Ну да, это снова я. Планомерно догоняю Танцующую с Тенями по количеству тем...хотя отнимать пальму первенства не планирую

Шапка-невидимка

С виду это была совершенно обычная шапка. Такого непонятного, грязно-серого цвета, словно ее усиленно занашивали и таки сумели привести в нецивилизованный вид. Кое-где петли разошлись, явно придется подцеплять крючком или просто ниткой, а то чего доброго разой-дется по швам – не соберешь! И еще у шапки был хвост. Ободранный, общипанный, немного смахивавший на кошачий. Он так приятно щекотал шею при ходьбе, что волей-неволей тянуло улыбаться. И на самом деле, для радости имелась вполне веская причина. Потому что это была шапка-невидимка.
А чего такого особенного? Ну, подумаешь, чудо-шапка! Катрин – так себя именовала ученица одиннадцатого класса Екатерина Шлапакова – вертелась перед зеркалом, в котором не отражалось ровным счетом ничего. Ну, разве что обшарпанные обои за спиной. Впрочем, это вовсе не главное. Главное, что в зеркале не было самой Катрин.
- Теперь все будет шоколадно! – победный возглас расслышал только кот Тузик, благоразумно спрятавшийся под диван сразу после прихода хозяйки из школы. – Теперь я буду круче всех!
Вы, наверное, подумали, что шапка-невидимка по недоразумению досталась испорченной и избалованной девчонке. Как вам сказать.… Нет, избалованной Катрин вовсе не была. Но хотела бы быть. Еще лет с десяти она открыла для себя одну несправедливость вселенского масштаба – она не родилась дочкой олигарха. Или хотя бы племянницей. Мама-крановщица, конечно, лезла из кожи вон, чтобы обуть и одеть подраставшее чадо, но на всякие приятные дополнения вроде усыпанного стразами сотового телефона и прочая, и прочая она не зарабатывала. Если честно, ей даже не приходило в голову, что ее дочь нуждается в таких гламурных побрякушках. А Катрин нуждалась и нуждалась отчаянно.
Теперь, с появлением в ее руках шапки-невидимки, в голове у девушки разом проснулись все заоблачные мечты. Повертевшись еще немного перед зеркалом, Катрин отправилась на кухню обедать, по пути продумывая завтрашний день, обещавший стать воистину днем триум-фа. Первым пунктом в списке значилась, безусловно, школа.
Не то, чтобы Катрин не нравилось учиться. В те дни, когда она, повинуясь зависящему неизвестно от чего желанию, готовила домашнее задание полностью, выход к доске доставлял ей изрядное удовольствие. Однако случалось такое нечасто, и обычно выполненной оказыва-лась лишь треть заданного, а спрашивали, в полном соответствии с законом подлости, именно по тем предметам, по которым она ничего не знала. Гораздо большие переживания Катрин доставляли одноклассники. И даже не столько мужская их половина, дразнившая ее «луковицей» и «задавалой», а женская, проводившая все перемены в демонстрации очередных нарядов «от кутюр», обсуждении новых ухажеров и уничижительном высмеивании всех недостойных, в число которых неизменно попадала и наша героиня. Катрин проходила мимо одноклассниц, высоко задирая нос и высокомерно поводя плечами, но путь ее заканчивался обычно в туалете, где она давала волю слезам и ругательствам. Сегодняшняя находка обещала в корне изменить эту не-справедливую ситуацию.
Утром Катрин, вопреки обыкновению, провела перед зеркалом гораздо меньше времени, чем обычно, торопливо оделась, чмокнула удивленную мать в щеку и почти бегом бросилась в родное учебное заведение. Все пело внутри нее, предчувствуя действительно замечательный день. Шапку она нацепила перед самых входом, надеясь на то, что ее заметит кто-нибудь из од-ноклассников и заподозрит у себя галлюцинации. В класс она попала самой первой, отчего пришлось сидеть целых полчаса в ожидании начала урока, но Катрин вовсе не расстроилась – у нее было время продумать свой план досконально. Как бы не доставали ее одноклассницы, она решила начать не с них. Главным вопросом все эти годы был и оставался ее авторитет в коллек-тиве, практически равнявшийся нулю. С появлением уважения многие трения сами собой сошли бы на нет, поэтому первый свой удар Катрин предназначила классной руководительнице, Валентине Павловне. На одноклассников, с топотом и гулом ворвавшихся в помещение в последние минуты перед началом урока, она даже не обратила внимания. В свою очередь пустующее место за последней партой, принадлежащее Катрин, абсолютно никого не волновало.
Валентина Павловна, еще далеко не пожилая преподавательница русского языка и литературы вошла в класс ровно за минуту до звонка и встала за своим столом, ожидая приветствия учеников. Катрин с изумлением поймала себя на том, что тоже поднялась из-за парты, хотя благодаря шапке-невидимке это нарушение дисциплины в любом случае осталось бы незамеченным. Пробежав глазами по рядам, Валентина Павловна быстро обнаружила отсутствующих.
- Так, сегодня у нас нет Кострина и Шлапаковой. Игорь болен, мне вчера звонила его мама. Что с Катей, кто-нибудь знает? - ответом ей было гробовое молчание, которое внезапно прорезал писклявый голос Васи Корчикова.
- Да что может быть с нашей Катрин? Как всегда, стоит перед витриной и мысленно приме-ряет платье от Шанель!
Класс грохнул. Насупившись, Катрин разглядела на лице Валентины Павловны некоторое подобие улыбки, посему позор учительницы из простого плана стал делом решенным. Однако требовалось не просто опустить классную руководительницу на глазах у всех – все должны были знать, что это сделала именно Катрин. Значит, она не имеет никакого права числиться среди отсутствующих. Девушка решительно сдернула шапку с головы:
- Как это меня нет? Ты слепой что ли, Корчик? – ее обиженный голос прозвучал излишне громко среди повисшей в классе тишины.
Класс молча смотрел на Катрин. Валентина Павловна первая оправилась от шока и попыталась вернуть рабочую атмосферу:
- Так, ребята, девочки…Катя, хорошо, что ты здесь. Готовься, сейчас пойдешь отвечать, - Катрин стиснула зубы, без труда догадавшись, что таким образом учительница отыгрывается за собственный промах, но без обычного своего нытья отправилась к доске, отшлифовывая в голове план мести.
Стоя у доски, девушка краем глаза ловила удивленно-настороженные взгляды одноклассников. Определенно, она поставила их в тупик своим неожиданным появлением. Катрин с удовлетворением подумала, что теперь, когда в магию уже не верят и ведьм на кострах не сжигают, они скорее заподозрят у себя глюки, чем какой-то трюк с ее стороны. Урок прошел в непривычно тихой обстановке - Валентина Павловна рассеянно выслушала ответ Катрин, поставила четверку с минусом, хотя вряд ли девушка ответила даже на три, и начала новую тему. Катрин сидела за партой, не поворачивая головы, потому что все и так исподтишка смотрели только на нее, и в радостном возбуждении мяла в руке шапку-невидимку. И еще изредка посматривала на часы, считая минуты до своего триумфа.
План родился в ее голове легко, потому что большую часть времени Катрин и правда витала в мечтах, воображая себя наследницей богатой фамилии - она легко примеряла на себя самые невероятные наряды, загорая на известных пляжах или прохаживаясь по красной ковровой дорожке под ручку с самыми известными красавцами-актерами. Конечно, она не будет пользоваться такими глупыми методами, как кнопки на учительском стуле или жвачка в журнале. Собственный замысел казался Катрин гораздо тоньше и безупречнее. Надо только дождаться ближайшей перемены…
Она настолько погрузилась в свои мысли, что оглушительная трель звонка заставила ее подпрыгнуть на стуле от испуга. Ее одноклассники, с шумом отодвигая парты, одной большой толпой повалили в коридор; Катрин дождалась, пока комната опустеет, и надела шапку. Став невидимой, она немедленно успокоилась и начала действовать. Пятиминутная перемена всегда казалась ей самой маленькой и совершенно бесполезной, но сегодня этого срока должно было быть достаточно. Катрин требовалась всего одна вещь с учительского стола - ножницы. Девушка легко завладела искомым и внаглую уселась на учительский стул, зная, что никто ее не уви-дит.
Звонок снова напугал ее. Первыми в класс степенно зашли девочки, за ними ввалились парни, у некоторых на щеках горел яркий румянец после бега. «Курили…», - презрительно хмыкнула про себя Катрин. Последней, плотно притворив дверь, зашла Валентина Павловна и, по хорошо известной всем привычке, начала стирать с доски материал прошлого урока. Катрин бесшумно сползла со стула и тихонько подкралась к учительнице, которая, стоя спиной к классу, неторопливо счищала написанные ее же рукой предложения с зеленой поверхности. Класс-ная руководительница всегда носила только самые элегантные костюмы, совершенно не признавая брюк или, не приведи господь, джинс. Катрин поднесла ножницы к шву на элегантной юбке нежного кремового цвета и приготовилась разрезать его.
Однако рука ее двигалась вслед за перемещавшейся вдоль доски фигурой учительницы, но никак не могла совершить такого простого, одного-единственного движения. Пока длился предыдущий урок, Катрин столько раз представляла, как на глазах у всего класса юбка преподавательницы неуклонно разваливается на части, как Валентина Павловна в испуге хватается за подол, силясь остановить неизбежное, как парни свистят, а девчонки хихикают и перемигиваются. Потом по сюжету классной полагалось выбежать в слезах, а вместо нее зашла бы невинно помахивающая ножницами Катрин. Но сейчас, когда до осуществления плана оставалось всего одно мгновение, девушка все оттягивала миг торжества. Ибо ничего торжествующего в своем поступке уже не видела.
Катрин просидела в углу рядом со швабрами до самого конца урока, на перемене незаметно собрала портфель и, не снимая шапки-невидимки, побрела прочь из школы. Ее мучили странные чувства – сначала она жестоко упрекала себя за слабодушие, за трусость и жалость, потом перешла к анализу. «Почему я не смогла этого сделать? Подумаешь – классная руководительница! Что она, мать родная? Что хорошего она мне сделала?» Ответы приходили к ней неохотно, но все же после двух часов бесцельных блужданий по близлежащим дворам девушка смогла честно признаться самой себе, что такая подлость – это выше ее душевных сил. Пожалуй, Катрин не могла назвать ни одного знакомого ей человека, который бы заслуживал такого позора. Поняв, что шапка-невидимка отнюдь не делает ее беспринципной, девушка отправилась выполнять вторую часть своих планов в центральный универсам.
Потихоньку подворовывать в продуктовых магазинах Катрин начала довольно давно – лет в тринадцать. Она никогда не зарилась на что-то мало-мальски ценное, тем более что в последнее время в крупных универсамах стали намагничивать все товары без исключения, лишая ее возможности миновать выход с металлодетекторами. Катрин всегда честно признавалась, что совершает противозаконные действия отнюдь не с голодухи; просто мать крайне редко балова-ла ее карманными деньгами, и, хотя готовила она всегда вкусно и кормила вволю, постоянно мелькающие в телевизионной рекламе заманчивые шоколадные батончики, газированные напитки и жевательные резинки никогда не появлялись на их обеденном столе. Катрин же тырила их в магазине для того, чтобы не казаться самой себе хоть в чем-то ниже ее сверстников, вовсю наслаждающихся подобными пищевыми продуктами сомнительной ценности. С появлением на ее голове шапки-невидимки, проблема детекторов должна была отпасть полностью. Девушка уже прикидывала, как наберет полные карманы всякой всячины, выберется из магазина через вход и отправится в городской парк. Надо бы не забыть прихватить батон для голубей, мелькнула внезапная мысль.
Штук пять шоколадок, пара бутылок колы, пачка жевательного мармелада, батон…рука уже потянулась было к бутылке пива, но Катрин вспомнила сильную головную боль, которой закончилась ее последняя встреча с пенистым напитком и прошла мимо полки с алкоголем. Ей хотелось взять еще немного печенья и мармелада, но карманы уже разрывались от запиханного, а занимать руки она опасалась – вдруг придется толкать дверь или спасаться бегством. Подходя к кассе, внимание Катрин привлек стоявший в очереди малыш лет шести, крепко цепляющийся за пальто своей бабушки и громко требующий киндер-сюрприз. Бабушка, низенькая и сгорбленная, закутанная в шерстяной платок, ласково и вместе с тем твердо внушала неразумному дитю, что на данный момент никак не имеет возможности купить желаемое, но мальчик упорно стоял на своем. Нет, он не плакал и не катался по полу, подобно многим виденным Катрин малышам, которые вызывали у нее только омерзение – он тихо умолял. Катрин сама не заметила, как начала шмыгать носом.
Потом ей пришла в голову идея, показавшая поначалу очень удачной. Ей ничего не стоило достать с полки не только киндер-сюрприз, но и еще вволю сладостей. Она дождется, пока бабушка с внуком выйдут из магазина, и подложит мальчику в карман все то, что не может купить ему на свою нищенскую пенсию старушка. Девушка едва не захлопала в ладоши, потому что показалась себе не только очень умной, но также милосердной и доброй. Однако по мере того, как сокращалось расстояние между заинтересовавшей ее парой и кассиршей, мысли Кат-рин принимали все более мрачное направление.
Хорошо, допустим, ее благотворительность удастся ей без проблем. Но что дальше? Дальше этот малыш, неожиданно обнаруживший в кармане исполнение своей мечты, будет твердо уверен в том, что где-то там, в Лапландии или на небесах, Дед Мороз, или Боженька, или Горный тролль отрядил самого расторопного из своих подчиненных именно для того, чтобы немедленно выполнять любые его желания. Конечно, Катрин не собирается ходить за ним по пятам и удовлетворять каждую прихоть совершенно незнакомого ей ребенка. А значит? Значит, ребенок уже сейчас, в свои шесть или, может быть, даже пять лет навсегда потеряет веру в самое лучшее, что есть на свете – веру в чудеса. Но, увы, это было только начало…Катрин вспомнила о его бабушке. Что станет с несчастной женщиной, когда она обнаружит у внука в руках все то, что он так просил, но что она совершенно точно ему не купила? Она подумает, что ее золотой ребенок, ее отрада и будущая опора все это украл. А если у нее больное сердце, неожиданно пришло в голову Катрин…
Тем временем бабушка и успокоившийся малыш благополучно миновали кассу и направились к выходу. Катрин уже собиралась последовать их примеру, как вдруг поняла, что не может этого сделать. Не может выйти из магазина со всем этим съестным, пока есть такие вот ма-ленькие мальчики и их бабушки, получающие еще меньше, чем ее мать-крановщица. Снегурочка вышла из меня дрянная, заключила Катрин, присовокупив к этому замечанию пару ругательств, и пошла раскладывать товары обратно на полки. Впрочем, кое-что она из магазина все-таки унесла – мелочи в ее кармане как раз хватило на то, чтобы купить батон для голубей.

