Ниже приведенная вещь уже не нова ( что-то около полутора лет), но все же мне бы не хотелось оставлять ее пылиться в ящике письменного стола... Почитаете - оцените...

В грехе своем, в любви своей
Не жди упреков и награды,
Судьба слепа, но ты поверь –
Тебя накажет, коли надо…


Полукровка


Его меч смеялся. Он почти слышал этот хриплый, старческий смех. Так ликует оружие, утопившее свою звериную похоть в крови… Так ликует сталь, в очередной раз подтверждая свое превосходство над плотью… Да, сегодня его громадный спадон вдоволь откушал сластей; двуручник рубил, двуручник резал… И теперь, сытый и счастливый, он спокойно дремал в могучих руках светловолосого воина, уткнувшись острием в закостенелую ноябрьскую землю… Но воин знал – оружие никогда не спит долго, оно не медведь, чтобы третью часть своей жизни отлеживаться в берлоге. Совсем скоро меч откроет свои посеребренные глаза и с гортанным рыком броситься в бой, в атаку, чтобы дробить кости и вспарывать животы… И только захлебнувшись в крови врагов, он снова погрузиться в безмятежную дрему, позволяя заботливым пальцам хозяина отереть грязь с его твердого тела и аккуратно, чуть касаясь гарды, вернуть в ножны…
Радогар любил свой меч. Меч, который достался ему от брата. Меч, выкованный его отцом. Он хорошо помнил тот день, когда впервые увидел свой Дэлгаур. Впрочем, тогда у стального гиганта еще не было имени… О! Как же давно это было! Лет двадцать назад? А может и больше… Радогар – маленький мальчик с волосами цвета топленого молока, босой, в изорванной льняной рубахе, задыхаясь от бега и радости, ворвался в кузницу своего отца. Волна нестерпимого жара заставила его сипло вскрикнуть и отшатнуться назад. Но он не мог сдерживать любопытство, ведь отец готовил подарок к совершеннолетию старшего сына. Пожалуй, главный подарок в жизни каждого мальчика… Его брату Трогу через два дня исполнялось шестнадцать, и Радогару очень хотелось узнать, что смастерит ему отец. Ведь тот уже несколько дней от зари до зари трудился в кузнице, выходя из нее лишь для того, чтобы немного перекусить, лукаво подмигнуть сыновьям, и опять взяться за дело…
Радогар вспотел и раскраснелся; кисловато- горький запах раскаленного железа, бойкий звон наковальни и ворчливое поскрипывание старого меха заставляли его сердце сладостно сжиматься. Он долго стоял, раскрыв рот и не смея пошевелиться, знакомые с младенчества запахи и звуки повергали его в почти религиозный трепет… А потом он увидел его. И юное сердце Радогара едва не разорвалось от восторга. Наверное, в уголках его губ появились густые слюни, потому что он не отваживался их сглотнуть, переживая, что, если хотя бы на мгновение отвлечется от этого поистине сказочного зрелища – чудо исчезнет. Это был меч. Меч, каких мальчик никогда не видел. Настоящий былинный меч, такими в Темные Времена сражали драконов и злых колдунов. Он был великолепен, огромный – в человеческий рост, клинок с двумя лезвиями и парой небольших выступов чуть ниже своего основания… Намного позже, Радогар узнал, что эти выступы предназначались для ловкого парирования ударов. Но тогда он этого еще не знал, да ему и не за чем было знать…
Отец заметил Радогара и, улыбаясь, помахал ему рукой. Широкое темно-коричневое от копоти и грязи, с опаленными бровями и бородой лицо его как всегда было веселым и добродушным, серые глаза смешливо искрились…
- Отец! – заговорил Радогар, тонким, срывающимся на свист голосом. – А можно я его подержу?
И мальчик указал на меч. Отец нахмурил брови и сказал.
- Нет, сынок. Тебе нельзя. Во-первых, ты не сумеешь его поднять, а, во-вторых, этот меч предназначается твоему брату. И только он может держать его в руках, оружие должно знать своего хозяина.
- Знать своего хозяина… - повторил Радогар, шмыгая носом.
Эти слова он запомнил на всю оставшуюся жизнь. И всегда был им верен, никогда никому не позволяя дотрагиваться до своего верного Дэлгаура.
Прошло два дня, и был великий праздник. И праздник этот Радогар тоже запомнил надолго. Все пели и танцевали, и он пел и танцевал вместе со всеми. Брату надарили множество хороших и полезных вещей, но ни одна из них не могла идти ни в какое сравнение с отцовским подарком. Трогу меч понравился в неменьшей степени, чем самому Радогару. Брат опустился на одно колено, когда отец вручал ему спадон, и низко склонил голову. Потом он поблагодарил отца и поцеловал тому руку. Тяжелая отцовская ладонь потрепала его по светлым, таким же светлым, как и у младшего брата, волосам, и помогла ему подняться с колен, а затем отец и сын крепко обнялись. Брат стал взрослым. А когда Трог повернулся лицом к Радогару, чтобы подозвать паренька к себе, Радогар заметил, что глаза у брата были мокрыми. Но разве взрослые плачут?
А вскоре после праздника была война, и отец с братом пошли убивать врагов. Радогар тоже хотел идти воевать, но его не пустили, в тот год ему исполнилось семь лет. Но и в столь юном возрасте, он четко осознавал, что война-это плохо. А воевать по-прежнему хотелось. Минуло полтора года.. Радогар, как ему казалось, стал уже совсем взрослым и мог сражаться наравне с остальными мужчинами своего клана. Но бои прекратились. Вернулся отец, теперь у него был только один глаз, второй глаз куда-то пропал. Отец вернулся больным и расстроенным. А брат и вовсе не вернулся. Его убили.
Когда отец передавал меч из своих рук в руки Радогара, праздника не было, и никто не пел. Все были одеты в траурные цвета, а мать даже плакала. Радогару было одиннадцать.
Он с трудом держал оружие своими тоненькими ручонками и пошатывался. Отец сухо прижал его к своей широкой и плоской груди и сказал:
- Этот меч не уберег твоего брата, но постарайся сделать так, чтобы он уберег от беды тебя.
Радогар кивнул. А отец, совсем тихо, так, чтобы не услышали люди, добавил:
- Ты ведь один у нас остался, мать не вынесет очередной потери…
Почему-то ему стало грустно, оружие больше не казалось чем-то волшебным и прекрасным. Оно несло смерть. Возможно, таким мечом убили его брата. Радогар посмотрел на обтянутую бычьей кожей рукоять и заметил, что кое-где она побурела. Этот двуручник успел отведать чужой крови, и, наверное, запомнил ее соленый вкус навсегда. Отныне меч будет просить еще и еще крови, и ничто не сможет помешать ему охотиться.
Радогар сказал слова благодарности и понял, что тоже стал взрослым. Но слез не было. Была лишь пустота в сердце, и неподъемная тяжесть в руках. С этого дня он был мужчиной. Его детство продолжалось неполных одиннадцать лет.
Пролетели годы. Радогар окончательно возмужал. Он превратился в красивого, статного юношу, очень высокого и сильного. Он нравился всем девушкам без исключения, и каждая из них была непрочь связать с ним свою судьбу. Но Радогар жаждал иного. У него был меч. Он должен был стать воином, чтобы отомстить за брата, чтобы в битве отстоять свое право зваться мужчиной. Радогар ненавидел своих соплеменников, которых увлекали музыка и стихи. Мужчина обязан проливать кровь за родину, обязан защищать покой женщин и детей.
В семнадцать лет он записался добровольцем в пехоту. Так началась его служба у Конунга Рокстада Красного – человека, любившего войну так, как еще ни один человек ее не любил.
Вот и сегодня шла война. Война против орков. Невозможно было понять, почему именно против них… Ведь от этого, некогда грозного народа остались жалкие воспоминания. Не существовало более свирепых орков-воителей, бросавшихся со своими кривыми ятаганами на всякого, кто способен был дышать. Теперь орки не пугали никого своим боевым кличем, а спокойно жили в деревнях, выращивая капусту с репой, да выгуливая на сочные луга пощипать травку ленивых, жирных коров. Быть может, конечно, кое-где еще и сохранились шайки разбойников-орков, которые время от времени и совершали набеги на людские селения, но это ничуть не мешало людям нормально трудиться и жить. Ведь так было всегда.
Порою Радогар задумывался над тем, что, если бы эльфы по-прежнему не являли собой великую силу, Рокстад Красный, ни минуты не колеблясь, направил бы свои несметные полчища на штурм эльфийских твердынь. Но Перворожденные прочно стояли на земле Ваялора, и не нашлось пока дураков, способных усомниться в этой нехитрой истине. Однако Радогар был уверен, что прикажи ему однажды Конунг поднять меч на эльфа, он бы, не раздумывая, выполнил приказ. Нет ничего важнее воинского долга.
И поэтому, когда ему сообщили, что необходимо уничтожить деревню орков, находящуюся в опасной близости от границы владений Рокстада, он повиновался…
Воспоминания нахлынули резко, но так же быстро развеялись…
Радогар вернул свой Дэлгаур в ножны, висевшие у него за спиной, и вытер ладонью воспаленные глаза. Крики раненых и умирающих потихоньку смолкали. Он осмотрелся по сторонам: кровь, грязь, тела павших воинов. Все это он наблюдал сотни раз, но всегда содрогался при виде кровавых обрубков рук, ног и голов. Иногда хотелось плакать, но он умел сдерживать свои эмоции.
Радогар провел руками по волосам, и пальцы его окропили багряные капельки. Видимо, орк, сбивший с его головы шлем, как-то умудрился пропороть кожу. Рана была несерьезной и обещала быстро затянуться… Сейчас ему жутко хотелось раскурить трубочку, набитую добрым табаком, и оказаться где-нибудь подальше от этого места, желательно в каком-нибудь хорошем трактире, в компании друзей. Просто посидеть, отдохнуть за парой кружечек крепкого эля, поговорить ни о чем, вслушиваясь в сиплое потрескивание камина. И он обязательно осуществит эту задумку, только не сегодня… Ему предстояло долгое возвращение домой. Несметное количество лиг пешего хода.
Было холодно. Чувствовалось скорое пришествие зимы. Деревья стояли голые и ободранные, вознося к небесам свои корявые сучья, словно нищие на паперти, выпрашивающие милостыню у проходящих мимо людей. Холодный северный ветер задувал ему в лицо, от чего царапины и порезы противно чесались. Ему наскучило стоять без дела. Радогар решил прогуляться. Осторожно перешагивая через разодранные тела, он побрел вдоль обгорелых орчьих хижин. Воздух пропитался стойким кисло-соленым запахом вязкой крови, и обугленного дерева. Запах войны. Знакомый запах смерти…
Повсюду валялись трупы, люди в вперемешку с орками – мужчинами, женщинами и детьми, не щадили никого. Он собственноручно разрубил пополам косоглазую орчью бабу, бросившуюся на него в атаку с отобранным у мертвого воина волнистым фламбергом. Лишь потом он догадался, что она всего-то защищала своего ребенка – такого же косоглазого мальчишку. Но было поздно, оба вскоре были убиты. Правда, паренька прикончил не он, а совсем другой человеческий воин…
Вдруг Радогар краем уха уловил какую-то возню у себя за спиной. Пальцы привычно потянулись к рукояти меча. Он резко обернулся и увидел… увидел маленькую девочку. Она сидела в грязи, возле развалин дома и что-то прижимала к груди. Его поразили ее огромные зеленые глаза. У орков не бывает зеленых глаз! Он подошел к ней поближе, девочка испуганно вытаращила свои большие красивые глазки, пряча от него какую-то толи тряпку, толи шкурку. Радогар присмотрелся… Она была худенькая и безобразная на лицо, скуластая и толстогубая. Видимо, полукровка. Дитя орка и человека. Радогару не хотелось ее убивать, пусть живет. Он уже собирался развернуться и пойти к своим, когда девочка заговорила. На всеобщем языке.
- Папа!
Сердце Радогара сжалось, еще никто его так не называл. Он не успел обзавестись ни женой, ни детьми.
- Папа! Это ты? – повторила девчушка своим писклявым голоском.- Это ты! Папа, посмотри, что с моей Белочкой! Она заболела?
И девчонка протянула ему нечто, больше всего напоминавшее лоскут старой лисьей шубы. Это был котенок. Крошечный рыжий мертвый котенок, тельце его обмякло, головка накренилась на бок и висела безжизненным отростком. Радогар оглядел котенка повнимательнее и понял, что шея и часть головы его были расплющены, словно бы кто-то в пылу сражения попросту не заметил это мягкое, пушистое вместилище жизни и наступил на него. Наступил тяжелым, окованным железом сапогом.
- Положи, это на место, - сказал он. – Кошка умерла.
- Умерла? – удивилась девочка.- Как это умерла? А где мама?
Странная девчонка, подумал Радогар. Она не знает, что такое смерть, когда смертью пропитано все вокруг. Твердая, словно камень, земля под ее ногами и та была красна, как маков цвет, от многих литров пролитой здесь крови…
А полукровка продолжала пялиться на него, будто выжидая, что он ей скажет и что с ней сделает. Она была глупа, и она искала свою мать. Кто знает, быть может именно ее мать он недавно зарубил своим верным Дэлгауром… Радогар растерялся. Он не знал, как ему следовало бы поступить на сей раз. Радогар был воином, и все проблемы, которые он решал, и умел хорошо решать заключались лишь в том, как правильно держать в руках меч, чтобы убить врага и не быть убитым самому… Но чем он мог помочь этому несчастному ребенку. Этой девчушке лет трех отроду? А быть может она была и гораздо старше того возраста, которому соответствовало ее тело, это тщедушное, короткое и тощее тело, завернутое в серые лохмотья. Грязная, страшная орчья девчонка с давно немытыми волосами и руками смотрела прямо в его серые глаза и улыбалась, обнажая мелкие плохие зубы… Седое небо заволакивали огромные, разбухшие черные тучи, и свирепый ветер завывал в облысевших кустах бузины… А он смотрел в глаза этому существу и не смел пошевелиться, было в этом взгляде нечто пугающее. Сердце его учащенно билось… Его сердце! Сердце воина, закаленного в битвах, в самых страшных и кровавых сражениях со времен Темных Веков. А она улыбалась и молчала. Ее нельзя было убивать, слишком молода. Пусть умирают другие, хотя бы те, кто способен держать оружие. Возможно, когда-то давно в такую же ситуацию попал безымянный воин, лишивший Радогара брата. А он не желал уподобляться тому воину…
- Я не знаю, где твоя мама, - сказал Радогар сиплым, надтреснутым голосом. – Но ты можешь пойти со мной… Как тебя зовут?
Девчушка нахмурила темные брови.
- Папа! Это же я! Твоя Ордради! – сказала она, обхватывая его могучую руку, своими тонюсенькими пальчиками, другой рукой она по-прежнему сжимала холку мертвого котенка с рыжей свалявшейся шерстью клочками. Она сама была до жути похожа на этого кота, только еще живая. – А можно я возьму с собой Белочку? Мы ее вылечим!
-Нет, твою Белочку нельзя вылечить, - ответил он, осторожно разжимая левой рукой пальцы девчушки и вынимая трупик котенка.
Он положил «Белочку» на землю, специально выбрав кусочек почище, словно пытаясь отдать последние почести душе погибшего животного, и произнес.
- Нечего тут стоять, пойдем скорее. Становиться холодно….Моя Ордради.
И они медленно посеменили вперед. На Ордради не было обуви, ее заменяли самые грязные из всех, что ему когда – либо доводилось видеть портянки. А на дворе ноябрь! Ноги ее наверняка жутко мерзли.
Радогар подмигнул Ордради правым глазом, точь-в-точь как делал его отец, когда хотел развеселить своих пригорюнивших сыновей, и поднял ее на руки, плотно прижав невесомое тельце к груди. Жаль, что на нем не было плаща, а то под его полами можно было полностью спрятать девчонку от осенней колючей стужи.
Пошел снег, первый в этом году снег…


