Serel Tyu
11-08-2006, 23:36
мой рассказ
написал его давно, и загон вроде бы тривиальный, но мне очччень нравится прочтите и вы, я буду польщен!
Задание
Я совершил великий подвиг
И великий грех,
Пройдя по мертвым землям,
Меж людей безвольных...
Когда Лиссон узнал о задании, он почувствовал прилив сил. Покинуть город было роскошью для разведчиков (или скаутов), хотя их готовили к этому годами. Подразумевавшиеся выходы из города происходили крайне редко, в основном по каким-то очень важным причинам, когда разведчики должны были принести что-то из внешнего мира, или разузнать какую-либо информацию. Но для Лиссона это еще означало и возможность покинуть опостылевший ему город, который он презирал и над которым насмехался. Обстоятельства немного изменились, когда он встретился с напарниками, с кем предстояло совершить выход. Капрал представил их друг другу, будто они жили не в одних казармах и не видели друг друга каждый день с перерывами на увольнительные. Скаутов было много, многих Лиссон не знал и не стремился знакомиться, друзей среди них у него было несколько, в самый раз для какого-то подобия общения. Но были и те, кого Лиссон просто не любил или не переваривал. Питер Громов относился к тем, кого Лиссон не любил, а Игорь Станкин был из тех, кого он не переваривал. При таких обстоятельствах стоило хорошо поразмыслить, прежде чем браться за дело, но на многое повлияла речь капрала. Он пообещал хорошее вознаграждение за удачный рейд. Причем намного больше, чем раньше. А дело было в том, что на это задание уже отправили группу из хорошо подготовленных скаутов около двух месяцев назад. Они не вернулись. За пределы города выходили только скауты, и изредка хорошо оснащенные отряды внешних патрулей. Следов разведчиков так и не нашли. Задачу найти их Лиссону и двум его коллегам не ставили, задача была иной. Лиссон согласился, Станкин и Громов тоже.
Для Лиссона это был четвертый выход. Он считал себя стариком в подобного рода вылазках. Дня два туда и обратно, не дольше. Когда эскалатор вошел в световой коридор яркое свечение, проходящее через защитные стекла окрасило все вокруг в голубоватый свет. Лиссон держал под мышкой шлем, он старался не встречаться взглядами с напарниками и переговариваться с ними по минимуму. Громов нервно проверял заклепки на костюме. Странный неспокойный тип, его тоже не радовало общество, с которым предстояло провести ближайшие двое-трое суток, но с Лиссоном это его не сближало.
Станкин был всем вполне доволен, он был почти спокоен, но все время пытался соблазнить на душевный разговор, мило улыбаясь Лиссону. Так хотелось дать ему в челюсть за это. Он строил из себя саму вежливость говорил: «простите» и «приятно познакомиться», болтал что-то, но не находя ответа со стороны спутников быстро замолкал. Хоть это радовало.
Световой коридор привел к стальному переходнику. Скауты надели шлемы, с небольшой фильтрацией воздуха и защитным стекловолоконным забралом. От всех воздействий внешней среды их организм был укреплен наверняка. Переходная камера зашипела и наружная дверь открылась. Один за другим разведчики покинули переходник. Город оставался за дверью врытый стальными толстостенными коридорами залами и этажами в каменную массу хребта гор. А снаружи не было ни чего. Была пустыня и синее небо со слепящей звездой на нем. Спустившись к дороге, разведчики направились к станции граво летов. Лиссон удивился.
– Нам предстоит такой длинный путь? – в воздух спросил он.
К нему повернулся Станкин, он был удивлен и одновременно рад возникающему разговору.
– Через кратеры и облученные зоны, разве ты разве не помнишь, что говорил капрал.
– Я его не слушал, – отрывисто бросил Лиссон.
– А зря! – глухо отозвался Громов.
Лиссон скрипнул зубами, но сдержался. Конфликт это тоже общение, а вступать в какой либо контакт с этими дурнями Лиссону ни как не улыбалось.
Больше они не разговаривали. Стальной бионической массой среди растрескавшихся сухих холмов стояла станция граволетов. Они прошли прямо в ангар, где их ждал служащий, он был закован в такую массу металла, что напоминал собой увальня или колобка. Под толстым слоем светопрозрачного металла виделась небольшая головка служащего. Он посменно дежурил здесь и жил в убежище под землей сообщавшейся с городом длинным тоннелем.
Громов предложил служащему бетонный скафандр в придачу к стальному. Сталь, бывает, пропускает радиацию, а так наверняка. Служащему шутка не понравилась, он выдал им граволет и направил в ангар, а сам провалился в свое подземное жилище.
Граволет работал на переменных полях создававших гравитационное поле на его подошве, отталкивающее от земной поверхности. Когда-то Лиссон очень удивился, увидев его в первый раз. Обтекаемая коробка с высокой кабиной и защитным прозрачным лобовым экраном до самого пола. Они зашли в кабину и за пульт управление сел Станкин. Плавно словно в воде граволет поднялся на полметра. Открылись ворота ангара, и граволет понесся вперед, в пустыню. Станкин радостно гикнул. Обернулся к рассевшимся на пассажирских диванах скаутам. Он ждал поддержки, наверное. Но Громов нервно жевал губу, а Лиссон холодным взглядом попытался остудить возничего. Он больше не поворачивался к ним. Но Лиссон замечал, как он несколько раз чему-то улыбался и поглядывал в боковые окошки. И что он там увидел?
Все шло очень даже не плохо. Ни кто не навязывал Лиссону своего общества, и его это не могло не порадовать. Но вечером случился небольшой разговор.
Уже стемнело, и граволет поставили в овраг, в котором скауты устроили ночной лагерь. На не большом блюде ярко горели лампы круги, разгонявшие темень. Словно у костра скауты разложились вокруг нее. Расставили палатки и приступили к вечерней трапезе. Лиссон был сам виноват: он внезапно почувствовал сильный интерес до задания, на которое их послали, и о котором он знал меньше остальных. Доедая суррогаты, он обратился к суетящемуся вокруг палаток Станкину.
– Что за хреновину нам надо принести в город?
Станкин вдруг оживился:
– Какой-то непонятный осколок его обнаружили зонды полгода назад, он излучает странную энергию.
– Радиацию он излучает, – внезапно вставил Громов.
Станкин посмотрел на Питера с нескрываемым удивлением.
– И что? Нас прививали и накачивали всякой всячиной, мы к радиации устойчивее любого человека – потому мы и разведчики.
Громов посмотрел угрюмо:
– Только не к сильной дозе!
– Ты боишься, Петя?
– А ты нет?
– Он хочет сказать, что ему наплевать, на то, что он может облучиться так, что начнут выпадать волосы, и он будет выблевывать собственную кровь, – произнес Лиссон.
– И даже если не наплевать, все равно это наша миссия мы – разведчики.
– Скажи малыш, почему ты пошел в скауты? – Лиссона умилял этот наивный парень.
– Потому, что я чувствую ответственность перед жителями города. Я хочу помочь им пережить страшные времена. Дать шанс будущему.
– Не читай мне проповедь, мы все здесь ради крупных купюр, которыми с нами расплатятся по окончании дела.
– Быть может это твоя причина, но не моя у меня есть семья, друзья и любимые, я ради них и остальных хожу в эти отравленные земли – Станкин принял серьезную даже немного грозную позу.
Этот великовозрастный ребенок вконец взбесил Лиссона.
– Ты хочешь, сказать, что позволял себя накачивать химией, ради каких то людишек, которые тебя даже не знают. Им невдомек, сколько ты отходишь после очередной дозы препаратов. А твои близкие? Ты ни когда не задумывался что вся эта гадость, на которой ты сидишь, влияет на кое-какие функции. Твоя подружка не отмечала?.. Ах, может, я лезу не в свое дело…
– Не наседай на него, Лиссон! – резко оборвал его Громов, – Не показывай нам так открыто, что ты недоволен своими спутниками. Меня ты тоже не особо устаиваешь.
Лиссон медленно перевел взгляд на Громова, готовый теперь отыграться и на нем.
– Правда?! Как интересно, вы недовольны, глубокоуважаемый Питер Громов. Не вы ли случайно в одной из вылазок потеряли четверых разведчиков напарников? Выжили вы один. Или они вам тоже не понравились?
Громов не стал оправдываться и говорить, что это был несчастный случай или что-то еще, он молча встал и направился к палатке.
– Я не желаю продолжать этот разговор, – произнес он отвернувшись.
Лиссон что-то говорил вслед, потом взглянул на Станкина. Последний презрительно посмотрел на Лиссона и отправился к себе.
Лиссон хмыкнул, дочистил тарелку и зашвырнул подальше. Поскорее бы все закончилось!
Когда на утро все поднялись, Лиссон отметил, что пустыня изменилась. В темноте наступающих сумерек прошлым вечером он этого и не заметил. Вся поверхность земли поросла мохом. Местами он был обычным зеленым или иссушенным серым. А кое-где принимал кислотные оттенки и принимал формы напоминавшие что-то тошнотворно неприятное. Начало зараженной территории. Здесь костюмы играют меньшую роль, нежели закаленные организмы разведчиков.
Граволет несло над землей, Станкин внимательно осматривался, разглядывал причудливую растительность и словно проплешины пятна растрескавшейся почвы. Время тянулась как, почти не меняясь, тянулась линия горизонта. Потом начались кратеры. Откуда они взялись? Говаривали, что это нарывы на теле земли, не естественные, они были странных форм и волнами поднимались и опускались. Граволет плавно скользил по ним то вверх, то вниз.
