
Одно я точно знаю. Начитавшись Тургенева, мне нравятся описания, поэтому почти всё, что я создаю, это они. А так? Неизвестно.
Идиллия
Странник шел по дороге, ведущей в центр города. Он был одет в коричневую рваную хламиду и рваные джинсы, временами он останавливался и осматривался, будучи не в силах не замечать ночи…
Там, на самом верху, вдали, свободные от чужих поступков, перешептывались звезды… А если заглушить в себе голос города и жажду пыли, то можно было услышать тихий, струящийся, звенящий и золотистый смех. Всё, что было так важно в лучах солнца, засыпало на закате и такое прекрасное ночное небо оставалось незримо обыденным, но существующее, независимо от того, замечали его или нет. Всего-то делов! Забыть о сне, дождаться темноты, открыть окно и слушать, если сможешь…
День дарит заботы, дела, жизнь, но что всё это, если не всего лишь городская пыль, стремящаяся покрыть землю и закрыть глаза? Она боится ночи и дождя…
Каждую ночь одно окно было открыто. Здесь не боялись дня и забывали об обязанностях. Настоящая жизнь начиналась ночью, когда шум машин не заглушал шороха листьев, голоса ветров, запахов клумб. Когда электрические фонари напрасно боролись с туманом, который гасил их как бы невзначай… Зелень пробивалась через темные ласки ночи и город наконец-то оживал, радуясь вечеру, что мог утихомирить беспокойных и надоедливых людей. Впрочем, это немного неверно. Оживал не город, а то, что являлось его той частью, что была задолго до города…
Мы отвлеклись от нашего окна. Этой ночью, как и прошедшими до нее, здесь ждали гостей. Путник вошел в подъезд, открыл ключом дверь и, разувшись, прошел в комнату. Темный силуэт, привычно облокотившись об раму, подвинулся, убрал ноги и сел.
– Здравствуй! Ты, наконец-то, пришел, хоть и опоздал на целую луну…– голос был тихим и немного обидчивым.
–Я шел слишком долго потому, что ушел слишком далеко. Моим ногам пришлось нелегко и, признаться, мне думалось, что до конца пути сюда еще целая вечность – второй голос был уставшим, но более уверенным.
– Ты не уходи больше так надолго. Ночь скучает по тебе. И твое окно. И вся квартира. И я.
Юноша, уставший странник, улыбнулся в ответ и сел на свободную половину окна. Он приобнял девушку за талию и замолчал. Он слушал ночь, которая была разной в каждом уголке земли и одинаковой внутри (каждого же опять) человека.
– Ты не устала ждать меня? Не устала пытаться понять?
– Я буду ждать и смогу привыкнуть… только спать часто хочется, а так, я, наверно почти слышу то, о чем ты рассказываешь мне на рассвете, перед тем, как заснуть…
Он снова улыбнулся, он почти всегда улыбался в ответ на фразы, как будто бы извинялся или веселился, или разговаривал улыбками, пряча свое лицо.
– Мне душно от дня. От нашего города. И я сомневаюсь, что смогу еще долго выдержать. Я ухожу туда, где только я и никаких стен.
– Ты, правда, любишь ночь больше меня? – она испуганно заглянула в его глаза, словно боясь прочитать ответ в них раньше, чем услышит его «да».
– Когда ты сможешь расслышать каждое слово ветра, его смех, злость, песни и свежие сплетни обо всем на свете, когда будешь знать наверняка, улыбаются звезды, или же плачут, когда сможешь увидеть свое отражение в лице луны, ты никогда не сможешь задать подобный вопрос. Ты всё поймешь, и мы будем разговаривать лишь взглядами, понимая каждое движение.
Она непонимающе кивнула, как делала это хоть раз любая любящая девушка, соглашаясь с каждым словом, даже если смысл был далеким, и положила голову ему на плечо. Тоскливо вздохнула.
– А что ты будешь делать зимой? Ты уходишь так часто, и у меня уже не хватает сил. Зимой – холод и снег… Ты ведь не уйдешь далеко? Будешь со мной?
Он закурил вместо ответа. Он долго молчал, курил, поглаживая задумчиво подоконник, затем небрежно выкинул окурок и мечтательно сказал:
– А ночью зимой можно жечь костры на снегу, дерево будет трескаться и шипеть, согревая нас и нашу ночь. Он будет маяком о том, чтобы она не забыла о нас. Искры будут сыпаться нам в ладони, и так мы сможем создать свои маленькие звезды, до которых сможет дотронуться каждый, и которые будут менее или более жестоки…
Она хотела что-то сказать, но смирилась, только снова вздохнула и всё-таки сказала:
– Неужели никогда жизнь с тобой не будет спокойной? Ты мечтаешь каждую ночь и не видишь той жизни, которая проходит мимо. Ты видишь грустную красоту, но за нее нельзя держатся, нельзя любить! Сам сгинешь, пропадешь, потому что забудешься и забудешь о том, чем живешь…
–Мне достаточно. И вопрос здесь не в том, чем я живу. Просто мне хочется, чтобы кроме меня и ночи был еще кто-то. Иногда нам хорошо и вдвоем с ночью, когда сидишь вот так, свесив ноги, и она обнимает тебя звуками и светом. Всё, что происходит, все составляющие ночи прекрасны и разнообразны. Хочется иногда так поделиться этим всем с кем-то из людей. Проблема в том, что я не могу описать этого. Я научился разговаривать с ветром и перенял его манеру разговора. Я говорю, но люди не слышат, думая, что я молчу.
Она промолчала и решила, что после двух месяцев ожиданий это еще не самое страшное, что могло случиться и всё можно исправить, и ночь кажется действительно прекрасной. Без него она была более строгой и личной, а с его приходом стала принадлежать ему и оставаться у нее в памяти, как только связанной с человеком, который сидел рядом.
И вдруг им обоим показалось, что город исчез, осталось лишь то, что было до людей и не для людей. И осталось окно, только оно находилось еще выше, чем раньше, и не в квартире, а в полуразрушенной высотной кирпичной стене. Она заглянула в его глаза, которые за это долгое время почти стали ночью, и спросила, о чем сейчас говорит ветер.
Он улыбнулся и сказал : – Ночь так хороша! Отраженный свет окна золотит деревья, выделяя кусочек пространства для света, а внизу бушует травяное море, разбиваясь прибоем о стену…
И была ночь. Луна. Звезды. Ветер. Свет. Разрушенная стена с проемом на вершине и двое людей, замерших на самом краю. Тот, который жил ночью и не мог без нее и та, что жила по-своему, осматриваясь по сторонам и училась верить ему. Он хотел стать ночью, а ветер говорил ему, смеясь: – Зачем? И ночь, и они знали, что он не сможет жить так вечно. Ему придется вести чужую, другую жизнь и исчезнет этот окружающий его мир, и возникнет город и он займет свое рабочее место под солнцем, и они будут иногда вместе грустить или смеяться, вспоминая молодость, переглядываться и не забивать чепухой головы своих детей. А ночь полюбит другого и раскроется перед ним, так же как в эту минуту, которая померкнет и затаится в глубинах моего героя. Но ночь останется, останется и он. Может даже их будет двое?
Ведь всегда останется кто-то смотрящий, чтоб огонь не погас и спорящий с ветром, который слишком много знает, и никогда не открывает всей правды, чтобы не огорчать заранее и без того тоскливое сердце…