Предлагаю эту тему в новый жанр прозы: emotion gothic story Эмоциональные Рассказы в стиле Готики.
Готика, как стиль, уже подразумевает под собой философию и некоторую мрачность, обращенную, как в свет, так и в тьму... Эмошн Готик - крик души, вопль сердца... риторический вопрос, на который есть ответ... ГОТИКА... Здесь может не буть мистики, не быть фантастики, даже вампиры ни к чему, Это рассказы из чувств...

Философский вопрос. На самом деле, этот прозаический кусочек мне очень понравился. Зацепил, так как мысли хоть и банальные, но вполне значимы в наше сумасшедшее время. Все мы живем на дикой скорости, не замечая, что бегаем по кругу...

Забывший страх

Смерть для Смерти слаще:
Забывший страх, он прочих чаще
Скрывается во смертной пасти.

Она не спешила. Покорно расступался перед нею лес, зверье скрывалось в норах, птицы замолкали, только бы не обратить на себя внимание. Там, где секунду назад был непроходимый бурелом образовалась тропинка. Она шла тихо, бесшумно, почти не соприкасаясь с землей. Следов не было, ни одного. За ней вновь лес скрывал этот путь густыми лапами, вновь вырастали кусты, осторожно запевали птицы. Она не спешила, не было случая, чтобы она опоздала. Легкий ветерок теребил ее черную мантию, ее черный плащ, больше похожий на монашеский гарнаш. В смущении потускнело солнце, завидуя белоснежной коже путницы, оно не хотело нарушать ее румянами и загаром. На девственно-красивом лице сияли большие карие глаза, отвлекая от мертвых губ, от высокого лба, от тонких бровей. Она шла тихо, почти паря над землей. Босые ноги словно не хотели замечать камушки и ветки. В безмолвии лишь она одна слышала голоса тех, кто ее узнал. Даже в мыслях они шептали только слово. Ее имя порхало в воздухе, подобно перышку: неторопливо утихая, перекатываясь из одной стороны в другую, робко, нежно.

Она остановилась. Словно по приказу, вокруг замерло все. Лишь она слышала дальний шорох. Он усиливался, переходил в треск, хлопки, быстрые удары о землю. На тропинку выбежал заяц и остолбенел, склонив голову. Следом вышел волк. Путница пошла дальше, тихо, как любящая мать, не желающая разбудить ребенка. Она не обернулась, прекрасно зная, что от зайца осталась лужица крови, зарастающая новым лесом. Деревья колыхались в такт ее движениям, плавным, словно равнинная река. Ее спокойствию завидовали все. Ее боялись и с этим восхищались и преклонялись.

- Ведьмы, тролли, привидения, говоришь… Я даже смерти не боюсь. И уж тем паче не поверю во всякие слухи о леших и колдунах. Сколько раз я был в лесу, но пока что ни одной кикиморы не видел… И пойду! Мне неведом страх!

Кто посмел так ее оскорбить? Она встрепенулась, с ней встрепенулся лес, словно по макушкам деревьев прошла судорога, а кусты пробил озноб. Легкий ветерок сменился неистовым порывом. Неосторожную птичку прибило к тополю, быстрое сердце замолкло навсегда, как и никогда больше не взметнуться хрупкие крылья. Белая Госпожа вновь остановилась, она решила посмотреть, кто этот дерзкий мужчина. От приятного для нее ожидания карие глаза наполнились не то злостью, не то счастьем. Их сияние затмевало солнце, куда не глядели они – ниспадала мрачная тень, листья сворачивались, желтели, а потом чернели, увядая на веки веков.

Она слышала его дыхание, его тяжелые шаги, лязганье металла. Он насвистывал песенку, потом запел. Его голос сильный, смелый, ни нотки фальши, чистый, звонкий. Та, которую боялись и звери, и птицы, была поражена. Ни один человек не мог так петь. Слова дразнили слух, дыхание замирало. Ресницы вздрагивали над каждой рифмой, губы наливались кровью после каждого куплета. Она представляла, как он проводит могучей рукой по талии, по бедрам или заботливо гладит по бархатистой шее, запускает пальцы в густые волосы. Оживая, лицо зарумянилось. Он был близко; она ждала, упиваясь его голосом.

Чего же бояться, о добрые люди,
Тому, кто рассудок успел потерять,
И кто безрассудно и рядит, и судит?
Итак, безрассудно скажу вам опять:
Мне сердце пленили зеленые очи,
И отняли разум, и жить нету мочи.

Песня прервалась, как только мужчина вышел на тропинку. На вид ему было около тридцати, его старила темно-рыжая бородка. Одевался он прилично, но не броско. Рукоять меча выглядывала из-за правого плеча. Коня не было, что говорило о тонком кошельке, но Белой Госпоже он понравился.

- Приветствую тебя. Странно видеть деву в лесу, о котором ходят ужасные слухи. Что же ты здесь делаешь?

- Жду тебя.

Мужчина усмехнулся и встряхнул головой, отводя наваждение. Смерть осмотрела его еще раз: морщинистый лоб, темные волосы, ниспадающие на плечи, жизнерадостные глаза, красивая шея, широкие плечи, могучая грудь. Он помялся и произнес:

- Я - Готфрид, граф фон Ассельн.

- Знаю.

Он огляделся, чувствуя неопределенность, тягостное спокойствие, мрачное безмолвие леса. Это его тревожило. Попробовав усмехнуться, сказал:

- Вы право меня озадачили. Я понимаю, мой род довольно знаменит и походы еще больше его прославили, но, черт возьми, откуда знаете вы?

Она промолчала, как промолчала и на остальные вопросы рыцаря. Словно завороженная, Смерть смотрела на этого смятенного мужчину, не знающего, что еще сказать. Мужчина уже начал рассказывать о жизни, о походах, о людях, которые, по его мнению, слишком суеверны. Она слушала, она любила слушать. Готфрид поведал о слухах, которые бродят в деревнях о лесе, соседних селениях, чуме, конце света.
Белая Господа подняла глаза к небу, разглядывая облака. Мужчина сбился, и Смерть посмотрела на него, словно оскорбленная девица.

- Ты говорил, что не боишься Смерти.

- Верно, как и то, что в этом лесу не водятся привидения и лешие.

- Ты говорил, что тебе неведом страх.

- Верно, - осторожно сказал рыцарь.

- Ты пел о зеленоглазой избраннице, о том, что не хочешь жить.

- Это всего лишь песня. Любовная песня. Ее все поют.

- Знаю.

- Ты случаем не ведьма?

- Нет. Расскажи о своей жизни.

- А почему бы и нет…

Готфрид переживал все снова и снова, картины из его прошлого представали, мелькали перед глазами. Образы отца, матери, сестер. Он играл, шутил, радовался. Повзрослев, обучался фехтованию, ведению хозяйства. Затем была любовь. Белая Госпожа попросила подробней рассказать о жене. Смерть слушала, слушал лес, слушал воздух, жил рыцарь. Она, та любящая женщина, ждет его в Ассельне, ждут его дети, которых он не видел шесть лет. Готфрид вспоминал безоблачное небо, ветви орешника, сочные яблоки. Первая ночь. Яркие звезды, месяц, лунный свет проникающий сквозь широкие листья. Вспоминал, как ласкал будущую жену, как говорил ей любовные слова, как видел в ее веселых, по-детски наивных глазах теплоту, заботу, счастье, радость.

Вновь пережил расставание, когда сюзерен позвал его в Иерусалим, долгие минуты тревоги, смятения, безмолвия, грусть и печаль в глазах любимой. Вспомнил тоску по дому, веселье и пьянство по дороге; кровь, бои, неверных. Снова заболели ребра, как после ранения. Привиделось, что он вновь лежит в пыльной повозке, что он вновь поет дурацкую песню, веселя всех, кто вез его в лечебницу. Вспомнил лица госпитальеров, заботливых, словно мать, крестоносцев.

Пережил последующие битвы, неистовые глаза сарацин. Его снова обуяли ярость и страсть. Появилась тоска, желание увидеть жену, сына и две светловолосые дочки…

- Оставь меч здесь, он тебе не нужен, - сказала Смерть, когда Готфрид закончил рассказ о жизни.

- Рыцарь не бросает свой меч.

- Даю слово, тебе уже ничто не угрожает.

Мужчина повиновался и спустил на землю тюк с припасами и меч. Граф почувствовал непередаваемую легкость, словно ничто уже его не держало, не было тревог, не было сомнений, не было томления, желаний, страсти. Истинное блаженство.

- Ты говорил, что страх тебе неведом, - повторила Смерть.

- Верно.

- Ты и теперь меня не боишься?

- С чего вдруг?

- Ты же умер.

- А ты шутница, дева кареглазая. Вот моя рука, я ее чувствую, я могу ей двигать, по ней течет кровь, значит, живу.

- Кровь? А как же твое тело возле меча?

Мужчина обернулся туда, где он оставил поклажу: там лежал он сам. Рыцарь подошел и осмотрел мертвеца. Впервые Готфрид испугался. Упав на колени, он едва не проблевался, но лишь сухо прокашлялся. Омраченный, рыцарь поднялся и взглянул в бездонные глаза Смерти.

- Что со мной стало?

- Ты умер.

- Нет, в смысле от чего?

- Это тебя не должно интересовать.

- А мне интересно!

- Чума, зверь, стрела, яд. Какая тебе разница, когда ты мертв! Или ты боишься?!

- Нет! Я не боюсь тебя! Я презираю тебя!

Смерть мило улыбнулась, а затем расхохоталась со всей страстью, на какую она была способна. Ее страшный смех подхватил ветер и взбушевался. Он гнул деревья, безжалостно срывал листья, сбивал птиц, поднимал пыль. Доброе солнце поспешило укрыться темными грозовыми тучами. В небе засверкали молнии. Рыцарь не мог разобрать, то ли это Смерть смеялась, словно гром, то ли раскаты заглушали ее хохот. Белая Госпожа веселилась, редко ей удается так сладко насладиться чьей-то гибелью. Многих бесстрашных воинов она уводила с собой, но не все так услаждают Смерть. Она любила, когда ее презирают, радовалась, когда ее хулят и с яростью ненавидят. Смерть давно не видела такого человека. Он ей нравился, но час его истек.

Над лесом вновь повисло солнышко, и приутих грозный ветер. Белая Госпожа спокойным и присущим ей холодным голосом проговорила:

- Возьми меня за руку. Пойдем со мной.

- Никуда я с тобой не пойду!

- Боишся?

- Нет! – прорычал Готфрид и схватил ее за руку.

Она - нежная, словно бархат, гладкая и… теплая. Сколько рыцарь не старался, ему так и не удалось вспомнить еще хоть одну женщину, у которой были такие же прекрасные руки, длинные пальчики, аккуратно ухоженные ноготки.

- А куда мы пойдем? – спросил рыцарь.

- В Ассельн, к твоей жене. Ты шел туда один, теперь мы пойдем вместе.

- Она тоже умрет?