Всю недолгую дорогу они молчали. Радогару нечего было сказать девчонке-полукровке, а та в свою очередь просто радовалась, что нашла своего «папу», что он пришел и забрал ее. И скорее всего она думала еще и о том, что теперь они всегда будут вместе, вдвоем - она и папа - и никакие обстоятельства не сумеют их разлучить. И если она будет себя хорошо-хорошо вести папочка разрешит ей вернуться за Белочкой. И Белочка обязательно поправиться, потому что Ордради сама пойдет в лес и принесет оттуда много целебной травы, Белочка съест траву и перестанет болеть. Кошечка снова будет веселой и игривой.
Пушистые, ажурные хлопья снега бесшумно опускались на широкие плечи Радогара. Ресницы и брови его были абсолютно белы, из-за осевших на них крупных и мелких снежинок. Его тело начинала замерзать, уставшие руки и ноги отказывались повиноваться, но он шел… А вот Ордради в своем грязном платьишки, казалось, вовсе и не замечала, что было холодно и, что ей, как всякому маленькому ребенку полагается ворчать и стенать, просить, чтобы ее согрели, напоили и накормили чем-нибудь вкусным… Но он не проронила ни звука, с тех пор, как могучий северный воин с белыми волосами по имени «папа» поднял ее на руки и прижал к груди. Этого уже было достаточно, чтобы осчастливить малышку…
Радогар видел, как Ордради радовалась снегу – этой белой смерти, сгубившей многих добрых воинов… Она, конечно, еще не знала, что и эти крохотные лоскуты небесного кружева способны умерщвлять плоть не хуже иного меча… Она этого не знала, но знала другое; знала, что если открыть рот и поймать языком несколько снежинок – будет весело и перестанет хотеться пить… Радогар улыбался, когда Ордради разевала свой большой толстогубый рот, высовывала наружу длинный кроваво-алый язык и ловила снег, потом проглатывала пресные капельки воды и смеялась, удивительно тихо и ласково, но при этом содрогаясь всем своим тощим тельцем. От улыбки ее чумазое лицо, с серо-коричневой от грязи кожей делалось чуточку симпатичнее, и его вполне можно было принять за детское личико человеческого детеныша.
Густые и вязкие сизые клубы тумана стелились по черной потрескавшейся земле, причудливо извивались, и, точно узорчатое панно, скрывали под своей мягкой, дряблой тушей все уродства, этой, будто изъеденной проказой деревни. Небо темнело, и только где-то у самой кромки горизонта еще слабо мерцало желтоватое пятно обессиленного печалью по умирающей осени солнца. Краем глаза Радогар уловил какое-то шевеление по левую руку от него, он напряг зрение, и увидел лису. Большая, откормленная лиса с богатым рыже-красным мехом лежала на земле, уткнувшись мордой в пожухлую бесцветную траву и водила ушами, кончик хвоста ее нервно подрагивал, совсем как у кошки. Лисьи глаза-бусинки пристально разглядывали что-то невидимое и беззвучное. Мышь. Ордради тоже заметила лису и от удивления раскрыла рот, она еще никогда не встречала подобного зверя… Лиса тем временем подскочила, растопырила все четыре своих ноги, подпрыгнула вверх, крюком выгибая спину, на миг блеснули ее ощеренные клыки, и она вновь упала на землю. В зубах у нее попискивала жирная полевка. Лиса посильнее стиснула добычу, и на прощание, махнув девочке и воину роскошным, подобным весенней зарнице хвостом, довольная и почти сытая, скрылась в кустах …
- Папочка! Кто это? – спросила взволнованная Ордради, крепко обнимая Радогара за шею и путаясь в его длинных белых волосах.
- Это лиса.
- Лиса? А давай, мы возьмем ее с собой? Вместо Белочки?!
- Нет, это дикий зверь, она опасна…
- Да? Ну, ладно…
И девочка печально вздохнула.
Пока они шли, Ордради несколько раз пыталась дотянуться своими пальчиками до рукояти Дэлгаура, торчащей из-за спины Радогара, но он мягко и почти нежно отводил ее руку, и хмурил брови. Полукровка смеялась и что-то неразборчивое бормотала себе под нос, Радогар даже и не пытался разобраться в ее детском несвязанном лепете. Она начинала ему нравиться – такая забавная, страшненькая девчушка, со скуластой мордочкой, немытым, пахнущим потом телом и красивыми зелеными глазами.
Наконец, они добрались до места стоянки войск Рокстада Красного. Бойцы уже разбили лагерь, и несколько алых костров освещали убогие коричнево-серые палатки. Решили заночевать на поле боя. Это было вполне разумно, усталые, выбитые из сил воины нуждались в отдыхе перед долгой дорогой домой. Здесь была, по меньшей мере, сотня человек, маленький, но хорошо вооруженный отряд. На одного жителя уничтоженной деревни приходилось по одному- двум бойцам, силы были не равны. Но Рокстад ждал победы, поэтому не жалел людских ресурсов. Люди – не золото, их запас всегда можно пополнить.
Радогар направился к ближайшему костру. Необходимо было отогреться самому и отогреть девчонку. К тому же она наверняка было голодна. Да и он бы не отказался от чашки горячей мясной похлебки.
Внезапно, дорогу ему перегородил рыжебородый всадник на высоком тонконогом гнедом коне с мохнатой, курчаво взмыленной шерстью. Из ноздрей лошади валил белесый пар, конь беспокоился, закусывал удила и ржал.
- Радогар! – выкрикнул воин, беря коня под уздцы. – Куда пропал? Мы уж собирались тебя искать!
- Никуда я не пропадал, Травор.
Конник заметил Ордради, и лицо его потемнело.
- А это что еще за чудо-юдо такое? – спросил он, проводя рукой в тяжелой латной перчатке по гриве лошади, усмиряя ее, гнедой страшно выпучивал глаза и оголял желтые зубы, – Где ты отыскал этакое страшилище?
- Не твоего ума дело, - ответил Радогар, и, обойдя коня и всадника стороной, пошел дальше. Ему не зачем было объясняться перед Травором, ведь Радогар как никак был сотником, а этот человек – никем, один из многих конников Рокстада. На таких не стоит обращать внимания.
- Папочка! Я его боюсь, кто это? – заговорила, доселе притихшая Ордради.
- Обычный дурак, не слушай его и не бойся, - отвечал Радогар, сжимая девчушку в объятьях. – Я с тобой!
-Да, папочка!
За спиной послышался приглушенный топот лошадиных копыт. Выдирая клочья земли шипастыми подковами, конь уносил Травора прочь, подальше от воина и полукровки.
Ноябрьская мерзлая земля скупо содрогалась под ногами скакуна, и слабое эхо разносило по округе благую весть – люди; орков больше нет…
Морозный воздух колол горло, и Радогар старался дышать редко и неглубоко. Губы его посинели, глаза слезились. Он подошел к небольшому костерку, и жаркое пламя лизнуло его щеки, иней на бровях и волосах начинал таять, противными струйками стекая по лицу. Желтый огонек хищно обгладывал худые кривенькие сучья, тепла от костра было мало, но зато много дыма и света. Возле огня ютилось несколько человек, все они были Радогару хорошо знакомы – вместе били врага, вместе трапезничали, и спали тоже вместе, долгие годы, прожитые бок о бок с боевыми товарищами, давали о себе знать. Радогар не мыслил для себя никакой иной жизни, кроме той, что была у него сейчас – жизнь, проведенная в вечных походах, с ночевками под открытым небом, жизнь, бездомного воина, для которого «дом» - это совершенно не та бревенчатая хата, которую так любит, холит и лелеет крестьянский мужик… Нет, для воина дом – это тихое позвякивание родного меча, ударяющегося о кольчужные кольца, мелодичный и дорогой звук, слышимый каждый раз, когда воин мелкой рысцой бежит по необъятным просторам чужой земли. Вот, что такое дом…
Над костром весел котелок, бурая вода в нем шипела и плевалась, варево давало густую наваристую пену, и аромат источало такой, что у Радогара кружилась голова… Однако, есть ему меньше не хотелось..
- Кого это ты нам приволок, Радогар Неистовый? – спросил, пожилой голубоглазый воин в помятом шлеме с оторванным забралом, из-под шлема торчали его две лохматые черные с проседью косы. – Никак орчью девку!
Радогар промолчал, усаживаясь на заплесневелую бочку, точно на таких же пузатых бочках сидели и все остальные. Бочки эти, видимо были трофейные, и в них хранилось знаменитое на весь мир орчье пойло, способное свалить с ног любого…
- Не видишь что ли? Ранир. Это ж полукровка! – проговорил второй воин, рыжий и совсем молодой. Он чистил свой топор большой грязной тряпкой, надеясь, что даже если тряпка и ОЧЕНЬ грязная, но если ею ОЧЕНЬ много раз провести по лезвию, в конце концов, оно должно засиять.
Рагдогар ничего не говорил, он смотрел на четверых своих товарищей и крепче прижимал к себе малышку, она тряслась и громко сопела носом.
- Да, ладно вам! – сказал светловолосый воин, лет тридцати отроду, но с сетью мелких морщинок в уголках серых глаз. – Чего престали? Орчат, не видели что ли? А и, правда, чего это ты ее сюда приволок?
- Это не орчонок, - заговорил Радогар сквозь стиснутые зубы. – Она наполовину человек. И у нее есть имя – Ордради.
- Ордради - шмадради! Какая нам разница? Прикончил косоглазого ублюдка – и дело с концом! – проговорил воин, звавшийся Раниром.
Ордради пискнула, и что было сил втиснулась в грудь Радогара, словно пытаясь залезть ему внутрь. Радогар оставался спокойным, голос его был крепок, слова давались легко, он почти и не думал, откуда они взялись и не слышал, что сам же и произносил:
- Еще раз ты откроешь рот, Ранир, и я вырву тебе язык. А потом засуну его в такое место, что больше ты уже никогда не захочешь сидеть. Я ясно выразился? Имя девочки Ордради и только Ордради! Ты все понял или мне повторить?
Не успел он окончить фразы, как Ранир вскочил с места, круглое лицо его, почти по самые глаза заросшее жесткой черной бородой исказилось гримасой неописуемой ярости, белки его ярко голубых глаз налились кровью, точь-в-точь как у быка, готовящегося к атаке, рука, сжимавшая топорище верного бердыша, была напряжена, и даже сквозь кольчугу было заметно, как вспухли на ней чудовищные мышцы... Казалось, ничто не способно остановить этого человека, и драки не миновать…
- Ранир, еще шаг, и мой кинжал будет у тебя промеж лопаток, - уверенным будничным голосом сказал седовласый, высокий воин, что сидел позади Ранира, и обтачивал своей дагой копейное древко. Это был Драугур, суровый величественный муж, убеленный сединами. Великий воин. Пламя костра освещало его худое остроскулое лицо, и было видно, как глубоко изрезали его морщины и многочисленные белые полоски шрамов; особенно ужасающий, сине-лиловый, рубец тянулся от правого виска его, проходил через щеку, и заканчивался у самой шеи – след орчьего ятагана.
Ранир замер, рот его был раскрыт, и капельки слюны пенились в уголках губ, он был явно удивлен, а еще напуган – никто не смел перечить Драугуру, хотя тот, и был всего лишь простым солдатом, но всегда говорил дело, и к словам его прислушивались не только рядовые бойцы, но еще и сотники, и тысячники, а может быть и сам Конунг… А еще Ранир знал, что если Драугур обещался его зарезать, значит, он его зарежет…
- А что я сделал? – сдавленно пробормотал Ранир, выкручивая назад шею, чтобы можно было посмотреть в лицо Драугуру.
- Да, ничего особенного. Ты дураком родился, но ты же этого не хотел, правда?
- Не хотел… - ответил Ранир, кривя рот в улыбке.
Дружный хохот остальных воинов, заставил его покраснеть, и вжаться в свой искалеченный шлем, будто надеясь там спрятаться.
- Не лезь к Радогару и девчонке, по-моему, они никому не мешают, да и вреда от них нет,- сказал старец уже серьезно, серые глаза его блестели, точно расплавленный металл.
А Радогар в это время сидел молча, обнимая своими огромными ручищами Ордради, и ждал; ни какое-то конкретное событие, а просто – ждал…
- Да и с чего вы взяли, бойцы-товарищи, что она такая страшная? – сказал Драугур, ласково улыбаясь Ордради, и махая ей рукой, - Бывал я в одном заведение, где самая расписная красавица, бала раз в пятьсот уродливее этой девчушки!
Все вновь посмеялись, а Радогар потрепал Ордради по волосам, девочка весело наморщила нос..
- Она голодна, налейте ей супа, - приказал седовласый воин.
В следующий миг Радогар уже держал в одной руке миску с горячей похлебкой, а в другой – ложку, и запихивал обжигающую жидкость Ордради в рот, она чихала, цокала языком, но ела…


Палатку для Радогара разбили отдельную, как и полагалось сотнику, хотя на сей раз у него не было своего отряда, да и штурмом деревни командовал не он, участвовавший в этом сражении в качестве обычного пехотинца; однако солдаты знали, что, возможно, уже завтра они пойдут в бой под его руководством, а командиру следовало услужить…
Давно стемнело, погода была плохая: шел снег и сильный ветер трепал палатку, но внутри нее было относительно тепло. Радогар сложил свои вещи в сумку, развернул спальный мешок и расстелил его по земле. Он укутал Ордради своим тяжелым суконным плащом и приготовил ее ко сну. Очутившись в спальном мешке, девочка быстро согрелась и уснула.
Радогар остался один. Он сел на сумку со своими пожитками и принялся чистить Дэлгуар, когда в палатку вошел человек. Это был Драугур.
- Здравствуй, Драугур, - сказал он.- Зачем пришел? Только прошу, говори тише, она спит.
Драугур распрямил плечи и сел рядом с Радогаром. Он заговорил:
- Радогар, я, конечно, понимаю, что ты пожалел девчонку и не виню тебя за это, только вот что ты будешь делать с ней потом? Ведь это же не бочка с пивом – выпил и пошел, это ребенок, живой человек.
- Я знаю…
- И что ж тогда намерен с нею сделать-то, а?
Радогар отложил меч в сторонку и глянул на Драугура – лицо старика выражало печаль и заботу.
- Я об этом еще не думал,- сказал он.- Скорее всего, отдам ее в приют..
- В приют? – старец, казалось, был удивлен.- Ты представляешь, что там с нею сотворят? Она же полукровка, таким житья нет. Тем более одним из ее родителей был орк! Сам знаешь, как люди любят орков.
- Но она же орк, лишь наполовину. У нее зеленые глаза…
Драугур склонил голову вбок, усмехнулся и тихо кашлянул в кулак:
- Сомневаюсь, что кого-то взволнуют ее зеленые глаза, - говорил он.- Но хозяин-барин, решай сам…
- А что бы ты сделал на моем месте,- осмелился спросить Радогар. Как и все, кто знавал Драугура, он с трепетом и почтением относился к этому человеку.
- Я? Хм… Я бы, наверное, никогда не попал в такую ситуацию. Сам знаешь – идешь на войну, готовься пролить кровь. А на войне гибнут не только солдаты. Но раз ты спросил, то я отвечу. Пожалуй, я бы оставил ее себе…
- Себе? – удивился Радогар.- Как это себе? У меня ведь нет ни кола, ни двора, моим домом всегда была такая вот походная палатка!
- Ну, это брат, ты врешь! – усмехнулся Драугур, покручивая пальцем ус.- Сомневаюсь, что ты родился и рос в палатке…
Старый воин был прав, Радогар не родился в палатке, он родился в семье, но матушка с батюшкой его давно уже были мертвы, а дом сожгли и разграбили мародеры… Весть о смерти родителей застала его в очередном походе, и в тот раз он бил, рубил и резал врага с такой звериной яростью, какой никогда прежде не испытывал. Но ничего изменить уже не мог. Семьи у него не осталось.
- Ты, конечно, прав. Да, только дома и семьи у меня нет, я одинок, - ответил Радогар.
Ордради поворочалась в своем мешке, что-то пробормотала сквозь дремоту и снова заснула.
- Ох, и загадал ты себе загадку брат, вовек не разгадаешь, - молвил Драугур, качая головой.
Потом они раскурили по трубочке и долго сидели молча. Радогар втягивал в себя табачный дым, и иногда пускал большие сизые кольца. Когда молчать им надоело, они вновь завели беседу, но уже о совершенно иных вещах. Говорили о том, как славно покрошили орков и что, больше те никогда не сунут свой поганый нос к границам владений Конунга; говорили еще и о том, куда в следующий раз может направить свои войска Рокстад Красный – может, придется сражаться и с эльфами; о полукровке речь не заходила не разу.
Радогар почти все время молчал, он думал… И в конец додумался до того, что и взаправду решил оставить девчонку себе, уж как-нибудь воспитает. Авось, и не пропадут вдвоем…
Драугур ушел под утро, начинало светать. Ложиться спать было поздно, и Радогар принялся счищать с ножен Дэлгаура бурые пятна запекшейся крови…
Звуки рога возвестили о том, что утро все таки пришло. Радогар потер руками воспаленные глаза, зевнул и начал снаряжаться на сборы, он знал – если опоздаешь, ждать тебя никто не станет...
Он разбудил мирно спящую Ордради. Девочка нехотя разлепила веки, и он в очередной раз поразился насколько большими и красивыми были ее зеленые глаза. Личико ее раскраснелось и опухло ото сна; она расчесала пальцами свои черные спутанные волосы, и протянула тощие ручонки Радогару, чтобы он обнял ее и приласкал.
- Доброе утро, папочка! – сказала она, как всегда улыбаясь.
- Доброе, - ответил Радогар.
Он поднял Ордради на руки и перенес ее поближе к входу. Опустил малышку на землю, а сам принялся быстро, как его учили, собирать все свои вещи, стараясь ничего не забыть. Затем он надел поверх кольчуги плащ, поднял девочку, прижал ее к груди, и вышел наружу, туда, где уже слышались голоса людей и лошадиное ржание…
Это был первый день его новой жизни. И первым, что он увидел в этот день - были погребальные костры, закоптившие густым удушающим дымом все небо над головой…


