Никогда никто не упоминает об арабской классической поэзии. А мне вот нравится! Такие тонкие стихи встречаются, такой интересный восточный колорит. Кажется, здесь есть тема про Омара Хайяма, но ведь кроме него была ещё масса замечательных поэтов!Скажем, тот же Аль-Муттанабби, воспетый Г.Л.Олди:
Аль-Муттанабби

Подобен сверканью моей души блеск моего клинка:
Разящий, он в битве незаменим, он - радость для смельчака.

Как струи воды в полыханье огня, отливы его ярки,
И как талисманов старинных резьба, прожилки его тонки.

А если захочешь ты распознать его настоящий цвет,
Волна переливов обманет глаза, как будто смеясь в ответ.

Он тонок и длинен, изящен и строг, он - гордость моих очей,
Он светится радугой, он блестит, струящийся, как ручей.

В воде закалились его края, и ножны алмазно тверды,
Но стойкой была середина меча - воздерживалась от воды.

Ремень, что его с той поры носил, истёрся - пора чинить,
Но древний клинок сумел и в боях молодость сохранить.

Так быстро он рубит, что не запятнать его закалённую гладь,
Как не запятнать и чести того, кто станет его обнажать.

О ты, вкруг меня разгоняющий тьму, опора моя в бою,
Услада моя, мой весенний сад, - тебе я хвалу пою.

О йеменский мой, ты так дорог мне, что, если б я только мог,
Надёжными ножнами для тебя сделал бы свой зрачок.

Мой яростный блеск, когда ты блестишь, это - мои дела,
Мой радостный звон, когда ты звенишь, это - моя хвала.

Ношу я тебя не затем, чтобы всех слепила твоя краса,
Ношу наготове тебя, чтоб рубить шеи и пояса.

Живой, я живые тела крушу, стальной, ты крушишь металл,
И, значит, против своей родни каждый из нас восстал.

Когда после скачки молнией ты в Неджде начнёшь блистать,
Народы живительного дождя будут в Хиджазе ждать.

Ибн Хамдис

Кто в него вдохнул огонь летучий?
Чьей рукой он выкован умело?
Ты извлёк его, как дух, из плоти.
извлекая дух, войдёт он в тело.
Глянцу безупречного булата
Блеск пустыни уподоблю смело.
В зеркале меча и некрасивый
Стал красавцем: это – джиннов дело!
Крылышки подняв, - не утонуть бы! –
Муха на клинок блестящий села.


Абу Джафар Ахмад ибн Саид

Пусть небеса приют любви благословят!
Вчера нас не смутил ничей докучный взгляд.
Из Неджда долетал к нам с ветерком вечерним
В долину тёмную гвоздики аромат,
И, вдохновенные, о счастье пели птицы,
И с ивами играл весенний водопад.
Блаженства нашего единственный свидетель,
Был радостно смущён гостеприимный сад.
Так милой я сказал, она же отвечала:
«Ужель ты думаешь, что мир и добр и свят?
Нам сад завидовал – любви взаимной нашей,
И пенистый ручей нам тоже не был рад.
Нас ненавидели за то, что мы любили,
И в криках птиц ночных был горестный надсад…
И звёзды пристально шпионили за нами,
И даже небосвод был завистью объят».

Мухаммед ибн Галиб Ар-Русафи из Валенсии
Юноша плотник

Он плотником стал потому, наверно,
Что взором он сердцам наносит раны,
Стволы несчастные он часто губит,
И топором их рубит неустанно:
То наказанье им – стволы хотели
У юноши похитить гибкость стана.

Agnostic
Спасибо за тему. =) Эту касыду Мутанабби я даже заучивал, как и касыду о взятии Кабира - невероятно красивые стихи, звучат волшебно. Но, честно говоря, думал, что он - выдумка Олдей и стихи эти их авторства - очень уж отличаются от тех, что я видел в той же Тысяче и одной ночи. Или им принадлежит только перевод? =/

И может посоветуете, что читать и где найти? =) Я одно время (как раз на волне восторга от "Я возьму сам") пытался искать, но с учетом того, что не очень-то представлял что ищу, толку вышло мало.)