* * *

Неделю спустя Катрин стояла перед своей любимой витриной бутика «Звездная пыль». Шапка-невидимка позволяла ей прилипнуть к стеклу носом, не боясь быть прогнанной. Девушка разглядывала весеннюю коллекцию от Дольче и Габбана, совершенно не получая привычного удовольствия. А все дело было в том, что волшебный артефакт, так удачно попавший ей в руки, абсолютно не оправдал возложенных на него надежд. И сейчас Катрин всерьез подумывала подбросить бесполезную шапку первому встречному.
Она простояла в одном положении довольно долго, пока не почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Вскинув глаза, Катрин разглядела в витрине отражение высокого парня в длинном темном пальто с поднятым воротником и взъерошенными волосами, который смотрел прямо на нее…не сквозь нее на манекены, а точно на нее. Поймав на себе ее взгляд, парень улыбнулся, и Катрин ничего не оставалось, как сдернуть шапку и повернуться к нему лицом.
- Почему ты меня видишь? – прямо спросила она.
- Если ты хоть раз надевала шапку-невидимку, ты всегда сможешь разглядеть под ней человека, даже когда шапки у тебя уже нет, - улыбка его съежилась в уголках губ, но не исчезла насовсем, так что слова прозвучали одновременно полусерьезно и полунасмешливо.
- А…понятно, - Катрин смутно чувствовала, что сейчас он сказал ей что-то очень важное, но не могла уловить тайного смысла. – Мне эта шапка совсем не нужна…
- Правда? – его глаза сверкнули и тут же стали обычными. – А я думал…ну там, шапка-невидимка – это же так круто.
- Круто? – ядовито усмехнулась Катрин, и вся накопившаяся за неделю горечь выплесну-лась из нее в виде торопливой, нескладной речи. – Да что в ней толку-то? Денег от нее в кармане не прибавляется…а воровать…ну, короче не знаю…пугать одноклассников – так еще чего доброго окочурятся от страха…училке пробовала насолить, да пожалела в последний момент. Что она, радость, что ли, приносит? Я ж не миллиардерша, в Деда Мороза играть и по ночам разносить детишкам подарки?! Тоже мне, магия века! Так только забыть можно, как выглядишь и все тут! Вот сейчас встану тут на углу и продам ее…а потом напьюсь.
Последнюю фразу она сказала настолько мрачно, что на лице ее нового знакомого проступил испуг.
- Да ладно, не надо так сразу…зачем напиваться-то? Симпатичная девчонка вроде, а туда же… - произнесенный мимоходом комплимент, тем не менее, не ускользнул от внимания Катрин. – И кстати, я знаю один способ использования этой шапки совершенно без ущебра для совести и окружающих.
- Неужели? – с сомнением потянула девушка. – И что это?
- Луна-парк.
- В смысле? – уставилась на него Катрин.
- Ну, луна-парк красивее всего ночью, понимаешь? Но ночью он, как тебе известно, закрыт…к тому же там охрана, - парень сделал паузу. – Понимаешь теперь, зачем шапка? Чтобы можно было пробраться в парк и гулять там до самого рассвета совершенно бесплатно.
- Но…аттракционы ведь не работают? - девушка нахмурилась.
- Ночью в парке все по-другому, - заверил ее парень. – Хочешь убедиться сама?
Катрин неуверенно кивнула, вдруг сообразив, что ее приглашают на свидание. И не на простое, а на самое романтичное из возможных – ночью, в тиши луна-парка…
- Только есть одно условие, – парень внезапно посерьезнел. – Оно очень трудновыполнимое, но можно попытаться.
- Какое? – в кои-то веки Катрин не собиралась отступать ни перед какими препятствиями.
- Тебе придется все время держать меня за руку, - лукаво улыбнулся молодой человек. – Ведь только ты владеешь шапкой-невидимкой…
Он приобнял смеющуюся Катрин за талию и медленно повел по проспекту в сторону горизонта.

Ну, количество у меня явно превышает качество. А у тебя все совсем наоборот. Рассказ потрясающий, и надо поблагодарить Витуса за то, что он все-таки тут появился, если я правильно поняла...

Спасибо, Витус! Я тебя обожаю!

ЗЫ: А где еще?!!!!!!!!!!! Клер, так нечестно!!!

Я вас обеих тоже лю! но вот что бы не сочли за флуд завтра выложу "синопсис"! Сегодня не успеваю!



------------------------------------------------------------------------------------------

Успел! Ну что же, Клер, рассказ очень неплох! И как раз неплох тем, что это не просто детская история из разряда "а что бы я сделал если бы нашел шапку-невидимку ( сапоги-скороходы, скатерть самобранку )" , а вполне законченое произведение с сюжетом, фабулой, с завязкой и развязкой. Плюс хороший литературный язык, неплохо прописаные реакции персонажей... Короче я увлекся, и дальше уже с удовольствием читал, забыв следить за собственно текстом.
В общем, спасибо тебе, Клер. за удовольствие от чтения, и ждем следующих опусов.

Я прочитал, да Идея из разряда того доброго-вечного, которое всегда полезно иногда вспомнить - или прочитать. Я не могу сказать, что это крайне оригинальная мысль, но зато это почти верное руководство пользователя)) Не пользователя шапки-невидимки, конечно, а пользователя жизни. Катрин сделала "как правильно", и не успела намолотить дел, после которых было бы куда больше стыдно, чем после мыслей о них.


Единственная фраза, которая меня задела. Что-то в ней не очень, или уж с знаками препинания, или вообще с построением. Или так в принципе пишется? 0_о Не уверена в своей компетентности, но...
Что немножко неестественным показалось, это реакция "Курили..." на парней. Я сама к курящим людям отношусь с большим фи, но к 11 классу (а Катрин у нас кажется в этом сложном периоде жизни) уже этого не замечаешь, если такое постоянно - а парни если курят, так постоянно. Мне кажется, просто в жизни (если предположим реальность))) ) она акцентировать внимание бы на этом не стала.

___
И увёл он её ночью в парк) И она пошла) И большое зло романтика)))

"А если у нее больное сердце?" - неожиданно пришло в голову Катрин…

По идее, это должно быть так. Хотя... черт его знает. Но вопросительный знак, по-моему, услиливает ощущение и он тут нужен. Насчет кавычек... не знаю. Может, они и не нужны. А вот вопросик... ^_____^

Ди, ты же филолох!!!!! Как ты мох этохо не знать?! Я-то ладно, а ты-то!...

Клер, а еще два с половиной расказа? Где они?