И вдруг на приборной панели что-то настойчиво запищало. Лиссон и Громов подскочили к Станкину.
– Мы у цели! – выпалил он, – мы в тридцати километрах, объект излучает неизвестные волны, приготовьтесь надеть шлемы, скоро выходим.
Пищание не прекращалось, а становилось навязчивым, таким же навязчивым как Станкин. Лиссон следил за откосами кратеров, выползающими и сползающими впереди, за любым спуском могло оказаться то, что им нужно. Он хотел увидеть, что же это.
И вот Станкин, следящий за приборами, заявил, что сейчас объект появиться в поле зрения. Граволет поднимался на уступ кратера, еще мгновение и в глубине большого элипсообразного оврага что-то ярко сияло. В тот же миг произошло нечто непонятное. Какая-то волна прошла через кабину. Громов, широко открыв рот, схватился за грудь, падая на пол. Станкин взвыл, и словно на пружине вылетел из кресла пилота, закинув голову. Сам Лиссон почувствовал, как пронизанное тонкой сеточкой его тело ощущает каждый капилляр и сосуд. И каждый капилляр, и сосуд наполнился страшной болью, от которой все поплыло перед глазами. Боль проникала внутрь, глубоко въедаясь в плоть и кости. Перед затуманенным взором Лиссона был мерцающий огонек на дне кратера и граволет без управления несся за него. Лиссону казалось, что вены рвут его кожу и органы изнутри. Но, несмотря на это он отлично понимал, что кто-то должен взяться за управление граволетом. Он посмотрел на Питера, последний загнувшись на полу, вцепился в грудь, и лицо его искривилось от судороги боли. Потом Лиссон взглянул на Станкина. Он лежал на полу, прислонившись к стенке, и кричал не человеческим голосом, но в ушах Лиссона звук был приглушен от боли. Закинув голову, Станкин тянулся руками к лицу. О, ужас! Его газа лопнули и густой субстанцией потекли по щекам.
Лиссон отвернулся к пульту и, превозмогая боль, взялся за управление. Граволет метнуло, он ударился о стенку оврага, еще, затем он налетел на камень. Замедляя ход аппарата, Лиссон с трудом держал его курс прямо. Ударяясь об обломки валунов и откосы кратеров, граволет начинал сильно сипеть и трястись – что-то ломалось. Наконец, снизив скорость до минимума, гаволет зарылся носом в сухую почву. Зажмурившись, Лиссон схватил за руку Станкина, и поднял скованного болью Громова. Вместе с ними он вывалился из кабины граволета. Глухо застонав, Громов, пополз прочь от граволета. Он продолжал одной рукой держаться за грудь. Станкин вырвался из рук Лиссона и, схватившись за лицо, пошел прочь. Он кричал, дико и страшно. Спотыкался, карабкался, поднимался, опять падал. Лиссон чувствовал, как сильно ломит тело, сосуды продолжали рвать его плоть. Но сейчас не боль, а усталость навалилась на него. Ноги подгибались, но он шел за спутниками, за ползущим Громовым и слепо идущим Станкиным. Они двигались в одну сторону – подальше от страшного кратера и сияющего на его дне огня.
Когда Лиссон пришел в себя, уже начинало светать. Унылый восход слегка озарил небо. Веяло прохладой, а на покрытых странным мхом камнях выступила роса. Как непривычно было наблюдать все это. Ломка не оставляла Лиссона. Где-то в глубине боль нашла себе пристанище она плавно и медленно расходилась по всему телу. Тяжесть оседала на плечи, и сильно ныло в груди.
Оглядевшись, Лиссон увидел спутников. Втроем они забрались в какой-то овражек. Четка, просматривалась борозда, которую проложили они. Уже не в силах идти они ползли. Интересно далеко ли они ушли от мерцающего огня. Надо бы вернуться к граволету. Но при мысли об этом Лиссон тут же ощущал затаившуюся в глубине боль.
Лиссон заставил себя подняться и, подгибая ноги, подошел к Станкину. Он лежал ничком. Закрыв лицо руками.
– Ты спишь, – спросил Лиссон.
В ответ послышался приглушенный неровный стон.
Конечно, как он мог спать. Теперь ему даже нечего было закрывать засыпая. Лиссон не без усилия заставил Станкина привернуться и взглянул на его лицо. Зрелище было не из приятных: веки провалились на место пустых глазниц. Алые круги расходились от них. Растертое лицо было красным, кожа местами была содрана ногтями. При этом оно было очень грязным, и в свежие ссадины легко могла попасть какая-нибудь зараза. Лиссон открыл рюкзак, все это время надежно располагавшийся за спиной, как часть защитного костюма. Достав флягу с антисептиком, и воду он промыл Станкину лицо. Затем достал эластичную материю для перевязки ран. И завязал Станкину глаза. Последний не обмолвился ни словом. Он только глухо стонал, и иногда в бреду повторял «мои глаза, мои глаза». В какой-то момент сильная боль пронзила руки Лиссона, и медленно и мучительно перетекла в тело. Тогда Лиссону пришлось лечь рядом со Станкиным и переждать боль. Едва она затаилась, Лиссон встал и направился к Громову. Он распластался на краю оврага. Одну руку он плотно прижимал к груди, а другая лежала на земле. Вокруг нее весь мох был вырван. А под ногти Громова забились его частицы. Но Питер оставался без сознания. Лиссон расстегнул ему костюм и обнажил грудь. От центра грудины Громова расходился красный круг. Кожа была обожжена, словно ее плавили. Кровавым волдырем вспух ожег в районе сердца. Лиссон обработал ожоги и начал перевязывать Громову грудь. В какой-то момент Питер открыл глаза и посмотрел на Лиссона.
– Не строй из себя благодетеля, Кастор. Ты можешь бросить нас здесь, ты ведь цел.
Лиссон пропустил это мимо ушей. Он торопился перевязать Громова, до того как боль опять скует его.
– Я же знаю тебя, Лиссон, ты не любишь людей. Я многое о тебе слышал. Ты мнишь себя венцом творения. А всех остальных считаешь ничтожеством. Ты используешь женщин, а потом бросаешь их! Ненавидишь родство и предаешь друзей! Ты мерзок, Кастор!
В этот момент Лиссон сильно стянул бинты, и Громов не смог, не то, что сказать, не мог даже вздохнуть.
– А теперь слушай меня, приятель: мне наплевать, что ты говоришь и с какой целью ты это делаешь. Меня тоже задела эта дрянь. Но в отличие от вас я поражен изнутри, и в перерывах между приступами дикой боли я пытаюсь обработать ваши раны. Так что будь добр и прими помощь… молча.
Громов больше не сказал ни слова. Он просто смотрел на Лиссона, и в его глазах ненависть мешалась с чем-то еще.
Лиссон закончил перевязывать Громова, и буквально сразу же из недр его плоти выползла тяжелая боль. Лиссон не смог даже отползти от Громова, и Питер наблюдал, как Лиссон, стиснув зубы, пытался перетерпеть боль. Он был весь напряжен, и надеялся, что переждет боль, силы начали покидать его и размякнув он позволил боли наполнить все его тело без остатка. В какой-то момент Лиссону это даже показалось сладким. И тут все прошло. Он лежал, не в силах подняться и смотрел на светлеющее небо.
– Какой ужас! – прошептал откуда-то издалека, Громов, дрожащим слабым голосом, – Как это могло произойти? И что вообще произошло?
– Хорошо, что мы вообще выжили? – просипел в ответ Лиссон.
– Мы и должны были выжить!
Внезапно ясно прозвучал голос Станкина. Оба разведчика посмотрели на него. Он лежал на боку, и лицо его ничего не выражало, а черная повязка на глазах оставляла под сомнением: спит он или очнулся. Но ответа не было – Станкин лежал, повернувшись к спутникам. В какой-то момент Лиссону показалось, что он улыбнулся. Он не поверил своим глазам и мотнул головой.
Потом опять пришла острая боль такая сильная, что потемнело в глазах, а когда кончились силы сопротивляться, Лиссон потерял сознание.
Он очнулся внезапно, из-за того, что кто-то пытался поднять его. Он разлепил глаза и посмотрел на тех, кто его потревожил. Странное ощущение отдалось в нем, когда перед его лицом оказалась маска из монолитно металла. Ни прорезей для глаз, ни каких либо микрофоновых сеток или отверстий. Но поднимавший его явно был человеком. Причем он делал это осторожно и с такой заботой словно он, Лиссон чего-то стоил (трижды проклятый Питер Громов сделал ему в тысячу раз больнее, чем та боль которую Лиссон испытывал периодически). Он оглянулся, но спутников нигде не было. Лиссон попытался дернуться, но закованная в металл рука аккуратно сдержала его порыв. Кто-то еще оказался рядом, пытаясь помочь Лиссону встать. Но тело не подчинялось ему. Словно чужая, его плоть ослабшим ноющим грузом повисла на костях. Тогда его усадили на носилки и понесли. За оврагом на пологом ядовито-кислотного цвета холме стоял аппарат, напоминающий граволет. Но он был открытый и имел несколько иную конфигурацию. На лежачих полках укрытые защитными колпаками лежали его спутники. Должно быть, это спасатели из города, решил Лиссон. И уже теряясь в миражах полусна, он подумал, что не слышал о том, чтобы скаутов из неудачного рейда спасали. Всегда выжившие доходили до убежища сами.