Теперь Ордради жила вместе с ним. Десять с лишним лет своей жизни он отдал на служение войне, настало время наверстывать упущенное… Вскоре после возвращения в Долкемен, столицу Империи Рокстада Красного, он сообщил командованию, что хочет покинуть постоянную службу и поселиться где-нибудь в глубинке, чтобы спокойно растить приемную дочь… Его не хотели отпускать, ведь армия теряла одного из своих лучших дружинников, но отговаривать Радогара было бесполезно, он твердо решил посвятить остаток своей жизни воспитанию Ордради, и даже обещания возвысить его в чинах, не могли прельстить Радогара. Отныне у него был другой путь. Он уже вдоволь наглотался дорожной пыли, и вдоволь наелся армейской похлебки, можно было попробовать жить иначе; не просыпаясь каждое утро в холодном поту, не понимая жив ты еще, или уже мертв… Провожали его с почестями; самые близкие друзья даже устроили для него небольшой праздник с песнями и танцами, но праздник получился грустный, а расставание тяжелым. Его бывшие соратники никак не могли понять, что же на самом деле подтолкнуло Радогара Неистового, великого мечника, принять такое странное решение. Не верили, что все это произошло благодаря этой косорылой девчонке Ордради. Поговаривали, будто у Радогара порядком сдали нервы, или же, что он спился и потерял былую хватку. Ходили и другие слухи, утверждавшие, что в каком-то городе Радогар оставил брюхатую девку, а отец этой девки оказался местным посадником и пригрозил Радогару, что ежели тот не возьмется жениться на его дочке, и не признает дитяти своим, житья ему на этом свете не будет. Только все это было неправдой. А что на самом деле творилось в душе воина никто не знал… Да, и сам он мог ли сказать, что именно заставило его отказаться от дорогой и милой сердцу службы?
За годы службы Радогар скопил немного деньжат, и денег этих хватило на постройку маленького домика в одном пограничном селе под названием Ухватье. А называлось это село так, потому что близко от него находилась речка Ухватка – грязная, илистая речонка.
Дом он построил быстро – небольшой одноэтажный домик, которого было вполне достаточно для проживания его крохотной семьи. Он разбил огород и построил свою собственную кузницу, чтобы честным трудом зарабатывать на пропитание. Кузнечное ремесло было ему знакомо хорошо, с самого детства, ведь он родился сыном кузница. Свою новую работу он полюбил всем сердцем, и многие часы кряду проводил в кузнице, стуча молотом о наковальню. Сперва Радогар делал простые вещи: лошадиные подковы, топоры и ухваты, а потом начал ковать оружие. Слава о его поделках разнеслась по всей округе. И в село начали стекаться люди, кто посмотреть на кузнечные чудеса, а кто и прикупить меч-другой. Некоторые купцы оценивали его товар не хуже гномьего, при этом, поговаривая, что если бы все человеческие кузнецы были такими умельцами, гномы бы давно померли от злости и голода в своих подземных шахтах… Короче говоря, жил он хорошо и не в чем не нуждался. Иногда, конечно, он горевал о славных деньках минувшего, но и нынешняя жизнь была неплоха. Воин не было, и ничто не мешало ему мирно трудиться и растить дочь. Радогар так и не женился. Впрочем, какая бы девка позарилась на мужика с ребенком, тем более с таким ребенком. Но по женской ласке он не тосковал, хотя и многие женщины были не против разделить с ним ложе, ведь он по-прежнему был красив; но о свадьбе не зарекалась ни одна из них. Да, ему и не хотелось. У Радогара была Ордради и работа, и этого ему было вполне достаточно, чтобы не чувствовать обделенным судьбой.
Ордради росла быстро. Он уже давно привык к ее своеобразной внешности, и она больше не казалась ему неприятной и отталкивающей; напротив - для него Ордради была намного милее остальных детей. Девочка была веселой и озорной, она обожала вкусно поесть и долго поспать, но отнюдь не была привередой и с радостью выполняла любую работу, которую бы он ей не предложил. Еще она любили петь, и пела вполне сносно своим тонким с хрипотцой голоском. О том, что Радогар не был ее родным отцом - она догадалась рано, Радогар не стал ей перечить. Однако всей истории о своем появлении в доме Радогара девочка не знала, да, и, в общем, ей было не зачем. Ордради взрослела, окруженная любовью и заботой, но, тем не менее, всегда была немножечко одинока. Она не обзавелась друзьями, другие дети ее побаивались, а потому старались с нею не играть. А может быть просто их родители не позволяли своим отпрыскам водить дружбу с жуткой полукровкой. Память о страшных деяниях орков еще была жива в сердцах людей, и они не могли терпеть подле себя существо, в жилах которого текла эта грязная орчья кровь, пусть и смешанная с людской. Односельчане готовы были не обращать на девочку-полукровку внимания, лишь до тех пор, пока ее «отец» делал все, чтобы село богатело год от года…
Сама Ордради никогда не грустила об отсутствии друзей. Ей хватало и общения с отцом.
Радогар обнаружил, что у его Ордради была врожденная тяга к оружию, сперва она просила его выковать для себя пару стилетов, потом попросила легкий меч… Он с радостью потакал ей, ведь, увидев новый подарок она громко смеялась, хлопала в ладоши и целовала отца в щеки, лицо ее при этом делалось необычайно довольным и почти красивым. Каждая «игрушка» занимала ее не больше, чем на месяц. Ордради ловко управлялась с любым оружием, а Радогару оставалось только дивиться и гадать, где она всего этого набралась, ведь он сам никогда не обучал ее ни одному приему… Ордради могла часами упражняться в фехтовании, пока отец работал в кузнице. Иногда она умоляла Радогара составить ей пару, чтобы она сумкла отточить тот или иной удар. Радогар соглашался, хотя и сердце его учащенно билось. Он не хотел сделать дочке ненароком больно. Но сделать это было трудно, даже если бы он этого и желал, Ордради росла чудесным воином, и порою ему приходилось ненашутку попотеть, чтобы острие ее гибкого клинка не кольнуло его вбок.
Внешне Ордради со временем почти не менялась, конечно, она прибавляла в росте и весе, при этом оставаясь все такой же скуластой и толстогубой. Волосы ее всегда были спутаны, хотя она и старалась аккуратно заплетать их в косы, одежда не опрятна. Нет, она не была неряхой - просто Ордради не ощущала себя девушкой, будущей леди, а вела себя, как мальчишка-шалопай: любила лазить по деревьям, охотиться и удить рыбу. Она не носила и презирала пышные девичьи платья, предпочитая им мужские суконные бриджи, рубашки и кожаные сапоги-ботфорты. В этой одежде Ордради могла без помех весь день напролет рубить ветки в лесу, упражняясь в овладении мечом. Кожа ее не загорала, и сама по себе была коричневого с зеленоватым оттенком на скулах цвета, уши были вытянутыми и заостренными на кончиках; и все же лицо ее вполне можно было назвать человеческим: прямой нос, пухлые губы, красивые изумрудные глаза…
Однако стоило Ордради покинуть пределы родного селения, как тут же находился дурак, кричавший ей вслед «уродина»! Она злилась, Радогар видел, как на висках ее играют желваки, но всегда сдерживала свой гнев, не позволяя орчьей слепой ярости вырваться наружу.
Но все таки самой большой слабостью Ордради оставался Дэлгаур, этот меч-великан ее отца. Меч, который ежели поставить его на землю, превосходил ее ростом. Радогар постоянно, шел ли он в трактир, или в город за покупками, брал с собой верный Дэлгаур, по старой памяти крепя его на спине широким кожаным ремнем. Когда же никуда идти не было нужно, меч висел на стене в доме, и никто не имел права к нему прикасаться, даже его любимая дочь… Ордради, конечно, часто уговаривала отца разрешить ей хотя бы подержать Дэлгаур в руках, и ощутить его ни с чем не сравнимую тяжесть и великую мощь. Ведь и спящий меч оставался грозной силой, как магнит, притягивающей к себе любого, кто знал толк в оружии… А Ордради знала, и порою ей казалось, что это невыносимое искушение – видеть Дэлгаур ежедневно и не сметь его коснуться, однажды сведет ее с ума… Единственное, что мешало ей вдоволь наиграться с мечом в то время, когда отец трудился в кузнеце – были ее любовь к дедушке, которого она никогда не видела, и уважение к дяде – первому владельцу Дэлгаура; она не могла переступить через эти священные чувства, да, к тому же, нарушить обещание, данное отцу много лет назад - без его ведома Дэлгаур не трогать! Ордради и не трогала, а только печально вздыхала, украдкой бросая взгляд на меч-великан, и тут же отводя его в сторону, не смея более секунды рассматривать прекрасный спадон, ибо ей начинало казаться, что меч пытается с нею заговорить, и его хриплый голос шепчет ей на ухо странные и пугающие вещи…. Само собой меч с ней не разговаривал, и все это было не более чем плод девичьих фантазий. Так по крайней мере она думала…
Шел двенадцатый год с той осени, когда Радогар в сожженном орчьем селе обнаружил девчонку-полукровку, сжалился над нею, да и приютил. По его подсчетам Ордради исполнялось пятнадцать лет. Истинный день своего рождения она не помнила, но праздник предпочитала устраивать весною, когда на деревьях вспухали первые толстые зеленые почки, а молодая тоненькая трава потихоньку вытесняла прошлогодний пожухлый сухостой. Ордради обожала вслушиваться в заливистое пение первых вестников приближения весны – скворцов, и могла целый день напролет провести в лесу, сидя на пеньке и, запрокинув голову назад, вглядываться в небо, стараясь приметить этих серокрылых маленьких певцов. В такие дни она возвращалась домой под ночь, просила прощения у отца за то, что задержалась, потом ложилась спать… А с утра все начиналось сызнова… Радогар не ругал Ордради за подобные шалости; а скорее совсем наоборот – он радовался вместе со своей девочкой, ведь ее счастье было и его счастьем тоже… А Ордради была наредкость жизнелюбивым существом. Радогар никогда не видел ее плачущей… Даже будучи еще ребенком, она не плакала, никогда. Но теперь его дочь выросла, через год она станет и вовсе совершеннолетней… И какая же судьба ее ждет? Радогар сомневался, что его Ордради выйдет замуж и нарожает ему внучат. Мало, какой юноша позарится на девушку-полукровку. Поэтому вариант с замужеством он отметал…. Сама же Ордради, насколько он мог судить, была непрочь пойти по его стопам и заняться военным ремеслом. Не сказать, что это пришлось ему по вкусу, но и противиться выбору дочери он тоже не станет… Однако, все это будет только через год, а сегодня Ордради по-прежнему оставалась его маленькой озорной девочкой, девочкой у которой скоро будет день рождения… На сей раз Радогар решил преподнести Ордради особый подарок - такой, чтобы она смогла запомнить его на всю жизнь…
Много дней кряду, как когда – то его отец, он проводил в кузнице, работа спорилась, и задумка обещалась в скором времени превратиться в лучшее его творение, символ апогея его кузнечного мастерства… За несколько дней до того, как взяться за дело; Радогар даже ездил в Долкемен и прикупил там нешуточное количество драгоценных камней, не поскупился и на три эльфийских аметиста, переливавшихся всеми оттенками красного; зетам заходил в лавку к скорняку и приобрел пару мотков отменно выделанной бычьей кожи, и со всеми этими дорогими покупками вернулся домой…
Затея с подарком очаровывала его, и все мысли Радогара были заняты тем, что он представлял себе, как обрадуется его дочурка, увидев то, что он ей приготовил. Словно наяву он видел, как расширятся и засияют от неожиданности ее большие зеленые глаза, как приоткроется ее нежный рот, и в узкой щелочки между зубами сверкнут белые зубки. Потом к Ордради вернется самообладание, она кинется к нему на шею, обнимет и поцелует отца, возможно, он прослезится от волнения; а потом они сядут ужинать за праздничный стол. Да, именно так он себе и представлял этот чудесный день ее пятнадцатилетия, солнечный весенний день…
В то утро Радогар проснулся рано, солнце еще не выглянуло из-за горизонта, и влажный ночной сумрак стелился по земле серебристым ковром прохладной дрожащей на ветру росы. Ордради, небось, спала в своей постели, и не подозревала, что день ее рождения уже наступил.
Радогар наспех оделся и тихонько вышел из дома, аккуратно заперев за собой дверь и стараясь ни одним своим движением не потревожить дочурку. На крыльце дремала откормленная рыжая кошка по имени Лиска. Она сыто урчала, и толстые бока ее еле заметно подрагивали, лапы кошки закрывали ее мордочку, и невозможно было понять -спит усатая, или только притворяется. Радогар осторожно перешагнул через мурлыку, та даже не шелохнулась, и потрусил в кузницу. Его маленькая, покрытая копотью и пропахшая горечью каленого железа кузница находилась рядом с домом, всего-то в нескольких метрах от него. Радогар распахнул дверь, и душный воздух заставил его пошатнуться. Так происходило каждый день, отчего-то он не мог заставить свой организм привыкнуть к тяжелой атмосфере, извечно царящей в кузнице. Он сделал пару шагов вперед, половицы под его ногами жалобно скрипели, и наконец, увидел то, зачем сюда и приходил. Радогар бережно обмотал свою поделку куском зеленого шелка, взял ее в руки, довольно хмыкнул и направился домой.
Вернувшись в дом, он понял, что Ордради уже проснулась. Да, еще бы было и не понять! Она стояла в коридоре, одетая в ночную рубашку, с длинными спутанными волосами, беспорядочно спадавшими на плечи, и молчала. На секунду Радогар растерялся, он надеялся, что вручит дочери подарок вечером за ужином. Но, видимо, судьба перехитрила его. Ордради не двигалась, взгляд ее блуждал вдоль зеленого свитка.
- Папа, а это что?- спросила Ордради, не сумев скрыть улыбку. – Это ведь мне?
Радогар кивнул головой и сказал:
- Пройдем-ка на кухню, дочь моя! Я приготовил для тебя подарок.
- Подарок? Ой, как здорово! – вскрикнула Ордради, хлопая в ладоши.
Она подбежала к отцу и, встав на цыпочки, еле- еле дотянулась до его щеки, и поцеловала его.
- Спасибо, папочка! – сказала она.
Радогар усмехнулся, провел пальцами по светлой своей бороде и заговорил:
- Не спеши, дочка, меня благодарить! Глянь сперва, что я тебе приготовил…
Он опустил сверток на стол и, не спеша, стал его разворачивать. Все это время Ордради стояла без движения и шумно дышала. И вот зеленая ткань упала на пол и застыла, точно крошечное болотце… Ордради увидела свой подарок. Это были великолепные серебряные ножны, украшенные драгоценными камнями всех цветов и оттенков, какие она только знала, к ножнам крепился еще и широкий кожаный ремень, поблескивающий несколькими изумрудами… Такой красоты Ордради никогда прежде не видела. Ножны были прекрасны, не хуже творений эльфийских или подгорных мастеров, а еще они были совершенно пусты…
- Папа, они чудесны,- сказала Ордради, севшим от волнения голосом. – Но у меня нет меча подходящего размера…. Они ведь такие огромные!
Радогар лукаво усмехнулся и положил свою тяжелую мозолистую руку на плечо дочери.
- А ты решила, что это и есть твой подарок?- сказал он, указывая пальцем на свой шедевр.
- Ну, да… - ответила Ордради
Но Радогар промолчал, он лихо крутанулся на месте и выскочил из кухни. Ордради лишь и успела открыть рот и заметить, как сверкнули в проходе его светлые, не тронутые сединой волосы. Не прошло и минуты, а Радогар вернулся, на руках у него покоился величественный белоокий гигант. Дэлгаур.
Сердце Ордради сжалось в сладостном предвкушении. Неужто отец ее удумал такое, что она не смела представить себе и во сне. Девушка не замечала, как мелкой рябью дрожали ее руки, и крохотные капельки пота проступили на висках.
- Вот, доченька, держи! – сказал Радогар, протягивая Ордради меч.- Я к нему чего новые ножны-то смастерил: старые уже совсем износились, того и гляди разваляться… Да и вообще, не пристало молодой девице меч в ободранных ножнах носить…
Ордради приняла подарок отца, пальцы ее тряслись, а ладони вспотели. Меч был невероятно тяжелым, но девушка вовсе не замечала его тяжести, ее душу переполняли радость и опьяняющие чувство удовлетворения. Ее самая дерзкая мечта сбылась.
- Спасибо, папочка… Спасибо! – выкрикнула Ордради, кидаясь отцу на шею.
Радогар подхватил свою девочку на руки и крепко обнял. Все это время она не разжимала пальцев, вцепившихся в рукоять меча.
- Угодил я тебе?- спросил Радогар, опуская Ордради на пол.
Она стояла перед ним босая, неодетая и растрепанная, лицо ее сияло, и на мгновение Радогару показалось, что в глазах ее застыли слезы. Первые слезы, которые его доченька позволила себе за двенадцать лет жизни под крышей этого дома.
- Ну? Скажи хоть что-нибудь! – говорил Радогар. – Не томи отца!
Ордради опустила голову, шмыгнула носом и сказала:
- Спасибо, отец, но я не могу принять твой подарок…
- Это еще почему? – удивился Радогар.- Я же знаю – ты всегда хотела получить этот меч…
- Да, но..
-Что – но?
Ордради посмотрела прямо в глаза Радогару, поджатые губы ее дергались.
- А как же ты, отец? Это же твой меч! Ты ведь так сильно его любишь! А я… я могу обойтись и своим бастардом… Он мне тоже очень нравится…
- Эх, доча, доча! – вздохнул Радогар. – Не шуткуй с отцом! Коли дарят – бери! Я от чистого сердца хотел вручить тебе этот меч… Когда-то мне его отдал мой отец, сегодня пришел твой черед владеть Дэлгауром. Я надеюсь, что ты будешь заботиться о нем и любить его не хуже, чем это делал я в свое время. И тогда он сослужит тебе верную службу.
Ордради смотрела на отца глазами полными слез, но ни одна слезинка не скатилась по ее щеке…
- Но… - попыталась вдруг возразить она.
- Не надо «но»,- перебил Радогар. - Ты заслужила этот подарок…. Да и мне он больше ни к чему….
И они вновь обнялись. А Дэлгаур в это время улыбался, но никто не видел его улыбки. Ведь его улыбка была совсем не похожа на человеческую.
С того дня Ордради ни на миг не расставалась с Дэлгауром. Целыми днями она возилась с мечом в лесу, нещадно уродуя древесные ветки и привыкая к весу стального гиганта.. Радогар даже удивлялся, как она могла так легко управляться с этим чудовищным двуручником, ведь не каждому мужчине его бывший спадон был по силам. Впрочем, он знал, откуда в его девочке бралась этакая завидная мощь - все это было благодаря орчьей крови, текущей в ее жилах. За хрупкой внешностью Ордради, таились нечеловеческая выносливость и нечеловеческое упрямство в достижении своих целей… Радогар замечал, что порою его дочь возвращалась домой далеко за полночь, вымотанная до предела, покрытая бесчисленным количеством царапин и ссадин. Она сбрасывала с себя сапоги, оставляя их в коридоре, и проходила в комнату, рубашка ее была влажной от пота и липла к телу; девушка падала на лавку, и, не дожидаясь ужина, засыпала. Тогда Радогар брал ее на руки, и точно малого ребенка, укладывал в постель. Иногда она просыпалась по пути в свою комнату и удивленно искривляла рот в немом вопросе, но он шикал на нее, не позволяя сказать и слово, и она снова засыпала… Он обожал такие моменты. А когда наступало утро, и он уходил в кузницу, Ордради быстро завтракала, облачалась в повседневный наряд и бежала в лес. Односельчане с опаской поглядывали ей вслед, ведь полуорк с мечом в руках не вызывал у них ни капли доверия… Но Ордради не было ни до кого дела, она никогда не прислушивалась ни к чьим советам, кроме советов, которые давал ей отец… Да и отца-то она не особо слушала… Одради всегда поступала так, как хотелось ей самой… И этим утром, по обычаю проснувшись до восхода солнца, она уже знала, чему именно посвятит нарождающийся день…
За окном было еще темно. Ночью шел сильный ливень, но ближе к утру, он прекратился, и теперь вся округа дышала весенней свежестью, на улице пахло рыхлой мокрой землей и совсем юной, только-только расцветающей зеленью. Ордради не любила дождь, каждый раз, когда небо заволакивали неповоротливые, толстобрюхие тучи, обещавшие рассыпаться по земле миллионами крошечных дождевых капель, у нее начинала болеть голова. Сегодня ночью ее голова тоже болела, тупая ноющая боль свербела в висках, не давая девушке уснуть. Ордради несколько раз за ночь вставала с постели и, растрепанная и опухшая, шла на кухню, и жадно пила воду, припав губами к горлышку громадного глиняного кувшина... Но и утоление жажды ей не помогало. Вздремнуть ей удалось ближе к утру, и то сон ее был чуток и длился не более двух часов. Проснулась Ордради рано и первым делом уставилась в потолок, и поняла, что паучок, вот уже третью неделю живший в левом дальнем углу ее комнаты, успел за ночь порядочно расширить свои владения. На потолке причудливым узором красовалась большая серая паутина… Из кухни доносился глухой лязг посуды. Очевидно, отец не стал будить Ордради и решил сам приготовить себе завтрак. Что ж Ордради не возражала, если отцу приятно трапезничать в гордом одиночестве – пусть будет так, она не собирается ему мешать.
Где-то залаяла собака. Хриплый собачий вой заставил девушку содрогнуться… Ордради нехотя отбросила в сторону край одеяла, и свесила ноги с кровати. В комнате было прохладно, и она поежилась. Воздух пропах сыростью и мхом… Ордради была уверена, что чувствует запах мха… Хотя взяться ему, конечно, было неоткуда… Дом свой Радогар держал в чистоте и порядке: крыша не текла, стены не покосились, забор стоял крепко, и все в его хозяйстве, как бы, говорило: «Здесь живет добрый и пригожий человек!»
Ордради потерла заспанные глаза, зевнула и огляделась по сторонам - она совершенно не помнила, куда именно побросала вчера свою одежду, вернувшись, домой очень поздно и в дурном расположении духа. Была у нее такая привычка - сунуть вещь куда-нибудь в неприметное место и забыть про нее, а потом вспомнить и искать пол дня… И так случалось не только с одеждой. К примеру, давеча, намедни Ордради потеряла один из своих стилетов. Не совсем, правда, потеряла, а просто хорошо спрятала… Ну, и самой теперь не найти…
Ордради сокрушенно покачала головой, беззвучно выругав себя за неряшливость, и опять улеглась в постель. Погода плохая, спешить некуда. В доме стихло, стоило лишь расстроено звякнуть щеколде, да скрипнуть деревянной двери… Отец ушел работать, и теперь вернется нескоро, дом остался в ее распоряжении…
В кровати девушка провела еще около часа. Потом она встала, аккуратно заправила постель и подошла к зеркалу. Зеркало это два года назад, специально для нее отец приобрел в Долкемене за большие деньги. Это было красивое настоящее зеркало в дорогой оправе из красного дерева, такую прелесть во всем Ухватье днем с огнем было не сыскать.
Ордради пристально вгляделась в свое отражение – на нее смотрела, широко распахнув зеленые глазищи, невысокая смуглая особа в простой льняной ночнушке до пят; волосы девушки были черны и отливали синевой, рот приоткрыт, и в щели между губами поблескивали острые зубки… Слажена она была хорошо, гибкая и стройная, с сильными ногами и руками, молодая, пышущая здоровьем девица, с приятным лицом и умными чуть раскосыми, весело и добродушно смотрящими на мир глазами…. Обычная деревенская девушка, не лучше, но и не хуже других.. Что именно в ее внешности отталкивало и пугало людей, она понять не могла, хотя и не особенно старалась…
Ордради стащила с себя ночную рубашку и бросила ее на кровать, затем приблизилась к шкафу, достала оттуда свои кожаные штаны, блузу, толстый суконный плащ, и прочие мелочи… Она быстро оделась, почистила щеткой с жесткой щетиной сапоги и побежала на кухню. Наспех позавтракала яичнецой, запила ее молоком; и, закинув на спину ножны с любимым Дэлгауром, покинула дом.
Дорогу, ведущую в обход села и прямиком в лес, она знала отменно. И даже с закрытыми глазами, и в жуткий ураган, она могла проделать весь путь всего за несколько минут.
Прошмыгнув между соседскими домами, сопровождаемая грозным лаем цепных псов, уверенной походкой Ордради зашагала в сторону леса…
Весеннее небо посерело от набежавших неведомо откуда туч, прохладный ветер трепал ее волосы, то, налетая сзади, словно приноровившийся к ее размашистой поступи враг, готовый в любой момент нанести один единственный, но сокрушающий удар, то, поддувая с боков, и заставляя плащ обматываться вокруг лодыжек. Но Ордради не замедлялась, а напротив – шла все быстрее и быстрее, страстно желая с минуты на минуту оказаться в лесу, чтобы уже там скинуть с плеч неудобный плащ, и оставаясь в шелковой блузе, сжать ладонями, обтянутую кожей рукоять Дэлгаура, и с боевым кличем броситься в атаку. Рубить и калечить старые, потрепанные годами дубы и осины, к сожалению, других противников у нее пока не было. Однако, в тайне Ордради надеялась, что когда-нибудь ей удастся пополнить своей персоной славные ряды дружинников бессменного Конунга Северной Империи Рокстада Красного, и служить ему так же преданно, как когда-то служил ему ее отец – Радогар Неистовый из клана Серебряного Волка. Ордради частенько представляла себе, как будут в панике разбегаться ее враги, лишь только завидев ее – грозную деву- воительницу, с занесенным над головой гигантским, искрящимся на солнце спадоном; и как она будет смеяться над этими трусами, посылая им вслед самые черные и страшные проклятия, какие она ведала…
Покрытые серебристой росой ветки под ее ногами хрустели, а потревоженные ее внезапным появлением муравьи, часто-часто семеня своими тонкими лапками , разбегались, но, не успевая скрыться, навсегда оставались придавленными к земле толстыми подошвами ее сапог.
Солнце давно уже встало, но влажный утренний сумрак не спешил уступать место едва зарождающемуся дню. Сквозь тяжелые тучи солнечный свет не мог пробиться, и в лесу царил вязкий полумрак.
Для сегодняшнего своего занятия Ордради выбрала широкую поляну, окруженную коренастыми дубами с коричневой, сморщенной корой и ветвями, сплошь усеянными тугими почками…
Она наглядела пенек и уселась на него. Сняла плащ, бережно скатала его, потом встала, и уложила его на пенек. Было свежо, воздух благоухал липами и тонкостволыми вечнозелеными пихтами, которые сейчас, словно подшучивая над своим названием, стояли желтые и облезлые…
Ордради достала меч из ножен, и острие его хищно вспороло верхний слой земли. Она покрепче перехватила Дэлгаур двумя руками, ощутив левой рукой холод гарды, и замахнулась… В небе над ее головой летала сорока, громко стрекоча недовольным старческим голосом… Но удара не последовало, Ордради так и замерла с Дэлгауром наперевес… Она почувствовала странный запах – дым костра вперемешку с чем-то еще, чем-то сладким и кислым одновременно. Никогда прежде девушка не встречала подобного запаха. Он ее насторожил… Пытаясь не шуметь, с мечом наголо, Ордради последовала в ту сторону, где, как ей казалось, притаился источник этого аромата. Нюх у Ордради был острый, не уступающий нюху породистой собаке ( спасибо орчьему наследию), и чутью своему она склонна была доверять.
Она медленно шла вперед, попутно оглядываясь по сторонам, чтобы, не приведите боги, чего-нибудь не пропустить. Сердце ее взволновано трепыхалось в груди, и радостное предчувствие, заставляя ее не думать о том, что где-нибудь поблизости мог затаиться враг, и не какой-нибудь воображаемый, а самый что ни есть настоящий враг с настоящим железным мечом, и вовсе не благими помыслами; и что она – пятнадцатилетняя девчонка вполне может с ним и не справиться, а быть убитой … насмерть убитой. И тогда не видать ей, как собственных ушей, ни службы, ни почестей – ничего… Но Ордради об этом сейчас не задумывалась, все ее мысли были направлены туда, где находилось это так интересно пахнущее существо, или же существа.
Внезапно она уловила какой-то шум, девушка тут же замерла, вжавшись спиной в кору многовекового дуба, и прислушалась… Кто-то говорил на непонятном рычащем ей языке, при том совсем близко. Она осторожно выглянула из-за своего укрытия и заметила, в нескольких метрах от себя, пару существ невысокого роста, с черными волосами и темной, даже темнее, чем ее собственная, кожей. Одеты они оба были в кожаные доспехи, и у каждого с пояса свисало по кривому, выкованному из вороненой стали, ятагану. Сердце Ордради болезненно колотилось, конечно же, она узнала их… Это были орки, точно такие же орки, каких бил ее отец… Они бродили по лесу и собирали хворост для костра, самого костра она не видела, но, судя по запаху, могла предположить, что он находился где-то рядом… Ордради стояла молча, едва сдерживая, так и рвавшийся наружу крик. Орки в это время мило беседовали о чем-то своем, а ее вроде бы и вовсе не замечали. Она дрожала все телом и боялась, что Дэлгаур может выскользнуть из ее вспотевших рук…
Внезапно один из орков остановился, лапа его медленно нащупала рукоять ятагана, большие ноздри его трепетали, а в черных глазах, словно бы застыло недоумение. Его товарищ тоже замер на месте, и принялся внимательно следить за своим собратом.
Все больше Ордради не могла скрываться. Ее обнаружили. Она яростно втянула в себя воздух и резко сорвалась с места, вырывая подошвами сапог клочья распаренной весенним теплом земли. Ордради не винила себя в трусости, она понимала, что справиться с двумя взрослыми орками страх как не просто. Теперь ей необходимо было поскорее вернуться домой и доложить обо всем увиденном отцу, ибо она сомневалась, что орки появились вблизи от ее селения исключительно из самых дружеских побуждений. Как и любой деревенский житель, она с детства была наслышана историй о чудовищных деяниях этих тварей. Впрочем, раньше она им никогда не верила, ведь сама была отчасти орком, но сегодня, увидев этих двух жутких существ, она вдруг поняла, что, возможно не все сказки о них были именно что сказками, и не чем более серьезным…
В то время как Ордради бежала домой, орки по-прежнему оставались в лесу. А один из них даже обнаружил забытый девушкой плащ. Он взял его в руки, понюхал и оскалился, затем он обернулся ко второму орку, что-то прорычал ему; и, не выпуская плащ из рук, скрылся в чаще… А его соратник продолжил сбор хвороста…
Земля, словно бы горела у нее под ногами, она не видела ничего вокруг себя и ничего не слышала, бежала она исключительно на ощупь, искренне надеясь, что по пути не завалится в какую-нибудь канаву. Погони за собой Ордради не чувствовала, и отчего-то была уверена, что ее и вовсе не было. Однако, радости ей это не придавало, все равно где-то совсем близко были орки. Эти вечные противники всего светлого и доброго на земле Ваялора…
Наконец-то она добралась до села. И до отцовской кузнице было недалече… От бега у нее перехватило дыхание и разболелся живот, пот ручьями катился по щекам и соленые капли его попадали ей в рот. Но девушка не обращала на это никакого внимания.
Она ворвалась в кузницу, широко распахнув дверь. От жары и едкого дыма у нее тут же закружилась голова, колени подкашивались, ножны с Дэлгауром скатились на бок, и теперь висели у нее под рукой. Она открыла рот, но не смогла выдавить из себя хоть слово. Радогар увидел свою девочку и перепугался, тяжелый молот едва не выпал из его рук. Он подбежал к Ордради и обнял ее за плечи… Лицо его было тревожно..
- Милая моя, что с тобой…. Что случилось? - заговорил он, отирая пот с ее лица.
- Папа…. орки, папа…Орки! – сказала она, задыхаясь.
Но Радогар почти не слышал ее слов, все внимание его было приковано к этой несчастной, усталой и измученной девочке, что обессилено, повисла у него на руках.
- Какие орки? Что ты говоришь, доченька? – спохватился он.
Ордради отстранила отца от себя. Она сделала шаг назад, убрала от лица волосы и заговорила, голос ее больше не дрожал..
- Я видела в лесу орков…
Радогар изумился. Он уже много лет не слышал об орках ничего, словно бы те и вовсе вымерли…
- Не может быть, родная, - говорил он. – Ты ничего не перепутала? Откуда ж здесь взяться оркам?
- Я не знаю, откуда они здесь взялись, но тем не менее, они в нашем лесу! И поверь мне, я бы никогда не перепутала ни с чем их запах. Ведь я сама наполовину орк,