- И вы будете вместе. Разве это не рай?

- Скажи, от чего умрет она?

Смерть подумала, закатив глаза. Она стояла неподвижно, лишь слабый ветерок распушал темные волосы, ласкал ее щеки, гладил по губам. Готфрид почувствовал, как и сам возбуждается. На миг ему вновь предстала его фрау. Она сидела у окошка в родовом замке, расчесывала на рассвете длинные светлые локоны костяным гребешком. На ее лице не замечалось ни морщины, словно время не подвластно было над ее телом. Из зеленых глаз по капельке стекали слезы, медленно, одна за одной. Падали они на упругую грудь, скатывались ниже…

Белая Госпожа распахнула каие глаза, большие черные ресницы вспорнули сотнями пернатых голубей, таких же пушистых, сотней мрачных воронов, таких же черных. Она прочла:

Того, кто тело холил вяще,
Оденет Смерть во прах смердящий:
Чем плоть нежней, тем злей напасти.

---------------------------------------------------------



Изгнанник

Манускрипт первый.

Создал Бог землю, и созидал ее пять дней, и созидал Он ее не один. Был у Него помощник, такой же Великий, и звали его Сатана. Господь имел плоть, Сатана же был бесплотен и не мог создать ничего из плоти.
Создал Бог человека по образу своему, по образу Божьему из праха и земли, и назвал его Адам. Создал Господь женщину и назвал ее Лилит, Лилит – Мать Рода нашего.
Сказал Господь человекам: «Плодитесь и размножайтесь, и обладайте землею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле».
Шло время, Адам и Лилит жили вместе. И настал день, когда жена ушла от мужа, назвав его глупцом, назвав его слепцом, ибо сама прозрела, открылись ей тайны мироздания. Адам же не познал откровения.
Узнал Господь об этом и разгневался на жену Адама, и прогнал ее из Эдема, Сада Божьего, ибо не хотел, чтобы Лилит – Мать Рода нашего – сняла чары с раба Божьего.
И пошла Лилит в землю Нод, что на восток от Эдема. Когда она вышла из врат, захлопнулись они, и проявились священные руны, которые не позволяют вернуться в Сад Божий.
И создал тогда Господь женщину из ребра Адама, ибо так можно было сохранить слепоту душевную. И назвал Бог женщину по имени чар Жизни своих – Евой.
Прошло время, и понял Господь, что сковано сознание жены Адама, которая зовется Евою, Чарами Господними. И сказал Он человекам: «Плодитесь и размножайтесь, и обладайте землею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле». И молвил Бог, дабы не срывали они плоды с Древа познания Добра и Зла, что было яблоневых сортов. Нужна была Господу покорность рабов Его, их страх, ибо помнил первую жену Адама – Лилит – Мать Рода нашего.
И настал день, ясный и знойный, и шли Адам и Ева мимо Древа, нагие, но радостные в сердцах. Обратился Господь в Змия, ибо хотел свершить задуманное. И сказал Змий Еве: «Подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в Раю?»
Сказала Ева Змию: «Плоды с деревьев мы можем есть, только плоды с этого Древа мы не можем есть, ведь сказал Бог: не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы не умереть».
И ответил Змий жене Адама: «Нет, вы не умрете. Я вкусил плоды и остался жив. Я прозрел, и говорю вам, рабы Божие, что вы нагие; Но знает Бог, что в день, когда вы вкусите их, откроются глаза ваши, и будете, как боги, знающие Добро и Зло».
И взяла Ева плодов с Древа, и ела; дала мужу – и он ел. Обратился Змий обратно в Бога, и прогневался на людей, ибо они были не послушны ему, ибо ели плоды с запретного дерева.
Сделал Господь знамение, дабы проснулась совесть у рабов Божьих. И почувствовали Адам и Ева вину свою, начали искупать ее перед Богом, ибо хотели угодить ему. Таков бы замысел Божий.
И сказал Бог человекам: «Это был грех, есть плоды с Древа познания Добра и Зла». В искуплении греха Адам забыл о первой жене своей - Лилит – Матери Рода нашего, - ибо не видел ее, и была она далеко, на восток от Эдема, в земле Нод.
Познал Адам жену свою – Еву, – и родила она сына. Было имя ему Каин. И познал Адам жену свою, родила она сына. И было имя ему Авель.
Шло время, росли сыны Адама: Каин, старший сын, был пахарем, растил хлеба; Авель, младший сын, был пастухом, пас скот.
Прошли годы, но не было жен для Каина и Авеля. И сказал Господь сыновьям Адама: «Я дам вам жен, но вы должны принести дары мне». Так сыны и сделали.
Настал день принести дары, и развели братья костры. Положил Авель в огонь ягненка, которого сам вырастил. И принял Бог жертву, ибо знал: есть в нем жизнь, есть в нем кровь для жены Авеля.
И положил Каин в костер рожь золотистую, но не принял Господь дар его, и сказал Он Каину: «Нет в даре твоем жизни, нет крови для жены твоей». Огорчился старший сын, и посмотрел на брата – Авель был весел и доволен. И подумал Каин над словами Божьими. Развел он новый костер и принес в жертву брата своего – Авеля.
Разгневался Господь, ибо младший сын Адама был Его любимцем. И сказал Бог Каину: «Ты согрешил! И грех твой пуще греха отца твоего, матери твоей. Проклят ты будешь! Не будет у тебя жены!»
И вскричал Каин Богу: «Ты не принял мой первый дар: рожь золотистую, ибо сказал, что нет в ней жизни, нет в ней крови для жены моей! И принес я дар второй, брата своего, ибо любил его! И была в нем и жизнь, и кровь для жены моей. Но ты не принял этот дар! Авель был твоим любимцем, а я нет! Он был пастух, я же пахарь».
Прогневался Бог, ибо не стерпел дерзости Каина, и сказал ему: «Нет тебе места в Саду Моем, ибо ты дерзнул упрекнуть меня. Ты будешь изгнанником, скитальцем по земле. За грех отныне ты проклят, и не умрешь никогда, а кто убьет тебя, отмстится ему всемеро!»
И пошел Каин от лица Господня; и поселился в земле Нод, на восток от Эдема, ибо снял Бог печать с ворот, и поставил стражу: двух Архангелов небесных. И было имя им Люцифер, чье имя значит Светоносец; и было имя им Михаил, чье имя значит Бравый.

Манускрипт второй.

И создал Бог землю, но создавал ее не один. Был у Него помощник, такой же Великий, и звали его Сатана. Господь имел плоть, Сатана же был бесплотен и не мог создать ничего из плоти, но создал землю Нод.
Сатана был одинок, ибо не мог создать человека по образу и подобию своему, ибо есть лик Его другой: энергия - его плоть. И есть Он земля, вода, огонь и воздух, и есть Он дух.
Сатана создал душу и поместил в человека, дабы забирать ее к себе. Господь прознал об этом, и началась Великая Война за души человеческие, ибо каждому нужна была армия.
И последней будет битва, имя которой - Армагеддон, Апокалипсис и Судный День. В конце или Бог, или Сатана получит Полную власть над Землей, над всеми людьми и зверьми, над всеми животными, над всеми душами.
И знал Сатана, если победит, не умрет Бог, ибо поместит врага в темницу. Но умрет Сатана, если Господь победит, ибо Он слеп, как рабы его, ибо не ведают, что творят они.
Сатана поклялся, что Бог не будет править, ибо своей войной уничтожит Землю, которую создавал вместе с Ним, ибо правила его, заповеди, ведут к разрушению Земли, ведут к уничтожению Рода человеческого, Рода нашего.

Манускрипт третий.

И пошел Каин от лица Господня; и поселился в земле Нод, на восток от Эдема. И встретил Каин Лилит, первую жену Адама - Мать рода нашего.
Обрадовался Каин, ибо нашел жену себе, и обрадовалась Лилит, ибо нашла мужа себе. И познал Каин жену свою; она зачала, и родила Еноха.
И построил Каин город; и назвал город по имени сына своего: Енох. Жил Каин долго, и жила Лилит долго, и рос их сын - Енох. Но пришло время, и вырос сын Каина, но не было жены ему.
И пришел Сатана, ибо Он был тут правитель, ибо Он был создателем земли этой, земли Нод. И сказал Он человекам, тем, кто жил на земле Его: «Вижу я, что нет жены тебе, Енох. Но будет жена, ибо ты достоин того же, что и отец твой. Изучил я вас, люди, и могу теперь создать человека и я. Енох, ежели хочешь жену себе, добудь мне жизнь, кровь и душу. Принесешь мне дар - получишь жену».
И убил Енох Лилит, Мать Рода нашего, жену Каина, первую жену Адама. И принес Енох мать свою в дар. Но не разгневался Сатана, ибо знал, что сделает Енох, если убить Каина, значит, себя убить семь раз.
И принял Сатана дар Еноха, и сказал ему: «Я доволен, ибо ты нашел все, что я просил. Будет тебе жена. Но впредь запомни и скажи сынам своим и дочерям своим, что я вам не помощник, ибо вы творцы своей судьбы. Старайтесь жить так, дабы ни в чем не нуждались».
И сказал Он им еще, как правильно вершить мессу черную, и Каин, и Енох внушали речам Его. И сделал Сатана знамение, дабы поняли люди, что Он тоже силен, как и Бог - явилась жена на землю, жена Еноха.
И познал Енох жену свою, и родила она сыновей и дочерей, но старшим был Ирад. И познал Ирад сестру свою, и родила она Мехиаеля,
И познал Мехиаэль жену свою, она ему кузиной была, и родила она Мафусала, и сыновей и дочерей, всего их было тринадцать. И расселились, внуки и правнуки Каина по земле Нод.
Был стар Каин, ибо был четвертым человеком на Земле, ибо был сыном Адама, но не старел Каин, ибо был бессмертным, ибо был проклят Богом. Он даровал ему вечную жизнь на Земле, жизнь в бессмертии и муках. Муки его были в крови, ничем не питался Каин, кроме крови животных, внуков и правнуков своих, ибо таково было проклятие Господне.
Жил Каин один в своем доме, никого к себе не впускал, когда был день. И выходил лишь, когда наступали сумерки.
И прознал Каин, что на праправнуках его, всего их было тринадцать, проклятие лежит. И понял Каин, что свершил еще один грех, ибо создал подобных себе.
Разгневался Каин на себя и ушел из города, который сам построил и назвал в честь сына своего – Енох. Но умер он уже, и жена его умерла. Каин продолжал жить, ибо был проклят бессмертием, ибо никто не мог убить его.
И пошел Каин в Эдем, в Сад Божий, в землю, которую создал отец его - Адам, в землю, которую создал брат его - Сиф.

Манускрипт четвертый.