Cordaf, у нас, кажется, в основном выходили сборники.
Наверно, просто искать "сборник арабской/восточной поэзии".

Я сама совершенно случайно выяснила, что Аль-Муттанабби - настоящий поэт (жил в 915 - 965 гг.), а не выдумка Олди. Взяла почитать сборник арабской поэзии, а там - он. И выясняется, что он считается одним из крупнейших арабских средневековых поэтов. Вот как у нас плохо со знанием арабской поэзии, даже крупнейших далеко не всех знаем . И вышеприведённое стихотворение о клинке я в этом сборнике нашла, что окончательно подтвердило мне, что я не ошиблась с опознанием поэта, описываемого Олдями. Но в "Пути меча" только это стихотворение - настоящего Аль-Муттанабби, остальные как раз авторства Олди.
Что касается того, где искать - кажется, Аглая права, у нас выходили только сборники. Я читала в сборниках, например - "Из классической арабской поэзии" (Москва, 1983), "Андалусская поэзия" (Москва, 1980).
Ну, ещё ведь в восточную поэзию народов-мусульман входит и классическая персидская поэзия, где Омар Хайям, Саади, Фирдоуси. Их больше издавали. А ещё нужно попытаться поискать в Интернете. Этим я и займусь. Если вы что-нибудь найдёте, сообщите, пожалуйста, мне .

Понравилось. А так только Омара Хайяма читала. =) Постараюсь найти что-нибудь...

Решил собрать в одном месте все стихи Аль-Мутанабби, которые смог найти путем ковыряния в Гугле. Кое-что без названий, кое-что неполное - собрано с миру по нитке. По этой же самой причине не указываю источники.) Надеюсь, будет дополняться.

КАСЫДА
(МОНОЛОГ АЛЬ-МУТАНАББИ)

Государь
сердце мое переполнилось преданностью

В подвалы отчаянья
в водоворот отщепенских рыданий
свет ворвался

Из объятий душащей праздности
уныния разум мутящего
любоначалья над смертью своей
выведи нас Государь

Я плоть мою в руки Твои предаю
милосердье Твое победило

***

КАСЫДА О БЕССИЛИИ

Я разучился оттачивать бейты Господи,
смилуйся или убей ты! —
чаши допиты и песни допеты. Честно плачу.

Жил, как умел, а иначе не вышло. Знаю, что мелко,
гнусаво, чуть слышно,
знаю, что многие громче и выше!.. Не по плечу.

В горы лечу – рассыпаются горы; гордо хочу —
а выходит не гордо,
слово "люблю" – словно саблей по горлу. Так не хочу.

Платим минутами, платим монетами, в небе кровавыми
платим планетами, —
нет меня, слышите?! Нет меня, нет меня... Втуне кричу.

В глотке клокочет бессильное олово. Холодно.
Молотом звуки расколоты,
тихо влачу покаянную голову в дар палачу.

Мчалась душа кобылицей степною, плакала осенью,
пела весною, —
где ты теперь?! Так порою ночною гасят свечу.

Бродим по миру тенями бесплотными,
бродим по крови, которую пролили,
жизнь моя, жизнь – богохульная проповедь! Ныне молчу.

***

Доколе, живя в нищете, бесславную долю
Ты будешь покорно сносить, - доколе, доколе?

Ведь если ты честь обрести не сможешь в сраженье -
То, чести не обретя, умрешь в униженье.

Так, веруя в бога, лети с оружьем в руках:
Для гордого гибель в бою - как мед на устах!

***

О, сколько вас, подобно мне, израненных, убитых
Девичьей шеи белизной, румянцем на ланитах

И блеском этих глаз, больших, как у степных коров, -
Вконец измучен, из-за них погибнуть я готов.

Чудесна юность, славно жить, пока ты молод, витязь, -
дни в Дар-Асла, дни любви, вернитесь, возвратитесь!

Пусть жизнь твою продлит аллах, - пока ты бодр и юн,
Немало в бусах и платках встречаешь гордых лун.

Вонзая острия ресниц,.на стаи стрел похожи,
Их взоры ранят нам сердца, хоть и не ранят кожи.