Раздался странный звук, Лиссон вздрогнул и поднялся с кровати. Он находился в небольшой комнате, где стены были матово черными, а свет, излучаемый люминесцентными лампами, был фиолетового оттенка. Ничего необычного за исключением того, что в комнату на ленте из окошка в стене въезжал поднос с едой и какими-то медикаментами. Лента доставила поднос до стола, не разлив ни капли из высоких стаканов наполненных янтарной жидкостью. Лента остановилась. Лиссон с интересом заглянул в окошко, откуда появился поднос, но не смог ничего рассмотреть. Он принялся за трапезу. Отменный вкус вполне привычных продуктов порадовал Лиссона. Запив горькую дозу таблеток, Лиссон опять разлегся и заложил руки за голову. Все было не так уж плохо. Кто их спас? Возможно жители другого города, а быть может еще кто-то. Сейчас это мало волновало Лиссона. Он прикрыл глаза и все, что было до этого, показалось ему страшным сном. Он был почти в порядке, только слегка ныли конечности и грудь. Ему грезились чистые сады с белоснежными яблоками на упругих ветвях, где с небес опадал пух снега, таящего, едва он касался седого мха, и светло-бирюзовые кусты черники, с сочными темно-синими горошинами ягод. Он потерялся в этом саду, где больше не было его, а была чистота и девственность нежного и пульсирующего эфира. Но кошмарным видением к нему вернулся ослепленный Станкин, и Громов со страшным ожогом на груди. Засыпая, Лиссон вновь почувствовал, как тяжесть, наполнявшая мышцы, медленно пульсировала в нем, отдавая глухой и далекой болью. Он думал, что не проснется.
Он и вправду так думал. Но он словно по команде открыл глаза и поднялся с постели. Надел вычищенный костюм разведчика и вышел из комнаты. Интересно сколько он проспал до своего пробуждения и приятной трапезы. А сколько же он спал после этого. Ему почудилось, что прошла целая жизнь. Но самое необычное было в том, что привычная боль и ее глубинное ощущение ушло. Тело больше не ломило. Казалось, было как раньше – до того страшного светоча. Но что-то было не так, и Лиссон понимал это. Но не мог сформулировать сам для себя, что же именно.
А пока он шел по длинному коридору. Из-под потолка, которого лился фиолетовый свет. Лиссон задумчиво вел рукой по неровной поверхности стен, они щекотали подушечки его пальцев, и ему казалось это приятным. И на миг ему померещилось, что это не его тело или кто-то что-то сделал с ним. Это ощущение длилось всего миг, но оно было таким явственным, что в испуге Лиссон одернул руку. Он замер посреди коридора, прислушиваясь. Впереди была дверь, слышались голоса, и по интонациям он узнал Громова.
В комнате, куда вошел Лиссон, было большое окно, смотревшее на густой синий лес. Дневной свет проникал в комнату, тускло освещая ее. Стекло было тонированное и потому подавляло яркость полуденного солнца. В стенах располагались световые панели, их серебристый свет, вместе с солнечным, освещал спокойные лица занятые неспешным разговором. Лица Станкина и Громова. Кроме них в комнате находились еще трое из тех, кто вытащил их со дна оврага. Лица незнакомцев по-прежнему скрывал монолитный шлем, без прорезей для глаз. Все так же закованные в доспехи защитных костюмов, в остальном их спасители вели себя весьма обыденно. Один из них присел на краешек стола, и когда Лиссон оказался в комнате он был обращен к нему спиной, разговаривая с Громовым. Когда на него обернулись все присутствующие, Лиссон почувствовал некую странность, глядя на безликих незнакомцев и своих спутников.
– На дне оврага сиял какой-то светоч, – не прерывая беседы, говорил Громов, кивком приветствуя Лиссона.
Питер выглядел свежо, и даже легкий румянец лежал на его щеках. Под расстегнутым воротом походного костюма виднелась свежая повязка, доходившая до ключиц. Станкин сидел спокойно, обратив к Лиссону лицо, словно видел его. Глаза были забинтованы черной материей. О его внешнем виде было сложно судить, наблюдая лишь половину лица. Первым с ним поздоровался незнакомец, предварительно извинившись перед Громовым.
– Добрый день, Кастор, вы проспали дольше остальных. С вашими друзьями мы уже успели хорошо познакомиться. Меня зовут Энн.
Человек в броне протянул Лиссону металлическую руку. Голос звучал на удивление естественно, словно на лице его не было маски.
Лиссон медленно пожал незнакомцу руку. Он молчал.
– Мои друзья и соратники, Свен и Джакоб. Мы рады вас приветствовать у нас. Это наш дом. Мы находимся в самом сердце зоны жесткого излучения. Потому на нас эти костюмы.
– Для нас излучение тоже вредно, – тихо прошептал Лиссон, словно говоря о чем-то совершенно другом.
– Только не это. Вы невосприимчивы к волнам этого излучения, вы же разведчики.
– Это так, но кто такие вы?
–Мы простые люди, скажем – колонисты. Вашим друзьям мы уже говорили, что наша небольшая община, состоящая в основном из зрелых мужчин и женщин, нашла здесь убежище.
– Убежище от чего?
Энн сделал руками обобщающий жест.
– От внешнего мира!
Лиссон немного приходил в себя. Вот бывают и такие чудаки, подумал он, как будто более подходящего места не нашлось.
– Почему здесь? – не спеша, спросил Лиссон.
Громов аккуратно одернул его.
– Не стоит задавать столько вопросов, мы не на допросе.
Немного удивившись, Лиссон посмотрел на Питера. А разве он не должен знать, кто его спас и выходил, и что это за люди? Но вслух Лиссон не сказал ничего. Он опять с интересом рассматривал Питера – что-то в нем изменилось.
Энн успокоил Питера, убедив в том, что Лиссон имеет право расспрашивать и удовлетворить свое любопытство.
– Не каждый день посреди пустыни встречаешь незнакомцев в противорадиационной броне, – добавил один из соратников Энна, то ли Джэкоб, то ли этот как его там… вообщем третий.
Я бы сказал, что я не каждый день разбиваюсь на граволетах от всякой чертовщины выжигающей глаза и разлагающей плоть, опять подумал Лиссон и вновь промолчал.
Станкин чему-то улыбнулся, обратив лицо к Лиссону, он подумал о том же, наверное.
Энн кивнул.
– Здесь безопаснее всего. Единственные, кто сюда могут сунуться, либо такие же скауты как вы, либо люди, обладающие таким же снаряжением как мы, а таких мало. Зная, что скауты выполняют ответственные задания городов-убежищ, мы можем так же не опасаться гостей вашего круга.
– А кого вообще можно опасаться в мертвом мире? – спросил Лиссон.
– Живых. Тех, кто считает себя правым отобрать то, что есть у другого. Даже в те времена, когда у людей не осталось почти ничего у них всегда можно забрать последнее. Их жизнь, например. Те, кто мнят себя властелинами мертвого мира, убивают любого, кто их смутит или не понравится им. При этом сами они подобно гиенам рыщут среди живущих. Сейчас множество людей селится снаружи. Они либо уходят из городов либо приходят из других мест. Они все хотят начать новую жизнь, заставить этот мир воспрять. Что бы у нас была возможность сдвинуть состоявшийся порядок вещей, мы укрылись.
Лиссон посмотрел прямо на собеседника, гадая, где под его маской находятся глаза.
Он обдумывал слова Энна. А потом тихо сказал:
– Этот мир сам себя умертвил, – его взгляд словно случайно обратился к окну за которым росли уродливые леса. А небо, от которого болели глаза и голова, словно пульсировало нездоровым желтоватым светом.
Энн продолжал смотреть на Лиссона, последний вновь посмотрел на безликую маску.
– Как можно возродить то, что не хочет быть возрожденным?
Энн не ответил. Вместо него сказал его соратник.
– Я подозреваю, что ваше скептическое отношение имеет какие-то основания и корни. Мы работаем над источником поглощения излучения, преобразователем частиц радиации, аккумулированием энергии атомных ядер. Когда разработки из мифических преобрели весьма реальные очертания мы переместили наши лаборатории сюда. Пошли только те, кто был готов пожертвовать собой ради этого. Наши костюмы все равно пропускают излучение, мы все медленно умираем, уже через год или два нас может не стать. Мы глотаем препараты, живем в бетонных, облицованных полуметровыми листами стали помещениях, но все равно мы обречены…
– Что за суицид? Ради чего все это? – нервно произнес Лиссон, перебивая ученого.
– Ради мертвого мира. Попади наша разработка в руки подлецов или просто непорядочных людей, и они возродят свой мир, обирая и убивая остальных. Их больше, чем вы думаете, Кастор. Но когда мы закончим разработку. Все убежища и города получат ее, и мы восстановим мир. Говорят, где-то в зараженных территориях есть оазис – Эдем. Туда словно паломники идут потоки людей, ищут его и зачастую умирают. Люди верят в возрождение.
– Они просто грезят о нем. Вы бескорыстны, и мне как человеку, приземленному сложно вас понять, – тут Лиссон весь напрягся, – Но нам не попались эти нехорошие люди, и мы не шли, словно полоумные в поисках выдуманной розовой страны. Тем не менее, мы чуть не погибли, и это было не излучение, поверьте мне! Что сотворило с нами это?