Да вот, еще один маленький рассказик. Перечитала его сейчас, перед выкладыванием, и отчего-то он мне понравился. Возможно, я сама до него доросла

Кошмар

Серые коробки домов казались совершенно однообразными, даже множество зажженных окон никак не помогало сфокусировать блуждающий взгляд. Эдгар внезапно остановился, каким-то чутьем сообразив, что его походка уж слишком напоминает шатание алкаша, и заглянул в попавшуюся на пути лужицу. Шею немедленно свело судорогой, но Эд мужественно решил не обращать на физические страдания никакого внимания и продолжил рассматривать отражающееся в неровном клочке водной глади затянутое об-лаками небо. Самое обычное небо, ничем вроде и не примечательное. Вот только…почему он чувствует себя словно запертым на этой детской площадке?
Шагов он не услышал – и ничуть не удивился. Эдгар вообще с самого начала решил ничему не удивляться – так оно показалось и проще, и как-то…безопаснее, что ли. Она подошла к нему почти вплотную, и рядом с ухом пахнуло нестерпимо холодным ароматом ментола.
- Ты тоже решил его навестить? – он совершенно не понимал, о ком говорит эта девушка, но всей кожей ощущал, что ну никак не желает кого-либо навещать. Уж точно не сегодня ночью…
Эдгар обернулся и немедленно узнал ее – да и как было не узнать! Он же в пионерском лагере целых три недели по ней сох, буквально ходил по пятам и даже как-то отдал свой клубничный йогурт за полдником. Звали ее…а вот как звали эту словно сотканную из наэлектризованного воздуха давнюю знакомую, он забыл. В любое другое время Эдга-ру стало бы жутко неудобно, последовала бы напряженная работа мозга, припоминание разговоров, обрывков воспоминаний, но только не в этот раз – он коротко кивнул, видя, что она ждет ответа, и отвернулся. Отвернулся и поразился сам себе. Потому что с тех пор так и не встретил девушки красивее.
Постепенно небо над их головами стало мрачнеть, темный водоворот медленно подтягивал все новые силы, обещая по меньшей мере тропический ливень, но Эдгар и безымянная знакомая продолжали стоять в полушаге друг от друга, словно куски огромной, загадочной мозаики – куски, расположенные в общей картине рядом, но не соприкасающиеся. Вот что странно – осознание этой не сопричастности совершенно избавило Эда от последних следов неловкости. В луже под ногами он увидел отражение ее плеча и невольно улыбнулся. Мостик все-таки был…
Машина ворвалась во двор, и ослепительный свет ее фар попытался развеять плотный покров безмолвия и напряжения, но тщетно. Эдгару показалось, что он даже мотора не слышит – или не хочет слышать. Поэтому длинная черная, блестящая, словно смазанная гуталином «Волга» медленно и бесшумно проплыла мимо него, даже не потревожив оставшиеся на асфальте следы прошедшего дождя, и скрылась из глаз. За идеально прозрачным стеклом мелькнуло лицо пассажира, и Эд понял, кого он так и не навестит этим вечером.
- Наш директор… - это был не вопрос, но и не утверждение. Слишком много всего пере-плелось в этих словах: некое облегчение, сладкая грусть воспоминаний, но была во всем этом и некая банальность. Банальность оттого, что за прошедшие десять лет он ни разу даже не вспомнил этого худенького старичка, вечно державшегося за спиной своей властной и суровой жены. Директор лагеря никогда никого не наказывал – только миловал на-казанных ею и делал это с откровенно довольным видом.
Странно, но девушка, несомненно узнавшая пассажира такси, и не собиралась двигаться с места. Эд было вообразил, что визит мог быть просто предлогом для встречи, но тут же отбросил эту мысль – здесь все было не так. Это был мир, в котором второй план, тайные желания, нелогичные поступки просто отсутствовали. Здесь не было места под-тексту, и это его радовало.
Тучи все сгущались, где-то в отдалении слышались первые раскаты грома, но Эдгар совершенно не чувствовал запаха грозы. Того щемящего ощущения от засевшего глубоко в подсознании первобытного страха перед чем-то, неподвластным воле человека.
От материализовавшегося на детских качелях огромного байкера веяло спокойствием и чистой совестью. Он был светловолосым, с аккуратно подстриженными усами и необъятных размеров пузом. На черной кожаной куртке болтался небрежно прикрепленный блестящий значок, и Эд, прищурившись, сумел разглядеть три выгравированные жирные буквы. Бляха веско гласила: «МЭР».
Эдгару начинала нравиться эта игра. Он ни на секунду не позволил себе усомниться в том, что перед ним действительно мэр города. Все так, как оно есть – это так просто. Из подворотни показалось еще несколько затянутых в черное фигур, и рокер немного соб-ственническим и горделивым жестом вытянул в их направлении унизанную массивными серебряными печатками руку:
- Слишком много хулиганов. Вот мы и решили набрать небольшую дружину.
Стоявшая рядом с Эдгаром девушка неожиданно хихикнула. Эд поймал себя на мысли, что она все больше ему нравится, и прищелкнул языком. Почему? Просто ему захотелось сделать так именно сейчас, совершенно не опасаясь того, что этим он вызовет ее неодобрение. Своего рода последняя проверка – чтобы убедиться. Ну, может быть не последняя, ведь человек слишком недоверчивое существо. Но решающая – точно.
Он вполуха слушал глухой басок продолжавшего рассказывать о «своих ребятах» мэра. О том, как тот постепенно познакомился со всеми жителями домов, как преодолел недоверие скептиков, как молодежь перестала крутить пальцем у виска. Эдгар прикрыл глаза и начал мечтать о том, что и сам может вот так сесть на «Харлей» и защищать обычных горожан от…От них самих? Он уже собрался было ловко поставить добряка-мэра в тупик, но в едва приоткрытый рот неожиданно влетел смертельно уставший после дневного перелета мыльный пузырь, и Эд передумал. В этом мире ему не требовалось никому ничего доказывать.
В этот момент после очень сильного раската грома хлынул дождь. Хлынул одной сплошной стеной, ну прямо как в настоящей жизни. В настоящей жизни Эд без всяких колебаний снял бы свою куртку и набросил на плечи красавицы. Но сейчас в этом не было никакого смысла, поэтому он просто последовал вслед за добродушным мэром-рокером, с каким-то тайным удовлетворением ощущая рядом ее невесомые шаги.
Прямо на тротуаре стоял обычный снятый с колес вагон, внутри которого гостеприимно горела керосинка. Все байкеры-рейнджеры уже сидели вокруг потрепанного стола, где-то за их спинами булькал чайник, и шум дождя постепенно превращался во что-то убаюкивающее и ласкающее слух. Эдгар расположился на табурете у самой стены и слегка приобнял за талию присевшую к нему на колени Марину.
Он честно не старался вспомнить ее имя – оно просто пришло к нему в нужный момент, и Эд ощутил одновременно и свое могущество и свою беспомощность. Этот го-род, так неуловимо непохожий на его родной, так безлико отражавший мятущуюся реальность его жизни, был полон чудес. Именно тех чудес, которых он так желал. И тех, кото-рых и не думал желать. Здесь могло произойти все, что угодно, и правило было только одно – не удивляться и не надевать маску. Маска – то, что делает нас похожими на всех остальных, делает безликими в толпе безликих, здесь просто не смогла бы существовать. Город абсолютной реальности.
Эдгар покрепче обнял тонкую талию и хлебнул обжигающего кипятка. Зачем морщиться? Зачем говорить что-то ненужное? Эд подождал, пока ощущение правильности не наполнит всю его сущность, и радостно выдохнул.
А теперь можно просыпаться…

Читается ну просто на одном дыхании! Если бы мне такие сны снились... А то у меня вечно глобализация какая-то. Вроде сна про Спектру и фишменов. О.о

Стиль написания очень гладкий, ровный, нет никаких сбоев. Замурчательно.)

Загадочно, немного наивно, но безусловно очень интересно! Не все сны такими бывают. Хорошо, Клер, что ты намекаешь читателю, что удивляться не нужно. Я попробовал удивиться имени героя - что за Эдгар в мире, где существуют Волги, живут Марины и детишек отправляют в пионерские лагеря? Но во сне-то все возможно. Может быть жто был просто Эдик, но во сне ему хотелось, что бы его звали Эдвард.
Нужно бы поправить пунктуацию и убрать невесть как попавшие в середину строк переносы.

Не невесть как, а вполне очевидным способом) Вордовские переносы Утеха не воспринимает, потому их приходится отлавливать и убирать. Так что тебе попались наиболее шустрые, ускользнувшие от меня.

И спасибо огромное за отзыв))

Я понял! Эдгар - это отсылка на Эдгара По! Теперь мне понятно название рассказа. Гениально!

Фух... прочитала, как и обещала)
Занятная штучка. После ее прочтения остается какое-то странное впечатление, двоякое что ли. Я бы даже отнесла этот рассказ к сюрреализму, только в этом случае эффект создается совершенно обыденными вещами и в этом еще большая странность.

Ну, и откопала-таки я кое что))):

"припоминание разговоров, обрывков воспоминаний"
похожие слова

"Поэтому длинная черная, блестящая, словно смазанная гуталином «Волга»"
почему-то первая ассоциация, пришедшая здесь на слово "смазанная" - смазанные детали внутри... Может, намазанная?

"вокруг потрепанного стола"
не уверена, может ли стол быть потрепанным. Его же трепать неудобно, он слишком большой!

Это снова я. Закончив, наконец, ужасные мучения по написанию синопсиса, выкладываю третий из моих рассказов.