И подошел Каин к вратам Эдема, и отворил их, и поддались они. Увидел Каин стражу у ворот, двух архангелов, с белыми крыльями, и было имя им – Люцифер, чье имя значит Светоносец; и было имя им - Михаил, чье имя значит Бравый.
И спросил Светоносец у Каина: «Куда идешь ты, путник? Что ты делал земле Нод, проклятой земле, куда был изгнан Каин?»
И ответил Каин Архангелам: «Путь мой в земли отцовы, в земли брата моего. И путь держу из царства моего, из города моего, что сам построил, и назвал который в честь сына моего».
И сказал Михаил Каину: «Проходи, путник. Мир дому твоему». И вошел Каин в Эдем, и шел по нему, но окликнул его Светоносец: «Как имя твое, путник, и как твой город звать?»
И ответил Каин Светоносцу: «Имя мне Каин, сын Адама, а город я назвал Енох».
Подлетел Светоносец и убил Каина, убил за то, что осмелился он вернуться в Эдем, в Сад Божий, ибо не помнил Светоносец, что проклят Каин. Думал, Бог милосерден, и не станет наказывать человека, раба Божьего, проклятием бессмертия, ибо не знал Светоносец, что стоит печать на Каине: убившему Каина отмстится всемеро, - ибо не ведал Светоносец, что творит.
Разверзлись небеса, грянул гром, и засверкали молнии; кусты, деревья полыхали. Собрал ветер прах деревьев, и обрушил его на стража, что охранял врата Эдема, чье имя было Люцифер.
Окрасились крылья Архангела в черный цвет, и осыпались перья с крыльев, осталась только кожа, черная и обгоревшая кожа. Выросли рога на голове, и превратились руки и ноги его в лапы звериные.
И почернели доспехи его, потускнели очи его, и волосы окрасились в чернь. Вспыхнул вдруг меч красным пламенем, и вспыхнули очи его алым сиянием. Обрел Светоносец глас другой, и обрел мышление иное.
Увидел Господь Бог это, и сказал Он Люциферу: «Что ты наделал?! Разве ты не знал, кто такой Каин? Разве ты не знал, что пропускать через врата, можно только с моего разрешения? Разве ты не знал, что на Каине печать моя? Разве ты не знал, что изгнан он из Эдема?»
И возразил Люцифер Богу: «Ты такой милосердный с людьми, так почему ты наложил печать свою на одного из них? Разве так может поступать властелин Земли этой? Что же будет в конце, когда убьем мы Сатану? Не рухнет ли то, что Вы создали вместе?»
Ответил Бог Светоносцу: «Слабый должен подчиниться, сильный должен ослабеть, богатый должен стать бедным. Чтобы веру людям вернуть, надо взять у них самое дорогое, чтобы они остались ни с чем, и тогда люди придут ко мне, придут за помощью! Поэтому слабый должен стать еще слабее, сильный должен стать слабым, богатый должен стать бедным, смертный должен стать бессмертным, ибо вечность на Земле - это самое жестокое наказание.
Преклонись и ты, ибо не ведаешь, что творишь. Преклонись, и получишь обратно прежний вид и престол наместника северной части Неба».
И вознес свой голос Люцифер: «Я преклоняюсь пред тобой».
Но поселилось сомнение в чреве Светоносца, хоть и вернулся прежний лик лучезарный: белые латы, белые крылья, отросли перья, волосы окрасились в золотой, рога исчезли, руки и ноги его стали обычными. Вернулся Светоносец в армию Бога, но стал другим, изгнанником. Сомнения зародились в его сердце.
И не видел Светоносец выхода из армии Бога, ибо не знал, к чему ведет их Властелин.

Манускрипт пятый.

И провидел Сатана о смерти Каина - Отца Рода нашего, - Каина, который был изгнан Богом, Каина - мужа Лилит, первой жены Адама - Матери Рода нашего.
Обратился Сатана к людям: «Речам моим внемлите! Знайте и потомкам поведайте! Умер ваш Отец, чье имя было Каин, кто был проклят Богом. Убит ваш Отец, чье имя было Каин, кто был изгнан из Эдема, Сада Божьего. Убит ваш Отец мечом, чей носитель зовется Люцифером, что значит - Светоносец.
Бог не наказал его, ибо Он любит смерть, смерть безнаказанную, ибо Он жесток по сути своей. Люцифер убил Каина, и был прощен, прощен за все грехи свои.
Так, что теперь всех рабов Божьих Архангелы могут убивать безнаказанно? Не быть этому! А если и быть, то тот Архангел или Ангел, кто убьет человека, будет Мне союзник, и перейдет на Мою сторону! Будет он в Моей армии, и имя ей Легион.
А всякий, кто из вас убьет себе подобного, наказан будет смертью! Да будет так!»
И вняли люди словам Его, и запомнили они слова Его, ибо верили Ему, ибо был Он властителем земли этой, земли Нод.
Стал Ирад царем земли этой, земли, куда ушла Лилит, куда был изгнан Каин, где будет править Люцифер.

Узник жизни

Утро выдалось тяжелым. Воздух, пропитанный ночной прохладой, нависал над площадью. Белый пар вырывался из разогретых тел стражников, словно белый холодный огонь объял их плечи и головы. Одни охраняли покой спящего города, другие старались не греметь, устанавливая плаху. Брусчатка покрывалась испариной. Тучи клубились, извивались подобно массивным змеям. Вслед за капитаном, на площади стали появляться первые горожане, вынужденные жаворонки. Они оглядывали серые скучные дома из тесаного камня с деревянными балками и подпорками, называемые фахверками. Туман расхаживал по улицам, мало помалу рассеиваясь и представая призраком рассветного города.

Из белесой пелены выходили люди, мрачные, скучные смуглые, словно покойники, вставшие из могил. Они шли как медведи, пошатываясь от усталости; не каждому удалось выспаться за ночь. Голод угнетал почище власть имущих бюргеров и хозяев. От недостатка чистой воды загнивала и впадала кожа, покрывалась черными пятнами, наростами и волдырями в потаенных местах. Многие простолюдины не смогли подняться со своих соломенных лежбищ, другие бредили и покрывались потом – первые признаки горячки и чумы, начавшей победное шествие по землям Европы. Жуткая вонь из выгребных ям заполняла носы, добавляя ко всему прочему едкий трупный смрад: рассадник разносчиков болезней – серых длиннохвостых крыс. Собаки прятались в будки и под фундаменты домов, не решаясь подать голос в час восхода утра, когда смерть собирает очередную жатву. Вороны – неотъемлемые хозяева здешней падали – расправили крылья и носились над черепичными крышами мимо дымоходов, труб и флюгеров; некоторые с особой плотоядностью следили за приготовлениями к чьей-то казни.

- Шевелись, деревенщина! – скомандовал капитан стражникам, когда увидел, что очаги уличного света постепенно угасают, и в прозрачном, словно сирийская ткань, тумане замаячили фонарщики, бережно задувающие масляные лампы.

В сотне ярдов вниз по узкому извилистому проулку, где с трудом могли разъехаться три всадника, под добротным в три этажа зданием с неширокой, но уносящейся ввысь, башней, в холодном подвале выжидал человек. Он смотрел в маленькое решетчатое арочное окошко, выходящее под ноги прохожим. Всего в нескольких дюймах пролегала сточная канавка и все отходы, дождевая и рассветная влага стекала в узницу. По мокрому, морозному замшелому полу бегали грызуны, которые норовили впиться в грязные ссаженные до крови ноги. Человек обернулся на еле различимую в темноте кучку соломы, на деревянную миску, опрокинутую крысой, или же это был он, когда отмахивался от ночных острозубых хищников.

Узник вздохнул тяжело. Острая боль пронзила грудь; от несносного обращения с ним, открывались старые боевые раны, к ним добавились новые синяки и сломанные ребра, мешавшие глубоко наполнить легкие. От этого он дышал мелко, резко, быстро.

Некогда землевладелец, этот человек смотрел на шаркающие по улице ноги и вспоминал прежнюю жизнь в веселье, танцах, охоте и боях. А кто он теперь? Простой узник в разодранной одежде с онемевшими от холода ногами, разбитыми в пытках пальцами на правой руке. Он владел слугами и замком, была у него и жена, и дети, и скотина и четыре деревни, с которых собирал налоги и оброки. Никогда ни словом, ни жестом, ландграф не оскорбил крестьянина; и понял, что делал истинно правильно. Сам оказавшись в их незавидном положении, когда всякий норовит унизить больше, он почувствовал, что те раздачи хлеба у ворот замка для бедных, нищих, юродивых и неимущих были неоспоримой щедростью господина, той благодатью, на которую они надеялись, фанатично предаваясь Господу.

Как судьба играет с человеком! Вчера ты был богач, имел ленные деревни; сегодня ты бедняк, заточенный в узницу. А что завтра? Смерть? Люди погибают сотнями ежедневно: одни своей смертью или убегают в Бездну сами, другие от клинка, третьи от голодного бича, четвертые от болезней и чумы, пятых терзают звери, шестых сжигают мирские судьи, седьмых приговаривают инквизиторы, иных забирают себе море, горы, болота и леса. Смерть – истинная царица Мира. Она - неотъемлемая спутница жизни и супруга Господа: Царя всех царей Земли. Бог – это Жизнь, но без противоположностей Вселенной не может быть, и Смерть выступает в роли Ночи для дневного Света; Женой для Мужа; Лунным диском для спасительного Солнца.

- Я приму ее, если того требуют от меня Небеса, - прохрипел узник и отвернулся от окошка. – Приму. Господи, твоя воля держит мою жизнь. Если суждено мне сегодня сгинуть, пусть так и будет. Человек не в силах выжить дольше, чем ему отмерено Тобой. И зачем жить, если я не смог сделать мир лучше. Я принимаю Твою кару. Я убивал невинных, я верил лживым речам проповедников, твердящих, что убийство неверного – это путь в Царство Небесное. Я понял: это путь в Геенну, в самые подлые низы нашего бренного человеческого существования. Кто я был таков, чтобы судить: кто неверен, а кто верен? Я был самолюбив и прожигал свои годы в праздности и гордыни. Вот к чему ведет этот путь. Я привел своих детей к бедности и рабству мелкому барону, который и титул получил случайно, и родился незаконным. Кто я такой? Человек – вот единственно правильный ответ. Я не крестьянин, я не бедняк, не узник, не ландграф. Я - человек, не зверь и не Бог, не черт и не всякая рыба. Я - человек. Я - Адам, который познал свою наготу. Я вкусил от Смерти плод раздора и крови, основанной на лицемерии. Вот моя кара за грех, совершенный в жизни. Я - Адам, я - человек. Я не требую прощения для себя, я принимаю свой удел с чистым знанием своей бренности и последующей тленности моего тела. Я уверен в прозрении своей души.

Тяжелая деревянная, обитая покрытым испариной железом, дверь с жутким, пронзительным скрипом отворилась. В тусклом, играющем свете чадящего факела, который, казалось, издевался над узником, показался недовольно бубнящий стражник. Он закрыл свет широкой спиной. Лицо человек разобрать не смог, но отлично почувствовал, как запах кислой браги теребит и режет его нос. Стражник сжимал в левой руке шестопер, а в правой – звенела связка ключей. Позади него открывался проход на лестницу. Две ночи назад по ней спускали безвольное тело бывшего ландграфа. Наверное, здесь я сломал ребра, - подумал узник.