Собеседник спокойно произнес.
– Быть может это мертвый мир.
Лиссон думал, что сейчас с места напрыгнет на него и даже сквозь стальной костюм вскроет ему горло голыми руками. Но буквально сразу по всем его венам прокатилась холодная волна. Он не двинулся с места. Вместо этого он смотрел на Джэкоба или Свена и молчал.
– Возможно, вы правы, – еле слышно произнес Лиссон.
В тот же момент, словно обожженные на него обернулись Питер Громов и Станкин. И на их лицах застыл испуг, смешанный с удивлением.
Прошло несколько минут в молчании что-то смущало Лиссона, все, что происходило дальше возникло из ниоткуда от неосмысленного порыва.
Лиссон подошел к Энну. Сейчас он был спокоен, как никогда.
– Как бы там ни было, спасибо вам за жертву. Но можно мне на миг посмотреть на ваше лицо.
– Конечно, я могу не надолго снять шлем, – произнес Энн. За спиной Лиссона, Станкин и Громов начали присматриваться к человеку.
Энн медленно снимал шлем, и в один момент Лиссону открылось его лицо. Ему улыбался странный человек, хлопая большими глазами, видимо привыкая к освещению комнаты. Но что-то было в нем не так. И через миг Лиссон понял. Энн продолжал улыбаться, улыбка растягивала его лицо, а глаза с детской наивностью смотрели на него. Человек не может так улыбаться. Словно вспышка в его мозгу пронеслась мысль: это, не человек. Лиссон начал пятиться к двери, а тот кто называл себя Энном продолжал улыбаться, все шире и шире. Громов и Станкин недоуменно смотрели на Лиссона. Но он не видел их. Паника охватила его сердце. Огромные светлые глаза, не отводили от него взгляда. Продолжая пятиться, Лиссонн застонал.
– А-а-а! – тянул Лиссон все громче и тут страх достиг высшей точки в нем, и он без оглядки побежал прочь. Прочь!
Он лежал на земле. На мягком лесном ковре над ним светилось небо. Огромные деревья узловатые и уродливые вращали своими большими глазами из стороны в сторону. Иногда они опускали их на лежащего Лиссона и почти тут же отводили их, продолжая вращать безо всякой системы большими заросшими корой глазами с пустыми глубокими дуплами зрачков. В этот момент Лиссон почему-то вспоминал глаза Станкина, и думал, что они были красивыми. Деревья тупо смотрели по сторонам, а на их ветках сотнями тысячами и быть может даже миллионами шептались листья. Маленькими красными ротиками на своих кончиках они шептались и шептались и повторяли тихо, но навязчиво: «Скажи! Скажи! Скажи! Скажи!» Чего они хотели, чтобы он сказал.
– Вы слышите это? – послышался голос Громова. Лиссон приподнялся – рядом стоял Питер, подняв голову к кроне, затем неспокойным взглядом он посмотрел на Лиссона, – Они просят нас что-то сказать.
– С чего ты решил, что именно нас? Возможно, они просто исчерпали все темы, и не знают о чем еще расспросить друг друга, – легко улыбаясь, ответил Станкин, при этом раскладывая на нагревательной пластине куски замороженного мяса из походного комплекта. Его лицо даже не имевшее глаз и наполовину закрытое черной повязкой сохраняло удивительную выразительность.
– Как бы там ни было это немного странно, – усаживаясь подле Станкина, на мягкий мох, заключил Громов.
Затем он разглядывал, шипящие полоски мяса и выдыхал их аппетитный запах, сдерживая слюну. Лиссон наблюдал за ними обоими, словно опухшими от усталости, глазами. Листья продолжали настаивать на своем. И Лиссон сдался.
– Давно мы здесь?
Громов не мог отвести глаз от готовящегося обеда, голову поднял лишь Станкин.
– Несколько часов, уже светать начинает.
– Так долго?
Громов на миг оторвал взгляд от мяса и беззаботно спросил Лиссона:
– Почему ты побежал, Кастор, что тебя так напугало? Мы со Станкиным едва угнались за тобой.
Лиссон долго молчал, затем он уселся, сложив ноги в позе лотоса, и задумчиво посмотрел в глубь чащи.
– Мне стало страшно не из-за того, что я увидел. Почему-то я побоялся, что не смогу удержаться от того чтобы ударить его. Он был таким открытым и наивно искренним, это было в его глазах, и улыбался он так, как человек улыбаться не может.
Громов кивал, словно понимая о чем, говорит Лиссон, а Станкин переворачивая куски мяса, сказал:
– Мне показалось, что они беззащитны словно дети. И в зараженной зоне, в глуши, они скорее прячутся сами, чем укрывают что-то.
– Но как ты смог…
– Я просто почувствовал, – улыбнулся он на удивленный возглас Громова.
Задумавшись, Громов сказал, что никогда не доверял своим чувствам и, наверное, потому был несчастлив, затем он рассказал о том походе, в котором потерял четверых напарников.
– Их окутал туман, –глядя пред собой, сказал Питер, – Те, что живут вне городов – поселенцы, называют этот туман “вяжущим”. Он и вправду связывал, путал ноги и все тело словно водоросли в цветущей воде, закрывал глаза. Я шел впереди с еще одним скаутом. Нас туман коснулся лишь слегка. Но и того было достаточно, паника наступила мгновенно, и я с трудом успокоил себя, обвязал напарника канатом и велел идти вглубь тумана, откуда, словно из глубины доносились глухие и далекие крики наших спутников. Он ушел, пропал из виду почти сразу. А туман облепил все мое лицо руки, тело, лоскутами лез в глаза и я с трудом умудрялся отбрасывать эти лоскуты. Веревка натянулась, и я заволновался, что потеряю и его тоже. Начал звать и дергать веревку, притягивая его назад. Мне казалось, он упирается, не хочет идти, а я надрывал голос, свистел насколько, то было возможно. И когда я вытянул веревку, то обнаружил отвязанный конец, и куски тумана, облепившие его и мешавшие мне ее тянуть. Я должен был пойти за ними, но я пошел прочь, хотя ничего и не было видно, я шел. По утру ни от тумана, ни от моих спутников не осталось и следа. Я долго ходил по округе, звал их, рыскал. Но, когда закончились припасы, я повернул назад. До города я дошел, почти умирая от голода и жажды, наверное, было бы лучше, чтобы я умер.
Громов умолк и прикрыл глаза, на ресницах блеснули капли влаги и тут же пропали, стоило Питеру несколько раз моргнуть.
Лиссон думал что, скажет, что и вправду было бы лучше. Но вместо этого он положил руку на плечо Громову, как ни делал никогда в жизни даже для самого близкого человека. Почему-то ему казалось, что если бы он и захотел, то у него бы вряд ли получилось, как это надо делать. Но сейчас он одним прикосновением передал то, чего никогда не у кого не просил и никому не давал. Громов и удивленно и растроганно взглянул на Лиссона, и спустя мгновение его глаза расширились, он перехватил руку Лиссона и повернул запястьем к верху.
– Смотри! – испуганно выпалил он.
Внутренняя часть предплечья у самого запястья, в том месте, где самоубийцы обычно режут себе вены, виднелся глубокий порез, но из раны выступало нечто белое. Вместо красной крови и запекшейся корки вокруг раны белела странная субстанция. Рана опять открылась, и жидкость сочилась из самых жил, белая-белая. Лиссон весь похолодел.
– Что это? – упавшим голосом спросил он.
Громов повел головой. Рядом оказался Станкин, и низко опустился над раной.
– Пахнет как кровь, – спокойно сказал он
– Но она белая! – обезумев, воскликнул Лиссон.
Громов отпустил его руку и полез за аптечкой.
– Ничего не понимаю, это лейкемия или что?
Станкин обратил к нему лицо.
– Если кровь побелела, ты должен был уже умереть, тем более я не знаю насчет крови – белеет ли она при лейкемии.
Лиссон схватился за голову. И тут же одернул руку, уставившись на рану и сочащуюся из нее белую кровь.
Громов громко ругался, в панике выворачивая ранец наизнанку. Станкин пытался успокоить Лиссона.
– Это не болезнь и не белокровие, что-то другое. Ты бы уже скончался. Кровь поменяла цвет, но не поменяла состав, она все еще содержит железо, раз пахнет как обычно.
– Тогда что с моей кровью, Станкин?
– Игорь, где проклятая аптечка? – воскликнул Громов.
– Посмотри в ранце Лиссона. Он перевязывал наши раны после аварии, – и тут его лицо, наполовину спрятанное под повязкой, изобразило нечто такое, словно ему вспомнилось что-то, о чем странно было забыть, – Правильно, Петя, авария!
Громов замер, непонимающе глядя на Станкина.
– Ты получил ожог, а я …– он сглотнул, – А с Лиссоном случилось это. Кастор, ты же говорил, что тебя мучают боли, там в овраге! Петя, почему ты не ищешь аптечку?