Тягучими глотками пьют они из губ твоих,
И слаще фиников уста красавиц молодых.

Они стройны, нежней вина, но в них и сила скрыта:
Их своенравные сердца - из крепкого гранита.

А волны их волос черней вороньего крыла,
И ни морщинки на лице судьба не провела.

О, запах девичьих волос, - как бы в одном настое
В нем с маслом розовым слились и амбра и алоэ.

Улыбку дарит нам она прохладным тонким ртом,
И мускус локоны струят, играя с ветерком.

Давно, красавица, с тоской сдружила ты Ахмада,
С бессонницей - его глаза, а тело - с мукой ада.

Тебе - все естество мое, тебе - и сон и явь,
Твори, что хочешь: боль мою убавь или прибавь.

Не может не страдать герой, добычей став твоею:
Я пленник локонов твоих и этой гибкой шеи.

Пить не грешно хмельную кровь из виноградных лоз, -
Так напои того, кто в дар любовь тебе принес.

Явился я в расцвете сил - и все, чем я владею,
Всего себя отдам тебе, от страсти пламенея.

К сединам ранним приглядись, к слезам и к худобе;
Они - свидетели любви, моей любви к тебе.

Коль ты порадуешь меня хоть кратким единеньем,
Три дня отказа я снесу с безропотным терпеньем.

***

КАСЫДА О НОЧНОЙ ГРОЗЕ

О гроза, гроза ночная, ты душе - блаженство рая,
Дашь ли вспыхнуть, умирая, догорающей свечой,

Дашь ли быть самим собою, дарованьем и мольбою,
Скромностью и похвальбою, жертвою и палачом?

Не встававший на колени - стану ль ждать чужих молений?
Не прощавший оскорблений - буду ль гордыми прощён?!

Тот, в чьём сердце - ад пустыни, в море бедствий не остынет,
Раскалённая гордыня служит сильному плащом.

Я любовью чернооких, упоеньем битв жестоких,
Солнцем, вставшим на востоке, безнадёжно обольщён.

Только мне - влюблённый шёпот, только мне - далёкий топот,
Уходящей жизни опыт - только мне. Кому ж ещё?!

Пусть враги стенают, ибо от Багдада до Магриба
Петь душе Абу-т-Тайиба, препоясанной мечом!

***

КАСЫДА О ВЕЛИЧИИ

Величье владыки не в мервских шелках, какие на каждом купце,
Не в злате, почившем в гробах-сундуках, - поэтам ли петь о скупце?!

Величье не в предках, чьей славе в веках сиять заревым небосклоном,
Не в лизоблюдах, шутах-дураках, с угодливостью на лице.

Достоинство сильных не в мощных руках - в умении сдерживать силу,
Талант полководца не в многих полках, а в сломанном вражьем крестце.

Орлы горделиво парят в облаках, когтят круторогих архаров,
Но всё же: где спрятан грядущий орёл в ничтожном и жалком птенце?!

Ужель обезьяна достойна хвалы, достойна сидеть на престоле
За то, что пред стаей других обезьян она щеголяет в венце?

Да будь ты хоть шахом преклонных годов, султаном племён и народов, -
Забудут о злобствующем глупце, забудут о подлеце.

Дождусь ли ответа, покуда живой: величье - ты средство иль цель?
Подарок судьбы в начале пути? Посмертная слава в конце?

***

КАСЫДА О ПОСЛЕДНЕМ ПОРОГЕ

Купец, я прахом торговал; скупец, я нищим подавал,
глупец, я истиной блевал, валяясь под забором.

Я плохо понимал слова, но слышал, как растёт трава,
и знал: толпа всегда права, себя считая Богом!

Боец, я смехом убивал; певец, я ухал, как сова,
я безъязыким подпевал, вторя стоустым хором,

Когда вставал девятый вал, вина я в чашу доливал
и родиною звал подвал, и каторгою - город.

Болит с похмелья голова, озноб забрался в рукава,
Всклокочена моя кровать безумной шевелюрой;

Мне дышится едва-едва, мне ангелы поют: "Вставай!",
Но душу раю предавать боится бедный юрод.