- Выходи, скотина, да пошевеливайся! Господа зрители ждать не любят! – прикрикнул ключник, прокашлявшись. – Не заставляй бить тебя, а то прибью ненароком. Кому ж тогда отрубят голову на потеху горожанам. А?

Узник под строгим и пристальным присмотром стражников вышел на улицу. Сколько же он не видел этой простой красоты. Будучи ландграфом, человек кричал, распугивал горожан, спеша на лошади к бургомистру. Его черный плащ развивался, он гордо смотрел лишь вперед. Теперь узник смиренно поднял подбородок, чтобы вопреки гнетущей его боли глубоко вдохнуть последний раз чистый рассветный воздух, не затуманенный гомоном голосов, запахом выпечки и пахучих специй. Он вдыхал простую вонь нечищеных улиц, смрад от грязи и гнили. Это запах – настоящий, это запах, который никому не следовало перебивать. Только этот запах был истинным ароматом жизни во всей ее печальной и мрачной красе.

Туман растворился и унесся в Небеса или забился по углам и подвалам. Проулок открылся, краски стали ярче, а с тем и ощущение жизни начало превращаться в нечто аморфное и эфирное. Она скрывалась за наступавшим днем и спешащих по своим делам рабов этой жизни. Тем, кому давалась отсрочка в это утро, стремились собраться в гомонящую толпу на площади, постоянно перешептывающуюся, нетерпеливо ждущую казнь. Узник закрыл глаза и представил, что же будет после него. Впереди оказалась пустота.

Открыв свои прозревшие серо-голубые глаза, он обернулся к стражникам. Те стояли, не понимая, что же так развеселило человека. Он перетаптывался босыми ногами в разодранных серых с грязью одеждах, дрожал от холода, но радовался. «Ведите», - сказал узник чистым голосом, таким простым, но влиятельным, словно голос невзрачной птички – соловья – распевающего гордые, мелодичные трели о свободе, вечной жизни и радости малому.

Человек был истинно счастлив, впервые в жизни. Это он понял только сейчас, оказавшись на краю смерти в самой глубокой долине, скатившись кубарем с горы. Узник смотрел из этого рая на те уступы, острые камни и ловушки, которые расставляют другие люди, стремящиеся забраться выше, попробовать достать до облаков, небес и Бога. Жизнь слепцов – это игра в «Короля Горы», поэтому философы лишь смотрят в Небо, но не пытаются достать его кусок. С осознанием этого прикованный к бортам узник качался в телеге, стоя на коленях. Люди оборачивались на громыхание тисовых колес по брусчатке, видели блаженное лицо человека, отступали к холодным стенам своих каменных жилищ, где им свойственно прятаться от надвигающейся грозы, как прячутся по норам полевки от острых глаз филина. Человека уже ничто не занимало. Кто-то крикнул, что узник сошел с ума. Ветер подхватил это изречение, передал воронам, а уже они донесли до ватаги, сгрудившейся возле плахи. Человек безумен.

Качка вызывала новые боли, колеса подскакивали, измучивая узника. Ни звука он не произнес, лишь любовался рассветным небом: этими толстыми тучами, темнеющими к дождю. Они – лишь мимолетное видение. Горы – единственные свидетели всех человеческих жизней, но, как и все в этом мире, скалы и утесы стачиваются быстрыми и скоротечными, словно время, потоками воды. Ничто не вечно, кроме знания, что вечность есть ничто. Кажется, ветер дует постоянно, но и он затихает в штиль, за ним и волны засыпают, и лодку не прибьет к берегу.

Толпа радостно выкрикнула, когда на площадь вкатили телегу. На помосте зашевелились. Палач, отступил, освобождая место страже. Волнуясь о безмятежности узника, краснощекий от вина священник теребил четки и подбирал слова; заготовленная заранее речь катилась в выгребную яму. Шевелился и герольд, быстро повторяя титулы узника. Рядом с ним находились два знатных господина в дорогих одеждах. Один из них был высок, жилист, но свою худобу заменял необычайной гибкостью: длинные руки извивались, словно змеи, казалось, они могут выгнуться в другую сторону. Другой наголову был ниже, крепок и широкоплеч, упитан и румян. Дышал он ровно, а черный плащ скрывал руку с приказом герцога казнить человека.

Поднимаясь по скрипучим сырым от росы ступеням, узник ласково всматривался в лица пришедших поглазеть на казнь ландграфа. В одних он видел жалость, в других - жестокость и гневную злость, ненависть к богачам, в третьих – усмешку и радость за еще одного осужденного угнетателя крестьян. Четвертые отворачивали головы, чтобы не сталкиваться взглядом с человеком. Пятые были равнодушны к происходящему, они-то и заставили узника взять последнее слово перед смертью.

- Я обращаюсь к тем, кто сух и слеп своей жизнью. Вы думаете, что эта кара мне дана по заслугам. И это правда. Но послушайте: некогда я был богат, владел землей и замком. Кто бывал в моих землях, все получали кров и пищу. Так должен поступать каждый, кто считает себя человеком. Но кого вы видите сейчас? Узника, который беден и равен безвольному рабу? По вашим кивкам, я знаю ответ. Нет! Я по-прежнему богат! Или даже богаче, чем был до этого. Раньше, мне было мало и денег, и чужих жизней. Теперь, когда имею лишь собственную жизнь, я понял, что ничего в нашем мире ценнее нет. И эту жизнь я отдаю тем, кто решился судить других по своим законам. Я внимал речам проповедников о войне с неверными. Я убивал, лишал жизней тех, кто был со мною не согласен. Так посмотрите, к чему привели наши крестовые походы! Вот он, я – рыцарь, ландграф, стою перед вами в отрепье. Но я счастлив за то, что мне все-таки позволили взять это слово. И теперь я сам сложу голову на плаху с чистой душой и совестью, ибо ныне я знаю, что в своей жизни я совершил столько греховного, что земля более не желает меня носить. И на краю своей смерти я осознал и переосмыслил все деяния. Послушайте и впредь знайте: если моя жизнь не сделала мир лучше, то, когда перед гибелью я знаю это, моя смерть станет тем спасительным делом, ради которого и стоило жить.

- Довольно! – крикнул жилистый барон.

- Постой, пусть выскажется полностью, - сказал второй. – Некогда мы воевали с ним бок о бок, и я знаю, как тяжело выговориться перед вечной темнотой; это единственный момент жизни, когда слова просто не лезут в глотку.

Он махнул рукой.

- Благодарю тебя, мой славный брат-по-оружию. Теперь, когда я услышал твой голос, сказать мне осталось всего одну фразу: все-таки я сделал мир лучше.

Человек встал на колени и приложил шею к колодке так, что его серо-голубые глаза, полные любви и счастья, бессмысленно смотрели на толпу, не останавливаясь на ком-либо; узник охватывал их всех, разом. Палач вышел к плахе и замахнулся топором.

- Стой, дурак! – крикнул барон, и вытащил из-под плаща длинный меч. – Если маркиз пожелал, чтобы он выговорился до конца, то пусть же ландграф умрет, как настоящий дворянин: от меча.

Я свободен. Я сделал мир лучше, - подумал узник и навсегда закрыл глаза с добродушной улыбкой на лице.

Весьма трогательный рассказ "Узник жизни" - особенно умилила концовка:




Очень верное наблюдение. Но все же, в целом рассказ, ИМХО, слишком пафосен. Но есть и несомненный плюс - автор явно знаком с той исторической эпохой, о которой пишет. =)


Разумеется, в этом есть смысл, но это слишком неконкретно (не ясно, чем именно он сделал мир лучше; если своей смертью, зачем так вычурно рассуждать об этом). Живые люди так не разговаривают, хотя можно допустить... что у ландграфа от близости смерти в голове немного перемкнуло. ИМХО

Узник жизни...
Да, несомненно, в этом что-то есть... И пафос, я считаю, вполне уместен здесь. Единственное, что немного не понятно (на мой взгляд) - это причины, побудившие бывшего рыцаря так радикально переменить свои взгляды. Не договорено как-то...


Отличная фраза...

Но все же, по стилю у меня есть несколько придирок:



Вопрос: где и куда впадала кожа? На мой взгляд, не удачное описание, ведь тело - не полый предмет, кожа натянута на мышцы и кости...



Может, не в "узницу", а все же, в "узилище"?... Потому как узница - это заключенная женщина...



Обычно говорят "два всадника"... Если три, это уже не так узко...



Что-то не так... "Заменял" здесь совершенно не подходит. Может, "компенсировал"?

Кажется все...

Благодарю и учту...
просто зарисовка... знаю много непонятного и темного, но все же законченный эпизод...

Диалог
― Сон в руку не идет?
― А тебя за каким чертом принесло?!
― Именно, что за чертом.
― Так схвати его за рога и тащи к себе! Что мне душу жмешь?
― Мой черт прыток, не уснул. Да, и веревки нет. Такую скотину, когда она не в духе, голыми руками не одолеешь.
― Так говори, что хотел и выматывайся к чертям собачьим!
― Даже волк с овцой нежней себя ведет.
― За нежностью к камеристке иди. Любит слушать во весь рот.
― А может лучше к твоей прелестной дочке? Ах, нет! Так с чертом поступать я не могу. Она же девственна и мила лицом, как наипрекраснейший ягненок.
― Стража!
― Не стоит ягненку горло резать самолично.
― Свободны… Чего тебе нужно?
― Воск растопи в ушах! За чертом я пришел. Иного мне не надо.
― Так бери меня к дьявольской матери!
― Ты все-таки не понял.
― Не юли, лукавый. Скажи прямо.
― Догадайся. Личного ничего, но этой кладке и тому гобелену я не доверяю.
― Там никого!
― Ягненок, когда же явишь ты свой голос?
― Папочка!..
― Любовь… О, сколько смертей она несет? Чума лишь зубная боль на фоне этой гибели. Ягненок, иди ко мне.
― Папочка, кто он такой?
― Стража!
― Нет разума в тебе, король. Но в чертенке есть. Теперь она моя!
― Папочка-а!!!
― Стойте!.. Ты не взял дочку, даже с места не сошел. Так какого черта тебе нужно? Кого?
― Почувствовал, откуда ветер дует? Скажу: ту, которая тебя срамит при всех.
― Таких не знаю я и знать не хочу! Никто из моей семьи или слуг меня не посрамил. Ты ошибся!
― Разве?
― Если и найдешь, кого ищешь, черт с тобой, бери ее!
― Построить замок ты не сможешь за ночь… Как говоришь зовут младшенькую дочку?
― Лжец!
― Ягненок, ты свидетель. Твой отец сам отдал мне твою сестру, что нынче прервала прием… Тень в ночи искать не стоит. Стража подтвердит. Прощаний я не жду.
― Я посрамлен своею дочкой…

Не все еще прочитала, но в скором времени исправлю эту ошибку...Хочу высказать мнение сейчас, ибо прочитала рассказ "Забывший страх", и не могу оставить его без внимания. Могу сказать, что несмотря на то, что рассказ весьма печален, он несет в себе нотку загадочности и страшного очарования смерти (как бы ужасно это не звучало), написано по-моему мнению великолепно...Образ смерти передан с такой силой воображения, с такой конкретикой (очень грубое слово), что невольно начинаешь задумываться, а не встречался ли с ней автор...Ну и пару подмеченных мной нюансов...очень не хотелось этим обидеть автора, заранее прошу извинение за чрезмерную может быть придирчивость… Просто кое-что слегка зацепило взгляд, при чтении... Да, и чуть не забыла, небольшая зарисовка, названная Там живут души, как нельзя кстати написана перед рассказом Забывший страх...Очень хорошо сочетаются, когда читаешь по порядку, создается впечатление будто этот рассказ написан, как предисловие к следующему...Ну а теперь перейдем, собственно, к моим заметкам...

