Никто не пострадал

Как профессор умудрился достать уран, наверное, одному Богу известно. Впрочем, лучше не поминать при нем имя Господа всуе. Хоть и физик-ядерщик, а весьма набожный человек. За неосторожное слово, а паче того – богохульство – может и по шее приложить. А рука у него ох и тяжелая…
Диву даешься, сколько в нем энергии. Откуда только берется… На зарплату университетского преподавателя особо не зарядишь внутренние батареи жизнерадостности и энтузиазма. А этот лысоватый шустрик по-прежнему горит жаждой исследования. Даже лабораторию себе отдельную выбил у ректора – огромное подвальное помещение под перестраиваемым спортзалом. Все ему надо успеть, все попробовать. Тот или иной эксперимент провести при новых условиях. Все физику микромира на макромир перекинуть пытается. Один раз даже оставили целый район без электричества – в целях эксперимента, само собой. Один черт – не хватило напряжения…
И вот сейчас, профессор Лаптев и я, его скромный ученик, студент четвертого курса Долматов, облаченные в прошитые свинцовой нитью комбинезоны, склонились над миниреактором. Сергей Антонович сам сконструировал это чудо, и был необычайно горд тем, что может хоть с кем-то поделиться своими успехами. Я был единственным человеком, которому он доверял. Остальных он, отчего-то, чурался.
Урановые стержни встали как и должно. Цифры на индикаторе аккумуляторной установки поползли вверх.
- Смотри, Андрюша, в этот раз напряжения должно хватить, - из-под шлема его голос доносился глухо.
- Сергей Антонович, а вы у…
Он даже договорить мне не дал.
- Абсолютно, мой дорогой! Уверен на сто процентов. Энергии у нас даже в излишке будет. Если беспокоишься о безопасности, то никто и никогда не может быть застрахованным от того, что к нему домой придет пьяный сантехник и разломает гаечным ключом шкаф.
- Что?? – я чувствовал, что в комбинезоне выгляжу смешно. Но, видимо, с лицом, на котором глаза на лоб лезут от удивления, я был настоящим посмешищем. Профессор громко расхохотался.
- Не волнуйся. Это шутка из теории вероятности, применимая в нашем случае. Как и возможность аварии, это событие маловероятное, но, тем не менее, не невозможное.
О, боги… Когда он начинал так говорить, хотелось лезть на стены или забиться в дальний угол и зажать уши, чтобы не слушать его теоретизирований. Я и так сыт ими по горло. Ему бы проповедником работать или депутатом. Вот речи задвигать мастер…
За два года научной деятельности под чутким руководством профессора Лаптева я такого наслушался... То он рассуждал о теории относительности Эйнштейна. Спорил сам с собой. Приводил аргументы “за” и “против”. Говорил об абсолютности времени, и тут же возражал, что необратимых вещей не бывает. Доказывал, брызжа слюной и с пеной у рта. Потом, ни с того, ни с сего указывал на существование “высшего разума”, безошибочно угадывая за ним Господа нашего и его “Великий Замысел”. Углублялся в философию абсолюта, лишь изредка выныривая из ее пучин, чтобы закурить очередную сигарету.
Я слушал, хлопая ушами и мотая на ус. Только по истечении двух лет уже и уши устали от постоянных аплодисментов, и усы обвисли от тяжкой ноши. Но приходилось каждый раз изображать заинтересованность, поддакивать. Перспектива остаться без диплома не радовала.
- Понимаешь, Андрюша, - завел он как-то очередную лекцию, - в микромире время обратимо. Оно может течь как в одну, так и в другую сторону, не изменяя физических свойств объекта. Если удастся реализовать переход от микро- к макромиру, то это будет величайшее открытие. Мы реализуем идею путешествий во времени. Мы сможем сделать этот мир лучше!
Помню, я тогда посмотрел на него как на сумасшедшего. Но спорить стал. Причем возражал не против невозможности создания машины времени, а против последствий, что может повлечь за собой ее использование.
- Тогда появится возможность изменить ход истории. Человек станет равным богу…
За это глупое сравнение человека с Всевышним я и получил первую затрещину... Конечно, профессор потом долго извинялся, объяснял причину своего поступка. Каялся и божился, что такого больше не повторится. Потом доступно объяснил мне о возможности изменения пространственно-временного континуума. Про альтернативные реальности, которые на самом деле станут вовсе и не альтернативными…
В этот момент я понял, что мне не по пути с наукой. Получу диплом, и духу моего не будет в университетских стенах. Пускай мне придется три года провести рядом с этим безумцем. Будущее, порой, стоит дороже.
Потом были долгие часы, дни и месяцы, проведенные в лаборатории. Нудные процессы компьютерного моделирования и последующие безуспешные попытки реализации этих процессов экспериментально.
Энтузиазм у профессора не иссякал. Вовсе наоборот. С каждым новым экспериментом глаза Сергея Антоновича приобретали новый блеск. Он знал, к чему шел. Пусть микроскопическими шагами, но двигался к намеченной цели.
Он подолгу задерживался на работе, корпя над своим журналом с заметками, что не решался даже мне показывать. Случайно я заметил, как он прячет толстенный и довольно потрепанный том в личный сейф. Но виду не подал. Не хочет – его право. У каждого свой скелет шкафу.
И сейчас, было похоже на то, что цель близка как никогда. Я, как и раньше, не сомневался в провале, но профессор был настроен на успех.
- Андрей, неси подопытного, - Лаптев сорвал с себя шлем и расстегнул комбинезон. Я последовал его примеру, после чего пошел в “зоопарк”.
“Зоопарком” я называл небольшую комнату с клетками, где ждали своего участия в экспериментах разнообразные животные: крысы, хомяки, куры и остальные. Сухо щелкнули запоры на двери, створки послушно разъехались в стороны, пропуская меня внутрь.
“Зоопарк” был практически пуст. Лишь одинокий петух встретил мое появление радостным кукареканьем. Наивно полагал, что я его кормить пришел.
Прости, Петро, но может статься, что умрешь ты голодным.
Подхватив клетку с кочетом, я поспешил обратно. Профессор уже ждал у раскрытых дверей “машины времени” – металлического бокса, сравнимого по форме и размерам с лифтом.
- Давай его сюда, - Лаптев бережно принял из моих рук клетку с птицей, - а теперь, мой хороший, тебе предстоит небольшое путешествие… - он поставил клетку на установленный внутри машины столик.
Закрылись двери “лифта”, и я следом за профессором оказался у пульта – внушительных размеров приборной доски с множеством кнопок, тумблеров и лампочек.
Я бросил взгляд на часы, чтобы засечь время начала эксперимента. Двадцать пять минут шестого.
- Ну, с Богом! – глаза профессора странно блеснули, когда он потянул за дроссель питания. Машина загудела. Приборная доска озарилась вспышками – словно гирлянды огней зажглись в новогоднюю ночь.
Ничего не происходило.
Я стоял и скептически ухмылялся.
Профессор сокрушенно вздохнул и выключил подачу энергии.
- Ну, куда на этот раз могла закрасться ошибка? – он уставился на меня. Вопрос явно был риторическим.
Оставалось только пожать плечами.
- Что ж, будем работать дальше… - унывать по поводу очередной неудачи профессор явно не собирался, - наверное, я где-то ошибся в константах электромагнитного поля.
Двери “лифта” распахнулись. Честно вам признаюсь, я ожидал увидеть обугленные останки или стены в кровавых ошметках. Размечтался! В клетке, где находился подопытный петух, одиноко лежало крупное куриное яйцо. Оно слегка раскачивалось и, кажется, намеревалось проклюнуться.
- П… профессор… - я в изумлении посмотрел на гения, стоявшего рядом со мной, - это потрясающе!
Лаптев и сам удивленно хлопал пушистыми ресницами. Внезапно он сорвался с места обратно к пульту управления, костеря себя на чем свет стоит. До меня долетали только обрывки: “полярность перепутал, старый балбес…”, ”а тут, идиот, еще и с направлением потока…”, “обратное экранирование…”
Пальцы ученого запорхали по клавишам, что-то меняя в драгоценном цикле.
- Сергей Антонович, зачем?! – я понимал, что не успею ему помешать нарушить программу. Оставалось надеяться, кто где-то сохранилась копия, - это же гениально! Вы же открыли путь к вечной жизни, к бессмертию!
Ответом было молчание. В повисшей тишине раздавалось лишь клацанье клавиш, треск скорлупы за спиной и раздавшийся следом писк новорожденного цыпленка.
- Сергей Антонович…
- Да…да, Андрюша? – профессор, наконец-то соблаговолил оторваться от пульта управления, - секунду, тут всего пара штрихов… Как я мог упустить…
Снова ожесточенный стук по кнопкам.
Хотелась рвать на себе волосы. Я вспомнил, что не делал резервной копии этой версии программы. А этот гениальный безумец на моих глазах рушил творение, за которое ему все человечество по гроб жизни было бы благодарно. Да, черт меня дери, какой гроб, если мы могли бы жить вечно!
- Готово! – на лице Лаптева отпечаталась довольная улыбка. Хотя я сейчас с большим удовольствием оставил бы на физиономии данного светоча науки отпечаток своего ботинка.
Дроссель подачи энергии вновь был переведен в положение максимальной нагрузки. Двери “машины времени” захлопнулись. Установка загудела неслышимым доселе звуком - подобно сотне растревоженных пчелиных ульев.
Что-то щелкнуло… Как оказалось позже – тумблер сознания самопроизвольно переключился в положение “ВЫКЛ.”

В носу свербело. Едкий запах настойчиво щекотал вкусовые рецепторы.
Я окончательно проснулся, открыл глаза и чихнул. Мир вокруг качался, изображение плыло.
- Слава тебе, Господи! – над ухом раздалось кудахтанье Лаптева, - очнулся!
Возникло желание от всей души съездить кулаком по взволнованной профессорской роже, но не было сил. Не мог подождать, пока я уберусь от треклятого “лифта”. Интересно, чем это меня так шандарахнуло… “Машина” взорвалась?
Я обвел мутным взглядом помещение лаборатории. Никаких следов от возможного взрыва не было.
- Что случилось? – я едва умудрился разлепить спекшиеся губы. Меня подташнивало. Отчаянно хотелось пить.
- Непредвиденный побочный эффект. Я и сам не знаю, в чем конкретно дело, но ты стоял слишком близко к “машине”, - профессор как в мыслях моих читал – в его руках была алюминиевая кружка с водой. Он протянул ее мне. Подождал, пока я напился.
Несколько глотков воды, и в голове прояснилось.
- А эксперимент?
- С минуты на минуту грядет завершение, - в ответ я поморщился. Как будто нельзя было обойтись без выспренних фраз… - поэтому нам лучше отойти. Во избежание эксцессов, так сказать…
На ватных ногах, поддерживаемый Лаптевым, я дотащился до табурета за пультом. Сел.
Часы на приборной доске показывали без трех минут шесть. Ориентировочно, я был без сознания чуть более двадцати минут.
Прошло две минуты.
- Смотри, Андрюша! – голос Лаптева дрожал, - смотри…
Еще порядка двадцати секунд смотреть было не на что. Лампочки на панели спокойно перемигивались. Потом возбужденно вспыхнули разом и потухли.
Машина времени (теперь можно именовать ее и без кавычек) вернулась на положенное место. По железному боксу пробегали голубые электрические разводы, скатываясь по поверхности, словно дождевые струи.
Створки разошлись, явив взгляду столик и цыпленка в клетке. Золотистый птенец только освободился от скорлупы и пытался сделать первые шаги на разъезжающихся лапах.
- Получилось! Андрей! Слышишь! Получилось! – в профессорских глазах обрамленных пушистыми ресницами сейчас отображалась крайняя степень восторга, граничащая с безумием. Так блестят глаза у маньяков или фанатиков – я видел по телевизору.
Впрочем, я и сам сейчас, наверное, выглядел не лучше. Увиденное не просто потрясало. Хотелось бегать, прыгать и вопить от радости. Свершилось. То, о чем мечтали многие ученые, о чем писали фантасты, начиная еще с самого мсье Верна. Что разрабатывалось и браковалось бесчисленное множество раз… в создание чего я сам не верил, относился со здоровым скептицизмом… Машина времени стояла перед нами во всей красе. А рядом со мной находился гений, что спроектировал и довел до конца кажущуюся бесплодной идею.
- Сергей Антонович, это… - казалось, от волнения я забыл все слова, - это просто невероятно…

Собрались расходиться мы уже заполночь…
Отмечали. В загашниках у Лаптева пылился бочонок с пивом и таранька…
Пять литров исчезли за час. Пришлось сбегать в ближайший ларек за добавкой – вторым бочонком.
Когда я вернулся, профессор спешно оторвался от своего журнала, захлопнув вместе с ручкой, которой делал какие-то пометки.
Выпили еще раз за науку. Вообще, в это был самый популярный тост за вечер.
Вторые пять литров пролетели более заметно. Бочонок показал дно. Профессор и я изрядно охмелели. У Сергея Антоновича даже язык начал заплетаться. И ноги. Стоило ему направиться в туалет (количество выпитого пива дало о себе знать), как он споткнулся.
- Вам помочь, Сергей Антонович? – оказалось, что и у меня язык заплетается.
- Не надо! – он уверенным жестом отверг любую помощь, - я сам!
Держась за стены, он двинулся дальше. Похоже, что штормило его неслабо.
Мое же внимание привлек его журнал. Что же профессор там пишет такое, что не скрывает от всех… Взглянуть хоть одним глазком, пока он отлучился по нужде.
Я раскрыл журнал на последней записи, где профессор оставил ручку. Пробежал глазами по первым строчкам…
Господи, свершилось. Путь открыт. Я спасу тебя.
Ничего не поняв, перелистнул несколько страниц.
Хмель ушел, оставив вместо себя животный страх.
Хотели сделать мир лучше, профессор… Я такого даже предположить не мог…
То, что было навязчивой идеей, теперь легко осуществимо. Лаптев намеревался отправиться в прошлое и спасти Сына Божьего от распятия. Он даже автомат приготовил с изрядным запасом патронов.
Я представил, как очередь из “калаша” разбрасывает легионеров, прошивает их кирасы. Как падают так и не успевшие натянуть тетиву велиты. Как в панике разбегается людская толпа… И как Сергей Антонович Лаптев оказывается лицом к лицу с Иисусом.
Что за этим последует: Рай на Земле или что иное? Не хотелось даже думать. Мне нравился мир таким, какой он есть сейчас. Грязный, тварный… но живой! Где есть место всему: любви и ненависти, истинным светлым чувствам и порокам, которые порой весьма приятны. Где можно выбирать правду для себя, а не быть всего лишь одной из овец в неисчислимой отаре, которую погоняет заботливый пастух.
В коридоре раздалось шарканье. Профессор по стене полз обратно из туалета.
Я закрыл журнал и бегом вернулся на свое место. Одним глотком допил пиво и закурил. Меня начал бить озноб.
- Андрюша, дай и мне сигарету, - промямлил профессор. Его соловелые глаза были наполовину прикрыты. Я понял, что он пьян вдрободан. И если я дам ему закурить, то его развезет еще больше, а тащить его на себе мне не улыбалось.
- Сергей Антонович, мне пора, да и вам… На улице покурим, - я потушил окурок.
- Конечно, конечно… - он засуетился, - только пиджак одену.
Пиджак он искал минут пять. Тот висел на спинке его стула. За это время он пару раз упал.
- Что-то меня мутит, - лицо его внезапно побледнело, - мне нужно на воздух. Закроешь лабораторию, - он бросил мне связку ключей и вышел.
Казалось бы – подарок судьбы. Но что можно успеть сделать за те несколько минут, что я останусь один. Мозг лихорадочно работал, перебирая возможные варианты.
Удалить программу – профессор во всем обвинит меня, и не видать мне диплома как своих ушей.
Что еще… Взгляд остановился на миниреакторе…

- Идемте, Сергей Антонович, - я повернул ключ в скважине и отдал всю связку профессору, - вызовем такси, время-то позднее.
- Мрбрмн... – пробормотал он в ответ. Его тошнило.
Приятный женский голос в телефонной трубке ответил: “Ожидайте, в течение пятнадцати минут такси подъедет”
…Запихав засыпающего профессора на заднее сиденье, я уселся рядом с водителем. Тот понимающе улыбнулся. Видимо, не раз приходилось возить домой пьяных университетских преподов.
- Куда едем?
- Сначала в Ленинск, потом на Левый Берег, - я откинулся на сиденье и достал сигарету. Щелкнул зажигалкой.
Пусть все летит в тартарары. Пусть в лабораторию заглянет пьяный сантехник и разломает гаечным ключом все к чертям собачьим…

***

Главной новостью всех информационных блоков города на следующее утро стал взрыв, произошедший под зданием недостроенного университетского спортзала. Лаборатория, находившаяся там, была полностью уничтожена. К счастью, никто не пострадал…

Чёрт и кофе

За окном натужно завывали бродячие собаки, жалуясь на нелегкую долю гаснущей луне.
Кирилл зевнул и повернулся на бок. Сон, торопливо собравшись, ушел. Вздохнув, юноша спустил ноги с кровати.
- Милый, ты куда? – раздался из-под одеяла сонный голос Марины.
- До ветра сходить, - ответил он первое, что пришло в голову.
- А… - протянула она и свернулась калачиком. Уже через секунду девушка спала.
Отлить, действительно, не помешало бы…
Шлепая босыми ногами по полу, Кирилл проковылял до туалета. Щелкнул выключателем… Известно откуда появляющееся напряжение пожурчало и отступило.

…Ничто так не позволяет собрать кусочки сознания воедино как холодный душ. Когда тело будто покалывает тысячами ледяных иголочек... По личному мнению Кирилла, чертовски приятное ощущение.
Юноша подставлял лицо под обжигающе-холодные струи. Капли настойчиво пытались пробиться под прикрытые веки. Вода щекотала ноздри…
Кирилл с удовольствием выдал полноценный чих и открыл глаза. Завернул кран. Досуха вытерся большим махровым полотенцем с Винни Пухом – подарком Марины, которая очень любила этого мультяшного медведя. Даже на ее трусиках была медвежья улыбающаяся физиономия. Впору и ревновать можно было начать…
Из глубины зеркала на юношу глянуло собственное отражение: слегка осунувшееся лицо с однодневным налетом небритости. Кир поскреб подбородок и потянулся за станком и пеной. Уголки губ поползли вверх, когда он заметил на плечах небольшие царапины – следы Маринкиных ногтей. Страстная, как тигрица… Хорошо, что хоть не кусалась как в прошлый раз...
Побрившись, причесавшись, почистив зубы и, наконец, одевшись, Кирилл пошел на кухню. Электронный дисплей часов, моргая секундами, равнодушно показывал семь утра. Включив чайник, юноша открыл буфет в поисках кофе. Банка приветливо улыбнулась пустотой…
- Какого дьявола! – молодой человек ругнулся. Поднявшееся после душа настроение моментально упало ниже плинтуса. Начинать день без кофе – это так не жизнеутверждающе. А ведь вчера, Кирилл это точно помнил, оставалось еще половина банки. В сахарнице тоже был траур.
Чайник начал угрожающе посвистывать. Кирилл вздохнул и снял его с плиты. Очень не хотелось пить голый чай, но, похоже, ничего другого не оставалось. Хотя нет, был еще один вариант – поглотать кипятку. И после обнаружения пустой упаковки из-под чая, он остался единственным.
- Чертовщина какая-то, - Кирилл в изумлении сел на табурет, - полтергейст прям…
- Эй, громила! Я ведь и обидеться могу! – раздался над ухом писклявый голосок, - нечего тут меня с призраками сравнивать.
От неожиданности юноша подскочил.
- Кто здесь?
- Дед Мороз! – обладатель таинственного голоса хихикнул, - обернись, да посмотри.
Юноша медленно повернулся. Никого не было.
“Точно, брежу”, - Кирилл протер глаза. Ничего не изменилось. Но по кухне невесть откуда поплыл сигаретный дым.
- Выше глянь, - посоветовал невидимый собеседник.
Кирилл поднял глаза. На двери, держа в одной лапке зажженную сигарету, а в другой кончик хвоста, сидел самый настоящий черт. Вернее, маленький чертенок ростом с локоть.
“Дожил. Наверное, недостаток кофе в организме сказывается… Глюки начались”
Возможно, именно поэтому Кир не испугался. Не до конца поверил в реальность происходящего.
- Ты кто такой? И, главное, откуда взялся?
- Кто такой… ослеп что ли? – чертенок раздраженно спрыгнул с двери и, щелкая копытцами по полу, важно прошествовал к табуретке. Забрался на нее и уставился на Кирилла, попыхивая сигаретой.
- Так вижу, что не ангел, - молодой человек хмыкнул, - только ответа ты так и не дал.
- Дерзок ты, человече… - чертенок затянулся и выпустил дымное колечко, - но, так и быть, я отвечу. Громлик я. Высший демон Седьмого Круга Ада…
- Высший демон? - Кирилл расхохотался, - а я тогда сам Господь Бог во плоти.
- Не веришь? - глаза чертенка сузились.
- Не верю, - подтвердил Кирилл. На ум сразу пришло воспоминание об одном комедийном номере, - Справочки есть?
По морде гостя из Преисподней растеклась довольная улыбка.
- Конечно, есть! – чертенок щелкнул пальцами. В воздухе пахнуло серой, и на стол лег лист пергамента.
За сим удостоверяю, что носитель и предъявитель сего, черт Громлик, действительно является Высшим демоном Седьмого Круга Ада.
Подпись: Мефистофиль.
Кир дочитал и рассмеялся.
- Я таких себе прям сейчас и хоть с десяток нарисую. Орфографию подправь для начала, а потом справочками размахивай. Мефистофиль, елки-палки… И, вообще, скажи лучше, это ты весь кофе и чай приговорил? Да, и сигарету потуши, у меня девушка табачного дыма на дух не переносит.
- Дерзкий смертный!
- Меня зовут Кирилл. Туши!
Чертенок сглотнул, но погасил окурок. Наверное, не ожидал подобной наглости.
- Так это ты чай и кофе сожрал?
- Голодный я был, - адское создание виновато опустило глаза. От бравады не осталось и следа, - я все возмещу.
- Интересно, каким образом? – Кирилл забавлялся. Чертенок был смешон и жалок, и походил на ожившую марионетку, - сходишь в магазин и купишь? Не мог чего другого поесть, или ты только кофе и чаем питаешься?
Чертенок насупился.
- Почему только кофе и чай... Я вообще многое ем, только холодильник не смог открыть, да и холодно там. Я стужи не переношу.
- Думаешь, оправдался? А мне теперь без кофе и даже без чая мучиться. Возместит он…
- Возмещу!
- Так возмещай, я жду!
Разговор был прерван звонком в дверь.
- Кого там принесло в рань такую? Еще Маринку мне сейчас разбудят… - молодой человек недовольно развернулся и направился в прихожую. Трель звонка раздалась снова.
- Не открывай, пожалуйста! – чертенок судорожно вцепился в ногу юноши, - иначе мне каюк.
И такой жалостливый взгляд был у бесенка, что невольно пожалел его Кирилл.
- За тобой охотятся?
Громлик быстро-быстро закивал.
- Тогда спрячься… хоть в той же ванной. Потом расскажешь, что к чему, - Кир открыл дверь, в которую чертенок не замедлил юркнуть. Сам же юноша, наконец-то, добрался до двери квартиры, в которую раздался очередной требовательный звонок.
В глазке маячила фигура человека в белом плаще и широкополой шляпе. Кирилл повернул ключ в замке и вышел за порог.
- Вам кого?
Человек в плаще вытащил из кармана корочки и раскрыл их перед носом юноши.
- Разрешите представиться, Апостолов Гавриил Серафимович, следователь по особо важным делам.
- Кирилл… Чем могу быть полезен? – юноша немного опешил. Милиция, и прям с утра… Правда, удостоверение он так толком и не успел рассмотреть. А имя сотрудника органов казалось смутно знакомым…
- Преступника разыскиваем, - следователь снял шляпу, и Кирилл в сумраке лестничной площадки увидел его покрасневшие и распухшие губы. По первому впечатлению было похоже на ожог, - Прочесываем район. Ходим по квартирам. Он где-то здесь прячется.
- Опасный преступник?
- Чрезвычайно! И, что самое главное, необычный. Вы, кстати, не замечали чего-то подозрительного ночью? Слышали, может, что? Шорохи, стуки…
- Да нет. А что, маньяк какой или вор?
- Еще хуже. Поймаем – смертная казнь ему обеспечена, - в глазах Гавриила Серафимовича мелькнули злые искры.
- Мораторий же у нас.
Следователь мотнул головой и ничего на это не ответил. Мол, думайте, что хотите.
- Так, значит, ничего не замечали? – вернулся он к дознанию.
- Нет.
- Ну, что ж, тогда всего доброго. Извините за беспокойство в ранний час. Сами понимаете, работа… - Апостолов водрузил шляпу на голову и откланялся, - До свидания.
- До свидания, - Кирилл закрыл дверь. В ванной что-то трещало, нарушая тишину в квартире.
- Что ты, паршивец, еще учудил… - юноша рванулся к источнику шума.
Громлика в ванной не было, только тарахтела стиральная машина. Кирилл выключил ее и позвал чертенка. Молчок. Только в стиралке раздалось загадочное бульканье.
- Господи ж, ты ж боже ж мой… - Кир вытащил помятого, мокрого беса из барабана стиральной машины. Неплохо “высший демон” в центрифуге покрутился. Даже на лапах стоять не мог, они подкашивались. Интересно, как только умудрился…
Только спустя несколько минут усиленных растираний тем самым полотенцем с медведем, Громлик пришел в себя и слабым голосом пропищал:
- Он ушел?
- Кто?
- Архангел… Гавриил…
- Кто-кто?
- Небесный глашатай с трубой. Архангел Гавриил.
- Ты-то зачем ему вдруг понадобился? Он ведь тебя убить хочет. Чего сделал-натворил? – Кирилл и сам уже задумался, не зря ли он солгал “сотруднику внутренних органов”.
Чертенок хихикнул.
- Я ему в трубу петарду засунул. А он кааак дунул… Ты его лицо видел?
Кирилл вспомнил показавшиеся обожженными губы “следователя”… И его тоже разобрал смех, когда он представил, как архангел подносит трубу ко рту… надувает щеки… и…
Рядом заливался Громлик, катаясь по полу и суча ногами.
Скрипнула дверь.
- Милый, с тобой все в порядке? - прозвучал голос Маринки, появившейся из спальной.
- Дорогая ты не поверишь! – юноша бросился к девушке.
- Конечно, не поверю, - Маринка и сама начала смеяться, хотя у нее для этого не было видимых причин, - ты собрался приготовить кофе в ванной?
- Но… - Кир обернулся. На том месте, где секунды назад находился чертенок, теперь сиротливо ютилась большая банка кофе.
“Я же говорил, что возмещу” – раздался в голове голос Громлика.
Юноша улыбнулся и поцеловал Марину.
- Нет, дорогая, не в ванной. Более пикантный вкус у кофе, сваренного в стиральной машине…
Девушка в ответ провела ноготками по груди Кирилла.
- Давай оставим кофе на потом, шутник. Я предлагаю забаву получше… - и потянула его обратно, в спальную…
Винни Пух на ее трусиках многозначительно подмигнул.
Выходной обещал стать просто замечательным…

Целуя море

Болит. Старый шрам на спине всегда начинал напоминать о себе, когда надвигался очередной шторм.
Марвин поскреб загрубевшими пальцами ноющую поясницу, пытаясь притупить боль. Еще и сидеть на вершине маяка всю ночь, поддерживая огонь… Хорошо, хоть окна застеклены, а то простудиться в такую погоду – киту на раз чихнуть.
Тяжело охая, он продолжил свой путь к вершине утеса, где стояла одинокая башня серого камня. Главное не упасть и не разбить драгоценную ношу – большую бутыль рома, верного товарища последних лет, что пособлял коротать долгие ночи.
И лет вроде не так много – третий десяток только миновал, но до того жить порой не хочется, будто старик какой. Жизнь без моря – не жизнь. Только не судьба Марвину вновь очутиться на корабле. Пропустил удар палашом как-то. А калека на корабле не нужен никому…
Потому бывший морской волк и устроился смотрителем маяка – он и заснуть ведь не мог без шума прибоя.

…Сильный ветер гнал по небу низкие чернильные облака. Флюгера протяжно скрипели. Высокие волны с холодной яростью бросались на берег в напрасной надежде пробить бастионы скал. На горизонте молнии судорожно били в океанскую твердь.
Марвин, сидя в гамаке, курил. Кровать сиротливо стояла в углу – он ей не пользовался. Не изменяя себе, Марв даже на суше продолжал спать в гамаке.
Добрая можжевеловая трубка тянула хорошо, горячо… Через полчаса нужно будет добавить масла в мощный прожекторный фонарь, что в ясную погоду виден на многие мили, предупреждая мореходов о близости суши.
Шумно ударил ливень, выбивая причудливые ритмы на черепичной крыше. За стеной дождя скрылась линия берега. Только гул волн напоминал о том, что море никуда не делось.
Глоток пряного рома освежил пересохшую гортань. Тепло растеклось по телу, будоража кровь, как в прежние времена…
“Поднять стаксели, грот и бизань!” – словно наяву слышится зычный голос капитана Эдберта, - “Пошевеливайтесь, иначе дружно на пир к Морскому Отцу отправимся!”
От нахлынувших воспоминаний руки непроизвольно судорожно сжали кружку.
То, что было, ушло безвозвратно…
“Фальшборт!!! Товсь! Пли! Эй, на бакборте, уснули что ли, акулья сыть?!”
Одним залпом Марвин допил ром и потянулся за бутылкой – плеснуть еще. Прожектор сиротливо моргнул.
“Ах, да! Добавить масла”, - поднявшись из гамака, бывший мореход наполнил фонарь горючим.
Шторм за стенами даже и не думал утихать.
“Поднять паруса! Бакборт, ЗАЛП!!!”
Показалось или, действительно, раздался пушечный выстрел? Или раскаты грома сыграли дурную шутку? Если слух еще не подводит его, то это означает, что чей-то корабль терпит бедствие неподалеку. Сердце Марвина сжалось, но он ничем сейчас не смог бы помочь терпящим кораблекрушение.
В шуме грозы раздался еще один орудийный залп…

Казалось, кошмарная ночь никогда не кончится. До рассвета ярилось небо и билось море.
Но лишь лучи восходящего солнца вызолотили морскую гладь, мир обрел новые яркие краски, пробуждаясь после ненастья. Крики выбравшихся из укрытий чаек возвестили наступление нового дня.
Только не всем суждено было встретить рассвет.
В полумиле от берега на рифах лежал разбитый остов судна. Легкий бриз трепал остатки изорванных парусов, и волны плескались у пробитого днища.
Застывший на утесе Марвин с болью в душе смотрел на позолоченные буквы на борту корабля. Он и так узнал бы его из тысячи. Шхуна-бриг «Карамболь», принадлежащая капитану Эдберту. Вернее то, что от нее осталось…
“Неужели никто не выжил?” – взгляд Марва судорожно скользил по линии берега и внезапно замер.
На пляжной гальке лежала худая тростинка тела…

Превозмогая боль в спине, Марвин бежал со всех ног. Спотыкался и падал, обдирая в кровь колени и руки.
Вдруг, этого несчастного еще можно спасти…
Не зря бывший моряк бежал. Потерпевший кораблекрушение оказался жив. Вернее жива. Ладонь Марвина нашла заветную жилку на шее девушки. Жилка слабо пульсировала под бледной кожей, но дыхание было ровным.
Смотритель тихо коснулся густой паутины белых, словно пенные буруны, волос девушки – проверить, нет ли раны. К счастью голова была цела. Похоже, что девушка попросту спала.
Удивительно, что она выжила. Одна из всей команды. Остальных, видимо, поглотила пучина. Иначе, Марвин не сомневался, выжившие добрались бы до берега.
“Морской Отец, это настоящее чудо!”
Кое-как, скрипя зубами, он донес несчастную до башни и уложил на кровать.
“Неужели это малышка Лиззи так выросла… Как изменилась… Просто красавицей стала”, - Марвин помнил дочь капитана Эдберта костлявым подростком. В свои пятнадцать, когда Марвин оставил морской промысел, Лиззи больше походила на мальчишку: высокая, худощавая, с коротко остриженными волосами. Теперь же – привлекательная молодая женщина, настоящая невеста…
Бывший моряк улыбнулся. Он был очарован.
Длинные волосы… еще по девичьи пухлые губы цвета нежного розового коралла… тонкие полумесяцы высоких бровей… нежная бархатная кожа… - в них нельзя было не влюбиться.
“Размечтался, болван”, – укорил он себя, - “да Эдберт вмиг бы уши обрубил за такие помыслы!”
Лиззи вскрикнула во сне и застонала. Наверное, вновь переживала перипетии минувшей ночи. Оставлять ее дольше наедине с кошмаром, Марвин не намеревался. Пора было привести девушку в чувство.
- Лиззи! – негромко позвал он ее, - Проснись, Лиззи!
Девушка открыла глаза, и Марвин на мгновение утонул в двух сияющих изумрудных океанах.
- Кто вы? - испуганно прошептала она и попыталась сесть. И в тот же миг ее взгляд наполнился болью. Она опустила глаза на свою лодыжку, и Марвин понял, в чем дело. Нога была сломана.
Бывший матрос мысленно обругал себя последними словами, за то, что сразу не осмотрел Лиззи целиком. Лодыжка опухала, и срочно требовались компресс и перевязка. Не говоря ни слова, Марвин бросился искать все потребное. Благо, что бечева, несколько дощечек, тряпки и остатки рома нашлись очень быстро. Поставив компресс и соорудив на лодыжке подобие лубка, он, наконец, произнес:
- Я – Марвин. Ты не помнишь меня?
Девушка отрицательно покачала головой.
- «Карамболь», Лиззи. Я служил у твоего отца на корабле. Вспомни. Я не сильно изменился за эти годы… по крайней мере так говорят…
В ее изумрудных глазах на мгновение загорелся огонек. Но тут же погас, словно задутый налетевшим шквалом.
- А Большого Боба помнишь? – спросил Марвин, теряя надежду.
- Нет, - тихо ответила она, отводя взгляд.
- И отца… отца не помнишь? Капитана Эдберта…
Уткнувшись в подушку, Лиззи разрыдалась. И Марвин понимал ее. Он слышал о случаях потери памяти у людей потерпевших кораблекрушение, и ему было искренне жаль девушку. Впрочем, как говаривал мсье Док на «Карамболе»: должный уход и внимание, а остальное приложится.
Чем-чем, а окружить Лиззи заботой и теплотой Марвин был готов хоть сию минуту… и до конца жизни …

Прошел месяц. Лодыжка Лиззи заживала. И Марвин, как мог, старался восполнить пробелы в памяти девушки. Хотя о чем ином может говорить моряк, как ни о море… Матросские байки, струившиеся теплым течением, не подходили к концу.
Даже у самого Марвина с души камень свалился. Когда есть с кем поговорить, поделиться горем и радостями, и тебя готовы выслушивать, ловя каждое слово… Бывшему матросу начало казаться, что это и есть оно – счастье. Он уже не представлял дальнейшую жизнь без Лиззи… и девушка, казалось, отвечала ему такой же привязанностью.
…Они стояли на краю утеса, пытаясь заглянуть за окоем. За ту грань, где небо сливается с морем – за горизонт. Прохладный восточный ветер трепал белизну волос Лиззи, пытаясь забраться под куртку.
Девушка зябко поежилась и прижалась к груди Марвина. Он обнял ее, и его сердце учащенно забилось.
- Знаешь, чего мне больше всего сейчас хочется? – Лиззи подняла изумрудные глаза на Марвина. В уголках отчего-то блестели предательские капли слез.
- Чего, малышка?
- Я хочу домой… - еле слышно прошептала она, - домой… в море…
Комок в груди остановился, готовый разорваться.
- Лиз, я… - слова не хотели покидать губ.
“А на что ты рассчитывал, гарпун тебе в брюхо? Кому ты нужен, калека, кроме самого себя?”
- Марвин, море мой дом… я не могу без него!
- Ты все вспомнила… - сердце сдавило пудовыми тисками.
“Влюбился, как мальчишка. В мечту. Забыл о действительности. Не хотел голос разума слышать. Так вот она – расплата…”
- Я ничего не забывала.
И она поцеловала его. Первый раз.
Плеск бесконечных волн и тихий шелест пены. Протяжные крики чаек… таких же одиноких, как и ты сам… Ласковый бриз в спутанных волосах. Хлопанье парусов, силящихся поймать попутный ветер, который шепчет… шепчет о нежности и любви… и страсти… Привкус соли на губах… как ты сладок… - такое бывает когда целуешь… целуешь море…
- Ты не Лиззи, - произнес он, наконец, - ты Морская Дева, сильфида… тебя тогда случайно выбросило на берег, - он отвернулся. Некогда бравый матрос едва сдерживал слезы. Слезы обиды, - уходи. Иди домой. Не мучай меня.
- Марв… - она робко тронула его за локоть, и он не захотел его отдернуть. Не захотел или не смог, - ты не понял. Я не могу без моря, но и без тебя я тоже… Для тебя я готова стать кем угодно. Только пойдем домой вместе…
- Но как?
- Идем. Мы сможем. Слышишь, море шепчет…
Стало неожиданно легко. Даже всегдашняя боль в спине прошла. Счастливая улыбка озарила бывшее хмурым лицо. Он повернулся.
Лица нежно коснулся теплый ветерок. Не тот, что веял с востока – зюйд-вест. Уши поймали рокот прибоя и далекие вопли чаек. А губы… губы вновь ощутили такой сладкий вкус соли…
…Держась за руки, они шагнули с утеса. Туда. За горизонт. Где небо, склонившись, море целует…

Как всегда, неплохо)
Вот только, я обратила внимание, что написано несколько рвано, не гладко… Нарочно?