Я пью - в раю, пою - в раю, стою у жизни на краю,
Отдав рассудок забытью, отдав сомненья вере;

О, ангелы! -- я вас убью, но душу грешную мою
Оставьте!.. Тишина. Уют. И день стучится в двери.

***

КАСЫДА О ЛЖИ

Это серость, это сырость, это старость бытия,
Это скудость злого рока, это совесть; это я.

Всё забыто: "коврик крови", блюдо, полное динаров,
Юный кравчий с пенной чашей, подколодная змея,

Караван из Басры в Куфу, томность взгляда, чьи-то руки...
Это лживые виденья! Эта память - не моя!

Я на свете не рождался, мать меня не пеленала,
Недруги не проклинали, жажду мести затая,

Рифмы душу не пинали, заключённые в пенале,
И надрывно не стенали в небе тучи воронья.

Ворошу былое, плачу, сам себе палач и узник,
Горблю плечи над утратой, слёзы горькие лия:

Где ты, жизнь Абу-т-Тайиба, где вы, месяцы и годы?
Тишина. И на коленях дни последние стоят.

***

Когда уходишь от тех, кто не хотел удержать,
Ушел не ты, а они родной покинули дом.
О, хуже прочих земель - край, где товарища нет,
И хуже прочих богатств - добро, что сами клянем.
И хуже прочих добыч - раздел, где стайка пичуг
И сокол чистых кровей имеют долю в одном.

***

О помыслах великих душ могу ли не скорбеть я?
Последнее, что помнит их – ушедшие столетья.
Ведь люди при царях живут – пока стоят у власти
Лишь инородцы да их рабы, не знать арабам счастья…

...

Ни добродетелей у них, ни чести, ни познаний,
Ни верности, ни доброты, ни твердых обещаний.

...

В любом краю, где ни шагну, одно и то же встречу:
Везде пасут иностранцы отару человечью.

***

Конечно, в человеке много недостатков,
Но худшего не видел я,
Чем та небрежность, что проявляют люди,
Способные все выполнить сполна.

***

Если ты замыслил какое-либо дело,
Не ищи малого, ибо для мужа
В деле ничтожном — вкус смерти
И в деле большом — вкус смерти.

А вот здесь и здесь можно найти немного его стихов в оригинале. =) Если есть знающие арабский - я вам завидую. %)

Cordaf, эти злодеи Олди всех запутали! Из представленных вами стихотворений "Касыда о величии", "Касыда о бессилии", "Касыда о ночной грозе", "Касыда о последнем пороге" и "Касыда о лжи" принадлежат перу Олега Ладыженского. А вот остальные - действительно Аль-Муттанабби.
А я ещё нашла его стихов:
Постойте, увидите ливень мой,— тучи уже собрались,
И не сомневайтесь: тому не бывать, чтоб эти слова не сбылись!
Ничтожества камни швыряют в меня — их камни, как вата, легки,
И, метясь в меня, лишь себя поразят лжецы и клеветники.
Не зная меня, не знают они, что суть им моя не видна,
Неведомо им, что ведома мне незнания их глубина,
Что я, даже всею землей овладев, сочту себя бедняком,
И, даже созвездия оседлав, сочту, что бреду пешком.
Для мыслей моих ничтожно легка любая высокая цель,
Для взоров моих ясна и близка любая из дальних земель.
Я был величавой, крепкой горой, но, видя повсюду гнет,
Почувствовал я, как в моей душе землетрясенье растет.
Тогда от гнева я задрожал, грозною думой объят,
Подобно верблюдицам, чьи бока при каждом звуке дрожат.
Но только опустится мрак ночной, искры от их копыт
Так ярко дорогу нам озарят, как факел не озарит.
На быстроногой верблюдице я — словно на гребне валов!
Меня устремляющих по морям, которым нет берегов.
Проносится весть обо мне быстрей, чем среди сплетниц — слух,
И, в тысячи жадных ушей превратясь, страна затаила дух.
Кто ищет величья и славы такой, какую хочу обрести,
Уже не заботится, жизнь или смерть его ожидают в пути.
О нет, кроме гибели ваших душ не знаем мы цели иной,
А средство, чтоб цели этой достичь,— только клинок стальной.