ты же еще это помнишь?
Он помнил, а как он мог забыть? Забыть ту осень, когда он набрел на маленькую девочку - полукровку посреди разоренной деревни. Девчонку, прижимавшую к груди мертвого кота, и назвавшую его папой…
- Праведные Боги! – взмолился Радогар.- Пойдем скорее в дом, ты все мне расскажешь…
- Я и так все рассказала.,- ответила Ордради, пристально всматриваясь в серые глаза своего отца.
- И все таки пойдем, авось, еще что-нибудь вспомнишь…
Они проследовали в дом. Радогар заварил крепкий черный чай, разлил его по кружкам и дал Ордради напиться. Она глотала чай медленно. Пальцы ее теребили глиняные стенки кружки. Радогар к своему напитку не притронулся, он сидел за столом напротив дочери и ждал, когда она придет в себя и все ему расскажет. Вскоре Ордради и впрямь сделалось лучше, она поблагодарила отца и заговорила:
- Орки сейчас в лесу, папа. Я видела двоих, и оба они были вооружены. Я не знаю, сколько их там всего, но по-моему, много…
- С чего ты это взяла? – спросил Радогар, в душе восхищаясь сообразительностью своей дочери.
- Они жгли костер, а эти двое, словно были посланы собирать ветки, я, правда, не уверена, но думаю, что их гораздо больше и они, наверняка, не пришли к нам с миром…
- В этом ты, дочь моя, права. Что-то я не помню, чтобы эти сучьи отпрыски приходили к нам с добром. Нет для них пущего удовольствия, чем пожечь, да пограбить…
- Отец, - внезапно спросила Ордради, и по спине Радогара почему-то пробежал холодок.- А вдруг они пришли за мной? Я … в моих жилах тоже течет орчья кровь, и мне… мне показалось, что те двое это поняли…
- Не мели чепуху, Ордради, - протестовал Радогар. – Быть этого не может!
- А вдруг…
- Никаких вдруг… Не может и все тут! Успокойся, посиди, отдохни, глядишь и перестанешь глупости говорить.
Ордради шумно вздохнула.
- А я пока схожу-ка к Голове, надо бы ему сообщить о том, что ты в лесу-то видела…
Ордради всполошилась, она даже подпрыгнула на стуле.
- Папа! – крикнула она. – А как же я?
- Сиди дома, никто тебя не тронет.
Действительно, что это я, подумала Ордради, веду себя, точно дитя несмышленое. А вслух она произнесла:
- Иди, отец, я побуду дома. Ты прав, мне бояться нечего. Да и Дэлгаур со мной. Если что, вдвоем-то мы не пропадем.
И она улыбнулась Радогару. Радогар тоже улыбнулся, хотя весело ему совсем не было, и на душе его скребли кошки.
Медленно передвигая какими-то внезапно сделавшимися мягкими ногами, Радогар покинул кухню, оставив Ордради одну допивать свой чай, и побрел в свою комнату. Мысли в голове его путались, и невозможно было зацепиться хотя бы за какую-нибудь из них, чтобы додумать ее до конца. Он открыл дверь, и заглянул в комнату, там было пусто, чего и стоило ожидать. Радогар снял с себя передник, швырнув его тут же на пол, вытер лицо подолом рубахи, кое-как натянул на себя куртку и, не приводя себя в порядок, с грязным, испачканным сажей лицом, с немытыми руками и нечесаными волосами, решил идти к Голове. К этому старому, растолстевшему мужику, легковерному и недальновидному человеку, которого в тайне недолюбливал.