«Пропустил удар палашом как-то.»
Не очень гладкое предложение. Будто что-то лишнее или наоборот чего-то не хватает…

«в океанскую твердь.»
Не уверена, то слово «твердь» подходит к океану…

«Марвин, сидя в гамаке, курил. Кровать сиротливо стояла в углу – он ей не пользовался. Не изменяя себе, Марв даже на суше продолжал спать в гамаке.»
На такой короткий отрезок два повтора имени и слова «гамак». И, несколько покоробило «пользоваться кроватью»… Может, я не права, но что-то мне не нравится…

«на черепичной крыше»
Не «ПО черепичной крыше»?

«ты Морская Дева, сильфида…»
А вот тут поосторожнее! Сильфида – это женский дух воздуха (Парацельс, де Виллар). Духи воды – нимфы или ундины.

«Уши поймали»
Должно быть, это занимательное зрелище!!! Может, что-то вроде «уловили»?

«Где небо, склонившись, море целует…»
Слова «море целует» хочется поменять местами.

Спасиб, Горация, большое. я может подправлю, а может и редакторы подправят журнала. Рассказы Целуя Море, Черт и кофе, Быть собой и Душа в бумажной обертке, по-видимому будут напечатаны в сборнике "Новая волна"

Когда умирают музы

Кисть замерла в паре дюймов от холста. На кончике повисла крошечная капелька. А он так и не решался сделать первый неуверенный штрих.
Лоб покрылся испариной, во рту пересохло.
Перед ним была Она. Прекраснейшая из всех прекрасных. Ангел во плоти. Разве что крыльев за спиной не хватает. Хотя нет, даже не ангел. Богиня! Венера! Бесконечно желанная и манящая. Невинная как дитя в бесстыжей наготе, лишь едва прикрытой лоскутом шелка, что, как бы невзначай, скользит по ее бедру.
Тонкий стан, идеальная грудь, горящие изумрудные льдинки глаз, непослушный ореол рыжих волос… и улыбка… Уголки губ прихотливо приподняты. Улыбка, которая сводит с ума…
- Шарль, что-то не так?
- Все в порядке, - доносится, словно со стороны, собственный голос.
Рука едва шевельнулась, капля полетела на пол, а кисть коснулась полотна. Едва различимое пятнышко. Ничтожная крупица, о важности которой не знает никто, кроме самого автора. Первый штрих. Незаменимая деталь, без которой на свет не появилось ни единой картины. Настоящему художнику он сразу говорит, что выйдет из-под его пера – бездарная поделка или шедевр. И сейчас Шарль уже видел будущее… и он улыбался…
Кисть порхала над холстом…

***

Особняк госпожи Ле Шателье горел от свечей. Звенели бокалы, шампанское лилось рекой.
- Божественно! Бесподобно! – то и дело раздавались возгласы в большом зале. Шарль скромно краснел у столика с пуншем.
- Фиона, душенька, кто автор сего шедевра? – донесся чей-то голос.
Cама госпожа Ле Шателье в окружении целого сонма светских львиц вошла в гостиную. Огненно-рыжие локоны нитями и завитками пламени обрамляли, словно вытесанное из белого мрамора, лицо, на котором играла обворожительная улыбка, стекали по точеным плечам и гасли на поясе вечернего платья.
Она не шла. Нет. Она плыла, скользила, летела, едва касаясь элегантными туфлями мозаики пола.
- Шарль, милый Шарль, идите же сюда! – позвала она его.
Ради этих бархатистых ноток в ее голосе, ради того, чтобы еще хоть раз услышать “милый Шарль”, он готов был нарисовать еще миллион картин. Все равно, они не шли бы ни в какое сравнение с тем единственным и неповторимым полотном, что ныне украшало стену в зале.
Ноги будто свинцом налитые сделали робкий шаг навстречу.
Одна из дам в окружении Фионы увидев художника что-то шепнула той на ухо. Женщина зарделась как маков цвет, скромно потупив глаза. Едва слышно прошептав в ответ:
- Что вы, что вы…
- Ой, чувствую, лукавите вы, голубушка, - задавшая, по-видимому, довольно нескромный вопрос Фионе дама, прикрыв носик надушенным батистовым платочком, хихикнула, - я бы на вашем месте точно не сдержалась. Такой красавчик, - томно протянула она.
Сердце скупо отсчитало десять долгих ударов, прежде чем он оказался рядом с Фионой и остальными представительницами светского бомонда.
- Знакомьтесь, дамы, - Фиона подала художнику руку, и он не преминул поцеловать кончики ее пальцев, - Шарль Бергиньон, тот замечательный и, не побоюсь этого слова, гениальный автор, чьей работой вы восторгались.
После такой рекомендации, Бергиньону оставалось только почтительно склонить голову.

Дальнейший вечер превратился в безумный калейдоскоп… Кто-то жал ему руку, что-то говорил, поздравлял… А затем… Музыка, шуршание вечерних платьев и пьянящий аромат парфюма и Фионы. В танце она лишь пару раз коснулась его, на мгновение прижалась к груди, одарила жгучим взглядом и исчезла, оставив Шарля наедине с грезами.
Внезапно все смолкло. Танцующие замерли, как восковые фигуры в музее мадам Тюссо. Близкий раскат грома заставил оконные витражи мелко дрожать. Через распахнутые балконы ворвался прохладный ветерок, принесший запах грозы и каштанов.
Для гостей это был весьма удобный повод для того, чтобы отблагодарить госпожу Ле Шателье за радушие и откланяться. Бергиньон в числе прочих направился к парадной.
- Куда же вы, Шарль? – в чарующем голосе слышался легкий укор. Так пеняют проказливому мальчишке, пойманному на очередной шалости, - Прошу, задержитесь ненадолго…

Они остались одни. Порывы ветра загасили свечи в вестибюле, погрузив его в полумрак. Аромат цветущих каштанов и грозы пьянил сильнее любого вина…
- Какой вы, оказывается, негодник, - промурлыкала Фиона, подойдя к Бергиньону и положив ладонь ему на грудь.
Сердца Шарля гулко отозвалось на ее прикосновение, а сам он, казалось, тут же забыл, что надо дышать.
- Я не хотел… - через силу выдавил он и запнулся.
- Чего же вы не хотели?
Ее лицо оказалось близко-близко. Горячее дыхание обожгло щеку. В изумрудных глазах плясали дьявольские огоньки. Хотя, быть может, это были всего лишь отблески молний…
- Не хотел обидеть… разочаровать…
На сей раз, слова прервал поцелуй.

…Она отпустила слуг. И они занялись любовью. В той самой комнате, где несколькими днями ранее она лежала обнаженной и недоступной, а он благоговейно застывал у мольберта…
Два начала: мужское и женское, соединенные страстью… желанием, которое практически нельзя побороть… В этом было что-то первобытное. Они любили, и никак не могли насладиться друг другом.
С каждым сладостным стоном он чувствовал, что умирает и рождается заново.
Вдох. Остановка сердца. Мгновенная смерть.
Выдох. В груди буря. Стократ сильней, чем гроза за окнами.
Шарль чувствовал, будто по его венам бежит кипящий яд, обжигающее пламя. Словно легендарный феникс, он сгорал в очищающем огне, чтобы через мгновение воскреснуть. Чтобы возрожденная душа рванулась в новый полет.
Хотя что-то умерло безвозвратно…
Миг. И поток страсти разрушил незримую плотину на своем пути, разливаясь наслаждением.
Тяжело дыша, они оторвались друг от друга, откинувшись на скомканные простыни…

***

- Проклятье! – Бергиньон с яростью отшвырнул кисть и палитру, - проклятье…
В бессилии он рухнул на колени. Дрожащие руки до ломоты в висках стиснули голову. По осунувшемуся от недосыпа лицу прочертили свой след две соленые дорожки. А в голове крутилось всего два вопроса: как и почему? Девятый месяц он не мог сделать ни единого штриха. Вернее мог, но не хотел рисовать «пустышку».
- Мой милый Шарль, что случилось? О каком проклятии ты говоришь?
Он почувствовал чужое прикосновение.
Конечно, он знал, что это была Фиона. Больше некому. Но все равно прикосновение было ЧУЖИМ.
За прошедшее время она стала настолько далекой и чуждой…
В воспаленном разуме бились безумные мысли.
Фиона. Чертова искусительница. Вот, кто виновен во всем. Его Муза, прекраснейшая из прекрасных, превратилась в демона-мучителя.
Сколько Шарль не старался вызвать лучащийся светом образ в своем воображении, ему неизменно являлась лишь беспорядочная пляска теней. Вместо обворожительной улыбки – хищный оскал, вместо волос – спутанный клубок ярящихся огненных змей.
Ах, если бы не та ночь, все могло быть иначе…
Теперь он отчетливо сознавал, что произошло. В тот вечер он овладел женщиной, но лишился музы… Конечно, он по-прежнему считал Фиону таковой. Обманывал сам себя…
- Ты… - сквозь душащие слезы, просипело пересохшее горло, - ты мое проклятие!

…Что происходит, когда умирает муза? Многие скажут, что вместе с нею умирает и художник.
Шарль Бергиньон дал бы иной ответ…
Стоя у мольберта, судорожно стиснув кисть, он с упоением рисовал. И чувствовал, будто заново родился.
Оказывается, в смерти не меньше притягательной чувственности, чем в жизни. Пожалуй, даже больше. Гораздо больше…
Строгая пластика остывающего тела. Молочный бархат кожи. Спокойные реки рыжих волос. Печальная улыбка. Обжигающе-холодный взгляд потухших глаз, словно с сожалением и одновременно легкой обидой глядящих на мир живых…
Шарль погрузился в эти ледяные озера и ощутил, будто сама Смерть удостоила его внимательным взглядом… поманила костлявым пальцем…

***

Когда умирает муза – рождается шедевр. Художник умирает чуть позже…
Шарль Бергиньон был осужден за убийство Фионы Ле Шателье и приговорен к повешению. На суде он не произнес ни слова.
Его последняя картина была представлена на суде как одно из доказательств вины, после чего таинственно исчезла. Кто-то видел миловидную рыжеволосую женщину, уносящую холст, кто-то – костлявую старуху…
Прошел век, прежде чем пропавший шедевр занял надлежащее место в одной из галерей высокого искусства…

Наверное, постоянные положительные отзывы действуют во вред авторам.... По-этой славной и знаменательной причине буду ругать... сильно.
Идея хоть и не новая, но хорошая… а вот исполнение не очень (пардон). У меня крайне редко возникают подобные придирки к твоим рассказам, но это как раз такой случай. Уж больно все сухо, описания, (прости за грубость), довольно однобокие, плоские и … банальные. Хочется (мне, по крайней мере, а я далекооо не инстанция)) каких-то философских рассуждений о том, чем в сущности была эта муза до той злосчастной ночи, и чем стала, как кардинально все переменилось для Шарля именно изнутри, а не с виду, как ты описал (потому что твои описания не сообщают ничего кроме позиции). В начале рассказа уделено время внешнему антуражу (хотя, тоже очень поверхностно, не чувствуется атмосфера), затем скупой зачаток сюжета и совершенно скомканный финал.
Эх… можете меня стукнуть…. Но я лишь выражаю свое мнение и не собираюсь врать зная, как ты можешь писать.

«сделать первый неуверенный штрих.»
Со всей ответственностью, как дипломированный художник, заявляю: кистью наносят мазки, а не штрихи. Штрихи – это карандаш, уголь, пастель, сепия, сангина и иже с ними….

«Особняк госпожи Ле Шателье горел от свечей»
Не очень удачно… грубо что ли….

«Огненно-рыжие локоны нитями и завитками пламени обрамляли, словно вытесанное из белого мрамора, лицо, на котором играла обворожительная улыбка, стекали по точеным плечам и гасли на поясе вечернего платья. »
Сумбурное предложение, не понятное…. Примерный смысл доходит после третьего раза прочтения.

«- Шарль, милый Шарль, идите же сюда! – позвала она его.»
Его – явно лишнее. В реплике упоминается имя того, к кому она обращается.

«Ноги будто свинцом налитые сделали робкий шаг навстречу»
Костноязычно

«зарделась как маков цвет»
До крайности избитое сравнение.

«задавшая, по-видимому, довольно нескромный вопрос Фионе дама, прикрыв носик надушенным батистовым платочком, хихикнула,»
Тоже какая-то громоздкая конструкция. «Хихикнула дама, задавшая Фионе по-видимому нескромный вопрос», кажется, более читаемо, но на усмотрение автора) … о предназначении же платочка и значении действия, которое эта дама с ним предпринимает, я вообще теряюсь в догадках….. нос платком…. Она его вытирала что ли, пардон? В подобных случаях дамы обычно прикрываются веером, а не вытирают собственные носы…

«Такой красавчик, - томно протянула она»
Ага… с прикрытым платочком носом это должно быть выглядело забавно)

«раскат грома заставил оконные витражи мелко дрожать»
Может, «содрогнуться»? раскат грома – действие не долговременное, а «дрожать» - довольно продолжительное…

«Через распахнутые балконы»
Не уверена, может ли балкон быть распахнутым… Окна, двери, балконные двери… но что б балкон… (но могу ошибаться)))

«запах грозы и каштанов»
С грозой все понятно… а вот с каштанами. Может, уточнить «цветущих каштанов»? т.к каштан – понятие растяжимое… цветы пахнут так, жареные каштаны – по другому, вареные – вообще по-третьему…

«Для гостей это был весьма удобный повод для того, чтобы»
Для-для… во втором случае вообще лишнее.
И, честно говоря, довольно притянутый за уши повод…. Прекращать праздник, в который угрохана несметная сумма денег из-за грозы???!! Оч глупо.

«Она отпустила слуг. И они занялись любовью»
Они – слуги??? Написано именно так.

«В этом было что-то первобытное»
Грубое сравнение для такого текста… не поэтичное.

«что умирает и рождается заново.»
Мда…. Тоже клеймо гигантское… оч банально и избито.

«И чувствовал, будто заново родился.»
Перекликаясь с предыдущей фразой, вообще ни к чему….
Но из них двух я убрала бы первую.

«Печальная улыбка. Обжигающе-холодный взгляд потухших глаз, словно с сожалением и одновременно легкой обидой глядящих на мир живых…
Шарль погрузился в эти ледяные озера и ощутил, будто сама Смерть удостоила его внимательным взглядом… поманила костлявым пальцем… »
Взгляд – взглядом

«На суде он не произнес ни слова.
Его последняя картина была представлена на суде как одно»
Суде – суде
и довольно непонятно, как картина может оказаться доказательством вины.

«и приговорен к повешению»
Скорее всего гильотинирован, как убийца. К этому времени гильотина заняла прочные позиции во французском судопроизводстве.

Спасибо, Горация. Все учту, все подправлю
Рассказ просто писан в спешке из-за диплома, поэтому вот такая вот штука и получилась. Зато диплом на ОТЛИЧНО защитил

Ветеран

Где-то из шипящего радио, которое достали невесть из каких загашников, лилось ожидаемое «Этот День Победы…». Теплый весенний ветерок ласкал праздничные флаги, что укрепили на фонарных столбах вдоль Проспекта Ленина: советский кумач и российский триколор.
Грянули литавры, и сторонние шумы были перебиты звуками духового оркестра.
Парад ветеранов, тех, что еще живы, несмотря на преклонный возраст, болезни и увечья, шествовал по центральной улице города.
Мало их осталось, в живых-то. Шестьдесят лет прошло после Победы, все-таки. Поумирали уж почти все. Прошедших всю войну от начала и до конца, считай, и не осталось совсем. Сейчас больше тех, кто в самом конце призывался или недолго воевал. Ранение, контузия и тыл – народное хозяйство для нужд фронта поднимать. А то еще эти – «сыновья полков». Они хоть и помоложе остальных будут, да и из них немногие живы.
Теперь в канун юбилея Победы каждый ветеран на вес золота. А как же! Парад устроить, чтобы продолжали помнить о великих днях, или перед детишками в школе выступить, духом патриотизма зарядить… Мол, «были люди в наше время, не то, что нынешнее племя…»
Всех найдут, всех соберут. Как говорится: «никто не забыт и ничто не забыто!».
Репортеры всегдашне суетились, напоминая деловито снующих муравьев. Сухо щелкали затворы фотоаппаратов. Еще несколько минут, и кончится парад. Побегут интервью брать у героев войны, увешанных медалями ветеранов.
Корреспондент «Нового Обозрения» ничем не выделялся на фоне своих коллег из других печатных изданий. Вполголоса матерясь и энергично работая локтями, он протискивался в первые ряды, чтобы сделать заветный снимок. Уже начал было выбирать из рядов марширующих фронтовиков «будущую жертву», героя репортажа, когда внимание привлек один человек из толпы: бедно одетый старик, с одинокой планкой Прошедшего Войну. Ни медалей, ни орденов на затертом пиджаке, только планка. Простое, незапоминающееся лицо. Скользнешь взглядом, и уже через пару минут забудешь, видел ли когда-нибудь или нет. И в глазах такая тоска, такая неизбывная боль, что невозможно было в них глядеть – слезы наворачивались. Но и оторваться тоже было невмоготу.
Старик просто стоял и смотрел на проходящие мимо ряды былых соратников. Стоял и смотрел…

***

Парад закончился, и корреспондент с собеседником отошли в небольшой скверик неподалеку от продолжавшихся массовых торжеств. Присели за столик в летнем кафе.
- Я закурю, не против? – старик вопросительно взглянул на молодого репортера.
- Конечно, конечно. Я как раз хотел вам предложить, - торопливо ответил тот и выудил из кармана пачку «Мальборо».
- Нет уж, уволь от такого удовольствия, - старик презрительно покосился на сигареты, - я как-то к своим привык, - и достал из внутреннего кармана «Беломор» и спички. Сделал фильтр-«торпеду», чиркнул последней спичкой и глубоко затянулся, вдыхая едкий дым, - звать-то тебя как?
- Ваня… - корреспондент слегка смутился, - то есть Иван, - тут же поправился он.
- Тезка значит… - старик сделал еще одну глубокую тяжку, - ну, так давай спрашивай, чего хотел.
Щелкнула кнопка диктофона.
- Начнем с банального. Где довелось воевать, на каких фронтах? В каком звании начали и закончили войну? В каких крупных операциях принимали участие? Были ли ранены?
Во взгляде старике появился некий особенный блеск. Непонятный азарт и задор. Мол, была-небыла…
- Где воевал? Так я, милок, всю войну прошел от сих до сих. Хочешь, что бы я рассказал тебе о войне? Что ж расскажу, отчего ж не рассказать. А ты слушай, внимательно слушай…

***

…Мало ли сумасшедших стариков по земле шатается. Только не думай, что я псих какой. Я никогда и никому не рассказывал об этом. Боялся провести остаток дней в дурдоме. Жизнь хотелось дожить нормально, по-человечески. Только не получилось. Пережитое так рвалось и продолжает рваться наружу, что нет уже мочи терпеть и скрывать. Это даже хорошо, что ты подошел. Я хоть выговорюсь, отведу душу…
Войну начал я простым рядовым. Да и куда еще могли распределить деревенского паренька из глубинки? Повезло – после нескольких месяцев в гвардию попал. В другое время гордый бы ходил. А тогда времени не было. Немцы на Москву напролом перли. К концу осени совсем к столице нас прижали.
Тут-то и пришлось стоять не на живот, а на смерть. Отступать некуда, позади Москва, как говорится…
Вот тогда я и погиб в первый раз. Не делай широкие глаза. Да, я не оговорился. Именно погиб.
Герои-панфиловцы… Слыхал, думаю. Двадцать восемь человек, ценой своей жизни задержавшие колонну немецких танков, что на Москву шла. Подвиг подвигом... Танки застряли на Волоколамском под Дубосеково…
Двадцать восемь… Как бы не так! Сто человек, полноценная рота, сложили буйны головы. Только из сотни погибших в герои занесли менее трех десятков. Сочинили легенду, чтобы дух патриотизма в советских людях поднять. Мол, один десятка стоит.
А остальные так и остались безвестными – ни фамилий, ни имен.
Помню, лежу я с последней связкой гранат и жду, когда танки фашистские поближе подойдут. Десятка два, если не больше дымятся на дороге, а оставшиеся, гады, боятся на дистанцию броска приближаться. И так подбили много. Издали укрепления расстреливали.
Только внезапно огонь прекратился.
Думаю, что ж за дело-то такое? Неужели решила немчура, что всех перемолола? Оглядываюсь, а рядом товарищи мертвые или тяжело раненые. Всех почти осколками посекло. Командир роты сидит за пробитую голову держится, шапка от крови намокла.
Тут из перелеска треск автоматов немецких раздался. Обошли.
И идут ровными рядами меж деревьев. Самоуверенно, не прячась, как на параде. Психическая атака. Не выдержал я, сорвался. Вскочил и метнул гранату. Не знаю, сколько фрицев погибло, помню только горячий дождь в груди. Прошило меня автоматной очередью.
Пал, как трава под косой. Молча землю обнял. Последними мыслями думаю: прими, родимая, сына твоего…
Похоронили в тесной братской могиле. А семье потом только суровая похоронка отправилась. Родным даже на могилку сходить не довелось…
А я потом очнулся. Как из темного омута на свет вынырнул. Так, наверное, дети рождаются. Только те не помнят ничего и потом рассказать не могут.
Когда это было и где – не сразу понял...

***

Старик вытер предательски появившуюся скупую слезу.
- А дальше? – репортер Ваня в волнении заерзал на стуле. Дед не казался сумасшедшим, совсем наоборот. Но то о чем он рассказывал, не могло быть правдой. Слишком не вязалось с материалистическим воспитанием молодого журналиста.

***

…Сталинградский Котел знаешь что такое? Слышал, наверно… Запер советский солдат фельдмаршала немецкого вместе с его прихвостнями в железном остроге русского оружия. И как не пытался фриц вырваться – только зубы обломал.
Как сейчас помню: ноябрь сорок второго года... Девятнадцатое число… Тогда я погиб второй раз.
Все началось часов семь или восемь утра. Мы в окопах всю ночь чифиря гоняли, чтобы согреться. Сон и без того не шел – ожидали долгожданного наступления. Давно пора пришла отогнать немца от волжских берегов.
На нашем участке фронта румынские части стояли – прихвостни Вермахта. Над фамилией их командующего, помню, всем взводом смеялись. Попеску, что ли… Немцев почитай, что и не было.
Туман, застилал землю и мешал видеть не только нам, но и противнику. Фашисты еще не знали, что их ждет в ближайшие часы.
В небо взвилась красная сигнальная ракета – артподготовка началась.
Воздух наполнился ревом. Это «катюши», за ночь переброшенные к линии фронта, открыли огонь. Хвостатые ракеты расчертили небо алыми сполохами, чтобы через пару секунд расцвети огненными цветами на вражеских позициях. К визжанию «катюш» присоединилось буханье дальнобойных гаубиц и лихой посвист минометов. Хоть уши затыкай, чтобы не оглохнуть.
Еще не стих грохот канонады, как в небо взлетела зеленая ракета. Пора! Самое время атаковать, пока враг не очнулся.
Держитесь, фрицы! Довольно вы русской кровушки попили!
Вперед, «царица полей»! Штыки наголо!
Дружное «УРА!!!» разносится над землей. Солдаты покидают окопы, волной затапливая поле. И я был в первых рядах.
Первую линию вражеских укреплений выбило начисто. Пулеметные и минометные расчеты валялись грудами искореженного металла. Из людей не выжил никто. Разбросанные то тут, то там кровавые ошметки да внутренности.
Одного (немца уж или румына, не знаю), помню, пополам разорвало. Верхняя часть туловища, скребя ногтями землю, еще пыталась доползти к ногам. Те в свою очередь безумно дергались. То ли в контратаку шли, то ли бегством спасались…
Еще одному взрывом голову оторвало. Тело, фонтанирует кровью из перебитой шеи, сама голова на спине болтается, на тонкой полоске кожи держится, а руки беспорядочно шарят в поисках недостающей части. Может, несчастный надеялся на место водрузить потерянную черепушку?
Вторую линию тоже прошли как горячий нож сквозь масло. Враз перемахнули через бруствер и штыками добили пытавшихся сопротивляться. Малые гаубицы, что здесь располагались – тоже оказались разбитыми.
Тут заговорили пулеметы третьей линии, накрыв нас свинцовым дождем. Десятки пали за несколько секунд. Ничего не поделаешь – без потерь ни один бой не обходится. Угас наступательный порыв. Завязли. Да и как наступать, если головы не поднимешь.
Продвигались кое-как, черепашьими шагами, в перерывах, пока перезаряжались пулеметы в дотах. Пузом по ноябрьской грязи. Задержали нас враги, но все равно не удалось им остановить прорыв. Что могут несколько огневых точек, против целой дивизии? Многое, но не все…
Я не знаю, каким чудом я выжил в первых рядах, но дополз-таки в «мертвую зону», где пули не могли достать. Что делать, думаю. Подобраться и гранату в бойницу бросить?
Опять на живот и по-пластунски к доту, не поднимая головы. Если заметит враг, считай каюк. Подкрался под самую бойницу, бог миловал. Вырвал чеку и швырнул гранату. А дальше не знаю… Видимо, в дотах не только пулеметные ленты хранились. Грянувшим взрывом отбросило. Теряя сознание, еще успел услышать громогласное «УРА!!!», а потом как в сон провалился.
Пришел в себя, гляжу, а надо мной сестричка склонилась, бинтует. Юная такая, косицы русые из-под шапки выбиваются, и лицо веснушчатое-веснушчатое… А в глазах синих, как незабудки, слезы стоят. И шепчет: «Только не умирай, родненький, потерпи…»
- Живой я, девица, - говорю. Только изо рта вместо слов пузыри кровавые с хрипом вырвались.
Она еще пуще в слезы. А мне вдруг так легко стало. Лежу и слышу, как сердце в груди бьется: тук-тук…тук-тук… тук… тук… ту…

***

- Огоньку можно? Спички-то кончились... – старик достал еще одну папиросу.
- Конечно-конечно, - корреспондент поднес зажигалку к кончику беломорины, после чего и сам закурил. Услышанное цепкой хваткой продолжало держать под впечатлением, не отпуская ни на йоту. Он словно сам переживал описываемые моменты.

***

Ты, вот, парень молодой, образованный. Может по телевизору, а то и в живую видеть пришлось испанскую забаву. Корридой зовется. Человек один на один с диким зверем. Уставший, но взбешенный бык и перед ним тоненькая, как былинка, но гордо стоящая фигура со шпагой в руке. Борьба воли. Кто кого…
Вот и у меня своя коррида была. На Курской дуге. Под Прохоровкой, где две железных лавины сошлись, как молот с наковальней. Величайшее танковое сражение, как потом историки сказали…
Да только на том поле не одни танки бились. Досталось там русскому солдату. Хватило работы и артиллеристам и пехоте. Я тогда в противотанковом взводе служил. После Волоколамского шоссе мне такая дуэль уже не в новинку была. Но и танки под Прохоровкой уже другие были.
Так вот на нашем участке прорвались немецкие «тигры». Не справились артиллеристы – кончились снаряды, лежат раскуроченными орудия. И тогда против танков встали люди. Чтобы ничего не мешало, передвигались налегке, сняв сапоги и гимнастерки. Ползли по полю, пытаясь укрыться от пуль и снарядов. Когда до танка оставались считанные метры, словно из-под земли вырастала фигура солдата со связкой гранат или «горючкой».
Настал и мой черед. Дополз, лежу, в сухую траву лицом ткнувшись. Жду, когда надо мной проползет железная махина. А он замер в десяти метрах от меня. Заметил. Окошко пулеметное откинул. Тут я и поднялся. В голове гудит. Усталость, пустота и безразличие ко всему. Только пульсирует кровь в висках: «За Родину, за Сталина! За Родину, за Сталина…». Только одно желание осталось – успеть гранаты швырнуть, чтоб он сдох, а там будь что будет...
Со стороны-то глядеть – мгновения прошли, а для меня тогда время остановилось. Стою – едва не падаю, ноги еле держат. Лицо кровью залито, весь ободрался, пока полз. Рука левая перебита и плетью висит. В правой – связка гранат противотанковых, вместо шпаги. Тяжелые. Того и гляди, набок завалюсь. Тогда уже не встать, не подняться. Сил нет почти никаких. Проутюжит бык железный и дальше пойдет, а допустить этого нельзя. Я, со своей связкой, здесь, на этом рубеже последний. Да и он один остался из тех, кто прорвался.
Вот так и стоим, друг перед другом, как в испанской корриде.
Ему бы меня пулеметной очередью скосить, да видать заклинило пулемет-то. Стоит, не глуша двигателя, и только стволом поводит – надеется из пушки достать.
Думаю, вот он, шанс. Рванул чеку, размахнулся… Наверное, в этот момент и он выстрелил.
Последовавшего взрыва танка я уже не увидел. В клочья снарядом разорвало – не соберешь.
Казалось бы, все, погиб безвозвратно. Ан нет. Опять воскрес. Думаю, судьба у меня такая, наверное. Пока не прогоним вражину с родной земли – не будет мне покоя.

***

…Потом было форсирование Днепра, когда наш взвод, что первым за брустверы прорвался, термитным фугасом накрыло.
Ты обжигал когда-нибудь руку или ногу, или еще что? Обжигал, да? Вот видишь. Представляешь, каково оно ощущение. А когда весь горишь и не в силах сбить пламени?
Боль, адская боль. Так умирать я как-то не привык…
Думал здесь смерть к себе возьмет, ведь разбили врага, не будет он больше топтать сапогами войны наши просторы. Не тут-то было…
После этого раза и умирать уже не страшно было. Что уж может быть страшнее…
…Дошел я до самого Рейхстага таким образом. И тут опять погиб безвестным. Слышал о двоих, что знамя красное на вершину водрузили? Егоров и Кантария… Еще бы. О них все слышали. А об остальных, что до них, да и после знамя устанавливали? Вот то-то и оно…
Я был первым…
Провались мы на верхний ярус. Трое из всей роты. Сержант, в плечо раненый, и двое рядовых.
На купол карабкаться начали. Я впереди, со знаменем в руках.
Сержант сорвался сразу же. Рука, по-видимому, подвела. Что с напарником случилось, я сначала не понял. Оглядываюсь – скользит вниз с раскинутыми руками. До меня даже не дошло, что стрелок поблизости засел. Горячка боя не отпустила. Хотелось побыстрее до шпиля добраться, чтобы Знамя Победы над покоренной Германией реяло…
Стоило только укрепить флаг наш кумачовый – снял меня немецкий снайпер. В голову. Быстрая и безболезненная смерть. Вторым выстрелом древко срезал. Знамя и упало рядом со мной, полотнищем, словно саваном, укрыв. А тело потом обломками завалило, изуродовав до неузнаваемости…

***

- И жизнь у меня после войны не задалась особо, наперекосяк шла, не по-людски как-то. Пил много, пытаясь забыть весь ужас, через что прошел. Пару раз стрелялся – бестолку. Живой, как видишь. И когда Господь к себе заберет, ума не приложу…
- Это что-то невероятное, - репортер в волнении взлохматил шевелюру, - сложно поверить…
- А ты и не верь. Не то за психического посчитают. Спасибо, что выслушал, Ванюша. Пора мне, - старик поднялся, собираясь уходить.
- Нет-нет, постойте! Фамилию-отчество скажите все-таки, чтоб мне репортаж оформить. Иван… - репортер раскрыл блокнотик и начал записывать.
- А нет у меня ни фамилии, ни отчества давным-давно. Забыл. Или не было… - старик печально улыбнулся, - запиши просто: рядовой пехоты Ваня… русский солдат…

Итак, кажется, это мой первый рассказ по Фаэруну... можете кидать тапками


Ни любви, ни тоски, ни жалости

Глубоко под Уотердипом, Городом Великолепия, в гигантской пещере, простирающейся под дном моря, лежит потаенный город, в легендах и слухах зовущийся Скуллпортом, Гаванью Черепов.
Большинство прибыло сюда с определенной целью: любо купить, либо продать товары, торговля которыми в цивилизованных портах строжайше запрещена. Здесь отбросы общества ведут дела, не убирая ладоней с оружия.
Под обветшалыми от времени сводами таверны, что носила название «Ухмыляющаяся Горгулья», как всегда было полно посетителей. Общая зала была до отказа набита темными эльфами, полукровками, контрабандистами – в общем, сбродом всех мастей.
Крылатые каменные статуи, во множестве расставленные тут и там, кривили пасти в глумливых улыбках, словно нарочито оправдывая название заведения.
В тени одной из таких статуй на роскошном ложе расположилась очаровательная девушка. Коротко остриженные белые волосы резко контрастировали с ее темным лицом. В сумраке таверны оттенок ее кожи выглядел, как и у остальных дроу. Только более внимательный взгляд мог заметить, что ее кожа несколько отличается от цвета чистокровного темного эльфа – в ней не было столь глубокого эбенового оттенка.
Мара, дроу-полукровка, несмотря на все недостатки «Ухмыляющейся Горгульи», любила в перерывах между рейдами расслабиться в этой забегаловке. В этот раз она кое-кого ждала, и терпению ее наступал конец. Вспыльчивая по своей натуре полуэльфийка терпеть не могла, когда ее заставляли ждать.
В зрачках ее глаз, время от времени отблескивающих красным, как и у всех дроу, живущих в Подземье, отражались маленькие механические часики – изобретение одного из последователей Гонда во Вратах Балдура. Тот, кто назначил ей встречу, уже более двадцати минут испытывал терпение Мары. Он еще не знал, во что может вылиться его опоздание.
Начинавшая гневаться капитан «Безумной Звезды» не обращала внимания на собравшихся посетителей, ее взгляд был направлен только на входную дверь. Ледориан, уотердипский маг, мэрроу его раздери, сам назначил ей встречу в «Ухмыляющейся Горгулье», чему Мара была изрядно удивлена. Полукровка не замечала, что за ней уже долгое время наблюдает воин-дроу, устроившийся за соседним столиком. Темный эльф потягивал дешевое вино, изредка морщась от ужасного на его взгляд вкуса. Кисловатый напиток, конечно же, не шел ни в какое сравнение ни с прекрасными винами юга, ни с нектарами эльфов Высокого Леса.
- Да какого… - Мара выругалась. Ожидавшееся с таким волнением свидание было сорвано. Бросив пару монет на стол, полукровка направилась к выходу.
Раздраженно хлопнув дверью, она вышла из «Горгульи». Спустя пару секунд дверь таверны тихо отворилась, и воин-дроу направился вслед за капитаном «Безумной Звезды». На его лице играла хитрая улыбка. Стараясь ступать неслышно, он быстрыми шагами направился вслед за Марой.

