. – Правда всегда горька на вкус, но я не мог позволить ему оставаться слепым так долго. Анхраман манит его к себе, я чувствую это...
– По-моему, ты переборщил, – покачала головой женщина.
Глеб стоял в столбе лунного света – одинокий и будто уменьшившийся, с обезумевшими от боли глазами. Но, очевидно, привычка скрывать свои чувства одержала верх – отдышавшись, парень взял себя в руки и зашагал рядом с Идой и призраком. Но за всю ночь он не произнёс ни слова.
Некоторое время спустя, женщине всё-таки пришлось взять его за руку, чтобы опираться самой и не дать оступиться в темноте ему. За разговорами о случайно приобретённом даре ночь прошла почти незаметно. И всё-таки Ида вздохнула с облегчением, когда заметила, как светлеет небо на востоке: ноги налились свинцом и всё время заплетались, да и Глеб то и дело спотыкался о кочки, торчащие между кирпичей. Мэш обнаружил «коридор» совсем недалеко от тракта, по левой стороне обочины, и спутники, уже подходя, почуяли некую вибрацию, исходящую от этого места. Ничего примечательного: за кустом шиповника обычная лужа с отражением дольки луны, но стоило подойти ближе, Ида увидела, как подрагивает вода, а Глеб услышал уже знакомый перезвон. И в унисон этой нежной музыке зазвучал шёпот Хранителя, резонирующий, просящий, раскрывающий…
…Где-то далеко ухнул филин, предупреждая зазевавшихся, что уже вышел на ночную охоту. Пахнýло холодной водой и камышами. Ветер взлохматил макушки сосен и улетел восвояси. Маленькая лужица резко раздвинула берега и опрокинулась круглым озером. Друзья обалдело оглядывали высокий берег и тёмный частокол леса.
– Доброго дня… – прошептал призрак. – Ждите меня следующей ночью…
Звёзды гасли, иссиня-чёрное небо постепенно теряло свой роскошный цвет, линяя, как дорожный плащ. Друзья решили устроиться подальше от воды, в тень, чтобы, как следует отдохнуть.
Первым лёг Глеб. Он ворочался во сне. Ему снилось, будто какой-то уголёк выскочил из пламени и начал нарезать круги вокруг костра, с каждым оборотом прыгая всё ближе и ближе. А потом он превратился в крохотную хохочущую девчонку в широком золотистом сарафане.
– Геть-геть! – звонко приговаривала она. – Всем гореть! Всем истлеть! Геть-геть!
Парень пытался угомонить её, но в этот момент его разбудила Ида.
– Чушь какая-то снится, – буркнул он, кутаясь у костра в шерстяной плащ. – Уже которую ночь.
– Вот и мне тоже... – зевнула женщина, с тоской вспоминая сон с вкусными беляшами.
Но не пироги суждено было ей увидеть сегодня.

Ида узнаёт это место. Узкая тропка сквозь плотные кусты шиповника ведёт к поляне, окутанной мутной серой пеленой, которую, кажется, можно зачерпывать ладонями... Всё то же место – влажные деревья, высокая трава и ворох мёртвых листьев под ногами. Оглушённая тишина, без эха и мимолётного шороха. Громадное, бесконечно высокое дерево, уходящее макушкой в пенные облака. На толстой коре грибы-чаги, мокрая плесень. Ида идёт ближе и видит на исполинских корнях, выплывающих из земли, широченную цепь из непонятного металла. Он переливается, хотя нет ни единого солнечного луча, чтобы он отразился на поверхности. Этот блеск завораживает, от него сильнее бьётся сердце и не хочется отрываться – в нём чудятся чужие сны и тайны, живые, настоящие. В этом сиянии – пульс и дыхание мира... Вот только цепь во многих местах проржавела и потускнела, кое-где вытерта до черноты. Ида чувствует, что эти шрамы – как раковые опухоли, как гнойные язвы на чём-то прекрасном, как чьё-то проклятье на счастливой свадьбе. Женщине до безумия хочется оттереть всё ржавчину, все эти чёрные следы, пусть руки сотрутся в кровь, но здесь на этой цепи гнили не место! Ей здесь совсем не место! Ида берётся за тёплый металл и слышит чей-то вздох. Она поднимает голову вверх, к недостижимо высокой макушке, чтобы увидеть того, кто так печален.
Он где-то там, наверху...
Где-то там, наверху, бесконечно тоскует...
И глубокая эта печаль медленно опадает из облаков на сырую траву длинными чёрными перьями. Они кружат, как траурные высохшие листья, и что-то страшное таится в этих перьях. Какая-то несказанная боль, слишком глубокая и сильная, чтобы описать её. Иду душат рыдания, ей так тяжело, что, кажется, она сейчас задохнётся от горя. Но она снова слышит шорох за спиной. И звук это настолько страшен, что махом вышибает из женщины все остальные чувства. Иде хочется бежать. Бежать слепо и безоглядно, но она не может. Снова эта тяжесть в онемевших ногах, снова изо рта вырывается только жалкое мычание. А шорох всё ближе. Теперь она понимает, чего боится: сейчас произойдёт убийство. И верно: тот, кто за спиной, смрадно дышит в затылок и наносит удар. Ида кричит и последнее, что она видит – кровавые сгустки на коре дерева...

Она проснулась от резкого запаха гари. Первой мыслью было схватить телефон и набрать «01», но ни телефона, ни квартиры вокруг не оказалось. В утреннем лесу раздавался треск пламени, жадно пожирающего чёрные ветки и траву, и отчаянные крики птиц, кружащих над погибшими гнёздами.
Женщина сипло протянула:
– Глееб...
И заметила, что совсем рядом с ней занялась ежевика и здоровенный пень. Из зарослей то и дело раздавался какой-то свистящий звук. Поднявшись, женщина с удивлением увидела в кольце огня мятущуюся ленту.
Огромная, бурая с жёлтым, змея отчаянно металась во все стороны, но огонь не давал ей уйти ни по земле, ни по горящим кустам и деревьям. Она яростно шипела, понимая, что долго ей так не протянуть. Мизерная площадь, на которой уже с трудом умещалось животное, уже дымилась вместе с высохшей землёй и пожелтелой травой.
– Глеб! – заорала Ида. – Глеб! Глеб, ты где?!
Паренька, как и дорожной сумы, нигде не было. В ответ только сильнее затрещало пламя: огонь под ветром с жадностью охватывал новые территории. Белый пепел от сгоревших деревьев порхал, как хлопья снега.
– Глееееб! – в последний раз позвала женщина, но и тогда ей никто не отозвался, а рот наполнился копчёной горечью так, что она закашлялась.
Ираида ещё могла уйти, за её спиной оставалось спасительное пространство, нетронутое огнём, и круглое озеро.
«Змея... эта проклятая змея....» – с тоской подумала женщина.
– Чёрт бы побрал всё это! – зло выругалась Ида и, отыскав взглядом, схватила с земли тяжёлый, едва занявшийся пламенем сук.
Она затушила его о первый попавшийся ствол, повозила в земле, и, зажмурившись, сунула выбивающейся из сил змее. Руки обожгло сразу, глаза защипало. Иде показалось, что она по плечи залезла в разогретую духовку.
– Лезь по палке! – скомандовала она животному в слепой надежде на то, что оно поймёт и выберется.
Жар стоял невыносимый. Так печёт, когда плеснёшь кипятка на уголья в хорошо натопленной бане, и не успеешь пригнуться от потолка – так ошпарит, мало не покажется.
– Лезь же быстрее! – заорала не своим голосом Ида.
Сук в руках дрожал под немалым весом змеи и грозил обвалиться в пламя. Животное почти доползло до рук женщины, как внезапный порыв ветра швырнул пламя вверх и обжёг руку Иды от локтя до запястья. Она вскрикнула от невыносимой боли, выронила сук, и упала на спину. Тело придавило что-то невероятно тяжёлое, так, что женщина чуть было не задохнулась. Едва дышать стало легче, Ида поднялась, с трудом различая предметы, и помчалась прочь, к озеру. Ни змеи, ни Глеба нигде не было, отовсюду раздавался треск сучьев, лез едкий дым и горячее пламя. Женщине казалось, что на её шею повесили жернова. Оступаясь, она хваталась за обжигающие стволы деревьев, отдёргивала руки и бежала, бежала, бежала.
– Глеб! Глеб! Ты где? Я здесь! – кричала она, но никто не отзывался.
Порывистый ветер и шум пожара заглушали её вопли. Лес трещал, глухо ухали падающие стволы. Обожжённая рука ныла нестерпимо, Ида плакала от боли и брела огибая почернелые сосны и уходя дальше от бушующего пожара. В конце концов, женщина запнулась о какую-то корягу и сильно ушибла ногу.
Дальше она ползла по высохшей от жара траве и судорожно глотала свежий воздух. Глаза беспрестанно слезились, веки страшно зудели, а в горле клокотало что-то колючее и гадкое. Последний раз женщина испытывала такие незабываемые ощущения, когда болела бронхитом в серьёзной форме. Шею и грудь давило что-то очень тяжёлое, дышать становилось всё труднее и труднее. Внезапно горизонт прорезал яркий свет, такой яркий, что Ида зажмурилась и застонала. Она жадно вдохнула ещё пару раз и упала на влажные кочки осоки.
Очнулась она глубоким вечером, как ни странно от холода и ноющей боли в руке. Рядом трещало пламя, его рыжие отблески скакали по гладким листьям пырея и осоки. Ида вскочила от ужаса.
«Неужели пожар добрался до меня?»
Над чашей маленького озера наклонилась бледно-синяя луна. Из-за неё сложно было заметить звёзды сафьянно-чёрном небосводе. Со всех сторон молчаливыми стражами тянулись сосны и хмурые ели, в воду окунались длинные ивы-плакальщицы, слева ощутимо тянуло гарью, но озеро значительно заглушало вонь сыростью и свежестью. У самого берега, где она лежала на расстеленном плаще, в камышах орали лягушки, хвастаясь, у кого больше выведется икринок. Ветер стих, влажная трава в кочках хлюпала от любого движения.
Рядом сидел Глеб и раскладывал на коленях какие-то травы с длинными стеблями и мелкими белыми цветами, первые он скручивал и давил в одну кружку, вторые в другую. Изредка парень помешивал что-то в маленьком котелке над огнём. Варево хвастало приятным рыбным ароматом, на которой желудок женщины с готовностью отозвался.
– Пожар кончился?.. Где ты был? – сухо спросила Ида. – Ты, что, бросил меня одну в горящем лесу?
Она чувствовала, что грудь и горло больше не давит.
Глеб вздрогнул от неожиданности.
– Фу, чёрт… – вздохнул он с облегчением, – как хорошо, что ты очнулась!.. Я так боялся, что ты в дыму угорела…
– Я могла и сгореть запросто, – пожала плечами Ида, – ты, что, не слышал, как я тебя звала?
– Не слышал... я не мог, – искренне сказал Глеб, и женщине стало стыдно за свой упрёк. – Я и не подумал о том, что они могут напасть на нас по отдельности. Я думал, они на меня только напали… Я утром к озеру ходил… умыться и всё такое. А как наклонился воды зачерпнуть – меня на глубину ррраааз! и опрокинуло. Я вверх – меня топят, на спину сели, будто сразу несколько человек, и выплыть не дают. Только это не люди... Так бы и утопили, выродки... Ладно, хоть мы ещё с пацанами летом наперегонки плаваем, опыт есть, а так бы всплыл пузом кверху… Я их обманул, – улыбнулся он. – Расслабился, воздух выпустил, на дно пошёл. Чувствую – за ноги больше не дёргают, к дну не прижимают... ушли. Я – на берег. Увидел их со спины. Какие-то склизкие, зелёные, как сопли, на руках перепонки... Упыри, блин... Они света боялись, как солнце взошло – на дно ушли…. Я пока прокашливался, пожар увидел… Я тебя искал-искал, и всё никак. По второму кругу пошёл, тогда и нашёл тебя. Ты, оказывается, сама к озеру вышла, пока я по лесу бегал. Ты молодец. А пожар дождь потушил...
– Извини, – буркнула Ида, морщась от боли, – я не знала. Мэш говорил, что нам нельзя разъединяться. Вместе мы сила.
– Он как раз вернуться должен, – улыбнулся Глеб. – Я тут одну синичку подслушал… Вот, держи, эту траву – от боли пить надо, а этой мазать. Давай руку…
Женщина зашипела, когда на ожог полился зелёный сок, и сразу же схватилась за вторую кружку с обезболивающим.
– Ох… ё! Ёлки же зелёные! Ик! – громко заявила она, отставив кружку. – Это ж вино натуральное! Попробуй!
Глеб отхлебнул и закашлялся. Ида рассмеялась и изумлённо покосилась на ожог: она помнила, что он был размером с мужской кулак, но теперь на коже розовел только небольшой шрам.
– Ай, да синичка! – оценила она. – И когда ты уху успел сварганить?
– Не так давно, – скромно улыбнулся Глеб. – Здесь, оказывается, столько рыбы непуганой...
– Молодец, – похвалила Ида. – Ну, что, ужинаем?
Варёные сомы и бульон оказались отменными, несмотря на отсутствие перца, лука и картофеля.
– Голод делает любое блюдо деликатесом, – философски заметила женщина, обгладывая рыбную тушку.
После ужина, облизав жир с пальцев, сытые друзья отвалились на кочки. Лягушки совсем замолчали, только рыба всплескивала на поверхности пруда да изредка всплакивал козодой над погибшим гнездом.
– А насчёт пожара, – начал было парень, – так мне сон дурацкий приснился…
– И? – заинтересовалась Ида.
Глеб помялся, глядя в подозрительные голубые глаза, и с досадой бросил:
– Да так, ничего…
– Ну, что, тогда ещё по одной? – прищурившись, предложила женщина.
– Давай, – кивнул Глеб.
После того, как сегодня у него чуть не лопнули лёгкие от недостатка воздуха, ему очень хотелось расслабиться. Картина, когда скользкие лапы упырей прижимали его лицом к илистому дну, всё ещё стояла у него перед глазами. Глеба передёрнуло.
Нажав сока каждому по полной кружке, друзья принялись отхлёбывать и причмокивать. Вино на вкус здорово напоминало сладкий «Тархун» без газа, но стоило ему скользнуть вниз по пищеводу – сразу обжигало желудок, успокаивало и расслабляло.
– А ты замужем? – рассеянно спросил Глеб.
– Нет. Развелась, – помрачнела разом Ида.
– Почему? – не отставал парень.
Брови женщины хмуро сошлись, голова опустилась.
Помолчав, она процедила:
– А тебе бы понравилось, если бы твоя половина шлялась ночами по девкам? Или нажиралась каждый вечер с друзьями, пока ты обслуживаешь её, обстирываешь и души не чаешь?
– Ну… Может, он изменился бы... со временем... может, с женитьбой смириться не смог... – строил догадки Глеб.
– Изменился бы...