Один день из жизни звезды

Я влетела в свой офис на Шаболовке как обычно ровно на три минуты позже поло-женного времени. Не то, чтобы это была принципиальная позиция или сознательный бунт против руководства, просто с появлением в моей жизни Алика все пошло шиворот-навыворот. И опоздания перестали занимать верхнюю строчку в таблице приоритетов, только и всего. Но сегодня я потратила несколько секунд на то, чтобы хорошенько поругать себя, пока руки автоматически приводили в порядок растрепавшуюся шевелюру и накладывали свежий слой помады. Сегодня мне предстояло снимать первую передачу из цикла «Один день из жизни звезды».
Идея, как вы и сами поняли, далеко не нова. И если честно, уже с самого начала было ясно, чем она пахнет для меня и всей съемочной группы. То есть это я так думала, что мне все ясно.
Я захлопнула косметичку, и одновременно хлопнула входная дверь. Гулко так хлопнула, фаталистично даже. Мой непосредственный шеф, Виктор Палыч, сделал два размашистых шага и пошел бы дальше, но свободное пространство, увы, закончилось, и он почти врезался в рабочий стол. Его брови на мгновение удивленно взметнулись вверх, и чтобы скрыть замешательство он заговорил на полтона громче, чем принято начинать новую рабочую неделю.
- Елена Батьковна!! Почему до сих пор в офисе сидим?! Дырка на штанах…на юбочке протрется, а воз и ныне там!
- Виктор Палыч… - в четырех слогах я умудрилась выразить всю гамму доступных мне с утра чувств: мольбу о прощении, хорошо замаскированный упрек, напоминание, что рабочий день начался всего десять минут назад, а венчала этот винегрет очаровательная улыбка. – Вы не видели – Ромка уже готов ехать?
- Ромка, в отличие от некоторых, всегда готов, – но сердиться дальше шеф положи-тельно не мог, поэтому развернулся на каблуках, и, уже взявшись за дверную ручку, позволил себе последнюю шпильку. – Давай пошевеливайся, звезды они такие – капризные, не заставляй ясное солнце нашей эстрады ждать.
- Ясное солнце? – я невольно прыснула. – Скажите уж лучше - последний отблеск за-ката.
- Не рассусоливать и не разглагольствовать! – Виктор Палыч блеснул на прощание глазами и выплыл, оставив после себя стойкий аромат как минимум половины флакона «Кензо», а я отправилась на поиски Ромки – нашего лучшего оператора.
Удобство передач подобного рода заключается в том, что она вполне может быть снята усилиями одного репортера и одного оператора. Ну, потом еще монтаж, закадровый бубнеж…но это в данный момент волновало меня как позапрошлогодний снег. Неудобство же заключалось в том, что звезду не просто требовалось снимать в режиме нон-стоп – звезду необходимо было развлекать, дабы ей, звезде, не было так скучно проводить целый день в обществе занудишки-репортера. И я решительно не понимала, какую лапшу мне вешать на уши давно отпрыгавшему свое на сцене Михаилу Душегрею.
Нет, детали его биографии мне были известны до мельчайших подробностей: родился в Усть-Каменогорске, рос в обычной семье каменщика и хористки, о заоблачных далях и не помышлял. И тут – на тебе, шанс на миллион! В городе инкогнито остановилась известная прима Вика Цветикова. И вся заслуга паренька-не-промах Миши состояла в том, что он звезду не только признал, но еще и не постеснялся ей в этом признаться. Выразительно заглядывая в ясные очи и умильно вытягивая губы трубочкой. А Вика от этого сильно расстроилась. Но паренька забыть не смогла и взяла с собой в Москву. И пошло-поехало…
Теперь бывшему кудрявенькому черноглазому юноше, томно выводившему рулады про «неземное блаженство» и «киску-лапочку», давно уже стукнуло пятьдесят, балки под сценой приходилось укреплять перед каждым выступлением, но духом он был бодр как никогда. Это-то и пугало меня больше всего…
Ромка выскочил мне навстречу из-за угла, яростно жестикулируя, но при этом из его рта не доносилось ни единого слова. Вот это называется товарищ! Если в процессе работы возникают проблемы, никогда не стоит орать об этом в наших коридорах – стены дюже тонкие, а добрых людей, как и везде, хватает. Поэтому я схватила его за рукав, втащила в лифт и только там позволила себе вопросительный взгляд.
- Ленка! Этот старый козел не хочет, чтобы мы ехали к нему домой! Говорит, «домра-ботница приболела». – Ромка выразительно скривился. – Назначил встречу в гримерке.
- Но… - я немного опешила. – Мы же вроде с его продюсером все обговорили…я на него, образину, годовой запас лести извела! И что?? Зрители не хотят видеть трюмо с баночками, им подавай кровать пять на пять метров, шелковые простыни и желательно с томно раскинувшейся на подушках красоткой, пустые бутылки на кухне и плеточки-браслетики на стене. А тут – облом, вшивая гримерка!!
Честно говоря, это меня немного понесло. Обычно я бываю более сдержанна, даже в Ромкином присутствии. Но сегодня…о, сегодня явно был не день Бэкхема, поэтому несчастному оператору оставалось только растерянно моргать, наблюдая в милашке-коллеге такие перемены. Заметив его обескураженный вид, я захлопнула не в меру широко разинутый рот и прикрыла глаза. Поспать бы немного…часика три…
- Лен…у тебя все в порядке? – Рома очень надеялся, что это не он стал причиной моего «понедельничного настроения», поэтому я слабо кивнула и сжала губы. Я выдержу…честное слово, выдержу.
Уже сидя в машине, я краем глаза заглянула в план действий – с вычеркиванием дома у нас оставалась гримерка, репетиция очередного вручения премий «Блестящий диск» и ужин в ресторане. Ну…не густо, конечно, чего-то сенсационного из этого не выжмешь. И тут мной овладело самое что ни на есть приземленное чувство мести. Я решила добыть из сегодняшних съемок максимум нелепостей, влезать во все разговоры, задавать глупые вопросы в лоб и так далее. И не думайте, что я хотела заработать репутацию скандалистки или мне надоела работа на телевидении – вовсе нет. Просто я отчаянно пыталась сделать этот день «моим».
Задворки концертного зала встретили нас, вопреки ожиданиям, полной безлюдностью. Да-а, лучшие времена старины Душегрея явно канули в лету. Надо будет спросить, скучает ли он по молодым поклонницам. Или это слишком, как вы думаете??
Свет в коридорах из экономии горел очень выборочно, поэтому мы с Ромкой, спотыкаясь на каждом шагу, добирались до Той-самой-гримерки добрых полчаса. В ответ на мой деликатный стук из-за двери донеслось что-то неразборчивое, но мелодичное, Ромка хмыкнул, а я, вовремя вспомнив о своем намерении быть сегодня «Стервой-намбер-ван», толкнула дверь плечом. Скрип ее должен был вызвать жалость, но сегодня мое сердце осталось глухо.
И правильно, что осталось. Увиденное внутри вызвало у меня твердую уверенность в правильности избранного курса: пол и стены покрывали широкие ковры, трюмо было не одно, а целых три, света оказалось предостаточно, а в довершении всего прямо за дверью во всю стену тянулся черный кожаный диван. Я расправила плечи и вышла в сво-бодный полет.
- Добрый день! Я – Елена Ведеева, «Тв-плюс». Спасибо вам, Михаил Владленович, что вы согласились принять участие в нашей новой программе – «Один день со звездой». – забыла добавить, все это говорилось в спину сидящего перед зеркалом артиста, который только после моей благодарности начал всем корпусом поворачиваться в нашу с Ромкой сторону.
- Ну… - он окинул меня цепким взглядом и медленно кивнул. – Ми-ло…присаживайтесь, Леночка. О чем мы с вами будем сегодня беседовать?
Изо всех сил стараясь выглядеть как можно непосредственнее, я подошла к дивану, но плюхнуться на него всем телом мне не позволила гордость. Поэтому для начала я деликатно подвинула в сторону белоснежную бархатную подушку…которая с шипением подпрыгнула и метнулась в угол. Душегрей обескуражено наблюдал за ретированием лю-бимого животного, а я, гордо расправив юбку, закинула ногу на ногу и дала Ромке отмашку начинать съемку.
- Итак, в нашей стране Михаила Душегрея не знает только младенец. Легко ли нести на плечах груз такой славы? – сами видите, вопрос был издевательским по своей сути, но меня уже не могло остановить ничто. Бывшая супер-пупер-звезда была в моих руках.
- Ну, милая. Я как-то привык, - обезоруживающе развел руками певец, а у меня следующий вопрос встал колом в горле – такого ответа я не ожидала.
- Э-ээ…кхрм… - пришлось делать вид, что закашлялась. – Понятно…как же вы выдерживаете такой бешеный ритм жизни?
- Бешеный? – лукаво покосился на меня Душегрей. – А с чего это вы взяли? Нормаль-ный ритм, не быстрее вашего, журналистского, кстати. Репетиции, концерты, благотворительные вечера. Я ведь уже избавлен от необходимости…как вы сейчас говорите…тусоваться.
Наш только что начавшийся диалог нравился мне все меньше. Мало того, что «де-док» оказался весьма радушен и весьма непрост, так он еще и начал строить мне глазки. Вот этого не люблю! Ну, хоть режьте,… мутить сразу начинает. Поэтому я встала, модельной походкой подошла к Душегрею и с ярко выраженным на лице любопытством на-чала рассматривать весь косметический арсенал.
- А вот это что такое, черненькое? – Душегрей подозрительно посмотрел на меня, видимо впервые видя девушку, не умеющую распознать тушь, но я стерпела этот оскорбительный во всех отношениях молчаливый выпад и продолжала тыкать коробочку ему в лицо.
- Паста. – вежливо улыбнулся он. – Брови выделять, глаза. Вы разве никогда не бывали в гримерке артиста?
Да, это он меня уел. Вот так, уже на пятой минуте поставить под сомнение мой профессионализм еще не удавалось никому. Я скрипнула зубами и процедила:
- Я выйду, покурю. Поснимай комнату, Ром, а Михаил Владленович, может быть, расскажет что-нибудь забавное.
Я стояла на лестничной площадке, курила показавшуюся совершенно безвкусной сигарету и боролась с желанием пожалеть себя. А пожалеть ох как хотелось!! И еще очень хотелось послать артиста и всю передачу поматерно, объявить всех плохими и редисками и побыстрее свалить из концертного зала на фиг. Или с телевидения вообще. Но отдувать-ся придется Ромке…подставлять его я не имела никакого морального права, парень ничего плохого мне не сделал. Поэтому я утешила себя тем, что аки средневековый рыцарь избавляю его от взбучки, растоптала окурок и вернулась, чтобы нести свой крест до конца. По крайней мере, до конца этого дня.
Не успела я зайти в гримерку, как мне в спину врезалась совсем еще молоденькая девчушка в джинсах с протертыми коленями, топичке и кроссовках. Я молчаливо посторонилась, пропуская ее вперед.
- Ой, простите… - ее дреды маячили у меня перед глазами, навязчиво вызывая в памяти картинку из справочника по гигиене, на которой крупным планом была изображена вошь обыкновенная. – Дядь Миш, там вас требуют. Говорят, что хотя бы один прогон, но нужно сделать.
- Все еще боятся, что я ненароком врежусь в этих полуголых балерунов? – Душегрей шутливо развел руками и повернулся ко мне. – Подтанцовка ихняя – просто жуть. Сколько раз просил – уберите вы мальчиков-зайчиков! Ни в какую! Предлагали девочек в купальниках…ха! Кстати, Леночка, это моя племянница Галочка. Умница, красавица, и на эстраду не хочет…
В этом месте девчонка прыснула и выразительно покрутила пальцем у виска.
- Я как с тобой, дядь Миш, на «Фабрику» съездила – неделю отходила. Они там дебилы все…и одеваться не умеют. Ну, ты идешь? – с этими словами она упорхнула.
Плетясь за Ромкой по коридорам, я решительно не знала, что на студии будут делать с отснятыми материалом. Пускать такое в эфир? Так ведь и у нас «Фабрику» крутили, деньги в рекламу такие вбухивали, что ого-го. И о будущей церемонии уже звонят на всех каналах…Ох, дяденька Душегрей, чем еще удивите?
На прогоне толку от меня никакого не было, поэтому пока Ромка прилаживался с камерой, я решила поговорить «по душам» с кем-нибудь из обслуживавшего персонала. К звуковикам подходить близко я не решилась, поэтому, улучив момент, схватила за рукав семенящую к выходу уборщицу и сунула ей в лицо микрофон.
- Скажите, это, наверное, безумно увлекательно – ежедневно наблюдать за работой знаменитых артистов? – тетка шарахнулась было в сторону, но быстро пришла в себя…слишком быстро для первого интервью.
- Ну…они все очень милые. – в доказательство «работница невидимого фронта» рас-тянула в улыбке щедро намазанный помадой свекольного цвета рот. – Просто чудесные…извините, работа стоит.
Чудесные? Как же, держи карман шире, подумала я. Хотя…Михаил Душегрей, сейчас старательно прогуливавшийся по сцене с микрофоном в руке, ловко избегая прямого столкновения с нелепыми мальчиками в балетных пачках, действительно был мил. Или только казался таким?
Когда его отпустили, было уже около шести вечера и близилась финальная часть съемок – ресторан. Пока Душегрей одевался, я понуро разглядывала молоденькую певичку, которая душераздирающим фальцетом выводила что-то про «конфетки-розочки». Она казалась мне из зала такой убогой…вся наша эстрада казалась мне такой убогой. Посто-янно мелькание звезд в рекламе пельменей и майонезов, туши и прокладок, грубо и безвкусно сляпанные клипы, бесчисленные ремиксы – вольно-невольно я проецировала свое впечатление от этого суррогата на самих людей, участвующих в его производстве. Мне казалось, что если их песни банальны, подтанцовка – ни к черту, а наряды – вульгарны, то это и есть их внутренняя суть. Была ли я права? До сегодняшнего дня, одного-единственного дня проведенного рядом со звездой, я была абсолютно уверена в своей правоте. Забавный старикашка с псевдонимом Душегрей поколебал мою уверенность…только надолго ли?
- Пока не нырнешь – не узнаешь, далеко ли до дна, - я и не заметила, как за спиной оказался возмутитель моего покоя в дорогом пальто и простой вязаной шапочке. – Всегда проще судить по внешней оболочке, по яркой обертке, которая режет глаз. Но ведь человек так многогранен…так сложен. Никогда нельзя узнать, что у другого в голове. Милая Леночка, если бы мир можно было поделить на черное и белое!! А эстраду – на качест-венную и отстойную…так вы, кажется, теперь выражаетесь? Иногда Галчонок произносит такие заумные слова….
- Но…ведь эти песни ужасны!!! – выпалила я в порыве откровенности, с ужасом понимая, что Ромка и не думает останавливать запись. – А наряды, в которых выступают наши певицы? Больше подходит для борделя, ей-богу! И народ все это кушает…Михаил Владленович, ведь так нельзя!
- Почему, Леночка? – певец слегка приобнял меня за плечи и подмигнул. – Вот мне сейчас хочется пригласить вас в ресторан. Но я уже старик, мы с вами делаем передачу, а не ублажаем себя, к тому же это не профессионально. И может испортить вам карьеру. А если нас увидят папарацци? Но я все равно приглашаю вас. И тем самым перекладываю решение на ваши хрупкие изящные плечи. Так и зритель…он тоже выбирает сам. А мы лишь даем ему возможность сделать этот выбор…правильный выбор. Найти то, что ему действительно нужно. Ну так как?
- Кажется, я уловила вашу мысль… - растерянно протянула я. – Каждый выбирает по себе, как поется в известной песне. Но если рассматривать ответственность…
- Леночка, – мягко перебил он меня. – Я имел в виду мое приглашение. Вы согласны?
- Приглашение?? – я несколько мгновений смотрела ему прямо в глаза, а потом сделала шаг в сторону и наступила Ромке на ногу.
Выразительно так наступила. И взяла под руку самого удивительного человека на нашей эстраде.