В гавани Мару ожидал готовый к отплытию корабль. Девушке оставалось миновать последний изгиб тоннеля ведущего к причалу, когда ее талию обхватила сильная рука.
- Ты решила не дожидаться меня? – над ухом Мары раздался знакомый горячий шепот. А в следующее мгновения губы Ледориана и полуэльфийки встретились.
Маг рассмеялся и отпустил девушку.
- Несколько удивлена? Ну, мне нужно было несколько сменить облик, – Ледориан вытащил из-под кольчуги небольшой изящный амулет и коснулся его. Его кожа тут же начала светлеть. Волосы перестали быть серебристо-белыми, сменив характерный для дроу цвет на золотистый, присущий поверхностным эльфам.
- Не думаю, что дроу в «Горгулье» были бы рады увидеть меня в истинном обличье, – Ледориан хохотнул, - пойдем, моя прекрасная госпожа. Я с нетерпением ждал нашей встречи, однако не смог отказать себе в удовольствии устроить тебе маленький сюрприз.
Мара с ледяным спокойствием выслушала волшебника. Потом в ее глазах на короткое мгновение мелькнул звериный блеск. Ногти на руках вытянулись, став точь-в-точь как звериные когти.
- Никогда! – в ее голосе прорезалась ярость. Когти-бритвы остановились в дюйме от горла мага, – слышишь? Никогда не смей опаздывать и устраивать сюрпризы подобным образом, если тебе дорога твоя жизнь!
Ледориан оторопело смотрел на подругу, не в силах произнести ни слова.
- А теперь идем, – Мара сделала приглашающий жест, пропуская мага вперед. Ледориан почтительно кивнул, но проходить не стал. В место этого он прикоснулся к изящному запястью полуэльфийки…
Радужные переливы межпланарного прохода на краткое мгновение заключили их в объятия, чтобы через мгновение отпустить в роскошных покоях эльфа…

***

Ледориан Терновый Шип медленно шествовал по припортовым улицам Города Великолепия. Конец его магического посоха, чье навершие было украшено небольшим магическим кристаллом, выстукивал мерное стакатто по гладким камням мостовой. Мифриловые накладки, которыми необходимый атрибут волшебника был обит снизу, не позволяли артефакту стираться.
Маг получил очередное задание от Лордов Уотердипа, в число которых входил и его учитель Хелбен Черный Посох Арунсун. Эльфу предстояло присоединиться к команде корабля «Крылья Ветра», охотящегося за пиратами. Морские разбойники и так были большой проблемой для морских торговых путей, а после Смутного Времени их стало еще больше. Совет Лордов как мог, боролся с сей напастью.
«Крылья Ветра» были вторым (после знаменитой «Морской Феи» капитана Дьюдермонта) по скорости кораблем среди охотников за пиратами и контрабандистами Моря Мечей.
Однако мысли Ледориана были заняты вовсе не предстоящим рейдом. Эльф с трепетом вспоминал последнюю встречу с Марой. Несмотря на не совсем удавшийся сюрприз, свидание вышло очень страстным.
Казалось бы, они с девушкой расстались только вчера. Но за день эльф успел соскучиться так, будто прошла целая вечность. Ледориан улыбнулся, вспомнив безмятежное лицо спящей Мары. Ее детскую улыбку. Во сне она была такой беззащитной…
«Неужели, влюбился?» - этим вопросом он задавался по нескольку раз на дню. И каждый раз отмахивался, боясь признавать неизбежное. Все же они с полуэльфийкой не столь давно знакомы, чтобы можно было вести речь о чувствах.
Маг вспоминал, как он просил Мару прекратить перевозку контрабандных товаров. Ее недоуменный взгляд. Хотя, если бы она знала, с кем в действительности имела дело, то, возможно и разговаривать с ним не стала. А он побоялся открыться, боялся потерять навсегда.
Любовь по разные стороны баррикад. Возможна ли она?

…Наконец, Ледориан пришел к нужному причалу, у которого, качаясь на тихих черных волнах, красовался быстроходный бриг.
- Да никак это сам господин волшебник собственной персоной! – улыбающееся усатое лицо капитана Сортрема показалось над бортом.
Ледориан приветливо махнул рукой старому знакомому, с которым он уже не первый раз отправлялся в плаванье. Старый морской волк Сортрем по прозвищу Ястреб и Ледориан успели крепко сдружиться за время многочисленных совместных рейдов по Морю Мечей. Поначалу и сам капитан, и его команда относились с плохо скрываемым недоверием и недовольством к тому, что на их корабле находится волшебник. Но после нескольких боев с корсарами их мнение кардинально поменялось. Терновый Шип снискал всеобщее уважение команды, и моряки каждый раз роптали, когда им приходилось отправляться в рейд без мага, чья помощь, зачастую, оказывалась незаменимой.
- Приветствую, Ястреб! – маг сдержанно кивнул и быстро поднялся по трапу на палубу «Крыльев», – как скоро выходим?
Лицо Сортрема посерьезнело и вытянулось, впрочем, как и всегда, когда речь заходила о делах. Нос еще больше стал напоминать ястребиный клюв (отчасти из-за этого капитан «Крыльев Ветра» и получил свое прозвище).
- Через пару часов, когда прилив достигнет максимального уровня. Располагайся. Твоя каюта ждет.
Ледориан кивнул и прошествовал в предназначенную ему каморку…

***

Торговцы, моряки, докеры толклись у гниющих деревянных причалов, обсуждая огромное количество всевозможных товаров. Над головой кружились тучи вайкинов – рода морских летучих мышей, встречающихся только в подземном порту. Хотя здесь и не было лун, чтобы влиять на прилив, а небо заменял возвышающийся каменный купол – о борт, в бесконечном ритме пульса далеких морей билась черная вода.
Следуя многовековым традициям, Мара разбила бутылку с вином о борт «Безумной Звезды» и отдала приказ отчаливать. Вчерашнее свидание осталось в прошлом. Промелькнуло мимолетным росчерком и забылось. В сущности, полудроу было плевать на эльфа, подарившего ей несколько приятных минут. Стоит ей только пожелать, найдется немало желающих разделить с ней постель. Хотя его молящие глаза заставили шевельнуться струнку злорадства в ее душе. Жаль, что на колени не встал, слюнтяй. Это же надо додуматься – предложить ей оставить контрабандный промысел. И на что, по его мнению, ей пришлось бы жить?
- Водные врата перед нами! Готовимся к поднятию, – голос шкипера резкими ноткмми разнесся над палубой.
Заработали заклятия Хранителей, и корабль медленно оторвался от черной поверхности воды.
Хранители были наемными чародеями, отправлявшими корабли через магические врата в Морские Пещеры – естественные природные образования в скалах у изобилующего рифами участке побережья к югу от Уотердипа – и далее, в открытое море. Эти магические порталы столетия назад установил Халастер, могущественный маг, оставивший печать своего безумия почти на каждом коридоре Подземья. И по сей день врата были единственным путем для кораблей желавших попасть в Скуллпорт или покинуть его. Без дозволения Хранителей или помощи опытного мага ни один корабль не мог попасть или покинуть подземную гавань.
Спустя несколько ударов сердца «Безумная Звезда» расправила черные паруса. Попутный ветер наполнил их, и погнал корабль на северо-запад.

***

«Крылья Ветра», воспользовавшись приливом, отошли от причала и, подняв паруса, полетели навстречу закату.
Ледориан устроился на носу корабля, глядя на заходящее светило. Еще часа полтора – и солнце окончательно утонет за горизонтом громадным шаром расплавленного золота. Темнеющее небо было абсолютно безоблачным. Далеко на закате мелькнули мачты какого-то корабля, но маг не смог разглядеть ни цвета флага, ни самих парусов.
- Разбойничья шхуна! – голос дозорного из вороньего гнезда вспорол тишину, до этого нарушаемую лишь плеском волн за бортом. Впередсмотрящий разглядел черные паруса и вымпел того же цвета на далеком корабле.
Словно по команде, на палубе выстроился весь состав «Крыльев» в полной боевой готовности. Капитан Сортрем, покручивая ус, оглядел верную команду.
- Вот и новое дело, ребята. Каждый из вас знает, что и как нужно делать, поэтому ничего не буду повторять. По местам! – Сортрем непроизвольно продолжал крутить левый ус, как делал всегда в минуты волнения, от чего тот возмущенно встопорщился. Глаза над ястребиным носом светились спокойствием и уверенностью в собственных силах.
Ледориан сдержал вздох. Ему бы уверенность и спокойствие капитана. Перед каждой битвой он внутренне нервничал: боялся, что в один из критических моментов допустит промашку, тем самым подвергнув серьезной опасности капитана и команду «Крыльев Ветра».
Маг быстро перебрал в уме необходимые магические ингредиенты для предстоящего сражения. Все они были в сумке на его поясе. Теперь оставалось только ждать, когда их бриг настигнет разбойничий корабль, чтобы можно было применить заклинания.

Ночь темными крылами окутала море Мечей, скрыв преследователя и его жертву друг от друга. Казалось бы, это на руку контрабандистам – появилась возможность во тьме ускользнуть от стремительного уотердипского брига. Но море безжалостно отобрало у «Безумной Звезды» все надежды. Ветер стих. Наступил штиль.
Лишь к рассвету черные полотнища парусов затрепетали под свежими порывами.
Впрочем, точно так же проснулись и паруса на «Крыльях Ветра».
Погоня возобновилась. Тем более что за прошедшую ночь корабли, дрейфуя, оказались друг от друга всего лишь на расстоянии порядка пяти морских миль.

«Крылья Ветра» медленно, но верно настигали груженую разбойничью шхуну. На «Безумной Звезде» воздух сотрясался от проклятий, которыми Мары и ее матросы награждали как преследователей, так и саму владычицу морей Умберли. Никаких надежд уйти от погони не осталось. Схватка была неизбежна. Каждая последующая минута неумолимо сокращала расстояние между кораблями.
- Какие будут указания, капитан? – раздался за спиной дроу-полукровки голос первого помощника.
Мара взглянула на солнце. Еще до полудня их настигнут. Лучше начать бой сейчас, чтобы играть по собственным правилам.
В глазах полуэльфийки разгорелись лихие огоньки, и губы тронула жутковатая улыбка.
- Драться! – иного ответа от нее и не ожидали.
Матросы разразились радостным ревом и тут же бодро засновали по палубе, готовясь к сражению. Слаженно, сноровисто, без лишней суеты и пререканий, команда занимала свои места, готовясь к схватке.
Пушкари скидывали предохраняющие от влаги кожухи с орудий. Вот был бы номер, если бы запал отсырел…
- Эна!!! Кто нас преследует?! – крикнула Мара, отходя с пути двух моряков осторожно тащивших ядра с весьма занятной начинкой. Вчера в сумерках так и не удалось определить, кто же так горячо хочет пообщаться с «Безумной Звездой».
Девушка в «вороньем гнезде» тут же откликнулась.
- Капитан! Это «Крылья Ветра»!
Мара чертыхнулась. «Крылья Ветра» - печальноизвестное среди пиратов судно, не проигравшее ни одного боя. Отличная команда и талантливый маг. Знать бы еще, кто таков…
Сподобила же Умберли столкнуться с Сортремом.
«Вот о Робилларде и его возможностях знают все, а здесь… не знаешь, к чему готовиться. Впрочем…», - улыбка Мары превратилась в звериный оскал.
Этим ребятам с «Крыльев», возможно, чертовски везет, но леди Удача куда как не постоянна. Почему бы ей и не отвернуться от честных бравых моряков на сей раз? Правильные парни слишком быстро наскучивают женщинам, а вот всякие мерзавцы и обаятельные сволочи заставляют девичьи сердца биться куда как чаще.
Весело попыхивая трубкой, к капитану подошел корабельный врач. Сопровождавший его кок в полном боевом облачении нес в руках ее оружие. Обернувшись к этой паре, Мара, подозрительно сощурив глаза, принюхалась к табачному дыму – в кои то веки док не курил сомнительных травок, от которых потом хихикал не переставая (впрочем, он и так часто смеялся, особенно когда работал над пациентами – особенности эльфийского юмора, видать).
Выпустив очередное колечко, остроухий Лимсби, радостно улыбаясь, сообщил, что готов к приему раненых. Конечно, кроме тех, у кого и так проблемы с головой. Помахал на прощанье рукой и удалился.
Кок же просто передал капитану кинжал в ножнах, и Мара не замедлила прикрепить их к бедру; колчан, толстую перчатку и тугой двухметровый лук. Бывший убийца, некогда решивший работать сам на себя и с тех пор опасающийся в виду своей специфической известности покидать «Безумную Звезду», по-дружески взлохматил шевелюру Мары. В ответ получил фырканье и не менее дружеский тычок под ребра. Впрочем, оба почти сразу же стали предельно серьезны.
- Эрик, я знаю, ты был в Уотердипе. Узнал, что за маг с Сортремом ходит? Насколько опасен?
- Узнал… Некто Ледориан Терновый Шип. Портовый писарь, каналья, долго и стоически молчал, пока… - Эрик выразительно положил ладонь на рукоять короткого меча на поясе.
Если бы Мара не умела сдерживать эмоций, непременно раскрыла бы рот от изумления. Ледориан. Проклятье! Ее ухажер-эльф. Вот так встреча предстоит…
- И что еще интересного успел рассказать тебе писарь об этом Ледориане?
- Учился у Черного Посоха, любимчик Мистры, боевой маг... – кок пожал плечами. Большего ему вызнать не удалось. Несчастный служка умер от страха.
- Спасибо, Эрик, - капитан отвернулась, обратив взгляд на приближающийся бриг. Где-то там, в унисон с остальными бьется сердце одного эльфа, который так некстати решил перекрестить ей курс. Будто невзначай Маре вспомнились пылкие поцелуи и ласкающие ее руки…
Она в сердцах сплюнула, яростно отгоняя непрошеные мысли. Он умрет, как и каждый, кто вставал у нее на пути.
Проверив тетиву, полуэльфийка вытащила из колчана стрелу с красным оперением. Вовсе не простую стрелу… Ее наконечник, именуемый «одуванчиком», при попадании в цель разлетался на десятки острых осколков, превращая внутренности жертвы в кашу. Такие раны практически не подавались исцелению.
Чужой корабль уверенно нагонял «Звезду». Четыре кабельтова, три.
- Хей-хо! – задорно крикнула полудроу, – тот, кто пристрелит мага, может взять себе все, что снимет с трупа, и десять процентов от общей добычи! Это касается всех.

Ледориан тихо возносил молитвы Богине Магии, которая еще ни разу не оставила своего верного последователя. И сейчас маг почувствовал ответное касание Силы. Мистра вновь была с ним. Волшебник покрепче стиснул посох.
Расстояние сократилось до трех кабельтов, и пришла пора Ледориану действовать. Вскоре должны были заговорить и дальнобойные луки противника, и, как подозревал Сортрем, имеющиеся на борту корсара пушки. Именно их маг и должен был нейтрализовать в первую очередь.
Чародей вышел на нос корабля и воздел посох к небесам. Силы Ветра и Земли послушно откликнулись на его зов. Частицы воздуха перед кораблем сгустились, подчинившись воле мага, обретя форму защитного купола, обладающего прочностью кристалла. Мерцающее сияние потекло с навершия посоха, образовав магический щит от всех летящих с большой скоростью снарядов.
Не теряя времени, Ледориан принялся за второе заклинание.

Полтора кабельтова. Кабельтов.
- Лучники по местам! – сказано это было скорее для порядка, поскольку стрелки давно уже заняли положенные места, укрывшись за высокими бортами «Звезды».
Мара тихо прошептала легкую магическую формулу, чтобы изменить глаза. И теперь желтые зрачки хищной птицы легко могли разглядеть лица моряков на вражеском корабле. Нервно застывший у штурвала усач с ястребиным носом – капитан. Тот, казалось, тоже увидел врага. Взгляды двух морских волков встретились, чтобы через мгновение разойтись.
А на носу «Крыльев Ветра» застыла знакомая фигура…
- Готовьсь!
По сигналу девушки лучники окунули наконечники стрел с намотанным веревом в масло и подожгли.
- Целься! Бей!
Выбрать цель, натянуть тетиву и отпустить. Никаких расчетов и прикидок, только интуиция и верный глаз опытного стрелка. И до самого конца смотреть не на стрелу – на мишень.
Хлопнули тетивы луков в руках моряков «Безумной Звезды». И стрелы прочертили многочисленные огненные дорожки к настигающим шхуну контрабандистов «Крыльям Ветра», чтобы бессильно опасть, наткнувшись на незримую преграду.
Второй залп был столь же результативным.
- Левый галс! Разворачивай! – резкий выкрик Мары, обращенный к шкиперу, услышал каждый, – Канониры, приготовиться!
Сама полуэльфийка отбросила в сторону бесполезный лук. Помимо полимофизма, она умела и еще кое-что из чародейской премудрости. Сейчас как раз настало время магии вступить в дело.
Глаза Мары сверкнули синим пламенем, когда, повинуясь ее заклинаниям, вода вокруг «Крыльев Ветра» замерзла. Вокруг бортов образовалась приличных размеров наледь.
Ход охотника за пиратами резко снизился. Но, одновременно с этим, на штирборте “Безумной Звезды”, где канониры оканчивали последние приготовления, раздался взрыв. Пушки были уничтожены, разрушило часть палубы и водонепроницаемых переборок.
Это было второе заклинание Ледориана…
Шхуну сильно тряхнуло. Судно дало крен, но, к счастью, черпать воду не стало. Продолжая поворот, «Звезда» выходила на траверс практически замершим на месте «Крыльям Ветра», готовясь к тому, чтобы пойти на таран.

Корабли стремительно сближались. С каждой секундой расстояние между ними сокращалось. Обе команды замерли в ожидании столкновения. Лица напряжены, костяшки пальцев побелели, сжимая оружие и абордажные снасти.
Эльф-маг видел, чем может обернуться бой. Разбойничья шхуна, чей форштевень был украшен впечатляющим тараном, могла пустить «Крылья» ко дну, несмотря на все его усилия. Чародей понимал, что он не успеет растопить лед вокруг корабля, да и стоит ли это делать?
Духи Воды пришли ему на помощь, и, ледяное поле стремительно начало расти.

Мара и ее шкипер уже не успевали ничего сделать. Судно набрало ход, хищно нацелив нос в бок противника. «Безумная Звезда» прошила разросшуюся ледяную преграду, упершись носом в борт охотника за пиратами.
Но большего достичь не удалось. Повреждения были совсем незначительными: проломило верхнюю часть борта у юта, треснуло лишь несколько досок. Сама «Безумная Звезда» пострадала гораздо больше противника: проломив ледяное поле, судно получило несколько пробоин. Носовые переборки был разбиты. Вода медленно, но верно стала поступать в трюмы. К счастью для разбойников, контрабандные товары хранились в кормовых отсеках, и им ничего не угрожало.
С обеих сторон в воздух взметнулись абордажные крючья. Сверкая в лучах полуденного солнца, они впивались в борта, рвали снасти и паруса, калечили людей. Один из пиратов – невысокий, коренастый человек, которого железной кошкой пригвоздило к борту – корчился, силясь вырвать из груди абордажную снасть. Какое-то время он бился, исходя криком и роняя изо рта капли кровавой пены, а потом затих, обвис на железных когтях.
В мгновение ока Мара скинула сапоги, отбросила лук, перчатку и колчан, оставшись в одной свободной белой рубахе и черных штанах, да на ноге остались ножны с кинжалом. Зачем лишняя одежда, которая будет мешать, когда можно изменить кожу, нарастить куда более крепкую эбеновую чешую? Зачем лишнее оружие, когда можно выпустить клыки, шипы и когти на руках и ногах, и, заодно, укрепить мускулатуру? Да, это больно. Но жизнь – вообще не сахар. Так что можно и потерпеть. Жаль, что действие заклинания нельзя было продлить настолько, насколько того хотелось. Ведь задержись полуэльфийка в зверином обличье подольше, и ей будет уже гораздо сложнее вернуться в нормальное состояние. Инстинкты возьмут свое, и пути назад уже не будет.
Словно наяву ощутив запах предстоящей схватки: свист стали, кровь, пот и смерть; полудроу, оскалившись, скомандовала заветное:
- На абордаж!
Рев разъяренных разбойников сотряс воздух, но опытные моряки «Крыльев» плевали на чужие вопли. Подобную работу они проделывали не впервые.
Стоило пиратам ринуться на абордаж, как над бортом «Крыльев» поднялись рыла двадцати арбалетов, встретив первые ряды атакующих стальным ветром. Тяжелые дроты насквозь пробивали легкие доспехи и тела морских разбойников. Те уже мертвыми или истекающими кровью падали под ноги товарищам, которые, не замечая этого, бодро прошлись по раненым и трупам.
Пара болтов с острейшими оголовками лишь бессильно скользнула по матово-черной чешуе, которой покрылась Мара. Капитан «Безумной звезды» первой оказалась на палубе вражеского корабля, эбеновым смерчем ворвавшись в ряды матросов Сортрема. Перезарядить арбалеты никто уже не успевал. Да и был ли в них прок против бронированного зверя. Пришлось браться за мечи.
Зарычав совсем не по-девичьи, Мара яростно бросилась в атаку. Первый же моряк, попытавшийся заступить ей дорогу, умер страшной смертью. Левой бронированной лапой она отвела удар меча и тут же когтями правой вырвала сердце несчастного.
Пираты повалили на осаждаемый корабль…

Ледориан знал, что ему не выжить в гуще схватки. Он не отчаянный рубака – его призвание магия. Окажись он в рядах сражающихся – не продержался бы и минуты. Заклинания спасли бы от нескольких ударов, но рано или поздно смерть пригласила бы его на продолжительное свидание. Подобное не входило в ближайшие планы мага, и он предпринял все возможное, чтобы оказаться в относительной безопасности. Достав из сумки с ингредиентами перо морской чайки, Терновый Шип прошептал короткое заклинание левитации и взлетел к вершинам мачт. Оттуда открывался чудесный вид на панораму сражения.
Маг видел, как пираты бросились на штурм. Их вела странного вида девушка, видимо, капитан разбойничьего корабля. Измененная внешность говорила об одном: она – оборотень-полиморф. Чрезвычайно опасна. Но, как известно, один в поле не воин… Даже в измененном состоянии, оставляя после себя горы трупов, без поддержки своей команды успеха ей не видать.
Волшебник достал из своей сумки кусочек паутины.
Мгновение. И рвутся хрупкие нити в тонких пальцах. На нос пиратского корабля падает липкая сеть, опутывая разбойников мерцающими тенетами. Около двадцати рубак замерли, не в силах двинуться с места. Они лишь бесцельно размахивали клинками, пытаясь разрубить магические путы, вырваться. Глупцы…
Мелькнувший следом огненный шар оставил на месте пойманных в сети разбойников лишь обожженные трупы и отвратительный запах горелой плоти.

Выстроив рыхлую стену щитов, охотники за пиратами перешли в наступление. Стремясь укротить строптивицу, они теснили ее все ближе к борту. Единственная, кого не задело заклинаниями проклятого Ледориана, Мара была вынуждена отступать. Еще немного, и ей придется ретироваться на палубу собственного судна, чтобы там продолжить бой.
К счастью ее первый помощник и остатки команды не дремали и сумели быстро сориентироваться. По наступающей линии моряков Уотердипа ударил веер стрел. Кто-то молча упал, поймав смерть лицом, кто-то хрипел, хватаясь за пробитое горло или грудь. Этого было достаточно для полудроу, чтобы броситься в образовавшуюся брешь.
Пираты перегруппировались и пошли в контратаку. Звенела сталь, и кровь залила практически всю палубу. Схватка «стенка на стенку» превратилась в свалку. Мара, войдя в ритм боя, стала своеобразной косой смерти, отправляя к Сайрику все новые и новые души.
Этакий демон, вырвавшийся из одного из Кругов Ада, с головы до ног в крови врагов, сошелся лицом к лицу с предводителем охотников за пиратами.
Боевой клич Сортрема Ястреба, казалось, перекрыл шум битвы. Булава пропела в нескольких дюймах от головы полудроу, а когти Мары высекли искры из круглого щита.
Сортрем умело уходил от атак, а его выпады были весьма и весьма опасны. Удары, что наносила девушка, неизменно находили щит противника. И следом ей самой уже приходилось уворачиваться от летящей булавы противника. Поединок складывался явно не в ее пользу. Приходилось отступать, шаг за шагом. Оставалось только прибегнуть к хитрости. Увернувшись от очередного замаха, Мара не стала атаковать, а просто бросилась наутёк.
- Стой, падаль! – гаркнул Ястреб, в горячке боя совершенно потеряв хладнокровие и кидаясь в погоню. Отбежав на пяток шагов, Мара воззвала к врождённым способностям, наследием от родителя-дроу. Тело моряка охватило лиловое пламя. Оно не обжигало, однако Сортрем, повинуясь инстинктам, дико взвыл и, бросив оружие и щит, начал хлопать себя руками в надежде сбить магический огонь. Звериный лик Мары исказила коварная ухмылка, когда, не мешкая ни мгновения, она развернулась и бросилась на противника.
- Нет… - взвыл Ястреб. Он еще попытался уклониться от атаки, в то же время понимая, что этот бой стал для него последним. Все, что он успел разглядеть перед смертью – острейшие иглы шипов на бронированном кулаке, что пушечным ядром летел ему между глаз.
Полуэльфийка презрительно плюнула в кровавое месиво, в которое превратилось мертвое лицо капитана «Крыльев».
- Мразь, - процедила она.

Усталость змеиным ядом расползалась по телу. Все-таки магия – это ремесло не из легких. Едва поддерживая заклинание левитации, Ледориан опустился на окровавленную палубу «Крыльев Ветра». Сил почти не осталось. Кое-как волшебник сумел прикрыть себя заклинанием Железной Кожи. Даже почти обессилев, он не мог оставить своих товарищей по оружию. Перехватив посох наподобие дубины, покрепче стиснув его, он надеялся, хоть как-нибудь помочь в битве.
Смерть Сортрема потрясла мага. Он потерял одного из лучших друзей. Казалось невероятным, что этого несокрушимого, уверенного в себе человека, с которым они не раз прикрывали друг другу спину, не стало. Ястреб не вернется с охоты.
Боль утраты наравне с гневом мутным потоком толкнулись в грудь. Все еще теплящаяся в маге сила, умноженная горем, нашла выход.

Не задерживаясь над трупом Сортрема, Мара вновь кинулась в атаку. Но не успела она сделать и пары шагов, как в грудь ударил мощный поток ветра, швырнув ее на мачту. Полуэльфийка сильно ударилась спиной и рухнула на палубные доски. Вражеский маг, о котором она успела забыть в пылу схватки, вновь напомнил о себе в бою.
Заклинание, делавшее ее зверем, спало, и девушка вновь стала сама собой.
- Будь ты проклят, ничтожество! Убью! – взвыла девушка.
Увидев, кто перед ним, Ледориан слегка растерялся. Смертельное заклинание уже было готово сорваться с его губ, но он так и не решался произнести ключевой слог. Да, перед ним была та, кто только что убила его друга. Но ведь это Мара, его любимая… Нет. Он больше не сомневался в собственных чувствах к темнокожей полукровке.
И заклинание погасло, развеявшись, как прах по ветру.
Но эльфа поразили то отвращение, та ненависть, с которой полудроу смотрела на него. Неужели все то, что между ними было, ничего для нее не значило?
Недолгих мгновений, пока маг был в замешательстве, Маре хватило, чтобы, преодолев расстояние, отделявшее волшебника от нее, выхватить кинжал и вонзить его в грудь эльфу. Железная Кожа дала сбой, рухнув в один момент, как и радужные мечты Ледориана о возможном счастье.
- Мара… - все еще не веря, прошептал он. Удивленные глаза бросили последний любящий и горький взгляд на убийцу, после чего душа отправилась на поля Фуги – бескрайние равнины смерти…
Следующим движением полудроу вырвала кинжал и на развороте ударила волшебника ногой в грудь. Пролетев несколько ярдов по воздуху, тело Ледориана перевалилось через борт и исчезло в зеленых волнах.

После произошедших событий исход схватки был предрешен. Видя смерть своего капитана и волшебника, исчезнувшего в морской пучине, моряки Уотердипа пали духом. Их руки с трудом поднимали оружие, отражая атаки пиратов. С каждой секундой их становилось меньше и меньше.
Вскоре кровь последнего из них расцветила палубу свежими багряными красками.

Вернувшаяся в свой нормальный облик, Мара оглядела палубу. Итог схватки был печален. Едва ли половина команды осталась в живых, корабль был изрядно поврежден, но гордость за то, что они одержали верх над доселе непобедимой командой, с лихвой перекрывала горечь потерь.
«Безумная Звезда» постепенно набирала в трюм воду. Спасали водонепроницаемые переборки, однако первый же шторм мог с легкостью потопить разбойничью шхуну. Но теперь в распоряжении полукровки был практически неповрежденный в ходе схватки бриг противника. Вопрос о том, стоит ли пустить его ко дну вместе с трупами его моряков, предварительно обчистив каюты и трюмы, или же воспользоваться столь приятным трофеем уже не стоял. Теперь это был ее корабль…

Симпопо и FR к тому ж. Нра.
Я-то ждала, что это маг свою любимую пристукнет. Сказывается общение с Аарином Гендом...
А вот и тапки летят клином:

Запятая лишняя. И тут всё ж лучше "несколько" (во всяком случае я об это "у" спотыкаюсь)
Там, на бриге, у всех столь одинаковый пульс, унисонный? Странно. И "перекрестить" курс - это "во имя Отца и Сына и Святаго Духа"? "Пересечь её курс", "перебежать ей дорогу", в конце концов... или что там ещё можно придумать...
Что-то меня эти "капли" смущают. Капли - это когда жидкость. Капли крови, дождя, вина и т.д. А пена, будучи другой консистенции, падает какими-то кусочками, ошмётками, клочьями то бишь. "Брызги кровавой пены", а?
Мне, брюзге, мерещится, что это пиратов становилось всё меньше и меньше. Просто поблизости много слов, к которым можно применить местоимение "их" - моряки, руки, атаки, пираты. Может, подкорректировать чуток?
Второй "противник" явно лишний.
Если меня вконец не доконал склероз, "неповрежденный" тут следует писать раздельно, ибо это не просто "неповреждённый бриг", а "не повреждённый в ходе схватки бриг". Как там эти штуки в предложениях зовутся... обстоятельства... дополнения... А, провались они в Девять Адов, не помню! Народ, кто тут отличник по русскому языку и недавно из школы к тому ж? Подскажите!

Да не суть на ошибки наши переводчики по ФР еще и не такой на гора выдают..
Рад, что понравилось.
Спасибо, что заглянули.

Как говорится, меня не ждали, а я приперлася.
Прочитала последний рассказ. Что могу сказать… Неплохо, что касается описаний, образности. В принципе, все это у тебя наработано довольно хорошо. Но вот что касается смысла… (я крайне редко берусь высказываться по этому поводу). Мне кажется, что все больно простовато. Этакий взгляд с мужской стороны (просто зачастую в подобных историях жертвой выставляют женщину). Но, по большому счету, какой-то пятый смысл здесь и не нужен. Красивая история с батальной сценой и неожиданной концовкой)

Ну, как обычно, нарыла кое-что)))

«набита темными эльфами, полукровками, контрабандистами»
Такое впечатление, что контрабандисты – это такая же раса, как эльфы и полукровки.

«обсуждая огромное количество всевозможных товаров»
Немного странно… обсуждать количество, да еще и огромное. Если на то пошло, то обсуждается обычно качество этого огромного количества.

«Над головой кружились тучи вайкинов – рода морских летучих мышей»
Сдается мне, что слово «рода» здесь совершенно лишнее. Оно разрушает все предложение. Тучи (кого?) вайкинов – (пояснение: тучи кого?) морских летучих мышей. А не тучи, состоящие из рода.

«а небо заменял возвышающийся каменный купол – о борт, в бесконечном ритме пульса далеких морей билась черная вода.»
«Возвышающийся» - нехорошее слово, труднопроизносимое, трудноусвояемое, тем более, сразу после «встречающихся». И потом, о какой борт билась черная вода, когда с начала абзаца упоминается только причал, у которого борта не может быть по определению. В таком случае, не мешало бы уточнить о борт чего она все таки билась.

«Спустя несколько ударов сердца»
Немного странная мера… и потом: чьего сердца?

«на палубе выстроился весь состав «Крыльев»»
Состав??? Скорее, это команда или экипаж…. По крайней мере, прежде я так думала. Гораздо логичнее сочетание «состав команды». А отдельно, напоминает железнодорожный состав или химические ингредиенты…

«разрушило часть палубы»
Так и хочется сказать «разнесло»! Но, это ничего не значащее отступление)

«Судно дало крен, но, к счастью, черпать воду не стало.»
Не особо мне нравится это «черпать воду»… приходится напрячься, чтобы понять, о чем идет речь.

«Повреждения были совсем незначительными: проломило верхнюю часть борта у юта, треснуло лишь несколько досок.»Не ассоциируется у меня как-то слово «проломило» (действие довольно сильное, кроме того, соответствующая эмоциональная окраска) с незначительными повреждениями. Если бы «задело верхнюю часть борта» или что-то подобное – это уже другой разговор. Тем более, следом такое противоречие: треснуло лишь несколько досок.

«Оттуда открывался чудесный вид на панораму сражения.»
Не увязывается как-то «чудесный вид» изначально подразумевающий чуть ли не идиллическую картину, с «панорамой сражения» - зрелищем, весьма далеким от приятного. На мой взгляд, все что угодно, только не чудесный (в этом конкретном случае).

«отражая атаки пиратов. С каждой секундой их становилось меньше и меньше»
Об этом уже говорилось выше. Тут выстроено так, что слово «меньше» цепляется к «атакам». По логике понятно, что людей становилось меньше, по написанию – все же атак.