[Rianna >>>]

– Изменился бы... – эхом отозвалась Ида. – Изменился бы...
Перед её глазами всплыли бесконечные ночи, когда Костя возвращался под утро, весёлый, азартно сыплющий историями, которые с ним якобы происходили.
– Три месяца я пролежала с воспалением лёгких… он не пришёл ни разу. А когда выписалась, со всех сторон так и посыпались рассказы, со сколькими девками его видели… Я не верила сначала. Пока не начались эти бесконечные звонки. Одна угрожала, другая врала, что порчу нашлёт, третья грозила, что ждёт от него ребёнка …
Ида вспомнила длинные беседы с лживым Костиным покаянием, которые так ни к чему и не привели, потому что на следующий день всё начиналось заново. И его любимую защитную фразу, на неё Ида всегда натыкалась, как на глухой тупик: «Я так устал. Ты меня совсем не понимаешь».
– Зачем нужен муж, когда его нет рядом, когда тебе плохо? – удивился Глеб.
– Вот и я так подумала… Человек, который не хочет видеть в этом мире никого, кроме себя, вряд ли когда-нибудь изменится... Прошло уже два года, но ничего не изменилось. Я устала от его слов, которые ничего не значили. Он только говорил, но ничего не делал…
– А ребёнок? Если бы у вас был ребёнок, всё бы... уладилось? – ляпнул Глеб и тут же отвёл глаза. – Прости, я забыл... хапуры...
Губы Иды сжались в узкую полоску, глаза потемнели.
– А он и был. Целый месяц. Пока Костя не сказал, что он нам не нужен. Что будет стеснять, что мы ещё слишком молодые... А я, дура, поддалась...
Она снова увидела тошнотворно-белый приёмный покой с кушетками в бордовом дерматине, напоминавшем засохшую кровь. Не стене плакат на скорую руку с сакраментальным заголовком: «С трёх недель ваш ребёнок – живой человек». С укором молчащих врача и медсестру, холодное жало шприца и унизительное кресло. Запоздалые слёзы, постыдно катившиеся по бледным щекам, и боль, которая потом не давала ни сидеть, не лежать, не спать... В те дни Костя был удивительно спокоен. Он рассеянно улыбался и почему-то дарил завядшие хризантемы. Ида терпеть не могла эти покойницкие цветы, но мужу даже мысли такой в голову не приходило.
По щекам покатились слёзы.
– Они говорили про банты... Что они шли бы к её сними глазам... Понимаешь, я ведь не знала, кто это был – мальчик, девочка... Мне потом даже не снилось ничего полгода... Я просто представляла себе, что если бы это была девочка, у неё были бы синие-пресиние глаза, как у моей тёти... у настоящей тёти... и я вплетала бы ей синие бантики в косички. Она была бы похожа на букет незабудок...
Ида опустила голову и зарыдала.
– Я ведь не просила весь мир к ногам или звезду с неба. Я просто хотела семью. Неужто это так много?
Она опрокинула кружку и налила ещё. Глеб подавленно молчал. Он сорвал ближайший камыш и принялся нервно обдирать его. Пух летел в трескучий костёр, явно недовольный таким кормом. Женщина сделала два больших глотка и с удовольствием почувствовала, как алкоголь попал в желудок и обманчиво согрел его.
– У тебя есть девушка?
– Что? – удивился парень.
– Девушка у тебя есть? Вон, ты какой здоровый, наверняка есть.
Пришла очередь Глеба нервничать. Он отвернулся и забарабанил пальцами и коленям.
– Или женщина? Или ты вообще девственник?
Паренёк с силой сжал челюсти. На скулах заиграли желваки.
– Стыдно чтоли? – нажала опьяневшая Ида.
– Нет, – хрипло выдавил Глеб, краснея в темноте до корней волос.
– Ну, так скажи! Боишься? Боишься! Не было у тебя девушки! Так я и знала: юный девственник...
– Да не нравятся мне женщины, – резко бросил Глеб. – Я – голубой!
Ида растерянно замолчала, опустив руку с кружкой вниз.
– Гомо... сексуалист? Я не зна...
– Да что вы, все, можете знать о том, каково быть Не Таким, Как Все?! – внезапно горько бросил он. – Для вас голубой – это Пенкин да Моисеев – вечно накрашенная рожа и тупые шутки про жопу! Кому есть дело до того, что творится внутри! Да никому! И никакие... никакие... синяки... не помогут... не помогут...
Глеба била крупная дрожь. Он задыхался от обиды, негодования, долгого непонимания и вынужденного одиночества. Сердце женщины дрогнуло.
– Ты прости меня, – слабо улыбнулась Ида. – Я ведь не знала.
Она подошла к парню и крепко обняла его – ещё не остывшего, содрогающегося от выплеснутой злости. Ткань платья на ключице намокла от горячих слёз, но Ида молчала и только сильнее прижимала его голову к своему плечу. Глеб держался за женщину и даже не обижался на «Глебыша», которого она ему утешающее шептала.
«Какую же тяжесть он держал у себя на сердце», – со вздохом решила она.
– И ты меня прости, – наконец выдавил он, – жаль, что у вас так... всё получилось...
«Хреново ей, наверное, было всё это время: и замужем... и без мужа», – подумал Глеб.
Ночь заметно посветлела: над озером возник янтарно-жёлтый призрак кота и медленно подплыл к костру.
– А вот и Мэш, – задумчиво сказал Глеб. – Наш Мэш-всезнайка по-любому в курсе того, как на свет появляются уроды вроде меня... Я перелопатил сотни книг, облазил теву хучу форумов и сайтов. Я хочу знать одно: «почему», раз никто не может сказать: «за что...»
Хранитель изучающе посмотрел на Глеба и, не выдержав, его взгляд, опустил глаза.
– Мэш, ты и правда знаешь? – тихо спросила Ида.
Кот коротко кивнул и перенёсся ближе к огню. Друзья уселись рядом, чувствуя поддержку и тепло друг в друге. Луна склонилась ещё ниже, обливая серебряным светом камыши и сонную воду. Костёр, сыто рыгнув искрами в бездонное небо, принялся за новые ветки.
– В вашей ветви, в Древнем Китае, – вздохнул Хранитель, глядя в танцующее пламя (его полупрозрачно-зелёные глаза остекленели, будто душа сейчас находилась не здесь, а где-то далеко-далеко), – если императрица оказывалась в интересном положении, ей запрещалось видеть и слышать что-либо неприятное. Ей не позволяли грубить и говорить с больными или неприятными ей людьми, чтобы они, не дай Бог, не вызвали у нее плохих мыслей. Всё это только для того, чтобы оградить царственного ребенка от любого вреда.
Ида перевела напряжённый взгляд с умной мордочки кота на лицо Глеба, ставшее вдруг таким усталым и повзрослевшим. Парень помолчал и аккуратно положил увесистое полено в огонь, который тут же принялся радостно пожирать древесину.
– Мало кто знает, что у беременных, переживших большое горе, может родиться «голубой» сын... – Хранитель устало помолчал, пытаясь хоть как-то оттянуть объяснение. Ему очень не хотелось снова причинять боль парню. – Твои родители, Глеб, очень любили друг друга, чем и вызвали зависть Тьмы... Они из гостей в тот вечер возвращались. Темно было, поздно. А те, трое, в переулке давно ждали, четыре бутылки выпили. Отца сразу – ножом в сердце. А мать... она тогда и носила тебя под сердцем... (голос кота перешёл на шёпот) долго они над ней галились...
Иде внезапно стало очень холодно, и она обняла себя за плечи. Но это не помогло: непрошенные слёзы закапали на грудь, на колени, на испачканное пеплом платье.
– Она придумала для вас с сестрой легенду, чтобы не переживать снова и снова боль, вспоминая тот вечер, – цедил кот. – Она пыталась сберечь тебя таким, каким ты должен был стать, но потрясение и боль были слишком велики. Она сделала всё, что могла... Прости, Глеб, ты хотел знать...
Хранитель затих. Слышно было только редкое потрескивание костра да сдавленные всхлипывания Иды. Глеб пусто молчал и потерянно смотрел в пляшущее пламя.
– За что его так, а Мэш? – спросила Ида, сморкаясь в лист лопуха. – Разве он всё это заслужил?
– Человек получает в жизни ровно столько, сколько готов вытерпеть, – глухо и неумолимо произнёс призрак.
Парень неотрывно смотрел в огонь. В его больших карих глазах безумными искорками метались отблески.
– Глеб... скажи что-нибудь, – попросила Ида.
Он медленно поднял взгляд, и женщина поразилась, насколько он постарел душой от всего того, что вывалил на него Хранитель.
– Где они сейчас, Мэш? Что делают? Чем занимаются?
– После суда все трое попали в колонию строгого режима. Одного прирезали сразу в общей камере. Второй умер от цирроза печени. Оба они сейчас в Нижнем мире... каждое мгновение пожирают друг друга. Им очень больно, если тебе легче от этого… Третий вышел по амнистии. Сейчас он держит пару ларьков с пивом. Анхраман ждёт его, его участь предрешена.
– Я бы хотел взглянуть на это, – невесело усмехнулся Глеб. – Жалко, что это ничего не исправит...
– Глеб... – Ида чувствовала, что сейчас нужно сказать что-то доброе, чтобы поддержать паренька. – А ты... ты не расстраивайся... ты ведь живой, не калека, не наркоман, не убийца... а эти уроды наказаны... знаешь, мы вернёмся – я к тебе в гости приеду. Буду маме твоей помогать... Мы ведь теперь друзья, правда?
Глеб поднял на неё глаза и улыбнулся. Улыбка вышла расколотой и мучительной.
– А ты знаешь, я привык... Привык, что жизнь частенько так окунает мордой в дерьмо...
Он помолчал и добавил:
Когда совсем паршиво, я пою про себя одну песенку. Она всегда поднимает настроение. Её друг мой сочинил … давно, до того, как умер. Горик был хороший... Стихи писал классные, песни. Тощий такой, в очках. Яблоки и старые фильмы любил. Жалко, знал его я совсем недолго. У него родители рано умерли, а в наследство досталось совсем немного денег. Вот он и купил первое, что попалось – комнатушку в восемь метров – надо же было где-то жить. Там едва-едва развернуться можно было, последний этаж – за окном провода качались, как снасти в шторм. Сначала Горику там нравилось, а потом оказалось, что все соседи – уголовники. Они его били, грабили, унижали. И никто помочь не мог. Участковому было плевать. Горька долго не сдавался. Я его потом к себе жить притащил, не мог смотреть, как он морально умирает. А потом Горька ушёл в свою коммуналку забрать что-то... что-то важное для него... вроде компас отцовский, который в летней ветровке остался... И всё. Не вернулся он больше. Убили они его. За три сотни, которые у него с собой были. Двадцать ножевых ранений, – лицо Глеба перекосило от боли и бешенства. – И никого не осудили – естественно, все сбежали, ни одна сволочь там не была прописана!.. Ему всего шестнадцать было... А песню я навсегда сохранил. Она на мотив «А, ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер!»
– А как его на самом деле звали? Горика твоего?
– Гришка. Григорий.
– Как моего деда... А спой ту песенку, пусть Горик порадуется, что его помнят...
Глеб глянул в звёздное небо, будто молча спрашивая у Горьки, стоит ли петь незнакомому человеку его песню, улыбнулся, откашлялся и негромко запел:
– Качает лихо провода
Залётным ветром
Залётным ветром
Залётным ветром,
А мы с тобой – два моряка,
Забытых где-то,
Забытых где-то –
На краю земли.
Бросало нас с тобой
По жизни, как по морю,
С тобой по морю,
С тобой по морю,
И знали счастье мы с тобою,
Как и горе,
Как и горе,
Но счастье впереди!
Куда ещё судьба
С тобою нас забросит,
Нас забросит,
нас забросит,
И наше судно небольшое
Метров восемь,
Метро восемь –
Доброго пути!
И пусть всегда семь футов
Будет нам под килем,
Нам под килем,
Нам под килем,
Нам по плечу
Морские штормовые мили,
Не страшен нам с тобой
Девятый вал!
– Спешите, – прошептал Хранитель, – загляните в воду. Смотрите, смотрите…
И зазвенели волшебные колокольчики, задрожала зеркальная озёрная гладь, пошла серебристыми волнами, открывая иной мир. Повеяло свежим горным воздухом, качнулась земля под ногами…

Глава 10.
Яблоки и змей.

Пылью под пологом голос мне полоза слышится…
Полные голода очи-золото в пол-лица…
Он зовет меня вниз:
«Родная, спустись,
Обниму в тридцать три кольца!»


Мельница, «Невеста Полоза».

День выдался тяжёлым, зато ночь была лёгкой и спокойной – друзья шли за котом по канатной дороге, которая, казалось, терялась, среди ярких звёзд, а убелённые сединами горы сияли под ясной луной. Где-то глубоко внизу грохотала горная река, а высоко над головой пролетали огромные пернатые люди. Хранитель вёл дальше и дальше – вдоль деревень и сёл с наглухо закрытыми ставнями и дрёмотно взмыкивающей скотиной в хлевах, жалующейся на тяжкую долю и сгнившее невкусное сено. Они брели мимо старых погостов с покосившимися домовинами и крестами, среди которых, рыча и огрызаясь, что-то делили между собой синие покойники.
Мэш указывал путь меж рядами холмов и увалов со звенящими ручьями. Люди шли в глубоком молчании, обдумывая странный выбор судьбы, свалившийся на них вкупе с прочими неприятностями, Хранитель же счёл необходимым не задавать лишних вопросов и не давать ненужных советов.
Когда забрезжил рассвет, Мэш проводил спутников в густую яблоневую рощу на склоне небольшого пригорка, и молча растаял. Ида и Глеб устроились под старой раскидистой яблоней, ветви которой нагибались до самой земли и давали роскошную тень.
– Съешьте моих яблочек! – внезапно раздался женский голос.
Ида подпрыгнула, Глеб выхватил нож.
– Коли угоститесь моими яблочками – я вас от беды укрою-сберегу, а коли побрезгуете – ветками-сучьями глаза выколю, власы повыдёргиваю!
– Кто это? – упавшим голосом спросила Ида.
Голос уверенный и сильный шёл со всех сторон.
– Кто-то, – передразнивая, хихикнул Глеб, отбрасывая палку, – директор стадиона! Не видишь – яблоня разговаривает!
Огромное дерево и впрямь шевелилось: играло толстыми ветвями, опуская их то вверх, то вниз, трясло зелёными крупными яблоками и широкими листьями перед вытянутыми лицами друзей.
– Ну, так что, – нетерпеливо спросил голос, – угоститесь моими яблочками, или выдать вас душегубцам?
– Кому? – ошалев, переспросила Ида.
– Смотри! – кивнул Глеб в правую сторону пригорка.
Там, за холмами, поросшими берёзками и липами, вздымалось и росло облако багровой пыли. Оно всё ширилось и приближалось, напоминая огромное неумолимое торнадо. По краям на ятаганах играли солнечные блики. Воздух внезапно наполнился вонью протухшего салата оливье и сероводорода.
– Яблонька, яблонька, – заголосила женщина, – дай нам своих яблочек! Мы их с удовольствием съедим! Яблонька, только укрой нас от душегубцев!
– Сначала съешьте, – хладнокровно предложило дерево.
Глеб и Ида наперебой начали рвать яблоки и откусывать от них. Многие плоды с глухим стуком падали на землю, друзья поспешно запихивали их в заплечные мешки и за пазуху, как заправские садовые воришки. В носы людям ударила волна страшной вони, будто рядом прорвало канализацию.
– Ну, что, яблонька? – нетерпеливо спросила Ида. – Поели мы твоих яблочек… спасибо тебе за угощение! Спрячь нас, скорее, от душегубов!
Хапуры были уже близко, всего двадцать метров оставалось им до людей. Уже можно было разглядеть отдельные ухмыляющиеся лица и рты, полные острых зубов. Проклятое дерево молчало целую минуту, глаза Глеба полезли из орбит от зловония, женщина зажала нос пальцами.
– Спасибо, что поели моих яблочек! – наконец-то соизволила отозваться яблоня. – Так и быть, скрою я вас от злодеев!
Толстые ветви задрожали и опустились до самой земли зонтом, так, что друзьям ничего не стало видно. Со всех сторон торчали только острые сучья в серой толстой коре. Сверху сыпались на головы какие-то здоровенные жуки и изумрудно-зелёные листья.
«Мамочки, – испуганно подумала Ида, – а если это нездоровое психически дерево возьмёт да и не выпустит нас? А? Что тогда? Всю жизнь этими зелёными яблоками питаться?»
На яблоки она грешила зря: плоды оказались на удивление сочными и сладкими. На мгновение вонь хапуров приблизилась настолько, что, казалось, сейчас они раздвинут ветви и ухмыльнутся, увидя двух беглецов, попавшихся в такую несложную ловушку.
– Сссссвееет, – раздался свистящий голос, – йандлах бахха... здессссь быыл ссссвет… Я виделаа ссвееет…
Ида и Глеб шумно дышали ртом и молились. Минуты текли медленно, исчезая в такт шагу хапуров: топ сюда, топ туда. Ида чувствовала, как сердце отчаянно колотится где-то в висках, заглушая все звуки. В ужасе она схватила руку Глеба и с силой сжала её. Между ладоней друзей на землю потёк пот. Парень сглотнул и на всякий случай вытащил нож.
В конце концов, смрад всё-таки рассеялся, и ветви медленно поползли вверх. Женщина с радостью увидела светлый день, но пальцы разжала не сразу. Выжженный на земле след хапуров, уводил куда-то вверх по пригорку, камни дымились, по обочинам следа лежали мёртвые птицы и молодые иссохшие яблоньки, вывороченные с корнями.
– Даже знать не хочу, что они здесь сделали, – прошептала Ида.
Друзья медленно отошли от мощного дерева.
– Спа… сибо тебе, яблонька, – утирая слёзы от тающей в воздухе вони, сказал Глеб, но дерево не ответило.
Возможно, оно могло заговорить только один раз в день или только через определённый промежуток времени.
– Давай-ка поищем укромное место… берёзу или сосну, – предложила Ида. – И желательно молчаливую.
Глеб кивнул. Они спустились с пригорка и побрели в подлесок, где ютились светлые берёзы и липы.