А передача все-таки вышла. Она практически целиком состояла из тех кадров, что Ромка снял во время репетиции в сопровождении закадрового текста. Но я отказалась его читать – как за один единственный день отказалась судить. И знаете, что? Человек и прав-да очень странное существо)))

Мда! Честно скажу - Клер, ты поставила меня в тупик. Рассказ написан хорошо, да и вроде бы ясно, что ты хочешь сказать, что является его сутью. То есть нельзя о каком-либо явлении в жизни судить со стороны, нужно сначала окунуться в это явление, хотя бы ненадолго. И здесь я с тобой согласен, иначе откуда бы появлялись эти ужасные статьи про ролевиков-поголовно-сатанистов или художников-поголовно-педо-наркоманов.
Но беда в том, что внутрь некоторых вещей проникнуть не получится, или смогут не все, и приходится судить о них со стороны. Думаю в вопросе с эстрадой основные ее недостатки прекрасно видны с этой самой стороны, а вот внутрениие достоинства если и есть, то мы о них можем и не узнать.
Но вопрос, как мне кажется еще более сложен. Вот если бы твоя героиня попала не к этому "милому дедуле" с прикольной фамилией, а к какому бы другому Васе Куралесову, она могла бы сделать совершенно противоположные выводы об этих самих "людях эстрады". И тоже была бы права. Просто тут как повезет.
Спасибо, прочитал с удовольствием!

Я сразу говорю - это не столько фанатзия на тему, сколько концентрированная аннотация. Но....в нее вбухано определенное количество фантазии вашей покорной слуги, поэтому она наверное имеет право тут болтаться. Если нет - вы мне скажите

Сны о России

…Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется,
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать…
Ф. Тютчев,
27 февраля 1869 г.

Россия… - как долго стремились мы к этой теме! Сквозь тернии заморских стран, сквозь иную культуру и дальние миры медленно, но неуклонно шли мы к тебе, наша Россия. Мы жили предчувствием этого счастливого мига, когда сможем погрузиться в твою… нет, в нашу историю, в наши корни, уже исследованные вдоль и поперек, но все еще таинственные, все еще загадочные, все еще таящие в себе бездны непознанного и прекрасного. И пока добирались мы длинными, хожеными и нехожеными тропами, мы спали – и были сны наши покойными и сладкими.
Первый сон был даже не сном, а полудремой, в которой стирались границы между нашим миром и далекой, желанной Родиной. И виделась нам во сне высокая двухметровая фигура с широким лбом, усами, горящими глазами громко и радостно объявлявшая: «Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы повернемся к ней задом!». И столько мальчишеского задора, столько бесшабашности и одновременно столько величия было в этом голосе, что невольно хватались мы за макушки, силясь сдернуть несуществующие шляпы и отвесить земной поклон. Такому правителю не стыдно поклониться – и мы это знали. Знали, что после не Россия уже не будет прежней, затерянной на окраине мира, заплутавшей в собственных дремучих чащах и заглядевшейся в глубине синих озер. Она уже никогда не позволит остальному миру забыть о себе. Но совсем рядом с великаном-императором, потерявшись в толпе разодетых придворных, мелькали самые обычные лица худосочных людей в неприметных камзольчиках, не ждущих ни наград, ни почестей, не тщащихся попасть ко всем на уста. И было в них что-то от теней, от стражей тайн, от верных и надежных послов, которые никогда не продадут и не выдадут. Сколько было их, этих забытых героев? Таких, как дьяк Возницын… А ведь порой от них зависело ни много, ни мало, а честь Отечества. И хотя не сохранилось их портретов, неизвестны даты рождения и кончины, но вечно останутся в памяти нашей славные их дела.
Сон второй напоминал полет на крыльях гигантской птицы – в ушах свистел ветер, в небе сиял солнечный диск, и кто-то невидимый тихо читал бессмертные строки из чьей-то грезы:
…Я здесь, на сих скалах, висящих над водой,
В священном сумраке дубравы
Задумчиво брожу и вижу пред собой
Следы протекших лет и славы:
Обломки, грозный вал, поросший злаком ров,
Столбы и ветхий мост с чугунными цепями,
Твердыни мшистые с гранитными зубцами…
К. Батюшков, 1814 г

И проплывали под нами древние стены, поросшие мхом и увитые легендами, словно плющом. То были крепости нашего родного Севера, успевшие побывать под властью чужих народов, но все равно наши… наши навек. Такие знакомые с детства названия – Копорье, Шлиссельбург, Выборг! История их перевита с нами прочной пуповиной, закаленной в зимних холодах и бесконечных осенних дождях. И мы будем возвращаться к ним… возвращаться снова и снова, отыскивая среди древних, помнивших звон копий и пение луков камней то самое, неизбывное, печальное и светлое прошлое.
На третий раз Россия скрылась из наших глаз, но никогда не казалась она нам ближе. Мы стояли с непокрытыми головами среди ровных рядов прямоугольных гранитных плит и тихо молились. На кладбище Сен-Женевьев де Буа стояла осень, липы приветливо гладили нас по плечам, клены задумчиво устилали наш путь золотыми сердечками. Вы покинули Родину, но, уезжая, увезли ее с собой, в своих душах и сейчас, стоя под открытым небом чужой страны мы по-прежнему припадаем к истокам России. Где бы ни ступила нога русского странника, оставит она след, по которому смогут пройти другие. Мы идем по вашим следам… мы слышим ваши голоса и присоединяем к ним свои:
…Я понял, пожив на чужбине,
Что нет мне дороже страны,
Где осенью плачут рябины
И снятся забытые сны…
А.Дементьев

И молитвы наши не были напрасны. На четвертую ночь лишь только смежил сон наши веки, послышалось пение, сначала очень тихое, ненавязчивое, но постепенно все нарастал стройный хор голосов, все громче звучал глубокий, искренний напев. И чудилось нам, что и мы стоим посреди певцов, и свечи зажженные сияют повсюду, чуть сладковатый запах ладана стелется между плотными рядами, обволакивает, уносит ввысь наши мольбы. Купол над нашими головами становился все прозрачнее, все невесомее делались стены и вот уже ничто не сдерживает наш напев, лишь поля вокруг, да шелест травы, да журчание рек с поросшими камышом берегами. И встают из воздуха тени древних монастырей, вечных оплотов веры и благодати: Соловецкий, Валаамский, Коневецкий и много их еще живет. Вот она, Святая Русь…
Востребован древний устав-
И гласы волной поднялись
И своды, и кровли разьяв
Туда, в запрещенную высь…
И души людей, и века
Сошлись в славословье Творца
И не было наверняка
Здесь горестного лица…
Старинный распев нарастал
Среди рукотворных светил,
И Ангел на хорах стоял
И Небо на землю сводил.
«Церковный хор» Т. Шорохова.