«Вскоре кровь последнего из них расцветила палубу свежими багряными красками.»
Какое радостное описание! По мне, так это почти неприлично по отношению к смерти, о которой идет речь… Некое глумление в нарочитой небрежности и легкости.


Вот в этом не уверена… Кажется, что «несколько раз на день» но «по нескольку раз на дню».

Горация, рад видеть.
Действительно простовато. Глубокой идеи заложено не было,
основной упор делался именно на батальные сцены.
За разбор мелочей спасибо

Может, это и есть настоящее счастье

Устроиться на диване с полным комфортом не получилось. Отвратительно скрипнул коленный сустав. Звук был такой, будто стекло царапают. Леонид поморщился.
Прихрамывая, доковылял до платяного шкафа. Взял маслёнку и, сетуя на дрянную жизнь, а, проще говоря, банально матерясь, смазал колено. Пару раз для проверки согнул и разогнул бедовое сочленение. Скрип исчез.
Для порядка вздохнув разочек, Леонид убрал маслёнку и, притворив массивную дверцу шкафа, запер его. Достал сигареты и спички. Закурил.
Механические легкие с едва слышным шелестом втянули дым.
«Прима», хоть и с фильтром, была забористой. От самосада так не продирало, как от этого «произведения» ленинградской табачной фабрики. Леонид закашлялся. Бездумно смахнул пепел в пепельницу. Вместе с пеплом вылетел и уголек.
- Тудыть тебя в качель!
Было от чего осерчать. За последние два десятилетия та же наука сделала гигантский шаг вперед. Даже не шаг – шажище! Органы искусственные для трансплантации, биопротезы на любой вкус... Соседи, ученые с местного НИИ приборостроения, как-то за совместным празднованием Нового Года обмолвились, что и ИИ, сиречь интеллект искусственный, уже изобретен. А вот быт в стране наладить не могут… Сигарет нормальных так и не научились делать. Отопление, туалеты и ванные комнаты – это вообще отдельный разговор. Социализм, мать-перемать его во все тяжкие!
Леонид, скромный водитель такси, не разделял оптимизма ученых соседей. Ну, изобретут или изобрели искусственный интеллект, и что? Что дальше то? Хвалёный ИИ сразу же канализацию почистит, течи труб исправит? Или, наконец, установит мир во всем мире? Свежо предание, но верится с трудом.
Лёня сам после Афгана чуть ли не роботом стал. Половина тела, если не больше – биомеханические. Угораздило подорваться так, что его врачи по кусочкам собирали. Но, хвала Гиппократу сотоварищи, новые «запчасти» были ничуть не хуже старых. Руки-ноги оторвало, легкие и кишечник пробило – теперь приходится «щеголять» с заменителями.
Леонид чрезвычайно стеснялся протезов, и старался никому не распространяться о своей немощи. Вот и приходилось втихомолку с маслёнкой возиться. К докторам – ни в коем случае. Лучше соседей-ученых попросить, бутылку за это поставить. Жена и сын (он свято в это верил) – и то до сих пор в неведении.
В замочной скважине послышалось слабое царапанье. Взгляд Леонида скользнул по старинным, еще дореволюционных времен часам. Массивные стрелки показывали без двух минут семь. Жена вернулась.
Все-таки молодец у него Люська! Хоть и трудоголик каких мало, но, помимо работы, еще и на повседневные дела достаточно времени умудряется выкроить. Вот и сейчас она забрала Сашку из садика. Хотя сам Леонид был в отпуске и с легкостью мог прогуляться через пару кварталов ради сына. Мог, но лень-матушка родилась гораздо раньше... Поговаривают, что она появилась еще до Адама и Евы, которых Бог и слепил-то уже от скуки. (Как говорится: чтобы было!)
Да и как идти, когда по телику олимпиаду транслируют? В Лёне до сих пор не умер заядлый болельщик. С утра, пока не жарко, прямиком к пивной. Затариться «Жигулёвским» на весь день. Придти, закинуть пиво в холодильник, оставив бутылочку для разгону, и усесться на диване перед теликом. А, нет! Ещё балкон открыть и вентилятор включить, не то и свариться недолго. Уже который день стояло +35 в тени. Что творилось на солнцепёке – лучше не представлять.
Хорошо в отпуске, каким боком не крути…
- Лёня, мы дома! Можешь встречать, - раздался в прихожей голос жены.
- Да, папа, втъечай! – вторил детский голос. Как ни бились родители, но пока отучить Санька от того, чтобы он перестал картавить, никак не могли, - у мамы столько в сумках!
- Бегу, бегу! – улыбаясь, Леонид подскочил к жене и принял тяжелые авоськи, - Дорогая, чего набрала-то? Кирпичей что ли?
- Ага, их самых! Кирпичей! – на Люськином лице загорелись веснушки. Они всегда вспыхивали, когда она смеялась, - завтра вот как нафарширую их пеплом от твоих сигарет – пальчики оближешь!
- Ммм… вкуснятина, наверное… А на гарнир цементную кашу? – Лёня, водрузив сумки на кухонный стол, тоже расхохотался и потянулся за припасенным пивом.
- Не! В подливе с машинного масла!
Шутка оказалась не к месту. Бутылка, которую Леонид успел извлечь из холодильника, угрожающе затрещала в руке.
- Милый, что с тобой? – разувшись сама и сняв с Сашки сандалии, Люся прошла на кухню, - у тебя лицо бледное-бледное.
- Ничего… - едва слышно прошептал он, - ничего…

- Папа, идем ужинать! – донесся с кухни голос Сашки. Да и у самого Леонида в «желудке» уже минут пятнадцать как раздавалось голодное бурчание.
Шлепая босыми ногами по паркету, он чуть ли не бегом направился к столу. Сашка, беззаботно чавкая, уже во всю рубал.
- И чем это у нас так вкусно пахнет? Чур, мне всего и побольше!
- Ишь, какой! – на лице Люси отобразилась всегдашняя веселость, но глаза смотрели с тревогой, - тебе лучше? – чуть тише спросила она.
- Да, нормально. Мальца перегрелся, наверное. Сейчас поедим, пива холодненького глотну еще, и буду в полном порядке, - он натянуто улыбнулся. Впрочем, этого хватило, чтобы с лица жены исчезла тень волнения.
- Шиш тебе, а не пиво. Поужинаем и идем в кино. Мне подруга достала два билета на вечерний сеанс, - оттараторила она, накладывая ему полную тарелку тушеного картофеля с мясом, - новый западный фильм. Очень хороший. Мне на работе рассказывали...
- Погоди ты, а как же Сашка? Мы ведь не оставим его одного, – Леонид нахмурился. Рассобиралась, видите ли, а о сыне не подумала.
- А с Санькой мама посидит. Она через минут десять должна придти. Так что давай, ешь, и будем собираться.
Зная характер жены, оставалось лишь смиренно последовать совету. Тем более что ужин был великолепным. Мясо и картофель буквально таяли во рту.

…Со стороны Финского залива задул прохладный бриз, немного освеживший застоявшийся воздух. Город, пробуя морскую свежесть на вкус, вздохнул полной грудью. В вечернем небе, одиноко мерцая, зажглась первая звезда.
Лёня бездумно уставился на нее, не обращая внимания на Люськины разглагольствования. Впечатлений от фильма у него не осталось. Мелодрамы, в отличие от жены, он не любил. Не то чтобы Леонид не верил в чувства. Как раз наоборот, свою бесценную Люсю он любил больше собственной жизни. Только даже западные режиссеры и актеры до сих пор не научились, а может, попросту, не умеют показать на экране настоящие чувства. Все слишком натянуто, искусственно. Так же искусственно, как, к примеру, скажем его рука или нога. Вроде бы и есть, а с какого боку не глянь – фальшивка. Искусная подделка, не более. Только не каждому суждено почувствовать разницу.
- Лёнька, нахал, ты меня не слушаешь совсем! – он почувствовал, как жена требовательно дернула его за локоть.
- Слушаю, слушаю, - рассеянно произнес он, оторвавшись от созерцания неба.
- Тогда скажи, как тебе фильм! Понравился? Я уже битый час от тебя ответа добиться хочу.
- Очень понравился. И я даже полностью согласен со всем, что ты говорила. Самому и добавить нечего. Давай, я лучше нам мороженого куплю!
- Вот угорь изворотливый! – Люся возмущенно шлепнула мужа по предплечью. Но в глазах играло веселье. Каждой бы такого мужа, как ее Лёнька, и мир стал бы лучше…
Леонид довольно ухмыльнулся и отправился к ближайшему ларьку.
- Девушка, пару эскимо, будьте любезны! – он протянул деньги полноватой продавщице. Шумно выдохнув воздух, как бегемот, та наклонилась куда-то под прилавок.
Через несколько секунд он уже спешил к жене. Неторопливо они пошли дальше, с наслаждением кусая белые ледышки мороженого. До дома оставался один поворот. Войти под арку, и вот он, подъезд.
- Мужик, закурить не найдется?
Леонид обернулся на источник голоса. Три подростка в драных кожанках. Толи панки, толи рокеры – поди разбери эту молодежь. Один, самый низкорослый, поигрывал цепочкой, двое держали руки в карманах.
- Извините, ребята, ни одной сигаретки, - произнес он, в напрасной надежде, что троице хочется только курить, а не портить ему вечер.
- А если подумать? – тот, что с цепочкой, презрительно сплюнул, - а то ведь мы и поискать можем.
- Дорогая, иди домой, я сейчас, - бросил он перетрусившей Люське, - не волнуйся, все будет в порядке… - и шагнул навстречу троим вымогателям.
- Поискать, говоришь, сопляк. За «искалку» не боишься? – ладони Леонида слегка напряглись. Нет, не сжались в кулаки. Это лишнее. Удары ребром ладони, костяшками пальцев гораздо более действенны. А с троицей надо расправляться быстро.
Ещё с армейских лет Лёня знал, что подобное быдло надо ломать сразу и нещадно. Подонков жалеть нельзя, потому что, если ты пощадишь их, то они тебя точно не пощадят. Куда мир катится, что плодит подобную гнусь…
- Борзый ты, дядя, - цепь в руке низкорослого закрутилась быстрее.
Леонид не стал ничего отвечать на эту реплику. Зачем тратить драгоценные секунды. Просто бросился вперед. Не бездумно. Нет. Каждое движение выверено. Тело, хоть и механическое наполовину, но повинуется как прежде.
Летит в голову стальная цепочка. Уклоняться – терять время.
Взлетает навстречу левая рука, чтобы неуловимым движением вырвать из рук низкорослого его «оружие». Удивиться не успеет. И, не останавливаясь, на инерции, ногой в лицо.
Тот отлетает, брызгая в воздух юшкой и осколками зубов. Готов, авиатор…
Оставшиеся выхватили из карманов ножи. Прыткие какие. Один даже занести руку для удара успел. Только на этом все. Колено Леонида со всей силы врезалось ему в пах. Парень согнулся от боли, а Лёня, заканчивая прием, впечатал колено ему прямиком в подбородок. Господин судья, извольте считать до десяти… Нокаут!
Боковым зрением Лёня заметил неуловимую тень за спиной и прыгнул. В сторону, уходя от стального росчерка. Парень ринулся на него, бешено размахивая ножом. Господи, бедолага, ты и нож-то в руках держать не умеешь. Брось и беги, пока поздно не стало.
Не бросил. Извините…
Для него кажущееся небрежным, для парня – сверхъестественно быстрым – движение. Зазвенел по асфальту выбитый нож. И следом Леонид ударил. Раскрытой ладонью. В нос. Резко, снизу вверх.
Последний из нападавших рухнул, как подкошенный. Из сломанной переносицы потекла густая темная кровь. Ничего, жить будет. Поваляется без сознания с полчаса и оклемается. Считай, еще легко отделался. Леонид расчетливо смягчил удар, чтобы не убить.
- Все в порядке, милая, - он повернулся к застывшей у подъезда жене. Выражение ужаса на ее лице, заставило его беспокойно обернуться. Разве что-то не так? Вроде не переусердствовал.
В левом боку внезапно закололо, и легкие начали хрипеть. В глазах резко потемнело, будто кто-то вуаль набросил. Скосив мутнеющий взгляд, Леонид увидел рукоять ножа, торчащего между ребер. Но крови не было.
“Значит, тот второй успел-таки ударить…” – на этой мысли сознание погасло.

Мир вернулся внезапно. Шумом в ушах и туманом в глазах. В груди раскалывалось сердце. Сипя и клокоча, вздыхали легкие.
- Ксюха, ты что творишь? – зашипел над ухом сердитый мужской голос, - отключи его, а то потом…
- Отключаю-отключаю. Нет, вот ведь молодежь пошла… - невидимая Ксюша сокрушенно вздохнула, - такой конструкт, чуть не угроби…
Что-то щелкнуло, и на этом звуки оборвались. Мир вновь исчез.

***

Сергей облегченно выдохнул и теперь мог спокойно утереть трудовой пот со лба. Три часа они с Ксенией корпели над поврежденным Леонидом, но таки добились своего. Повредившиеся в результате «клинической смерти» микросхемы были благополучно заменены на новые. Программы-контроллеры поведения перепроверены – все в норме. Блок памяти исправлен, подчищен и дополнен: пробудившись, Леонид ничего не вспомнит о драке – для него минувший вечер окончился благополучным возвращением домой.
- Ксюня!
- Что? – раздался голос жены уже из прихожей.
Сергей улыбнулся. Молодец, Ксю. Сама догадалась, что сейчас нужно пойти и успокоить Людмилу. Та, наверное, уже изрыдалась. Еще бы: каково жене, которая уже один раз потеряла мужа и обрела его вновь благодаря ученым соседям, заново переживать смерть любимого? Пусть с осознанием того, что он не настоящий, но тем не менее.
- Ничего, родная. Иди-иди…

К счастью успокаивать Люсю не пришлось. Справилась. Пересилила себя. Сдержала слезы. Боялась сына разбудить. Боялась вопроса «Где папа?»
Сашка мирно спал, спрятав руки под подушку и сладко посапывая. Наверное, видел уже десятый сон. На его загорелом лице играла улыбка.
Мама Людмилы мирно всхрапывала на том самом диване, где Леонид готов был просиживать целыми днями, пялясь в экран телевизора и попивая холодное «Жигулевское».
- Ну, как он? – губы женщина предательски дрожали. Как, впрочем, и голос.
- Все в порядке…
Тихий вздох, и колени у Люси подогнулись. Она медленно осела на пол.
- Как камень с сердца… А я то уж боялась, что все... не увижу его больше!
Поток слез все-таки прорвался через плотину.
- Люся…
- Я ведь люблю его!
Ксения уж было открыла рот, чтобы сказать: «Люся, он ведь не настоящий! Нельзя любить машину». Но тут же одумалась. Для жены Леонида и его маленького сынишки именно он, искусственный интеллект с воспоминаниями погибшего солдата, стал родным и любимым. Особенно для маленького Сашки. Он не помнил смерти отца, слишком мал бы для этого. И Леонид, их с Сергеем изобретение, смог заменить осиротевшей в одночасье семье родителя и мужа. Ведь негоже ребенку расти без отца.
Поэтому Ксения попросту молча опустилась рядом с Люсей и обняла ее. Слова – лишнее.

***

Наступили выходные. Не сказать, что они были очень уж долгожданными: все-таки последние дни отпуска – не самое радостное событие. Всегда хочется отдохнуть еще.
Жара немного спала, и Леонид всей семьей решили пойти в Парк культуры. Не дома же сидеть. Тем более, что Сашка давно просился на карусели.
- Папа, а когда пойдем уже? – Сашка настойчиво теребил отца за штанину брюк, - я на лошадках покататься хочу.
- Скоро пойдем, сынок. Вот как только мама боевую раскраску сделает, так мы сразу выходим, - Леонид потрепал непослушные Сашкины вихры, - Люсь, ну ты скоро там?
- Иду-иду! – Люся закончила с макияжем и вышла из спальной, - не могу же я показаться на людях не накрашенной.
- Господи! Любимая, да ты и так красивей всех, без всяких помад и теней.
И Леонид самым бессовестным образом запечатлел на ярко-алых губах жены смачный поцелуй. В ответ та, предварительно покраснев от комплимента, сердито шлепнула его по мускулистому плечу.
- Вот если ты мне помаду съел, я не знаю, что с тобой сделаю!
Впрочем, возможная экзекуция отменилась после просмотра зеркала.
- Еще раз вытворишь подобное – укушу! – грозно пообещала Люська, перед тем как двери квартиры закрылись за их спинами.

…День прошел в Сашкиных восторгах и улыбках счастливых родителей. Такого постреленка воспитывать – не каждой паре дано.
Леонид стоял, обняв жену, и довольно смотрел, как его сын летает по кругу на спине прыткой лошадки в яблоках. С наслаждением слушал его заливистый смех. Ловил блескучие лучики глаз.
“Вырастет – весь в меня пойдет, бесенок!”
И Лёня притянул Люсю к себе и вновь без зазрения совести поцеловал.
- Спасибо тебе, милая, - шепнули губы мгновением позже.
Люся застыла, переводя взгляд попеременно с сына на мужа и обратно. И маленькие прозрачные бусинки в уголках глаз грозили наверняка испортить макияж. Но сейчас Люсю это вовсе не волновало. Она доверчиво спрятала голову на груди мужа и дала волю слезам.
Может, это и есть настоящее счастье?

Странно, что все молчат-то????
Я то прочитала, еще на прошой неделе, но опять не хотела быть "ледоколом"... но, мне не оставляют выбора)))

посему, лови...
Идея не плохая, но, мне показалось, что чего-то не хватает... и, кажется, не хватает этой самой машинной сущности этого Леонида. О том, что он робот, читатель узнает только из слов автора, больше это ни в чем не выражается... нет такой особой отличительной черты, не смотря на которую жена его так любит. Нет в этой ее любви того особенного чувства, о котором ты хотел сказать. Он самый обычный человек... по-этому и особенность этого счастья ощущается весьма натянуто (если вообще ощущается) если бы, например, он был весь насквозь железный и на вид хромированный, а имел душу или что-то такое, за что жена его любила не смотря ни на что, мысль бы лучше прослеживалась...
хотя, может, я чего-то не понимаю


Отчего-то хочется поменять местами слова «органы искусственные».


(Что?) – половина. (КакаЯ?) – биомеханичесКАЯ.


Совершенно безболезненно можно опустить слово «времен»… «еще дореволюционным часам», кажется, так глаже.


Не могу сказать точно, что мне здесь резануло… Леонид – решили. Не согласовано тут.


Было бы весьма странным теребить за штанину юбки. Про брюки, на мой взгляд, лишнее уточнение, это не важная деталь.

я сам в шоке. хочешь немного критики хотя бы.. а фигушки зачастую..
некоторые огрехи уже поправил, только вот тут не выложил исправленную версию
Спасибо, Горация

Давненько ничего не выкладывал здесь. Поэтому вот. Немного недовычитанный рассказ.. пособите с ашипками, кто чем может ))

Тебе пора, клоун...

- Лежите спокойно, не двигайтесь.
Холодные пальцы деловито растерли гель по грудине.
- А больно не будет? Или щекотно? Я ведь того... боюсь ее, щекотки, – перебарывая кашель, он еще пытался шутить.
Врач слабо улыбнулся, остановив ультразвуковой сканер в паре сантиметров от тела пациента.
- Не волнуйтесь, Михаил Николаевич… Ничего подобного не случится. Пару минут, и будете одеваться.
Последовавшую следом обещанную пару минут молчания нарушало только слабое гудение диагностической аппаратуры…
- Ну, что, доктор? – застегивая пуговице на рубашке, обратился он к выстукивающему прерывистый ритм по клавиатуре врачу, - жить буду?
На каменном лице врача нельзя было прочесть ничего. Только странный блеск в глазах и подрагивающие руки, оторвавшиеся от кнопок, говорили о том, что все очень и даже слишком серьезно.
- Михаил Николаевич, пожалуйста, присядьте…
В коридоре под дверью раздался тревожный лай.

- Эй, старик, глаза разуй! Куда прешь?! – раздался за спиной возмущенный молодой голос. Кажется, женский. Можно повернуться и нагрубить в ответ. Только совесть не позволит. За всю свою жизнь Михаил Николаевич Кудрявцев не произнес ни одного бранного слова. Да, и сам виноват – по сторонам надо смотреть, а не под ноги.
Бегущая рядом верная Матрена, в отличие от хозяина, не сдержалась и звонко облаяла посмевшую поднять голос на ее хозяина. Мол, что не видишь, глупая, что человеку и без того тошно.
- Матрешка! Ну-ка, фу! – Кудрявцев предупреждающе дернул гладкошерстную любимицу за поводок, - Нельзя грубить старшим.
В ответ - преданный блеск черных глаз-пуговиц и вертолетный пропеллер хвоста. Молоденькая болонка быстро забыла об обидчице и выжидающе уставилась на Михаила Николаевича.
И тот никак не мог разочаровать любимицу. Из кармана подзасаленного пиджака появился кусочек столь обожаемого ею рафинада.
Пока Матрена поглощала лакомство, Кудрявцев успел потрепать ее по белому мохнатому загривку, да поправить розовый бант на хвосте. Зачем, спрашивается, внучка завязала это постоянно норовящее сползти украшение на хвост несчастной Матрешки... Как там она выразилась – гламурно. Из последовавших объяснений семилетней златовласки шестидесятилетнему дедушке, что же такое пресловутый «гламур», старый клоун так ничего и не понял, кроме того, что сейчас это модно.
Вмиг повеселев на десяток градусов, болонка залихватски тявкнула, дергая поводок.
- Да, идем-идем, торопыга. Понимаю, что тебе не терпится на работу… но только ведь не работать торопишься, шалунья, а к ухажеру, - туманный взгляд Кудрявцева несколько прояснился от воспоминаний циркового закулисья. Как сейчас перед глазами: вся труппа с ног сбивается, ища пропавших болонок: Матрену и Федора – ее избранника. А те в этот момент преспокойно милуются среди реквизитов, совершенно не думая о выступлении. У всех паника, а им бы хоть бы хрен по деревне.
Вздыхая о былом, ссутулившийся человек с семенящей рядом собакой устало брел к цирку…

- Михаил Николаевич, родной, где ж запропастился-то? Репетицию пропустил… - худрук с выражением крайнего волнения на лице подбежал к вошедшему Кудрявцеву.
- Что играть сегодня? – бесцветным голосом спросил клоун, словно пропуская мимо ушей слова руководителя труппы.
- Как что, дорогой вы мой? Новый номер, «Такси», кто обещал?! Матрешка, ты как, готова? – наклонившись, худрук почесал веселую болонку за ухом.
Утвердительное «гав!» в ответ было весьма красноречивым.
- Степашу уже загримирован. Очередь за вами, Михаил Николаевич. Номер через полчаса. Так что преображаемся в скором темпе, и – на манеж…

Напялить на себя концертный костюм, состоящий из разудалого рыжего парика с залысиной, шляпы-котелка с пластмассовым цветком, обрезанного смокинга и нелепой манишки – дело пяти минут. Втиснуть припухшие от долгой ходьбы ступни в узкие остроносые лодочки красных кричащих туфель – еще минута. Тщательно выбелить лицо и нарисовать на нем улыбку – от силы четверть часа.
Отложив помаду, Кудрявцев бросил взгляд в зеркало. Как и положено, из зазеркалья на него смотрел «веселый» клоун. Улыбка до ушей, хоть завязочки пришей. Самому же Михаилу Николаевичу хотелось в этот момент завыть, как волку, тоскующему на Луну.
Сегодняшний визит к врачу подписал ему суровый приговор: «У вас рак легких, четвертая стадия». Жаль, сразу в домовину лечь нельзя.
В другой раз Михаил Николаевич мог бы плюнуть на все и, напившись вдрызг, одеть петлю на шею. Но сознание того, что срывать благотворительное представление для ребятни из детских домов не в его праве, заставило клоуна придти и отработать номер. Лишать капли счастья тех, которым с детства не повезло в жизни – бесстыдно, по меньшей мере.
Он знал, что такое наивная детская радость, когда малыши верещат от восторга, смеются над потешным рыжеволосым шутом на манеже. Будто наяву перед глазами возник образ заливающейся смехом внучки, сидящей в первом ряду, когда незнакомый рыжий дядька ревел в два ручья после того, как ему порвала штаны так похожая на их Матрешку собака.
Детский смех и улыбки – более чем щедрая награда для рыдающего клоуна.
Но парой мазков кистью Кудрявцев добавил на щеки синие капли сбегающих слёз. Что такое истинная клоунада, как ни трагикомедия…

Обмундированный в такси ослик Степаша покорно ждал у кулис. Желтые шашечки на темных боках, вместо сбруи – игрушечный руль и педали, вместо запасного колеса – запасная нога. На крупе табличка с номером, как на настоящем автомобиле.
Что же, седлаем и вперед! То есть: за руль и поехали!
Ткань кулис послушно разошлась.
- Би-бип!!! Би-бип!!! – призывно гудя, «таксист» сделал круг по манежу на своем «жеребце», который бодро трусил, слушаясь клаксона за ушами.
По окончанию витка холостого извозчика ждал пассажир – наряженная в светскую львицу Матрешка. Как бы голосуя у обочины, она махала лапкой.
- Эх, прокачу! – «водитель» остановил «такси», не глуша мотора, как раз напротив болонки. Деловито вылез, обошел «машину» и раскрыл перед Матрешкой несуществующую дверь. При этом поклонившись так низко, что штаны, довольно плотно обтягивающие вовсе не тощий зад, треснули, явив детворе исподнее в розовый горошек.
Естественно, что в салон к такому водителю ни одна уважающая себя женщина не сядет. Матрена демонстративно отвернулась, напускно сердито тявкнув. Что последовало за этим: конфуз прикрывающего прореху клоуна, пробирающегося обратно на водительское сиденье, и продолжительные раскаты хохота на трибунах.
- Би-бип! – уже не так уверено возвестил клаксон, и Степаша-«такси» уже не так бодро затрусил по кругу.
Детвора продолжала счастливо смеяться.
Приключения только начинались. На исходе второго круга «такси» едва успело затормозить перед лежащей поперек дороги Матреной в бессознательном состоянии. Рыжеволосый водитель, визжа от ужаса, давил на «педаль тормоза» и изо всех сил тянул на себя «руль».
«Машина» остановилась в считанных сантиметрах от бездыханного тела.
Паникующий «таксист» пулей выскочил из салона, прикрывая левой ладонью прореху в штанах и испуганно оглядываясь по сторонам – вдруг кто заметит!
На трибунах вновь разгорелся пожар смеха и улыбок. Наверное, каждый из ребят знает, каково это – оказаться в подобном положении. Но ведь смотреть со стороны за чужим конфузом – это так весело!
- А!!! - паникующий клоун, вертясь как юла, чтобы скрыть от посторонних глаз дырень на штанах, дрожащей рукой прикоснулся к лежащей к верху лапами собаке.
- А-а-а!!! – еще громче, касаясь ее второй раз. Матрешка оставалась неподвижной.
За время оказания первой помощи бесстыдное «такси», скрылось в неизвестном направлении – Степаша ретировался за кулисы.
Зрители в восторге.
- А! – раздается удивленно-испуганный возглас. Несчастный шофер обнаружил, что его «такси» исчезло, - Украли!!!
Подобно пресловутому Шерлоку Холмсу бедняга выудил из-под манишки увеличительное стекло внушительных размеров. И, уже не стесняясь порванных штанов, стал деловито изучать место преступления.
На трибунах истерика.
И в этот момент пришла в себя несчастная обморочная.
О, боги! Какой шанс! – Матрешка одним прыжком вцепилась за болтающийся обрезок фалды – точь-в-точь за задницу укусила.
Ужасу и слезам клоуна, мечущегося по манежу как белка в колесе, ответом послужили уже даже не смех – всхлипы, выдавливаемые из груди. Чтобы расхохотаться, надо ведь воздуха в грудь набрать. А этого никак не дают сделать – слишком захватывает зрелище.
Рыдающий навзрыд «таксист» с неожиданной ношей на пятой точке, сверкая пятками, исчез за кулисами.
И после этого грянули восторженные аплодисменты. В эти секунды дети верили, что радость может продолжаться бесконечно…
- Ну, Михаил! Ну, Николаевич! Брависсимо! – за кулисами восхищенный худрук заключил плачущего клоуна в крепкие объятия, не замечая, что по рисованному лицу катятся вовсе не невсамделишные слезы…

Не дожидаясь окончания выступлений, старый клоун удалился в гримерку. Судорожно стер с лица испорченную слезами маску.
«Прощай, чертова улыбка. Брось меня, я подарил тебя другим, оставил на манеже.
Прощевайте и вы, слезы. Недаром я вас лил, даря смех и веселье».
Кудрявцев, бросил последний взгляд на отражение в зеркале. Встретился глазами со смертельно уставшим человеком в рыжем парике и нелепом котелке.
«Прощай и ты, клоун…»
Тут его разобрал приступ кашля, безуспешные попытки остановить который продолжались минут пять, пока из горла не вылетел кровавый сгусток – причина першения в горле.
После чего, побросав цивильные вещи в небольшой чемоданчик из-под реквизита и не переодеваясь(в морге переоденут), Михаил Николаевич, подхватив саквояж, двинулся к выходу. Никто не заметил, как он вышел через запасный выход.
Едва сдерживая так некстати наворачивающиеся слезы, Михаил Николаевич остановился у потрепанной афиши.
«Прощай, Цирк. Ты был частью меня, моей семьей, мной самим», - клоун почтительно стянул маскарадный котелок, обнажив голову, - «Матрешку жалко оставлять. Но без хозяина не останется. Ведь мы – семья.
Нет.
Теперь Вы – семья! А я… я…»
Рядом раздался обиженный лай верной болонки. Как так, хозяин бросил? (работа №026c)
- Матрешка! А ну, марш домой! Кому сказано! Не то котелком запущу, мало не покажется. Кыш!
Хмуро глядя исподлобья и опустив хвост-пропеллер украшенный бантом, верная болонка не посмела ослушаться хозяина. Ушла, косясь.
«И мне пора…»

Владелец «Пенной кружки», небольшого пивного ресторанчика на набережной, приподняв бровь, приветствовал постоянного посетителя. Видно, Михаил Николаевич совсем удачно отметил очередное выступление в цирке, раз пришел догоняться, даже не переодевшись.
- Как обычно, пива с раками? – учтиво осведомился он у клоуна, с не меньшим удивлением заметив, что тот абсолютно трезв.
- Только пива, пожалуйста, рак у меня уже есть… - ответствовал тот, устраиваясь за свободным столиком у стены.
Владелец хмыкнул: пойми, этих клоунов. Так шутить с каменным лицом не каждый может. Видимо, все эмоции в цирке оставляют, и на собственную жизнь их не хватает…
…Глянув в янтарные глубины принесенного напитка, Михаил Николаевич сделал добрый глоток. И вновь его одолел сильнейший приступ кашля, окончившийся схаркиванием сгустка гнилой крови.
Как сказал доктор – болезнь стремительно прогрессирует. Не в правилах хороших врачей лгать. И потому на вопрос Кудрявцева: «Сколько мне осталось?» - принесший клятву Гиппократа честно ответил: «Не больше месяца». Зараза слишком близко подобралась к «мотору».
Так зачем мучить себя и родных, и, в первую очередь, внучку, золотоволосую Светланку? Незачем им видеть, как он увядает, слышать, как хриплый кашель разрывает грудь. Он не сможет смотреть на их слезы, изношенное старческое сердце не выдержит. Это была его привилегия – плакать.
Плакать, чтобы другие смеялись…
По сухой, шершавой от грима щеке скатилась предательская слеза. За ней другая…
Плакать, чтобы другие смеялись…
- Всем пива и раков за мой счет! – провозгласил во всеуслышание, уже не сдерживая рыданий, бросая на стол не нужные больше деньги.
И, опростав одним залпом остатки пива в кружке, старый клоун выбежал на улицу, направляясь к ближайшему мосту.
- Михаил Николаевич, чемоданчик-то забыли! – неслось ему в спину.
«Нужен он мне теперь сто лет как!»

…Резкий порыв речного ветра ударил в лицо, высушил слезы. Парик с водруженным котелком съехали куда-то на затылок.
«Ну, что. Теперь, действительно, прощай, клоун», - облокотившись на перила, Кудрявцев, не мигая, смотрел на темные волны плескавшиеся метрах в двадцати под ним, - «Пора!»
- Дедушка!
- Папа!
И в дополнение Матрешкин лай за спиной. Что за напасть?! Или сама судьба не дает совершить опрометчивого поступка?
- Папа, ты чего удумал?
Ну вот, дождался. Глаза дочери на мокром месте, и Светланка шмыгает носом.
- Вы как здесь очутились? Нельзя уже после представления кружечку пива пропустить в одиночестве, - нарочито ворчливым тоном буркнул Михаил Николаевич.
- Матрешка домой прибежала одна. Скулит. Будто за собой зовет. Мы уж думали грешным делом, с тобой что стряслось. За ней пошли.
- Ох, уж эта Матрена… Паникерша, не иначе, - клоун обнял дочь и внучку. И те улыбнулись в ответ. Радость сменила слезы.
Внезапно по телу будто волна жара прокатилась. Бешено забилось сердце. В груди закололо, словно кто-то настойчивыми толчками решил пробиться наружу. Кажется, подкосились колени, и он начал оседать на мостовую.
Покатился прочь дурацкий котелок…
Мир начал отдаляться. Где-то на грани еще слышались не сдерживаемые рыдания, крики «папа» и «дедушка», собачий лай.
Милые, родные… и теперь такие далекие. Спасибо, что вы были рядом!
Какую глупость он почти совершил. Умирать, не бросив прощального взгляда на дорогих сердцу людей, не обняв их, не ощутив напоследок тепло их любви – недостойно настоящего человека. Дурак ты, клоун. Такого счастья себя чуть не лишил…
Не хотел слез? Но их не избежать. Ни за что. И глупо было надеяться на обратное.
Спасибо тебе, дорогая Матрешечка… Спасибо, за это мгновение счастья. Для меня оно останется одним из самых дорогих во всей прожитой жизни.
А теперь, тебе, действительно, пора, клоун… Пора…

Прочитала последний рассказ… Черт возьми, чуть не прослезилась! Очень хорошо у тебя все получилось! И тема такая… я бы за такую не взялась… тяжелая.
В общем, талантище ты… только пишешь мало…

Как обычно, по тексту тут кое-что выудила, куда же я без этого!

«среди реквизитов»
Обычно «реквизит» употребляют в единственном числе. «Среди реквизита».

«где ж запропастился-то»
Обычно «где пропадал», но «куда запропастился»….

«Степашу уже загримирован»
Опечатка?