День клонился к закату, когда невыспавшиеся Глеб и Ида ужинали яблоками: вся рыба и ягоды подошли к концу. Была, конечно, ещё пара сыроежек, приправленных солью и поджаренных на костре, но они закончились так быстро, словно их и не было. Желудки друзей громко урчали, прося добавки, костерок весело передразнивал их, аппетитно хрустя ветками со свежими листьями. Солнечный лучи устало золотили засыпающий подлесок, муравейник и дикую малину, Ида мрачно жевала пятое по счёту яблоко и с интересом разглядывала недозрелые ягоды на кустах, Глеб зевал, выбивая пыль из плаща.
– Тёплых дней и добрых друзей! – раздался негромкий шелестящий голос. – Рад снова видеть вас. В прошлый раз я не представился. Времени не было. Желтобрюх. Для друзей – Янтарь.
Глеб с удивлением обернулся, разглядывая гостя. С другой стороны костра стоял немолодой мужчина среднего роста в странной одежде – облегающем комбинезоне из мелких золотисто-коричневых чешуек. Ноги были облачены в коричневые сапоги до икр. Тёмные прямые волосы до шеи падали на немигающие глаза, блестящие, как агаты. Смуглое худое лицо украшал нос с горбинкой. Незнакомец нервно облизывался, беспрестанно водя языком по нижней губе.
Ида подняла глаза и поперхнулась яблоком. Она долго кашляла, покраснев, а когда сплюнула мякоть, её продолжало трясти, но теперь от хохота.
– Гляди, Глеб! Ихтиандр лесной натуральный! Я и не знала, что у них тут такие водятся! – гоготала она, держась за бока.
Парень улыбнулся и кивнул гостю на место рядом с собой. Незнакомец насупился и, нахмурившись, замолчал. Он терпеливо дождался, пока Ида вытрет слёзы от смеха, перестанет неприлично хихикать и вторично представился:
– Ж-желтобрюх. Для друзей...
– Иииииии! – покатилась со смеху Ида. – Говорящий Ихтиандр! Ущипните меня!
Гость немедленно протянул руку, и женщина подпрыгнула, угодив в муравейник.
– Придурок! Это присловье такое!
Янтарь совсем приуныл.
– Я говорил верховному жрецу, что ничего у меня не получится... А он всё своё: долг чести, долг чести... Никакой ты не наследник дома Великого Полоза, если долг чести не блюдёшь... Тьфу!..
– Что блин ещё за долг чести? – спросила Ида, недовольно потирая бок, пострадавший от щипка, и стряхивая с одежды муравьёв.
– Ну, как... – угрюмо глядя в костёр, вздохнул Желтобрюх. – Жизнь за жизнь. Ты мне, я – тебе. Ты (он нехотя кивнул на женщину) меня спасла, а я теперь должен отдать тебе долг. То есть, пока от смерти хоть раз не спасу – так и болтаться мне с вами до самого конца...
– Что-то я не упомню, чтобы в ближайшее время кого-то спасала, – покачала головой Ида. – Ты, дядя, костром ошибся.
– Вчера ты меня спасла. Из огня, – терпеливо напомнил гость.
– Да врёшь ты всё. Змея вчера была. Глупая и противная. Бррррр!
– Это я и есть. Глупый и противный, – усмехаясь, кивнул Янтарь.
– Ты гляди, – кивнула Ида посерьёзневшему Глебу, – врёт гад и не краснеет.
– Да не могу я краснеть, – устало протянул мужчина. – Это с возрастом проявляется. А мне всего четыре года. И не гад я вовсе. Я из семьи Великого Полоза, а не Матери Гадюки...
– Во даёт! Глеб, глянь! Мужик, у змеи рук-ног не бывает, не знал?
Полоз глубоко вздохнул.
– Не бывает. Только Полозы и не совсем змеи. Нам самим Птахом позволено и в той и в другой личине жить. За то, что служили Ему верой и правдой и не отступились в час отчаяния.
– Сумасшедший какой-то... – сердито пробормотала Ида, складывая руки на груди. Похоже, муравьи таки добрались до неё.
– Парень, ты-то мне веришь? – спросил змей.
Глеб кивнул, с интересом рассматривая чудные переливы на комбинезоне гостя.
– Ей доказать надо. Так не поверит. Я бы тоже не поверил пару дней назад.
Янтарь пожал плечами и, резко выпрыгнув перед Идой, с шипением закачался на толстой ветви ближайшего дерева. Женщина испуганно взвизгнула и швырнула в Желтобрюха огрызок яблока.
Змей, отряхиваясь, аккуратно слез на землю:
– Кидаться-то за что?
– Никогда больше так не делай! – завопила Ида. – Ты мне напомнил зме…
Янтарь с явным удовольствием наблюдал за вытянувшимся от удивления лицом женщины.
– Ты мне одно объясни, Янтарь, – попросил Глеб, накинув на плечи плащ. – Ты говоришь, тебе обязательно Иде жизнь спасти надо. А если не спасать? Возвращайся к своим. Скажи, что спас.
– Дело говоришь, – сердито буркнула женщина.
– Но если я не вернул долг?
– Так соври, – пожал плечами парень.
Янтарь гордо поднял голову.
– Мы не люди, чтобы врать да изворачиваться. Для нас долг чести – святое. К тому же, змеи способны проникать всюду. Совру – проверят, у медянок спросят. А потом и скитайся по лесу в один хвост, ни одна самка к себе не подпустит.
– Даже человеческая? – не удержался, чтобы не поддеть, Глеб.
– Нннууу... – почесал в затылке змей, – не упомню такого, чтобы наше племя с людьми зналось в таких союзах. Мышей на алтарь нам клали, выползни на злато меняли, самок... нет, самок не давали... Хотя, нет, погоди, был в древности один случай, да и тогда ничем хорошим для нашего брата это не кончилось. – Тут полоз резко сменил голос, умело перейдя на стандартное старческое дребезжание. – Давным-давно дело было, когда миры и сам Птах ещё молоды были. Змей один, уж не упомню из чьего семейства, сын нашего праотца, Ихтилона, встретил как-то самку человеческую. Слюбились они, как супруги законные зажили. Гуляли как-то по лесу, яблоками свежими лакомились, глядь, навстречу самец людской. Увидел змея в человечьем обличье (тогда ещё можно было нашему брату носить на лбу золотые рожки, да и чешуйки не стыдно показать). Чужу жену дикарь тот увидел, возжелал, как завопил, заохал, мол, где это видано, чтобы два племени меж собой мешались! Схватил девку и потащил к себе в пещеру. Ну, муж, ясное дело, вступился, жену отнял, по сусалам надавал. А тот, бессовестный, заголосил, как выпь болотная. Бухнулся в ноги Птаху и давай плести: мол, змей чужу жену увёл, яблоком соблазнил, а она, молода да невинна, не поняла ничего... А Птах спал сладко в то время, устал, знамо дело – мир творить, не по лужайке скакать. Разбудил его этот, Едан, Едам... или как там его? И давай Змея грязью поливать. Ну, Птах едва глаза продрал, злой спросонья, да как гаркнет: «Вон все отседова! И чтобы духу вашего здесь не было!» Удружил, можно сказать, тот мужик всем: изгнали слуги божии всех, из того благословенного края к Моровой матери...
Ида замерла с яблоком в руке, Глеб застыл с отвисшей челюстью.
– Вот ведь змей... – с невольным восхищением прошептала женщина. – Как врёт складно...
– А! Вспомнил! Дед ещё рассказывал про то, как девы людские любили сыновей из семей змеиных, да из-за ревности мужей да братьёв гибло нашего брату бесчисленно. Чуть прознает брат али сын, что змей у их сестры ночевал, так начнётся травля. То яду под порог нальют, то у окна подкараулят, то пса натравят. Сколько люди сказок да легенд про змеев-душегубов и девиц распрекрасных придумали! А того и ведают, что девка потом от горя да разлуки по убитому иссохнет, а вся вина на змея беспричинно кладётся. Зато потом герои да лыцари по трактам разъезжают да байки про змеев убитых сказывают...
Женщина задумчиво жевала новое яблоко, уставившись невидящими глазами в гарцующее пламя. Парень загадочно улыбался.
– Так это ты, – ни с того, ни с сего, грозно уперев руки в боки, выдохнула Ида. – Меня на пожаре чуть не удушил?!
Янтарь покраснел, потемнел лицом и, подчиняясь неизбежному, трагично закрыл глаза.
Пришла очередь Глеба гыгыкать. Он мелко трясся, закрываясь рукавом и кусая нижнюю губу, но сдержать хохота не смог.
– Это так ты нам помогать собрался? – наступала женщина. – Кого ты первым во сне задушишь, змеюка подколодная?
– Клянусь честью Дома Великого Полоза, не было у меня не единой мысли, чтобы задушить тебя или хоть как-то ещё обидеть. Ты же мне жизнь спасла! И я тебе, правда, благодарен. Я на самом деле тебе отплатить добром хочу, понимаешь?
– Так чего ты в лесу на шее моей повис, так, что я чуть богу душу не отдала?
Полоз тяжело вздохнул:
– Да не мог я сам из огня выбраться. Неужели ты не помнишь? Я бы успел перелезть, если бы там же полыхнуло! Тебя обожгло – я на тебя перекинулся. Ты отползла – я же тебя отпустил. Сразу, как только в себя пришёл.
– А чего… – не отступала Ида.
– Не ходил бы ты, Янтарь, – оборвал парень, – мы не на прогулку вышли, за нами чудовища охотятся, и они совершенно не смешные. Один из нас уже погиб…
– Я знаю о смерти Хранителя, – хмуро кивнул Полоз. – Каждый зверь и птица горюют и прячут своих детей от багряных убийц… Именно поэтому вам нужен воин-защитник, то есть я. Потерпите как-нибудь. Защитники на дороге не валяются…
Глеб пожал плечами, словно говоря: «как хочешь». Ида сразу приступила к делу:
– Ты можешь нам еды достать нормальной? А то от яблок уже… ну, сам понимаешь…
– Вам мышь или бурундука? – улыбнулся Янтарь.

Добавлено:
Толстая зайчиха, которую поймал змей, поджаривалась на углях долго, испытывая и без того не бесконечное терпение оголодавших людей. С золотисто-коричневой тушки в огонь то и дело капал сок, а дразнящие ароматы сводили с ума. Ида безмолвно пожирала дичь глазами, Глеб нарезал круги у костра, Янтарь неторопливо поворачивал к жару непропечённый бок. Женщина уже на два раза переплела косу и прибрала вещи в суме, когда полоз снял-таки с толстого сука ужин и разрезал его на куски. Люди спешно схватили дымящееся мясо, закрывая глаза от блаженства. Нежная зайчатина так и таяла во рту, друзья жадно облизывали жирные пальцы. Они даже не заметили, как змей незаметно покинул их.

Янтарь изнемогал. Кожа зудела так, будто под неё влезло не одно племя муравьёв, и все они там устроили ритуальные пляски в честь полнолуния. Этот свербёж сводил с ума, заставляя сердце биться чаще, а виски ломило, будто в них впились озёрные пиявки. Змей знал, что чесать ногтями – себе дороже, кожу можно продрать до крови, пока новая не наросла под ней, поэтому аккуратно потирал бока, спину и плечи тыльной стороной ладони и тихонько подвывал. Ночной лес надёжно скрывал полоза, крадущегося между разлапистых елей и кустов ежевики. Слева, за грядой соснового частокола, раздался протяжный волчий вой, под ногами деловито пропыхтело семейство ежей. От остывшей земли сильно тянуло поганками и диким чесноком. Полоз аккуратно отодвинул колючую еловую ветку, и тут же по его лицу пролопотали крылья белых мотыльков. Змей чихнул и нырнул между малинником и толстыми осинами. За спиной проснулся и завёл свою печальную песнь козодой.
Янтарь искал тихое место, чтобы избавиться от змеиной кожи, которая неизбежно слезала каждый раз после превращения в человека. Последний раз змей становился мужчиной десять лет назад, ради банального любопытства. Он остался полностью удовлетворён: такой гаммы чувств хватило бы на целое семейство крапчатых полозов, его многочисленных соседей: страх задохнуться из-за изменившихся вдруг внутренностей, боль в растущих в разные стороны от хребта костях, шквал пестрящих цветов и навалившаяся какофония звуков. Янтарь очень смутно помнил время, когда был человеком. Он знал, что дышал, ходил среди людей и что-то делал, но вот что – оставалось загадкой. Вернувшись к змеям, он так ничего и не вспомнил. Сколько бы его не расспрашивали, каждый раз, когда он пытался сконцентрироваться на том, кем был и чем занимался, всплывали неясные образы сарая, усыпанного густым душистым сеном да берег глубокого озера, весь в бороздах и рытвинах. И как только Янтарь пытался рассмотреть детали, его начинало тошнить, голова взрывалась дикой болью, и накатывали мощные волны страха. Иногда полозу снились кошмары, где он каждое утро просыпался в каком-то проклятом сарае, поворачивал голову вправо и орал от увиденного рядом. Проснувшись в реальности, он не мог вспомнить, что его так пугало, знал только, что это что-то действительно ужасное, нечто настолько жуткое, что не только смотреть, но и вспоминать об этом не стоит.
Ко всему прочему, после превращения в человека змеиная шкура почему-то слезала только через сутки. Вот и сейчас полоз, едва заметный в свете луны, завешенной неопрятными лохмотьями туч, крался, чтобы в тайне от новых знакомцев сбросить заметный чешуйчатый наряд. Янтарю совсем не хотелось пугать и отталкивать людей видом почёсывающегося мрачного мужика, который вдруг бросается на землю и начинает изгибаться в весьма двусмысленных конвульсиях, постепенно обнажая человеческое тело.
«Хотя… той вздорной человеческой самке это должно понравиться!» – издевательски усмехнулся про себя Янтарь.
Змей оставил пареньку («надо сказать, весьма смышлёному пареньку», – отметил про себя полоз) пять толстых просмоленных суков под факелы и заточенные колья, строго наказав никуда не отлучаться, пока он, змей, не вернётся.
Наконец, нужное место нашлось на крохотной полянке, надёжно закрытой от просмотра могучими кронами дубов и вездесущими ветвями ольхи. Луна в очередной раз выглянула из-за туч, словно бы для того, чтобы удостовериться, всё ли готово для мрачного действа. Янтарь охнул и скрипнул зубами: проклятый зуд стал совершенно нестерпимым. Змей прижался спиной к стволу дуба и с наслаждением потёрся о жёсткую кору. Кожа сразу отслоилась и повисла клоками.
Частота пульса быстро нарастала, пиявки в висках совсем взбесились, у полоза закружилась голова, и он осел на травяные кочки, усыпанные мелкими шишками. Янтарь едва слышно застонал: луна двоилась, муравьи под кожей выросли до невероятных размеров, сердце гулко бухало где-то в затылке. Змей набрал в грудь побольше воздуха и, упав на спину, приготовился вывернуться наизнанку.