В самом начале в первом абзаце написано две почти одинаковых фразы…Одну из них я бы все таки убрала…

и в этом же абзаце...

и еще...один маленький нюанс…

скорее грамотнее так: Появилась тоска, желание увидеть жену, сына и двух светловолосых дочек…

Кошмар.

Тьма, таящая в себе призраки потаенных страхов и восхваляющая кошмары, где убийство спящего входит в обыденность. Это не миф. Это реальность. Реальность, где смерть не есть что-то аморфное и забытое. Она видна всюду. В листве, которая желтеет на деревьях и гниет на проеденной червями земле. В воде, когда та покрывается зеленой пупырчатой мутью и становится к зиме до околения холодной. В небе, когда тускнеет теплое летнее солнце, прикрываясь грустной толщеей невзрачных облаков. Смерть во всем и везде. Она в животных, размазанных по широкой трассе от нерадивых водителей. Она в людях, жмущихся по подворотням и темным закуткам в поисках ночлега. Она в стонах раненых и коликах смердящих желудков.
Спи спокойно. Пусть тебе снится убийца с ножом вспарывающим твое бренное тело. Пусть будет лить из фонтанов кровь, хлестать, как она вырывается из разорванной артерии, пучками с каждым ударом слабого сердца. Пусть голову твою пожрут черные черви, ползущие к твоей подушке, а сонмы мелких паучков когортами пробегают от лодыжки до лба, в который вбит длинный строительный гвоздь. Пусть в эту ночь тебе сниться, как серые крысы с жадными глазами впиваются в твои пальцы рук и ног своими острыми, словно скальпель, резцами. Пусть в эту прекрасную ночь ты окажешься в тускло освещенной комнате, без окон и дверей, где находится только операционный стол с нависшей над ним бормашиной, издающей нервное скрипящее жужжание, как в кабинете стоматолога. Пусть тебе сниться зверски оскалившийся клоун с клещами, который желает вырвать тебе здоровые зубы и оставить челюсти, засыпанные землей, догнивать. Пусть в твои расширенные от темноты зрачки по капельке будет стекать соляная кислота, разъедая глазницу и впиваясь острой болью в мертвеющий мозг.
Приятных кошмаров в объятиях смерти, мой дорогой друг!
Покойной тебе ночи!

Тоги - Злобная Рыбка, я пришла - готовьтесь меня посылать! ;-) (разбираю последний рассказ, который называется "Кошмар")

Отрадно отметить, что орфографических и пунктуационных ошибок нет, но есть стилистические (смысловые?). (Лично мне так кажется)
А вообще, прекрасно и цинично.

А еще, "по всюду" пишется слитно. ;-)

- может и обидно, но на деревьях она не гниет. - неудачное предложение, совсем.

Кладбище душ

Пепельная ночь осела на прекрасный в своей печали замшелый памятник ангелу. Его образ возвышается над утопающим в тишине и спокойствии кладбище тел. Он окутывается громоздкими лепными крыльями; его взгляд потуплен и печален, руки сложены в молитве. Присевший на сложенный из тесаного камня склеп ангел восхитителен среди однотипных кладбищенских плит, виднеющихся светлыми пятнами среди угрюмых и глубоких в безжизненности деревьев, тщетно пытающихся тонкими ветками укрыть ноябрьский погост, наполняющий окрестности благоговейным страхом перед неизвестностью.

На небольших покрытых мхом ступеньках сидела девушка. Склонив голову слегка набок, в лазурном свете луны, пронизывающим витающий под Небесами перистый мрак, девушка походила на черный образ ангела: не того, который невольно смотрит на нее с гранитной крыши склепа. Но того, что миловиден в своей улыбке; того, кто оберегает жизнь, превращая жизнь свою в мучительные пытки смерти, тщась живьем познать, мрак безграничной неизвестности и лучезарный ореол смерти, дарующей – как ни странно это воплощается в мире – алчность жизни.

Девушка хотела уединения. Она долго и тревожно металась из одной компании в другую, шла по магистрали, возвращалась темными дворами. Близость людей лишь будоражило ее внутреннее тихое и покойное равновесие, люди бесили ее: они сластолюбивые и чревоугодные в своих желаниях, они похотливые, не способные отказаться от бренной жизни, ради самой всеблагой жизни. Девушка пришла на кладбище – оно ей показалось единственным очагом безмятежной жизни через спокойствие и размеренность. На кладбище нет суеты, нет раздоров, нет границы между добром и злом. Кладбище тел, как выяснила девушка, особенно в такую пепельную ноябрьскую ночь ее единственный дом, ее наисветлейший мир, резко контрастирующий с дерзким из-за слепоты и малодушия городом. Девушка получила то, что желала – спокойности и безмятежно длящегося времени на раздумья своей бренной жизни.

Энергия, невидимая, но слишком мощная, чтобы впитать ее с одного раза, исходящая от замшелого ангела, успокаивала и согревала просто одетую девушку, словно он ожил и теплыми перистыми крыльями укрыл ее, как укрывает парень пиджаком вторую половинку, обнял за хрупкие плечики, чуть сдавил. От этого бойкое, жгучее сердце начало стучать и требовать большего. Девушка возбуждалась, ее кровь разогрелась и готова была закипеть от возрастающего потока энергии…

В окружающей склеп тьме, раздавался скоротечный глухой стук сердца, вливаясь в протяжный треск размеренно качающихся на теплом южном ветерке каштанов, кленов и ясеней. Город спал, и девушку это радовало. Никому нет дела до того, что кто-то может в эту обычную ночь открыть тайну мироздания – познать жизнь и смерть, познать истинный Свет и истинную Тьму, снять маски с Добра и обличить всякое Зло. Это интриговало девушку.

Она прилегла на широкой верхней ступеньке, замкнув на колыхающейся груди тонкие белые пальчики. Ее взор устремлялся в томный взгляд серых, но казавшихся живыми, очей ангела. В этот момент, он был единственным свидетелем всех таинств, единственным ее учителем, единственным судьей и палачом, перед которым следует раболепствовать и восхищаться, корить и понукать, льстить и отплачивать мщением, пресмыкаться и кричать, боготворить и боятся праведного его гнева.

Девушка посмотрела на луну и поняла все, что хотела: перед ее туманным взглядом быстро промчалась вся ее недолгая жизнь, веселье и горечь, печаль и хвастовство, обиды и лицемерие, притворство и жестокость, кажущиеся мелочными желания и поступки. Вдруг она увидела себя, лежащей на ступеньке склепа, одна абсолютно счастливая и радостная внутри, спокойная и безжизненная, равнодушная к окружающему миру, этому погрязшему в сребро- и властолюбии кладбищу душ. И спящий город оказался равнодушен к ней и к полученным ею знаниям. Девушка в страхе отпрянула, но тело ее осталось лежать неподвижно. Ее уносило ввысь, бросало в стороны, падала вниз, но лежала неподвижно. Она подлетела и встала на колени рядом со своим телом. Оно дышало, глаза открывались и закрывались, как обычно моргают люди. Она жива, пронеслось над пространством душ и кладбища тел, а затем еще две мысли перед тем, как наступила долгожданная правда: кладбище душ, материальный город никогда не узнает жизнь во всей ее духовной красоте, ибо Бог оставил вечной только память, а не познания.

От ветхости гранитный пьедестал, услужливо поддерживающий ангела, в эту пепельную ноябрьскую ночь треснул…

Melena Chole

15 декабря. Шел дождь, мелкий, противный, пронизывающий сонмами метких капель, направляемыми природным канониром – ветром. Он казался приветливым от сладковатой нежности, напоминающей об апреле: в такие моменты окутывает радостная тоска по теплоте, но осознание близких холодов привносит долю черной желчи в бурлящую кровь, словно в одном человеке раздваиваются меланхолик и кровный сангвиник. Качающиеся голые, потемневшие к ноябрю деревья навевали хандру по веселой жизни и летней безмятежности, когда разгульность, приторность и фарт от ласкающего солнца преобладала над скучной, серой поздней осенью. Над грязно-рыжими кирпичными зданиями завода собирались в стаи вороны, гаркающие, горластые, ненасытные в говорливости. Они кружили, садились на крыши, на ветви тополей и берез. Неусидчивые птицы постоянно перелетали с места на место; мощные порывы ветра взметали пернатых особ в воздух, всячески швыряя их по сторонам, не щадя ни старых, ни желторотых… ни людей. Впрочем, последних такая погода волновала мало; даже угрюмые толщи, заволакивающие небосвод давили на них с тем легким томлением, что горожане беспечно продолжали заниматься своими бренными делами, словно ноябрьская слякоть и грязь в декабре их вполне устраивала; люди буднично работали и обыденно отдыхали, готовились к предновогодним хлопотам и уходили на покой, чтобы снять с себя груз нерешительности и тягости подступающих проблем.

У служебного входа магазина произошла неприятная авария, были слышны крики и ругань тощей белокурой жены потерпевшего ДТП, сам он, засунув волосатые руки в карманы черного спортивного костюма, с досадой покачивая головой, осматривал разбитую левую фару и вмятую радиаторную решетку недавно купленного «вагончика». Вокруг уже сгрудились старшие продавцы и контролеры внутренней службы безопасности, несколько человек из администрации универсама: все ждали милицию. Молодой человек в кашемировом пальто покрепче перевязал пояс и неспешным шагом прокладывал путь между лужами большими ботинками с титановыми вставками на носах. Это был вышеупомянутый меланхолик с пасмурным видом и мрачными красноватыми глазами: ночь он провел в раздумьях, не выспался, - лицо его слегка истощилось от нагрянувшей на его черную голову высказываний о нем и его отношении к жизни от любимой девушки. Он сунул руки в карманы и брел вверх по улице Ботвина, засматриваясь на птиц и голые ветви. Несколько человек задели его плечом, кто-то обругал, но, взглянув в безразличные, равнодушные, потерянные глаза, отставал и, махнув рукой, шел своей дорогой. Что и было нужно в этот момент Андрею.