Приходит меч,— и время душе расстаться с жильем земным,
Уходит меч,— и даже скупой не будет больше скупым.
Скудна будет жизнь, если гордость свою не утолю сполна,
Но скудной не станет она оттого, что пища моя скудна.

ХХХ
Абу Саид, упреки оставь,— ведь ты не из тех глупцов,
Кто заблужденья и ложь принять за истинное готов.
Правители сами закрылись от нас, их нрав уж давно таков,
Поставили стражу, чтоб нас не пускать за полог своих шатров.
Но бешеный бег арабских коней, разящая сталь клинков
И копий каленые острия сорвут перед нами покров!
ХХХ
Непрошеным гостем пришла седина, окрасила кудри до плеч,
Уж лучше бы сразу в багряный цвет их перекрасил меч.
Исчезни, сокройся, сгинь, белизна, белее которой нет,—
Безрадостней ночи для глаз моих этот печальный цвет.
Разлука с любимой — вот пища моя, тоскою мой дух томим,
Ребенком я был, когда полюбил, а к зрелости стал седым.
Увижу чужого становья след — о ней расспросить хочу,
Увижу чужих, незнакомых дев — и сердцем кровоточу.
В тот день, навсегда расставаясь со мной, горько вздохнула она
О том, что душа нерушимо верна, а встреча — не суждена.
Слились наши губы,— и слезы мои стремились к ее слезам,
И, страх поборов, устами она припала к моим устам.
Сок жизни вкусил я из уст ее,— в нем столько живящих сил,
Что, если б на землю пролился он, мертвых бы воскресил!
Глазами газели глядела она, а пальцы, как стебельки,
Стирали струистой росы ручейки с ее побледневшей щеки.

Но мне приговор выносить не спеши,— любимая, ты не права
Дороже мне твой приговор, поверь, чем вся людская молва.
Ты страхом охвачена,— этот страх не в силах и я подавить,
Но боль я скрываю в своей душе, а ты не умеешь скрыть.
А если бы скрыла,— сгорела бы вмиг одежда твоей красоты,
В одежду отчаянья так же, как я, тотчас облеклась бы ты.
Пустыми надеждами тешить себя не стану я все равно,—
Уменье довольствоваться нуждой душе моей не дано.
Не жду, что страданья и беды решат меня стороной обойти,
Пока я твердостью дум своих не прегражу им пути.
Жестокие ночи кляни,— в нищету меня повергли они,
Прости же оставшегося ни с чем, безвинного не кляни.
Достойных искал я среди людей, а только овец нашел,
О щедрости слышал много речей, но только слова обрел.
Таких я увидел, что честью бедны, зато богатством горды,—
Не нажили столько чести они, сколько я нажил нужды.
Я дольше любого терпенья терпел, теперь устремляюсь в бой,
И знайте: сравниться с боем моим не сможет бой никакой.
Когда над равнинами в полный рост выпрямится война,
Коней заставлю я побледнеть — так будет она страшна.
Удары посыплются скоро на них,— и, криками оглушены,
Как в буйном безумии, задрожат и захрапят скакуны.
Жестоко изранены будут они, их участь невесела —
Как будто стебли горькой травы опутают их удила.
Сегодня любой обнаженный меч ждет, что ему передам
Державу, отданную во власть наемникам и рабам.
Считает излишними старец-меч пять ежедневных молитв:
Готов даже в храме он кровь пролить, жаждет великих битв.
В разгаре сраженья этим мечом вражеских львов бодни,
Не меч отпрянет от их брони — сами отпрянут они.

О молниях в небе заставит забыть молния в длани моей,
И долго пропитанной кровью земле не нужно будет дождей.
Черпни из источников смерти, душа, к цели себя направь,
А овцам и страусам — жалким сердцам — источники страха оставь.
И если в сраженье тебя не пущу с копьем, на лихом коне,
Отваги и славы братом родным больше не зваться мне!
В дни, когда голодно воронье и яростна жажда клинка,
Тому ли царить, кто лишь мяса кусок, что ждет топора мясника?
Такой, и во сне меня увидав, от страха уже не уснет,
А если за воду примет меня, охотней от жажды умрет.
Назавтра встретиться предстоит отточенному мечу
С владыками теми, чью ложь и спесь давно усмирить хочу.
Смирятся они,— тогда ни к чему карающий блеск мечей,
А не смирятся,— так мало мечей для этих упрямых шей!