– Чёрт возьми, Глеб, и ты не спросил у него, куда он попёрся на ночь глядя? – сердилась Ида, доставая из зубов застрявшее мясо.
– Он бы мне не сказал, – пояснил парень, пожимая плечами. – У него был такой вид, будто он помрёт, но никому не скажет. Видимо, есть то, что нам пока знать не надо. Может, он в туалет вообще?
– На всю ночь что ли? – раздражённо спросила женщина. – И где этот зверь шляется? Давно пора бы вернутся!
– Да что ты так за него переживаешь? Вернётся твой змей…
– С чего это ты решил, что переживаю?! И вообще: с какой это радости он мой? – удивилась Ида. – Вообще-то, нам как бы немного пора выдвигаться, а этого героя нет, как нет! А без него уходить – так он нам потом ещё и припомнит, что не дождались, вон морда какая ехидная!
Она сделала ещё пару кругов вокруг костра. Глеб заинтересованно наблюдал за ней снизу вверх.
– Волнуешься?
– Чёрт возьми… Да было бы за кого! – вспыхнула Ида.
Она села рядом с Глебом и сердито уставилась в догорающий костёр. Затем резко вскочила и снова начала нарезать круги.
– Дьявол! Глеб, когда Мэш вернётся?
– Наверное, скоро, – флегматично отозвался парень.
– А этот Ихтиандр всё ещё где-то шляется! Чёрт с ним, пойду, поищу, – бросила она, поднимаясь.
– Ида, нам нельзя разъединяться, – напомнил Глеб, – ты помнишь, что было в прошлый раз?
– Ничего, я недалеко, здесь, я тебе кричать буду. И нож возьму…
– Ида, не надо. Он явно не хотел, что мы видели, по каким делам он пошёл.
– Что ему от нас скрывать? И вообще, может, я тоже по делам, – добавила женщина и, сжав в толстую рукоять ножа, нырнула в темноту.

Янтарь бездумно смотрелся в грязновато-пятнистую луну, как в засиженное мухами зеркало, и, казалось, видел своё осунувшееся отражение. Тусклое светило пьяно качалось в многоячеистой сети из дубовых ветвей на фоне угрюмой тьмы. В ушах всё ещё стоял оглушительный звон, в горле громко бухало сердце, новую кожу приятно холодила земля и лёгкий ветер. Выползень валялся рядом, как ворох мятой одежды.
Янтарь лежал под дубами, постепенно восстанавливая дыхание, и привыкал к новой температуре тела. На него пару раз падали жуки-олени, но змей даже не стряхивал их – он постепенно становился настоящим человеком, переходил в новое качество. Пульс постепенно успокаивался, новая кожа дышала сквозь поры, и только полоз собрался встать, как в кустах громко зашумело, затрещало, и кто-то наградил его бок ощутимым пинком. А затем навалился всем весом, барахтаясь и повизгивая. Янтарь машинально подмял врага под себя и сдавил горло.
– Пусти…и… – просипело под пальцами. – Это я… Заду… шишь…
– Женщина! – фыркнул Янтарь, разжимая пальцы.
В ответ послышался сдавленный кашель:
– Слезь с меня, животное… Я его ищу, а он меня душит…
– Я не просил искать меня. Я сказал остаться в лагере!
– Да пропади ты пропадом! Без тебя пойдём! Мэш с минуты на минуту вернётся!
– Я готов, женщина. Чего ты так орёшь?
Ида критически оглядела змея снизу вверх и внезапно истерически расхохоталась.
– Ты не к тому приготовился! Я говорила о дороге! Да слезь же с меня, юморист!
Янтарь медленно поднялся и помог встать женщине. Она ещё раз бросила на него взгляд и зашлась неприличным смехом.
– Прикройся, юморист, – посоветовала Ида.
Представить цвет лица полоза в темноте было крайне проблематично, но, если бы светило солнце, он сравнился бы со спелым томатом. Змей шипяще выругался и обмотал вокруг бёдер выползень наподобие набедренной повязки. Когда он вернулся на поляну, то от изумления потерял дар речи: женщина беседовала с тем, о ком веками слагали легенды. Янтарь опустил голову и благочестиво опустился на одно колено перед одним из Амэша-Спэнта. Великий ответил вежливым кивком.
– Мэш, они нашли нас, – пожаловалась Ида, – мы каким-то чудом спаслись. Яблоня…
– Я знаю… – прошелестел призрак. – Мы должны уходить как можно скорее. Нужно запутать следы. Придётся идти через Тан-де-Лех.
Глеб заметил, как побледнела женщина, машинально схватившись за кончик косы и сдерживая стон.
– Но ведь следующий коридор явно не близко…
Мэш улыбнулся:
– Ты недооцениваешь своего нового друга. Янтарь, дай сюда свою кожу…
Полоз явно нехотя отдал выползень:
– Её можно сжечь только один раз…
– Янтарь, мы должны спешить. Если хапуры настигнут нас сейчас – с ними не справиться даже тебе. Бросай!
Ида, старательно отводящая глаза от голого змея, ахнула, когда в костёр полетела кожа. Пламя живо вспыхнуло алым, люди резко отпрянули, закрывая лица ладонями. Призрак Хранителя вырос до макушек деревьев, глаза его ярко горели зелёным, в рубиновой пасти белели острые клыки. Глебу показалось, что прямо над головой бабахнул гром, когда Мэш запел:
– Гори-гори ясно,
Чтобы не погасло!
Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло.

Глянь на небо –
Птички летят.
Колокольчики звенят!

И действительно, отовсюду послышался уже знакомый нежный перезвон, будто тысячи маленьких бубенчиков говорили своими язычками. И в этих переливах завибрировали сосны и берёзы, затряслись осины, воздух накалился добела и поплыл, тая над ревущим пламенем.

– Возьмитесь за руки и прыгайте через костёр! – прогремел Мэш.

Ида от ужаса намертво вцепилась в Глеба, отказываясь даже открыть глаза на его крики. Янтарь, не долго думая, схватил их обоих в охапку и, с силой оттолкнувшись от земли, высоко подпрыгнул.

– Гори-гори ясно,
Чтобы не погасло.
Раз, два, три - беги!!! – оглушительно громыхнул Хранитель, и всё завертелось, заворачиваясь в гигантскую спираль, которая утягивала в себя вопящую от страха Иду, барахтающегося Глеба и полоза, шипящего от боли: он опалил-таки пятки, летя над костром.

Глава 11.
Храм черепов. Симфония дождя.

[Old Fisben >>>]

Прочитал первую часть. Очень понравилось. Местами, как мне показалось, чересчур мягкое что ли повествование. Но скорее всего это мне показалась, т.к. мне по душе более суховатый стиль. Ну а сравнения маршруток с цыплятами, повествование о диабете, больничном запахе - просто прелесть. Чудо как хороши. Читаем дальше.

[Rianna >>>]

Old Fisben, ого! Спасибо за каменты. Любые. рада, что понравилось.
А я вот наоборот переживаю, что стиль суховат и слишком... ээ... сжатый, краткий. Ну, давайте смотреть на дальнейшую реакцию - что будет дальше, при прочтении следующих глав. Просто я думала, не прибавить ли деталей, описаний и лирических отступлений ещё...

[Эгильсдоттир >>>]

Просто я думала, не прибавить ли деталей, описаний и лирических отступлений ещё...

Дело авторское, конечно, но мне кажется, что ломать стремительный и чёткий ритм повествования не стоит.

[amyki >>>]

Ну вот, я так долго и упорно писала тебе комментарий в открытой страничке на форуме, а потом случилась ошибка в моем браузере, и ничего не сохранилось. Обидно, что слов просто нет. Ну да ладно, постараюсь еще раз изобразить.

Итак, дорогая Рианна, что я могу сказать в начале. Я могу тебя очень похвалить, идея мне однозначно понравилась, такое интересное переплетение событий, сказок, некой волшебности, но самое главное эта волшебность не переносит в другой мир, в буквальном смысле этого слова. Тебе удалось показать так, что это обыденно, что такие миры существуют, ты создала не сказочных персонажей изначально, а создала сказку вокруг них, их мир, или мир который существует рядом, и привнесла обычных людей с обычными жизненными позициями в другой мир. Причем опять же подчеркну волшебность как таковая может и есть в составляющем этого мира, но не как таковая относительно обитателей этого мира. Изъясняюсь непонятно, оно и ясно. Печатаю второй раз ))) Могу отметить, что меня правда порадовало то как ты преподносишь сказки и библейские причти, какой-то некий философский смыл и обычные пороки людей. В итоге за идею я ставлю тебе отлично.

Теперь относительно всего другого. Все какие-то небольшие огрехи с комментариями с моей стороны ты сможешь найти в прикрепленном файле. Сразу оговорюсь, читала на одном дыхании первые 7 глав, на втором ))) все остальные. Поэтому возможно и восприятие для меня немного раздвоилось. Мне лишь, возможно, показалось что у тебя после главы 6 как-то изменился стиль повествования, он стал более живой, динамичный, осмысленный, подходящий героям и ситуациям. В первой же части (глава 1-4) есть очень много не соответствий поведения героев с ситуациями, в которые они попадают. Ниже я приведу тебе наиболее яркие примеры.

Еще хотелось бы отметить, как ты хорошо передаешь диалоги, а вернее колоритность героев, миров и состояний человека, когда он рассказывает то или иное. Будь то Пятунька, служанка в харчевни, или змей (он же ихтиандр, он же янтарь, он же Гога - шучу) рассказывающий библейскую историю, преподнесенную писанием нам иначе. Их особый говор. Знаешь, я даже чувствовала интонацию, с которой говорят иногда герои. И это очень важно, я редко когда-либо настолько проникаюсь в чтении, чтобы так представлять героев. Тебе удалось, за это я ставлю тебе отдельный плюс. Хотя и здесь не без огрехов.
Отдельно впечатление о каждом из героев я напишу ниже. Но поскольку я подняла тему диалогов, то стоит здесь подчеркнуть некоторые моменты, в которых та или иная речь героя была неестественна, неуместна. Например, мне не совсем нравились диалоги Мэша с Глебом и Идой, особенно, кстати, с Идой, относительно их избранности. Слишком показательными были эти диалоги. И знаешь, что было самым контрастным. Тот диалог, когда кот рассказывает Глебу о тайне его рождения, вот, где сквозь историю, сквозь монолог показано настоящее настроение, настоящие чувства. Диалоги же об избранности не имеют главного – мотивации. Нет осмысленности и нет принятия у героев, потому что так их преподносит им сам Мэш. Понимаешь, все это больше похоже на какой-то напутствующий пафос. (прямо нео и морфиус в Матрице) Слишком часто кот говорит о неминуемости выбора, о их судьбе, о избранности. Все это и так понятно. Но мало того, в этих разговорах, мне хочется сказать коту, как Станиславский – не верю! Да и второе, зачем?.. С другой стороны нечего Иде задавать глупых вопросив. И опять же о неестественности поведения героев в некоторых ситуациях (о которых я опять расскажу подробнее позже) почему-то эти вопросы, «а зачем», «а почему мы» и восклицания «мы же просто люди», все это приходит как-то как будто не вовремя. Как-то наиграно, плохо. Я уже привела вполне показательный рассказ кота о Глебе, мне кажется, можно примерно таким же способом подчеркнуть в итоге их избранность, рассказать почему они, а никто другой. Возможно на страницах какой-то главы ты и говорила об этом, что кот не зря выбрал их. Но мне так часто попадались эти вопросы и смятения относительно того, что им некуда деваться, но за что им такое, что я все-таки акцентировала на этом внимание.

Теперь относительно начала. На самом деле могу сказать, что в итоге последующее главы стали для меня более интригующими и интересными чем начало. Если честно, порой меня поражала некоторая абсурдность поведения и какая-то простота и неестественность героев. Поверь, ни один нормальный человек, живя один в квартире, с плотно закрытыми окнами, найдя на подушке перо, не закроет на это глаза. Конечно, тут была удачная шутка про перо из подушки, которая немного смягчила момент… Но для меня показалось весьма странным и каким-то плоским в понимании момент, когда Ида и второй раз нашла перо и как-то очень халтурно закрыла на это глаза. Ну не бывает так. Я даже могу принять, что она пропустила мимо своего сознания странные тени, давая скидку и оправдание на сложный день. Но вот перья, перья… Прости меня, но перья правда как-то все портят. Я понимаю, что в дальнейшем загадка этих перьев будет раскрыта, но то как много ты им уделяешь внимания в первой главе и как неестественно смотрится поведением вполне нормальной адекватной девушки по отношению к сложившейся ситуации дает мне право сказать – не верю! Вот, знаешь, сцена где Ида покупает сардельки для кота и кормит его, а он коварно их крадет, тут верю, и могу сказать, что хорошо, правдоподобно. И здесь ее поведение, какое-то неудивление и принятие событий вполне естественно, а вот там – нет.
Еще, коль начали разбирать Иду с первой главы. Знаешь, для меня ее образ сложился как весьма яркого характерного героя, но это, правда, когда я дочитала все. Но со сценой с мальчуганом, который нещадно ее оплевал и его мамашей-скандалисткой, и, конечно тени-тени, виноватые во всем в этом.. Я, четко себе представляя характер Иды, не верю в такую ее реакцию. Как-то однобоко вышло, странно, не похоже. Я могу поверить в ее терпимость в разговоре с мамой, и даже принятие всего того ужаса, который охватил ее от упоминания даже в мыслях возможной встречи с бывшем мужем. Но такое незаладившееся утро и еще такой мальчуган (да был бы он один, понятно дело, лучше не связываться) Но не ответить мамаши, да и еще в положенном жанре, Ида не могла просто.

Вообще, сказать честно, впечатление о характер девушки на протяжении всех последующих глав у меня сложилось как о героине немного капризной, непредсказуемой, слегка взбалмошной, необделённой, конечно, философским отношением к жизни со свойственным смирением и пофигизмом, но в первой главе наоборот в рабочей обстановке она вызывает какое-то уважительное, взрослое отношение. Далее же по тексту, для меня Глеб стал каким-то «предводителем похода», когда Ида же наоборот стала казаться менее взрослой и опытной, ее поведение стало немного детским в каких-то ситуациях.
Мне абсолютно непонятно сцена их встречи. Так бывает? Как-то не описательно получилось. Вернее, непонятно, два человека моментом попали куда-то «не туда», и все просто - Глеб и Ида, приятно познакомится. Какое-то невозможно быстрое привыкание к обстановке. Понимаю, что в итоге с динамичностью событий думать особо им было некогда. Но для меня не совсем понятна ни последовательность мыслей, ни последовательность действий. Я понимаю, что они выражали (выражала) недоверию коту, но для меня опять же это не стало достаточным основанием поверить в такое поведение героев.

Далее, касательно Иды. Мне понравилась 6 глава, там, где они зашли в городок. И очень колоритным был поединок с плясуном Данькой, единственное, что не давало мне покоя -это мысль о «боевом» ранении Иды, а оно было весьма нешуточное. И даже учитывая, что кот помог им немного и скажем так подлечил, все равно верится с трудом, что можно так долго и уверенно отплясывать. Согласна, что хмель берет свое, но ведь они не просто так на прогулку вышли, они устали, вымотались, почти без сил. А после хорошей еды вообще спать хочется, а не танцевать. Но это мелочи конечно, но жизненные. Хотя отмечу, сцена правда удалась.

Не удалась, по-моему мнению, немного сцена с бандитами и с излишне чувствительным атаманом. Хотя, опять же пока не забыла, отмечу, что песнопение Глеба прекрасно вписывалось везде, где только тобой вставлялось. Очень хорошо, умеренно, осмысленно и по-настоящему. И когда он отпевал кота, и когда они наелись крабов. Кстати, вот эта сцена мне безумно понравилась, описано просто великолепно и послевкусие всего этого, и жадность оголодавших людей. Одним словом - хорошо. Так, теперь вернемся к нашим бандитам. Если просто скажу, что что-то да как-то и не так, это ничего не объяснит. Поэтому говорю как есть. Я понимаю, что хитрость Глеба и его знание и начитанность сказками взяла свое, но вот немного не верю из-за того самого героя, чья тень к ним так ползла, немного не вяжется. Ведь смерть была неминуема, почти без шансов, и чтобы вот так отпустить… Тем более атаман перед всей бандой, да его же уважать потом никто не будет, свои же и свергнут, засмеют. Лучше бы он банду отпустил, а сам втихаря их отпустил, так хоть страшно было бы за позор только если сами «жертвы» расскажут. Но это лишь мое сугубое, как говорится.