Громов тут же опомнился и, продолжая ругаться, принялся за ранец Лиссона прикрепленный к костюму на его спине
Лиссон начинал понимать, но то, что он понимал, его не успокаивало. Отнюдь, он чувствовал, как силы покидают его, как после какого-то происшествия, где вспышка страха и шок истощают все твои скрытые резервы. Он медленно опустился на мягкий мох. Уже из-под него ликующий Громов достал аптечку и принялся обрабатывать и перевязывать порез Лиссона. Где он его получил? Слепо убегая с базы ученых, или уже в лесу – было неважно. Главное что с ним произошло нечто непоправимое, как и со Станкиным. А это странное пробуждение искренности у Питера, его ожог?
Станкин замолк, услышав, как беспомощно застонал его спутник. Громов молча перевязывал рану, а крона требовала прекратить тишину. И Лиссон опять не выдержал. Словно засыпая, теряя осмыленность происходящего, он вслух спросил:
– Что же это было? Божественный светоч, или адово пламя?
– Быть может философский камень, – предположил Громов.
– Или кусочек солнца, – добавил Станкин.
– Огонь Прометея...
– Зарница истины…
– Кристалл жизни…
– Может просто радиоактивные отбросы?
– Или сердце Данко…
– А может судьба…
Так они гадали, лежа на мягком мху, глядя в пульсирующее небо. Листья продолжали шептаться, а мясо остывало на уже похолодевшей нагревательной пластине.
Вскоре они собрались и отправились дальше. Надо было выбраться из чащи и сориентироваться – в каком направлении мог быть город. Станкин шел довольно уверенно, но во избежание неприятных ситуаций его придерживал Громов, иногда его сменял Лиссон. Навязчивый шепот листвы не позволял роскоши молчания. Беседы шли одна за другой. Словно нехотя и одновременно желая того, разведчики узнавали много нового друг о друге. Лиссон поймал себя на мысле о том, что спокойно разговаривает и слушает спутников. Его врожденно раздражение к беседам «за жизнь», сейчас словно пропало. Просто ему казалось, что он не вынесет настойчивых голосов кроны леса.
Под вечер они сделали еще один привал. Лиссон, отбросивший мысли о белизне своей крови, решил осмотреть раны спутников. Со Станкиным все было в порядке, рана его больше не беспокоила, если можно было так сказать. А повязка Громова насквозь пропиталась желтовато-красноватой жидкостью начинающей засыхать.
Плохо дело, решил Лиссон. Возможно, рана гноилась. Зря они поторопились покинуть гостеприимных ученых. Но даже если он и параноик, ему совсем не хотелось возвращаться на их базу. Когда Лиссон собрался поменять перевязь, Громов остановил его.
– Я хорошо себя чувствую, Кастор, у меня ничего не болит и легко дышится. Скорее всего, это выделения заживающей раны.
Лиссону не верилось в это, но противиться Громову он не стал, зато заставил выпить его хорошую порцию антисептических, антибиотических и укрепляющих лекарств, и понадеялся на удачу. Если она не отвернулась от них окончательно, то до конца недели они уже будут в городе. Хотя в их случае про удачу сказать что-либо было сложно, однако медикаментов им бы хватило.
Вскоре наступила ночь, которую они провели в легкой дремоте и в тихих, почти бредовых беседах. Под утро ветер разошелся. Тенты защищали от его порывов. А лес беспомощно роптал и просил: “Скажи! Скажи! Скажи!” Но ветер не давал им выговориться, и спутники, словно облегченно вздохнув, смогли заснуть. И, когда солнце стояло уже высоко их нашли…
Лиссон недовольно протер глаза. Не очень-то вежливо будить людей пинками и руганью. Над ним стояли люди их потертые запылившиеся одежды прикрывали плащи сшитые из различных лоскутов материи. Они кутались в них. Устрашающе смотрели незримыми лицами из-под темных капюшонов. Но даже под рваньем и нагловатыми повадками Лиссон узнал скаутов. Их было, наверное, человек десять или двенадцать. Явное замешательство пробежала по их рядам, когда ночлежники вылезли из походных спальных мешков. Лиссон-то понял почему, но Громов до конца не проснувшийся и слепой Станкин в испуге оглядывались по сторонам, прислушиваясь к глухим перешептываниям нежданных гостей. Лиссон выжидал. И спустя некоторое время разведчики, прикрывавшие лица, скинули капюшоны.
Трудно было понять: была ли на их лицах радость или нет. У большинства щеки и подбородки заросли густой бородой. У кого-то свежели следы шрамов. И нездоровый почти дикий блеск мелькал в глазах у иных.
Кто-то из них узнал Громова, в ответ последний, с радостным криком, бросился обниматься. Налетев на четверых разведчиков, Громов едва не повалил их. Они похлопывали его, смущенно улыбались его радости, а он как ребенок хохотал и без конца повторял: «Я думал вы погибли! Я, дурак, уже похоронил вас!»
– Кто вы такие? – спросил Лиссон, вставая и складывая спальник.
– Кастор Лиссон, ты нас не узнаешь?!
Самый заросший с проседью в бороде мужчина по братски раскинул руки для объятий. Лиссон насторожено посмотрел на него и на остальных. Что-то в пластике скул форме бровей и телосложении было ему знакомо. Однако Лиссон сразу отказался от мысли, что когда-то знал этого человека хорошо. Возможно, они ходили в одну смену в тренажерный зал и бассейн, или посещали вместе на процедуры. Люди его всегда мало интересовали… до последнего времени. Он опомнился и повернулся к Станкину – ему уже кто-то помогал подняться и пытался обнять, но слепой юноша выказывал такое же недоверие разведчикам, как и Лиссон. Словно заметив его взгляд, или, быть может, ощутив его, Станкин повернул лицо к Лиссону.
– Что с вами случилось? – голос зазвучал уже ближе.
Он стоял рядом с Лиссоном, глядя на Станкина и в космах седых и угольно-черных волос блестели два неприязненно сощурившихся глаза.
– Мы наткнулись на одну штуковину с нестандартным облучением. Мы все серьезно пострадали и пытаемся поскорее добраться до города, – упаковывая спальник в наспинный рюкзак, произнес Лиссон.
Разведчики переглянулись между собой. Седой обратился к Лиссону, с некоторой насмешкой в голосе.
– Вы за несколько сотен километров от города, далекова-то вы забрались.
– Вы тоже, – бросил Лиссон. С этими словами он направился к фонтанирующему радостью Громову со слезами на глазах, целующего четверых разведчиков, окруживших его.
Он повторял и повторял свои восклицания, иногда задавая вопросы, но не дожидаясь ответов, вновь кидался обнимать их.
– Вы же потерялись в тумане я звал вас искал… куда же вы подевались тогда?
И тут Лиссон подумал, что это вопрос не такой уж и плохой он повернулся к остальным и громко спросил:
– А теперь скажите мне после столь душе раздирающей встречи, что вы здесь делаете. Все вы либо пропали без вести, либо считаетесь погибшими! Можно вас спросить, что же вы преданные слуги вашего города делаете в мертвых землях, в такой дали от дома?
Этого вопроса ждали все. Наверное, за исключением Громова, который непонимающе взглянул на Лиссона. Остальные, растерявшись, опустили головы или же начали переглядываться между собой. Тогда речь взял тот, что был с сединой в волосах и бороде. Он один сохранял спокойствие и невозмутимость.
– Я узнаю тебя Лиссон, по всем твоим повадкам. Ты всегда избегал людей, ни когда не гнушался высказывать свое мнение о них. На самом деле я уже давно надеялся встретить тебя. Потому что ты поймешь нас лучше остальных.
Лиссон насторожился.
– Наша с ребятами экспедиция потерялась год назад, – продолжал пожилой скаут, – Мы просто заблудились. Голодали и изнывали от жажды пока не пришли в одну маленькую деревеньку поселенцев. На нас смотрели с огромными глазами – мы вышли из зараженных земель и не пострадали. Только тогда я понял, насколько обычные люди негодны для этого мира и что этот мир по праву принадлежит нам…
– Что за чушь! – неуверенно воскликнул Лиссон.
– Нет, нет, Лиссон подумай сам: нас взрастили в городах-убежищах, мы приспособлены выживать и существовать в мертвом мире лучше, чем кто-либо. Мы и должны по праву занять свое место, место лидеров. Эти ничтожные люди селятся на островках незараженных зон, и бьются в конвульсиях стоит радиации немного превысить допустимую норму.
– И давно вы так живете? – спросил Лиссон, ему становилось очень плохо. Он смотрел на этих людей и видел себя.
– Мы управляем огромной территорией. Люди платят нам дань, а мы приносим им диковинные вещи из зоны. При этом они поклоняются нам, Лиссон! Мы не жалкие шавки, которых гоняют ради плевых разведок, а потом по возвращению на нас смотрят, так как будто мы никто, а мы герои!
Лиссон отошел на пару шагов, их было так много, и гнев и отвращение поднимались в нем, вытравляя все силы. Он посмотрел на ошалевшего Громова. На его глазах уже блестели слезы, хотя Лиссон мог поклясться, что до него еще толком не дошло, кем стали его друзья.
– Вы просто шайка воришек! Откуда вы взяли, что мы пойдем с вами? Мы вернемся в город.
Главный скаут изобразил удивление и довольно близко подошел к Лиссону, глядя прямо в глаза.
– Ты плохо выглядишь, Кастор. Бледный, как сама смерть. Быть может, ты себя неважно чувствуешь и потому не слышишь меня?
Лиссон резко отмахнулся от него.