Аура беспристрастия, которая охватывала юношу, укрывала от невзгод и несущественных и пустых переживаний, наполняла и прохожих, будь даже они одеты ярко, словно осколки упавшей с небес и разлетевшейся на мириады крохотных частичек радуги. Люди шли мимо, не заглядываясь на Андрея, думали о своем: о новых знакомых, с которыми им накануне довелось пить кофе с утра; о счетах за коммунальные услуги, тревожащие бедных и ворчливых пенсионеров; где снять квартиру в центре города со всеми удобствами и недорого; понравится ли новый наряд парню и как отреагируют подруги; как некто дошел домой из «Фиесты» - где драка каждодневное дело, - из «Гамбринуса» - где больше любительниц выдирать волосы и царапать за чужой счет наращенными ногтями противниц; какие мобильные телефоны, что есть в наличии в «Евросети», лучше и вмещают в себя больше разномастных функций, которые большинству не нужны и лишь отвлекают от работы…

Заиграла мелодия, скучная, унылая, полифоническая. Карман черных джинсов завибрировал, разнося по телу приятную дрожь, разливаясь волнами силы и крови, так ласкающей бедро. Подавление номера… Андрей успел вставить многозначительное «да…», как нервный женский голос закричал:

― Где тебя носит?! Уже двенадцать! Забыл что ли?! Мы же на рынок собирались! Андрей, ты меня слышишь?! Ты вообще понимаешь, о чем я говорю?! Только не прикидывайся, будто все кончено, и тебе все равно! Я знаю прекрасно, что ты за человек, так что, будь любезен, придти домой!.. Недолугий… - эхом отдалось в мобильнике перед тем, как высветилась приятная для юноши надпись: «Соединение завершено».

Андрей тихо улыбнулся, его улыбка предстала перед сверстницей полной болью и пассивной насмешкой, грустной и напряженной, словно юношу улыбнуться заставили. Сам он лишь защищался, потому что люди улыбаются в двух случаях: когда им радостно и когда им уже не до смеха. Сверстница была приятна и в меру взбалмошна внешне. Это проявлялось в мелочах: будь то солнышко на блекло-зеленой куртке, или чуть подвитые русые локоны, расторопно выглядывающие из-под желтой вязаной шапки, или большой шарф, концы которого она сжимала в маленьких ручках, спрятанных в радужных перчаточках. Она ответила взаимной улыбкой, искренней, весенней, теплой и светлой. Сверстница прошла боком, игриво сверкая ярко-зелеными линзами.

Ухмылка Андрея слетела и унеслась с порывом ветра в бледные, безотрадные дали; и на ее месте выразилось отражение теплоты, сочувствия и сострадания. Юноша был поражен обворожительным оружием невинности и мирного счастья через умиление в самое сердце, – он нашел другую половину своей жизни, так остро контрастирующую с его черствым бездушием. Сверстница полнилась энергией, ребячьей шалости и наивности, пузырящаяся в венах кровь не только румянила ее гладенькие щечки, но и будоражила скромное тело, поднимая настроение не только самой сангвиничке, но и даже туманным от удрученного дурмана проблем меланхоликам.

― Другое дело, - ласково произнесла она, обернувшись. – А то ходишь, словно смерть: бледный и страшный.

Андрей промолчал. Немногословный, он всегда долго обдумывал ответ, но в этот момент встречи черноты и румяности ему сама природа существа воспротивилась ответу. Меланхолик был счастлив, и этого малого ему хватило. Девушке и подавно, она любила дарить улыбки и вынимать людей из удрученного состояния, когда наплевать не только на прочих людей, но и на себя. Чуть позже сверстница обернулась вновь, и вновь на их лицах воссияла добродушная, взаимная улыбка. Девушка подарила отраду; от этого ее возвышенное настроение растеклось по сознанию мягкой легкостью, какое можно достичь, сняв с собственной души пудовый камень вины и проблем, когда переживания уходят на второй план, выставляя наружу пресветлую радость жизни сангвиников.

Блаженство.

Вдруг с двух сторон Андрея задели два парня. Выглядели они старше, но глаза выдавили в них маленьких бессовестных детишек. Остриженные, разгильдяи походили на гневных и агрессивных римлян, а в довесок, шапка смещенная на темечко, преображала их в горластых указчиков пальцами – фарисеев. Темные спортивные одежды раздувались на ветру, словно черные шелковые флаги китайской династии из тех же Темных Веков. От них, как показалось Андрею, повеяло февральским холодом, теми крещенскими морозами, которые прокалывают раскаленными иглами тело, заставляя его отдавать последние частички тепла и добродушия, недаром Снежная Королева в сказке Ганса Христиана Андерсона представала утрированной до максимума меланхоличкой. Эти же парни скорее были вздорными сангвиниками, не могущими успокоить бурлящую кровь, обуздать кипящее самолюбие и сладострастие размять кулаки в спровоцированной драке.

― Ты чё на девушку наезжаешь? А? – один из них выгнулся, занося локти назад, а его шипящий грубый голос наводил Андрея на мысль, что парень хотел смахивать на змею, одного, как понял меланхолик, не знал обидчик: змея всегда обороняется. – Я не понял, ты чё молчишь? В хлебало захотел, волосатая мразь?

― Бей патлатых! – поддержал второй своего друга и незамедлительно врезал Андрею хуком справа.

Меланхолик только согнулся, чтобы выплюнуть проступившую в ротовой полости кровь, как острая коленка врезалась ему в переносицу, заставляя темноту перед глазами озариться яркой вспышкой боли и сотрясения. Андрей потерял опору. Парни добивали меланхолика ногами, осыпая его черную с кровью голову браными словами, от которых даже сапожник и базарная баба покраснеют от стыдливости за поколение будущего.

Девушка обернулась на крик, и побелела. Того, кому она подарила свою всепрощающую улыбку, нещадно избивали. Это наполнило ее гневом, кровь вновь прилила к ее лицу от злости. Как можно ни за что напасть на человека?

― Вы что делаете?! – возопила она, подбегая. – Не бейте его!

Парень с разворота саданул ей по лицу.

― Смойся отсюда, девка! Это наши разборки!

― Да, что вы за люди такие?!

― Я тебе не понятно объяснил?! В этом городе могут жить только нормальные пацаны, а эти волосатые уроды должны подохнуть, как собаки!

Она налетела на парня и попыталась его ударить, но он опередил и заушил ей. Девушка осела на тротуар в растерянности.

― Ладно, с него хватит, - скомандовал задира, останавливая друга. – Обыщи его.

― Один стольник и мобила доисторическая.

― На пузырь хватить.. Пойдем в «Фиесту».

Парни сунули руки в карманы и обычным прогулочным шагом, размахивая плечами, двинулись в сторону универсама, оставляя за собой смех, крайне напоминающий собачий лай или гоготанье гусей. Девушка подползла к Андрею и обняла, отдавая все свое тепло, чтобы согреть и вернуть ему сознание. Ее руки перепачкались в крови, такой же багровой, какая течет в ее жилах. Она кричала, просила помочь им, но прохожие лишь переходили на другую сторону дороги, сторонились и стремились проворнее миновать это злосчастное место. Девушка плакала, ее крупные слезы выкатывались из чуточку подведенных глаз, смывая тушь, которая рисовала на щеках мертвецки бледного лица черные готические струйки. С этими слезинками уходила ее кровность, и на ей на смену спешила черная желчь обиды на задир, на это общество, на эту жизнь…

Шел дождь, мелкий, противный. Галдели вороны, потешались над измученной парой. Ветер трепал волосы, испарял влагу, вызывая прохладу, от которой бегают когортами мураши; сбивал капли с голых ветвей, запрещая им поплакать и поскорбеть над людьми. В этом городе никто не захотел помочь Андрею и его новой знакомой; в этом кладбище душ, погибших от гнета самолюбия и разнузданности, где вопрос может быть один: «Так от чего руки ваши красные от крови?»

[attachmentid=9817]

"Буднично" - "по-обычному" - что-то нужно убрать. Режет слух. Скорее "по-обычнонму" хотя бы тем же "и не менее буднично отдыхали".

2 раза колени. И "ротовая полость"...некрасиво!

От чужой стыдливости не краснеют. Может:
"... услышав которые даже сапожник и базарная баба <эпитет> покраснеют".

Кхм, "румяные щеки мертвецки бледного лица"? Покойники не краснеют))) Может "лихорадочный румянец на болезненно побледневшем лице"?
Ну вот. Покритиковала. Хвалить тебя все равно нельзя. Ни в коем случае!

Я настаиваю на своем варианте, ИБО люди в больинстве своем работают по будням, а в связи, как ты уже поняла, "с этим городом", отдыхают люди также по-обычному, единственное могу заменить на "обыденно".
2)учтем, но еще подумаю... "опустился на колени" - выкину... так и быть...
3)
покраснеют от стыдливости за поколение будущего

Да именно так. Сдесь упореблено сравнение "мертвецки" только к лицу, но не к щекам, так что многокровных людей такое вполне может быть - сам видел...

Замени. Просто текст получится ровнее.

Другое дело. Хорошая фраза.
А в целом симпатично)

Сильный рассказ. Актуальный. И тоскливый до жути.

Мощный образ. Респект.

Немножко критики...


Какой пафос... А мертвые души - это к Гоголю отсылка? =)
Нехорошо. Зачем так девушку обзывать? Из предудыщего понятно, что таков ее характер. Но в сцене экшена это не звучит, ИМХО.

Продолжение рассказа...
(привожу заново "последний" абзац, ибо он несколько изменен, точнее урезан)

Шел дождь, мелкий, противный. Галдели вороны, потешались над измученной парой. Ветер трепал волосы, испарял влагу, вызывая прохладу, от которой бегают когортами мураши; сбивал капли с голых ветвей, запрещая им поплакать и поскорбеть над людьми. В этом городе никто не захотел помочь Андрею и его новой знакомой; в этом кладбище душ, погибших от гнета самолюбия и разнузданности.

Катя запустила руку под корпус юноши и попыталась его поднять. Андрей застонал. Перед его закрытыми глазами, в темноте, словно в детском калейдоскопе, кружились пестрые фигурки, за исключением того, что представлялись они бесформенными, будто в первородном органическом вареве рождались амебы, бесцельно выпячивающие отростки. Ветер хлестал по лицу холодными каплями, смывал проступающую из ссадин кровь: мелким тромбоцитам не начать было строительные работы, - это вызывало покалывание и жжение. Истерическое рыдание девушки давило на уши с силой Иерихонских труб. Казалось, что от криков помощи ему становилось хуже, дурнота поднималась из желудка, сдавленного сломанным ребром. Катя напряглась, собирая в хрупких ручках отчаяние и сочувствие к побитому парню. Тушь стекала крупными каплями по всему лицу, заполняла небольшие ямки у носа, в уголках губ, стекала по подбородку, затем падала на асфальт, смешиваясь с кровью, разбавленной дождевой водой.