Теперь относительно Глеба. Мне импонирует этот герой. Я, конечно, наивно верю, что есть 19 летние парни, которые и костры разводить умеют, и тетенек спать, и благородством не обделены, да еще и поют, да еще и такие славные. Жаль, что голубой… но это лишь его возвышает, в чем-то.. Но вот иногда уж чересчур Глеб правильный, хороший, видно, что и тебе этот герой импонирует и показать ты хочешь его только с лучшей стороны. Даже его самоубийство тут выступает как-то с хорошей стороны, что уже само по себе не есть хорошо. Ему искренне сочувствуешь, за него переживаешь, боишься, как дальше, если в мир обратно ему нельзя. Но не бывает так, слишком юн, слишком прозрачны мысли, слишком… Я не говорю, что его нужно чем-то запятнать, просто хочется чтобы и он немного стал похожим на человека, которому не чуждо ошибаться. А не был той каменой стеной выдерживающей все, всепомогающим, всепонимающим, смиренным, тихим, милым, умным, хитрым, да и еще хорошопоющим.

Мэш… Если честно моментами напоминает мастера Йоду. В целом, конечно, впечатление позитивное. Но иногда именно из-за диалогов с героями создается весьма противоречивое впечатление.

Напоследок хотелось бы отметить твое чувство юмора, местами я даже плакала от смеха. Представляя себе «многоуважаемого калифа», когда они накрутили тряпки в виде чурбана, или почти что «эротическую» сцену со змеем, когда он решился скрыться от посторонних глаз, сбрасывая свою шкурку, но больше я хохотала над милой доброй шантажирующей яблонькой, да и много было моментов всего не упомнить. Главное твой юмор уместен, он очень хорошо вписывался в ситуацию, дополняя ее. Было смешно, когда героям было грустно и требовалась разрядка, и видно было как это сплачивало их, как помогало, как становилось буквально легче дышать. За это я тоже ставлю тебе плюс, ибо юмор в произведении считаю той изюминкой, которая не всем подвластна.

На этом пока закончу, иначе не прекращу писать. Я что-то еще подмечала, если вспомню уж лучше допишу. Ну и надеюсь все мои замечания, не будут плохими и излишними и я не обижу неверно сказанным словом.))

Добавлено:
Кхм, файлик большой сюда не цепляется, поэтому кину тебе на почту)))

[Rianna >>>]

amyki
Глубокий поклон до земли за разбор и, в особенности, за разбор главных героев.

Ну вот, я так долго и упорно писала тебе комментарий в открытой страничке на форуме, а потом случилась ошибка в моем браузере, и ничего не сохранилось. Обидно, что слов просто нет. Ну да ладно, постараюсь еще раз изобразить.
Ой, как я тебя понимаю!!!! Сколько раз так страдала! Я уже сразу в ворде сначала набираю...

Итак, дорогая Рианна, что я могу сказать в начале. Я могу тебя очень похвалить, идея мне однозначно понравилась
Урррррраааа!!!!

Теперь относительно всего другого. Все какие-то небольшие огрехи с комментариями с моей стороны ты сможешь найти в прикрепленном файле.
И за это тоже огромное спасибо! Столько тупых ошибок - просто уже начинаю сомневаться в собственной вменяемости...

Например, мне не совсем нравились диалоги Мэша с Глебом и Идой, особенно, кстати, с Идой, относительно их избранности. Слишком показательными были эти диалоги. И знаешь, что было самым контрастным. Тот диалог, когда кот рассказывает Глебу о тайне его рождения, вот, где сквозь историю, сквозь монолог показано настоящее настроение, настоящие чувства. Диалоги же об избранности не имеют главного – мотивации. Нет осмысленности и нет принятия у героев, потому что так их преподносит им сам Мэш.
Хм... *надолго задумалась* По идее они тоже здесь Мэшу не верят. Но фишку я просекла - недостоверно. И ясно почему. Пока не знаю, как, но постараюсь привести в чувство хотя бы этот эпизод...

Возможно на страницах какой-то главы ты и говорила об этом, что кот не зря выбрал их. Но мне так часто попадались эти вопросы и смятения относительно того, что им некуда деваться, но за что им такое, что я все-таки акцентировала на этом внимание.
Ой, чувствую, сложная работа мне предстоит...

На самом деле могу сказать, что в итоге последующее главы стали для меня более интригующими и интересными чем начало. Если честно, порой меня поражала некоторая абсурдность поведения и какая-то простота и неестественность героев. Поверь, ни один нормальный человек, живя один в квартире, с плотно закрытыми окнами, найдя на подушке перо, не закроет на это глаза.
*бьётся головой о клавиатуру*
Ладно... учтём, но тоже пока не знаю, что и делать здесь....

Еще, коль начали разбирать Иду с первой главы. Знаешь, для меня ее образ сложился как весьма яркого характерного героя, но это, правда, когда я дочитала все. Но со сценой с мальчуганом, который нещадно ее оплевал и его мамашей-скандалисткой, и, конечно тени-тени, виноватые во всем в этом.. Я, четко себе представляя характер Иды, не верю в такую ее реакцию. Как-то однобоко вышло, странно, не похоже.
Косяк. Попробую и, правда, списать всё на тени...

Далее же по тексту, для меня Глеб стал каким-то «предводителем похода», когда Ида же наоборот стала казаться менее взрослой и опытной, ее поведение стало немного детским в каких-то ситуациях.
Хотела показать, что она, как рациональный человек, растерялась в непривычной обстановке. И, как женщина, предпочла свалить ответственность и руководство на чину.))) А Глеб по привычке молча согласился - он без отца рос.

Мне абсолютно непонятно сцена их встречи. Так бывает? Как-то не описательно получилось. Вернее, непонятно, два человека моментом попали куда-то «не туда», и все просто - Глеб и Ида, приятно познакомится. Какое-то невозможно быстрое привыкание к обстановке.
Здесь я в тупике. Буду думать.

И очень колоритным был поединок с плясуном Данькой, единственное, что не давало мне покоя - это мысль о «боевом» ранении Иды, а оно было весьма нешуточное.
Обязательно помяну. Мой косяк, верно.

Не удалась, по-моему мнению, немного сцена с бандитами и с излишне чувствительным атаманом.
Это моя больная мозоль... ладно... будем активизировать этого чёртова Третьяка Душегуба...

Теперь относительно Глеба. Мне импонирует этот герой. Я, конечно, наивно верю, что есть 19 летние парни, которые и костры разводить умеют, и тетенек спать, и благородством не обделены, да еще и поют, да еще и такие славные. Жаль, что голубой… но это лишь его возвышает, в чем-то.. Но вот иногда уж чересчур Глеб правильный, хороший, видно, что и тебе этот герой импонирует и показать ты хочешь его только с лучшей стороны.
Эх... Проблему поняла, тоже буду думать. Реально - такие парни есть, правда, не в курсе, есть ли среди них голубые. Буду думать над его недостатками - с этим у меня сложно...

Мэш… Если честно моментами напоминает мастера Йоду. В целом, конечно, впечатление позитивное. Но иногда именно из-за диалогов с героями создается весьма противоречивое впечатление.
Во, точно. По идее, так и задумывалось: некое существо, представляющее истинную добродетель с исключительно благими помыслами - его даже так зовут «благие помыслы». Чувствую, персонаж нуждается в доработке. Нужно кое-где прибавить, что он давненько с людьми не общался, поэтому его так и тошнит всем этим пафосом. Может, после этого Мэш станет не такими скучным.

Напоследок хотелось бы отметить твое чувство юмора, местами я даже плакала от смеха.
Ой... с юмором в моих текстах совеем плохо, как я ни стараюсь. Он выскакивает совершенно неожиданно из неожиданных же мест. Сцена с тюрбанами, как и с яблонькой, вообще случайно получилась. А вот знакомство со Янтарём и смену кожи я прописывала детально. Не представляешь, как рада, что хоть что-то удалось - обо мне можно сказать, что чувство юмора отсутствует напрочь.

В общем, я всё сохранила. Как появится драгоценное время - сяду и всё перепишу. Мне тут ещё вчерась пинка дали - нашли ещё три существенных косяка по поведению Глеба, да и детальный косяк... Так что работы - вагон и маленькая тележка...

Сообщение отредактировал Rianna - 15-04-2009, 10:09

[белая и пушистая >>>]

Так.. напишу коротко, потому что длинно уже написали и вообще, у меня почему-то на это произведение больше эмоций, чем разбора по полочкам. потому и излагать буду сумбурно и "с чувством"))

Во- первых, мне понравилось.. мужу-нет.. он не читал правда, а не понравился ему тот факт, что от компьютера я не отгонялась упорно)))))) даже руками отбивалась)))

Во-вторых, есть у меня один критерий на "зацепило- не зацепило". В общем, во время чтения мне хотелось рисовать ситуации и героев. Причем "смотрибельность" написанного ну очень хорошая- в буквальном смысле я не столько читала, сколько просматривала кино. Потому и юмор ( как с яблонькой), наверное, приятен и понятен).
"Еротишеская сцена" хороша))) я купилась на обещание таковой и уже думала что-как-кто-с кем.. если честно боялась чего-то вроде пресловутых дамских романов, но это)))) вызывает если и смех, то здоровый.
Понравилась "игра со сказками", прием не новый, но здесь, по моему, очень уместный.
Герои- поспорю с вышесказанным- а почему женщина 30 лет не может вести себя как подросток и парень 19- как взрослый Муж? Во первых, недаром говорят, что в нестандартных ситуациях человек раскрывается и сбрасывает маски. В общем, учитывая, что героиня моя ровесница.. я ей верю... очень.. для меня ее поведение нормально воспринимается) А Глеб.. не будем забывать, что он вообще был парнем обстоятельным и серьезным. И костер явно мог развести (рыбак же!!))
По поводу знакомства- по моему (имхо большое) оно нормально- вообще вся ситуация абсурдная, шоковая, так сказать. Да еще события развиваются молниеносно. Мозги просто отказываются воспринимать всю информацию, да она и не нужна.. героям надо действовать. (попадала в похожую ситуацию, в том смысле, когда сначала делаешь что-либо совместно с новыми знакомыми, а потом через несколько часов вспоминаешь, что только и знаешь имя.. а то и оно неизвестно))). Я бы засомневалась. если б они раскланялись, устроили бы посиделки с кратким пересказом биографии и чаепитием).
Но это все личное восприятие)) что мне нормально, кому-то покажется абсурдом и наоборот))

Сообщение отредактировал белая и пушистая - 15-04-2009, 19:16

[Rianna >>>]

Муж сказал, что с Янтарём (он почему-то Ясенем упорно называет) всё стало намного веселее. Я как-то пожала плечами сначала, а сейчас дополняю 11 главу и вижу: да, действительно веселее...

белая и пушистая, спасибо! Спасибо, что заглянули, прочитали, осмыслили и проанализировали.
Теперь я знаю, что ответить, когда меня спросят, верю ли в добрых фей. "Верю!" И даже видела фото и имела честь общаться. А еротическая сцена ещё будет. Даже две. В 11 и в 12. Но потом всё будет не так весело - у Янтаря свои траблы...
Смею ли просить после всего Вас о том, чтобы если когда-нибудь у Вас появится время и желание, набросать портреты главных героев? Я их как-то накалялкала, но из меня художник от слова "худо". Больше на комиксы похоже. Вот оно:

Присоединённые файлы
 ___________________________.jpg ( 46.91кб ) Кол-во скачиваний: 131

[белая и пушистая >>>]

Я с удовольствием порисую)) Правда вдохновение живет само по себе, да и стиль у меня не портретный, но что получится обязательно выложу. Жду продолжения)

ЗЫ: я так и знала, что спиральки это северянские височные кольца))

[Rianna >>>]

Ну... в общем, терпеть больше не могу, поэтому выкладываю полторы главы. Ну, чтобы было худо-бедно понятно. Ну, или непонятно... Не знаю. Пинайте, критикуйте. Вроде все косяки поправила - писала под температурой, поэтому без косяков никак. Еротическая сцена почему-то перекочевала в 12 главу, увы. Но мы нагоним, обязательно нагоним... Кое-что добавлено: Идино обезболивающее заканчивается, когда Глеб обнаруживает природное, по совету синички, именно оно заливается в бутылочку и используется впоследствии.

Я-козёл. Главу отредактирую и выложу сегодня. Всем глубокий пардон.

Сообщение отредактировал Rianna - 22-04-2009, 9:54

[Seidhe >>>]

Хорошая вещь, живая и легко читается
Самое приятное, для меня лично, что нет сусальности, такой нездоровой слащавости, как почти всегда в славянской фэнтези и по мотивам русских народных сказок. Описания сжатые и при этом такие выпукло-зримые, что всё буквально видишь наяву - и эти леса, и города, и деревни. И ещё конечно очень живые персонажи - все очень разные, с разными характерами и разной речью. Вообще когда авторская любовь к героям чувствуется, это очень здорово, читатель тоже начинает их любить.

Если я немножко покритикую - ничего?
Во-первых, текст очень хорошо было бы отредактировать. Встречаются повторы, когда одно и то же слово несколько раз употребляется с одними и теми же эпитетами ("горячий крепкий чай", "длинное чёрное перо" и тп, когда Ида в очередной раз "сверкает синими глазами", тянет смеяться) - это не слишком хорошо. Самое же главное - канцелярит и штампы. (Могу потом привести подробные примеры, если интересно.) Когда действие захватывает, то на это перестаёшь обращать внимание - хотя всё равно лучше б этого не было, это заставляет читать "по косой" и пропускать подробности - но поначалу очень царапает глаз.
Если надо, могу поделиться ссылками на книги по стилистике русского языка - Голуб, Розенталь, Н. Галь.

Основное, что я хотела бы сказать - не нужно, на мой взгляд, сухо излагать то, что можно показать через действие, в крайнем случае дать в диалогах. В тексте имхо слишком много констатаций и слишком мало эмоций героев, их психологического состояния. Особенно это в первых главах конечно чувствуется, когда на бедного читателя вываливается огромное количество совершенно ненужной ему пока (а может и вообще?) информации. Потом такой бомбардировки информацией уже почти нет, конечно, но сухая констатация фактов остаётся, и именно это мешает воспринимать острые сцены так, как надо бы. Я сначала никак не могла понять - ведь мне же очень симпатичны и Ида, и Глеб, почему же мне по большому счёту наплевать, как они выберутся из переделки, по принципу "спасутся ведь - и ладно". А потом я сообразила. Совсем не чувствуется, что им страшно, что их происходящее как-то меняет изнутри. Особенно это есть, к сожалению, в сцене с нападением хапуров, когда погибает Мэш. Я умом понимаю, что вероятно сцена должна быть психологически напряжённой - но совершенно этого не чувствую.
При этом повествование-то само по себе очень живое. Меня кстати очень порадовало, как вся история начинается - с найденного пера - сразу с загадки, с действия.

Вообще я бы - это лично мой взгляд, разумеется - советовала определиться с лицом повествования. Есть три основных способа подачи текста: первое лицо, отстранённое третье лицо и так называемое "первое через третье", когда повествование ведётся в третьем лице, но при этом через восприятие кого-то из персонажей, показываются его мысли, чувства, его взгляд на события. Фокус восприятия можно передавать от персонажа к персонажу, но поочерёдно, а если пытаться смотреть единомоментно глазами разных персонажей да плюс ещё авторскими - описание становится неестественным. Так вот, здесь подача текста по моему ощущению колеблется между авторским третьим лицом и первым - Иды, Глеба и Янтаря - через третье. Если выбрать авторское третье лицо, то чувства персонажей стоит передавать через мелкие действия (пальцы задрожали, чашка выскользнула из рук, он пощёлкал зажигалкой, нож вдруг замер в её руке) и через поступки, если "первое через третье" - то непосредственно (боль затопила её с головой, в глазах потемнело и ноги подкосились). Здесь же, на мой взгляд, недобор и первого, и второго, и именно от этого получается сухо.