ХХХ

До каких я великих высот возношусь
И кого из владык я теперь устрашусь,
Если всё на земле, если всё в небесах —
Все, что создал Аллах и не создал Аллах,
Для моих устремлений — ничтожней, бедней,
Чем любой волосок на макушке моей!

ХХХ
Абу Абдалла Муаз, ведомо ли тебе,
Место какое займу в близящейся борьбе?
Ты о великом сказал,— ради него и борюсь,
Ради него в бою гибели не побоюсь.
Разве такой, как я, станет покорно страдать
Иль устрашится лицо смерти своей увидать?
ХХХ
Если б явиться ко мне Время само могло,
Меч раскроил бы мой в гневе его чело.
Нет, не достичь ночам темных желаний своих —
Жизни моей узду руки не схватят их.
Конница в тысячи глаз будет глядеть на меня,—
Ужасов ждите тогда во сне и при свете дня!

ХХХ
Кинжалы огня с моего языка срываются, как с кремня,
Приходит ко мне от разума то, чему не уйти из меня,—
Море! Бездонна его глубина, бьет за волной волна,
Всю Землю и Семь Небес затопи — не вычерпать их до дна.
Я сам приказываю себе,— и если пора придет
В жертву свое естество принести, такой, как я, принесет!

ХХХ
Вкусней, чем за старым вином с друзьями сидеть ввечеру,
Милей, чем ударами чаш обмениваться на пиру,
Ударами пик и мечей обмениваться в бою
И первым на вражий строй скакать в боевом строю.
В сраженье окончить жизнь — желанная цель моя,
Исполнить желанье души — не в этом ли смысл бытия?
Но если охотно вино возьму я из чьих-то рук,
Так только из рук твоих, Абу Дабис — мой друг.

ХХХ
Того, кто вам будет служить, о львы Фарадиса, скажите,—
Не станете вы унижать, своим уваженьем почтите?
Вперед ли, назад ли гляжу — везде ожидаю несчастий:
Воров и врагов я боюсь, боюсь ваших гибельных пастей.

Не лучше ль в союз нам вступить, не сходны ли наши желанья,—
Ведь знаю немало путей, где можно сыскать пропитанье.
Го мной бы вам славно жилось: могли б вы питаться повсюду
И тем, что добудете вы, и тем, что для вас я добуду.

ХХХ
О сердце, которое не веселит чаша с хмельною влагой,
О жизнь, что подобна скудным дарам, поданным жалким скрягой!
О век, о ничтожные люди его — презренные, мелкие души,
Хотя иногда и сопутствуют им огромные, важные туши.
Но знайте: я — не из их числа, хотя среди них и живу я,—
Не так ли земля среди грубых камней россыпь таит золотую.
На глупых кроликов погляди, которых зовут царями:
Раскрыты глаза у них широко, но спят они целыми днями.
А смерть разрушает тучную плоть — бренные их жилища,
Хоть нет у таких иного врага, кроме их жирной пищи.
Взгляните на конницу этих владык — сражения ей не знакомы,
Как будто копья ее бойцов сделаны из соломы.
Ты сам — свой единственный друг, а не тот, кого называешь
другом,
Пускай он любезен, пускай на словах готов он к любым услугам.
Когда берутся закон блюсти без разума и без толку,
Не падает меч на шею того, кто меч точил втихомолку.
Подобное ищет подобья себе,— и, этот закон признавая,
Скажу я: таков этот мир, что ему подобней всего негодяи.
Когда бы возвысился тот, кто душой достиг высоты геройской|
Тогда опустилась бы мутная пыль, возвысилось храброе войско.
И если когда-нибудь пастырем стать достойному удалось бы,
Наверно, достойнее паствы самой пастыря не нашлось бы.