Андрей застонал громче. Он хотел сказать, потребовать… попросить оставить его в покое, не трогать его, не прикасаться к нему… бросить его, но теплота, которая с жадным стремлением девушки к добродетели, окутывала измученное, трескавшееся по черепным швам сознание, отводило всякую речь от прикушенного во время удара языка и залитой кровью гортани. Девушка в третий раз попыталась поднять Андрея, но истерзанное ногами тело юноши лишь изогнулось в корчах; он принимал позу младенца, - сгруппировался, поджав колени к голове. Со стороны он представал грязно-черным шевелящимся мешком, съеживающимся, словно паук над пламенем; впрочем, собственная внешность Андрея в этот момент интересовала меньше всего. Ему необходимо было сочувствие, даже если он сам противился этому. Катя успокаивала его, как могла; а могла она говорить и гладить перчаточками, которые немилосердно расчесывали крохотную щетину, подобно тому, как чешут кота против шерсти. Андрея пробирал озноб от этого, но осознание того, что кто-то рядом с ним, никчемным и униженным, все же прибавляло хоть сколько-то самообладания, чтобы отказаться от мысли о суициде. Мнилось, что среди слякоти и пасмурного небосвода пробивался яркий луч надежды, свет в конце туннеля жизни, возвращающий цель и желание быть рядом с тем, кто о тебе радеет и хлопочет, не щадя своего положения, и отплачивать ему взаимностью.


ЗЫ "Аурелика, ты чудо... мудрое... но чудо..."

Хорошо, даже очень.
Но:

Промозглый - эпитет, скорее подходящий к описанию погоды (вечер, утро........), но не к вещи. Перчатки промозглыми не бывают, как, к примеру, и "обветренными".

Тем - тому. Тому лучше убрать. Хотя бы "ему".

Елейно. Лучше оставить "перчаточки" и заменить "шерстку" на "шерсть".
А в целом, этот вариант действительно сильнее.

Тот рассказ - вполне может существовать без нижеследующего кусочка... но теперь он есть:


Мокрые покрышки шин разрезали лужи, поднимали в воздух большие капли грязной воды, такими же каплями из перебитой аорты хлещет кровь: фонтаном с мелкими задержками в такт сердцебиению. Автомобили сновали мимо, ревели моторами и шипели резиной по влажному асфальту. Некоторые люди останавливались лишь на секунду; им вполне хватало ее, чтобы разглядеть убожество, творящееся на противоположной стороне проезжей части. Из витрин магазинчика бытовой техники выглядывали консультанты и покупатели; они покачивали головой, сетуя на несправедливость жизни, но, словно завороженные, и пальцем не потянулись к телефону, чтобы вызвать медиков. Андрею становилось тягостнее выносить тщетные Катины попытки поднять юношу; ребро надавливало на желудок, заставляя его в свою очередь нажимать на легкое, от чего молодой человек начинал задыхаться, жадно ловя сырой воздух. Ветер лишь усиливался, нагоняя самые крупные капли – блекло-зеленая курточка потемнела, нашитое солнышко стало тусклым, как в рассветном тумане; чуть завитые локоны, выглядывающие из-под шапочки, намочились и походили скорее на темные сосульки; Андрей тяжелел: его одежда пропиталась влагой настолько, что кашемировое пальто теперь весило вдвое, а то и втрое больше.

Вдали послышалась сирена дикая, резкая и местами протяжная, но в этот момент приятная до глубины души и долгожданная. Катя подняла глаза и уставилась зелеными линзами на светофор. Горел красный, жгучий, не колеблющийся, яркий и страстный, словно кровь. Этот цвет резал ей глаза, осточертел, вызывал бешенство, а с ним прилив сил, когда не чувствуешь, но знаешь, что твое тело наполнилось ни с чем не сравнимой мускулатурой; сердце работает на грани собственных возможностей, а легкие неутомимо разносят по организму такой ценный в этом состоянии кислород. Катя дышала часто, приоткрыв ротик, но от светофора оторваться не могла; он притягивал, словно тот красивый топик в магазине, и цена на него ниже, чем обычно, но денег в кошельке оставалось только на маршрутное такси до дома. Сирена становилась громче и теперь отдавала уши пронзительной мелодией, до того противной, что, несомненно, всякий бы расступился перед белой «Газелью» с красными полосками. После резкого свиста тормозов, заглушающего работающий двигатель, задние двери «вагончика» отворились и спрыгнули три человека в белых халатах, поверх которых была наброшена темно-синяя дутая куртка с белыми буквами на спине: «Скорая медпомощь». Немногословные они следом вытащили носилки и внесли на них Андрея в «Газель»; помогли забраться и расстроенной до истерики Кате. На ухабистой, с неровным асфальтом, дороге Андрей стонал, но до онемения стиснув зубы, крепился. Девушка ласково поглаживала его черную мокрую голову. Медик, плотный с четкими чертами лица, подобно вырезанным из слоновой кости, заполнял бумаги, но вдруг поднял пугающий карий взгляд под выгнутыми темными бровями к девушке:

― Что произошло? – спросил он официально, прямо и четко, без сожаления и сочувствия ни к ней, ни к юноше.

Катя ушла в себя, погрузилась в темную бездну секундных рассуждений; впервые кровная девушка не нашла, что ответить. Это новое для нее чувство поразило ее до глубины души, всегда многоречивая она тягостно перенесла это открытие. Мысли путались не то от страха потерять Андрея, не то от охватившей ее черной желчи. Шоком на ее мокрые русые волосы упала депрессия, Катя замкнулась и воспротивилась многословию. Она осознала, если расскажет, что случилось – ее примут за сумасшедшую, если нет… Эй даже страшно было об этом думать. Девушка отчетливо себе представила, как неприятный и слащавый медик спросит, как зовут юношу – она не знала, не спрашивала; где он живет – она не знала, ей было не до этого. Размытые дождем и слезами глаза расширились в испуге от смутности перед речью. Катя приглушенно взирала на медика, слегка шевеля губами; ручки нервно крутили отсыревшие перчаточки. Девушка испугалась; она чувствовала, как слышит в заложенных ветром ушах собственное сердце, которое стучит с невероятной скоростью, – также бьется сердце маленьких животных и птичек: быстро, непрерывно, – словно внутри человека есть дерево, и по нему долбит дятел, в поисках личинок и червей, разъедающих самосознание.

― Глеб, у нее припухлость чуть ниже левого уха, - вставил второй медик, отвлекшись, наконец, от юноши. – Кажется, разрыв капилляров – синяк будет.

― Отсюда не видно, спасибо. Значит, у нее шоковое состояние и подозрение на сотрясение мозга. Да, этим можно объяснить ее молчаливость, - заключил он, начиная заполнять новый документ, отвернув несколько листов на планшете.

Написав несколько строк, Глеб вновь взглянул на девушку – та тряслась, и от обуявшего озноба стучали ее беленькие зубки. Медик резко повернулся к напарнику:

― Укройте ее чем-нибудь. У нас что? Теплых одеял под сиденьями мало?

Катя расплылась в улыбке, но на лице, к ее удивлению, это не отразилось; быть может, слегка потеплели глаза, прикрытые ярко-зелеными линзами; может быть, судорожные ручки замедлили перебирание перчаточек; может быть, под одеялом, которое укрывало ее плечи и большую часть корпуса, засветилось высохшее солнышко. Впрочем, никто этого не заметил, а самой девушке стало приятно от малой заботы. Где-то там, где стучался дятел, закончилась черная желчь, порождающая пропитание для птицы-молотка; ее лицо начинало мало-помалу приобретать прежний нежно-розовый оттенок, кровь, подобно жизни, шипела, кипела и пузырилась от счастья и непреодолимого желания засиять добродушной улыбкой, раздать весеннее настроение и ласковое апрельское солнце.

Катя расплылась в улыбке, но на лице, к ее удивлению, это не отразилось; быть может, слегка потеплели глаза, прикрытые ярко-зелеными линзами; может быть, судорожные ручки замедлили перебирание перчаточек; может быть, под одеялом, которое укрывало ее плечи и большую часть корпуса, засветилось высохшее солнышко. Впрочем, никто этого не заметил, а самой девушке стало приятно от малой заботы. Где-то там, где стучался дятел, закончилась черная желчь, порождающая пропитание для птицы-молотка; ее лицо начинало мало-помалу приобретать прежний нежно-розовый оттенок; кровь, подобно жизни, шипела, кипела и пузырилась от счастья и непреодолимого желания засиять беззлобной улыбкой, раздать весеннее настроение и утешение, ласковое, апрельское, добросердечное.

― Он выживет? – вдруг спросила она, жалостно всматриваясь в правильное и спокойное лицо медика.

Ее душа всецело теперь зависела от его ответа. Диагноз, даже приблизительный, должен был облагородить сострадание и унижение, на которое Катя пошла ради незнакомого ей молодого человека: длинноволосого, бледного, в черном пальто, меланхолика, походившего на смерть во плоти. Мысли путались, терялись, приходили и пропадали, растворяясь в мозговом штурме, прятались за новыми, возвращались и тут же затмевались другими. Вымазанные в крови ручки сжали перчатки, а сама девушка чуть приоткрыв ротик ожидала вердикта, словно медик представал перед ней Вершителем Судеб, а она - маленькая и наивная, - как нашкодивший котенок, сердобольно смотрела на врача. Глеб поднял карий взгляд, при этом брови остались на месте, и лицо, почудилось Кате, стало гневным и тревожным; в такие моменты человек обычно злится на себя, на собственную нерешительность и слабоумие, ведь если медик скажет правду – разобьет сердце девушке и поставит под самоубийство ее жизнь; солжет – останется виноватым после, и, как обычно это бывает, на его чернокудрую голову посыплются обвинения в некомпетентности и невежественности. Глеб выдохнул; он положил планшет на колени и прикрыл его ладонями.

Его голос был мягок, но по-своему тверд – каждое слово весило в сто крат больше всякого утешения:

― Тише, все хорошо, - сказал медик, обождав пару секунд. - Он выживет, особенно при твоей вере в него, надежде на его силы и любви к нему. Он дышит, и это сейчас главное, радуйся за него.

― Я помолюсь, - зарумянилась Катя.

Слова теплые, спокойные, воодушевляющие, возродили в девичьем сердечке страстный огонь и многокровие, на какое способны только сангвиники – люди, живущие в безудержном порыве чувств и эмоций, доходящих порой до крайности, переступив которую они теряют ровно столько, сколько приобретают нового, невиданного, непознанного. Катя искренне улыбнулась, улыбка растопила лед страха и согрела уверенность в правдивости слов Глеба, заставляя самих медиков поверить в сказанное ими. Они расслабились, и приятно засияли их глаза в умилении. Девушку это обрадовало, однако посмотрела на безмятежно лежащего Андрея. Ему что-то вкололи, и теперь он походил на большого младенца, слегка прерывисто дышащего от простуды. Катя метнула грустный взгляд на Глеба и, получив на немой вопрос кивок, заключила в хрупких ручках тонкие пальцы юноши, стараясь отдать ему веру, надежду, любовь.