И ещё на мой взгляд стоит обратить внимание на обоснования событий. Вот например Ида - редакционный сотрудник, стало быть городская женщина с сидячим образом жизни - легко переплясала профессионального танцора. Как? Если это чудо, объяснение которому будет дальше - на это стоит намекнуть уже в самой сцене, потому что если у читателя возникнет ощущение "авторского косяка", развеять его потом будет гораздо труднее. От полоза в огне тоже создаётся впечатление "рояля в кустах". Кстати, а само появление Янтаря пред светлые очи героев прекрасно

Уффф... Какой-то невероятно длинный коммент у меня получился Если я вдруг обидела или расстроила своими комментариями, очень-очень прошу прощения, я совершенно не хотела обидеть, а расстраиваться на самом деле и не стоит - всё, что мне кажется недостатками, вполне исправимо на мой взгляд.

[Rianna >>>]

Seidhe
Большое Вас спасибо за внимание и комментарии!

Встречаются повторы, когда одно и то же слово несколько раз употребляется с одними и теми же эпитетами ("горячий крепкий чай", "длинное чёрное перо" и тп

А почему Вы считаете разные качественные прилагательными одними и теми же эпитетами? Чай намеренно и крепкий и горячий, с перьями та же ситуация - оно одновременно длинное и чёрное - это не перо обычной птицы.

Во-первых, текст очень хорошо было бы отредактировать. Самое же главное - канцелярит и штампы. (Могу потом привести подробные примеры, если интересно.)

Конечно, интересно, и даже очень нужно.

Если надо, могу поделиться ссылками на книги по стилистике русского языка - Голуб, Розенталь, Н. Галь.

Благодарю, я с этими авторами знакома не понаслышке. А что у меня не так со стилем?

Основное, что я хотела бы сказать - не нужно, на мой взгляд, сухо излагать то, что можно показать через действие, в крайнем случае дать в диалогах.

А можно пример? А то мне затруднительно по всему тексту судить...

В тексте имхо слишком много констатаций и слишком мало эмоций героев, их психологического состояния. Особенно это в первых главах конечно чувствуется, когда на бедного читателя вываливается огромное количество совершенно ненужной ему пока (а может и вообще? ) информации. Потом такой бомбардировки информацией уже почти нет, конечно, но сухая констатация фактов остаётся, и именно это мешает воспринимать острые сцены так, как надо бы.

О, нет, здесь каждое слово взвешено и оценено правда. И тётя Иды выступает, и Егор, и ещё кое-кто выйдет. Никто не забыт и ничто не забыто. Всё дело в том, что такой «бомбардировкой» я пытаюсь усилить динамику и сбить читателя с толку. Он тоже должен быть в шоке. А можно, пожааалуйста, пример констатации? А вот над психологической составляющей я ещё подумаю.

Вообще я бы - это лично мой взгляд, разумеется - советовала определиться с лицом повествования.

Гм... Я вроде бы и стараюсь поочерёдно... Что ж, прочешу тест ещё раз...

И ещё на мой взгляд стоит обратить внимание на обоснования событий. Вот например Ида - редакционный сотрудник, стало быть городская женщина с сидячим образом жизни - легко переплясала профессионального танцора. Как?

Хм... Вообще основание планируется. Но... кажется, я писала, что «Ида всегда относилась к своим ногам с крайним подозрением. С определённой дозой спиртного они обычно начинали жить отдельной от неё жизнью: заслышав задорную мелодию, пускались в пляс, выписывая замысловатые кренделя. Проклятые конечности становились совершенно неуправляемыми, и по утрам особенно тяжело было выносить взгляды тех, кто менее активно куролесил рядом». То есть на праздниках-то она не сидит сиднем, а танцует «с определённой дохой спиртного». Но подумаю и над этим...

От полоза в огне тоже создаётся впечатление "рояля в кустах".

Почему? Ида понимает язык животных и слышит, как он "кричит", что ему больно...

[Rianna >>>]

В общем, пока всё с 11 главой. Выкладываю. И кусок 12.

Глава 11.
Замок черепов.

Ни дуновения ветерка, ни шороха, ни единого звука. Воздух здесь сух и несет лишь тонкий намек на разложение. Над головой разлилась немая пустота, белое безмолвие – ни солнца, ни луны, ни звёзд, лишь жуткие всполохи чёрных, как грех, молний. Всё вокруг усыпано какими-то бледно-жёлтыми камешками.
Взяв в руки один из них и детально рассмотрев, Ида сразу отбросила, как можно дальше:
– Господи, да это кости!
И действительно, под ногами хрустели тазовые, лучевые, берцовые и рёберные кости. Глеб присвистнул и поднял белый обломок чьей-то стопы. Парень чётко вспомнил, где видел точно такой же последний раз: на чёрно-белой фотографии в анатомической энциклопедии, которую пришлось изучать перед семинаром на медицинскую подготовку. Глеб даже вспомнил надпись под изображением, которая зазвучала в голове занудным голосом доцента Рудакова: «...в области предплюсны, представлены следующими костями: таранной, пяточной, ладьевидной, кубовидной. В состав плюсны входит пять плюсневых костей. Фаланги пальцев на стопе одноименны таким же на кисти руки...»
А чёрные вспышки напомнили слова Мэша, когда призрак растаял в этой неясной белой каше: «Я чую, как они грызут Цепь, и мне больно от этого. Их острые зубы впиваются в Бытие и точат его, точат... Когда зубы ломает один, на его место встаёт другой и грызёт, грызёт, грызёт... И мне так больно, будто они гложут мои кости...»
Янтарь, закутанный в набедренную повязку из Идиных бинтов, и плащ, презентованный Глебом, старался ступать босыми ногами осторожно, прислушиваясь к любому звуку. Полоз боялся поверить своим глазам. Хранитель забросил их в древнее царство, враждебное всему живому. Обитель зла была разрушена в незапамятные времена кем-то из могучих предков людей и змеев, легенда передавалась из поколения в поколение, славя безымянного героя. Янтарь и сам помнил, как в детстве играл с братьями в эту сказку, изображая смельчака, отважившегося пожертвовать жизнью ради всего мира. А теперь он здесь на самом деле, да ещё и в компании людей.
Янтарь сразу забрал у женщины нож, аргументировав тем, что обращаться с ним она всё равно не умеет, а при случае ещё и порежется.
Ида сразу надулась:
– И как мне защищаться?
– Я теперь твой защитник.
– Ишь, телохранитель выискался!
– Не гнуси, северянка, – предупредил змей, – отшлёпаю.
Она смолчала, оценив серьёзность тона, и тут же обронила:
– Почему ты меня северянкой назвал?
Янтарь удивлённо оглядел её с ног до головы:
– Сама будто не знаешь.
– Знала бы – не спрашивала.
Глядя вдаль, Змей пояснил:
– Цвета синие – сарафан да ленты – говорят, что у реки ты родилась. Кольца твои серебряные, в тугое коло кузнецом загнутые. Такие только на севере носят. Они сразу на род твой кажут.
– И что же у меня за род? – поинтересовалась женщина, уперев руки в боки.
– Род солнца – видно же по колтам твоим серебряным. Их всего два – небогата ты. А по косе твоей скажу, что ты не замужем – одна она у тебя, сестёр старших нет – на подоле ни одной ленты, ребятёнка тоже нет...
– Ну, хватит, – оборвала Ида, чувствуя, как пылают щёки. – Ты ещё мне про родинки по всему телу расскажи...
– Одна между грудей... – задумчиво начал полоз.
– Хватит! – заорала Ида.
«Как он узнал? – гадала она. – Разве это можно определить на взгляд? Сорочка до ключиц, из-под неё не видно... Пожар! Он же на шее висел, гад! Мог и углядеть...»
Змей шёл, морщась от запаха застарелой смерти. Он неподвижно висел здесь, как сети, расставленные рыбаком, ожидая, что добыча неминуемо попадётся. Полоз повёл горбатым носом, чихнул, и решил быть начеку.
Заприметив кусок тёмной ткани среди костей, он немного отстал. Из-под жёлто-белых завалов удалось извлечь чьи-то пыльные штаны и затасканную рубаху. Вылинявшая тёмно-серая одежда, бывшая когда-то чёрной, оказалась велика змею: порты и подол сорочки пришлось оторвать. Одной полосой Янтарь перепоясался, второй повязал непокорные смоляные пряди, закрывающие обзор.
«Осталось достать сапоги, и можно считать, что жизнь удалась», – решил полоз.
Иду же от чёрных молний каждый раз потряхивало, к тому же, ей было очень неуютно среди высохших останков. Пару раз женщина запнулась о чью-то массивную челюсть с зубами, сильно изъеденными кариесом и чёрными дырами пульпита. Она ступала аккуратно, но под ногами то и дело вздымались облачка белой пыли из истлевших костей. Алебастровые горы становились всё выше и выше. По обочинам узкой тропинки выросли целые курганы из черепов. Некоторые из них были так огромны, что при жизни ими могли обладать только нереальные великаны метров десять ростом. Другие имели какие-то странно вытянутые глазницы, напоминающие разрез глаз азиата. Третьи пугали чудовищными клыками.
– Прямо музей Мюттера, – прошептал Глеб. – Только там такая коллекция черепов...
– Главное – не останавливаться, особенно когда чувствуешь ледяное дуновение Мораны-смерти, – шепнул полоз Иде в ухо, и окрестности огласились диким воплем.
– Идиот! Не смей подкрадываться ко мне исподтишка!
– Не люблю, когда слишком тихо, – пожал плечами Янтарь. – Так и подкрасться кто-нибудь может.
Женщина уже демонстративно закатывала рукава с обещанием «надрать тощую змеиную задницу», как Глеб кивнул в сторону:
– Смотрите.
Между костяными курганами показались одноэтажные дома. Спутники вышли на пустынное кладбище, когда-то, очевидно, бывшее городом. Шаткие двери раскрыты нараспашку, по расписным стенам вился ядовитый плющ. Под ногами захрустели битые бутылки и пачки из-под сигарет. То там, то здесь попадались разбросанные игрушки, недочитанные газеты. Без какого-либо ветра, жутко скрипя, раскачивались качели.
Ида подняла один из жёлтых листов, развернула и прочитала:
– Масштабы эпидемии потрясают: больницы переполнены, заражённые лежат в коридорах и на лестницах, и, порой, невозможно отличить тяжёло больного от покойника. Вирус не щадит, ни стариков, ни детей, медики до сих пор безуспешно бьются над созданием вакцины. Из всех точек мира поступают сообщения о новых очагах поражения. Бледный всадник Апокалипсиса...
– Ида... – Глеб потянул её за рукав.
– Дай дочитаю, – прервала она. – Бледный всадник Апокалипсиса...
На газету упала тень: Янтарь загородил женщину спиной. Ида выглянула из-за плеча полоза и остолбенела: по ветхим крышам домов скакал всадник на тощем, сивом коне – казалось, он мчится, не касаясь копытами ржавого металла. За наездником, низко пригнувшимся к редкой гриве, развевался багровый плащ, совсем как у хапуров. Быть может, поэтому казалось, что следом летит свинцовая тень. Когда незнакомец подлетел ближе, друзья разглядели в седле худого старика с венчиком седых волос на черепе. Глаза жутко выделялись одними белками, без зрачков и радужки. Янтарь резко выбросил руку, дедок вздрогнул и завалился назад. Конь, заржав, встал на дыбы, из узких ноздрей пыхнуло пламенем.
Полоз, не отрывая взгляда от наездника, вынул осиновый кол:
– Глеб, доставай остальные.
– Янтарь, кто это? – прошептал парень.
– Как кто? Сам что ль не видишь...
Всадник схватился за уздцы и ровно сел в седле. Ида ахнула: из середины груди старца торчала рукоять ножа. На грязно-белом небе разорвалась немая аспидно-чёрная молния. Конник ухмыльнулся, пришпорил сивку, и поскакал прямиком на людей. Янтарь с силой метал колья один за другим, но всякий раз всадник ловко уворачивался. Беззвучно пролетев над головой полоза, старик склонился и на скаку схватил Иду за шиворот. Женщина отчаянно завизжала, пытаясь вырваться и выпасть из сорочки. Наездник перебросил её через седло и понёсся по крышам куда-то вдаль. Глеб запоздало подпрыгнул, но не достал даже до сапог спутницы.
Янтарь грязно выругался и схватил суму:
– Быстро за ним!
Ныряя между опустелых домов и засохших деревьев, они пытались держать в поле зрения всадника в багряном плаще. Того же погоня совершенно не беспокоила: ни разу не обернувшись, он скрылся за макушкой огромного белого кургана. Свинцовая тень нырнула следом. Друзья добежали до насыпи, но было уже поздно: похититель исчез. Сыпля отборной бранью, змей принялся обыскивать холм из черепов.
– Янтарь, – отдышавшись, спросил Глеб. – Да кто это был-то? И что ты ищешь?
– Кощей, – нехотя бросил полоз. – Сдаётся мне, здесь он где-то... Не мог далеко уйти... Ага! Смотри-ка!
Он вытащил из чьей-то круглой глазницы Идин пояс и показал его парню.
– Во! Его логово где-то здесь...
– А нафига она ему? А, Янтарь? Сразу же не убил...
– Сам-то как думаешь? – зло бросил полоз.
Парень растерянно замолчал. Он отметил, что этот курган был много выше остальных, уходя вершиной в самое небо, перечёркнутое угольно-чёрной молнией. Между пожелтелыми костями застыло нечто бурое, но что, Глеб предпочёл не спрашивать. Внезапно мёртвое пространство разорвал отдалённый женский крик.
– Она там! – определил Янтарь, забрасывая за плечо суму. – Давай наверх!
Погружая пальцы в пустые глазницы и упираясь ногами в мёртвые головы, они полезли наверх. Сапоги Глеба то и дело соскальзывали с покатых черепов. Босой Янтарь лез намного быстрее, ловко цепляясь за провалы в носах и зубастые челюсти.

Едва Иде удалось вырваться из цепких лап, женщина рухнула на холодный пол. Схватившись за пострадавшие рёбра, она отползла и прошипела:
– Старый дегенерат! Я тебе сама сейчас всё рёбра переломаю!
Перед глазами до сих пор пестрила мельтешня, сердце выскакивало из груди от страха, поэтому она не сразу разглядела огромный хрустальный зал с прозрачным куполом. Тёмные коридоры перемежались со стрельчатыми окнами в золотых рамах, матовые стены украшали гобелены со сценами насилия и смерти.
Старик спешился, сверкнув алой рубахой и штанами, заправленными в добротные сапоги. За его спиной по-прежнему качалась тяжёлая тень. Кощей хлопнул по крупу тощего коня, тот заржал и ускакал в один из мрачных тоннелей. Ида ринулась к окну, но за драгоценной рамой её встретила кромешная тьма.
– Глеееб! Янтаааарь! – позвала она в пустоту, и эхо вернуло ей отчаянные слова.
– В кощьном царстве нет надежды, – холодно проскрежетал старик, наматывая её косу на руку. – Пора бы усвоить. Шевели ногами, женщина.

– Что у вас в мешке путного есть? – крикнул Янтарь. – Обереги? Амулеты?
– Откуда такое счастье? – пропыхтел снизу Глеб, перехватываясь и подтягиваясь выше.
– Непутёвые, – буркнул полоз, доставая тяжёлый мешок. – Краски, тряпки, зелье… смотри-ка ты, то, что надо… кто разрыв-траву сорвал?
– Ида, наверное… – ответил парень, догоняя змея. – Когда мяту собирала…
– Берегись! Сзади! – заорал Янтарь.
Глеб обернулся и вовремя заслонился рукой: огромная ворона целила ему прямо в глаз, но удар пришёлся в плечо. Парень охнул. Тонкая струйка потекла по рукаву.
– Откуда она взялась? – процедил он. – Это не ворона, а птеродактиль!
– Смер-рть! – каркнула она и пошла на второй круг.
Полоз агрессивно зашипел: его в спину долбанул мощный клюв. Краем глаза он отметил сразу трёх птиц. Янтарь изловчился и схватил на подлёте одну из них. Сломав крыло, он швырнул её вниз. Рядом закричал парень: сейчас от вороны досталось ему. Чёрная молния в который раз угрожающе поделила горизонт надвое.
– Глеб! Быстро вверх! Иначе насмерть заклюют! Поднажми, я уже вижу окно!
Откуда-то изнутри кургана, раздался второй женский вопль, полный боли и ужаса.