А пятый раз привиделось нам море, море золотое, пшеничное море, бескрайнее. И посреди этого моря видели мы людей в простых холщовых рубахах, перепоясанных тонкими веревочными поясами, людей крестьянских, самое сердце России. И видели мы хозяек у жарко дышащих печей, видели малых ребят, играющих в песке под окнами, видели красных девушек, кружащихся в хороводе вкруг весело взмывающего к небу костра. И в непрерывности их труда виделись нам неразрывные цепи, тяжкие оковы…:
…Смотрела крепостная мастерица
На вышитую Родину свою…
Толь серебро, толь золото искрится,
То ли струятся слезы по шитью…
А. Дементьев «Золотошвеи Торжка»

И вдруг все заволокло на мгновение, а когда рассеялась дымка, предстали перед нами те же лица, но не было на них и следов тяжкого изнуряющего труда. Радость светилась в чистых подобно летнему небу глазах, уста потихоньку привыкали к улыбке, и сладкое слово «свобода» подобно ласточке скользило вдоль толпы. И увидели мы, как словно воспрянула вся наша могучая страна от глубокого крепостного сна, расправила широкие плечи, потянулась так, что дрожь прошла по земле и стала прямо, гордо обозревая остальной. И мы радовались вместе с ней, и даже когда проснулись, то тень той давней радости еще покрывала наши счастливые лица.
В шестом сне танцевала перед нами девушка. Тоненькая, черноволосая, она завораживала зрителя с первых же тактов, с первых движений своих и каждый взмах руки ее был словно взмах лебединого крыла. Много теней скользило вокруг нее, были среди них фигуры прямые и непреклонные, юркие и жилистые, мягкие и добрые, но она сияла среди них подобно звездочке, озаряя каждого магическим блеском своего танца. И шепот шел по рядам огромного театра без стен и крыши: «Кшесинская…», а мы не могли оторвать взгляда от ее гибкого стана. Образы сменяли один другой со скоростью мысли – «Спящая красавица», «Баядерка», «Лебединое озеро», «Щелкунчик», «Эсмеральда»… и сливались в один пестрый, блестящий круг, в центре которого танцевала маленькая хрупкая фигурка. И не смолкали аплодисменты, и казалось нам, что в тот миг весь мир аплодировал нашей балерине, такой грациозной, такой загадочной, такой… цельной, каким только и может быть на Руси истинный мастер своего дела. И летели на сцену цветы, и было их так много, что скоро нескончаемый дождь лепестков совершенно скрыл от нас прекрасную Матильду.
Седьмой сон был самым тонким, самым воздушным из всех. В легчайшей дымке веков блистали перед нами скромные черты царских дочерей, невест, жен… такие тихие, все понимающие, все чувствующие безмолвно проплывали они над тихими заводями могучих русских рек, кивали бледными лицами и уходили. Куда? К какой судьбе? Чтобы править или чтобы скитаться? Чтобы любить или покровительствовать? Чтобы бороться или смириться? Разными были ваши судьбы, обрученные с великой державой, а повенчанные с постылой чужбиной. Но где бы ни оканчивались ваши труды, там прорастали семена широкой, беспечной русской души, там пели тягучие русские песни, там, затаив дыхание, читали великие книги русских писателей. Там учились любить нас, ибо понять были не в силах. И хранятся теперь по всему миру лепестки тех роз, что цвели на ваших ланитах, прелестные девы.
Восьмой вечер был сумрачен. Потемневшие облака совершенно скрыли бледный лунный лик, ветер крепчал, мы боялись вымокнуть и зябли. Тогда явился нам во сне странник. Было лицо его изборождено морщинами, руки крепко сжимали прочный суковатый посох, белая борода мягкими волнами струилась по груди. Он сел с нами у костра и начал рассказывать предания, легенды, былины… заслушались мы старца. И хотя говорил он тихо, словно пробуждая текст в самом себе по мере того, как мерно тек его рассказ, чувствовали мы, что не всегда голос этот был так мягок. Руки, сжимавшие простую палку, помнили еще приятный холодок скипетра, непокрытая голова радовалась избавлению от тяжести мономаховой шапки, холщовый наряд был ближе телу, чем раззолоченные одежды. Сидел с нами странник, и ничем не выдавал себя, но мы видели сквозь него. Такой свободой веяло от него, что невольно улыбались мы, хотя были среди его песен и грустные, и суровые, и поучительные. «Голубиную книгу» рассказал он нам, и «Велесову книгу» и много еще премудростей земли русской. Так встретили мы рассвет, и, проснувшись, ощутили в себе частицу той благости, что нес в себе старец Федор Кузьмич.
И вот настала последняя ночь. И порешили мы, что не будем спать, дабы понять, в чем торжество земли нашей, в чем сила нашего народа. И сели мы в круг, крепко взявшись за руки, и начали слушать ветер. Вот что донес он до нас:
…Отец, расскажи мне о прошлой войне.
Прости, что прошу тебя снова и снова
Я знаю по ранней твоей седине,
Как юность твоя начиналась сурово…
…Отец расскажи мне о друге своем.
Мы с ним уже больше не встретимся в мае
Я помню, как пели вы с другом вдвоем
Военные песни притихнувшей маме…
…Отец, я знаю давно наизусть
Все песни, что стали твоею судьбою
И если тебе в подголоски гожусь,
Давай мы споем эти песни с тобою…
…Отец, раздели со мной память и грусть,
Как тихие радости с нами ты делишь.
Позволь в День Победы я рядом пройдусь
Когда ордена ты, волнуясь, наденешь.
А. Дементьев
И почтили мы минутой молчания тех, кто жизнью и подвигами своими доказал всему миру, что есть Россия! Вечная слава героям! Вечная память…

Очень интересное эссе, Клер, неплохо подошло бы к какому-нибудь юбилею и общенародному празднику. Написано хорошо! Но для каждодневного употребления, "для души", в нем мало от второго лица нашей Родины (я хотя и живу в Украине, не разделяю по-прежнему этих двух стран). Я, например, привык критически относиться к этому образу, видеть как красивые, одухотворенные лица "матерей", так и испещеренные оспой лики "отцов", чьи карающие длани до сих пор висят над каждым из нас, только уже в другом виде. Но это уже, я думаю тема для другого эссе.

Не могу разделить этот проникновенный патриотизм, но написано очень даже качественно... Особенно восхищает уместное употребление старорусских слов. Да и сама концепция довольно оригинальна...
Про царских дочерей - красиво сказано. Много про женщин и девушек. Респект. Россия - все-таки женщина. =)