пасип бальшущее...
а еще говорят, что сценка в цирке удалась

XXII век.
Без трёх минут Полдень.
Мировое сообщество переварило остатки коммунизма и социализма и, за неимением другой пищи, пожирает само себя.
Во главе угла находится моментальная выгода. Люди – лишь средство. Такое же, как раритетный «Domestos» для борьбы с неприятными запахами в туалете.
Деньги – не пахнут, если ими в буквальном смысле не подтираться.
Нет больше «взрослой жизни». Есть расписание дня.
У детей больше нет детства. Нет игр в «прятки», «казаки-разбойники», «штандр-штандр», «цепи-закованы» и «съедобное-несъедобное». «Войнушка» отошла в иной мир. А для «игр в доктора» сначала нужно достичь половой зрелости.
Нет сказок на ночь про Ивана-царевича или Финиста-Ясного Сокола. Или же про аленький цветочек…
Илья-Муромец спит летаргическим сном на печи.
Спящая красавица ворочается в хрустальном гробу, но поцеловать её некому.
Руслан променял Людмилу на девку из придорожного кафе на окраине столицы нашей необъятной Родины.
А дядька Черномор получил пожизненный срок за проявление «дедовщины» среди роты богатырей особого назначения.
Всё изменилось. Даже сказки, и те…



Итак. Где-то в пределах столичного мегалополиса…



Солнечный ко-заяц весело перескочил с пластикового подоконника на спинку виброкровати. Распушив хвост парашютом, приземлился на постель. Запушил всё обратно и скачком добрался до торчащего из-под одеяла ко-носа. Подёргал за торчащие из ко-ноздрей ко-волосики, игриво отвесил волшебного щелбана по самому кончику дыхательного аппарата и исчез.
- Аапчхи-и! – Колексей добротно чихнул. Да так, что одеяло сдуло на пол.
В ответ виброкровать сделала то, что и положено делать настоящей, качественной виброкровати, стоит хозяину проснуться – начала вибрировать. Приятная дрожь пробежала по всему телу Колексея, пробуждая затекшие за время сна туловище и члены.
Молодой ко-человек потянулся, зевнул, прислушиваясь к работе режима «С добрым утром!», и настороженно замер.
Точка вибрации остановилась где-то в районе ко-ягодиц, настойчиво разминая уже пришедшую в себя после ночного одеревенения ко-задницу. Та волей-неволей, но начала возбуждаться.
«Опять умник-близнец врубил гей-режим. Шутник-стимулятор!» - рассерженный ко-юноша шарахнул верхним левым членом по спинке виброкровати. Туда, где помаргивал диодами пульт управления.
Вибрации прекратились. Ко-задница тотчас же прекратила процесс возбуждения и вернулась в нормальное состояние.
- Сынок, ты чего там буянишь? – донесся с кухни голос родительского организма, - спускайся! Завтрак ждёт!
- Завтрак… - насупленный Колексей напряг мышцы брюшной части ко-организма и заставил ко-туловище принять вертикальное положение. Два нижних члена громыхнули босыми ко-пятками по полу, - Опять, поди, отварная арматура? Ко-глаза мои её бы не видели. Железа мне, видите ли, не хватает… Можно, наконец-то попробовать этот, как его… Гуляш! Или пирожки!? - уныло бубнил он всю дорогу до столовой.
- Что, на кулинарных форумах пересидел? Пирожки ему… Ещё манную кашу попросил бы! Умойся для начала, - намекнул родительский организм, копаясь у алхимической плиты и гремя ретортами, - с немытыми верхними членами не получишь ничего. И давай быстрее, у меня уже слюнки бегут. Фаршированные гантели – объедение. Ко-пальчики оближешь.
- А Косашка где? – после непродолжительного плескания водой в ко-лицо и протирания ко-глаз подал голос Колексей, - я тут ему всыпать хотел…
Договорить, чего же и куда он хотел всыпать своему организму-близнецу, Колексей не смог – ко-рот самопроизвольно наполнился кислотными выделениями.
Фаршированные гантели в соляном соусе, украшенные металлической стружкой и пучками облезлой проводки, распространяли такой аромат, что дух захватывало и хотелось проглотить всё и сразу.
- Косашка уже в сети. Как проснулся, даже есть не стал – подключился к Сети, вкалывает на Корпорацию, - бросил через ко-плечо родительский организм, раскладывая гарнир из толчёных удобрений по тарелкам, - позови его, кстати.
- Ещё чего. Кто не успел, тот опоздал! – обиженному поведением близнеца Колексею пламенно захотелось умять и Косашкину порцию удобрений с гантелями в придачу. Поэтому идти звать брата к столу он не собирался. - Сам виноват! Пусть теперь до обеда терпит. С рабочего места отлучаться строго по расписанию.
- Ладно, не гуди, - буркнул родительский организм, - Садись, ешь. И в кого Косашка такой трудоголик? Ведь Корпорация редко доплачивает за часы переработки.
- Может, он энтузиаст? – жуя проволоку, прочамкал Колексей, - Я читал, что есть такие. Хуже трудоголиков. Гораздо.
- Ешь, не умничай! – родительский организм с наслаждением надкусил фаршированную гантелю. Брызнул сок, оросив ему ко-подбородок, - На энтузиастах Корпорация держится.
Колексей ответил не сразу. Он упоённо и с наслаждением поглощал навоз с подливой. Вприкуску с гантелями.
- Да ну их к чертям, этих энтузиастов-держателей. Я добавки хочу! – провозгласил он после того, как вылизал тарелку дочиста и начал косить ко-глазом на предназначавшуюся Косашке порцию.
- Хватит с тебя. Иди, работай! И Косашку гони сюда. Пусть оторвётся минут на десять, это разрешено. Нельзя, чтоб ко-тело без минералов просиживало, а то совсем в овощ превратится.
- А добавка? – всё еще надеясь на благоприятный для себя исход, спросил Колексей.
- Обойдешься! Давай, шевели нижними членами! – родительский организм был непреклонен, - Сеть и Корпорация ждать не будут.
И ведь не поспоришь. Родительский организм – он такой. Чуть что, может и верхним членом так по ко-голове приложить, что мало не покажется. Тем более опасно искушать судьбу, когда неподалеку лежат нечищеные пудовые гири. Хоть и весьма вкусный при должной обработке продукт, но если такой прилетит промеж ко-глаз – ко-черепу мало не покажется.
Косашка как-то жаловался, что ему прилетело. Так он неделю нормально работать не мог. Терял концентрацию, и коннект с Сетью рвался непрестанно. Пару выговоров даже заработал.
Колексей помнил те чудные мгновения, когда Босс, имевший привычку постоянно жевать поливинилхлорид, брызгая крошками изо рта, отчитывал Косашку. Грозился забанить его, от Сети отключить. Чтоб никакого контакта. Даже через проксик.
А для ко-человека это означает смертный приговор. Или, используя корпоративный лексикон, списание по акту непригодности.
Люди с приставкой «ко-» – наполовину овощи. Эти мутировавшие порождения Корпорации с атрофированными конечностями и измененной структурой организма появляются на свет и существуют только с одной целью – увеличивать благосостояние своих создателей. Перестаёшь приносить доход – отправляешься в расход.
Кончилась эйфория от кучи лайков, пинга нет, бан, учёная запись удалена - и у большого пальца Босса-императора наступает эректильная дисфункция. Далее следуют списание и утилизация.
И вынужденно или, как в случае с энтузиастами, по убеждениям ко-люди подсаживают на Сеть население планеты. Что Корпорации, собственно, и надо. Делай деньги, наплевав на мораль – вот её девиз. А ко-люди – инструмент для претворения его в жизнь.
Где достаточно нескольких слов, а где требуются продолжительный флирт или прикармливание троллей. Мы для вас – кажущаяся свобода и вседозволенность в Сети, вы в ответ отдаёте нам кошелёк и душу.
Сеть затянула многих, если не сказать – всех. Правда ходят слухи, что есть ещё те, кто не утонул. Барахтаются.
- Чего застыл, как овощ замороженный? Кому сказано – двигай членами! – родительский организм, не церемонясь, отвесил правой рукой задумавшемуся на мгновение Колексею крепкий подзатыльник.
«Верхним членом», – тут же поправил себя ко-юноша.
В ко-голове загудело.
Потирая ушибленное место, Колексей хмуро поплёлся в предназначавшееся для работы помещение – пластиковый бокс без окон. Вернее, окна там были, но только в раззявленных пастях мониторов, через которые в реальный мир смотрела Сеть. Смотрела кучей мелких вкладок из оболочки браузера.
Из дверного проёма доносился методичный стук Косашкиных ко-пальцев по клавиатуре. Организм-близнец маньячил с раннего утра. Интересно, скольких уже заарканил и посадил на сетевой кукан?
Стараясь двигаться неслышно, Колексей всё ещё на негнущихся после тумака родительского организма нижних членах подкрался к сидящему в виброкресле близнецу. Заглянул в монитор.
«Уголок Тверской». Приват-чат.

[Дива]: Милый, я так хочу тебя. Не представляешь, как я пылаю!
[Бармалей]: Детка, ты так меня заводишь!
[Дива]: Возьми меня прямо сейчас…

Нет нужды объяснять, что сексуально неудовлетворённой гетерой был Косашка. Колексей ухмыльнулся и потянулся к тумблеру на виброкресле близнеца. Пусть и он ощутит, что такое гей-режим. Тем более, что ситуация вполне располагала.
Однако тумблер и без вмешательства Колексея был включен.
- Ммм… - томно простонал Косашка.
«О-о-о», - подумал Колексей, - «вот и причина энтузиазма выяснилась. Организм-близнец, оказывается, самый настоящий вибро-онанист!»
- Слышь, дрочила, хорош ко-анус нежить. Завтракать иди. А то мне из-за тебя родительский организм уже отвесил горячих.
Косашка подскочил в виброкресле, как кислотой ошпаренный.
- Ты чего здесь?
- Завтракать, говорю, топай. Хоть раз на время посмотрел бы, дрочила…
Вмиг понурившийся Косашка заблокировал доступ к своей «ОСи» и, щёлкнув тумблером, натужно приподнялся с отключившегося виброкресла.
«Еще бы...» - Колексей с ехидной ухмылкой представил степень возбуждения ко-задницы близнеца.
- Иди-иди. И скажи спасибо родительскому организму, что я не слопал твою порцию фаршированных гантелей.
Близнец ушёл расстроенным, еле волоча нижние члены. Видно было, что очень не хотел покидать насиженное место, где было так тепло и приятно.
Колексей фыркнул и уселся в предназначенное ему виброкресло. Включил режим «релакс».
RJ-45 нашел привычное место во встроенной в подлокотник розетке – физикал коннект есть. Поднимаем сессию.
Верхние члены оттарабанили доменные логин и пароль. Монитор раззявил пасть приветствием: «Добро пожаловать в Сеть!»
«Что ж, посмотрим, на чём мы вчера остановились…»
Список новостей и обсуждений нехотя обновился.

Форум «Песочница.Да?!» Здравствуйте, Арматуро! Ваше последнее возвращение было Вчера, 21:30. С момента Вашего отсутствия появилось 107 сообщений в 32 темах.

«Негусто. И скучно. Наигрался в куличики. Позже гляну».
ЖЖшечки, борды, дайрики и соцсети выглядели не менее уныло. Всё та же политота и самолюбование. Всё те же маты, лайки, няши и косплей. И прочая галиматья.
Минут тридцать Колексей потратил на то, чтобы прикормить троллей. Пока те ожесточённо жевали, промониторил список читателей. Те же лица. И плюс, и минус одновременно. Оттока нет, но и прирост отсутствует.
Пока он сёрфил и подбрасывал еды в кормушки, вернулся сытый и довольный близнец, устроился в соседнем кресле.
«Кошмар! В чат залезть, что ли? Или, на худой конец, на сайт знакомств. А то еще премиальных лишат по итогам месяца за невыполнение плана. Чем я, в конце концов, хуже Косашки?»
На «Уголок Тверской» решил не ходить, чтоб не портить близнецу показатели. Да и не нравилось ему изображать из себя девочку или мальчика по вызову.
Путешествие по «комнатам» было недолгим. Куда не зайди – никого нет. Или люди ещё не проснулись для знакомств, или на сегодняшний день судьба окончательно решила повернуться к ко-юноше задним проходом.
Он уже было собирался вернуться в свой уголок в «Песочнице», но обратил внимание на чат-комнату с трагичным названием «Любовь и одиночество в Сети». Обычно там всегда был стабильный онлайн, но сейчас болталась всего одна особь, по всей видимости, женского пола.
«На безрыбье и малёк – щука…».
Колексей вбил ник и щёлкнул «Войти».

[Пупсятинка]: Привет…



С этого «привета» всё и началось. Колексей сам не осознал, что подсел на работу.
Ко-юноша потерял аппетит. Даже любимые гири не доставляли ему никакой радости и удовольствия. Часто вместо завтрака, обеда и ужина он предпочитал побыть в Сети.
Родительский организм подозрительно косился на него при встрече и на пару с Косашкой за глаза называл «энтузиастом». А иногда не стеснялся и прикладывал тумака верхним членом.



[Пупсятинка]: Почему ты не идёшь есть?
[Арматуро]: Не хочу оставлять тебя в одиночестве.
[Пупсятинка]: Может, пойдем вместе? Я с голоду умираю.
[Арматуро]: Ладно, давай!))) За это время успею соскучиться!
[Пупсятинка]: Я тоже буду думать о тебе. Ты такой необыкновенный…

Колексей перечитал последнюю фразу несколько раз и смачно сплюнул. От досады.
Ко-робот-уборщик, вереща сигнализацией, немедленно принялся вытирать кислоту, и за пару секунд вернул полу девственную чистоту.
- Ублюдок! - ко-юноша выдохнул и разорвал сессию, ругая себя последними словами. Знала бы ко-собеседница, насколько близка была к истине. Действительно, он необыкновенный по сравнению с ней.
От нахлынувшей злости Колексей стиснул ко-кулаки, отчего левый подлокотник его виброкресла треснул и сломался. Ко-юноша недоумённо уставился на пластмассовые остатки и обрывки проводки в верхнем члене – придётся тикет в техподдержку открывать, чтоб розетку починили в спешном порядке.
Может, решить проблему самому будет быстрее?
Верхние члены тряслись. Разорванные витые пары никак не хотели скручиваться. Вместо нужного кросса получалась спутанная паутина.
- Ты чего возишься? – бормотнул над ко-плечом Косашка, - Помочь?
- Уйди, дрочила! Без тебя справлюсь, - зло бросил Колексей, считай что прорычал. Сейчас он был готов проклинать всё и вся: Корпорацию, Сеть, Косашку, родительский организм, весь мир и себя…
- Не хочешь, как хочешь! – близнец вернулся в собственное кресло, в котором гей-режим уже давно не отключался. Через минуту раздалось всегдашнее страстное постанывание.
Колексей провозился еще полчаса, прежде чем восстановил кроссировку.
Коннектор сухо щелкнул в заждавшемся гнезде.

[Пупсятинка]: Где ты так долго был? Я заждалась
[Арматуро]: Прости. Так получилось…
[Пупсятинка]: Главное, что теперь ты здесь, со мной!
[Пупсятинка]: Мне кажется, мы созданы друг для друга

Второй подлокотник угрожающе затрещал.

[Арматуро]: Я понял это с самого начала
[Пупсятинка]: Муррр))) Какое ты, всё-таки, солнце)))
[Арматуро]: Да?
[Пупсятинка]: Дя… Люблю тебя!
[Арматуро]: А я тебя!
[Пупсятинка]: Может, мы, наконец, сможем увидеться?
[Арматуро]: …
[Пупсятинка]: Это означает «нет»?

«LAN-cable disable!» - сообщила бесчувственная система. Колексей ещё раз сплюнул, вызвав верещание ко-робота. В сжатой ко-ладони остались обрывки UTP-шки и пластиковые крошки от розетки RJ-45.
Что он мог ей ответить? Сказать правду?
Тем самым он убил бы не только себя, но и её. Разглашение Корпоративной коммерческой тайны карается самым строгим образом – списанием по акту непригодности. Обоих в расход. И нерадивого сотрудника, и того, с кем он разоткровенничался.
Назначить ей свидание? Выйти в свет?
С учетом того, что выбраться из Корпоративных боксов прежде не удавалось никому – безнадежное предприятие. Да и невозможно повторение сказки о красавице и чудовище. Видела бы Пупся его… Настоящее ко-лицо, а не ту фальшивку, что он подсунул ей вместо фото.
Или просто сказать «нет»?
К чертям такую ко-жизнь! Обман на каждом шагу. Враньё. И в первую очередь – самому себе. Нужно уйти в отпуск. Поваляться всласть на виброкровати. Вволю налюбоваться потолком. Главное – подальше от Сети. А там – стерпится-забудется.
- Косашка, слышь, можешь от моего имени заявление на отпуск накатать? А то я себе Сеть сломал, - нарушил он постанывание близнеца.
- Попроси родительский организм. Я сейчас занят!
Колексей пространно махнул верхним членом в сторону близнеца. Дрочила, что с него взять.
Ко-юноша направился в гостиную, где трудился родитель.
Аппаратуры на рабочем месте у старшего ко-человека было не в пример больше, чем у его потомков. Зато процесс автоматизирован. В большинстве своем вместо родителя общались программы-«долдоны» с стандартным набором фраз на все случаи жизни.
Оставалось только сидеть и следить, чтоб программа невзначай не сбилась.
- Ты чего не на рабочем месте? - родительский организм подозрительно нахмурил ко-брови.
- Я в отпуск решил пойти.
- А… - понимающе протянул организм, - пиши заявление. Тебе как раз премия пришла, энтузиаст.
- У меня Сеть померла. Можешь за меня набить? – известие о нежданной премии не прибавило Колексею настроения.
- Ладно, чёрт с тобой. Набью, отошлю. Иди тогда, обедай. Там эспандер жареный на столе.
Колексей благодарно ретировался.
- Кстати, тебе вместе с премиальными флаер в Ко-бар приложили. Сходишь, развеешься. А то совсем закис, энтузиаст! – долетели вслед слова родительского организма.
«Почему бы и нет… Выпить сейчас точно не помешает».



В Ко-баре было пусто. Одинокая барменша сиротливо ютилась за мультикассовым аппаратом – компьютером с подключенными раритетными приблудами. Увидев Колексея, она заметно оживилась:
- Чего изволите?
Колексей пробежался ко-глазами по барной карте. Выбор был богатым.
Хочешь напиться вдрызг? Легко!
«Что ж, пойдём по порядку…»
- Двойную фосфорную, пожалуйста! – и протянул ко-девушке флаер. Та несколько разочарованно вздохнула. Видимо, о несбыточных чаевых. Потому как флаер – универсальное средство оплаты. Действует только один день с момента первого заказа, но денежный лимит – внушительная сумма. Сдача, которую обычно оставляют на чай при расчёте, с флаером не предусматривается.
- А вы что будете? – поинтересовался Колексей у ко-девушки, когда его заказ оказался перед ним, и он сделал внушительный глоток.
- Я ж на работе, - слабо возразила та.
Фосфорная подействовала безотказно. Глоток крепкого напитка и живая собеседница вмиг отодвинули образ Пупси на задний план. И барменша уже казалась чрезвычайно привлекательной.
История права, женщины и алкоголь – отличное средство спасения от сердечных травм.
- Сейчас все на работе. И мы никому не скажем, - подмигнул он ей. Определенно, ко-девушка была мила. Даже с учётом того, что она – «ко-».
- Тогда, можно я немного ашенотри возьму? – скромно поинтересовалась официантка, опустив ко-глаза.
- Что угодно! – ко-юноша вновь протянул ей флаер, - меня Колексеем зовут.
- Спасибо. Я – Конастасия.
- Приятно.
Флаер коротко чирикнул в ридере. Конастя что-то быстро отстучала по клавиатуре мультикассы, нырнула под барную стойку и вернулась оттуда уже с бокалом кислотного коктейля в верхнем члене.
- За знакомство!

… - А давайте еще выпьем?
- Мне уже хватит, - она улыбнулась, скашивая ко-глаза в монитор.
- Жаль. В одиночку я не хочу. Может, всё-таки, по капельке? Чуть-чуть… - Колексей хитро облокотился на ко-барную стойку.
- Но вдруг кто-то придёт?
- Чего опасаться? Ты же говорила, что я у тебя первый посетитель за неделю. Ведь так?
- Да.
- Значит, бояться нечего. Снаряд два раза подряд в одну воронку не падает. Или ты так спешишь избавиться от единственного клиента?
- Хорошо… Только по чуть-чуть!
- А можно, я сам чек пробью? – Колексей чувствовал необъяснимую легкость в ко-теле, какой еще ни разу не ощущал, и разом перемахнул через стойку к Конастасии.
Та в удивлении отпрянула, не успев свернуть одну из вкладок.

[Пупсятинка]: Это означает «нет»?
[Пупсятинка]: Прости, я не хотела давить, – безропотно сообщил монитор…



Такова она, жизнь ко-людей – рабов трудового распорядка. Сеть-еда-виброкровать. Фосфорная по выходным. Запланированное и согласованное с руководством Корпорации размножение по окончании пубертатного периода.
И квартирный вопрос их не портит…
Пусть нет ухаживаний, этого канувшего в лету конфетно-букетного периода. Нет свиданий под звёздами. И ко-люди справедливо не верят в старые сказки про красавицу и чудовище.
Но за две минуты до Полудня пара родительских организмов: Колексей и Конастасия – обязательно расскажут новорождённому ко-малышу свою ко-сказку на ночь. Гротескную историю о чудовище и чудовище.
И, как и встарь, в их ко-сказке героев ждёт счастливый ко-нец.

Гранитное сердце



Не течёт вода под лежачий камень. Он одиноко замер в разлоге гор, укутавшись туманом. Один-одинешенек. Лишь капли дождя изредка омывают его лицо…
Или это всего лишь слёзы?

Сбросив с плеч вязанку хвороста, Эрзах по старой привычке отёр лоб в напрасной надежде смахнуть трудовой пот. Куда там… Но привычку не избыть.
На неестественно бледной для жителя гор коже не проступило ни капли влаги. Путь в другой конец долины за топливом для очага и обратно к затерянному в изломах ущелий домику у обычного человека отнял бы изрядное количество сил. Но, к сожалению, Эрзах не был обычным человеком. Больше не был.
Стоило ему вспомнить об этом, и силы вмиг покинули его не знающее физической усталости тело. Тяжело вздохнув, как заблудившийся в горах измотанный тур, он опустился на кривую скамью, которая тревожно скрипнула в ответ.
Тяжёлые воспоминания истощают сильнее любого труда.
Эрзах закрыл глаза, пытаясь отогнать наваждение. Но оно отнюдь не жаждало, чтоб его спровадили. Напротив, оно затягивало в глубины воспоминаний. В те далекие годы, когда сердце в груди ещё билось гулко и горячо, а не висело каменным грузом, как ныне.
Скамейка под Эрзахом вновь скрипнула, на сей раз тоскливо и протяжно, будто бы прося избавить её от мучителя – рассевшегося хозяина. И наваждение сгинуло. Исчезло, затаилось на время. Но Эрзах знал, что вскоре оно вновь возвратится, чтобы терзать его душу.
Он встал со скамьи и с благодарностью посмотрел на плод своих давних трудов. Иссохшее за долгие годы дерево доживало последние дни. Порой, глядя на потрёпанную временем скамейку, Эрзах всё чаще задумывался о том, чтобы несколько обновить убранство дома и двора.
В отличие от него, ничто не вечно под звёздами.
За домом, этой нелепой кособокой мазанкой, голодно завыл Пастух. Вспомнив, что не кормил пса со вчерашнего вечера, Эрзах хлопнул себя по лбу за забывчивость и скорым шагом направился на кухню. К ларю, где лежал последний кус вяленого козьего мяса. Отрезал большую часть, оставив себе лишь толику для скромного обеда. Хватит для лёгкого перекуса, дотерпеть до ужина – Эрзах не прихотлив.
Пастух радостно завилял хвостом, совсем по-щенячьи – почуял запах пищи. Улыбнувшись, Эрзах отдал мясо псу. Тот, радостно повизгивая, точь-в-точь, как в детстве, принялся уплетать долгожданное лакомство.
- Приятного аппетита, старина, – Эрзах наклонился, чтобы потрепать Пастуха по седому загривку. Пятнадцать лет прошло с той поры, как он подобрал еще слепого щенка – единственного друга за столетие одиночества, неизвестно как оказавшегося на его пороге, - сейчас попить тебе налью.
Колодец – неровно выложенная камнями глубокая яма, был до половины полон. Заскрипел не менее рассохшийся, чем скамья, ворот. Зажурчала цепь. Эрзах вытянул из гранитной пасти измятое ведро, в котором весело плескалась кристальной чистоты вода. Налил в уже опустошенную проголодавшимся Пастухом миску. Стосковавшись не только по еде, но и воде, тот принялся жадно лакать.
Эрзах ещё раз погладил пса, с сожалением улыбнулся.
Увы, время неумолимо. Вскоре наступит момент, когда Пастуха не станет, и он опять останется наедине с одиночеством. Вновь начнёт медленно сходить с ума от безысходности. Один против мира, вопреки времени.
И поговорить-то будет не с кем. Стадо коз – не в счёт. Тупые животные – слушать не умеют, не говоря уж о понимании.
- Эх, Пастух… - во рту у Эрзаха внезапно пересохло, а глаза предательски защипало.
Он наклонился к ведру и, сложив ладони лодочкой, зачерпнул студеной. Смочил губы, плеснул на лицо. Накатившее наваждение исчезло так же быстро, как и появилось. Но Эрзах, на всякий случай, для надежности, несколько раз погрузил лицо в ведро с водой. Холод окончательно отрезвил его.
Фыркнув, он мотнул головой, стряхивая жгучие капли. На глаза упали тёмные пряди – волосы Эрзаха давно забыли, что такое стрижка. Сам-то Эрзах помнил это слово, но только в отношении овец.
Отражение – молодое лицо с пронзительными голубыми глазами, так же намекнуло, что неплохо было бы вспомнить такое слово, как бритва.
Эрзах ухмыльнулся и подмигнул отражению, и юноша в ведре ответил ему тем же.
- Как думаешь, Пастух, стричься, бриться? Или не стоит? В большой кишлак надо идти, на базар. Продать пух, да продуктов купить: той же муки, да масла солнечного. А то в ларе и погребе шаром покати – одна вяленая козлятина. Кто захочет купить пух у неопрятного торговца, а, Пастух?
Пёс, устроившийся в тени мазанки на заслуженный отдых, послеобеденную сиесту, безразлично зевнул. Ему-то что, мясо есть, и ладно.
- Ну ты, пройдоха! - юноша отбросил непослушные волосы со лба, - ладно, отдохни с часок, потом на базар пойдём. Ты же не хочешь, чтоб хозяин голодал? А вернемся, коз подоим, я тебе молока парного налью.
Ответом было сопение Пастуха.

Тропинка незримым клубком разматывалась под ногами. На спине болтался большой тюк козьего пуха. А рядом трусил верный Пастух, довольный прогулкой.
Путь до большого кишлака неблизкий – несколько часов плутать по закоулкам ущелий. Пусть Эрзах не столь часто отправлялся в люди, но за многие годы запомнил дорогу назубок. Случающиеся землетрясения, сходы каменных лавин не затронули узенькой тропки, не оборвали тонкой нити, связывающей его с людьми.
- Что, Пастух, давненько мы с тобой не бывали на базаре? – юноша на мгновение остановился поправить сползающий со спины тюк, подтянуть ременную петлю.
Пёс радостно осклабился и несколько раз гавкнул, соглашаясь с хозяином – последний раз они с Эрзахом отправлялись в кишлак две полных луны назад. Эхо лая, заметавшееся меж каменных стен, затихнув, утонуло в глубине ущелий.
- Тише, дружище, тише. Разбудишь старушку-гору, она нам вмиг царские курганы соорудит – засыплет камнями, и помянуть будет некому, - юноша вздохнул собственной лжи. Хорошо, что его друг не умеет читать мыслей.
Могила могла бы быть только одна – Пастуха. Эрзаха смерть в очередной раз обошла бы стороной. Поначалу, едва узнав о своём проклятии – гранитном осколке, в которое превратилось горячее молодое сердце – Эрзах пытался покончить с собой. Всё без толку. Проклятье колдуньи, чьей близости безуспешно добивался молодой царевич, оказалось сильнее смерти.
Как сейчас юноша помнил разгневанный взгляд Джанайи в тот момент, когда он произносил пустые признания в любви – ярче пылает только кузнечный горн. И её слова…
«Пусть же камнем станет твоё сердце, которое не знает жара любви. И пусть камнем тот обратится, кто тебя полюбит».
Она ещё что-то забормотала себе под нос, но Эрзах не слушал. Он тогда лишь громко рассмеялся в лицо разгневанной женщине – подумаешь, недотрога. Сама потом будет жалеть, что отказала царевичу. Могла бы в злате-серебре купаться, а ей, видишь ли, любовь истинную подавай.
Напрасны были смех и презрение – дома, вместо привычного тепла, ждали только холодные каменные статуи родителей, младших братьев и сестер Эрзаха. И укор в их потухших глазах.
Дальше был только бег. Бег прочь от прошлого, от людей, от себя самого…
Сквозь нахлынувший поток горьких воспоминаний пробился оглушительный лай встревоженного Пастуха, вновь, на какое-то время рассеяв в душе юноши набежавшие густые тучи.

Козий пух на базаре пользовался постоянным спросом. И Эрзах не боялся несколько завысить цену: десять монет вместо восьми. Его товар был много лучше прочих, так что покупатели находились сразу. Ничего удивительного, ведь у Эрзаха за плечами вековой опыт.
После необходимых покупок: муки, масла – от выручки ещё кое-что оставалось: пара монет, которые Эрзах решил было приберечь. Он уже направлялся к выходу с базара, когда его внимание привлекла лавка с украшениями. Вернее, ноги сами понесли его к прилавку.
Молодая торговка, предлагавшая обывателям драгоценные товары, оказалась девушкой ослепительной красоты. Она приветливо улыбнулась новому покупателю.
- Что ж вы, юноша, так поздно подошли. У меня почти всё разобрали, - показно извиняясь, она развела руками, - осталась разве что сущая безделица.
На прилавке одиноко лежал кулон на тонкой цепочке – сердце, вытесанное из красного гранита. Взгляд юноши словно приковало к багровому камню.
- Нравится? – спросила девушка, заметив, как Эрзах уставился на украшение, - Берите, не прогадаете. Всего пара монет. Подарите девушке сердце, - она кивнула на кулон и хитро подмигнула юноше, - девушка взамен подарит вам свою любовь.
Эрзах, наконец, смог оторвать взгляд от кусочка гранита, поднял глаза и улыбнулся торговке.
- Беру, - на прилавок легло два железных кругляша.
- Вот и ладно. Берите, и пусть вам улыбнется счастье. После свадьбы ещё «спасибо» скажете Джанайе…
- Джанайя? – голос Эрзаха задрожал.
Рядом неистово и протяжно взвыл Пастух…

Эрзах не знал, сколько он бежал и куда. Он спотыкался несчётное количество раз, поскальзывался на камнях и падал. Руки, колени и лицо были разбиты в кровь – но, как обычно, юноша не чувствовал боли. Он не чувствовал тяжести мешка на плечах. Не слышал за спиной истошного лая Пастуха.
Позади не было ничего, кроме настигшего прошлого. И Эрзах боялся обернуться, чтобы столкнуться с ним лицом к лицу. Боялся снова увидеть укор в каменных глазах родных.
А неотступно в мыслях билось имя: «Джанайя!»
- Джанайя! – хриплый крик раз за разом рвал пересохшее горло. Эрзах бежал и не замечал, что вопит, будто в приступе падучей, - будь ты проклята, Джанайя!
Он еще раз упал и едва сумел подняться. Силы оставили его. Стоя среди гор, под набежавшими тучами, Эрзах зарыдал от бессилия. Так плачет заблудившийся в горах ребенок, который в отчаянии не может найти дорогу домой. Так плакал и бессмертный юноша с гранитным сердцем в груди. Плакал от бессилия обрести самого себя. Стать таким, как прежде.
Проливной дождь с жестокого неба лишь добавлял слёз на его лице…

- Эй! Вы слышите меня? Очнитесь!
Эрзах почувствовал, как его небритой щеки коснулось что-то шершавое, и открыл глаза.
Рядом заскулил верный Пастух, прекратив вылизывать хозяину лицо. А над самим Эрзахом склонилась та самая девушка, у которой он, чуть было, не купил проклятое ожерелье.
Юноша задрожал и стиснул кулаки, пытаясь отогнать вновь подступившее наваждение.
- Вы помните меня? Я – Джанайя, - девушка улыбнулась.
- Уходите, оставьте меня, - Эрзах поднялся, - я не хочу знать ни кто вы, ни почему пошли за мной.
- А на базаре вы не казались таким грубияном, - девушка притворно нахмурилась и стрельнула в Эрзаха чёрными глазками, - зачем вы убежали так внезапно? Монеты бросили, а кулон почему-то оставили. Я, между прочим, девушка честная. Мне чужого даром не надо!
- Я повторяю, что не хочу знать ни кто вы, ни почему пошли за мной, - стараясь не обращать внимания на девушку, Эрзах наскоро приводил себя в порядок. Но первым делом проверил – не отсырела ли мука в заплечнике во время дождя, и не порвались ли бурдюки с маслом.
- Не хотите, как хотите. Из-за вас и вашего кулона, я здесь. Заберите покупку и проводите меня до кишлака, сама я дороги не найду, - Джанайя обиженно надула губки, - что за мужчины пошли!
- Забирайте ваш кулон. Считайте, что я вам его дарю.
- Нет, так не пойдёт!
- Послушайте, Дж… - Эрзах, наконец, собрался с силами и посмотрел на девушку. Но стоило ему произнести первые буквы её имени, он сбился и застыл, как истукан, с открытым ртом. Отчасти от того, что боялся произнести её имя, отчасти – сраженный её ослепительной красотой. Конечно, и там, на рынке, он обратил внимание, но сейчас в свете заходящего солнца она была ещё более прекрасна.
У ноги ехидно фыркнул старый Пастух…

Забил родник рядом с одиноким гранитным осколком. Густые, как кисель, воды приняли и ласково обняли отшельника, оказавшегося поневоле на дне ручья – нарушили молчаливое уединение. Пролетели годы, проснулся камушек, задрожал – точит его нещадная вода…

Эрзах до сих пор не понимал себя, почему позволил девушке пойти с ним, а не проводил её до кишлака. Может, слишком просящий взгляд был у Пастуха?
Таким же мучительным был вопрос: что же заставило Джанайю пойти с ним?
Каким из её слов верить? Тем, что ей по сути негде ночевать, поскольку постоялый двор в кишлаке забит? Или тем, невзначай оброненным у торгового прилавка, о кулоне в подарок и о подаренной в ответ любви?
Так или иначе, но в его кособоком и тесном домике стало ещё теснее.
Эрзах, конечно же, уступил девушке свой топчан и одеяло из козлиных шкур. Сам же приютился в противоположном углу на тонкой циновке. Ему было неважно, на чём спать. Топчан и одеяло были лишь данью привычкам.
- Спокойной ночи! – пробурчал он Джанайе.
А наутро ни он сам, ни девушка так и не смогли объяснить друг другу, как оказались под одним одеялом. Как и не смогли посмотреть в глаза друг другу за весь день.
Но наступила ночь… И гранитное сердце на цепочке вновь мирно заснуло в объятиях козьих шкур.