Ида безуспешно пыталась вырваться, выжидая момент, когда старик отпустит косу хоть на мгновение, но он неумолимо волок её куда-то вперёд. Едва она отставала, Кощей с силой рвал волосы, и приходилось поторапливаться. Женщина задыхалась от зловеще-сладковатого запаха, струящегося сквозь складки алого кафтана и от массивной тени. Сапоги Иды скользили по полированному полу, испуганный взгляд всё время натыкался на рукоять ножа, торчащую из груди высохшего долговязого похитителя. Наконец, она увидела, куда её тащат – в конце зала на всю стену раскинулось гигантское зеркало, чистое, блестящее… и пугающее. Старикашку оно не отражало. Ноги у женщины подкосились, когда на стекле вдруг испариной выступила кровь. Ида попыталась поставить подножку долговязому и выдернуть косу из жестокого кулака, но Кощей так дёрнул её волосы, что она закричала от боли.
– Кричи, кричи, я привык к женскому крику, – проскрипел ей в ухо Кощей. – Мне нравится этот звук…
Он впился взглядом мёртвых белков в синие глаза женщины. Ида испустила отчаянный вопль и беспомощно задёргалась, но тело ей больше не подчинялось. Старик рванул её сорочку и запустил в правое плечо жадные костлявые пальцы. Не в силах шевельнуться, женщина могла только стонать от боли. Жуткая тень склонилась над ней, обнажив в ухмылке черные зубы.
– Я вижу метку багровых братьев… Это хорошо… – скрежетнул мучитель.
– Отпусти меня! Отпусти! Отпусти!
Старик по-акульи оскалился, вонзил в кожу острые когти, и отчаянный крик разорвал пустой зал. Тень, пульсируя, разбухла: она наслаждалась чужим страданием. Пока женщина, плача, пыталась пошевелить онемевшими руками, Кощей сосредоточенно рисовал её кровью каббалистические знаки на зеркале. Его голос, дребезжащий и ржавый, многократно усиленный эхом, отражался от матовых стен, увязая в коридорах.
– Я, царствующий над тенями, взываю к могуществу тёмных сил! Покажите мне всё, что с ней было, покажите всё то, что, что грядёт…
Ида заплакала, когда когти снова вонзились в истерзанное плечо. Она смутно видела, как стекло затуманилось, превратившись в калейдоскоп цветных картинок со всех ракурсов сразу…
– На море, на окияне есть остров…
…вот Ида рассказывает стишок деду Морозу на стуле, вот плачет о неудавшемся свидании, вот целуется с мужем на свадьбе, вот истово танцует среди вопящей толпы…
– На том острове дуб стоит,
Под дубом сундук зарыт…
...Вот они втроём с Глебом и Янтарём перелетают через костёр в окаянный мир костей и мёртвой тишины…
–А в сундуке – заяц,
В зайце – утка,
В утке – яйцо…
Колдовские слова оборвал страшный взрыв. В левой стене образовалась внушительная дыра, сквозь которую на пол прыгнули двое окровавленных мужчин.
– А в яйце – твоя смерть! – громко закончил Глеб.
Кощей изумлённо обернулся и самодовольно напомнил:
– Ни один человек не может убить меня.
– А я не человек, – усмехнулся Янтарь, и резко что-то метнул.
Осиновый кол вонзился Кощею в левый глаз, пригвоздив к зеркалу. Хрустальный зал содрогнулся от металлического вопля боли: поражённая тень орала на пару с хозяином. Костлявая рука потянулась было в сторону змея, но следующие два колышка распяли старика на разноцветном стекле, по которому потекла чёрная кровь. Из-за многочисленных трещин изображение исказилось, картинки растянулись, превратившись в цветные пятна, как радужные разводы от капли бензина в мартовской луже.
– Вас, значит, избрал этот старый рыжий интриган? – ухмыльнулся Кощей, сплюнув на пол чем-то грязным. – А знаешь ли ты, Глеб, что твой бог запрещает мужеложество?
Парень, смазывающий плечо женщины зелёным соком, мучительно вздрогнул.
Заплаканная Ида повернулась к обезоруженному старику и зло процедила:
– Если запрещено, то почему он это допускает? Слышишь, ты, старый урод?!
Она с усилием поднялась: её оцепеневшие конечности до сих пор с трудом шевелились от гипноза.
– Глеб, скажи-ка, а где Кощеева смерть?
– Обычно в яйце, – пожал плечами парень, не зная, к чему она ведёт.
– Вот сейчас и проверим, – процедила Ида и зарядила Кощею сапогом в пах.
Если бы старик мог, он согнулся бы. Но он не мог, поэтому лишь бессильно скрежетал острыми, как бритва, зубами. Уцелевший белый глаз с холодной ненавистью упёрся в женщину.
– Когда Великий Старец придёт, ты каждый день станешь...
Янтарь неторопливо приблизился к зеркалу и с наслаждением вогнал в худые ноги злодея ещё по колу. Ида зажала уши от оглушительного крика ярости.
– Ты пожалеешь! – заорал старикан полозу. – Ты проклят и сам покараешь себя!
– Пока что всё наоборот, – хищно улыбнулся змей, деловито вынимая из груди распятого нож.
– Твоё бессмертие сыграет с тобой клёвую шутку – провисишь так тыщу веков… – ехидно заметил Глеб.
Кощей холодно оскалился и сложил губы трубочкой. По залу пронёсся тонкий свист, перелетая по коридорам и мрачным гобеленам. И почти сразу же в ответ по всему дворцу прокатилось разгневанное ржание.
– Янтарь! – подскочил Глеб. – Это тот адский конь!
Полоз не ответил. Он сосредоточенно повернулся к тому коридору, откуда уже слышался громовой топот, и крепко сжал зубами лезвие ножа.
– Не щади лютых ворогов, сивка! – злорадно прокаркал Кощей. – Топчи их! Дави!
Когда в зале показался конь, Ида с Глебом схватились за два оставшихся кола. Умом они понимали, что с этим монстром им не справиться, но предпочли умереть с оружием в руках. Глаза у зверя полыхали, слово уголья, из ноздрей вырывался самый настоящий дым, тяжёлое копыто яростно скребло гладкий пол. Паренёк и женщина выглядели неуверенно, поэтому конь выбрал их. Издав чудовищный рык, он понёсся прямо на жертв. И это стало его фатальной ошибкой. Старикан ещё пытался кричать, что опасность представляет только полоз, но было слишком поздно. Едва сивка поравнялся с людьми, Янтарь с поистине змеиной скоростью вскочил к нему на шею и одним взмахом перерезал её. Конь встал на дыбы, теряя непрошеного всадника и заливая и без того уже нечистый пол своей чёрной кровью. Умирая, зверь рухнул на пол, и, казалось, весь дворец содрогнулся. Тело коня ещё долго подёргивалось, и копыта скребли, но уже не яростно, а в агонии. Ида отпустила руку Глеба и непроизвольно ахнула. Парень в восхищении показал змею большой палец.
– Жалкие людишки! – злобно проскрежетал Кощей, сплёвывая вытекший из глаза белок. – Вы все так боитесь боли и смерти, так цепляетесь за свои ничтожные жизни, что противно смотреть! Вам никогда не понять великой мудрости зла. Чтобы создать что-то новое, нужно уничтожить старое. Этого-то вам Хранитель и не сказал! Всё в мире циклично, всё повторяется раз за разом. Хапуры лишь завершают очередной круг… Я успел увидеть будущее. Великий Старец придет… И от вас останутся только кости, которые я раздавлю в пыль!
Увесистый кулак полоза врезался в дребезжащую челюсть, брызнула чёрная кровь. Янтарь вынул кремень и высек несколько искр. Осиновые колья занялись почти сразу.
Когда трескучий огонь добрался до нарядной одежды и бледной кожи Кощея, полоз кровожадно спросил:
– Не желаешь ли ещё что-нибудь предречь, уважаемый?
Старикан беспомощно извивался в огне, выкрикивая неразборчивые проклятия. Зал наполнила вонь горящего мяса, и Глеб поморщился. Он с чувством плюнул, попав в седой венчик волос.
– Чтоб ты издох…
Ида мстить не рискнула, ей хватало одного взгляда на окровавленные когти Кощея. Почерневший от крови Янтарь пугал её больше разъярённого коня.
«А ведь он опасен...» – запоздало подумала женщина.
– Может... не надо было его сжигать? – неуверенно спросила она у полоза, пряча раны в разорванную сорочку.
– Глуп тот, кто оставляет врагу хоть малейший шанс, – пожал плечами змей. – Я не привык шутить ос смертью...
– Спасибо, что выручили, ребята… особенно ты, Янтарь... твой долг чести закрыт...
Вытирая рукавом лицо, полоз покачал головой:
– Ещё нет. Он не собирался убивать тебя. Я спас не твою жизнь...
– А чего ему надо было? – удивилась Ида.
– Лучше тебе этого не знать, – отвёл глаза змей. – Лучше спать по ночам будешь.
– Нам бы ещё выбраться отсюда… – вмешался Глеб. – Снаружи эти вороны-переростки...
– Господи! – всплеснула руками Ида. – Вот откуда у вас кровь!
– Хранитель отыщет нас здесь, – уверенно заявил Янтарь, пока женщина аккуратно промывала его и Глеба раны «синичкиным» зельем. – Предлагаю сделать привал и обследовать вражье логово.
Предложение было встречено единогласным одобрением. Отыскав пышный пиршественный зал, друзья обрадовались и потянулись к богато накрытому столу, но полоз вовремя остановил их:
– В доме врага горек хлеб.
Умывшись из фляжки, спутники разделили пищу поровну. Пришлось довольствоваться недоеденной зайчатиной, зелёными яблоками и несколькими засохшими неизвестными плодами, которые по вкусу стали похожи на курагу. Пока Ида рыскала по прилегающим притворам в поисках ниток и иглы, Янтарь снял со стены два лёгких меча и несколько роскошно украшенных кинжалов.
– Ножны медные, – недовольно отметил он. – Тяжеловаты вместе с мечами будут. Да и по сабле бы нам по заморской, чтоб секла вражьи головы...
– Уж лучше это, чем ничего, – кивнул Глеб на стену, увешанную тяжёлыми шипастыми булавами и коллекцией диковинных щитов.
– Ребята! Идите сюда! – позвала женщина. – Вы только посмотрите!
Узкий коридор разветвлялся на ещё один зал и небольшую горницу, всю уставленную массивными сундуками, окованными медью. Распахивая каждый по очереди, Ида с горящими глазами выбрасывала на пол шёлковые рубахи, кики, расшитые жемчугом, бисерные понёвы, красные сапожки на изящном каблуке, шерстяные плащи с драгоценными аграфами, чалмы, усыпанные брильянтами, широкие опояски и парчовые портки.
– Ну, вот, и стирать не надо, – улыбнулся Глеб.
Он поменял старую одежду на атласные штаны бутылочного цвета и палевую рубаху с изумрудным орнаментом по краю. Опоясавшись оливковым кушаком с кистями, парень повязал на шею платок фисташкового цвета.
Янтарь переоделся из ветхого тряпья в сорочку медового оттенка, с золотым кантом, и простые шерстяные порты, цвета спелого ореха. Змей отыскал-таки на самом дне сапоги из старой кожи, оторвал каблуки и с довольным видом продефилировал под одобрительный свист друзей.
Каждый взял себе по тёплому плащу, подбитому горностаем, Ираида выбрала с рубиновой пряжкой и капюшоном.
Вытурив мужчин, она брезгливо сбросила грязную, разодранную сорочку и сарафан на пол. Женщина с удовольствием нарядилась в длинную льняную рубаху с серебряной вышивкой, натянув сверху новенький васильковый сарафан. Ида подумала, вздохнула и надела под платье шёлковые штаны. Переплетя косу, она собрала целый ворох лент и три душегрейки. На очереди была ещё добрая половина нераскрытых сундуков, как её окликнул Глеб.
В оружейном зале заметно посветлело, будто кто-то затеплил свечу в церкви.
– Мэш... – устало улыбнулась Ида.
Золотистое облако уверенно выплыло на середину, наполняя всех теплом и новыми силами.
– Я не ошибся в тебе, Янтарь. Ты славный воин. Но нам нужно спешить. Торопитесь... возьмитесь за руки... Здесь повсюду хрусталь, я проведу вас быстро, но и след наш погаснет не скоро.
Когда друзья встали друг к другу плотным кольцом, полоз повернулся к призраку:
– Хранитель... Кощей говорил, будто видел в своём зеркале моё проклятие... скажи, правда ли оно есть, это проклятие?
Перед тем, как ответить, Мэш долго молчал, и никому это не понравилось.
– Прости меня, я лишён прежней силы и не ведаю, откуда придёт беда. Однако, будь осторожен: Кощеево зеркало не лжёт.
– Мэш, – задумчиво протянула Ида, – он говорил о том, что ты нам многого не сказал. Что всё циклично, и хапуры лишь завершают круг… Это пра…
– Ложь! – яростно мяукнул кот. – Ничто не заканчивается смертью! Жизнь бесконечна! Иначе она просто бессмысленна! – он задохнулся и горько вздохнул, – он хотел посеять в вас сомнения, и ему это удалось…
Последним вмешался Глеб:
– Мэш, чтобы победить, мы должны знать о нашем враге как можно больше.
– Нам его не победить... Это же сам Анхраман! – от страха кот закрыл морду лапами.
– И всё-таки не помешает знать о нём больше, – настоял парень. – Кощей говорил о Великом Старце. Будто видел его приход в своём зеркале...
– Это плохо! Очень плохо! – застонал Мэш, раскачиваясь из стороны в сторону. – Мы должны успеть раньше него! Мы должны, должны...
– Расскажи, Мэш, расскажи! – поддержала Ида.
– У него много имён, – прошептал призрак, будто боясь, что его могут услышать хапуры. – И в разных ветвях его зовут по-разному... зовут безумцы, ибо с собой он не приносит ничего, кроме смерти и зла. Я назову лишь несколько, чтобы не призывать бед на ваши головы... он – Шайтан, Анхраман, Сет, Йа-шер, это шебет-л-лех – сама Тень!
Глебу почудилось, будто откуда-то из-под земли раздался протяжный стон, полный боли и страха.
– Слышишь? Это стонет Древо... Мы близко. Хапуры грызут корни и Цепь... Он жаждет власти над всем живым, а пуще всего над людьми. Людям Всеблагой отдал свет, обратив его в душу. Анхраман больше всего на свете любит этот свет и так же сильно ненавидит его, потому что получить не может. Отдать его могут лишь те, кто уступит Тени. Иные же, те, кто не сдался, сильны своим выбором, и сломить их не под силу никому. Их можно лишь убить. И он ни перед чем не остановится, пойдёт до конца. Он не будет спрашивать, хочешь ли ты отдать ему свою душу, он просто убьёт. Поэтому у нас есть всего лишь один шанс… Мы по-прежнему теряем время… Они чуют мой дух… Идут по следу. Они всегда идут по следу… Купол, хрустальный купол… Смотрите, смотрите...
…прозрачный потолок ослепительно сверкает, дрожит и переливается тысячами огней. Они наливаются силой и горят, словно августовские звёзды, всё ярче и ярче…
– Смотрите, смотрите…
…Огоньки звенят, как миллионы крохотных колокольцев: динь-динь! Динь-дилинь! Динь-динь-динь! И в этот чудесный перезвон, который переполняет сердце и отдаётся на кончике языка, вклинивается монотонный шум…
– Ступайте вперёд…
…Летняя ночь раскрывает свои беспечные объятья, издаёт прохладный вздох и, взмахивая тысячами ресниц – мохнатых еловых ветвей, сладко и безутешно рыдает…
– Т`ларе алашти име…

Глава 12.
Симфония дождя.