Вот и пришел черед жюри выкладывать свои фантазии на тему

Отпусти меня

­ Отпусти меня.
­ Ну уж нет, я же только что поймал тебя. Ты такая красивая…
­ Отпусти….мне тесно здесь.
­ Посадить тебя в бутыль побольше? – звон стекла, шебуршание, и снова нависшая тень. – Вот, смотри – десятилитровая!
­ Что мне с того?
­ Нуу, и сразу обижаться! Я, между прочим, как лучше хочу. Ты просто еще не привыкла.
­ К плену нельзя привыкнуть.
­ Плену? Почему плен? Ты у меня в гостях…
Голос то отдаляется, то приближается, звучит гордо, самодовольно. Тень радостно потирает руки, чуть ли не приплясывает на месте. Стекло холодное, а воздух в нем и вовсе ледяной – от страха. Надо попытаться еще раз.
­ Мне тоскливо – вдруг я умру?
­ Умрешь? Почему ты должна умереть? Ты думаешь, я тебе позволю? Ты – моя! – в голосе слышатся визгливые нотки. – Моя, я тебя поймал!
­ Да, поймал…значит, и выпустить тоже можешь. Отпусти меня…
­ Как бы не так! Я тобой любоваться буду.
­ ….
«Любоваться…а чего спрашивается ему было не любоваться, когда я была у себя дома? Когда я была свободна и светила для него каждую ночь? Зачем это? Душная, стеклянная клетка, с отвратительным запахом и скользкими стенами? Зачем это все?» Близилось утро, ее одолевала зевота и желание закутаться в пуховую перину облаков и уснуть. А вместо этого…
Она опустилась на дно и съежилась.
­ Эй, ты чего? Не смей гаснуть! Не смей, я сказал! Ты же самая яркая, ты не можешь так быстро потухнуть! Свети мне!
­ Я устала…
­ Вот еще! Свети, а то обратно в двухлитровую банку засуну!
­ Ты жесток…
Она светила. Все утро и половину дня, пока в изнеможении не сползла по стенке на дно и затихла. Хотелось домой. Странно – оттуда, сверху, мир казался таким прекрасным, полным чудес и приключений, но теперь она поняла, что в нем нет красок, он сер и печален, и главное – невыносимо суров к таким хрупким существам, как она.
­ Эй…ты жива? Тебе что, плохо? Эй, слышишь!! Отвечай!
­ Оставь меня…
­ Фух! И зачем так пугать? Я уж подумал, что не увижу твоего сияния этой ночью.
­ Отпусти меня и клянусь – я буду всегда светить только тебе.
­ Но так ты будешь слишком далеко…
­ ….
Наступила ночь. Долгая – никогда еще ночь не тянулась так мучительно, так бессмысленно, так бездушно. Протяжный бой часов, скрипучая механическая кукушка каждый час захлебывается кашлем, чем ближе к утру – тем дольше и надрывнее. Первые лучи солнца проскальзывают в комнату сквозь щель между шторами – больно. Слишком ярко, слишком резко – слишком беззаботно. Это раздражает – чья-то свобода. Оказывается, это может быть просто невыносимо.
­ Ты чего молчишь все время?
­ О чем с тобой говорить?
­ Нуу…разве я тебе не интересен? Хоть сколечко?
­ Ты мне? Мне интересно, когда я тебе уже надоем…
­ Никогда! – смех, довольный, счастливый смех. – Ты так прекрасна, что я могу любоваться тобой целую вечность.
­ Вечность? Это слишком долго…
«Странный он все-таки….такой одинокий. И не рассказывает никому про меня, не хвастается. Обидел его кто, то ли? Угрюмый….только когда на меня смотрит - улыбается. Думает, я не замечаю. Надо и правда с ним хоть разговаривать иногда.»
­ Почему ты всегда один?
­ О чем ты?
­ У тебя нет друзей?
­ У меня есть ты.
­ Нет, я не….
«Я для него нечто большее, чем просто блестящая игрушка. Я – его домашний питомец…наверное так. Хотя…»
­ Знаешь, там иногда бывает страшно.
­ Там – это где? На небе?
­ Нет, мы живем не на небе. Небо – это очень далеко…
­ Разве? Мне всегда казалось что еще немного, и я смогу до него дотянутся и…достать тебя.
­ Ты и достал.
­ Я тебя поймал, - снова счастливые нотки.
­ ….
«Здесь не так уж и холодно. Хотя нет, все-таки холодно, но это не воздух холодный, а я сама не желаю согреваться. Не желаю привыкать. Скучаю. Или…это просто упрямство?»
­ Это была моя самая заветная мечта – заполучить тебя.
­ И что ты теперь будешь делать?
­ Не понял? – искреннее недоумение.
­ О чем ты будешь теперь мечтать?
­ Я…я не знаю. О чем мечтаешь ты? Хотя глупо спрашивать – ты мечтаешь свалить отсюда, верно?
­ ….
«Надо было закричать, что да, я этого хочу, хочу убежать и больше не возвращаться сюда никогда. Почему я промолчала? Почему?»
­ Ты совсем меня не любишь – такая холодная. Все еще злишься? – усталый, наболевший голос.
­ Нет.
­ Тогда почему?
­ Я совсем не знаю тебя.
­ Что тебе рассказать? – робкая надежда.
­ Расскажи, как впервые задумал поймать меня.
­ Я не помню, когда это случилось. Кажется, я всегда этого хотел.
­ Наверняка в детстве ты хотел совсем другого, - невольно улыбнулась она.
­ Нет, даже в детстве я любил смотреть на тебя. Ты ведь тогда уже светила, да? Скажи, это была ты?
­ …
«Он меня притягивает чем-то. Заманивает, хитрец. Знаем мы все эти якобы робкие вздохи и томные взгляды. Не выйдет – не проведешь. Я все равно сбегу отсюда. Вырвусь. Только…с чем останешься ты? С осколками моей разбитой тюрьмы?»
­ Знаешь, ты совсем такая, как я себе представлял. Только грустная немного…
­ Грустная? Я? – она прикрыла смущение фальшивым смешком. – Да ни в жизнь! Я весела… страшно весела, да-да!
­ Разве? Разве я сказал что-то смешное? Я смешон?
­ ….
«Мы никогда не поймем друг друга. Прям как два полюса, честное слово. Теперь вот он обиделся, а с чего бы? Я всего лишь не хотела его расстраивать своим печальным видом. Ну и пожалуйста, больше не буду скрывать, как мне тут надоело».
­ Все еще сердишься на меня?
­ …
­ Знаешь…я вовсе не хотела тебя обижать.
­ Правда?
­ Правда. Ты…давай забудем, а?
­ Хорошо! Хорошо! Уже забыли…как же хорошо!
­ ….
«Эта улыбка…отчего так радостно снова ее видеть? Она….она мне нравится или…? Что со мной? ЧТО СО МНОЙ??!»
­ Я, наверное, больна.
­ Ты шутишь! Звезды не могут болеть.
­ Это почему еще? – она обиженно отлетела к дальней стенке банки.
­ Ну как же…тебе плохо??
­ Не знаю. Мне странно…
­ Тоскуешь по дому?
­ ….
«Соврать? Да…да, надо притвориться…надо разыграть эту карту. Надо сказать ему, что я больна, что мне необходимо ночное небо, подружки, ветер, непроглядная чернота вокруг…да, да….или?»
­ Ты только не гасни, пожалуйста.
­ А что? Поймаешь себе другую звезду…
­ Нет-нет, как ты не понимаешь? Мне нужна только ты…только ты, твой голос, твой блеск….ты рядом…
­ И поэтому ты не отпустишь меня?
­ Я не могу…а ты хочешь уйти?
­ ….
«Надо было сказать….надо было. Дура. Почему я всегда теряю все слова когда говорю с ним? И вообще…что-то важное надо было ему сказать….точно же надо было….только что?»
­ Знаешь, я решил, что если тебе будет очень плохо со мной, я тебя выпущу. Чтобы ты не гасла.
­ Выпустишь? Я тебе надоела?
­ Нет, что ты…но ведь ты же сама…хотела…
­ Чего это я хотела? И кто сказал, что я собралась гаснуть? Мне, между прочим, всего три миллиона лет…я еще совсем юная
­ Прости…мне казалось…
­ Ты ничего не понимаешь!! – всхлипы. – Не понимаешь!
­ Прости меня!
­ ….
«Снова рассвет. Снова боль о этих лучей…такая сладкая боль. Новое утро….рядом с ним.»
­ Ты мне нужна. Но если скажешь, я тебя отпущу.
­ ….
­ Ты молчишь….обиделась?
­ ….
­ Я не хотел….я…просто так сильно мечтал о тебе…
­ ….
­ Ты отвергаешь меня? Что ж…я, наверное, иного и не стою.
­ ….
­ Хотя бы попрощайся со мной. Не хочешь? Ну что же…тогда лети, - легкий хлопок крышки. – Что же ты? Или все-таки хочешь что-то сказать на прощание?
­ Да…
­ Что же?
­ Закрой глаза.
­ Хорошо…

«О небо!!! Снова этот свист, этот простор… эта гармония вечности! Что может быть волшебнее, что может сравниться с этим наслаждением? Разве что…ты, любимый».

На город опускались последние, едва различимые на фоне домов снежинки. Ветра не было, но только вдруг, неожиданно от земли поднимался водоворот, едва не сбивая с ног случайных прохожих и тут же исчезал, заставляя людей пожимать плечами и торопиться по домам. Обычно чуткий и заботливый город сегодня изменил всем привычкам и выглядел совершенно равнодушно. Вот кто-то подскользнулся, раздалась негромкая и даже добродушная ругань, но этот всплеск эмоций не мог заставить город проснуться от своих грез. Сегодня был особый, последний день.
С самого утра на совершенно безоблачном небе ярко сияло солнце. Такое неожиданно близкое, такое невероятно родное — город от изумления зажмурился, не в силах поверить в такое чудо, но потом, постепенно пришло понимание. Конечно же, каким еще может быть солнце в последний день? Ведь сегодня его триумф.
Затем жизнь попыталась войти в привычное русло, но ничего не получалось. Мешали то некстати раздававшиеся крики наиболее нетерпеливых молодых птах, то грохот падающих сосулек, которые словно сговорились непременно упасть именно сегодня. Именно в этот день. Город радовался, и совершенно не вспоминал, какую опасность могут представлять эти кусочки льда для его жителей. Сегодня жители со всеми их проблемами отступили даже не на второй, а на десятый план. Ничего, потерпят — убедил себя город и больше не вспоминал об этом. Сегодня был особый, последний день.
Город с нетерпением ждал полудня, ожидая особенно яркого праздника, как всегда обманывая себя тем. что именно в этот раз все может быть по-другому, но это все равно случилось. Почти мгновенно небо заволокли серые, скучные тучи и тут же из них посыпались белые хлопья. Эх, никак не может успокоиться, привычно расстроился город, но про себя улыбался — все шло как положено, значит, и дальше будет только хорошее.
Птицы растерянно глазели на снег, словно не зная что теперь делать — продолжать петь или все-таки укрыться от холода. Город мягко подтолкнул их, словно непослушных ребят, к поискам надежного теплого местечка. Глядя на поникшие клювы, он жалел что не умеет чирикать — тогда бы они больше не стали бы грустить, зная что последний день не будет длиться вечно. У птиц такая короткая память, ласково усмехнулся город — ведь в прошлом году было то же самое. И все же они друзья, а значит, о них надо позаботиться.
Вечер опустился незаметно, и от этого ощущение волшебства только усилилось. Падающие белые точки уже не были просто замерзшей водой — а магическими искрами, символизирующими скорый приход чуда. На самом деле, чудо уже пришло, подумал город, просто оно хочет сделать нам сюрприз. Все-таки последний день — это в некотором роде добрая традиция, которую не стоит нарушать. Да, не стоит.
Уже ближе к полуночи, город еще раз оглядел пустынные улицы. Вдруг встретится какой-то заплутавший прохожий, вдруг кто-то еще не успел добраться до дома или наоборот — хочет не упустить момент и быть одним из. Нет уж, милые мои — город так называл своих обитателей только в самые счастливые моменты, ваше чудо будет завтра. Вам ведь еще надо проснуться, открыть глаза и тогда....а мы пока приготовим все как следует. Ваше чудо еще впереди.
.....
Ведь завтра наступит весна.

Всех с праздником весны!!!:)

Спасибо, милая - это именно то, что и хочется прочитать в такой день - полуволшебное, загадочное и очень-очень нежное. Я просто слышу этот звон капели, и как мягко укрывает землю последний снег... и хаос дробящихся капель и птичьих трелей... спасибо тебе, огромное. Жаль только, мои глаза не любят солнца.

И тебя с праздником весны, мой бесконечно талантливый и светлый Рыцарь.

О мужестве

хх апреля 2006 г. Центральная больница г. Х. Детское неинфекционное отделение. 01-00 ночи.