Голова был дома. Дверь Радогару открыла его жена – немолодая пышнотелая женщина в красном платье, подвязанном широким, пестро разукрашенным кушаком. Сытое лицо ее было таким же ярко-красным, как и ее наряд, а маленькие черные глазки сально блестели из-под обвисших морщинистых век.
- Чаво надо? – спросила она.
- Здравствуй, Бруна, мне твой муж надобен, - сказал Радогар.
Бруно недоверчиво оглядела его с ног до головы, презрительно вскинула бровь и сказала:
- А зачем это, кузнец, тебе мой Игвед понадобился-то?
- Ох, женщина! Скажу – не поверишь. Так, что посторонись-ка…
И Радогар, бесцеремонно толкнув женщину в бок, отчего та взвизгнула не хуже иной свиньи, очутился в доме Головы. Тут показался и сам Голова, он был не обут, рубаха выправлена из штанов, лицо его сияло - то ли от радости, а толи от жира, а карие глаза его совсем не ласково уставились на Радогара.
- Радогар! – сказал он неприятным низким голосом. – Что случилось? Зачем пришел в такое время?
И Радогар поведал ему о том, что недавно рассказала ему Ордради. Голова слушал его рассказ внимательно, иногда что-то непонятное переспрашивал, и, в общем, вел себя именно так, как и положено Голове, заботившемуся о процветании доверенного ему села. Новость о появлении орков насторожила обоих супругов, Бруна даже громко охнула, и хотела бежать в погреб собирать пожитки, потому как, если орки нагрянут в село, то им всем – то бишь жителям Ухватья – в спешном порядке придется покидать родные дома, и бежать без оглядки, куда подальше… Но Игвед схватил свою жену за руку, попутно обозвал ее «дурехой», и сказал, что надо бы сходить на разведку, прикинуть сколько в лесу засело орков и можно ли их собственными силами оттуда выкурить. А если выкурить их окажется невозможно, тогда можно будет и пожитки собирать, и бежать, куда глаза глядят…
На том и порешили, Радогар обещался до вечера собрать небольшой отряд, состоящий из сельских мужиков, и сходить в лес, посмотреть, как обстоят там дела. Еще он сказал, что обязательно снабдит людей оружием, чтобы в случае чего, можно было дать «выродкам» достойный отпор. Голова охотно согласился с предложением Радогара, очевидно уразумев, что его с собой кузнец брать не собирается.
- Ну, что Радогар, тогда давай, иди, созывай дружину… А я, пожалуй, засяду письмо писать, надо сообщить властям, что у нас тут твориться… Может и помощь какую пришлют! – сказал Игвед, противно улыбаясь.
Радогар мрачно кивнул в знак согласия, распрощался с хозяйкой дома и ушел….


Узнав о том, что отец ее, возможно, идет бить орков, Ордради загорелась желанием составить ему компанию. Но Радогар гаркнул на нее, велев сидеть дома, и пригрозил, что ежели она высунет свой нос за порог, он отнимет у нее Дэлгаур, и запретит ей и приближаться к мечу, а может быть даже силком выдаст ее замуж за первого попавшегося мужичонка. Ордради Радогару не поверила, да и как тут было поверить, когда она знала, как именно к ней относятся все юноши, а насчет Дэлгаура она и не думала переживать, прекрасно понимая, что отец не позволит себе лишить ее вещи, которую сам же ей и подарил… И все же Ордради убедила отца, что непременно останется дома, когда тот уйдет « на разведку», и будет вести себя смирно, дожидаясь его возвращения. Сама-то она знала, что не сможет усидеть на месте, зная о том, что где-то поблизости идет сражение…
Радогар поверил дочери…Он собрал небольшой отряд из семи человек, вооружил их собственноручно изготовленными короткими мечами – самым действенным оружием против орчьих ятаганов, надел свою старую, но по- прежнему прекрасно себя чувствовавшую кольчугу, натянул латные рукавицы, чтобы покрепче держать свой бастард, показавшейся ему удивительно легким после привычной тяжести Дэлгаура, и уже был готов двинуться в путь, стоило солнцу зайти.
Людей он подыскал хороших, каждого из них он знал, и мог доверять. Четверо из его отряда в свое время так же, как и он сам, состояли на службе у Конунга, а еще, если верить их собственным словам - неплохо управлялись с мечом. Впрочем, Радогар надеялся, что умение рубить и резать врага им сегодня не пригодиться. В глубине души он мечтал, что Ордради ошибалась и все то, что он сегодня затеял, было напрасно…
Наконец, наступил вечер… Солнце потихоньку скрылось за горизонтом, и фиолетовый сумрак опустился на село. Отряд бесшумным строем направился в лес, Радогар шел впереди, указывая дорогу, и стараясь как можно внимательнее глядеть по сторонам…
Однако его осторожность была ни к чему. Не успели они покинуть пределы села, как орки дали о себе знать… Такой же небольшой отряд орков двигался им навстречу… Радогар замер, давая своим людям понять, что не стоит первыми кидаться в драку… Все еще возможно решить мирным путем… Хотя, что там! Орки, а всего их было штук шесть хорошо вооруженных бойцов, почуяли людей, один из них, что стоял во главе отряда, утробно зарычал и оскалил острые желтые клыки… Он махнул рукой, что-то выкрикнул, и его собратья с грозным улюлюканьем бросились в атаку. Радогар крепко сжал меч и приготовился к обороне…
Все это видела Ордради, она, стоило отцу шагнуть за порог, выскочила из дома, не забыв прихватить Дэлгаур, и тайком следовала за отрядом всю дорогу… Теперь же, когда орки напали на людей, прятаться ей больше не было смысла. Она надеялась, что отец простит ее за столь глупую и самонадеянную выходку. Дэлгаур пел в ее руках, меч проснулся и требовал крови…
Ордради рванулась в бой. Она заметила, что упал, сраженный насмерть орчьим ятаганом первый человек… Отец ее храбро защищался, не позволяя оркам проникнуть в глубь села.. Ее он, конечно, видеть не мог… Как не видели ее и орки… Ордради расстроено надула губки и уже подумала, что ей не придется сегодня угостить сталью ни одного из своих дальних родственников, как вдруг за спиной ее послышались шаги. Девушка обернулась. Прямо на нее, грохоча окованными железом подошвами тяжелых сапог, неслись еще два орка, спешащие на подмогу своим соплеменникам. Лязг оружия и стоны людей оглушали девушку, земля под ногами была скользкой, и она не могла прочно на ней устоять… Нелюди вдруг замерли, вылупив свои темные хитрые глазенки - вид Ордради шокировал их… Один орк даже улыбнулся, и протянул девушке руку, сочтя ее представительницей своего рода. Но быстро поплатился за свой опрометчивый поступок - Ордради резким движением занесла меч над головой, уверенно держась за рукоять онемевшими от натуги пальцами, и в следующий миг страшный удар обрушился чуть пониже предплечья вытянутой руки неосмотрительного орка… Сраженный, противник упал на землю с диким воем, хватаясь за кровоточащий обрубок левой руки, встать он больше не мог, чудовищная боль и потеря крови парализовали его… Но оставался еще и второй нелюдь… Да, вот только нападать на Ордради он не собирался. Это был довольно высокий, широкоплечий, коренастый и, очевидно, не молодой орк. Он смотрел прямо в глаза Ордради, и смущенная этим взглядом, она не могла пошевелиться. Что-то было в нем такое, что заставляло сердце девушки бешено колотиться, а кровь стучать в висках с такой силою, что едва ли не лопался череп…
- Ордради? – прорычал ее новый враг.
И Ордради чуть не лишилась чувств. Откуда он знал ее имя? Холодный ветер трепал ее волосы и лез в глаза, она стояла, как никогда прежде остро ощущая свое одиночество и свою неприкаянность в этом мире, что-то влажное бежало по ее щекам, но она не смела выпустить из рук Дэлгаур, чтобы вытереть лицо. Она краем глаза глянула в небо, и поняла, что дождя не было… Так что же тогда мешало ей видеть…
- Ордради! Это ты, - повторил орк, опуская свой темный от грязи и быть может еще и крови ятаган.
Девушка сделала несколько шагов назад, и обернулась, пытаясь отыскать в толпе орущих и визжащих людей своего отца. Но его нигде не было, а орк тем временем подходил все ближе и ближе, и каждый шаг его отзывался в ее груди мучительно болезненным ударом сердца.
- Папочка! Помоги! – крикнула, что было сил Ордради…
Но было поздно. Что-то твердое и холодное ударило ее прямо в лицо, она ощутила на губах солоноватый вкус крови, а в следующий момент, ноги ее подкосились… и больше она уже не чувствовала ничего…
Ветер донес до слуха Радогара полный боли и отчаяния вопль. Это кричала его девочка. В этот миг душа Радогара едва не покинула его тело, он наотмашь рубанул орка, скалящегося прямо ему в лицо, тот с глухим стоном повалился на землю… И прислушался… Но было тихо, безумная горечь сковала его мышцы, ярость одолевала рассудок, и казалось сейчас его сердце разорвется в груди… Его девочка, его маленькая девочка страдала, ей было больно и плохо, а он ослепленный гневом, в пылу сражения не усмотрел за ней и сейчас, быть может она умирала где –то совсем близко, покалеченная орчьим ятаганом, а он бездействовал, он не подбежал к ней, не подхватил на руки ее хрупкое легкое тельце, не прижал ее к груди, не утешил – он не помог своей любимой доченьке! А Ордради звала своего папочку, ее прекрасные глаза искали его… Но… он был занят….
- Ордради! Доченька! – кричал Радогар.
Но никто не ответил. Бастард выпал из его трясущихся рук, слезы застилали глаза, подкатывали к горлу, он задыхался…
Внезапно Радогар пошатнулся, голова закружилась, затылок ныл, и красные пятна поплыли перед глазами… Кто-то ударил его по голове. Он упал на землю, лицом прямо в грязь – в жидкую черную грязь. Он силился встать, но уставшее тело отказывалось подчиниться, он втянул ноздрями землю… И тут все стихло…. Как будто и не было никогда ни орков, ни людей, ни боли, ни криков… Мир потух, и на смену ему пришла тупая безликая темнота, спокойная вечная безмятежность… Небо разродилось дождем, крупные холодные капли падали на землю, разлетаясь на множество бесцветных осколков. В Северный Ваялор пришла весна, новая теплая, румяная весна…