…Двое застыли на пороге. За дверью ждала дорога и верный проводник – старый пёс.
- Эрзах, ты же понимаешь, что я не смогу так просто уйти, - слова давались девушке с огромным трудом, она едва сдерживала слёзы. На её шее висел подаренный юношей гранитный кулон.
- Нет, Джая, это ты не понимаешь. Ты должна! Иначе… - Эрзах запнулся.
- Что иначе? – она в отчаянии смотрела на него. В уголках глаз дрожали солёные хрусталики, но так и не решались сорваться.
- Ничего! – Эрзах отвернулся.
- Не молчи! – слёзы всё-таки нашли выход наружу, - Только не молчи, я прошу тебя!
- Джанайя, я – чудовище, меня нельзя любить!
- Не ври мне, слышишь! Никогда не ври! Лучше сразу скажи, что не любишь меня. Подлец! – девушка зарыдала навзрыд, слёзы градом покатились из её чёрных глаз.
- Джая, ведь я всё рассказал тебе. Я проклят! - Эрзах взял руки девушки в свои, слегка сжал, - Полюбивший меня станет камнем. Таким же холодным и безжизненным, как моё сердце. Я не могу любить, не могу быть любимым. Прошу тебя, уходи… Я не хочу, чтобы с тобой случилось то же самое, что и моими родными.
- Нет, я не верю!
- Уходи! – он вытолкнул её за порог, запер дверь и опустошенно выдохнул.
Пусть так. Дорога и слёзы лучше, чем дождь и мёртвый камень. Или…
Эрзах распахнул двери настежь. Джанайя, не оборачиваясь, в сопровождении верного Пастуха шла по направлению к кишлаку.
- Прощай, Джанайя, - шёпот обескровленных губ юноши был едва слышен, - я люблю тебя!
Грянул гром. В небе и в груди Эрзаха одновременно. Но он ничего не почувствовал. Раскатистый рёв небес раздался еще раз, и юноша, схватившись за сердце, в бессилии упал на колени.
Взгляд Эрзаха, затуманенный слезами разлуки, застыл, глядя на оставленный Джанайей предмет: на пороге лежал треснувший гранитный кулон.

Из забытья Эрзаха вырвало поскуливание Пастуха. Верное животное свернулось клубком возле его ног.
- Вернулся, старина? – юноша привычно потрепал пса по загривку, - проводил Джанайю?
При звуке имени девушки Пастух перестал скулить и радостно подскочил.
- Что, обрадовался? Рад, что она ушла? – протянул Эрзах в задумчивости, - А я теперь вот не знаю, радоваться за неё или плакать, что отпустил. Кстати, чем это пахнет? – с кухни доносился аппетитный запах жареного мяса.
- Вот ведь мужчины пошли… - донесся голос Джанайи.

- Ты не ушла! – в промежутках между поцелуями только и мог выговорить Эрзах.
- Конечно, не ушла, - Джанайя тщетно пыталась высвободиться из объятий юноши, - попробуй тут уйди, всю дорогу завалило. Пришлось возвращаться. А теперь, мой милый, отпусти-ка меня. Если у нас обед пригорит…
Оставив любимую, Эрзах вышел на залитый солнцем двор. Горячие лучи обожгли его. А на лбу моментально выступил пот.
У порога, рядом с брошенным кулоном, лежало его треснувшее гранитное сердце…

Последний трамвай в сегодня

Порывисто дунул ветер, бросил в лицо пригоршню колючего снега - будто ледяные иголки вонзились в кожу. Сергей прищурил глаза, вглядываясь в метель. Но, к сожалению для себя, не обнаружил ничего и вновь повернулся спиной к холодным, злым порывам.
Уже битый час он с ёлкой наперевес ждал транспорт – единственный трамвай, который ходил отсюда, с северной окраины города. Угораздило же поверить напевам тёщи, что в канун Нового Года здесь продавцы не задрали вдвое цены на необходимый вечнозелёный атрибут праздника. А денег – в обрез, до следующей зарплаты. Если бы не умоляющие глаза дочери, в которые Сергей смотрел в тот момент, когда жена сетовала, что живую ель, скорее всего, на праздник они ставить не будут и обойдутся искусственной – он, может быть, и не поехал бы за тридевять земель.
Да и сейчас Сергей уже жалел, что отправился к чёрту на кулички. Лучше бы залез в долг, занял денег у соседей, но купил бы колючее, пахнущее Новым Годом деревце в магазине рядом с домом. Пусть дороже. Зато здоровью дешевле бы обошлось.
Ноги почти оледенели. Под полы потёртого временем пальто задувало. Не спасало даже традиционное для мёрзнущего на остановке человека приплясывание на месте. Сергей чувствовал, что ещё немного, и он перестанет ощущать пальцы в своих ботиночках на легкой подошве. А после и сам превратится в сосульку.
Скорее бы в тепло. И чёрт с ним, с грозящим насморком. Главное – не схватить славное обморожение. Сам, конечно, тоже молодец – додумался одеться по-осеннему. Впрочем, и погода-то с утра не предвещала светопредставления, которое сейчас явилось окрестностям во всей красе. Было около ноля, лёгкий юго-восточный ветер, дышащий оттепелью.
А сейчас что? Растудыть чёртову метеорологию в хвост и в гриву! По-другому и не вышепчешь.
Лучше бы клятый Новый Год, вообще, никогда не наступал. Взять бы, да выкинуть дату из календаря…
Сергей судорожно чихнул.
Ну вот. Значит, точно. Раз «чихало» согласилось с ним.
Сквозь завывания метели донёсся трезвон приближающегося трамвая…

- Это «тройка»? - на всякий пожарный случай переспросил Сергей, обращаясь неизвестно к кому.
Никто и не ответил. Естественно, вопрос был риторическим. Другого трамвая здесь и быть не могло.
- Осторожно! Двери закрываются! – доложил голос из репродуктора.
Сергей послушно отошёл подальше от подножек, едва не задев еловой веткой пассажира в чёрном осеннем плаще и старомодной шляпе. Тот неприязненно покосился на неуклюжего человека с ёлкой и демонстративно отвернулся к окну. Мол, что на тебя время тратить, невежа.
- Извините, - Сергею стало неловко.
Пассажир в чёрном на мгновение оторвался от созерцания пейзажей за окном. Безразлично махнул рукой, в духе того, чтобы Сергей не беспокоился и отстал от него. После чего благородно вернулся к оставленному занятию.
Сергей как раз раздумывал над тем, как бы поудобнее устроиться вместе с грузом, когда за его спиной раздалось недовольное рычание и нетерпеливый перезвон колокольчиков.
- Оплачиваем проезд! – проскрипел следом старушечий голос.
- У меня проездной, - буркнул мужчина, поворачиваясь к кондукторше, не успев даже задуматься, кто или что могло рычать и звенеть, - а за багаж сейчас расплачусь.
Повернулся и замер с открытым ртом.
Рядом с кривой, сгорбленной старушонкой тщедушного вида (ни дать, ни взять – Баба-Яга) стояла медвежья туша, осклабившись во все свои сорок два зуба. Косолапый, на чьей голове красовался разноцветный колпак с целой гроздью бубенчиков, приветливо закивал. По трамваю разнёсся радостный перезвон.
- Проездные недействительны, - тем временем безапелляционно заявила кондукторша, - а с ёлки твоей чего взять, кроме иголок…
Мишка рыкнул, словно соглашаясь с женщиной. Колокольчики на его колпаке коротко звякнули.
- Ну-ка, не буянь, Топтыгин, - прикрикнула на медведя кривая горбунья, - нечего мне пассажиров распугивать! Чеши вальсом отседова!
Бубенцы печально тренькнули и смолкли. Медведь понурил голову и поплёлся в хвост вагона.
- Так, я жду оплаты, - заявила старушка, снова обращаясь к незадачливому покупателю ёлки.
Делать нечего – опешивший Сергей полез за кошельком. Ссаживаться он был не намерен. И так намёрзся вдосталь, а дома жена с дочкой, наверное, уже по папе все жданки съели.
- На кой чёрт мне ваши бумажки? - кондукторшу передёрнуло от омерзения, - Оплачиваем или выходим!
Изумленно взглянув в нахмуренное лицо старушки, Сергей задумался, чего она хочет от него.
- Натурой что ли взять хотите? – попытка отшутиться была не слишком удачной.
- Остряк нашёлся, - старушенция многозначительно хмыкнула, дернула щекой, - сдались мне твои чресла сто лет как.
- Так что же… - начал было Сергей, но странная кондукторша жестом заставила его умолкнуть.
- Душа мне твоя нужна, - протянула она, - душа-душоночка… Имеется в наличии? Берём в качестве арендной платы на время проезда.
Мужчина в очередной раз опешил. Нет, конечно, в жизни Сергею многое доводилось видать. Но чтоб сумасшедших допускали до работы в общественном транспорте – никогда. Да, ещё и с медведем в придачу.
В хвосте трамвая затренькали бубенцы, рыкнул Топтыгин, словно почувствовав, что Сергей подумал о нём.
- Вы в своём уме, бабуля? – мужчина постарался отгородиться от психически нездоровой старухи купленной елью. Мало ли, что ей в голову взбредёт.
- Не устраивает что-то? На выход! – поза, которую приняла странная кондукторша, была красноречивым дополнением к её словам. Кривой палец недвусмысленно указывал на дверь, - Нет души на оплату или не хотите платить – значит, никуда не едете. Зайцев не возим.
- Это что, розыгрыш? Или где-то скрытая камера? Идите вы к чёрту вместе со своими шутками! – взорвался Сергей.
Сначала он чуть не промёрз насквозь. Теперь ещё или с психической, или ещё чёрт пойми с кем объясняться приходится. Наконец пристроив ель и демонстративно развернувшись, он, ища поддержки, присел рядом с пассажиром в чёрном плаще, который, не обращая внимания на перепалку, продолжал пялиться в окно.
Кондукторша, запричитав на весь вагон что-то невнятное, бросилась к кабине водителя – жаловаться. Зазвенели бубенчики – косолапый в шутовском колпаке, устроившийся на одном из сидений, казалось, смеялся.
- Вот хохма! - Сергей через силу заставил себя улыбнуться.
- Зря улыбаетесь, молодой человек, - пассажир в шляпе, наконец-то, соизволил отвернуться от окна и произнести пару слов, - ведь, действительно, ссадят. А оно вам надо?
- Нет, конечно, - Сергей смутился, - мне домой надо, чем скорее – тем лучше. Жена с дочкой ждут… Новый Год, всё-таки!
- Тогда зачем вы сели в трамвай? – незнакомец сделал недоумённую мину.
- Как зачем… - Сергей сразу же пришёл к выводу, что столкнулся ещё с одним сумасшедшим. Второй вывод, который напрашивался сам собой – нормальных в трамвае двое: он и медведь, - Я домой тороплюсь, да ещё и замёрз на остановке, как собака. Чёрт бы побрал такой «праздник».
- А… Тогда всё понятно, - пассажир в чёрном лениво зевнул, - вы по ошибке, а не по убеждениям.
- В смысле?
- Ну вот, смотрите, - незнакомец пожевал губами, - я здесь оказался, потому что стал искренне ненавидеть Новый Год. Не хочу, чтобы завтра наступало. Эти ёлки, гирлянды, пьяные рожи, мордобой под бой Курантов… Фу, мерзость! А здесь – тихо, спокойно. Тишь да благодать. Вечное сегодня без завтрашнего дня. Да, отдал душу, и что?
«Дочертыхался», - подумалось Сергею. Почему-то, история показалась ему довольно-таки правдоподобной. Тем более в канун Нового Года – поры чудес, - «Душу, значит, в аренду, и катайся, сколько влезет. Сам же желал, чтобы праздник не наступал», - машинально он перекрестился.
- Вон, и Топтыгин здесь по той же причине катается, - продолжал попутчик в чёрном, - Завела его как-то в трамвай группа циркачей. Тоже ошиблись, как и ты. Они на новогоднее выступление торопились, не знаю уж, какое по счёту. А медведь уже был измотан празднествами и ссаживаться вместе с остальной труппой не пожелал. Что ему, души, по-твоему, жалко за толику отдыха? Ничуть! Подумаешь, душу в аренду сдал на время проезда. При выходе – вернут.
- Сколько вы уже так катаетесь? – рассеянно спросил Сергей. Мысли его были сейчас не с ним – уплыли к жене с дочерью. А взгляд блуждал в поисках стоп-крана – остановить проклятый вагон.
- Не знаю, - пассажир в шляпе наморщил лоб, погрузившись в раздумья, - сложно сказать, ведь здесь вечное сегодня. Когда вы вошли, я как раз раздумывал над тем, как течёт время в трамвае и за окном. Но так и не смог прийти к однозначному выводу.
- И за всё время, что вы здесь, ненависть так и не прошла? Не хотелось сойти? – на волне поднимающейся паники Сергей и забыл, что он до сих пор не оплатил проезд. Стоп-кран, ожидаемо, отсутствовал. На выход, когда пожелаете? Ну-ну!
- Может быть, когда-нибудь мне и захочется… - незнакомец пожал плечами, - но, наверное, это произойдёт не раньше, чем Топтыгин заговорит.
- А семья? Родные, близкие? – недоумённо спросил Сергей, - о них вы подумали?
- У меня только мама… - пассажир неожиданно умолк и отвернулся.
Трамвай остановился.
- Выходите! Живо! – Сергея рванула за плечо чья-то сильная рука. Видимо, водителя, которому успела нажаловаться старушка-кондуктор, чёрт её дери, - Тоже мне, заяц-безбилетник нашёлся.
Сергей даже не успел что-то сказать в собственную защиту, как его, в прямом смысле, за шкирку выкинули в открывшиеся двери трамвая вместе с елью.

Он сидел в снегу на той же самой остановке. Рядом лежала злополучная ёлка.
Из окна набирающего ход загадочного трамвая улыбалась морда Топтыгина. Медведь махал лапой на прощание. Весело звенели бубенцы…
Внезапно трамвай остановился, будто кто-то нажал отсутствующий стоп-кран. Из раскрывшихся дверей выскочил пассажир в чёрном плаще. Улыбнулся сидящему в снегу мужчине, на прощание махнул старомодной шляпой.
Сквозь метель до Сергея донеслось:
- Спасибо…
И голос растворился в морозном воздухе вместе с его обладателем, который в этот момент, наверняка, нашёл подтверждение одной своих из теорий о течении времени в трамвае.

Сергей встал и отряхнулся. Облегченно вздохнув, поднял ёлку.
Видимо, ему всё-таки придётся идти домой пешком. Но теперь путь по заметенным сугробами улицам не казался чем-то пугающим. Тем более что холод не чувствовался, по телу странным образом разлилось тепло.
За спиной раздался трезвон приближающегося трамвая…

Снегопад когда-нибудь кончится

Улицы Гронингена накрыла противная ноябрьская морось. Зашедшие со стороны моря тучи обрекали вечер не только на серость и скуку, но также на дождь и промозглую сырость.
Маленькому Йосу, сжимавшему в руках потёртый скрипичный футляр, было холодно, и хотелось есть. Но дверь дома была прочно заперта изнутри на засов. И, несмотря на то, что в прорези занавесок окон второго этажа пробивался лучик света, мальчик знал, что он попадёт домой не раньше, чем уйдёт герр Кюрш. Этот богатый прагматичный мужчина с прошлого года столовался в доме Йоса, чья матушка готовила вкусно, а подавала обед всего лишь за четверть гульдена. Но последние несколько месяцев герр Кюрш, в отличие от прочих посетителей, начал подолгу задерживаться после трапезы. Порой бывало так, что ужин у Йоса начинался после того, как фонарщик зажигал фонари не только на центральной площади города, но и на прилегающей к ней узенькой улочке, где в ветшающем доме жили Йос с матерью.
В свои десять лет мальчик не знал, отчего герр Кюрш так допоздна гостит у них в доме и для чего мама запирает дверь изнутри. Однако после того как богатый посетитель уходил, мать всегда с особой заботой справлялась у Йоса о том, как прошли занятия в школе. Или кормила самыми вкусными оставшимися кусочками. И иногда, укладывая мальчика спать, незаметно клала ему в карман школьной куртки несколько стюверов. Так что в иной вечер Йос был бы и не против скоротать время на крыльце у двери или играя с приятелями на площади, но сегодня ему уже очень хотелось к тёплому камельку. А бурчащий живот всё настойчивей вспоминал вкуснейшее рагу с кусочками каплуна – любимое блюдо мальчика.
Чтобы не промокнуть и согреться, Йос уселся на крыльцо, прижался спиной к тёплому дереву двери и обнял скрипичный футляр. Капли дождя судорожно скребли по небольшому козырьку над входом, силясь достать мальчика, но морось всё-таки не могла дотянуться до него, как не старалась.
Сегодня Йос задержался на уроке музыки. Уже начинало темнеть, и вскоре должен был появиться фонарщик. Герр Кюрш всё не уходил, и чтобы скоротать время мальчик достал скрипку. Старую, потёртую – какую только и могла купить ему мама на скудные средства.
Учитель Ян сегодня рассказывал об импровизации, но как Йос не старался, ничего путного на уроке у него не получилось.
«Закрой глаза и дай музыке плыть через тебя. Ты – это мир, а мир – это музыка.
Шелест капель дождя, шум прибоя и даже проснувшийся рано петух на заднем дворе – часть океана гармонии. Нужно лишь скользить по его волнам…»
Но Йосу ещё только предстояло учиться «плавать». Пока лишь он сразу шёл ко дну, как брошенный за борт якорь. В конце концов учитель Ян махнул рукой, предложив мальчику для начала хотя бы научиться правильно тонуть.
Тонуть. В холодной, как снег, воде. Когда волны накрывают тебя с головой, и жгучие ледяные иглы безжалостны, как вставшая стеной метель непроглядной зимней ночью.
И только горит молчаливый маяк вдалеке. Или фонарь на заметённой снегом площади…
Йос подул на озябшие пальцы и, закрыв глаза, сделал первое движение смычком.
Проходивший мимо старый фонарщик на мгновение остановился у крыльца, бережно поставив рядом с мальчиком светящийся хрустальный шар, в котором бушевала метель. Зажёг висящий рядом фонарь…


Пошёл снег.
Густой пух закружил по скромному скверику, укутывая в белое вечнозелёные деревья, усталые скамьи, озябший фонтан и одинокий разгорающийся фонарь.
На пустых парковых подмостках, словно и не замечая налетевшей вьюги, танцевала изящная балерина. Закрыв глаза, не видя ничего вокруг, она кружилась и кружилась под одну ей слышимую мелодию, изгибаясь в невообразимых позах.
Перед сценой стояли двое: бородатый гном в колпаке с бубенцом и запряженный в расписные сани олень – единственные зрители странного немого танца.
- Как думаешь, - гном почесал спутанную седую бороду, - она когда-нибудь остановится?
Олень тряхнул головой, пытаясь сбросить с холки нападавшие снежинки, пожевал губами:
- Не раньше, чем кончится снегопад…

* * *
За окном резвилась мартовская капель. Воробьи купались в лужах, и детвора пускала по ручьям кораблики из старых деревянных башмаков.
Всё позже зажигались фонари после коротких зимних дней.
Йос – молодой человек в поношенном студенческом камзоле, сидел подле постели матери, стискивая кулаки. Стискивал так, что костяшки белели пуще снега, а ногти впивались в ладони. Мама кашляла, кашляла с надрывом, давясь при вдохе, прижимая к губам окровавленную тряпицу.
Герр Кюрш умер под Рождество – чахотка оказалась сильнее. Его жена и дети не плакали на похоронах. Для того чтобы делить наследство, слёзы не нужны.
Теперь наступала очередь матери Йоса, что ухаживала за оставленным родными Кюршем, не ведая того, что сама больна. Порошки, мази для втирания, которые юноша покупал на последние сбережения – всё без толку. Ни одна микстура не могла победить болезнь. Лекарства лишь оттягивали неизбежное.
Спускался вечер, и в комнате становилось темно. Больная перестала кашлять и на время забылась сном.
Юноша ещё какое-то время обождал, прислушиваясь к дыханию матери – но оно было на удивление ровным и умиротворённым, словно тяжёлая болезнь и не наступала.
Йос поцеловал маму в лоб и вышел. За последние недели он измотался, как скакун, загнанный стремительным почтовым курьером, и ему совершенно необходимо было поспать хотя бы несколько часов. Однако стоило ему прилечь и утонуть в перине, долгожданный сон ушёл.
За приоткрытым окном противно скрипел раскачивающийся на ветру фонарь, и доносились гулкие шаги приближающегося фонарщика. Старик на мгновение остановился у старого столба возле дома Йоса.
Стало светлее.
И тут на Йоса, помимо лютой бессонницы, накатила безудержная тоска. Он чувствовал себя как выброшенный на необитаемый остров матрос: разбита шлюпка, нет припасов – сплошное голое отчаяние. Один, совсем один.
На стенах плясали тени. В окнах мелькали блики от зажегшегося уличного фонаря. В такт мерцал хрустальный шар, его счастливый талисман из детства.
Порывисто поднявшись с кровати, Йос подошёл к столу. Заглянул в бесконечную метель.


Движения отточены, стройны и изящны. Па, ещё па. Одна в одной только ей слышимой гармонии. Под хмурыми взглядами гнома, кутающегося в куртку, и оленя в упряжке, притопывающего на месте.
- Знаешь, иногда я начинаю сожалеть, что мы с тобой не можем так же, на сцене, - буркнул гном, - хоть согрелись бы.
- Дурак ты! – беззлобно протянул олень. - Где ты видел, чтоб зрители на сцену лезли? Наше дело стоять, раскрыв рты, и восхищаться. Ты, бездельник, к слову, хоть поаплодировать можешь…


Скрипит перо, заглушая доносящийся из соседней спальни кашель проснувшейся матери. Капают негаданные слезы на бумагу, мешаясь с чернилами в хитросплетениях нот…
…К утру мать Йоса умерла.

* * *
Август – месяц невест. Месяц урожая, спелых фруктов, наливных лоз и ароматных цветов. Месяц счастья.
Йос Энкельфауд, молодой талантливый композитор, ученик Старого Яна, пребывал в радостном волнении. Его молодая супруга была на сносях. И со дня на день должна была разрешиться от бремени.
Повивальные старухи, все как одна твердили, что чета Энкельфаудов ждёт наследника. Не сопливую девчонку, которой нужны будут куклы, платья и кружева. А мальчугана – бойкого и смелого. Как моряк, каким когда-то хотел стать сам Йос.
В это утро он по обычаю проснулся пораньше, для того чтобы приготовить завтрак. Последние несколько месяцев он каждый день баловал супругу, принося угощение ей в постель.
Мурлыча под нос что-то торжественное, он мыл фрукты, выкладывал их на поднос, стараясь не шуметь, чтобы раньше времени не разбудить жену.
Главное – после не забыть перенести мелодию на бумагу. Йос нутром чувствовал, что из этого мог родиться его новый шедевр.
- Милый… - тревожный оклик супруги заставил его резко обернуться. Лике стояла на лестнице, растерянно прижимая ладони к животу. Подол её ночной рубашки был мокрым, - милый, мне страшно. Кажется, схватки начались.
- Но… - Йос замер с подносом.
- Быстрее беги за Мартой, прошу тебя, - голос Лике задрожал.
Проводив жену обратно в постель, Йос стремглав бросился за старой повитухой, которая в своё время принимала роды у его матери.
Торжественная мелодия, не выходящая из его головы, стала тревожной…
…Битый час он сидел подле двери спальной, слушая страшные крики и попутные слёзные всхлипывания в промежутках между потугами у супруги, которая всё никак не могла разрешиться.
Тревога неумолимо переросла в страх. Страх, граничащий с ужасом, окутал его липкой паутиной. Как паук пеленает жертву.
Дрожа, будто в лихорадке, Йос ушёл к себе в кабинет на первом этаже, но и там его преследовали стенания жены, превращая комнату в пыточную. Он сел в кресло и принялся покачиваться, обхватив голову руками, пытаясь ладонями зажать уши, чтобы не слышать криков боли. Но отзвуки мук Лике набатным крещендо отдавались в его голове.
Внезапно всё стихло.
Плечи Йоса напряглись так, как будто на него всей тяжестью рухнул сам небесный свод – ноша под силу лишь мифическому Атланту. Если молчание обессиленной родами супруги было понятно, то почему не кричал новорожденный?
- Герр Энкельфауд, ваша жена… и ребёнок… - повитуха, без стука открывшая дверь и застывшая на пороге его кабинета, давилась слезами, - они… они…
Боль потери воспламенила разум, подобно искре, от которой вспыхивает порох. Вспыхивает, чтобы мгновенно сгореть.
Хрустальный шар на подоконнике нестерпимо полыхнул.


Пурга. Ледяная круговерть с пробивающимися каплями дождя.
Две солёных полосы – два ручья, прочерченных сквозь слои грима. От глаз до подбородка.
Неистовая кода в снежном вихре.
- Мне кажется или она плачет? – олень с грустной мордой повернулся к гному.
Тот ничего не ответил. Только пристально во все глаза смотрел на балерину, утирая собственные слёзы.


Дальнейшее происходило словно в тумане. Как из-под земли появился коронер, забрал тела Лике и их с Йосом мертворожденного сына. Пообещал, что похороны и все заботы с ними связанные возьмёт на себя община.
Потом были ещё какие-то люди, высказывали соболезнования, перешептывались, глядя на побелевшую в одночасье голову герра Энкельфауда. Йос что-то им отвечал, часто невпопад и равнодушно, как будто случившееся горе его не касалось.
…Близился вечер. Сочувствующие разошлись по домам, пообещав непременно быть на похоронах. Йос запер за ними дверь и вернулся в кабинет. Было душно, и он отворил окно.
Гармония, по чьим волнам он скользил, пронзила его. Пронзила и выбросила на рифы, как беспомощный перед властью шторма корабль. Получив смертельную пробоину, он шёл ко дну.
Хрустальный шар всё так же горел нестерпимым белым светом…


Кружились в вихре последние снежинки. Завершался казавшийся бесконечным танец под гаснущую мелодию.
Балерина торжественно и печально сложила руки и опустилась в финальном реверансе.


…Смолкало крещендо, стучавшее кузнечными молотами в виски. Уходила прочь мелодия, вслед за чернилами на острие пера, ласкающего бумагу.
Йос бросил последний росчерк пера, поставив подпись. Гармония сохранена. Её история не утеряна. Она расскажет о трагической гибели «корабля» Энкельфауда каждому заинтересованному слушателю. Сам же «корабль»…
Скрипнул верхний ящик стола. На мгновение дрогнули руки, заряжая пистолет.
Щелчок.
Искра иглой коснулась пороха.
Раздался выстрел.
…Ветер, пробравшийся в открытое окно через занавески, трепал седые волосы и ворошил исписанные вереницей нот страницы с каплями чернил и крови.


Успокоившись, замерли снежные вихри, мучавшие сквер. Отряхнулся олень, переступил с ноги на ногу. И гном оправил бороду, печально динькнув бубенчиком на колпаке.
Оба с грустью смотрели на заплаканное лицо застывшей в реверансе балерины.
Снегопад закончился.


Проходивший мимо старый фонарщик на мгновение остановился у открытого окна, бережно взял с подоконника ярко горящий хрустальный шар и неторопливо пошёл дальше, неся людям его свет, зажигая по дороге новые огни…

Братство заплатки

На планёрке объявили день повышенной нагрузки. Мол, самое время поправить худые производственные планы. Поэтому, не время отлынивать, марш-марш работать!
Все разлетелись по отделам с улыбкой. Нет, не с глупой, мы ж не идиоты. Просто мы все, можно так сказать, энтузиасты. Взять хотя бы меня.
Я люблю свою работу и, как бы кому это ни казалось странным, получаю от неё удовольствие. И даже сегодня, когда у нас ожидается дополнительная нагрузка, я не унываю. Хотя и знаю, что никто мне не заплатит.
Но я не меркантилен. Мне деньги-то особо ни к чему. Ведь здесь, в кафе, где я работаю, завсегда и без того нальют, да накормят. Бесплатное обслуживание за счёт «заведения».
Да, кафе «Заплатка» - замечательное место. Всегда уютная и доброжелательная атмосфера. Здесь почти всегда тихо и не бывает лишних посетителей. И не только потому что название малопривлекательно.
Мы – небольшая и нераспиаренная фирма, маленькое братство, которое не может себе позволить аренду крупных помещений в центре города, чтоб отстроить популярные ныне клуб, стрип-бар или яркое кабаре. Но у нас свой контингент посетителей. Да, их немного. И поэтому им обеспечиваются индивидуальный подход и гарантированная помощь.

Стою у дверей, разглядываю приближающихся парня и девушку. Идут «под ручку». Свободной рукой девушка прижимает к груди шикарный букет. Если б счастье было солнцем, я бы вмиг ослеп.
Явно, не наши клиенты. А идут прямиком в «Заплатку». Придётся отваживать. А я в этом деле не ахти мастак.
- Здравствуйте! Меня зовут Михаил. Чего изволите? В кафе пройти? Простите, никак нельзя. - Вижу недоумение в глазах влюблённой парочки. - Поверьте моему опыту, вам лучше найти другое заведение.
Девушка надула губки. Парень насупился, глядит исподлобья.
Ох, уж эта современная молодежь. Сейчас, как пить дать, упрямиться, ругаться начнут…
- Так вот, зовут меня Михаилом, - повторяю сурово и делаю предупреждающий жест, останавливающий оскорбления, готовые сорваться с губ ребят, - И у меня очень нужная профессия. Я – строитель-каменщик. Замешать раствор, поправить кладку, укрепить швы и замазать трещины – это ко мне.
Замерли. Растерялись. Хлопают глазами.
Можно продолжать, пока недоумение не сошло с лиц. Мне то, что с того, что они не понимают, как строитель-каменщик может работать в кафе и почему не хочет пускать их внутрь.
- Прошу, не удивляйтесь! – Продолжаю. Обстоятельно. Обо всём по порядку. Лишь бы слушали и не перебивали. – Сотрудники нашей фирмы имеют самые неожиданные и разнообразные профессии.
Неопределённо машу рукой. Сейчас я им понарасскажу…
- Вот, например, у нас работает великолепная швея Ирина. Взглянешь на её крепкие и ровные стежки, и глаз радуется. И вмиг веришь, что не все дела шьются белыми нитками. Она обычно сидит в дальнем углу, незаметно, но эффективно выполняет свою работу, за что изредка получает от «шефа» дополнительные премиальные дни к отпуску.
В центре зала обычно орудуют Макс и Димон - кузнец и сварщик. Довольно шумная, но очень продуктивная парочка. Экстренно забить скрепы или заварить чего наглухо – всегда пожалуйста. Быстро и качественно.
А у барной стойки стоит ведро с раствором и лежит небольшой мастерок. Это мной облюбованное местечко.
За стойкой же располагается очаровательная барменша Оленька - шикарная блондинка с жемчужной улыбкой и идеальной грудью. Мы за глаза называем её «болеутолитель». Всегда знает чего и кому предложить.

От моей короткой лекции в понимании у молодёжи лучше не стало. По-прежнему всё сложно. Так и норовят протиснуться туда, где их не ждут. Девушка меня уже и психом окрестила.
Ну да, слишком уж издалека я зашёл в своих объяснениях. Но «Заплатка» - не стройка же, а культурное заведение, матом нельзя…
Что ж, выпрошу ещё каплю терпения. Хотя парень начинает злиться. Желваки на скулах так и играют.
А, вот и посетитель. Идёт стремительным решительным шагом. Наконец-то!
Пропускаю его внутрь, останавливаю рванувшуюся следом парочку:
- Да, вам – нельзя, ему – можно. И даже нужно.
Первый же клиент с утра – и сразу непростой случай. И терпения выпрашивать не пришлось.
- Простите, короткий перерыв на экстренное обслуживание. – Запираю дверь перед носом у влюблённых, бросаюсь в зал.
Они остаются глазеть снаружи. Ладно, чего уж, пусть смотрят, коли уходить не хотят. Правда, не знаю, что уж они там увидят…

Ситуация, действительно, сложная. В одиночку не справиться.
Молодой парень с отсутствующим взглядом. Одиночка с богатым внутренним миром, в котором, не зайди он к нам, вряд ли наступит завтра.
Идёт напрямую к стойке. Напиться храбрости, подготовиться к армагеддону личности.
Безответная любовь, что ж ты делаешь, сука!
Ладно. Схема отработана. Прорвёмся.
Киваю «болеутолителю», и та без слов наливает парню водки. И тут же включается вся наша дружная команда. Кузнец яростно работает молотом, вбивая скрепы в разбитое сердце, останавливая увеличивающиеся трещины. Сварщик опускает забрало и даёт работу своему аппарату - укрепляет скрепы полосами металла. Швея уверенными стежками стягивает края душевных ран.
И пока летят искры, застывает металл и мелькает игла, а улыбчивая Оля, подмигивая, подливает парню в рюмку, я беру в руки ведро с раствором и мастерок.
- Третью, Оленька, ему налей! Чтоб за здравие, а не две за упокой.
Тяп-ляп, и сердечко будет как новенькое. Были раны и трещины, и нет их больше.
Ещё минутка. Ну, вот и всё…

- Живи, парень! Иди домой. Всё будет хорошо. – Отпираю дверь, и молодчик с просветлевшими глазами, улыбаясь, горячо жмёт мне руку на прощание.
А эти влюблённые всё стоят у входа. И взгляд у них оторопелый, потерянный. Парень бледный, как привидение. Девушка не краше. Букет того и гляди из рук выпадет. Ну и,спрашивается, кто виноват, кроме их собственного упрямства?
- Ффух… - выдыхаю, пытаясь разрядить атмосферу, вернуть парочку в здесь и сейчас. - Видите, какая непростая работёнка. А ещё это ваше четырнадцатое февраля – дополнительная нагрузка в делах сердечных.
И тут то ли оторопь сама отошла, то ли «шеф» подсуетился, но в глазах девушки промелькнула искра понимания, взгляд стал осмысленным. И она, что-то пробормотав, торопливо увела очнувшегося благоверного за собой.
Хвала тебе, «Шеф»!
У кого праздник, а у кого и непростой рабочий день. Уверен, молодые останутся не в обиде за то, что я не пропустил их в «Заплатку». Им счастье и без ремонта на сердце дано.
Хоть в «Небесной канцелярии» этого и не одобряют, достаю сигарету. По старой памяти, когда ещё на стройке работал. Никак не могу избавиться от грешной привычки. Закуриваю и стою, втягивая седой дым, вслушиваюсь в звучание гармонии сердец. На третьей затяжке ловлю мощный приближающийся диссонанс.
Наш клиент.
Пора возвращаться к работе. Тем более что вновь потребуется мой мастерок…

Добавлено:
Вещъ

В некотором технократическом царстве, в некотором информационно развитом государстве жил-был КУПЕЦ – Кибернетическая Унифицированная Персонификация Естества Цифрового. Или же, говоря по-русски, робот обычный, гуманоидного образца. Андроид, во всём с людьми схожий.
И была у КУПЕЦа дочь любимая. Ну как дочь – приёмный организм-хозяйка. Та, кто его от рабства складского избавила. Хвала распродаже великой, что звалась «Биороботы за полцены».
Но возлюбил он её, как родную (по крайней мере, ему так казалось).
И хозяйка не скупилась на любовь. Не каждому КУПЕЦу дано имя обрести. Многие так и ходят до скончания сроков гарантийного с постгарантийным – безымянными. А тут с первого же дня нарекли.
Вещъ – прозвала его хозяйка Настенька.
Что это могло означать, КУПЕЦ не понимал. Но принял, торжественно кланяясь в пояс владелице и роняя масляные слёзы умиления в подставленные ладони. Ведь испортить ковры в хоромах отдельных, что квартирой зовутся, никак нельзя.
И что не просила дочурка, так Вещъ стремглав бежал исполнять. То по дому убраться, то за биомассой для питания сходить и трапезу вечернюю Настеньке приготовить.
Ведь некогда ей самой заниматься подобными мелочами. Бизнес-леди. Вся в трудах, аки пчела. Бывает, так сердечная умается на работе, что придёт, упадёт на простыни белые, и не есть, ни пить не изволит. Только сказки на ночь и помогали, чтобы хозяйка сбрасывала дневной груз проблем с плеч и засыпала, как младенчик в люльке.
Хотя, бывало и такое, что приходилось всю ночь напролёт «сказки рассказывать» без устали, когда в Настеньку словно бес вселялся. Тогда она была готова сказки слушать одну за другой. И все разные.
То «конька-горбунка», то «сивку-бурку», то «лихо одноглазое», а то ещё чего. И про Буратино, что любил совать свой нос, куда не попадя – очень уж ей сказка нравилась. Бывало, по нескольку раз за ночь просила перечитать.
Но не было большей радости для световых рецепторов КУПЕЦа, кроме как видеть дочурку удовлетворённой. И не было больше радости для Настеньки, как открывать что-то новое в книге, что хранила в себе мудрость веков, и именовалась «Инструкцией по эксплуатации»…
***
Пролетали дни за днями, за неделями месяца. А из тех и годы складывались.
Грустил КУПЕЦ, глядя на возлюбленную дочь. Тоскливо ему было лицезреть, как краса хозяйки увядает нетронутой, и годы берут своё.
Нет, конечно, ему по-прежнему нравилось читать ей сказки на ночь. И в эти моменты давление, что нагнетал его сердечный поршень, зашкаливало, а имитация нервной системы захлёбывалась псевдоэндорфинами.
Но оперативное запоминающее устройство изредка намекало, что сказки на ночь, по идее, должен читать не он.
А замуж Настенька всё не торопилась и даже не собиралась. Женихов в своё время отваживала одного за другим, а ныне те и вовсе перестали ходить.
Вот и сегодня, вернулась дочка домой к полуночи. С работы. Во хмелю.
Глядя на хлеб-соль, сморщилась:
- Убери. Завтра съедим. Сегодня уже некуда. Прости, Вещъ. Корпоратив был.
Спрашивать о подробностях КУПЕЦу не пристало. Видел он уже, и не раз, последствия таких гуляний.
- Какую сказку сегодня ты хотела бы услышать? – Вопросил традиционно. И поклонился в пояс: мол, чего вашей душе угодно?
- Да какие сказки, твою мать! – Со стола полетели горшочки с жарким. Обои расписных стен дополнились картофелем, мясом и подливкой.
Случалось, КУПЕЦ видывал дочь не в настроении. Срывы нервные тоже случались. И Вещъ уже знал, какую модель поведения выбрать. И какую сказку прочитать.