Ведь ты попала
К настоящему колдуну,
Он загубил таких, как ты,
Не одну.
Словно куклой
В час ночной
Теперь он может
Управлять тобой.

Король и Шут, «Кукла колдуна»

В полуразвалившейся избушке царил полумрак, медленно превращаясь в непроглядную тьму. Дождь сгустил сумерки, навалившиеся плотной лиловой стеной. Ультрамариновые куски неба и чёрных кустов, щедро нарезанные яркими острыми треугольниками, лезли через окна, заколоченные крест-накрест. Сквозь узкие щели в крыше сочились редкие тусклые лучи, которые тут же смешивались с густой холодной водой, и падали на прогнившие доски пола. Повсюду слышался музыкальный перезвон вездесущей капели.
«Симфония дождя», – подумал Глеб.
В заброшенном жилище пахло плесенью и сыростью, сочащейся из всех углов. Костёр, разожжённый Янтарём, согревал слабо, но всё же грел. Змей умудрился запалить его в полуразрушенном очаге, над которым, как ни странно, дыр в крыше не оказалось. Старые доски, тряпьё и куски мебели, потрескивая, исчезали в жадной пасти огня, к которому Ида тянула озябшие ладони. Скудный ужин из нескольких яблок был съеден, пар, поваливший от насквозь мокрой одежды, уже стаял между чёрных стен, но женщина всё ещё не могла отогреться. По тёмным прядям Янтаря, падающим на усталое лицо, бежали огненные блики. Полоз раскинулся справа от Иды, на толстом пдаще, положив под щёку увесистый кулак. Глеб сидел рядом, сложив ноги под себя, и вслушивался в шум дождя.
Мощные струи, ухая, проносились по покатой крыше и шумно разбивались о землю. Широкие мокрые листья клёнов и берёз покорно шелестели под ровным напором. Набухшие от воды ветви настойчиво скребли по старым стенам, будто припозднившийся гость, просящийся на постой.
Глеб почти видел, как слепо ударяют тяжёлые, набухшие, капли по спелым ягодам в глухом малиннике за домом, как они, разбившиеся на множество маленьких прозрачных кристаллов, летят к земле и смешиваются с вязкой грязью. Как пригибаются под упругими струями толстые стебли крапивы и двухметрового репейника, как ливень широкой рекой уносит зазевавшихся насекомых и лесной мусор в крупные ручьи, бегущие меж сосен, и от тёплой земли идёт пар.
Янтарь поёжился и лёг ближе к очагу. «Поленица» из ножек старой лавки и почерневших половиц постепенно таяла в огне.
– Люблю дождь, – вдруг хрипловато сказал Глеб. – Всегда любил...
Ида, вздрогнув от неожиданно нарушенного молчания, подняла голову и прошептала:
– А я нет. Мне кажется, будто он плачет по кому-то. Кого уже не вернёшь...
Янтарь, свернувшийся клубком у огня, приоткрыл один глаз и долго изучал им женщину. При устройстве на ночлег они снова поругались. Ида жаловалась на то, что из-за этих бесконечных скитаний она не может помыться, и скоро превратится в кучу компоста. На что полоз со поистине змеиным ехидством заметил:
– Не ной, ковчегом станешь!
Женщина одёрнула нарядный подол и одарила защитника таким взглядом, что тот поперхнулся и надолго замолчал.
Янтарь перевёл взгляд на Глеба. Тот виновато пожал плечами.
– Я почти всегда был один. У меня было мало друзей: Горька да Егор (паренёк болезненно поморщился, ему показалось, что в сердце на мгновение воткнули «копьё», которым обычно берут кровь из пальца)... Я почти всегда был один, и когда шёл дождь, мне казалось, он говорит со мной. Говорит, как друг. Которому я могу рассказать всё, даже про воробьиное гнездо на чердаке и про чёртова Зуба... Друг, который будет слушать и никогда не перебьёт...
Ида улыбнулась:
– Ложись спать. Я всё равно пока не согреюсь – не засну. Подежурю первой.
Спустя полчала Глебыш и Янтарь задремали. Откуда-то слева тянуло плесенью и застарелыми воспоминаниями. Простуженный костёр чихал над сырыми досками, пуская по стенам бесноватые тени. Ида плотнее подоткнула новенький плащ. Ей казалось, что весь мир смыло бесконечным упрямым дождём, а этот заброшенный доме плывёт, как плыл когда-то Ноев ковчег. И они также одиноки на этом утлом судёнышке, которое в любую секунду развалится, всё растрескавшееся и стонущее от сильных порывов ветра.
Где-то в лесу тоскливо завыл волк. Ида вздрогнула, сжав рукоять длинного кинжала.
«Только этого не хватало!»
Подумав, она положила в костёр ещё одну часть половицы, вынула оставшиеся два кола и вздохнула:
– Душу бы продала за горячую ванну...
Женщина не видела, как в тёмном углу что-то шевельнулось, медленно подбираясь к ней.

Янтарь знал, что кошмары вернутся, но не ожидал, что так скоро. Во сне он снова был человеком, как тогда, десять лет назад. Он снова видел зелёные холмы и кусты вереска по склонам, усталое солнце зевало, обнажая алую пасть, и клонилось за горизонт. Пыльная широкая дорога, вся в рытвинах и ямах, вела к небольшой деревушке – всего пятнадцать дворов, вечевой столб у круглого колодца да знак колоса на каждых воротах. Янтарь устал, его сапоги стоптаны, ноги сбиты и заплетаются, желудок просит пищи, а всё тело – покоя. Он просится на постой, и в первом же доме находит его. Он колет во дворе дрова, как плату за ночлег. Топор взлетает и опускается, чурки разлетаются, в стороны, но змей без устали собирает их в поленицу.
Грудастая улыбчивая хозяйка, вдовица, смотрит, сложив руки и опершись о косяк. Её косы убраны под платок, но если платок снять, посыплется золотой каскад по пышным плечам, пряча загорелую шею и грудь…
Он помнит горячую похлёбку с мясом и овощами, холодный морс и сарай с душистым свежескошенным сеном. Пахнет ромашкой и зверобоем, который золотыми каплями цветёт на покосах… Благоухают распущенные косы и полные груди…
В который раз он открыл заспанные глаза и, зевнул, сладко потянувшись. Сквозь дощатый потолок несмело проглядывали лучи недавно вставшего солнца. В тонких золотистых лентах, как миниатюрные бабочки, хороводили пылинки. Этим утром хотелось дышать и наслаждаться, но страшный запах справа снова напомнил о себе, заставляя Янтаря похолодеть и забыть о тепле и ароматах зверобоя. Сердце змея моментально сжалось в жалкий маленький комок и почти перестало стучать. Было что-то… Вчера… Что?.. Почему так страшно смотреть на это? Что там такое?
Мухи. Мухи… Их жужжание сводит с ума. Вот одна, нет, уже две, три… Сколько их налетело сюда за ночь? Почему они так утробно воют?
Одна садится ему на лицо, но Янтарь замер от ужаса и боится прогнать её, несмотря на то, что знает – от мухи несёт смертью.
И золотая прядь у него на запястье… Она щекочет его, щекочет до смерти.
Не в силах больше терпеть это жужжание, нарастающее до звона в ушах, полоз вскакивает и видит…
Он кричит от ужаса, закрывая глаза, но эта картина всё равно стоит у него перед глазами. И весь сарай красный, красный, КРАСНЫЙ!
Янтарь выбегает. Он бежит прочь. Его штаны промокают от росы – сапоги остались в сарае. Полоз не останавливается. Всё сливается перед глазами, стираются дома и заборы, остаётся только красный цвет, перемежённый чёрными жужжащими мухами. Он бежит… Не зная усталости. И падает только на берегу глубокого озера. Янтарь, тяжело дыша, ползёт по мокрой земле и протягивает к воде ладонь, чтобы утолить жажду, и тут его затуманенный взгляд ловит отражение лица…
Он кричит. Падает лицом в грязь и пытается спрятаться в неё с головой. Взрывает глубокие борозды и снова кричит. А в ушах оглушительно жужжат мухи…
– Янтарь…
Полоз проснулся и сел. Ида вздрогнула от неожиданности и упала на спину. Глеб что-то неразборчиво пробормотал во сне и перевернулся на другой бок. Поднявшись, женщина с удивлением увидела, что Янтарь так и сидит, уставившись в никуда, а по его смуглому лицу градом катится пот.
– Приснилось что-то?
– Что? – очнулся полоз. – Я не помню… Не помню, не помню, не помню!
Его трясло.
Он без остановки повторял:
– Мухи, мухи... там мухи... столько мух...
Иде стало по-настоящему жутко. Она никогда не видела, чтобы взрослый человек... пусть и змеечеловек был так напуган. Женщина медленно подвинулась и осторожно погладила Янтаря по спутанным волосам. Он поднял свои широкие ладони к лицу и с ужасом принялся их разглядывать. Ида взяла его за руки и постепенно опустила.
– А ты скажи: куда ночь, туда и сон. И не сбудется.
Полоз скупо улыбнулся, но заметно расслабился. Он пристально смотрел куда-то в угол, и глаза его постепенно прояснялись.
Змей медленно нашарил рядом меч:
– Буди Глеба. Тихо. Не спугни их.
Ида обмерла. Намертво вцепившись в рукоять кинжала, она обогнула дремлющее пламя и шепнула в затылок парня:
– Гле... еб... вста... вай...
– Мммм... – сонно ответил он.
В тёмном углу загорелись два красных глаза и кровожадно уставились на женщину. Существо издало хлюпающий звук, будто всасывало воздух. Ида моргнула и испустила пронзительный визг, от которого даже пламя встрепенулось. Глеб вскочил, судорожно оглядываясь и отыскивая взглядом меч в полутёмной избушке. Из другого угла донёслось утробное чавканье, и вспыхнули ещё четыре глаза.
– Янтарь, – прошептала Ида. – Кто это?
Змей буднично посоветовал:
– Глеб, сунутся – руби башку, не спрашивай, как...
Сразу из двух углов вылетели круглые мячи. Ида завопила и упала на пол. Янтарь взмахнул мечом уверенно, Глеб инстинктивно. В костёр, шипя, рухнула лысая человеческая голова. Из большого воющего рта выступали острые зубы и длинный хоботок, вместо ушей бока украшали два розовых кожистых крыла. Вторая покатилась в дыру в полу.
– Чего рты разинули? – зло прошипел полоз. – Руби упырей на пятаки!

[Rianna >>>]

Seidhe, спасибо! ВОт несколько исправлений...

Ребенком Ида за несколько дней готовилась к долгожданному визиту тёти, каждый раз выдумывая в подарок что-нибудь новое: то игольницу в виде ромашки, то колечко из проволоки. Женщина покрутила в руках чашку и вспомнила, как держала почти такую же «тёть Марья» – пухлые пальцы в синих венах подрагивают, когда тонкие губы касаются фарфора, голубые глаза приятно щурятся, на блюдце печенье с глюкозой.
– Ягодка моя, – улыбалась она, гладя Иду по голове, – расти большая, красивая! Длинная коса – Идина краса, румяные щёчки у Иридочки-дочки...
Марья Георгиевна, которая страдала диабетом, а потому не могла иметь детей, обожала свою племянницу, привозя ей книжки с волшебными сказками, игрушечный домик с маленькими человечками или просто сладости.

Ковалёва, которую Ида старалась по возможности избегать, как обычно, капала сплетни в ухо Наде Лопаревой. Очень Ираида недолюбливала Ковалёву, уж слишком та увлекалась подхалимажем перед директором и любила позлословить за спиной. На её совести имелись: докладная на Наташу Сольку, якобы за отказ принять клиентский заказ, высосанный из пальца донос на Аньку, ссора между Таней и Вероникой, которая впоследствии уволилась. Ида ещё терпела, когда Ковалёва присваивала себе её работу, но когда эта нагламуренная девица прямо при Сергееве сваливала свою вину на неё... Кроме того, Ковалёва обладала крайне неприятной привычкой хвататься за самого человека и его вещи без спроса. При этом лицо её, симпатичное, превращалось в маску, изуродованную жестокой ухмылкой. И даже в смехе слышалась какая-то искусственность, деревянность, которая наводила на неприятную догадку, что смеётся это кто-то другой, а не человек.

Глеб уже протянул руку Егору, но вдруг замер. Любимый скалился, а вовсе не улыбался. А ещё птицы. Они перестали петь.
«Здесь что-то не так... Не то...»
В целом ошибку поняла, что меня несказанно радует. Постараюсь усвоить и очистить от них текст. Я читала в одной статье об этой ошибке, но почему-то думала, что мне это не грозит.

Насчёт ужаса во второй сцене с хапурами (добавила кое-что и изменила):
Глеб уже хотел взять Иду за плечо, как его окликнули. Обернувшись, он потерял дар речи: увязая в густой траве, навстречу шёл невысокий юноша со светлой чёлкой. Волосы Глеба зашевелились на затылке: парень был одет всё в ту же футболку школьной сборной, что и в день их ссоры.
Едва слышно он прошептал:
– Егор...

И если уж так нужно объяснение, почему она перетанцевала Данька, то:

Дударь и бубенщик привычно брались за инструменты, толпа громко хлопала, орала и хохотала, пританцовывая: мотив действительно был очень весёлый, заводной.
«И где я слышала эту мелодию?» – гадала Ида, стараясь подпевать про себя.

Проклятые конечности становились совершенно неуправляемыми, и по утрам особенно тяжело было выносить взгляды тех, кто менее активно куролесил рядом.
«Странно, – мучилась Ида, – сейчас день, а мне вечер мерещится... И белая статуя... люди вокруг... ступеньки холодные... и флейты, флейты...»

Глеб запоздало попытался схватить Иду за руку, но та, вручив ему пустую кружку, уже уверенно шла вперёд.
«Да... храм... плиты холодные... жертвенники горят...»

Сердце ухало часто и бойко: точно в ритм. Коса порастрепалась, сарафан ходил колоколом вокруг колен, кольца стучали по щекам. Ида раскраснелась и сверкала синими глазами. Она совсем не замечала, что рана на плече раскрылась и сквозь повязку сочится алый ручеёк. Она видела яркое пламя жертвенников на фоне южной ночи и мраморные глаза гигантской статуи, флейты настойчиво влекли её за собой по широким плитам. Толпа уплотнилась и с новыми силами принялась орать и улюлюкать, подбадривая то женщину, то её удалого противника.

Те азартно перемигнулись, сменили мелодию на ещё более быструю, в которой женщине почудились ирландские мотивы.
«Или нет? Или всё те же флейты?..»

– Не смотри вокруг, – посоветовал Глеб, – думай о чём-нибудь хорошем. Что у тебя в жизни хорошего есть?
– Не знаю, – покачала головой Ида, – вроде ничего.
– Раков вспомни! – разозлился парень. – Раки какие вкусные были! И... каша с салом! И как ты плясала... хорошо плясала...
Женщина вспыхнула, вспомнив свой танец, и невольно хихикнула.
– А шустро всё-таки Данько отплясывал... а мне всё время флейты у храма мерещились... и жаркий вечер...
Хранитель бросил на неё пристальный взгляд:
– А белая статуя там была? И жрец в пурпурной тоге?
Ида вытаращила глаза и кивнула.
– А ты откуда знаешь?
Кот важно наклонил голову:
– Я – Хранитель, не забывай. Судя по всему, ты когда-то жила во времена девадаси, когда Всеблагого чтили танцем юных девушек. Самые искусные из них под ритм барабана-дхола и мелодию шехнаи, тростниковых дудочек, порхали, исполняя натьям мохиниаттам и достигая чистоты через абхиная. Таких мастериц бхаратнатьям называли гхавази...
Ида вздохнула:
– Хавази, хавази... не помню никаких хавази...
Она взяла у Глеба мешок:
– Давай хоть понесу немного, а то мне кажется, что ни веса, ни объёма в этом месте нету.
Парень и кот немного поотстали.
– Ну, и мамаша! – сквозь зубы бросил Глеб. Он тоже не принял слова Мэша всерьёз

Сообщение отредактировал Rianna - 23-04-2009, 13:50