А все таки как здорово бывает иногда просто полежать, ни о чем, не задумываясь; позволяя мягкой пушистой перине ласкать твою натруженную спину, а пуховым подушкам нежно, совсем по матерински обнимать тебя за шею… В такие моменты жизнь течет сама собой, унося свои волны в далекие – предалекие неведомые дали, в те земли, до которых тебе дела нет; а ты лежишь и радуешься, что этот кипучий поток не подхватил тебя, не оторвал от земли, заставляя тебя, из последних сил пытающегося выжить, тонуть, замерзать и плакать в этой мутной, вязкой воде…
Он был умиротворен и всем доволен, сознание его, словно бы заснуло, похоронив под толщей обрывочных видений всю ту боль и скорбь, которую ему довелось испытать в этой жизни… Мир отныне был добр и ласков с ним, и ничто не мешало ему довольствоваться этой странной, внезапно налетевшей и поглотившей его целиком спасительной безысходности… Лицо его ничего не выражало, а мысли – точно у новорожденного - были чисты и непорочны… Наверное, доведись ему сейчас увидеть апрельский розовый закат, он бы разрыдался от счастья, а потом снова лег бы в постель, и ни одна бы мыль более его не потревожила…
Он был счастлив. Свобода, легкость бытия, отсутствие переживаний и хлопот, возможность отдохнуть от всего того, что непременно должен делать и чувствовать каждый человек – от любви, от работы, от страха, гнева и ярости - все это позволяло ему быть совершенно счастливым. Человеком, полностью удовлетворенным в своих желаниях, ибо все его желаний на данный момент были исполнены. Ему не хотелось ничего кроме тишины и покоя, а тишины и покоя у него было предостаточно…
Пожалуй, таким довольным он не был с самого детства… Да, с тех самых пор, когда они вдвоем с братом, оба босоногие, со светлыми растрепанными волосами и потными раскрасневшимися лицами, бегали на перегонки по тропинкам родной деревни… Он вспоминал поля, поросшие спелой солнечно-желтой пшеницей, приятную тяжесть в груди, и таинственный шепот ветра… Они мчались вперед и только вперед, под их ногами сияла свежая изумрудная трава, прохладная роса щекотала пятки, ветер трепал их льняные рубашки, и они, точно волшебные паруса, белели вокруг их загорелых, разгоряченных тел… Это было прекрасное время… Время, когда живешь лишь потому, что тебе живется, потому, что просто не умеешь иначе; а болезни, войны, беды – все это кажется сказкой, еще одной выдумкой, и невозможно поверить, что жизнь когда-нибудь прекратиться… Не будет полей, не будет рек и озер, останется бесконечная ночь, вседозволенность чувств и тишина… Нет, в юности смерти не существует…
Радогар бредил… Жар иссушал его тело, рана воспалилась и беспрестанно кровоточила. Дочки Головы не успевали менять повязки, Радогар умирал. В отличие от других раненых, он не просил пить, не стонал сквозь дремоту, никого к себе не подзывал, а лежал наредкость тихо, и бледное осунувшееся лицо его выражало нечто такое, что не способно выражать лицо живого человека - словно бы открылась ему Высшая Истина, и не осталось в этом мире таких знаний, которые не были бы ведомы ему…
Голова, да и жена его Бруна были уверены, что кузнеца спасти нельзя… А выхаживали они его из почтения, да по настоянию остальных жителей села… Радогар был ранен в затылок, орк распорол на голове его кожу и царапнул по кости, подозрительно было, что он не умер еще там, на поле сражения… Теперь кузнец находился в доме головы, и его две дочери посменно за ним присматривали, меняли ему повязки, да прикладывали к губам мокрую тряпку, чтобы он не скончался от жажды, самостоятельно глотать воду Радогар не мог… В беспамятстве он провел целые сутки…
А орков к тому времени и след простыл… Как позже выяснилось, этот небольшой отрядец тварей, что схлестнулся в неравном бою с сельскими мужиками был ни чем иным как уловкой, хитрой шуткой, заставившей людей потерять бдительность. А главные силы нелюдей потрошили амбары с провизией, и, утащив все, что можно было нести в руках, они, не встретив должного отпора, скрылись в лесу… Селяне не посмели броситься им вдогонку, а только сокрушенно мотали головой, охали и причитали… Вместе с орками пропала и дочь кузнеца – Ордради…
Сквозь бред, Радогар слышал, как переговаривались меж собой по этому поводу его односельчане… Чьи-то невнятные голоса обсуждали его девочку:
- Полукровку, говоришь, утащили?
- Утащили!
- Да и бог с ней, одной бедой меньше! Нужна она кому, что ли?
- Нет! Не нужна!
- Вот и я о том … Не нужна… Пусть они ею хоть трижды подавятся, к нам бы тока не совались!
- И то верно! Пусть забирают!
- Пусть!
- Пусть…
Радогар хотел возразить, но слова застревали в горле, и с губ срывалось одно мычание… Он не верил, что его девочки больше нет; он не верил, что никогда ее больше не увидит, не сможет ее обнять… Не верил… Его дорогая Ордради не могла умереть, она была так молода, так чиста и невинна… Боги не посмели бы причинить ему такую боль, они не посмели бы отнять у него единственное близкое и родное ему существо… Не посмели бы…
К сходу следующего за днем столкновения с орками дня, Радогар очнулся… Он разлепил влажные, опухшие веки, глаза его слезились, и он не мог разглядеть комнату, в которой находился. Единственным предметом более или менее, знакомым ему было лицо – круглое, румяное лицо девушки, девушки с рыжими волнистыми волосами. Он узнал ее - Рада, дочь Головы. Девушка заметила, что Радогар пришел в себя и громко ойкнула, он не успел ей сказать и слово – она соскочила с краешка его постели и убежала…
Через мгновение возле его кровати был уже и сам Голова, в старом потрепанном камзоле, с потным лицом и пустым взглядом карих глаз…
- Где Ордради? – слабым голосом спросил Радогар, все тело его нестерпимо болело, кости ломило, словно бы кто-то тянул их наружу…
Голова молчал, он громко пыхтел и сопел носом… Жирная кожа его блестела, и казалась бардовой в тусклом свете масляной лампы.
- Где моя дочь? – сказал Радогар, морщась от боли.
- Я … я не знаю! – ответил Игвед. - Орки… они… они забрали ее с собой..
Радогар негодовал, он попытался приподняться на локтях над постелью. Но мучительная боль сковала его мышцы, жар и судорога новой волной прокатились по его худому, бесполезному телу. Он до крови прикусил губу и стиснул зубы. Кровь хлынула в рот, принеся с собой минутное утоление жажды.
- Почему вы оставили ее? – крикнул он. – Почему вы ее бросили?
Но Игвед не успел ничего ответить. Комната поплыла перед глазами Радогара, мутным пятном скользнула в его сознании фигура Головы, и тяжко повалившись на подушки, он вновь забылся липким сном без сновидений…
Сегодня душа Радогара умерла…