Пара часов пролетели на одном дыхании. Под шелест механических лёгких и вздохов Настасьи.
За прелюдией из любимого Буратино последовали несколько коротких, ёмких историй из списка Шахразады. После них Настя окончательно успокоилась и откинулась на подушки, глубоко дыша.
КУПЕЦ достал припрятанные возле кровати коробок самовоспламеняющихся лучин и заморские курительные палочки. Чиркнул лучиной по коробушке. Поднёс появившийся огонёк к кончику «сигареты». Раскурил. Протянул «сигарету» Настеньке.
- Спасибо, Вещъ. - Дочка приняла курительную палочку, сделала глубокую затяжку. И ещё одну. Провела пальцами по слегка невыбритой щеке биоробота. – Хороший ты. Жаль, что не настоящий.
И тут плечи Настеньки затряслись, а сама она зашлась в рыданиях. Бросила недокуренную сигарету в открытое окно опочивальни, и прижалась к груди КУПЕЦа.
- Что стряслось-то? - КУПЕЦ растерялся. И поршень его сердечный на мгновение приостановился из-за переживаний за любимую дочь.
- Ничего-ничего, Вещъ. Всё в порядке. – Через всхлипывания отвечала Настасья. Подняла вдруг заплаканные очи свои, посмотрела пристально в световые рецепторы КУПЕЦа. – Просто тыква не превратится в карету. А Пиноккио не повстречается с феей. Понимаешь?
Ничего не понял КУПЕЦ. Объём памяти оперативной и операционная система, снятая с поддержки у отца-производителя, не позволили.
***
Улетела Настенька в земли заморские на несколько дней в командировку. А КУПЕЦ давай голову ломать, процессор загружать, о чём же горюет его ненаглядная.
День думал он. Два. А скрипты размышлений всё не компилировались.
Тыква. Фея. Превращение. Карета. Пиноккио. Не настоящий.
Фея и Тыква. Пиноккио и Карета. Понимаешь?
Превращение. Не настоящий.
Пиноккио. Тыква.
Go to…
И если б не алармы программные, то не озарило бы КУПЕЦа, что не стоит продолжать гонять скрипты по бесконечному циклу. Не то перегрузит он свою память оперативную, и рухнет система. Без возможности восстановления. И не увидит он больше дочери любимой, ненаглядной Настеньки.
Вздохнул он и остановил компиляцию.
Перегретый процессор выдохнул ему благодарное кремниевое «спасибо».
Взглянул КУПЕЦ на календарь. Ба! Дочка же завтра возвращается! А дома не убрано, не стирано. Продуктов свежих нет.
Прибрался он так, что заблестели хоромы, как золочёные. Загрузил бельё в машину стиральную и отправился в дорогу. Не ближнюю и не дальнюю. Туда, куда ещё не добралась урбанизация. Туда, где нет ни лесов каменных, ни дорог железных. И продукты питания рождаются не на конвейере.
На деревенский рынок. За продуктами особыми, что ГМО не содержат.
Добрался скоро, как в сапогах-скороходах. Хвала трансгрессионным маршрутам дальнего следования.
Набил авоськи полиэтиленовые овощами, мясом, зеленью да фруктами – всё по бросовым ценам.
И столько авосек набрал он, да таких тяжёлых, что не будь КУПЕЦ КУПЕЦом – не унёс бы. А так – подхватил снедь и лёгким шагом, будто и не тяжела ноша, домой отправился. К трансгрессионной остановке.
Только коротка дорожка оказалась, что твоя стёжка. Услыхал он при выходе с площади рыночной такое, что процессор закоротило.
- Ох, Фая. И сдалась тебе эта тыква…
Компилятор аж щёлкнул.
Фея и Тыква!
КУПЕЦ повернулся.
Неказистого вида старушка пыталась справиться оранжевым монстром, сделать из него колобка. Но тот упирался и катиться никак не желал.
- Пособить тебе, матушка?
- Спасибо, конечно. Но куда тебе, милок. - Старушка сощурилась. – У самого руки, вона, как заняты.
- Это ничего. - КУПЕЦ перенёс все авоськи в левую руку, а правой, наклонившись, подхватил тыкву. – Говори, куда несть?
- Экий ты богатырь. А по виду и не скажешь. – Удивилась старушка. – Ну, давай, левей бери, тут недалеко, пару кварталов. Как звать-то тебя, милок?
- Вещъ.
- Что за имена пошли… - Старушка сокрушённо покачала седой головой. – Хотя, чему удивляться. Сейчас Ивана-то и не встретишь. А я – Фаина Карловна.
- Куда ж тебе, Фаина Карловна, тыква такая громадная? Карету с неё делать будешь? – Начал выспрашивать КУПЕЦ под давлением компилятора.
- Скажешь тоже. - Старушка хихикнула. – Я ж не Золушка. Язва у меня. Вот доктор и прописал диету тыквенную. Тыква у меня на огороде ещё не созрела, пришлось на рынок идти. А там все громадины, как на подбор.
И тут Вещъ так сокрушённо вздохнул, услыхав это, что Фаина Карловна суетливо осведомилась:
- Куда ты так бежишь? Устал поди? Ты отдохни, милок, отдохни. Нет, прёт, как танк. Вот повезло же кому-то с мужиком!
КУПЕЦ на мгновение остановился и в недоумении посмотрел на старушку.
- Что? Не женат, что ли?
КУПЕЦ помотал головой. В его операционную систему не было заложено функции участия в социальных институтах.
- Куда девки глядят! И не живёшь ни с кем?
И тут Вещъ всё как на духу выложил. И про стирку-уборку-готовку, и про сказки на ночь. И про Настенькины слёзы. Но про то, что он андроид – смолчал.
Старушка посмотрела на него пристально, но только головой покачала. Мол, вон оно что.
Дошли.
- Спасибо тебе, сынок, за помощь твою. – Фаина Карловна улыбнулась. Тепло, открыто. – Доброе у тебя сердце. А за девку свою не тревожься. Коли, не бросает она тебя, верно, любит сильно. А раз любит… Значит, у тебя ещё есть время то, чтобы стать нормальным мужиком.
И только захотел КУПЕЦ возразить, что не сердце у него, а поршень, но тут последовательность скриптов выстроилась в логическую цепочку.
Любит. Настенька любит Вещъ.
- Пиноккио. Не настоящий. Понимаешь? – Компилятор перескочил go to.
Наверное, он произнёс это вслух.
- Ты, часом не надорвался, пока нёс? – Нахмурилась старушка. – На-ка вот, молочка выпей. Парное! Совсем другим человеком себя почувствуешь…

Обратный путь до трансгрессионной остановки полиэтиленовые авоськи нещадно тянули руки к земле. И ручки резали пальцы. А в операционной системе царил хаос.
Вещъ опустил жетон в прорезь турникета. Зашёл, выбрал пункт назначения и, спустя мгновение, вышел из трансгрессора. До родных пенат было рукой подать. Но он, хоть и почувствовал усталость, свернул к цветочному бутику.
Пиноккио. Совсем другим человеком себя почувствуешь. Понимаешь? – напоследок выдал компилятор.
- Девушка. Заказ на завтра примите. – Вспоминая деревенскую фею Фаю, отрапортовал как на духу. - Букет полевых цветов. Большой и красивый. И открыточку вложите. - КУПЕЦ… нет, уже совсем не КУПЕЦ приветливо улыбнулся скучавшей торговке.
- А что написать? – молоденькая цветочница, схватив блокнот и ручку, захлопала глазами.
- С любовью! Вещъ.

Сильная и справедливая

Жили-были Кощей с Бабой-Ягою. В тёмном дремучем лесу, в избушке на куриных ножках жили они, не тужили, нечисть всякую плодили и растили, да богатства копили.
Кощей всю свою сознательную жизнь занимался промыслом: то на охоту соберётся и умотает за тридевять земель, то рыбачить за дальний кордон. А потом по тамошним лесам да рекам чудища лесные с чудо-юдами морскими разбредались. И за их отлов и отстрел ведьмак Коша брал приличные отступные с местного населения.
Кто его, бессмертного, надоумил на всё это, или же он своим умом дошёл, история не помнит. Как не помнит и имён его родителей.
Вырос Кощей сиротой. И жену себе такую же подобрал – сиротинушку детдомовскую, в то время ещё девку-Ягу, красавицу расписную.
Одни злые языки поговаривали, что приворожила его Ягуся, позарившись на доходы. И не пройдёт и года, как гулять она начнёт от такого урода, а то и вовсе бросит. Другие судачили о том, что красавица у худощавого анорексика в штанах могла найти такое, что он до поры до времени от прочих женщин прячет. Но так и ветер тоже попусту дует. А слова, как известно – ветер.
Не послушали влюблённые никого. Сыграли свадебку, да через годок-другой съехали подальше от наветов да кривотолков. Не то уже успевшая обабиться Яга пунцовой ходила от вопросов про мужнино яйцо и иглу в нём. Самого Кащея открыто прозывали содомитом и сторонились. Да и дитя им от посторонних глаз прятать приходилось.
Уехали в тогдашнюю глухомань. И так облагородили местечко, что любо-дорого посмотреть.
Змей Горыныч – первенец у молодой семьи, родившийся до срока, дунул с трёх сопел и выжег посреди леса уютную полянку. На ней Коша избу и срубил. Да поставил сначала не по фэн-шую. Так Яга, улыбнувшись любимому, наколдовала избушке ноги, чтобы дом и поляна смогли достичь гармонии.
Людские, что выросли поначалу, вместе с доступным взгляду срамом смотрелись чудовищно, и пришлось проводить ампутацию. А вот куриные вышли в самый раз.
И зажили они счастливо и припеваючи.
Летели дни за днями, за неделями месяца. А те в годы складывались.
Кощей всё промышлял по ближним и дальним округам, а Баба-Яга корпела по хозяйству. Спорилось в её руках любое дело. И гуси-лебеди всегда откормлены были, и реки молочные с кисельными берегами не пересыхали, и стада коньков-горбунков паслись на близлежащих пастбищах, нагуливая бока. Ну и торговля пирожками приносила немалый доход семейному бюджету.
Так что в сфере капиталистического фермерского хозяйства, двор их, что таился на лесных заимках, считался зажиточным. А семья уверенно карабкалась вверх по лестнице Forbes.
Но хоть зоркий пастух тучных стад Змей Горыныч, что кружил в синем небе, и следил в шесть глаз, чтоб даже мышь незаметно не проскочила; хоть чудо-юдо болотное караулило все близлежащие хляби, да ручьи с озерами, чтоб не прошлёпал по ним никто – всё равно беда пришла. Оттуда, откуда никто не ждал.
Стремление пополнить мошну заработками на почве киднеппинга принесло несчастье благополучной семье…
***
- М-м-м! – Обворожительная блондинка с кляпом во рту и помятым кокошником на голове очнулась связанной на лавке у печи. Из глаз её покатились крупные слёзы. Доигралась.
- Чего ты там мычишь? – дородная женщина предбальзаковского возраста, одного взгляда на которую достаточно, чтобы понять насколько беспощадным бывает время, подошла к пленнице и сорвала с неё головной убор. – Дай сюда, всё равно он тебе не идёт.
- М-м-м?! – взгляд блондинки был умоляющим.
- Да не жуй ты кляп, он несъедобный. – Растягивая слова, сказала толстушка невольнице, встав перед свет-мой-зеркальцем, чтобы примерить кокошник. – Эх, не в цвет к сарафану, зараза. И мятый, как в заднице побывал... Может, у тебя другой есть?
- М-м-м!
- А другие слова ты, вообще, знаешь? – Колыхнув необъятными бёдрами, женщина в кокошнике развернулась и в два шага оказалась возле связанной блондинки. Рывком выдернула кляп у неё изо рта. – Говори!
- Василиса! Ну, прости меня! – Голос пленницы сорвался. – Давай, я тебе золота дам. На ступе обратно отвезу. Прошу.
- Чего-о-о? А ну-ка, заткнись! Вот не надо было меня воровать! Лучше покажи, где у тебя тут нитки-иголки-булавки лежат. А то Горыныч ваш кусаться полез, сарафан вот испоганил клыками. – Василиса взмахнула истрёпанным подолом, всплеснула могучими руками, демонстрируя разорванные рукава. – Пока я ему одну голову не открутила, не понял, что это не он меня похитил по твоему наущению, а я согласилась с ним на экскурсию проехать чисто из интереса к сельскому быту и красотам природы. И в кого он у вас такой дурной…
Повисло молчание.
- Он хоть живой? – Произнесла, наконец, отошедшая от шока Яга. От мыслей, что сын отбросил коньки не от меча богатырского, а от женской руки, в её сознании помутилось.
- Да что с ним станется, у него ж ещё две башки. Лежит, вон, за избой. Скулит. – Утробно хохотнула Василиса. – Ничего, не кручинься, бабка. Может третья ещё обратно отрастёт. Змей, всё-таки.
- Какая я тебе бабка? Я же моложе тебя выгляжу.
- Поговори мне ещё. – Василиса замахнулась мясистым кулаком, чей размер мог поспорить с крупным молодильным яблоком, и Баба-Яга тотчас прикусила язык, невинно захлопав пушистыми ресницами. – Осмелела больно. Или кляп на место вернуть?
Яга судорожно закрутила головой из стороны в сторону, всем видом показывая, что без кляпа ей гораздо лучше.
- То-то же! - Нашедшая всё, что ей было необходимо – длинную цыганскую игру и клубок ниток, Василиса принялась заштопывать платье. - А вы, я как погляжу, богато живёте.
- Не бедствуем. – Яга шевельнулась, попытавшись ослабить путы. – Слушай, может, развяжешь меня? Мне поесть приготовить надо. Муж скоро с охоты вернётся, кормить нечем. Да и сама, поди, проголодалась за время полёта?
- Может, и развяжу. – Возведя очи горе, Василиса беззвучно зашевелила толстыми губами, видимо, взывая к своему внутреннему голосу. – А что готовить будешь? – Поинтересовалась она, наконец.
- Времени немного, солнце на закат, так что скатерть-самобранку раскинем. Обещаю, не хуже чем в ресторане оттрапезничаешь. Закажешь всё, что захочешь. – В глазах Яги появилась надежда, что монстра в женском обличье можно задобрить.
Василиса вновь призадумалась. Видимо, перебирала в уме всё то, что она давно хотела попробовать, но не решалась. Молчание продолжалось около минуты. После чего она утвердительно кивнула, соглашаясь сама с собой:
- Да, точно развяжу.
С минуту она возилась веревками, которыми была опутана её пленница, распутывая морские узлы.
- Накрывай на стол, бабка. Проголодалась я.
Упрашивать Ягу не пришлось. Она пулей заметалась по избе, шебурша по сундукам в поисках заветной скатерти, скребя по сусекам и закромам, и гремя горшками с кастрюлями. Василиса продолжала стоически штопать разодранный сарафан.
- Слушай, Яга, - промолвила она через какое-то время. – Я вот одно понять не могу, вот живёте богато, в достатке. Неужели, всё своими руками? Или воровать людей настолько выгодно?
- Ну, есть несколько схем. Барщину как оброк провести. Киднеппинг опять же. – Неожиданно разоткровенничалась ведьма-блондинка. – За сестрицу-Алёнушку мы от братца-Иванушки неплохие барыши получили.
- Ох, семейка… - Василиса сокрушённо покачала головой. – Жаль, что вы мне раньше не попались. Ну, или я вам… - И громко расхохоталась. Почесала живот. – Скоро жрать-то готово будет?

- Василиса, можно вопрос? – Пригубив медовухи из берестяного кубка, осмелела Яга.
- Валяй! – Промычала бесцеремонная гостья, на миг оторвавшись от пожирания бараньей ноги под чесночным соусом.
- Я вот понять всё не могу. Ты Василиса Прекрасная или Премудрая?
Баранья нога выпала из жирных пальцев.
- Знаешь, я и сама не уверена. – Василиса встала, обтерев соус с рук о скатерть-самобранку. Одним присестом опростала полбурдюка с вином. – Но мы это сейчас легко выясним.
- Это как же? – Баба-Яга выразительно изогнула брови в недоумении, отхлебнув ещё медовухи.
Василиса, ухмыльнувшись, подошла к висящему на стене голосу правды.
- Свет-мой-зеркальце, скажи! Да всю правду доложи! Я ль на свете всех милее, всех прекрасней и мудрее?
- Дура ты. Старая и страшная. Потому не замужем. Похудеть бы тебе, да к пластическому хирургу сходить. – Вынесло вердикт бесстрастное зеркало. И тут же разлетелось по полу на тысячи осколков. Укатилась под лавку осиротевшая металлическая оправа.
- Зато сильная и справедливая! – Резюмировала Василиса. Плюнула на смолкшее навсегда стекло. – И этим я прекрасна. – После чего под полным ужаса взглядом Бабы-Яги вернулась к ужину.

- Да, хозяйка ты что надо. – Глубоко вздохнув после окончания трапезы, объевшаяся Василиса откинулась на лавке, прислонившись к тёплому печному боку. – Так вкусно и сытно меня давно не кормили.
- Спасибо. – Пришедшая в себя после уничтожения свет-мой-зеркальца Баба-Яга слабо улыбнулась. – Так, может, тебя домой теперь отвезти?
- С ума сошла что ли? – взбеленилась Василиса. - Послушай, Яга. Ты до сих пор ничего не понимаешь?
- Признаться, нет.
- Ты меня украла?
- Украла… - Сокрушённо ответила ведьмачка, опустив глаза.
- Я – Василиса Прекрасная?
- Даже свет-мой-зеркальце…
- Что?! – Полные щёки всколыхнулись от гнева. Василиса угрожающе занесла кулак.
- Прекрасная-прекрасная! – Испуганная Яга отпрянула от нависшей угрозы.
- То-то же! – Сильная и справедливая уселась обратно на скамью. - Кто меня спасти должен? - В её голосе зазвучали восторженные нотки. - Иван-царевич! Прискачет на коне белом или на волке сером, а потом женится на мне. Усекла? – Тон под конец тирады стал угрожающим.
- Да… - Смиренно пробормотала ведьма.
- Какие вопросы? Сидим, ждём, когда приедет и спасёт. – И Василиса вновь принялась доштопывать подол.
Баба-Яга в бессилии села на скамью. Но тут же встрепенулась, услышав за порогом избы знакомые звуки шагов. Дверь избушки отворилась, и вошёл усталый, измождённый Кощей с ружьём на плече и кругами под глазами.
- Любимый! – бросилась к нему ведьмачка.
- Ой, напугал, чертяка страшный! – Воскликнула Василиса, при виде Кощея подпрыгнув на месте, отчего скамья коротко скрипнула, прося о помощи. – А-а-ай, иголки эти ваши. Сломалась, зараза! Я из-за вас палец уколола.
- Ненавижу! – всхлипнул вмиг побледневший Кощей, тухнущим взглядом уставившись на остатки иглы в руке Василисы, и замертво осел на пол.
За порогом взвыл от горя контуженый двухголовый Горыныч. И упала, рыдая, над бездыханным телом Баба-Яга.

- Да не печалься ты, бабка! – Василиса правила низколетящей, перегруженной ступой. Напротив судорожно всхлипывала безутешная Яга. – Ну, правда, не хотела я. Сама пострадала – царевича не дождалась. Ничего... Купишь живой воды, окропишь суженого, иголку новую купишь, и будет твой Кощей – как новенький. Зато урок на всю жизнь запомнится.
Мотор ступы чихнул, как бы подтверждая слова сильной и справедливой.
- А вообще, ты смотри. Было бы чего жалеть. Плюнь на своё захолустье. Мужа-страшилу похороним. Продадим твоё хозяйство – ручаюсь, хорошие деньги выручишь. Первое время можешь у меня пожить, пока квартиру и работу не найдёшь. Тридевятое Нерезиновое – царство больших возможностей. Вот на шоу экстрасенсов, хочешь, устрою? Деньги рекой потекут!
Баба-Яга, не слушая, утирала безудержные слёзы…

Артемон

- Смотри, Мартин! Какой милый пёсик! - молодая мамаша, что шла, подметая широкими юбками мостовую, остановилась возле крыльца, на котором я терпеливо ожидал их прихода. - Интересно, чей он, кто нам его оставил?
- Сейчас взгляну, дорогая, - дородный бюргер в праздничном камзоле, видимо, отец семейства, наклонился ко мне. Пробежался пальцами по шее. - Ошейника нет.
Карапуз, прятавшийся у пышных грудей родительницы, сказал: "АГУ!" - и оторвался от естественных подушек. Уставился на меня любопытными глазёнками. Голубыми, как цветущие незабудки в садах.
Я высунул язык, изображая приветливую улыбку. Качнул курчавой головой направо, налево. Вильнул хвостом.
Ничей я. Свой собственный.
- Глянь-ка, сынок, ты понравился этому пуделю-добряку, - улыбнулась и мамаша, поцеловала мальчугана в макушку. - А тебе он нравится?
Малыш смотрел, не моргая, утонув своими незабудками в темной ониксовой глубине моего правого глаза и нефритовом сверкании левого.
Я подмигнул ему, и он ответил мне, заливисто рассмеявшись, потянул ручки.
Да, у меня талант, умею нравиться людям.
- Тогда, лохматый, ты можешь остаться, - проговорила мамаша, сюсюкаясь с развеселившимся чадом. - Но жить будешь у порога!
Я умильно завертел хвостом и заливисто залаял, показывая, насколько доволен хозяйской милостью бюргера и его супруги.

В доме Мартина и жены его Кристианы было очень уютно. Хоть он и был мал по сравнению с соседскими - домами более зажиточных горожан. Но был он чист, ухожен, а на кухне всегда вкусно пахло.
Его закрома никогда не пустовали: водились там и жирные каплуны, и пулярки; и бобы никогда не лёживали меньше, чем мешком. И добрый кус говядины бывал там нередким гостем, ютясь подле большой крынки масла. А бурдюки с добрым рейнским нередко братались, забывая об одиночестве, и так же по-братски отправлялись в жертву чревоугодию на выходные или по праздникам.
Маленький Валентайн - обладатель незабудковых глаз, не знал, что такое слёзы горя и боли. Всё, от чего он мог реветь - это едкий солнечный луч, что забирался к нему в кроватку и будил его или, напротив, не давал заснуть. Или в минуты, когда Кристиана запрещала ему играть с Артемоном, весёлым пуделем с разноцветными глазами - то есть со мной. Ну, или когда Артемона просто не было рядом - я, всё-таки, взрослый пёс в самом расцвете сил (или кажусь таким), и не всегда могу равнодушно пройти мимо надушенных и начёсанных соседских фиф, особенно когда они так крутят хвостами и стреляют глазками.
А в остальном - мы были неразлучны. Просыпались и отходили ко сну вместе: он в кроватке, я подле. Что такое коврик у порога, я забыл через несколько дней. Малыш не ложился, если меня не было рядом.
Трапезничали, гуляли, играли - тоже вместе, под строгим присмотром Кристианы.

Валентайн рос, как сорняк на грядках - быстрее всяких овощей. Ему не было интереса в играх со сверстниками - он постоянно выходил победителем. А при играх в прятки или догонялки со мной дух соперничества был силён.
Он побеждал, благодаря уму и смекалке, а я... Принято на веру, что благодаря нюху и тому, что у меня на две ноги больше.
Раньше прочих Валентайна определили в приходскую школу.
И тут нам волей-неволей, но пришлось расставаться. Настоятель храма, завидев стройного мальчика с четвероногим спутником, моментально указал за порог. Либо идёшь учиться, слушать глас Божий, либо слушай собачий лай вне церковных стен.
Мартин с Кристианой указали сыну на дверь храма. А мне - место у паперти.
Я и сам, завидев святошу, отбежал куда подальше. Уж больно падре мне не понравился. Так и зазыркал, так и забуровил взглядом, стоило заглянуть в мои разноцветные глаза.
Не на что тебе там засматриваться, любезный!
День ото дня сидел я, мёл хвостом мостовую, ожидая окончания занятий. Чтобы потом обсудить с Валентайном всё то, что он узнал в школе.
- Идём, Артемон! - как команда к началу беседы. - Нас сегодня такому учили...
Каждый раз неспешно мы шли домой. Он рассказывал, задавал вопросы. Я подгавкивал, подталкивая его к ответам. Чем не учитель и его ученик!?

***
- Знаете, герр Анхель, у меня есть подозрение, что, определённо, что-то не так, - долговязый мужчина с лёгкими залысинами, кривой улыбкой и высоким любом сморщился, что увядший помидор, смачно плюнул на пол трактира. - За последний век, что мы с вами тут провели, мне порядком осточертели эти бюргеры, эти колбасы, это льющееся рекой рейнское. Впав в чревоугодие, мы так и не достигли цели. Ещё немного, и я заделаюсь мизантропом, - и сделал добрый глоток светлого пива.
- Герр Хангель, Богом клянусь, он где-то здесь! Только затаился, - плотного сложения спутник долговязого, совершенно лысый и лопоухий, был ростом ему по плечо. А умом - и того ниже. Но пиво любил не меньше старшего по должности.
- Знаете что! - высоколобый побагровел. Занёс руку, чтобы отвесить товарищу затрещину, но сдержался. - Клянитесь чем-нибудь иным. А то я сейчас так же поклянусь именем Божьим, и у нас с вами возникнет неразрешимое противоречие: клятвы одним и тем же, но за противоположные точки зрения.
- Коллега, давайте обойдёмся без противоречий, - лопоухий, не обратив внимание на вспышку ярости товарища, сделал ещё один добротный глоток. Донёс до рта шмат гентской колбасы - на закуску. Пожевал в раздумьях. Залил пинтой светлого из Брюгге. - Продолжим поиски. Может, стоит инквизицию привлечь или ещё чего? Объявим какое-нибудь учение еретическим - по струнке все ходить начнут, лишь бы в живых остаться. А прячущийся среди святош выдаст себя рано или поздно.
- Герр Анхель, - вздохнул долговязый, - вот почему у вас идеи появляются только во хмелю? А иначе кузнечными щипцами не вытянуть. И когда в вас меньше, чем пара пинт, разговаривать, вообще, нет смысла.
- Во славу Божию! - лысый поднял дубовую кружку с пенной шапкой. Хангель сделал тоже самое.

***
- Артемон... - мой повзрослевший друг, которому вот-вот должно было исполниться восемнадцать зим, был сам не свой. Весь прошедший месяц ходил и молчал. Я весь язык излаял, пытаясь его разговорить - тщетно.
За прошедшие годы, я ещё не видел Валентайна таким. Ну и решил, придёт время, сам расскажет. И вот, дождался.
- Славный Артемон... Старый славный Артемон...
Нет, конечно, он подмигнул моему зелёному лукавому глазу. Привычно потрепал за ухом. Но во взгляде Валентайна читалась растерянность. Ветер сомнения трепал лепестки незабудок.
- Р-рр-гав!? - думаю, наконец, я имел право спросить, что же случилось.
- В смятении я, дружок, - Валентайн уселся на бортик фонтана, что на площади у прихода, где он учился. Подол рясы лёг в пыль. Рядом с моим хвостом.
- Р-р-р! - я догадался, о чём говорит мой друг. Прочёл по глазам. Но он должен излить душу. Иначе диалога не будет, и я не смогу помочь, не смогу направить.
- Церковь, Артемон. Отец с матерью рассказывают одно. Но пастор учит иному. Что идёт вразрез с Писанием - ересь. А еретикам сейчас только один путь. И индульгенции не спасут. Мне страшно, Артемон! И молитвы не помогают.
- Вуффф!
- Я на распутье, дружок. Что мне делать?! - юноша вздохнул. Потёр красные от недосыпа глаза. - Или попасть на костёр за покрывание еретиков и сгореть вместе с ними? Или донести, предав родителей? Но жить.
На секунду наши взгляды столкнулись. И я подмигнул Валентайну ониксовым глазом. В этот момент молодому человеку могло показаться, что в чернильной глубине колышутся языки пламени.
Ничего. Посчитает, что показалось - перекрестится.
Юноша резко поднялся, одёрнул рясу. Креститься не стал. По незабудкам глаз пробежали сполохи огня.
- Если не донесу я, донесут за меня и на меня.
Я залаял, соглашаясь.
Так или иначе, Валентайн увидит на эшафоте дорогих сердцу людей. Выбрать жизнь - всяко лучше, чем сгореть. А чтоб не слышать криков отца и матери, не видеть их мучений на костре - так это можно заткнуть уши и отвернуться.

***
- Кто на сей раз, герр Анхель? - долговязый инквизитор обратился к помощнику, копошащемуся над пергаментами делопроизводства.
- Еретики, как обычно, - лысина осталась в прежнем положении. Не останавливаясь, скрипело перо. - Впрочем, занятный случай. Лютеране. Муж с женой. Доносчик - их сын.
- Да уж... - протянул Хангель. - Отправить родителей на эшафот. Иуда, не иначе!
- Смиренный отрок. Богословию учится. В науках прилежен.
- Видно, в тихом омуте, герр Анхель, черти водятся, - протянул долговязый. И застыл, осознав, что он только что сказал.
- Всегда считал вас гением, герр Хангель, - забормотал лысый крепыш, оторвавшись от пергамента. - Навестим юношу? Чую, это тот, кого мы ищем! Вселился, бес!
- Нет, - Хангель сощурился, - выждем. Сейчас главное - не вспугнуть. Будем осторожны. Пусть сделает ещё один шаг, и тогда будем брать. Не для того ждали веками, чтобы второпях потерпеть фиаско.

***
Узнав, кто донёс на Мартина с Кристианой, добрые бюргеры избили юношу, добро и приветливо повстречав его в тёмном переулке. Ни свидетелей, ни стражи, что могла бы услышать крики о помощи.
Я не вмешивался.
Выживет - продолжим обучение. Нет - значит, воздалось по делам его.
Так или иначе, он - мой.

Две недели Валентайн не мог встать с кровати. И если бы не Бине, то и не встал бы -выходила, подняла на ноги.
Да, Бине - сирота, выросшая при храме. Белокурая девчушка лет пятнадцати с ясно-васильковыми глазами и очаровательной улыбкой. Глухонемая.
Ещё от Валентайна я слышал о ней. Корзинку с новорождённой подбросили к дверям церкви. Настоятель вырастил Бине и воспитал, как мог. И вырос совершенно Божий человечек. В её присутствии у меня даже челюсти сводило - так он от неё веяло святостью и добродетелью.
Впрочем, если бы обеспокоенный отсутствием Валентайна на утренней службе настоятель не послал Бине узнать, куда юноша запропастился, то... То ещё на одну душу в Преисподней стало бы больше.

Бине провела мокрой тряпицей по горячему лбу Валентайна. Всю ночь у него был жар. Он горел, словно грешник в Чистилище. Бормотал, попеременно звал то отца, то мать.
И я спал беспокойно, как с распятием под боком. Мешало близкое чувство вины, бессознательное раскаяние.
Губы девчушки неслышно шевелились. Наверное, молилась, как могла.
- Мама... - прошептал Валентайн, и открыл глаза.
Проснулся и я, глухо рыкнув. Покосился на сиделку, наморщил нос и чихнул.
Дико воняло святостью.
Раскаяние и молитвы - это плохо. Могут простить. А я не люблю тратить время попусту.
- Артемон, фу! - голос юноши был слаб. В рассветной мгле он, как не силился, не мог разглядеть лицо спасительницы, что избавила его от кошмаров, вернула к жизни. - Кто ты? - Вымолвил, наконец.
Бине, конечно, не ответила. При всём желании не смогла бы. Она и вопроса не слышала. Только при виде очнувшегося Валентайна сложила ладони вместе и поднесла кончики пальцев к губам. Глаза её засветились восторгом.
- Артемон... - позвал Валентайн.
И я залаял, подтверждая, что его верный пудель здесь, рядом.
Наши взгляды встретились. И незабудки в очередной раз утонули в ониксе и обожглись о нефрит.
Срочно был нужен ещё один грех. Незамаливаемый. Чтоб и раскаяние не помогло.
- Кто ты?! - повторил Валентайн, поднимаясь с кровати. В его тоне звучала неприкрытая угроза. - Добить меня пришла?!
Глухонемая лишь слабо улыбалась, непонимающе глядя на юношу яркими васильками глаз...

***
- Герр Анхель, вы чувствуете? - плечи долговязого инквизитора напряглись. Слетела красная мантия, обнажая сталь доспехов. - Пора!
- Я целиком и полностью в вашем распоряжении, мой друг! - ещё одна мантия отправилась вслед товарке. Прошелестели расправляемые крылья. - Ведите, герр Хангель. На этот раз ему не уйти!

***
Признаться, такого от Валентайна я не ожидал. Думал, просто задушит.
А тут смертный грех с отягчающими.
- Идём, Артемон! - мой великий грешник утёр перепачканное кровью лицо, взвалил на плечи мешок с телом Бине. Откуда только силы взялись.
Жаль, что нет возможности перетасовать колоду событий и растянуть игру ещё месяцев на девять, когда Бине подошёл бы срок рожать. Поторопился, ученик. Или я переборщил с советом.
- Идём! - повторяет Валентайн.
Незабудки подёрнуты пламенем. С лёгким налётом безумия.
Эх, моё любимое! Не могу пропустить продолжение.