А прелесть красавиц — кто знает ее, тот скажет вместе со мною:
Свет, а внутри его темнота — вот что она такое!
Но если молодость нас пьянит, словно хмельная чаша,
А старость печали одни сулит, то жизнь — вот погибель наша!
Одним прощается скупость их, в других порицают скупость,
Одним прощается глупость их, в других обличают глупость.
Невольно сравниваю себя и тех, кто со мною рядом,—
Жить среди них такому, как я, становится сущим адом!
Что хочешь, увидишь на этой земле,—но после исканий бесплодных
Поймешь ты, чего не хватает ей: отважных и благородных.
Вот если бы отдали люди земле пороки и недостатки,
А взяли себе совершенство ее,— иные пришли бы порядки!
ХХХ
Это одна бесконечная ночь или все шесть — в одной?
Уж не до самого ль Судного дня протянется мрак ночной?
Восходят созвездия в этой тьме — как толпы прекрасных жен
С открытыми лицами, в черных платках, в час горестных похорон.
О том помышляю, чтоб смело в спор со смертью вступил мой меч,
Чтоб на длинношеих лихих скакунах конницу в бой увлечь,
Чтоб сотни хаттыйских каленых пик решимость моя вела —
Селенья, кочевья в крови потопить, испепелить дотла!
Доколе в бездеятельности жить, а втайне пылать огнем,
Доколе медлить и медлить мне — день упускать за днем?
Доколь от высоких дел отвлекать лучшие силы души,
На рынке, где старый хлам продают, сбывать стихи за гроши?
Ведь юность, когда миновала она, обратно уже не позвать,
И ни один из прожитых дней не возвратится вспять.
Когда предстает перед взором моим безжалостная седина,
Кажется мне, что ее белизна, как сумрак ночной, черна.

Я знаю: когда до предельной черты дойду в возрастанье своем,
Начнет убывать возрастанье мое с каждым прожитым днем.
Но разве я дальше жить соглашусь, приблизясь к твоим шатрам,
Пока за великую щедрость, эмир, хвалу тебе не воздам?
Всевышний да благословит тот путь, который к тебе привел,
Хотя и для лучших верблюдов он был мучителен и тяжел.
Покамест я к Ибн Ибрагиму спешил, верблюдица стала тоща —
Еды не осталось в ее горбе и для одного клеща.
Давно ль между нами пустыня была, огромна и горяча,—
Мой путь сократил ее до ширины перевязи от меча.
Мой путь удалил удаленность твою, чья близость была далека,
И близость приблизил, и стала теперь сама удаленность близка.
Едва я прибыл к тебе, эмир, возвысил ты жизнь мою,—
Меня усадил на Семи Небесах, как будто в земном раю,
И прежде чем я поклонился тебе, улыбкой меня озарил,
И прежде чем отойти ко сну, богато меня одарил.
Причины не ведаю, кто и в чем тебя упрекнуть бы мог,—
В своем благородстве ты сам для всех — словно живой упрек.
Блистая щедростью, тем, кто щедр, гордиться ты не даешь,—
Ведь после тебя уже никого щедрым не назовешь.
Как будто щедрость твоя — ислам, и чтоб правоверным быть,
Любою ценой не желаешь ты закон его преступить.
А как в сражении ты силен! Мгновенье — и враг сметен,
Как будто души людей — глаза, твой меч — их последний сон.
А наконечники копий своих из тяжких дум ты сковал —
Прямо в сердца проникают они, сражая врагов наповал.
В тот день своих боевых коней помчал в наступленье ты —
От скачки распутались гривы их, запутались их хвосты.
И с ними в Латтакью ты гибель принес тем, кто тебя хулил,
Кто помыслы Ада против тебя в сердце своем копил.