Человеческий разум не способен принять абсолютную тьму и привыкнуть к ней. Даже если человек и родился в кромешной мгле - при этом не являясь слепым - и ни разу в жизни не видел света, все равно его сознание не будет покидать тревога и понимание того, что что-то не так… Его сердце каждый раз будет учащенно биться, когда он, снова проснувшись, натолкнется на стену непроницаемого мрака, и не будет ни одного даже самого слабого лучика света, чтобы его развеять… Точно так же происходит и с птенцами, по какой-то жуткой случайности, родившимися без крыльев… Душа их все равно будет рваться в небо, но не сумев ощутить сладость полета, она начнет постепенно умирать, угасая день ото дня, как самая обычная восковая свеча…
Ордради не была птицей, как не была и человеком, по крайней мере, в полном смысле этого слова… Но непроглядная тьма пугала ее так же сильно, как и любое другое существо, приспособленное для жизни под открытым небом…
Ордради, словно лишилась глаз – кругом была тьма, глухая, беспросветная тьма – не помогала и хваленая орчья способность различать предметы во мраке. Видимо, не тот это был мрак, чтобы позволять себе всякие шалости, и тешить людей, хотя самой мыслью о существовании света. Это был настоящий могильный мрак…
Ордради не понимала, где она находиться, руки и ноги ее были туго стянуты веревками, она лежала на животе, лицом уткнувшись во что-то холодное и мокрое. Ужас наполнял ее душу до краев. Пошевелиться девушка не могла, и даже не была уверена, что все еще жива. Она и представить себе боялась, что жизнь может быть такой – сырой и черной, лишенной всех красок и звуков. Звенящая тишина сводила ее с ума, Ордради несколько раз пыталась крикнуть, но каждый раз крик ее умирал, так и не родившись. Губы ее обсохли и распухли. Ордради хотелось пить, есть и дышать чистым утренним воздухом… Она не знала сколько часов, а быть может и дней находится в этой немой прижизненной могиле, другого определения этому месту она найти не могла… Мысли ее путались, рвались, словно гнилая нитка, выскальзывали из сознания, оставляя голую израненную душу подыхать в темноте, захлебываясь собственной ненужностью… Ордради уже смирилась со своей участью, и даже перестала бояться, когда вдали что-то сверкнуло – это был крошечный оранжевый язычок пламени, его маленькое гибкое тельце танцевало на ветру… Ей пришлось болезненно вывернуть шею в бок, чтобы увидеть это самое прекрасное зрелище из всех, когда- либо попадавшихся ей на глаза…
От этого, показавшегося ей до невозможности ярким света, голова у Ордради закружилась, а в животе сделалось колко, будто бы ее собиралось вытошнить прямо сейчас..
Огонь тем временем приближался, она могла уже различить очертания факела, и силуэт человека, несшего его в руках… А человека ли? Внезапно Ордради чудовищно остро ощутила потерю чего-то родного, но чего именно она вспомнить не могла… И все же она вспомнила кое-что совсем иное – ее похитили! Ее похитили орки, напавшие на ее село! О, боги! Но ведь там же оставался ее отец! Что случилось с ним?
- Жива? – спросил чей-то грубый рычащий голос.
Ордради почувствовала отвращение к той твари, что сейчас склонилась над ней, поднося факел к ее лицу, от чего глаза ее слезились, и она не могла толком рассмотреть морду говорящего…
- Ага, значит – жива!
Ордради закрыла глаза, она не собиралась ни с кем общаться. Девушка твердо решила, что как бы ее не пытали, как бы ей не угрожали, она будет молчать, она не скажет этим ублюдкам ни слова, и если ей суждено умереть в этом ужасном месте от руки грязного орка, что ж так тому и быть, она гордо примет смерть, не проронив ни звука, ни слезы…
- Ну, ну…
Чья-то тяжелая лапа трепала ее за плечо. А она, точно куль с мукой беспомощно растянулась по земле и, стиснув зубы, думала о том, как хорошо бы было погибнуть смертью героя, совсем не понимая, что при желании орк мог надругаться над ней любым известным ему способом, а она была даже не в силах ему помешать! От этой мысли Ордради похолодела, а веки размежились сами собой… В пещере было довольно светло… А она поняла, что была в пещере – в длинной пещере с низкими, покрытыми буро-зеленой плесенью сводами; в той самой пещере, в которой она так любила прятаться от отца в детстве, а пещере, которая была совсем не далеко от ее дома! Вдоль каменистых стен висели три или четыре факела, она не знала, откуда они взялись, ведь в пещере по-прежнему не было никого кроме ее самой и орка, вроде бы смутно ей знакомого… Конечно, это был тот самый орк, что называл ее по имени перед тем, как оглушить и похитить! Лишь сейчас Ордради сообразила, что у нее дико ныла ушибленная голова…
- Голова болит? – усмехнулся орк, заметя, как Ордради скривилась от боли.- Ты прости меня! Я не хотел тебя так сильно приложить, оно как – то само собой получилось… Кстати, меня зовут Дагор…
Ордради раздраженно фыркнула и попыталась отвернуться, но у нее ничего не получилось…
- Ты меня презираешь, правда? – не унимался орк. Лицо его было темным, сплошь усеянным большими и маленькими рубцами, волосы его были собраны в аккуратно стянутый на затылке хвост. Он вовсе не был тем жутким уродом, про которых так любят гуторить краснощекие сельские бабы, вернее наоборот - Ордради его лицо, можно сказать, понравилось…
- Да, призираешь, - продолжал орк. – Вон как глазенки блестят! Твоя б воля - давно б мне в глотку впилась!
Ордради оскалилась, точно так же, как это делают взбешенные собаки.
- Я не буду с тобой разговаривать, пока ты меня не развяжешь! – крикнула она.
- О! Заговорила! – сказал Дагор, присаживаясь на скользкий мокрый пол рядом с Ордради. – Я, по-твоему, совсем дурак, что ли? Ты ж наутек сразу кинешься, дура! Я знаю ваше племя! А думаешь – убежишь? Да? Никуда ты не убежишь, только высунься из пещеры, тут тебе нос и отрубят. Ты ж там никому не нужна, это я – то, старый олух, родную кровь в тебе признал! Сжалился…
Ордради судорожно сглотнула, разум оказывался верить словам наглого беспощадного орка. Родная кровь! При чем здесь родная кровь – неужто… Однако, душой она понимала, она понимала все; каждое слово Дагора всплывало в ее душе еще до того мгновения, как оно было произнесено им вслух… Ее сердце билась часто и глухо, но она знала, кто перед ней: знала и боялась признаться себе в этом страшном, непостижимым для нее самой знании.
- Развяжи меня, - стонала Ордради. – И я клянусь честью, клянусь своим мечом Дэлгауром, что не убегу…
Дэлгаур! Она же потеряла свой меч, его отняли, отняли вместе со всем тем нехитрым набором воспоминаний и образов, которые составляли ее прошлую жизнь! Но почему-то потеря меча не взволновала ее в должной мере..
- Ух! Какая страшная клятва! – усмехнулся орк. – А меч у тебя знатный! Но не боись, ничего я с ним не сделал…
И орк ткнул пальцем куда-то себе через плечо, и Ордради увидела Дэлгаур, висевший у него за спиной. Он прикоснулся к ее мечу, к ее дорогому сокровищу! Разве она могла простить ему подобную наглость? Ордради дрожала всем телом – от холода и от ярости…
- Ладно. Поверю тебе, - проговорил орк.
Он нехотя поднялся с земли, и ловко, чего нельзя было предположить, глядя на его узловатые когтистые пальцы, развязал путы на руках и ногах Ордради. Девушка сперва и не поверила тому, что была свободна. Искушение, ударить Дагора в лицо носком тяжелого сапога, и пока тот не придет в себя, попытаться скрыться было велико, но она помнила, что дала клятву, а клятв девушка не нарушала. Ордради потерла онемевшими пальцами гудящие от боли запястья и скупо поблагодарила Дагора.
- Ты есть, случаем не хочешь? – спросил орк, усаживаясь на свое прежнее место. – А то я мог бы чего-нибудь тебе принести.
- И ты веришь, что я не сбегу? – удивилась Ордради.
При слове «еда» желудок ее заныл, давая знать, что он абсолютно пуст.
- Нет, не верю Но я надеюсь, что моя дочь не родилась полной дурой, и не станет лезть на рожон…
Вот они – те слова, которые она так не хотела сегодня услышать. «Моя дочь»! Это на самом деле был он – Дагор, ее настоящий отец. Ордради не сомневалась, что именно благодаря этому орку она появилась на свет. Она чувствовала его запах – запах родной плоти и крови, его не возможно перепутать с чем-то иным, ведь кошка никогда не перепутает своего котенка с чужим, так и орк никогда не перепутает своего отпрыска, или своего родителя с кем-то посторонним. Еще в лесу она почуяла что-то не ладное, но тогда просто не могла подобрать этому разумное объяснение. Но сейчас ничего объяснять было не надо, все и так было ясно, как божий день…
Она не замечала, как Дагор покидал ее, но была крайне озадачена, когда его крупная фигура вновь загородила свет, и он вернулся, прихватив с собой что-то съестное..
Орк сунул ей в руку несколько полосок сушеного мяса и фляжку с какой-то дурно пахнущей жидкостью. Ордради, не смотря на свою великую ненависть ко всему, что имело отношение к оркам, жадно вцепилась в мясо и даже не поняла, как успела его пережевать и проглотить. Потом она запила эту немудреную снедь той самой жидкостью из фляги… И чуть не закашлялась, когда эти горьковато-соленые капли упали ей на язык… Более мерзкого пойла она никогда не пробовала. Но выбирать Ордради не приходилось, тем паче, что она была уверена в том, что ее напоили тем самым знаменитым орчьим зельем, которое делало орков столь выносливыми, что об этом слагали легенды…
- Ну как? – осведомился Дагор. – Понравились наши харчи?
- Сойдет,- огрызнулась Ордради.
Она почуяла, что голова ее перестала болеть, и волна необыкновенной легкости разлилась по ее телу. Ордради подкрепилась и теперь готова была говорить.
- Ты назвал меня дочерью, почему? – спросила она, хотя ответ на этот вопрос она знала.
- А почему отец называет свою дочь « дочерью»? – ухмыльнулся Дагор. – Потому что ты и есть моя дочь, девочка…
- И что с того? – сказала Ордради, замечая, что язык ее заплетается. Она начала хмелеть…
А действительно, что с того? Думала она. Неужели это существо полагает, что она, признав в нем своего кровного отца, тут же отринет все те годы, что провела в доме другого человека - человека, которого любила, и звала своим отцом? Неужели он считает, что Ордради сотрет из памяти все те светлые дни, когда она была счастлива с Радогаром, и даже не задумывалась о том, что, возможно, где-то в этом мире есть человек, породивший ее на этот свет?
- Да, ничего…
Орк пожал плечами, густо черная прядь волос упала ему на лицо, но он не обращал на это никакого внимания. Глаза его, темно-карие с кроваво-красным отливом были печальны, и наредкость спокойны, в них не было ни той звериной ярости, что так часть приписывают представителям его рода, не было в них ни гнева, ни злобы; а была в них мудрость, простая житейская мудрость, так свойственная людям, прожившим долгую и полную горя жизнь…
- Ты, конечно, не поверишь мне, Ордради, но я надеялся, что однажды найду тебя! Я искал тебя сердцем!- вздохнул орк, и девушке показалось, что голос его звенел, то ли от грусти, то ли от еще какого-то неведомого чувства.
- Искал? Я тебя не понимаю, - сказала Ордради. – А зачем ты меня вообще терял? Разве кто-то тебя заставлял меня бросать? А!?
Орк удивился, его брови свелись к переносице…
- Значит, тебе не известно, что произошло той осенью? Осенью, когда нас с тобой разлучили?
Дагор снова улыбнулся. Он подвинулся ближе к Ордради и протянул ей свою широкую грубую ладонь; ей не хотелось до него дотрагиваться, но его мягкие глаза и столь усталое, измученное лицо не могли оставить ее равнодушной. Она осторожно, едва касаясь пальцами его жесткой темной кожи, опустила свою ладошку на его руку. Дагор нежно сжал ее пальчики.
- Нет. – Говорила Ордради.- Отец… Радогар мне об этом не рассказывал. Конечно, он говорил, что нашел меня в заброшенной орчьей деревни, я была совершенно одна, покинута родителями, что я плакала и называла его папочкой… Ты хочешь сказать, что это неправда? Что отец все эти годы мне попросту лгал?
- Я не собираюсь опровергать его слова, мне это ни к чему. Но вот дополнить его рассказ мне вполне по силам! – сказал Дагор, и ноздри его расширились, словно бы он учуял врага. – А ты знаешь, почему та деревня была заброшенной и покинутой? Нет? А я тебе скажу… Это твой папочка Радогар, и ему подобные поглумились всласть над нашими домами, над нашими женщинами и детьми! Хочешь услышать всю историю целиком? Хочешь?
Ордради кивнула, сердце ее бешено колотилось, будто бы готовясь выпрыгнуть из груди.
- Я начну говорить по порядку, - и он начал. – К моменту твоего рождения, мы, орки, давно перестали враждовать с людьми. Мы мирно жили в своих деревнях, растили детей, вели хозяйство, и никого не трогали! Никого! Мы были счастливы. Счастливы потому, что впервые за многие и многие века, мы могли жить спокойно, трудиться во благо себе, и во имя будущего наших детей. Мы вели замкнутый образ жизни, почти не покупали никаких привозных товаров, стараясь производить все необходимое собственными руками. И мы производили! Мы шили одежду из нашего собственного льна, который рос на наших полях, мы ели мясо наших овец и пили молоко наших коров! Мы строили дома – маленькие уютные хижины. Вечерами мы целыми деревнями собирались у больших костров и пели песни, рассказывали сказки и читали стихи! Да, и среди нас были поэты и музыканты! И нам нравилось слушать песни, которые пелись на нашем родном языке! Все было прекрасно. Да, мы жили не богато… Но нам не было нужно богатство! Зачем золото? Зачем эта глупая роскошь, когда есть земля – добрая, жирная земля, всегда готовая разродиться хорошим зерном; когда есть жена – родная, любимая женщина; когда есть дети? Ты думаешь, мы грабили и убивали лишь потому, что любили грабить или убивать, или, быть может потому, что мы - орки – гнусные нелюди? Вздор! Чушь! Ересь! Нет, нам приходилось воевать с ними – с теми, кто называет себя человечеством, потому что они спокон веков отнимали у нас наши же земли! Они прогоняли нас с обжитых территорий! Мы умирали! Наши дети всегда голодали… Всегда… Но ведь мы тоже были живыми, и нам тоже хотелось жить! Просто жить, как живут эльфы, гномы и все теже люди, но нам не позволяли жить! Потому, что один глупец, когда – то сказал, что мы – приспешники тьмы, и не будет мира на земле Ваялора, пока хоть один орк топчет ее! Гнусная чепуха! Все было не так! Да, само собой ты в праве считать, что у каждого человека свой взгляд на историю, и каждый человек изменяет ее по своему вкусу и подобию…. Но скажи, зачем мне кого-то обманывать? Все равно я ничего не добьюсь ложью, тебя я потерял двенадцать лет назад, и ты уже давно не та маленькая девчушка, которая дергала меня за волосы и смеялась… Не та… Но прости - я отвлекся…
Так вот мы жили… Мы превратились в расу простых земледельцев… Крестьян…. И нам отрадно было воспринимать себя таковыми! У меня тоже был свой дом, свой огород, и свои грядки с луком…. И я любил все это! Любил… А потом я полюбил еще и женщину…человеческую женщину. И как ни странно она полюбила меня. Меня – урода! Косорылого орка! Да, да, да! Меня полюбила прекрасная человеческая женщина с такими же зелеными глазами, как и у тебя. И от нашего союза родилась ты – наша дочь. Я назвал тебя Ордради – что означает Весенняя Заря, ведь ты появилась в апреле, в самый разгар весны… Мы очень любили тебя, и были счастливы. У меня была семья, настоящая семья – жена и ребенок. И все было чудесно. Счастье мое продлилось четыре года… А потом пришли люди! Да, все эти годы они помнили про нас, и таили злобу… Они пришли убивать, жечь и грабить… И они убивали, и жгли, и грабили… Хочешь узнать, как именно погибла твоя мать? Ты уже большая девочка, ты поймешь…
Я помню, как в наш дом ворвались эти люди – их было трое. Они были удивлены, когда увидали Олали, так звали твою мать. Один из них схватил ее за волосы, за ее красивые рыжие волосы, и выволок на улицу. Остальные двое напали на меня, я отбивался, как мог, но не сумел с ними справиться. Ты в это время была в другой комнате, ты ничего не видела, ты спала… Они избили меня, затем связали, я упал на землю и чей-то тяжелый сапог опустился мне на спину, они не убили меня сразу, потому что хотели сперва пытать… Я никогда прежде не причинял людям зла… Никогда… но я родился орком и этим все было сказано… Так вот, я лежал на земле, избитый и окровавленный, а они забавлялись с моей женой, с моей дорогой Олали и смеялись, и я все это видел! Видел! Я плакал и грыз зубами землю, но ничего поделать не мог! А она рыдала, кричала и вырывалась, но они ее не отпускали, обзывали потаскухой и тварью, позарившейся на это мерзкое тупое животное … А потом кто-то ударил меня в голову…я потерял сознание… Наивно было полагать, что после всего этого я смогу спокойно умереть… Я не умер, я остался жить… Один, лишенный жены, лишенный дочери, но живой… Искалеченный, больной, но живой! Я не стану тебе пересказывать все то, что происходило со мной за эти долгие годы… Тебе это знать ни к чему… Но все же я должен сказать тебе другое…
Я не виню ни в чем того человека, Радогара, который тебя приютил и воспитал. Наоборот я ему в какой-то степени благодарен, ведь он спас тебя – ты выжила! Ты – моя любовь, кусочек моего былого счастья! И отныне мне намного легче будет жить, зная, что ты где-то есть. Ты – Ордради, мое наследие, мой подарок этому проклятому миру! Ну, вот, пожалуй и все, что я хотел тебе сказать, теперь ты все знаешь…
И Дагор умолк.
Ордради слушала его, затаив дыхание. Она не смела, ни шевельнуться, ни подумать о чем-нибудь постороннее, о чем-нибудь таком, что могло бы отвлечь ее внимание от пылкой речи ее родного отца. Отца, говорившего ей страшные вещи, но тем не менее такие вещи, которые вполне могли оказаться правдой. Ей не хотелось верить Дагору, но она не могла не верить ему, не могла обвинить его во лжи, ибо сама понимала, что говорит он правду, ту саму правду, о которой она и сама часто задумывалась, но боялась себе в этом признаться, потому что в душе по-прежнему оставалась, еще ребенком, самозабвенно преданным своему отцу и своей семье…
- Зачем ты все это мне рассказал, - спросила Ордради хриплым, надтреснутым голосом.
- Я и сам не знаю, наверное, мне просто захотелось открыть кому-то свою душу…
Ордради отдернула руку, ту самую, что по-прежнему сжимали пальцы Дагора. Он не сказал и слова против…
- А как ты меня нашел? – сказала Ордради, глаза ее блестели от слез, а мысли путались.
- Признаться честно? Я тебя и не искал. Я был уверен, что те люди забрали тебя с собой, а быть может и убили… А в этом вашем Ухватье я очутился волей случая, мой отряд двигался на север, но у нас закончились провианты, и необходимо срочно было пополнить их запас. А в целой округе, за исключением вашего села, хоть шаром покати… Ну мы и заглянули на огонек… Я не мог себе представить, что найду здесь тебя… А потом я уловил твой запах…
- Ну, вот ты меня нашел, и что? Зачем было меня похищать? – Ордради сорвалась на крик.
- Я не знаю. Я увидел тебя, в моей голове все перемешалось, - сбивчиво говорил орк. – Может… может… я вспомнил ту резню, что была двенадцать лет назад… Может, просто рад был тебя увидеть… Не знаю! Но я был уверен в том, что должен был забрать тебя оттуда, хотя бы для того, чтобы спасти тебе жизнь! Тебя…тебя же могли убить!
- Я тебя ненавижу!
Ордради рыдала. Она набросилась с кулаками на Дагора, но он обхватил ее за плечи и прижал к своей могучей груди; Ордради слышала, как шумно билось его большое нечеловеческое сердце. Горючие слезы стекали по ее щекам, она ни чувствовала ничего, кроме опустошения. Весь мир ее рухнул, и она была навечно погребена под его обломками. Дальше жить было не зачем, те люди, которым она всегда доверяла, и которых любила всей душой, оказывается всегда ей врали! Их слова были лживыми! Слова ее отца – Радогара были сплошным враньем, скорее всего он даже никогда не любил ее! Да и зачем ему было любить ее – девчонку – полукровку, доставшуюся ему, точно боевой трофей. Трофей из плоти и крови, трофей с пылким живым сердцем.
Ордради рыдала, прижимаясь к своему родному отцу. Но она не испытывала к нему каких-то особых чувств, она вообще не испытывала никаких чувств. Ее сердце умерло, оно разучилось любить…
Мысль созрела внезапно. Одна единственная четкая и ясная мысль, мысль перечеркнувшая все былые раздумья. Ордради знала, что делала. Знала…
Она стояла в объятьях Дагора и ее молодое сильное тело чувствовало, как обмякли мышцы старого орка. Он был расслаблен, спокоен и не ждал нападения. Ордради не помнила, как она сумела, лихо крутануться на месте, оказавшись спиной к Дагору, не помнила она и как резко и метко ударила его локтем в переносицу, а когда, тот согнулся от боли почти по полам, хватаясь руками за разбитое лицо, вырвала из ножен, висевших у него на спине, Дэлгаур. И с мечом наголо бросилась бежать в ту сторону, где по ее мнению находился выход. Эта пещера была ей знакома, она часто играла здесь в прятки вместе с от… нет, теперь Радогаром. И она не имела права заблудиться… О том, что на выходе ее могли встретить орки, Ордради не думала… В голове ее крутилась только одна мысль одна единственная мысль, и ничего кроме этой мысли ее в целом мире не беспокоило….
Наконец, она выбралась из черного бесшумного плена… На улице было темно и свежо, недавно прошел дождь и в воздухе пахло мокрой травой…
Ордради оглушила орка, примостившегося у входа в пещеру, он даже не успел удивиться ее появлению, и, не заметив, во всей округе ни одной живой души, помчалась, не разбирая дороги, сквозь кусты, зло хлеставшими ее по лицу своими лысыми холодными ветками, туда, где раньше был ее дом… Дэлгаур плясал в ее руках, и его серебряные глаза радостно сияли в свете ущербной луны…

Дагор видел, как таял в непроглядном мраке весеннего леса расплывчатый силуэт его дочери и улыбался. Он знал, что она еще вернется к нему, обязательно вернется…


Жидкая земля угрюмо чавкала под ее ногами, она не смотрела по сторонам, понимая, что если и посмотрит – все равно ничего нового не увидит. Было холодно, пропитанная потом одежда липла к телу. Ордради мерзла, но не делала попыток согреться. Она уверенно шагала по знакомой дороге, ведущей через все Ухватье прямиком к берегу Ухватки. Но ее путь был намного короче… Вот на горизонте, незнакомо серый и жалкий в лучах ночного солнца, показался дом Головы. Этого глупого, жирного человека, не умеющего и двух слов меж собой связать… Где-то тоскливо выла собака, и рычали апрельские коты… Дэлгаур приятно тяжелил руку, и Ордради испытывала редкостное чувство полной уверенности в правильности тех действий, которые она так отчаянно желала совершить…
- Ордради?
Чей-то голос окликнул ее по имени. Она обернулась и увидела девушку – красивую с пухлым, здоровым телом и рыжими, заплетенными в косы волосами. В руках девушка держала ведро воды, и крохотный белый месяц отражался в ее гладкой поверхности.
- Рада? Это ты? – спросила Ордради, растягивая рот в улыбке.
Конечно, она узнала дочь Головы.
- Ордради! Счастье-то какое! А мы тебя обыскались, правда-правда! – тороторила Рада.
Однако Ордради понимала, что никто ее не искал, она никому была не нужна…
- А знаешь! Батюшку –то твоего ранили! Ага… ранили. Орки ранили! И он сейчас у нас дома лежит, болеет. Тебя видеть хочет. – Все говорила и говорила девица. – А ты сама-то откуда идешь. Я слыхала, будто тебя орки утащили! Не утащили ведь?...
- Пойдем, пойдем Рада, я должна увидеть отца….
- Ну, да, да само собой! Пойдем, а то я совсем заговорилась, а он там небось, страдает… Ой!
И Рада замолчала, решив, что и так сболтнула лишнего…
Лицо Ордради напоминало собой вытесанную из камня маску, она практически не слышала ничего из сказанного Радой. Она шла по призрачной бесцветной дороге, тихая, бессловесная, и готовая ко всему….

Дверь по обычаю, отворила хозяйка дома Бруна, да так и обомлела – на пороге стояла Ордради, в руке ее блестел меч, рядом с полукровкой была ее дочь Рада, какая-то бледная и напуганная.
- Здравствуйте, - сказала Ордради. – Здесь мой отец, да? Он ранен, я бы хотела с ним поговорить…
- Да, да… проходи, девонька, - замельтешила Бруна, теребя толстыми пальцами подол своего пестрого платья.- Уж кого-кого, а тебя –то я не ждала… Ты не обидеться тока!... Я ничего дурного сказать не хотела…Ох, Ордради! И перепугала ты всех, а отца –то как…!
Ордради следовала за Бруной - дородной, сытой женщиной, с густыми каштановыми, еле-еле припудренными сединой волосами. Хозяйка шла быстро, часто семеня своими полными, обутыми в домашние туфли ногами. Она казалась встревоженной, и отвлеченной от каких-то дел… Ордради ничто не волновало… Где-то позади оставалась Рада, Ордради слышала у себя за спиной ее громкое сопение…
Наконец, они добрались до нужной комнаты, комнаты, находившейся в самой дальней части дорого и хорошо обставленного, ухоженного и теплого дома Головы…