- Остановись, Сатанаил! Игра в прятки окончена, - в пустом проулке, которым Валентайн пробирался к реке, неожиданно стало тесно.
- Что, позвольте? - юноша сделал шаг назад, смерив сухим взглядом перекрывших ему дорогу мужчин в доспехах и крыльями за спиной. Опустил на мостовую промокший от крови мешок.
- Герр Хангель, - тот, что был пониже ростом, выступил вперёд, кладя ладонь на эфес меча, - предлагаю не разводить демагогию. Пленим. И на Суд.
- Категорически поддерживаю, герр Анхель!

Я наблюдал за развернувшейся борьбой из ближайшей подворотни. Ожидаемо, она была недолгой.
Ещё за квартал до встречи я почувствовал приближение посланцев Небес. Пришлось отстать от Валентайна, погрузившегося в раздумья. Он и не обратил внимания, что идёт один, с мешком за плечами, без сопровождения "верного пса".
Я уверен, Суд будет скорым. И над моим великим грешником. И над незадачливыми сыщиками, что в очередной раз опростоволосились, приняв смертного за первого из Падших.
Мы скоро встретимся, Валентайн. И встреча наша, поверь, будет тёплой. Даже жаркой.
А сейчас настала пора найти себе новое пристанище. Во Франции, по слухам, сейчас самое раздолье.
Найду себе доброго гугенота. Буду мести хвостом, радостно лаять и подмигивать разноцветными глазами. И ждать того момента, когда он или какой иной хозяин, мнящий себя святошей, скажет мне:
- Идём домой, Артемон!
А я заливисто пролаю ему в ответ: идём домой, грешник! Каким бы долгим не был наш путь...

Словом, мы все больны хейтболом

"СШЭР N13" - гласила потрёпанная временем и московскими кислотными осадками вывеска. Само здание напоминало пострадавший от пульпита зуб - ремонт был жизненно необходим.
Значит, ГИС-траспортёр не ошибся, доставил по адресу. Хотя, по опыту знаю, с этой дрянью и не такое бывает. Моя разработка. И как разработчик я знаю, что стоит не обновить ландшафтно-адресное пространство, и здравствуйте. Так, например, коллегу из отдела тестирования Серёгу Беспричинных пару раз вместо Посадской улицы, где он проживает, уносило в Сергиев Посад.
К слову, сам Сергей и посоветовал мне обратиться в СШЭР. Мол, Санёк, дружище, надо смотреть правде в глаза: твой жизненный цикл работа-дом-жена превращает тебя в урода. Нервы ни к чёрту, общительность на нуле, доброжелательность захлебнулась, показатели эффективности стремятся к критическим значениям. Но есть одно местечко. Сам пробовал. Рекомендую. И улыбается, сволочь.
Что делать... Нельзя не согласиться. Со стороны оно всегда виднее. Для того и нужны настоящие друзья - чтобы говорить тебе правду о тебе самом, когда ты сам её не видишь.
И вот стою я перед осколком прошлого. На выщербленных серых ступенях.
"Скажи слово, тварь, и войдёшь!" - привлекает взгляд объявление, прикрепленное раритетными кнопками к обшарпанной входной двери. Ламинированный листок формата А4 - привет из далёкой эпохи.
- Дивнюки вы эльфийские! - несмотря на дрянное настроение, я нашёл в себе силы улыбнуться.
Вспомнилась школа, уроки литературы. Эх, сейчас бы чарочку гномояда, да трубочку эльфийским листом набить, раскуриться.
Отбросив несбыточные мечты, я дёрнул ручку двери. Тщетно. Обшарпанный дубовый монолит не шелохнулся. Пришлось толкнуть плечом - ноль реакции. Кроме запротестовавшего от такого обращения плеча.
- Тварь! - с чувством ругнулся я, покопавшись в памяти и выудив ответ на эльфийскую загадку.
Дверь, всё такая же неприступная, провернула меня на посохе Гэндальфа вместе неверным паролем.
- Да твою ж maman! - я начал судорожно искать взглядом табличку с расписанием работы заведения. Неужели, попал на выходной день? Что такое "не везёт", и как с этим бороться... Подвели меня Серёгины ГИС-данные?
Табличка отсутствовала.
Я ещё раз потеребил дверную ручку - хоть бы хны.
- Скажи слово, тварь, - прокряхтел чей-то голос за дубовым препятствием, делая особое ударение на слове "тварь". Будто ко мне обратился. - И войдёшь.
- Открывайте уже! - рявкнул я, чувствуя как краснеют щёки и кончики ушей. Затаившаяся ярость рванулась наружу. - Что за шутки. Мальчика нашли!?
- Скажи слово, тварь! - настойчиво повторил голос неизвестного. Спокойно так. Как будто его вовсе не волновало эмоциональное состояние посетителя.
- Какое ещё слово? - в это мгновение я твёрдо решил, что если дверь всё-таки откроется, то я нанесу этому вахтёру травмы. И тут, скрипнув на проржавевших петлях, дубовые створки разошлись. - Сука...
- Слово, тварь. Слово! - заросший пегой бородой старик схватил меня за ворот пальто и потащил вглубь здания. Я хотел было посопротивляться, нанести вахтёру обещанные травмы, но... неожиданно для самого себя перехотел. Ушло желание. Или затаилось. Я не понял.
Не знаю, сколько мы прошли по тёмному коридору, я сбился на сотне шагов. Но тут мой нечаянный проводник открыл какую-то дверь, и свет наотмашь ударил по уже привыкшим к темноте глазам.
Бородач бросил меня в кресло у резного стола. Сам сел напротив. И я, проморгавшись, наконец-то, смог его рассмотреть.
Напротив меня восседал гриб-сморчок с зелёным свистком на шее. Человек лишь отдалённо напоминающий человека. Исходя из логики свистка - тренер. Его неопрятная борода скорее представлялась мне кособоким муравейником - кучей пепельного цвета, с торчащими в разные стороны палочками и иголками.
Брррр, мерзость. С детства не люблю муравьёв.
- Фамилия? - бородач поморщился, всем своим видом выражая неприязнь к моему присутствию.
- Кокорин! - бросаю в ответ как плевок. Хмурюсь. Уверенность в Серёгиных рекомендациях существенно падает. Раздражение растёт, как давление пара в закипающем чайнике.
- Имя?
- Александр.
- Тебе с такими данными не к нам, а в футбол надо было идти, паря, - существо в "абибосе" ухмыльнулось. - Поди, потомок?
Шутник. И ретро-форму, явно, спецом надел. Быдляк кривобородый. Зачаток амёбы.
- Внучатый племянник, - отвечаю, сдерживаясь, чтобы не выругаться или не залепить кулаком вход в муравейник.
Понятное дело, гордиться нечем. Родословная с гнилыми корнями. Впрочем, и родство-то сомнительное - хоть какое-то оправдание.
- И что вам, ваше высокородие, господин Александр Кокорин, - слово "господин" сморчок произнёс с особым нажимом, - понадобилось в нашей спортивной школе эмоциональной разгрузки? Деяния предков тяжким грузом давят на плечи?
Для себя я решил называть его Муравейником, потому как он не представился. А оставлять безымянным объект для лучей ненависти - не комильфо.
- Я именно что за эмоциональной разгрузкой шёл. Но, похоже, у вас тут с этим туго, - демонстративно поворачиваюсь, собираясь уходить. Злость внутри так и клокочет. Уйма времени потеряна впустую. Завтра Серёге выскажу всё, что о нём думаю. Причина выматерить Беспричинных - самая, что ни на есть. Берите, не обожгитесь.
- У нас здесь спортивная школа, а не приёмная психотерапевта, - старик схватил меня за плечо. Крепко. Рванул, повернув лицом к себе.
Всё-таки, чайник закипел. Я занёс кулак.

И очнулся, сидя на коротко стриженой жухлой траве.
Пейзаж - что-то отдалённо напоминающее футбольное поле. Этакий вытянутый прямоугольник. И даже ворота в наличии.
Вокруг - толпа человек двадцать. Кто битой покачивает, кто семечки лузгает, сидя на кортах, кто чётки перебирает с таким выражением на лицах, что сразу видно - набожные люди, сподвижники. И тренер с муравейником на лице - мессия этой гоп-команды с задворков прошлого.
Да и на мне вместо рабочего костюма и стильного пальто -- "абибосовские" треники.
- Вставай, золотко! - мне протянул руку улыбающийся в тридцать два зуба парень - резкий контраст с окружившими меня угрюмышами.
Воспользовавшись его помощью, я поднялся.
- Ну что, Кокорин, - старый бородач швырнул мне что-то похожее на футбольный мяч. - Знаешь, что это?
- И знать не хочу! - я презрительно сплюнул. В гробу я вас видел в майке на босу грудь, любезнейшие.
- Отлично, - каркнул Муравейник. И обратился к улыбчивому, - Ромашка, дуй в ворота. Сейчас мы испытаем новичка. И тебя заодно проверим, не начал ли ты хоть немного ненавидеть этот мир.
Добродушно улыбаясь тот, кого тренер назвал Ромашкой, трусцой побежал в ближайшую штрафную. Встал в рамку.
Тренер, тряхнув муравейником, потянул меня за собой. Поставил мяч на одиннадцатиметровую точку. Пенальти меня бить заставит?
- Так вот, Кокорин. Это не мяч, это - хейт. И играем мы вовсе не в футбол. Сам понимаешь, играть в футбол для эмоциональной разгрузки -- не самое лучшее занятие. Взгляни на команду, - седобородый сделал широкий жест рукой, заставляя ещё раз взглянуть на толпу гопников в трениках. - Ну, какой им футбол, сам посуди.
Честно говоря, я не понимал ни черта. Кроме того, что будь у меня бита, как у некоторых из гоп-команды, я бы с радостью навешал дедуле горячих.
- Короче, - продолжил Муравейник. - Даю первый свисток - готовность вратаря. Второй свисток - готов ли ты. После третьего свистка - бей. Бей так, как будто меня ударить хочешь. От всей души, со всей ненавистью. А дальше поглядим. Понял?
Сигнал к атаке - три зелёных свистка. Смешно.
Я кивнул. С прищуром поглядел на "хейт". Цыкнул меж передних зубов.
От души и с ненавистью, говорите? Мне не жалко.
Дождался третьего свистка. И после короткого разбега пробил.
Удар получился дерьмовым, скажем прямо. Поневоле двоюродного деда припомнишь. Точнёхонько по центру. В грудь улыбающемуся "Ромашке".
И того вместе с хейтом со всей силы отбросило в сетку ворот.
- Гол, однако... - в растерянности протянул гриб-сморчок и задумчиво начал жевать кончик бороды.
Признаться, я и сам оторопел.
- Ты что мне, тварь, вратаря угробил? - заорал тренер спустя мгновение, поняв, что "Ромашка", лежащий в обнимку с хейтом, не шевелится.
Мы бросились упавшему. Я с испуга, что действительно сделал что-то плохое, замер над бледным голкипером. А Муравейник, опустившись на колени, делал какие-то невнятные пассы руками. То ли грудь массировал, то ли крестил. Наконец, наклонился и поцеловал в лоб.
"Ромашка", открыл глаза и захлопал пушистыми ресницами. Одуванчик, прям, а не ромашка:
- Михаил Ефстафьевич, что это было?
- Эх, Ромашин... - Муравейник устало сел рядом с пришедшим в себя вратарём. Рукавом "абибоса" вытер проступивший на лбу пот. - Понимаешь, Дима, за любовь тоже иногда бьют. Давай, приходи в себя, да разъясни новичку, что у нас тут да как. А я в контору. Надо успеть подать Кокорина в заявку. Такого пенальтиста ещё поискать надо. Первым же ударом тебя в нокаут отправил, мда...

Через два часа я с моим новым знакомым Дмитрием Ромашиным сидел в пабе.
Отошедший после выстрела хейтом в грудь голкипер сдул пенную шапку с кружки и сделал добрый глоток.
- Благодать... - протянул он, и белозубая улыбка снова заиграла на его лице.
Везёт же парню. Так мало надо для хорошего настроения.
Впрочем, после тренировки и у меня настроение было на удивление приподнятым. Давно себя так не ощущал. А всего-то делов - по заданию Муравейника попрактиковался в исполнении штрафных ударов: обстучал хейтом и искусственные стенки, и каркас ворот, и даже сетку порвал несколько раз. Ромашку в ворота после первого удара больше не ставили.
- Слушай, - я тоже сделал основательный глоток, оценив пряный вкус эля. - Я так, честно говоря, ничего и не понял. Давай рассказывай.
- А ведь на тугодума ты не похож, Кокорин, - протянул Ромашин. Со вторым глотком его улыбка стала ещё приветливей и шире. - Запустил в меня конденсатом ненависти, а теперь невиновного строит. А если бы я кони двинул?
- Послушай, я не знал! Хейт этот на вид - обычный футбольный мяч.
- Да ладно тебе, - миролюбиво протянул Дмитрий. - Сейчас всё разъясню.
- Валяй, я весь внимание! Твоё здоровье! - мы звонко столкнули кружки.
- Удивительное дело эти СШЭР. Непонятно, почему так мало людей пользуется. Наверное, реклама плохая, - Ромашин говорил не торопливо, в перерывах между предложения пригубляя пенный напиток. - Берёшь толпу людей с накопившимся грузом проблем, из которых буквально сочатся отрицательные эмоции. И выпускаешь на поле. В футбол-то все в детстве играли. Только тут вместе мяча - хейт. Так называется этот конденсатор отрицательных эмоций. Пнёшь его, и на душе легчает. Вот и играем в хейтбол.
- Не слишком ты похож на человека, измученного бытом, - заметил я. - Улыбка на пол лица.
- А вратари все такие. Излишне позитивные и доброжелательные. Поверь, это тоже проблема, потому нам поймать немного ненависти не помешает, - Дмитрий подмигнул мне и поднял руку, подзывая официантку. - Красавица, повтори нам с товарищем.
- Так чего ж тебя вырубило? - Я позволил официантке забрать пустую кружку и уставился на несчастного счастливого голкипера.
- Заряд был слишком сильный. Ты, часом, не мизантроп? Или просто накопилось?
- Накопилось... - я выдохнул. - Работа, и дома жена пилит -- хуже напильника.
Нам принесли эль. Мы молча чокнулись.
- Ты это, за неделю только не расплескайся. А то у нас в следующую субботу финал с Питером. Исполнитель с таким зарядом конденсата - бесценное усиление, - Ромашин ещё раз мне подмигнул. - Уверен, тренер тебя поставит на матч. Так что советую дополнительную накачку. Особенно рекомендую семейную ссору. Беспроигрышный вариант.
- Финал? У вас ещё и турнир есть? - моему изумлению не было предела. И слова про семейную ссору я предпочёл пропустить.
- Любительский, - Дмитрий потёр нос. - До профессионалов, к счастью, не дотягиваем. Там одни мизантропы с ксенофобами под психотропными веществами играют, да филантропы с ксенофилами на антидепрессантах в воротах стоят. Так там и деньги, что от игры, что от фармакологии текут. А мы всего лишь любители-гастролёры. Бывает, кто-то всего на пару тренировок или матчей приходит, и ему хватает. Так и живём.
- А зачем все эти "скажи слово, тварь" и треники? Вот этого я совсем не догнал.
- Метод Ефстафьевича, его и спрашивай. Может, так проще дать выход ненависти...

В понедельник я шёл на работу, как на праздник. Настроение с пятницы никто не испортил. Жены дома не было. Оставила в пятницу короткую видеозаписку: "Уехала на неделю к маме". Так что после тренировки в СШЭР и эля в пабе, я разделся и плюхнулся в постель, и от души выспался. И все выходные был предоставлен сам себе.
- Санёк, привет! - в коридоре навстречу попался Беспричинных. - Ну как?
- Ничего! - я улыбнулся и хлопнул его по плечу. - Спасибо, Серёга, выручил. Как говорится: то, что доктор прописал.
- Ну, бывай! С тебя пузырь!
- И тебе не хворать, - я нырнул в кабинет, на прощание махнув другу рукой. Рассусоливать некогда. В голове крутилась одна идея...

- Вы понимаете, что вы предлагаете, Кокорин? - начальник департамента ИТ Невструев, смотрел на меня исподлобья.
- Конечно, Семён Семёнович, - я старался остаться спокойным. Хотя его тон мне не нравился. Как есть зарубит идею, гад. - Рацпредложение, на мой взгляд, выгодное. Вместо существующего алгоритма работы ГИС-транспортёров с необходимостью "ручного" ежемесячного обновления баз данных, делаем обновление динамическим - по мере поступления и ввода информации. Оптимизация процесса. Снижение трудозатрат. Я уже скелет скриптов набросал.
- Ты мне что, - Невструев аж привстал в кресле, - людей после этого предлагаешь сокращать?
- Не сокращать, а переориентировать. И оптимизировать численность.
- Пошёл вон!
Чего, я и ожидал. Гнида, она и есть гнида. Знаю я его, сейчас сам вприпрыжку поскачет к техдиру на ковёр, продвигать "свою идею". Зачем я, вообще, к нему пошёл, идиот, покрасоваться захотел? Но ничего, Кокорин не лыком штопан. Лети, Невструев, а мы тебе крылышки подрежем.
- Семён Семёнович, я хочу предупредить, что рацпредложение уже направлено на рассмотрение техническому.
- Ты меня что, перед фактом пришёл поставить?! - глаза Невструева, казалось, были готовы вылезти из орбит.
- Уже поставил, Семён Семёнович, - я вежливо откланялся и закрыл за собой дверь. Жаль, что нельзя хоть одним глазком взглянуть, как он сейчас беситься будет.

- Так. На сегодня от тренировки ты отстранён. Терпишь до субботы, - Муравейник был непреклонен. - Мне сейчас на твою головную боль, согласования документов и козла-начальника - покласть хер такой же длины, как от Земли до Плутона. Матч с питерскими через два дня, кубок на кону, а он конденсат расходовать вздумал. Хейт ему подавай.
- А если я там убью кого? Да, даже если как тогда Ромашку приложу, что откачивать придётся? - я сжал зубы. И кулаки. - Под монастырь подвести хотите?
- Не твоя это головная боль, понял!? Я тебя на игру ставлю, я и отвечать буду. И откачивать... Ладно, - Евстафьевич внезапно сжалился, - иди, сделай пару ударов. Но не больше! И чтоб в субботу был заряжен, как перед первой тренировкой. На стадион не пущу, не то что в раздевалку, если психологическое состояние будет не в точке экстремума.
- Даю слово!
- Слово он даёт, - Муравеник прищурился. - Смотри, как бы потом за твоё Слово не спросили с тебя...
А где играем хоть, дома или на выезде? - жонглируя хейтом, поинтересовался я, пропустив замечание мимо ушей.
- Ни там, ни тут. Финал же! Ни нашим, ни вашим - в Раменском.
- Что ж сразу не в Химках?
- Там нельзя. Арена для профессионалов.
Настроение наутро было лучше некуда. Но я надеялся, что, как и в любую пятницу, день будет трудным. Тем более, что нужно было идти на ковёр к техдиру. А я был уверен, что Невструев уже напел обо мне дифирамб, и моё рацпредложение зарубят или разобьют в пух и прах.
Даже накрутил себя до известной степени.
И каково же было удивление, когда технический, несмотря на все протесты Невструева, рацпредложение утвердил. И назначил меня ответственным за весь проект в целом.
Весь конденсат ушёл и растворился, будто и не было.
Сходил на тренировку, попинал хейт, ничего не скажешь. И как завтра играть? Подвести Муравейника я не мог. Иначе грош цена моему слову.
С такими неутешительными мыслями я ГИС-портнулся домой.
К счастью, из недельного отъезда вернулась жена. И воспользоваться одним из первых советов, полученных в СШЭР, для хорошей игры устроить семейную ссору -- было делом техники.
Тем более, что после визитов к матери, Анюта всегда возвращалась в таком настроении, что семейные ссоры были сами собой разумеющимися атрибутами возвращения в родные пенаты. Даже особых усилий прилагать не требовалось.
Сейчас начнёт петь про то, что пора заводить детей. Про отсутствие внимание к её проблемам. Про бесчувственного, бессердечного, глухого кнопкодава.
Ну вот, поехали!

Поле в Раменском было не в пример хуже нашего тренировочного. Всё в рытвинах и проплёшинах, каким и должно быть поле для игры в хейтбол. Как заметил Муравейник: условия максимально приближенные к профессиональному уровню.
Зрителей не было. Хоть и матч любителей. Но финал, и две лучшие команды. Так что от случайного хейта никто не застрахован.
Наша команда, как и на тренировках, вышла в "абибосовских" трениках. Традиции СШЭР. Выездная форма.
Противник, как и положено жителям культурной столицы, вышел при параде. Наследники Петра Великого, в расшитых камзолах и париках. Со стороны могло показаться, что кто-то всё-таки разрешил в России марш "западных ценностей".
- Цыпа-цыпа, ко-ко-ко! Петушары намалёванные! - раздались глухие восклицания в рядах нашей команды.
Я сказал проще и короче, но ёмко:
- Педерасты!
- Довольно мило, - резюмировал улыбающийся Ромашин.
- Играем в прессинг. Прессуем на всех участках поля. Защите не спать! - Муравейник давал последние установки и размахивал заявочным листком стартового состава.
Приглядевшись, я обнаружил свою фамилию в списке запасных.
- Кокорин, ты сидишь. Я сам знаю, когда тебя выпустить. Потому никаких вопросов, усёк?

Матч начался без раскачки.
Напомаженные петербуржцы игры в тотальный хейтбол. По схеме всеобщего презрения с жестким контролем хейта.
Я не понимал, что это могло значить, но кивал Ефстафьевичу, озвучивающему каждое действие на поле.
- Бровку крой! Жестче в подкате! Кто так выносит, сучий ты потрох! Да вы будете в атаку бегать, инвалиды?! Выдавливай, дави-дави-дави! - по Муравейнику можно было составлять краткий словарь идиоматических выражений.
Но в целом, первый тайм прошёл в борьбе и без опасных моментов. Преимуществом владели питерцы. Их модель игры была отточена. Они не взвинчивали скорости и не форсировали события, но методично осаждали подступы к нашей штрафной.
Впрочем, дело до прицельного удара по воротам так и не дошло. Хейт ни разу не долетел до голкипера. И Ромашка откровенно скучал.
Его долговязый коллега, вообще, время от времени посылал в поле воздушные поцелуи и приветливо махал рукой. Непонятно, своим или чужим. В общем, являл собой образ типичного заднеприводного развальцованного, у которого наступил брачный период.
Убил бы.

Второй тайм начался не в пример бойче. И Ромашке пришлось попотеть, вытаскивая хейт то из-под перекладины, то из нижних углов.
Казалось, ещё немного, и нас дожмут, сомнут и выбросят в помойное ведро.
Шла семьдесят пятая минута. И Муравейник, барражирующий у бровки, сделал замену:
- Кокорин, Жнецов - на поле! Делайте, что хотите, но мне нужен штрафной. Не до пенальти. Но так, чтобы у него, - мне в грудь воткнулся зеленый свисток, - была возможность на один удар. Один хороший удар. Хоть ёжика рожайте, хоть дикобраза. Вперёд!
Легко сказать. Питер продолжал наседать.
Основное время игры подходило к концу, когда Ромашка вытащил, казалось бы, неберущийся хейт после навеса с правого фланга. И было видно, что он дотянулся из последних сил. Улыбка погасла, и в глазах притаился недобрый огонёк. Ещё немного, пару сейвов, и его вместе с хейтом затолкают в ворота.
- Выноси, твою мать! - надрывался у бровки Муравейник. - Выноси!
И Дмитрий, вложив в удар весь накопленный конденсат, запустил мяч далеко за центр поля. Прям на ногу рванувшемуся Жнецову.
Обработать - дело техники. И она не подвела.
Контратака.
Шанс.
Я бросился в широкую брешь меж опешивших защитников. Один разрезающий пас, и выход один на один. А там я вколочу хейт в сетку вместе с заднеприводным.
- Дай!
И Жнецов вырезал мне пас-конфетку. Шведой. Как доктор прописал.
Передо мной остались только хейт, ворота и вратарь. Позади - топот оставшихся не у дел питерских.
Линия штрафной. Одиннадцати метровая точка. Занесённая для удара нога.
И тут земля рванулась мне навстречу. И катящийся по ней хейт, вобравший мой конденсат.
Видимо, один из защитников успел в последний момент сделать подсечку, - подумалось напоследок. Перед тем как хейт и земля подарили мне шикарный поцелуй.

Я лежал навзничь. И ничего не видел перед собой, кроме неба над Раменским. Осколка неба, если быть точным. Всё остальное пространство занимал пегий муравейник - борода Михаила Ефставьевича.
- Кокорин? Живой, скотина?
- Живой... - взгляд сфокусировался. Я попытался встать, опершись на подставленное плечо тренера. - Как игра завершилась?
- Уфффф! - Муравейник облегчённо выдохнул. И тут же взорвался. - Какое завершилась! А кто пенальти бить будет? Жгрумбамдумбайло из деревни Хрумбумбом?! Время на последний удар есть. Снеси этому петуху яйца, Саня! - шепнул он напоследок, убегая за бровку.
Ноги не гнулись. Коленки дрожали. Под ложечкой засосало.
Учитывая, количество прилетевшего мне в голову конденсата, напомаженный вратарь из Питера минимум получит хейт-нокаут. А если максимум?
Но не успел я его пожалеть, как заднеприводный послал мне воздушный поцелуй...

- Ура! Ура! Урааа! Качай его, ребята!
Не скажу, что летать под потолком раздевалки в Раменском мне не понравилось. Благо, что потолки были достаточно высокими.
И шампанское из кубка было сладким, как и вкус победы.
Но едва схлынула эйфория, я понял, чего сейчас хочу больше всего - домой. К Анютке. Просить прощения за вчерашнюю ссору.
Не знаю, получится ли. Вчера я, пожалуй, перестарался. Отправленный в реанимацию после хейт-нокаута питерский вратарь может подтвердить.
Впрочем...
- Михаил Ефставьевич, можно просьбу? - я умудрился выдернуть тренера из кучи-малы беснующихся победителей.
- Тебе - хоть сто! - захмелевший Муравейник по-отечески обнял меня.
- Я возьму хейт на выходные? Дома погонять.
- Валяй! Хоть навсегда забирай, СШЭР не обеднеет!

Я шагнул из ГИС-транспортёра прямо на порог дома, чувствуя, что Анюта готовит мне горячую встречу.
И не просчитался.
Не успел раздеться, как почувствовал на себе сверлящий взгляд.
Ноги на ширине плеч. Руки упёрты в бока. Гимнастика? Как бы не так!
Глаза метают молнии. Поставь Аню сейчас бить пенальти, боюсь, гомосека из северной столицы пришлось бы хоронить.
- Где ты был, сволочь? Пил?
- Шампанское из кубка, - я нагнулся, чтобы расстегнуть спортивную сумку.
- Какого ещё кубка? Ты меня совсем за дуру держишь?! - люблю эти истерические нотки.
Под ноги Анютке покатился хейт.
Лишь бы в меня не попала.
- Да пошёл ты, Кокорин! - они летят почти одновременно: хейт в прихожую после хлёсткого, но неточного удара и звонкая пощёчина с правой. - И ты, и твой футбол!
И в тот момент, когда я заключил Анюту в объятия и поцеловал, до ушей донесся грохот из несчастной прихожей. Что-то рухнуло. То ли шкаф, то ли потолок...


Мы лежали на скомканных простынях. И я бездумно глядел в окно. На проплывающие перины облаков.
А они, я уверен, в ответ глядели на нас. На наши скомканные полотна простыней, изломанные горы подушек и одеял. На спящую на моей груди Аню.
От её прижавшегося ко мне тела в меня лились приятная истома и тепло.
Вот только прихожую придётся восстанавливать. И детскую обустраивать...

Крутись, волчок!

Нужно долепить куличики. Они, конечно, несъедобные. Но такие красивые, что даже мама завидует. Её куличики, что она готовит на кухне, получаются не в пример хуже. Зато вкусные-вкусные, сладкие-сладкие.
- Сынок, обед готов, пошли кушать! - донёсся с веранды голос мамы. Тёплый и обволакивающий, как запах супа с лапшой и курицей.
- Ма-ам, я чичас! Иг-ушки только собе-у! - я отбросил лопатку и формочки и выглянул из-под грибка. Посмотрел на солнце.
Пока я буду лопать суп, солнце и жара как раз приготовят куличики, и можно будет накормить мою армию.
Строгим взглядом я оглядел парад оловянных солдатиков, оловянного генерала на оловянном коне с оловянной саблей в руке. Загонял я их с утра. Объявляю привал.
- Ждите, я ско-о! И не вздумайте сбежать! - я погрозил пальцем моему воинству. И те послушно дали под козырёк.
Машинки, танки и волчок я сложил в углу, в "гараж". Ставить в "гараж" юлу - оно, конечно, неправильно. Но это был не просто волчок-юла, это была летающая тарелка инопланетных захватчиков, с которыми боролась моя доблестная армия. Пришельцы притаились, их кораблю был нужен ремонт. Он получил пробоину в борту во время боя - небольшую трещину.
- Ты где там? - голос мамы был настойчивым. - Суп стынет!
- Бегу!

После обеда моё оловянное войско осталось голодным. Мама не разрешила мне идти играть в самое пекло, и заставила лечь в кровать - на тихий час.
Но сон не шёл. Я переживал, что армия, оставшись без поддержки главнокомандующего, подвергнется коварной атаке затаившихся в "гараже" пришельцев. На генерала надежды нет.
Выскользнув из кровати, я на цыпочках прокрался в сени, мимо задремавшей на диване у телевизора мамы. Половицы предательски скрипнули, и я замер. Но всё обошлось, и я неслышимо устремился на линию фронта.
Неслышной тенью я скользил в тени акаций, надеясь застать врага врасплох.
Однако в изумлении замер сам, обнаружив на поле боя постороннего. В песочнице, присев на бортик, вращал инопланетный корабль незнакомый мальчик.
- Крутись, волчок! Крутись! - приговаривал он для чего-то.
В ход межпланетной битвы решила вмешаться третья сила?
Я сжал кулаки.
- Кто тебе аз-ешал б-ать мои иг-ушки? - я знал, что выгляжу грозно. Мне даже показалось, что незнакомец стал меньше ростом, как будто сжался от страха. Что ж, ведь я - Повелитель Земель и Владыка Песка. Враги должны дрожать перед моей силой и мощью!
- Ой, привет! - мальчишка уронил юлу и обернулся. - Я твои игрушки не трогал, это моя, - он отодвинулся, чтобы я увидел, что "гараж" по-прежнему полон. - А как тебя звать?
- Анд-ей! - я смягчился. Повелитель может быть благосклонным.
- А я - Шурка! - он совсем по-взрослому протянул мне руку.
И я, беря пример с папы, а он всегда так делает, когда к нам в гости приезжают его друзья - пожал протянутую ладонь. А ещё - позавидовал, как он "рэкает". Мне б так научиться рычать.
- Можно с тобой поиграть? - немного стесняясь, спросил мой новый знакомый.
Я важно кивнул. Моей непобедимой армии не страшен никакой корабль пришельцев: ни заблудившийся на галактических тропах, ни спрятавшийся в "гараже" меж моих машинок и танков.

Мы заигрались до вечера.
Я успел назначить Шурку губернатором Песчаных Дюн и Генералом танковых войск.
Пришельцы отступали. Мы выбили их из "гаража" и почти очистили пустынный плацдарм. Но нам жизненно не хватало ресурсов.
- Вынеси попить, - попросил мой новый друг.
Я насупился. Повелитель может гневаться.
Что это? Планируется переворот?
- Не могу.
На счастье вышла мама.
- Андрюшка, это - твой новый друг? Ну, вы - просто молодцы, всю песочницу перепахали.
- Мам, это - Шу-а. - Повелитель Земель должен быть официальным.
- Александр, - официально и по-взрослому отрекомендовался мой Генерал.
- Ужинать будете? - мама улыбнулась. - Бросайте ваши игры. Папа с работы приехал. Стол накрыт. Идите умываться.
Но я заметил, что губернатор Песчаных Дюн свой инопланетный корабль отложил в сторону. Инопланетяне подкупили его и не хотят сдаваться?
После ужина папа с мамой добродушно разрешили нам доиграть. Опасность вторжения должна быть устранена.

- П-отивник запе-т. Атакуем! - я отдал приказ. Но никто не захотел ему подчиняться.
Губернатор и отданные ему в подчинение войска остались на месте.
- Извини, друг, - Шурка взглянул на часы на руке, которых я раньше не замечал. Взял в руки волчок, что-то перещёлкнул в нём, - но мне пора домой.
Что это? Предательство? Измена?
- Но это папины часы! - я узнал знакомый металлический браслет.
- Я просто взял их поносить, - Шурка оттолкнул меня. Раскрутил юлу, - Крутись, волчок! Крутись! - и как будто стал выше ростом, и постарел. - Брысь, мелюзга!
- Во-юга! - я бросился на обидчика, размахивая кулаками. И через мгновение мы с Шуркой барахтались в песочнице, устроив кучу-малу.
- Я же сказал, отстань! - генерал грозно сверкнул подбитым глазом, а я шмыгнул разбитым носом. - Спасибо, было познавательно. - Он залез в карман шорт, достав из него ключи.
Я узнал брелок.
Ключи от папиной машины.
- И не вздумай кричать, они всё равно спят, не разбудишь, - предупредил незнакомец, чьё повзрослевшее лицо теперь лишь отдалённо напоминало губернатора Песчаных Дюн Шурку. Он схватил валяющуюся на песке юлу. И побежал к припаркованной у ограды папиной "Волге".
Сквозь слёзы я посмотрел на изломанную линию фронта. Перевёрнутые танки. Тела стойких, но павших оловянных солдат. Инопланетный корабль без пробоины...
Без пробоины?!
Я схватил юлу, понимая, что губернатор захватил не тот корабль и не тех пришельцев.
Слёзы высохли.
- К-утись, волчок! - К-утись! - припомнил я приговорку Шурки, которую он бормотал под нос минутой ранее и когда я незаметно подкрался к нему днём. Запустил юлу, но ничего не произошло.
Вор уже открывал отцовыми ключами дверь машины.
- Р-р-р-р!!! - я сам не заметил, как зарычал сквозь сжатые зубы. - К-р-р-рутись, волчок! Кр-р-рутись!
И ускорил вращение инопланетного корабля, подняв в песочнице новую бурю.

Я стянул отцовские часы с холодной дряхлой старческой руки мёртвого губернатора Песчаных Дюн. Повернул ключ в двери, запирая машину.
С презрением посмотрел на тело того, кто был Шуркой. На бледное лицо в обрамлении седых волос. На борозды морщин, застывший взгляд.
Не хотел бы я стать таким, когда вырасту. Никогда.
Мама говорила, что брать чужое - нельзя. А мама не может врать.
Я прижал волчок к груди.
Когда повзрослею и начну стариться, я обязательно перещёлкну тумблер. И скажу:
- Крутись, волчок! Крутись!
Чтобы снова стать Повелителем Земель и Владыкой Песка. Пока не надоест.