– Я не знаю, с чего ты решил, что меня заинтересует ваш низкий промысел. Моя сила и выносливость дана мне, что бы помогать простым людям, а не …
– Что я слышу! Кастор Лиссон проповедует нам мораль! Тот самый Кастор Лиссон, для которого нет ценностей! Презирающий унижающую жалость и сострадание! Или может это не ты!
При этих словах Скаут резко дернулся в сторону Лиссона, последний вздрогнул от неожиданности, что вызвало бурю восторга среди остальных. Агрессивные жестокие взгляды изучали Лиссона со звериным любопытством.
Внезапно Станкин спросил:
– Куда вы идете сейчас?
Скаут обернулся с ухмылкой на губах. Его видимо забавляла повязка Станкина.
– На Запад там обосновались какие-то ученые или вроде того их оборудование поможет нам ходить в зоны с самым жестоким заражением. К тому же они составляют нам конкуренцию, в мертвом мире есть только одни правители! Так, ребята!
Свист и одобрительные выкрики были ему ответом. Когда он вновь повернулся к Станкину перед ним уже стоял Громов, спокойный с влажными следами слез на щеках.
– Вы не пойдете туда, – сказал он.
– Почему это?
– Потому что вам туда нельзя.
– Постой, это, ты мне запрещаешь? – скаут небрежно попытался отодвинуть Питера. Но он не сдвинулся с места.
– Вам нельзя туда идти, – повторил Громов.
– Не зли меня, парень…
Лиссон отстраненно наблюдал эту сцену, словно это происходило в другом месте и не с ним.
– Я еще раз повторяю вам нельзя туда идти, я вас не пущу!
Скаут разозлился в конец, он схватил Питера за костюм и с ожесточением попытался откинуть его в сторону. Громов действительно отскочил на несколько шагов, раздался треск рвущейся одежды. Костюм и бинты разорвались, оголив тело по пояс. Но самое невероятное было, что на том мете, где раньше на груди был ожог, зияла дыра. А в ней билось огромное сердце, и в сосудах натянувшихся вокруг него пульсировала кровь. Лиссон почувствовал, как от Громова откатилась незримая волна, и несколько скаутов замертво попадали на землю. Главный скаут тоже покачнулся, но он словно через силу, сделал к Громову шаг и вцепился рукой в его сердце. Оно едва умещалось в ладони, продолжая биться, и как-будто расти. Громов смотрел на скаута, скаут смотрел на него. Спокойные и застывшие. Они медленно стали опускаться. Пока не коснулись земли… мертвые…
Обезумевшие разведчики накинулись на Лиссона и Станкина. Что произошло дальше, Лиссон не помнил. Но во время подготовки в разведчики он был если не лучшим в различных единоборствах, которым их обучали, то далеко не последним. Но он ровным счетом ничего не делал, за него всем распорядилось подсознание и подчинившееся ему тело, не его тело. Кто-то даже попытался выстрелить в него из какого-то страшного оружия, но сам и был им повержен.
Лиссон стоял над Станкиным. Был ли он без сознания или погиб? На его лице увеличивалось кровавое пятно, и лоскут вспоротой кожи повис на скуле, обнажая мышцы и сухожилия. Рядом лежал скаут ударивший Станкина чем-то, возможно прикладом оружия. Ноги и руки его были вывернуты, а остекленевшие глаза застыли в ужасе.
Лиссон не мог больше сделать ни одного движения, хотя осознано он до сих пор не шевельнулся.
Станкин вздрогнул, его лицо оживилось, и, изобразив гримасу боли, он потянулся руками к кровоточащей ране на щеке. Лиссон мигом опустился подле него и уже начал останавливать кровь и обрабатывать рану. Станкину было больно, но на лице застыло странное выражение. Если бы его глаза были на месте, он пытливо смотрел бы сейчас на Лиссона.
– Где Питер?
– Его нет, – произнес Лиссон без интонаций.
Станкин повел головой в сторону, где открытыми глазами с улыбкой на лице в небо смотрел Громов.
Лиссон помог подняться Станкину. Лицо он замотал плотной тряпкой, почти скрыв его целиком. Они похоронили Громова и сожгли останки разведчиков.
Потом они двинулись дальше. И шли они к городу, к дому который ждал их.
Лиссон вел Станкина, но тот шел прямо, почти не спотыкаясь о препятствия, в молчании проходили их беседы. И Лиссон рассказал Станкину все о том, как впервые разочаровался в людях, о том, как пропитывался ненавистью и отвращением к ним, и как давно он не был искренен и честен. А Станкин слушал его немую речь, словно перенося на свое искалеченное тело раны Лиссона.
Они шли долго и упрямо, не замечая сменяющегося пейзажа. Вокруг пульсировали внутренним светом камни и шевелились растения, высыхала обожженная земля, и плавились от легкого касания дождя гранитные глыбы.
И, наконец, они вышли. Поняли они это только когда увидели первого человека, собирающего палатку и пакующего свой скудный скарб. Когда он их увидел, он опешил и, немного испугавшись, засуетился. Но, заметив, что эти двое шли к нему не спеша, немного успокоился.
– Где мы? – спросил Лиссон.
Человек ответил, удивленно улыбаясь ему.
– А кто-нибудь вообще вам сможет ответить на этот вопрос?
– Откуда ты идешь?
– Я иду с умирающих земель в Эдем. Говорят он в стороне, где восстает солнце. Что с вами случилось, я вижу, он слеп и ранен. Альбинос и слепец это еще не самое страшное, что я видел в этом мире, но все же, вы спокойно идете из зараженных земель, где никто не бывал и все живое умирает!
Лиссон по началу хотел переспросить, но потом посмотрел на руки и на себя и все понял. Он был абсолютно бел. Кожа потеряла пигмент посветлев как у мертвеца. За это время Лиссон поседел, его глаза обесцветились, и лишь тонкая светлая полоска радужки отделяла зрачок от белка. Каждый сантиметр его тела приобрел оттенок мела гор. Даже его одежда побелела, пропитавшись потом и воздухом, который выдыхало его тело. Он только сейчас обратил на это внимание.
– Ты говоришь о том самом Эдеме?
– Да, люди долго не решались идти туда, но теперь толпы паломников движутся к Эдему, через зараженные мертвые земли, им больше нечего терять. Вы тоже туда, можете пойти со мной. Но я тороплюсь. Судя по небу, скоро опять изменится погода.
Лиссон поднял голову, тяжелые белеющие грузным брюхом тучи смыкались, пряча последние нежно голубые лоскуты неба.
Лиссон ни чего не отвечал.
– Ты иди, друг. Мы долго шли, пришло время отдохнуть, – сказал Станкин.
Человек пожал плечами, поднял на плечо обвисший мешок и пошел прочь.
Лиссон развел костер (он потерял нагревательную пластину еще в лесу).
Долго разгорались сухие останки деревьев. Лиссон приготовил инструменты и снял с Лица Станкина повязку. Тонкой иглой он начал пришивать к его лицу отрывавшийся лоскут кожи. Обезболивающее кончилось, и Станкин с трудом держался и старался не корчиться, чтобы не мешать Лиссону. Он шил долго, обрабатывая края раны обеззараживающим и заживляющим средствами. Станкин уже перестал различать уколы, прокалывающие воспаленные края кожи все для него слилось в один поток почти неощущаемой уже боли.
Потом Лиссон внезапно остановился. Ему оставалось пришить совсем чуть-чуть – под самым глазом кожа еще отставала от скулы. Но Лиссон замер. Даже не видя его, Станкин ощущал паралич сковавший Лиссона. Удивление, с которым он задрал голову и озирался по сторонам.
– Идет снег… – пошептал Лиссон.
Станкин тут же почувствовал робкий холод, касавшийся его рук и влажно пропадающий.
– Какой он? – спросил Станкин.
Лиссон взволновано дышал.
– Он прекрасен, он такой белый!
Станкин ощущал, как снег пошел сильнее, но близость огня рядом убивала снежинки раньше, чем они опадали на него. Станкин услышал, как Лиссон встал и немного отошел.
Странная сила повисла на воздухе похожая, на электричество.
– Он такой… он такой – восхищенно шептал Лиссон, – Он такой белый, такой чистый…
– Чистый как ты Кастор!
Воздух еле-еле колыхнулся – это Лиссон повернул голову в сторону Станкина.
Лиссон стоял и снег хлопьями опадал на него. Застилая белым туманом все вокруг, он шел непрерывной сплошной пеленой. Лиссон подставил руки - белые как снег. Снежинки, опадая, таяли и вновь появлялись в ладонях. И кончики пальцев его стали растворяться в седом свете, превращаясь в белоснежные крупинки, мешаясь со снегом. Лиссон ощущал такой покой, которого не было в нем уже давно. Тихая радость наполняла его, и он растворялся, становясь снегом, поднимающимся к небу, и вновь опадающим с него.
Станкин молча слушал, как падал снег, и в тот миг, когда Лиссон окончательно пропал, ему стало очень одиноко.
Спустя пять-шесть часов снег сошел. Станкин наложил на скулу повязку и пошел туда, где он думал должно садиться солнце.
продолжение следует...