Я сижу одна в полутемном сестринском посту и кручу в руках крошечный, полупрозрачный пульсоксиметр, который больше напоминает брелок для ключей, чем медицинское устройство. Примеряю себе на палец – 99% сатурации, как и должно быть. Впрочем, он совершенно автономный, а у таких, говорят, точность все-таки хромает. Но, наверное, и им можно спасти чью-то жизнь.
Со мной сегодня на дежурстве две сестры – по одной на каждую сторону отделения, то есть на 8 палат. Ночью этого вполне достаточно, а вот днем даже восьми приходится побегать. Впрочем, не важно. Я сижу одна, глядя на светящийся дисплей настенных часов, и жду, когда за мной придет Мариетта, чтобы вместе идти на обход. Обход здесь – каждый два часа с обязательным посещением всех палат. Я хочу идти и не хочу одновременно.
Я знаю, что увижу, и не знаю, откуда взять мужества, чтобы увидеть это снова.
Первая палата от окна. Когда заходишь сюда днем, солнце играет на тысяче самых разнообразных игрушек, расставленных и разложенных на полках и шкафчиках. Преобладает розовый цвет – все-таки, нынешняя хозяйка палаты девочка. Но мне порой кажется, что она уже никогда не будет ребенком, что ее детство закончилось навсегда в момент автомобильной катастрофы, унесшей жизнь ее матери и сделавшей калекой ее саму. Полный паралич нижней половины тела.
Ей восемь лет. Приветливое, симпатичное лицо. Несмотря на обилие игрушек, я редко застаю ее радостной. Она играет сосредоточенно, словно зная, что это все – для отвлечения от того, от чего нельзя отвлечься. Пару раз я вижу отца – он заходит в палату робко, словно не зная, как вести себя, что говорить. В такие минуты мы с Мариеттой уходим, чтобы они могли побыть вдвоем. Нетте я нравлюсь – хотя и не знаю ни одного слова, чтобы подбодрить или просто поболтать. Мы только смотрим друг на друга, касаемся друг друга, и мне кажется, что это я черпаю в этой девочке силы, чтобы выдержать ее недуг. Пытаюсь не думать о том, что же дальше – как она справится, в чем найдет себя, как преодолеет бесчисленные депрессии и жалость окружающих. Выхожу из темной палаты как всегда, со щемящей болью в груди от невозможности помочь хоть чем-то.
У Марко палата на двоих – его соседа сейчас нет, его отпустили на несколько дней домой. Марко – худенького бледного подростка лет десяти – тоже скоро выпустят. Но расстаться с больницей ему уже не суждено – диабет, эта болезнь века, только что в его лице приобрела еще одну жертву.
Самое несправедливое – у детей не бывает инсулиннезависимого диабета. А это значит – бесконечные, по несколько раз в день инъекции в живот. Шприцы – маленькие, с тонкой, едва различимой иглой. Кажется, что ее и заметить трудно, но я точно знаю, что Марко чувствует ее каждый раз, когда вкалывает инсулин себе. Он уже все делает сам – его учат сестры – подсчитывать количество съеденных калорий и углеводов, высчитывать исходя из этого норму инсулина, делать себе анализ содержания сахара в крови. В один из дней я краем глаза замечаю собравшуюся на встречу с врачом семью – она у Марко большая, даже чересчур. Мама с новым мужем, отец с новой женой, старшее поколение. Все внимательно слушают, кивают – им придется сплотиться вокруг этого ребенка, если они хотят видеть его хоть немного счастливым.
Думаю о том, во что скоро превратится кожа на животе у Марко. Хотя колешь каждый раз в новое место, микрогематомы заживают нескоро. Ему придется подсчитывать калории всю оставшуюся жизнь – надеюсь, долгую. И носит с собой в нагрудном кармане инструкцию на случай, если случится кома – гипо- или гипергликемическая. Какие симптомы и что делать тем, кто случайно окажется рядом (дай бог) и будет оказывать помощь. При гипергликемической коме лишний сахар означает смерть, а при гипогликемической спасает даже проглоченная второпях конфета.
Но с Марко все будет хорошо – я в это верю, я ему искренне желаю самого большого счастья и удачи. Меня ждет еще предпоследняя палата, и я внутренне, пока одеваю защитный халат, перчатки и маску, вздрагиваю – порой собственные мысли кажутся преступными, словно я не имею права здесь находиться.
Марте около четырех. Она лежит в своей кроватке, тяжело дыша – пока Мариетта меняет капельницу, я вытираю с лица девочки выступившие капельки пота. Потом мы меняем ей одежду. Я никогда не увижу этого ребенка улыбающимся или хотя бы разговаривающим с кем-либо. Не так важно, что у Марты пневмония – гораздо важнее все те генетические нарушения, из-за которых она уже никогда не выйдет наружу, не пойдет в школу, не прочтет книгу…. мысленно затыкаю сама себя.
Мысли об эвтаназии – вот что заставляет меня чувствовать себя преступницей в этой палате. Да, это тот самый случай. Марта, по воле родителей, навсегда останется в больнице, где ей предстоит невеселая и совершенно точно неосознанная жизнь. Может быть, на ней испытают пару-тройку лекарств.
Она рыхлая, во сне стонет, словно пытаясь что-то сказать. Днем я иногда вижу ее родителей – Марта поздний и единственный ребенок. Не могу смотреть им в глаза. Не могу, потому что не знаю, что чувствую в их адрес – гнев или боль. Сострадание и беспомощность. Все вместе и от этого только хуже. Аккуратно укладываем Марту обратно, подключаем к капельнице, снимаем защитную одежду и выходим. Следующий обход – через два часа, а утром я уйду из этого отделения, чтобы никогда больше не вернуться.
Нигде больше я никогда не ощущала себя столь беспомощной. Мысленно прошу прощения у всех детей, кто преподал мне урок настоящего мужества – вы сильнее меня, вы – маленькие герои этого безжалостного мира, который уже приоткрылся вам с самой печальной своей стороны.
Только умоляю – живите.

Все имена - вымышленные, все события - реальны. Так что это вряд ли можно назвать зарисовкой. Скорее - воспоминания, который наконец-то излились на бумагу.

Растрогала... и впрямь надо быть очень мужественным человеком. Самое страшное, когда смотришь, и знаешь, что ничем-ничем не можешь помочь. И стыдно от собственного бессилия, даже от того, что сам ты злоров. Я бы не выдержала...

Мне показалось, что ключевая мысль: "вы сильнее меня, вы – маленькие герои этого безжалостного мира, который уже приоткрылся вам с самой печальной своей стороны". Да печально и актуально... Жаль только, что эти дети всю жизнь будут испытывать боль, страх смерти и неудобства, так и не отведав просто свободной от болезни жизни... А так хочется, чтобы наконец изобрели вакцину от всех-всех болезней! Ну, хотя бы на период детства...

Клер, а сразу чувствуется, что - воспоминания. И немножко мне это напомнило меня саму, так сказать, в начале карьеры (а на данный момент за плечами у меня 25 лет работы врачом). По-моему, ты очень точно ухватила это чувство. Даже не жалости к больному, а какой-то вины перед ним. За то, что ты здоров, что тебя эта доля миновала...

Здравствуй, моя родная..

Не заходила к тебе в темку. Но вот тут как-то навеяно настроением и обстоятельствами.. зашла. Прочитала только последний рассказ, все время жалуюсь на недостаток времени, но ты же ведь знаешь все, и понимаешь, что это правда.

Наверно, то что написано здесь и прочитано мной сейчас, не может быть мной никак откомментировано, опять же потому что ты все знаешь, опять же потому что для кого-то это останется неизгладимой болью и воспоминанием внутри, а для кого-то станет реальной жизнью.
Я знаю, что ты понимаешь, что это тяжело. Это тяжело, даже если это не ребенок, а что уж говорить о детях, по-моему, страшнее не может ничего быть.
Спасает лишь человеческое отношение, ни жалость, ни сочувствие, ни слова.. и в то же время все это, если это действительно человеческое сочувствие. Говорить о человечности не приходится. Сталкиваясь с врачами иногда не понимаешь почему они такие, почему так жестоки к чужому горю, но они не жестоки, и не черствы, просто в каждом своя доля человечности. иногда улыбка медсестры и легкое подбадривание и слова - "я послежу сегодня получше", уже встречаются тобой как надежда, и ты с искренней благодарностью, вспоминаешь лицо этой медсестры, и запоминаешь ее имя.
Самое главное это не быть равнодушным. Это, наверное, все, что я могу сказать сейчас.
И спасибо тебе, родная, что ты рядом.

Зарисовка на заданный первый абзац))

Сен-Санс для чайной розы

Бульвар, рассеченный приятным и тихим парком, пустовал. Лишь один человек шел по тропинке среди деревьев, мимо скамеек. Призрачный свет длинной цепи фонарей тревожил его и возбуждал. Безлюдное ночное пространство, пронизанное осенней прохладой, сжималось, заключенное между высотными домами с неоновой рекламой; из-за этого освещенная часть парка удлинялась, и даже казалось, нет конца бульвару, и тянется он до самого Чистилища. Спящие деревья устало поскрипывали ветвями, где-то этот звук был похож на хруст костей. Однако человеку, бредущему по парку, нравился и шорох гравия под ногами, напоминавший ему о черепках глиняных сосудов.
В этом парке странный мужчина в белой венецианской маске искал удовлетворения для себя, успокоения для других. Каждую ночь он провожал какого-нибудь одиночку по им самим выдуманному «Boulevard des allopges»*…
Сегодняшней ночью все обещало повториться, как повторялось уже много раз до этого. По бульвару устало тащился подвыпивший музыкант, полчаса назад отыгравший свою последнюю балладу в небольшом полутемном кафе за углом. Несколько минут ушло на то, чтобы вымолить у толстого, неопрятного хозяина причитавшиеся ему за целый вечер безупречной игры гроши, потом глоток разбавленного рома – настоящего, гавайского – и вот он же тащится в никуда, прижав к груди единственное свое сокровище – скрипку. Его верная подруга и сегодня не подвела, тягучим, надрывным голосом выводя знакомые, щемящие напевы, так хорошо побиравшиеся под любое количество слоев одежды до самой глубины человеческой души. Любой души.
Ночевать придется у Марко – хотя Марко уже столько раз давал ему приют, что каждый раз все тяжелее преодолевать эти 10 ступенек, ведущие к убогой лачужке приятеля. Если не пойдет дождь, можно… Сзади послышались мягкие, невесомые шаги. Музыкант обернулся. В дальнем конце бульвара маячила неясная фигура в развевающемся, несмотря на отсутствие ветра, плаще. Все бы хорошо, но с внутренней стороны плащ украшал рисунок домино – ничего общего с последними тенденциями крикливой моды. Словно с карнавала, - подумал музыкант, усмехнулся про себя и продолжил путь.
В конце бульвара он обернулся снова. Фигура теперь казалась ближе, но двигалась как-то странно – медленно паря над тротуаром, то отклоняясь всем корпусом в сторону, то снова возвращаясь в вертикальное положение. Вот что творит ром на пустой желудок! Музыкант твердо решил больше не оборачиваться, но на последней скамейке неожиданно разглядел маленькое, забытое всеми существо – сломанную чайную розу. Она лежала, сиротливо свесив обломок стебля, поникнув всеми листами и, казалось, чуть дышала, доживая последние мгновения. Умирающая красота, - мелькнула мысль. Музыкант точно знал, какая мелодия подойдет сейчас лучше всего. Он достал из футляра скрипку, приладил смычок и заиграл Сен-Санса.
Роза увядала рядом с ним, под ногами едва начинавшийся ветерок перебирал багряные листья, фигура в плаще-домино все приближалась, но вот звуки достигли ее…..и мужчина, на лице которого музыкант уже мог различить причудливую венецианскую маску, замер. Потом сделал шаг. Потом еще один. Потом опустился на колени, обхватив голову руками. Музыка все лилась, и музыкант уже не знал, поет ли его скрипка о смерти или о жизни, о встречах или расставаниях, он просто играл мелодию, которую знал так давно, что она вросла в его сердце и стала частью его плоти.
Мужчина поднялся, отряхнул свой плащ и подошел совсем близко к скамейке. Музыкант тихо улыбнулся – музыка привлекала всех, кто когда-либо слышал его выступления. Незнакомец остановился, сел рядом. Потом накрыл розу ладонью. Музыкант вздрогнул – это кощунственное вторжение в последние мгновения жизни прекрасного цветка и прекрасной музыки возмутило его душу, смычок заскользил резче, музыка стала дерганной, изломанной. Все ближе кульминация. Мужчина в маске осторожно поднес руку к лицу и снял маску. Но музыкант не позволил себе оторвать взгляда от струн, пока не была отзвучала последняя нота. Потом медленно поднял голову…
Утром на скамейке сторож обнаружил вполне отчетливые доказательства того, что старый бульвар все еще привлекает влюбленных, как и в прежние времена. На грифе старой, потертой временем скрипки, лежала свежая, только распустившаяся чайная роза.