ХХХ

Два моря встретились в этот день — грозный из грозных дней,
С запада — море кипящих волн, с востока — море коней.
Реяли стяги на буйном ветру в руках твоих смельчаков,
И бушевали, слепили глаза волны стальных клинков.
Как диких верблюдов строптивый нрав — упрямство вражьих
сердец,
Но самый лучший погонщик — меч, и ты их смирил наконец.
Сорвал ты одежды безумья с них, пресечь заблужденья смог,
В одежду покорности вражий стан ты твердой рукой облек.
Но не добровольно решили они главенство свое уступить,
И не из любви поспешили они любовь к тебе изъявить,
И, не тщеславье свое обуздав, склонились они, сдались,
Не ради счастья тебе служить в покорности поклялись,—
Лишь страх пред тобою остановил их дерзостные мечи,
Он бурею стал — и рассеял их, как облако саранчи.
Раньше, чем смерть сокрушила врагов, ты страхом их сокрушил,
И раньше, чем их Воскресенье пришло, ты их воскресить решил.
Ты в ножны вложил беспощадный меч, расправы не учинил,
Смирились они, а не то бы врагов ты стер, как следы чернил.
Ведь самый грозный, но быстрый гнев, как бы он ни был силен,
Будет наследственной добротой и мудростью побежден.
Но пусть не сумеют тебя обольстить их дружеские языки,—
Послушные вражеским, злым сердцам, от правды они далеки.
Будь словно смерть,— не станет она плачущего щадить,
Когда к человеку решит прийти жажду свою утолить.
Рубец не срастется, если под ним здоровой основы нет,
И рана откроется все равно, пусть через много лет.
Ведь даже из самых твердых камней недолго воде потечь,
И даже из самых холодных кремней нетрудно огонь извлечь.

Трусливого недруга сон ночной навряд ли будет глубок,
Если охапку колючих ветвей подстелешь ему под бок.
Во сне он увидит в почках своих копья твоего острие,
И как не страшиться ему наяву увидеть твое копье!
Спросил ты, Абу-ль-Хусейн: а зачем я славил владык других?
Ведь даже припасов я не получил, когда уезжал от них.
Они-то думали, что про них хвалебную речь веду,
Но знай: воспевая достоинства их, тебя я имел в виду.
Твой стан послезавтра покину я — скитальца дорога ждет,
Но сердце мое от шатра твоего теперь далеко не уйдет.
Останусь влюбленным верным твоим, скитаясь в чужой дали,
Останусь счастливым гостем твоим в любом из краев земли.

Злодеи, несомненно. =) Но как мне успели объяснить, там все несколько сложнее:

"Дело в том, что эти касыды действительно есть у Аль-Мутанабби. Другое дело, что они были переведены. А следовательно, и переработаны переводчиками. Их переводили сначала подстрочником, а потом уже обрабатывали под стихотворную форму, более знакомую нам с вами. И очень не часто
Например, на немецкий язык полный перевод его "Дивана" был сделан в начале 19 века Й.Хаммером-Пургшталем. Отдельные касыды переводились на немецкий, латинский и английский языки. Русские арабисты, в частности И.Ю. Крачковский, М.О. Аттая и др. переводили отдельные стихи.
По моим данным два стиха переводил В.В.Розен, пять - И.Н. Холмогоров, М.О. Аттая, А.Е. Крымский, есть перевод одного стиха в "Странствованиях Синдбада", остальные сведения о переводе стихов и критические исследования на них можно посмотреть в кандидатской диссертации М.С. Киктева "Абу-т-Таййиб ал_Мутанабби (915-965) в средневековых источниках" за 1970 год
С касыдой о взятии Кабира, думается произошло вот что - ох, не помню чей перевод был Ладыженским использован за основу... Короче был взят один из переводов и переработан самим Ладыженским.. Он в одном из форумов прямо говорит чей перевод был))"

Вот как-то так.)

Я еще у себя в жж выкладывал двадцать уже совершенно точно его стихов. Но, кажется, все они уже прозвучали и в топике. =)

Вот оно как! Ещё более сложно, чем я предполагала! Ну Олди... ну путаники...

Ну, а поскольку тема эта все-таки не об одном лишь величайшем поэте среди лжепророков и лжепророке среди поэтов, да будет милостив к нему Аллах великий и милосердный, хочу поделиться ссылкой на один замечательный топик. Там приводятся и стихи ранних арабских поэтов, и, что даже приятнее, россыпью лежат ссылки на эти же произведения в оригинале и самые разные работы о арабской поэзии. Вплоть до полумемуарной книги академика Крачковского. =)

А мне нравится Алишер Навои, я правда смог найти только "Птицы" =)