Serel Tyu
16-08-2006, 4:05
...окончание рассказа 
***
Я долго шел. В моем сознании метались разные мысли, казалось, все кончено, я потерялся. Я не видел смысла в своем движении. Кто сказал, что я достоин счастья? Чем я лучше других? Я был слеп, и одна пустота окружала меня, и в этой пустоте рождались призраки пошлого мира, прошлой жизни. Жизни, в которой я был как все, и вокруг меня жили сотни и тысячи таких же штампованных судеб, идентичных с небольшим отклонением от заданной схемы. И я принимал это. Сейчас я не видел ничего и ориентировался на ощупь, проверяя дорогу и прислушиваясь к окружавшему, но для меня было это большим благом чем то зрение, которым я никогда не умел пользоваться.
Я шел долго и не мог понять зачем, но потом я услышал впереди голоса, и пошел на них.
– Добрый человек, здравствуй! Ты решил отправиться с нами? – знакомый голос, я слышал его, перед тем как пошел тот снег и забрал Кастора.
– Я могу пойти с вами?
Молчание. Они переглянулись, должно быть. Я чувствую это!
– Конечно, присоединяйся, но где твой спутник, белый словно кость?
– Он ушел.
Он представил меня еще четверым людям, голоса у них были хорошие, и я старался представить их лица, и видел их скорбными, отчаявшимися. Мне даже показалось, как они с жалостью смотрят на мои повязки и на палку, которой я нащупывал перед собой землю. Может потому они, и решили меня принять?! Самого незнакомца звали Танг. Спустя час или полтора они снялись со своей стоянки, а я за это время успел немного отдохнуть.
Мы шли не спеша, я ощущал кожей, что вокруг нас чистый воздух, значит до Эдема еще далеко. Мои спутники были молчаливы, я почти не ощущал их, хотя в воздухе висел дух безысходности.
Спустя какое-то время я услышал далекий шум. А потом, когда мы взошли на небольшой холм, один из моих спутников недовольно заметил: Какую пыль подняли!
Я прислушался и представил их себе, воплощая каждый звук и запах в мысленный образ. Толпы, их было множество, они шли медленно, катя повозки, запряженные в них волы (или подобные создания) недовольно отмахивались хвостами от надоедливых мух. Волочили скарб на каких-то полозьях. Шумели, стонали и громко кашляли, задыхаясь в пустынной пыли. Были дети, одни просили привала, другие хотели есть. Эти паломники текли непрерывной рекой, но только потом я понял, что не все из них идут в Эдем.
Мы шли рядом с этой толпой, Танг крепко держал меня за руку и вел за собой. Кто-то вслух обсуждал меня и моих спутников, кто-то разговаривал или тихо стонал, но были и те, кто напевали песни, и порой их неуверенно подхватывали.
Мы сделали привал. Уже был вечер, я сильно продрог. Наверное, мы были сейчас пустыне. Я не слышал ни шороха травы, ни отдаленного шума ручейка, а под ногами был один песок или плотная сухая почва. Меня заботливо завернули в теплые одежды, подсадили к костру и накормили, а потом стали расспрашивать. И на этот раз, помимо Танга, я вокруг меня был еще десяток людей.
– На тебе костюм разведчика из городов, ведь так? – спросил один.
– Он это. Я его сразу узнал, к нам заходили как-то такие разведчики, требовали с нас дани, а у нас ничего-то и не было, с голода пол деревни померло! Они нас оставили в покое только скотину увели, а было-то два тощих мула всего!
– Так, что ж он один из них, что ли? А что же слепой-то?
– А его свои и ослепили, чтоб добычу не делить, – предположил кто-то.
– Тише вы дайте ему слово сказать, – воскликнул Танг.
Все вокруг затихли, а я и не знал что им собственно надо. Я рассказал им кто я, а потом убедил, что им больше некого бояться.
– Нам-то что, мы в Эдем идем. А это правда, что ты радиации не чуешь. Что, таким как вы, всяка зараза, не зараза вовсе.
– Да, это так! – я надеялся, что я правильно понял вопрос.
– Получается, ты один до Эдема дойдешь, – расхохотался какой-то громкий парень, но его быстро утихомирили.
– А если ты такой устойчивый, значит, нас поведешь.
– Так я же не знаю куда идти!
– А кто ж знает-то! Ты будешь нашим проводником, а пока ты жив, и народ крепче держаться будет, а коль и совсем не помрешь – еще лучше!
– Тебе надо кое-что понять, друг, – вступил Танг, – Здесь граница зоны, дальше пройти, начинаются зараженные земли, тут со всеми распрощаются родные и те, кто не в силах идти, а дальше мы пойдем, разделившись на группы. Идти будем все в одну сторону, а, чтобы команда не развалилась, нам нужен человек головной, ты будешь таким. Хорошо!
Я подумал. Мне это напомнило какие-то дурацкие соревнования. Но может быть, в этом действительно был какой-то смысл.
– Хорошо, но что конкретно от меня требуется?
– Просто идти!
«Просто идти» – это я умею, я ведь скаут, разведчик. Я долго нашептывал себе эти два слова, засыпая на земле под рваными тряпками, сохранявшими тепло моего тела. Потом я погрузился в дрему, и что–то начало мне уже сниться, когда паломники подняли жуткий гвалт.
Что вы так разорались!
Я встал, подобрал палку и пошел к ругающимся людям. Летели оскорбления и ругань. Я без труда оказался в центре распри, но понять, что происходит, не мог. В какой-то момент ссора приняла более спокойное течение, и я кое-что разобрал:
– Мы уродцев брать в караван не будем! – громко восклицал один.
– Да, не кто этого мутанта не возьмет, – кто знает, какую заразу носит эта образина! – добавил другой.
– Не хорошо так...
– Я понимаю, что ее дед, которого мы все хорошо знаем, хотел пойти в Эдем, но вчера по дороге сюда он умер! Кому она теперь нужна?
Они вновь разорались, я ощутил пространство впереди, посреди толпы, и стоявшего в нем человека, окруженного всеми. Он был напуган и избит их словами, и они добивали его сейчас. Растолкал перед собой людей, кое-кого ткнул палкой, чтоб пропустили. И вот, я оказался совсем рядом.
– Я тебя не вижу! – прошептал я и потянул руки к голове. Она сначала отпрянула, но потом поддалась. Я стал ощупывать ее. Все замолчали. И странный человек этот, из-за которого поднялось столько шума, тоже молчал. Но мне казалось, он хотел что-то сказать, так хотел, что рвался на части. Я ощутил длинные волосы, довольно хорошие и густые. Потом лицо: лоб, нос, глаза были девичьи, но вот дальше. Дальше лицо теряло привычную форму. И тут я все понял, я не мог найти рта. Так вот почему ты молчишь!
– Ты не можешь говорить, а я не могу видеть. По-моему, из нас получиться отличная пара, как ты думаешь?
Она кивнула, и мне стало так радостно на душе.
Кто-то что-то попытался сказать, но не нашел слов. Меня провожали в молчании, а кто-то шепнул, что я разведчик городов. А другой тихо сказал, что я проводник в Эдем.
Я лег спать и моя новая знакомая заснула, прижавшись к моей спине прячась под тем же рваньем, что и я.
На следующий день люди снялись со стоянки и отправились на восток.
Я шел одним из первых, за мной следовали главы общин и следопыты, и уже после них тянулись вереницы остального люда. Я шел, ощущая на лице тепло восходящего солнца, и моим поводырем была девушка, которую чуть не прогнали прошлой ночью. Танг оставался все время рядом, хотя иногда отставал, но вскоре я снова чувствовал его присутствие.
Где-то к полудню я начал ощущать заражение, я всегда его чувствовал, когда входил в зону – меня слегка начало знобить, но потом отступило. Я почувствовал, как задрожала моя спутница, я держал руку на ее плече и постарался сжать его покрепче, хотя бы немного поддержать ее. Воздух становился сухим, а лицо под повязками потело. Позади я слышал кашель и первые жалобы.
Вечером был сделан привал.
Танг сказал:
– Привалы будут короткими, мы будем идти и ночью. У нас есть кое-какие средства, чтобы поддержать выносливость людей, но надолго их не хватит.
Я молча кивнул и окинул внутренним взором лагерь. Люди ощущали первые признаки заражения, самые чувствительные уже не могли удерживать в себе пищу. В воздухе повисла душащая усталость. Немного позже я узнал, что кое-кто повернул назад.
Перед тем, как отправляться дальше я обратился к своей спутнице. Она прижималась ко мне, словно я был единственным, кто мог ее защитить от ненависти паломников. Что ж, наверное, так и было. Не найдя слов, я молча накрыл ее рваным покрывалом.
Следующие дни пути давались тяжелее, и с каждым разом людям становилось все хуже и хуже. Я ощущал, что мы зашли далеко, заражение здесь превышало все допустимые нормы. Словно я довитый червь, отрава прокрадывалась внутрь и норовила съесть все нутро. Я один ощущал только постоянный озноб, и мне было холодно даже в лучах палящего солнца.
Вскоре начались ссоры, я удивлялся лишь, как у людей находились на них силы. Произошло пара драк после, которых значительная часть людей составлявших одну из групп отделилась и пошла севернее.
– Они что-то говорили про меня, я слышал.
– Лучше тебе не знать, – ответил Танг, его голос осип от постоянных приступов рвоты и недавних споров.
Но вскоре я понял что «просто идти» оказывается не так-то просто. Я шел упрямо на восток (где я предполагал он находится), и в течение дня меня не раз пытались убедить свернуть чуть севернее, или южнее. Меня уверяли, что там или где-то еще они видят горы или того хлестче, зеленые холмы. Я не знал, что им на это ответить, я ни чего не видел, я даже теперь не знал что такое абсолютная темнота, потому что я не мог видеть даже ее. На их предложения и претензии я находил только один ответ:
– Вам виднее…– и шел дальше.