Радогар не спал. Он лежал в постели, слезы давно высохли на его щеках. Плакать больше не было сил. Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими, какие-то были ему особенно приятны, другие же заставляли его сухо рыдать; и он рыдал, не стесняясь. Рыдал, как мог - просто зажмуряя воспаленные глаза и трясясь всем телом. Не осталось в его жизни ничего такого, что могло бы его приободрить или порадовать. Рана на голове гноилась, и он знал это. В нее попала грязь, она разболелась и, возможно, он умрет… Впрочем, какая теперь разница… Нет, Радогар не был слабым, безвольным человеком, и, конечно же, он желал броситься в погоню за орками, найти их, освободить свою доченьку, и вернуться домой! Он хотел этого, хотел… Но рассудок подсказывал ему, что невозможно ничего уже изменить; он знал, как беспощадны орки, особенно с такими полукровками, как его дочь… А еще он был слаб, невероятно слаб, словно бы какая-то чудовищная сила выкачала из него все соки, но, зачем-то остановилась, передумала, и сохранила ему жизнь, при этом, позволяя болезни расползаться по всему организму, пожирая его, заставляя гнить заживо…
Радогар смотрел в темный бревенчатый потолок, когда дверь в его комнату открылась. Сперва в проеме показалась толстощекая Бруна, а потом… потом… его девочка! Ордради!
Он приподнялся над постелью, жгучая боль вгрызалась в его кости и жилья, было нестерпимо больно, но он попытался еще и встать, чтобы приблизиться к ней – Ордради, обнять ее и поцеловать! Она была здесь, такая худая и измученная с поцарапанным лицом, спутанными волосами и порванной одеждой. В руках ее тускло поблескивал могучий Дэлгаур, но на меч ему было плевать – Ордради! Встать не получилось… Тогда он просто улыбнулся, и подозвал ее к себе рукой…
Вид Радогара заставил Ордради вздрогнуть; она никогда не знала своего приемного отца таким – больным, бледным, с осунувшимся лицом и острыми торчащими скулами, голова его была замотана грязной серой тряпкой, из под которой торчали волосы цвета топленого молока… До чего же он был жалок, подумала она….
- Дочка! Подойди ко мне! – крикнул Радогар и сладкие слезы радости хлынули из его глаз.
- Тетя Бруна, ты не могла бы выйти на минутку? – спросила Ордради, обращаясь к хозяйке дома.
- Да, да, конечно, я все понимаю.- Сказала Бруна, и, потряхивая жирными телесами, вышла вон из комнаты.
Они остались вдвоем – отец и дочь…
Радогар смотрел на свою маленькую девочку и ужасался тем переменам, что произошли с ней за те немногие часы, что они были в разлуке. Что-то безвозвратно утерялось в ней, куда-то исчезла легкость, душевная грация и еще многое из того, что было присуще ей на протяжении всей ее короткой жизни… Его прекрасное дитя изменилось, и перемены эти были пугающи…
- Дочка, что с тобой? Что стряслось? – спросил Радогар. Он откинул краешек одеяла, и опустил ноги на пол, затем, морщась и тихо стоная, сел.
- Я все знаю…
- Что знаешь, милая?
Радогар снова силился встать. Держась, будто чужими, такими бескровными и тонкими руками, за угол кровати; ежесекундно охая от боли, он кое-как поднялся на ноги; и теперь мог говорить с дочерью, глядя ей прямо в глаза. Его мутило, голова кружилась – а сердце предательски часто билось в груди..
- Зачем, папочка? - Ордради плакала, по-настоящему плакала, так откровенно как еще ни разу в жизни. – Зачем ты убивал моих братьев и сестер? Зачем? Они хотели жить! А ты убил их! Убил!
- О чем ты, любимая? Я … я тебя не понимаю..
Но он все понимал, она узнала, неведомо откуда, но узнала - узнала, как он убивал орков, как разорял ее деревню, и уже бесполезно было что-то менять или просить прощения… Однако, Радогар и не собирался этого делать. Что бы не произошло позже, сейчас он был совершенно счастлив, потому, что видел свою девочку живой и здоровой…
- Папочка! Зачем? Я тебя ненавижу! Лучше бы я умерла тогда со всеми! Мне тошно жить среди людей! Папочка, понимаешь! Тошно, они меня презирают… папочка… ненавижу тебя…
Ордради сглотнула слезы, а потом… Потом Радогар увидел Дэлгаур. Спадон был красив как никогда, он ласково подмигивал ему своим серебряным глазом и что-то совсем тихо напевал, что –то смешное, и знакомое Радогару с детства… Радогар тоже попытался подхватить мелодию, чтобы подпевать бархатному голосу меча, но у него ничего не вышло. Почему-то он упал на пол, комната перед глазами завертелась и закружилась, словно в волшебном танце. Ему было тепло и весело, кажется, он даже улыбался… И вдруг пение оборвалось…
Последнее, что Радогар увидел – это было лицо Ордради, его любимой девочки Ордради…
Последнее, что он вспомнил – это были слова его отца: « Нельзя позволять чужим рукам касаться твоего меча. Оружие должно знать своего хозяина.»….

Не знаю, я бы не стала называть все это сырым... Признаюсь честно, до конца еще не дочитала (нет времени), но все то, что я уже успела прочесть вполне достойно, можно даже сказать здорово, по этому я не удержалась и решила написать свое мнение. Мне все понравилось: и герои, и стиль написания, и открывающаяся сюжетная линия. Должна сказать, что практически не к чему придраться, за исключением совсем мелких стилистических ошибок (но они действительно очень ничтожны). Так что, желаю удачи)

Причем доработка нужна существенная, и это я не учитывал одного персонажа; Аурелика, ты знаешь, о ком я говорю .


Обилие многоточия… не понятно, а что же ты хотела сказать… мысль постоянно теряется; живость и отождествление с ГГ отходят, приходится заново погружаться в произведение.

Я не нашел хороших описаний, кроме трупа Белочки. Я хочу видеть, как шевелится трава, щебечут воробьи и кудахтают курицы, как завывает ноябрьский ветер, как по орчьим хлевам разносится тяжелое мычание жирных коров, как болтаются ворота, скрепят петли, да так противно, что начинается мигрень. Лязгают мечи, по деревне проносится в агонии орк «с душещипательным криком: Аааааааааааарррррргггггххххх!»
Хочу видеть полную картину, а не только действие, а получается, что есть только Радогар, Ордради, вижу их движения; всё. Хочу видеть как темный зимний лес окутывается пеленой снегопада, пропадая из виду среди больших хлопьев. Хочу слышать, как трескается сухая ветка, шебаршит зверек среди леденящей лапы и сердце дубравы. Только сейчас я вспомнил о лисе… Что ни есть Gut.

«Радогар сложил свои вещи в сумку, развернул спальный мешок и расстелил его по земле. Он укутал Ордради своим тяжелым суконным плащом и приготовил ее ко сну. Очутившись в спальном мешке, девочка быстро согрелась и уснула.
Радогар остался один. Он сел на сумку со своими пожитками и принялся чистить Дэлгуар, когда в палатку вошел человек»
Англицизмы


“хозяин-барин” и т.п.
Ты текст писала, основываясь на Скандинавию или Русь?

«дорожной пыли, и вдоволь наелся армейской похлебки»
штампы…

«А что на самом деле творилось в душе воина никто не знал… Да, и сам он мог ли сказать, что именно заставило его отказаться от дорогой и милой сердцу службы?»
А я хочу знать!!! Потому как не происходит желанного отождествления с ГГ, нет сочувствия, ни жалости, ни радости за ГГ, полное равнодушие к персонажу. Из этого выходит ГГ картонным и плоским.

«лошадиные подковы, топоры и ухваты, а потом начал ковать оружие. Слава о его поделках разнеслась по всей округе. И в село начали стекаться люди, кто посмотреть на кузнечные чудеса, а кто и прикупить меч-другой»
Богатые люди жили в империи, дерево для постройки высоких зданий было слишком дорого, а металлические изделия, инструменты и особенно оружие и подавно (по Жаку ле Гоффу)

«Короче говоря»
Короче только… и то обрезанный
словосочетание-паразит, а не вводная конструкция.

«предпочитая им мужские суконные бриджи, рубашки и кожаные сапоги-ботфорты»
написала бы лучше суконные штаны или сапоги с высоким голенищем. А то ботфорты напоминают о веке 16-17-ом реальной Эпохи Ренессанса.

«Сняла плащ, бережно скатала его, потом встала, и уложила его на пенек»
не вяжется с ее неряшливым видом и манией прятать все так, что самой не найти.

«А я пока схожу-ка к Голове»
Ты описываешь псевдо-Скандинавию или псевдо-Украину

«Ордради резким движением занесла меч над головой, уверенно держась за рукоять онемевшими от натуги пальцами, и в следующий миг страшный удар обрушился чуть пониже предплечья вытянутой руки неосмотрительного орка…»
Это был резкий удар? А чего тогда его описание так растянуто?

«- Нет, не верю Но я надеюсь, что моя дочь не родилась полной дурой, и не станет лезть на рожон…
Вот они – те слова, которые она так не хотела сегодня услышать. «Моя дочь»! Это на самом деле был он – Дагор, ее настоящий отец»
Еще в лесу, где они встретились, понятно стало who is who.

Если твой меч попадет в другие руки – ты погибнешь от собственного меча
Это была твоя идея на первую часть? Если это правда, то сочувствую тебе.

Это ты на "сухость" описания обиделся что ли? Кстати, тоже самое могу и посоветовать и тебе! Насколько я помню в твоей Исповеди тоже маловато "жирных коров", но много уклонов в ураинскую тематику . А на псевдоскандинавскую мифологию я и не расчитывала... Однако! "Голова" есть не только у меня, но еще и практически всеми любимого Перумова! Хочешь сказать он тоже безума от горилки и сала? К тому же фэнтези на то оно и фэнтези, чтобы там какой-нибудь "Батько" соседствовал с "Кайзером". Это забавно, но отнюдь не страшно! Вот...

Вообще-то не знаю! Честно, не знаю!
[quote]Если твой меч попадет в другие руки – ты погибнешь от собственного меча
Это была твоя идея на первую часть? Если это правда, то сочувствую тебе.
Не надо мне сочувствовать. Это (кстати!) не главная мысль моего рассказа.
И про многоточия я тоже скажу... А что в них плохого? Это мой стиль.
Растянутость описания? Войну и мир читал? К сведению - герои Толстого за доли секунды успевали столько всего передумать и переделать, что это занимало страниц пять... И никто не жаловался!
И в заключение! Это же черновик!!!
А в целом - за критику огроменное спасибо! Я честно, приятно, когда тебя кто-то читает, а уж тем более кррритикует!

А я не согласна с этой разгромной критикой! Повторю еще раз: мне понравилось... Редакция, конечно местами требуется, но не в радикальной хирургической форме. А что до штампов, так черт с ними. Я уже где-то когда-то писала, что по-настоящему оригинален был только Господь Бог. Так что ничего страшного нет. Я заметила вот какую вещь: каждый критикующий (ни в коем случае не хочу исключить свою скромную персону) пытается подогнать и повествование, и сам придуманный мир в какие-то свои рамки, выправить так, как представляется единственно ему. И если взгляды расходятся - текст плох... Может стоит немного внимательнее прислушиваться друг к другу?...

В жанровых произведениях - да.
В мейнстриме - луче только в диалогах.
Штампы у эстетствующего читателя вызывают пристут тошноты.
Метафор в русском языке, не меньше, чем частиц в Великом Хаосе и Великом Абсолюте. На ищущих и штурмующих мозг подобных частиц и заворотов хватит не на одну книгу.

"Разногласия в моей общине - благословие" - суннитская заповедь ат-Туси.
"Единство - критерий истины, а множественность - ошибки" - низаритская доктрина Хасана ас-Саббаха.

"Как могут быть истинными слова группы людей, которые не согласны друг с другом?" ("Лики веры" Насир-и Хусрау)

Как это я не права?!
Я не сказал, что мне не понравилось... а критика, есть критика.
Критик должен быть жестким, испытвающим терпение писателя, насаживая свое мнение, только после закалки сталь становится крепче, с писателями тоже самое. А мне претит дружеское лелеяние, дескать, восхитительно, ново, превосходно, никогда такого раньше не читал, очень живо и красиво, персонажи просто чудо, а эта...эта... ну как ее... а точно Ордради...wow... супер... и т.п.
Распускание бесмысленных всплесков эмоций ни к чему хорошему писателя не приведет. Только закалка. Сломался, это не твое. Усидчивость, невозмутимость, кропотливость - вот критерии писателя, а не талант и гениальность. Любой может написать "Вася Пупкин пнул собаку", но не всем дано стойко выстоять критику, исправить только то, что сам чтитаешь нужным - вот она изнурительные будни писателя.
Писатель - индивидуален, графоман - похож на остальных.

Кстати, мне тут пришла навязчивая мысль:
хочу сбить тебя с пути главной идеи.
Оцениваем первую часть.
Идея с двуручом - в первой части именно она главная, потому как лежит на поверхности, и носишься ты с ним, как ёжик на углях. НО! Мы видим, как человек забирает полукровку и растит ее у себя. Затем она попадает обратно к оркам, при этом ее человеческий "отец" умирает. Угрызения совести я опускаю, обретение истинного отца, можно пока взять на заметку, но тоже пока не сильно важно.
Итак, что мы можем иметь во второй части "Полукровки"? А вот что, войну, причем обязательно большую кровопрлитную. Сненания души Ордради между людьми и орками (внутренний конфликт - замечательно! в самом деле, восхитительно!) Разочаровываясь в людях, она все же заступается за них, и отчаяяно бьется в решающей битве, но ее ранят и она попадает к оркам, при этом сама лично размозжила голову отца. Орки ее недолюбливают, но именно тут она понимает, что после всей этой войны, только здесь она чувствует себя умиротворенной и какой-нибудь влюбленный в нее орк оказывается свидетелем ее смерти... причем она может умереть на его руках (так больше эмоций, пойдут сопереживания) и последними словами полукровки могут стать на подобие этих:
- В этом мире полукровкам места нет. (вот она главная идея)
Затем конечно, начинается месть и люди оказываются повержены. тут заканчивается второстепенная идея: (сломаный меч не приносит смерть) Спадон ломается и распляется на мелкие кусочки, вместе с ним воцаряется мир и Золотой Век (по сказаниям АСАТРУ).
А теперь для тебя задача: нужно написать так, чтобы ничего этого в повести не было!

Тоги, что-то я тебя не пойму - орешь во все горло о священном долге каждого автора быть индивидуальным, а сам при том сыплешь сплошными цитатами:

А задача Писателя - не повторять чужую мудрость, а делиться с людьми своей. Знание - сила, а неумение распорядиться своими знаниями - слабость...


Какая такая вторая часть? Разве я говорила, что она будет? Злостное вранье! А если и будет, то не с этими героями...
Тебя не нравятся штампы? Так вот в "Полукровки" он один... Прошерстика "Исповедь...", думаю станет страшно... Но сейчас не о тебе.


ВИдимо зря мучался...

Кстати, а тебе не кажется, что столь пристальное внимание к моему рассказу, которое ты сейчас демонстрируешь, кое о чем говорит?... И еще - невозможно понравиться всем, невозможно писать идеально, но можно нравиться некоторым, и писать ярко и оригенально - в этом и есть счастье писателя. Если мое произведение понравится хотя бы нескольким людям, я уже счастлива, и я НЕ сломаюсь!!

Все! Заставили писать продолжение, а я не хотела, но из вредности буду! К каким же непредсказуемым последствиям может привести жесткая критика!

Браво!!!
Пиши... пиши... а мы почитаем
по критикуем; глядишь, что путное выйдет. А главное, законченное!

Все - уговорили, напишу! И потом не надо онекиваться - дескать, не просили!

Никак не могу отвязаться от одной мысли... кстати, вот она! Мысль - как вы думаете, товарищи, прочитавшие этот рассказ, нужно ли ему продолжение(прелюдия?), или это само по себе целостное произведение? Посоветуйте, что делать, а то я уже с ума схожу потихоньку

На мой взгляд, продолжение не нужно. Единственное, что я бы посоветовала: добавить в уже существующий текст побольше каких-то мыслей и выводов, например, сделанных героиней. Ее осознание случившегося, что ли...

Две связных мысли, в связи с комментариями:
1.Обилие многоточий – славно.
2.Продолжения – не надо. Упаси тебя День писать продолжение! Это и моя беда всю жизнь – жалко покинуть героя… А если не жалко, меня просят: а что дальше было? Я знаю сама – и рассказываю! А мне говорят – напиши… Это вредно. Это бяка. Это брось.

Ни одной связной мысли в связи с "полукровкой"
Не сочти за обиду… Мы с тобой часом не родственники? У нас такие похожие мысли – по стихам, по прозе… Похожие не в смысле близнецы-братья, а просто родственные, схожие… Сердце радуется.
И ещё, я писала тебе в истории о некроманте, и здесь повторю, несмотря на критику: твоя проза – одна из лучших на форуме, она красивая, возможно (я предполагаю) она сразу выливается у тебя такая доработанная. Это мои догадки, конечно же. Но я радуюсь твоим словам, а не напрягаюсь, вникая в их суть. Спасибо тебе большое.

Ни в коем случае - никаких обид! Очень очень рпиятно! А насчет родственников я тоже думала!
И бывает же такое! А вот про братьев-близнецов - точно нет! Скорее уж сестры! И кстати - ты совершенно права, это не я пишу рассказ, это...сами герои пишут о себе, пользуясь моими руками. Не иначе! Я почти ничего и не исправляю(ну не считая повторов слов и так далее). Ах, DiVert, это тебе спасибо! Спасибо, что читаешь!

Один наш современник (имени к сожалению не помню) сказал (о литконах), что Великая Литература ни капли не похожа друг на друга, и только графоманы пишул одинаково...

Закрыто по просьбе автора.