Люди откалывались группами и поодиночке. Кто-то выбирал новое направление, а кто-то пытался вернуться назад. Но я знал, что за мной идут, я слышал их стоны, тяжелое дыхание и рвотные позывы, каждый раз во время вечернего привала.
На одной из стоянок, когда я лежал на земле и пропускал через пальцы песчинки, изучая свои ощущения, и услышал чью-то бранную речь. Потом озлобленный рык, словно рык животного. И тут на меня набросился кто-то. Он прижал меня к земле и молотил кулаками по моему лицу, что есть мочи. Его задачей, наверное, было вбить мою голову в песок. Он кричал что-то не членораздельное и твердил мне, что я убийца. И в какой-то миг это все прекратилось. Лишь еле слышный стон. Потом два глухих удара оборвали даже его. Моей разбитой в клочья головы коснулись знакомые почти говорящие пальцы, и я потерял сознание.
Танг занимался моими ушибами и подшивал открывавшуюся рану.
– Почему-то кожа на лице не пришита до конца. У тебя образовался глубокий шрам похожий на карман. Я мог бы все подшить и обрезать лишнее, но это займет много времени.
– Оставь, как есть, – произнес я, – лишь бы зараза не попала.
– Хорошо, – согласился он, и немного помолчав, сказал, – твоя подруга так обработала этого паренька, что он, наверное, уже не очнешься. Если бы сам не видел, не поверил бы, что она такой камень сама поднять смогла.
– Камень? – я заволновался, – Танг, скажи, а ни кто на нее за это не обозлился.
– Думаю, вряд ли. Не переживай, ты наш проводник. И пока, рядом с тобой она в полной безопасности.
А мне на миг подумалось, а в безопасности ли я сам? А может это она меня оберегает, а не я ее. Но она молчала, когда я спросил ее об этом, только заботливо сменила мне повязки, после того как Танг закончил с моими синяками.
Но на этом не закончилось. Не проходило и часа, что бы кто-то в сердцах не крикнул бы мне что-то. Но они шли за мной, хотя роптали и ругались на меня. Вскоре еще одна крупная группа с драками и ссорами откололась от нас и пошла южнее.
Я опирался на плечо своей молчаливой спутницы, она сильно похудела и часто тряслась, словно вот-вот упадет, тогда я привлекал ее к себе и приобняв шел рядом. Она в свою очередь предупреждала любую возможность с моей стороны запнуться и ли упасть. Под вечер одного из этих жутких дней, когда солнце светило мне в спину и его лучи, казалось, вместе с излучением пытались проникнуть в мое не поддающееся тело, нам встретились четверо. Двое из них умерли сразу, как мы сошлись. Другие двое, насколько я понял, буквально несли друг друга. Я попросил Танга описать их.
– Лица обоих в жутких язвах, они отплевываются кровью, а конечности у них словно ватные. Рты почти без зубов, а головы с безобразными пучками оставшихся волос обожжены солнцем до волдырей.
Они умирали, паломники окружили их, и они в предсмертных муках заклинали их отказаться идти дальше.
– Эдема там нет, – говорили они, – там вас ждет только смерть!
Они восклицали и повторяли обрывки фраз пока не скончались. Очень скоро.
Волнение захватило путников, опять споры, причитания и ругань в мою сторону, сыпались со всех уст. Я послушал их и пошел дальше. Мне оставалось просто идти.
Танг догнал меня.
– Друг, половина людей повернула назад, за тобой идут единицы!
– Ты среди них.
Я почувствовал, как он обреченно опустил голову:
–Да!
Наступил рассвет нового дня. Слава богу! А я уже подумал, что я сбился, но солнце посылало тепло оттуда, откуда я предполагал. Моя спутница шла, держась за мою руку, почти плетясь позади, и слегка сжимала мою ладонь, когда впереди могло оказаться препятствие. Тогда я ощупывал землю перед собой и шел дальше. Я почти не слышал шагов за своей спиной, но их было так мало. Я подумал, что, наверное, зря не позвал тех кто повернул и пошел назад. Я подумал, что зря согласился быть ведущим. И зря вообще пошел. Разве я имею право вести людей? А имею ли я право быть счастливее других?
– Друг, – я с трудом узнал голос Танга, в своих размышлениях я и не заметил, как он подошел ко мне, – У меня начинают выпадать волосы, как и у остальных, когда я ел, я подавился своими зубами, и меня вывернуло кровью. Наверное, я не дотяну! Если ты дойдешь до Эдема, друг!.. Пообещай мне, что найдешь для людей лучший путь, и приведешь всех тех, кто хочет в Эдем. Пообещай!
– Я обещаю, что доведу всех, кто жаждет Эдема, даже если другого пути нет!
Он вздохнул, неровно.
Сам я уже не чувствовал ног. Усталость моя едва уступала усталости тех немногих, кто следовал за мной, и вскоре ноги стали подгибаться, и, совершенно против воли я оступился и упал. Я услышал, как словно по приказу на землю попадали все остальные. Что теперь? Ползти? Но в этот момент меня наполнила странная сила. Я почувствовал потоки, льющиеся откуда-то прямо передо мной. Они были не осязаемы, но ощутимы, словно далекий-далекий растворяющийся аромат свежей воды. Я встал и громко позвал за собой.
Люди стали подниматься, кто мог, а кто не мог, опирался на поднявшихся.
Я зашагал вперед, что, было, мочи, и в мозгу эхом раздался мой собственный радостный хохот. Я смеялся, словно ребенок и шел вперед, одной рукой поддерживая едва державшуюся на ногах спутницу.
И тут кто-то просипел: «Трава, эти холмы поросли травой!»
Я опустил ладонь до земли и ощутил нежное прикосновение густой травы. Вперед. Я поднимался по пологим холмам, и за мной едва не обгоняя меня, шли остальные. Я дивился, невесть откуда взявшимся силам. Я почти бежал и в какой-то миг я замер, и выпрямился во весь рост. Теплый влажный воздух ударил в лицо. Я громко расхохотался, и услышал, как засмеялись мои спутники. Волны силы наполняли меня, я словно рос до самых небес. Я почувствовал запах листвы и услышал щебет птиц.
И тут я ощутил под своими веками что-то. То, отчего уже успел отвыкнуть. Я сорвал с глаз повязку и опасливо поднял веки. Я вновь видел!
Я видел, словно никогда раньше у меня не было глаз!
И передо мной открылся Эдем, радуги десятками выгибались над ним и солнце, стаявшее в зените светило ярко и не обжигало. И мне показалось – я увидел светоч, отразившийся бликами от водных гладей Эдема, он был чист и словно жил своей жизнью. Трепетал, словно язык пламени. Я узнал его, как жаль, что рядом нет моих друзей! Я посмотрел по сторонам, на склонах холмов стояли мои спутники их лица светились радостью. Они были здоровы, и на них не осталось и следа болезни. Рядом стоял коренастый темноволосый мужчина и весело хохотал, глядя перед собой, он взглянул на меня:
– Твои глаза они вернулись к тебе! – прозвучал из его уст восхищенный голос Танга.
Я посмотрел на девушку, чью руку не отпускал до сих пор. Густые каштановые волосы переливались в свете дня. На губах играла счастливая улыбка.
– Ты сделал это! – сказала она впервые в жизни.
– Я просто шел вперед! – ответил я. Я захотел заплакать от радости, но не смог. Я ощутил как сотни эмоций и чувств, рвутся наружу и давят на глаза, но вместо слезы в моем левом глазу набралась капля кровавого цвета. Я почувствовал, как она покатилась по щеке, и хотел поймать ее, прежде, чем она упала, но она не сорвалась со щеки. Еще и еще одна слеза крови набиралась в глазу и стекала по щеке, и пропадала. Я коснулся лица. Слезы уходили в карман, образовавшийся на щеке. Они не покидали меня, а вновь возвращались. Вся моя печаль и радость, моя скорбь и счастье, закольцевались в бесконечном потоке слез крови. Я глубоко вздохнул и, выдохнув, ощутил, что отрываюсь от земли. Еще один вздох и мои ноги потеряли опору, я поднимался все выше. Девушка отпустила руку, до конца касаясь кончиками пальцев моей ладони. А я поднимался все выше, и вскоре летел над Эдемом, потерявшись в стаях мелких пташек и поглощаемый светочем чистых вод.
Когда отринул я последний легкий путь
Я для себя решил, что мне простится все.
Соизволял без ропота и скорби
Вершить все то, на что хватало сил.
Я разложил пасьянсом на столе
Все чаянья свои, тревоги.
И рядом карты две легли –
Услады туз, ну и страданий двойка.
Я отрекаюсь от прямых дорог!
– сказал я бойко.
И что теперь?..
Я совершил великий подвиг
И великий грех,
Пройдя по мертвым землям,
Меж людей безвольных.
Мятежный дух, и шалый мой побег,
Весь долгий и тернистый путь,
Мной пройденный без толка!
Вот, собственно, и все - рассказ, который я надеюсь вам понравится, или хотя бы будет интересен.
.
"Казнить нельзя..." (вот sinobi развредничалась-то) Далее еще несколько раз не проставлены запятые.