Медики вскочили резко, опередив последствия: Андрей отхаркнул кровью, извившись в муках.

* * *

16 декабря. С севера потянуло легким морозом, так славно покалывающим уши и теребящим чуть вздернутый носик. Диагноз не подтвердился, но голову поворачивать все одно было больно, словно некто нарочно давил на гематому, тщетно скрываемую большими серьгами. После ночи проведенной в районной больнице среди запаха хлора и озона, Катя вернулась домой в раздумьях о юноше. Она так и не узнала его имени. Его тут же увезли по светлому коридору, и больше девушка его не видела. Утром к нему не пустили; кто она такая: родственник или жена? Опустив голову в нерешительности и покорности судьбе, когда от безысходности настает пасмурное настроение подстать вчерашней погоде, Катя побрела пустынной улицей до плотины через аорту города – реку Ловать.

Всматриваясь в тусклые окна частных домиков и серых кирпичных пятиэтажек, она вспоминала. В «Газели» юноше стало скверно, доктора всерьез обеспокоились его здоровьем. Отхаркнув кровью, которая брызнула им в лицо, он приподнялся и отключился, упав на «каталку»; его сердце на осциллограмме выписывало резкие перепады: вверх и вниз, вверх и вниз, - а затем, перестало стучать вовсе, оглушив Катю противным, высоким тональным звуком. Девушка испугалась и закрыла глаза ладошками; Глеб громко командовал, медики отчетливо отчитывались и сообщали ему показания приборов и последствия их работы, тогда он снова отдавал приказ. Звук прекратился, меланхоличное сердце Андрея забилось вновь, слабо, сбивчиво, словно речь заики. Катя открыла глаза: Глеб покрылся испариной, он дышал тяжело. Вдыхал носом, заставляя диафрагму выгнуться снизу; выдыхал ртом, при этом наоборот, казалось, что он вдыхает полной грудью. Испуг вновь посетил девушку, такая перемена в медике взволновала ее, будто она теряет родственника или, еще хуже, любимую мать – единственный неизменный оберег с детства…

― Девочка моя, я волновалась.

Мама встретила ее на пороге. Из больницы позвонили, но сама она представить не могла, что же стало с единственной дочерью. Должно было произойти сверхъестественное, чтобы воспитанная в физической и духовной культурах дочь попала к докторам. Она всегда заботилась о Кате и пресекала даже малые попытки вирусов завладеть дочерью. Хлопоты оказались напрасными, жизнь все-таки нашла трещину в граните здоровья. Катя смотрела в бледное лицо матери: оно было заплаканным, а под глазами зияли красноватые круги от недосыпа и голода.

― Ты осветлилась, мама? – спросила девушка и улыбнулась.

― Доченька! – со слезливой радостью воскликнула женщина, простирая руки к главной ценности в ее жизни.

Объятия крепчали, мать прижала дочь к груди, гладила ее по русым волосам без скрываемой радости, терлась щекой, отстранялась, чтобы взглянуть в зеленые линзы, и вновь заключала в объятия. Катя всегда знала, что мама ее любит превыше всего на свете, но только сейчас, в момент встречи, девушка осознала, насколько глубоки чувства человека к собственному ребенку: ни одно похотливое желание, влечение к мужчине не способно перекрыть ту нежность и любовь к дочери или сыну. Только ты ответственна за это существо: ты его родила, ты его защита и опора, ты его погибель. Как же, наверное, страдает мама того юноши? - пронеслось в девичьей голове.

― Прости, мамочка. Я в больницу.

Тоги - Злобная Рыбка
Можешь собой гордиться - изъянов нет, ни одного. Не исключено, что мой пост удалят, однако я не могу не выразить уважения - с каждым новым отрезком текст становится все лучше и лучше с точки зрения восприятия и насыщенности, красочности языка. Даже не верится, что предыдущие рассказы написаны тобой. Еще бы избавится от уменьшительно-ласкательных суффиксоф, и в теме можно не отписываться вообще. Молодец.

От ныне и присно, и во веки веков это последнее произведение посвящается моему другу, Мамаеву "Папай" Алексею, который умер от болезни, смустя 15 дней после 21-голетия. Я скорблю о нем...

Тоги - Злобная Рыбка


оу... а можно поинтересоваться, почему именно мои ответы так важны? просто любопытно... любопытство не порок, как говорится


хммм... честно признаться? эх... каюсь, я их просто-напросто не читала... знаю, должно быть стыдно – и мне стыдно... очень стыдно, но я исправляюсь! честное кенд... то есть пионерское
к тому же тут обнаружились некие родственные связи, так что я просто не могу отказать в такой мелочи, как отзыв…
в утешение могу сказать, что я вообще крайне редко пишу отзывы, даже если читаю... исключение только одно, но оно лишь подтверждает правило

ну да ладно, это все лирика... теперь по делу:


I. Забывший страх

порадовала «атмосфера» рассказа – практически целостная, за исключением пары моментов, за которые «зацепился» мой глаз... впрочем, это не смертельно)
если в общем и целом, то по впечатлениям сей рассказ мне напоминает истории из имеющегося у ми сборника средневековых легенд... вот только не могу понять, чем именно но то, что напоминает – это факт) по всей видимости - либо стилем, либо самим сюжетом… хотя, может, и тем, и тем)... короче, ми нра *на эти два слова уже пора свои копирайты ставить))* кроме того, радует отсутствие всякого присутствия лишних... эмм... «мысле-дополнений» * сама не поняла, что сказала, ну да ладно...* хмм... это, видимо, значит то, что читается легко, без приложения особых умственных усилий для понимания смысла и восприятия вообще... примерно так, кажется

а, да... чуть не забыла сей момент:

ахха, типичнейший ‘рыцарь’ – в легкую на «слабо» развели
мое почтение Белой Госпоже))...


II. Изгнанник

хмм... пожалуй, единственное, что могу с уверенностью сказать – занятные «манускрипты»
по крайней мере, мне было действительно интересно прочитать, особенно в виду того, что, так сказать, «оригинальный вариант» я не читала, к сожалению – не довелось(...


мм... на этом, думаю, пока всё – позже продолжу, ибо не все успела прочитать

воть...

Катя выюркнула из объятий матери и сломя голову понеслась в свою комнату. Скинула одежду, запачканную кровью и оделась в чистое, темное, печальное. Быстро забежала в ванную и навела макияж; ни одна женщина, в каком бы возрасте она ни была, не могла отказаться от тяготения выглядеть лучше. Девушка подвела глаза черным и вынула линзы, опустив их в специальный стаканчик с раствором; губы накрасила темно-бордовой помадой матери. Взглянула в зеркало и увидела себя с непривычной стороны, словно не кровь играла в ее жилах, а черная желчь, подчеркнутая карей радужной оболочкой, медленно текла по венам, разнося неуверенность и отчужденность от всех радостей и отрад жизни, выставляя на показ кручину и траурность. Мать с горестью смотрела на метающуюся по квартире дочь, ее одолевали чувства печали и странного спокойствия за девочку.

― Зачем тебе в больницу? – вдруг спросила она.

Девушка остановилась в оцепенении, Катя обдумывала ответ, это свойство было ей противоестественно, но за последние сутки она попривыкла к долгим мысленным рассуждениям. Впрочем, кровное нетерпение в малых дозах сохранялось. Катя подняла глаза: мать прочитала в них любовь и собственное материнское чувство. Иного ответа уже не требовалось, но девушка все же проговорила:

― Мамочка, там остался человек, которого я… не знаю, как сказать… спасла что ли.

― Будь осторожна…

Под это наставление Катя вылетела на лестничную клетку и запрыгала вниз по серым бетонным ступенькам. Быстрота, с которой девушка спускалась, била все рекорды, но ей казалось, что слишком медленно, подобно течению равнинной реки. Необходимо еще быстрее, будто она опаздывает на поезд до Новосокольников, чтобы успеть пересесть на поезд Санкт-Петербург-Минск, будто она мечтала стать горной, порожистой рекой. Ее ничто не интересовало, кроме длинноволосого юноши – его образ врезался в память: он лежал на мокром асфальте в крови, измученный, жалкий, бедный, беззащитный; и она… тщетно пытающаяся его поднять. Катя спешила туда, словно ничего еще не произошло, но вот-вот должно. Тяжелым грузом давили на нее воспоминания, особенно беззаботная улыбка ставшая бедой для юноши. Так нельзя, - подумала девушка, - такого не может быть! Она не желала больше приносить другим людям опасность, она хотела любить и сопереживать.

Мрачный макияж дополнялся темными цветами одежды; это отталкивало прохожих, они уходили, отворачивались, сердились на неподобающий внешний вид, сетовали на расстройства. Между тем Катя отчетливо представляла, как на нее смотрят – впервые это не была похоть и радость, нет. Если раньше люди лизали взглядом все ее тело: с головы до ног, - в мыслях охватывали ее фигуру и кружились с ней в танце, чаще всего в эротических фантазиях; то теперь молодежь, словно по приказу: «ненавидь этих!», - стала относиться к ней с высокомерным презрением: так же смотрит сноб на легковерного дурачка, со скрытой злобой, ядовитой ухмылкой, часто его за медовыми словами, скрывается шипение змеи, обороняющей свои знания и мотивы поведения от оккупантов и подражателей. Как люди смотрели на девушку, так и Катя влила всю жестокость, на какую была способна, в карие глаза, оправленные в черные выгнутые ресницы, подводку и тени; рот ее стиснулся и съежился в безмолвной злости. Она почувствовала себя хуже: перестала быть красивой, и желание вновь одарить прохожего улыбкой начало одолевать воспоминания о том человеке, лежащем в районной больнице по ее вине.

ОФФ: Это слово определенно не дает тебе покоя

Как-то слишком уж быстро мать успокоилась. Странновато... Но будем думать, что Кате повезло с родителями.
В целом кусочек хорош, пожалуй, за него можно простить даже "ладошки", "шерстку" и "щетинку". Хорошо)

это только мне кажется что нижеследующий кусочек слабоват?...


Во дворе ходили люди, спешили домой, иные – по делам, кто-то выбивал коврики и палас, эхом разнося глухие удары и взметая в воздух клубы темной пыли. Нервная бабушка, впадавшая в маразм, стояла на маленькой скамеечке и развешивала простыни и пододеяльники на натянутые веревки под ветхой крышей. Она, как обычно, была одета в красный с синими узорами халат, а поверх накинуто серое, давно вышедшее из моды, пальто. Ее крючковатый нос и волевой подбородок, выставленный, как кажется, вперед, всегда пугали Катю, и в этот момент, когда разница в возрасте бросилась в глаза, - на девушку спустилась тонна фобий, будоражащих молодое сознание. Катя всем сердцем желала быть вечно молодой, вечно бодрой и жизнерадостной, чтобы, не приведи Господь, стать такой же мерзкой и противной старухой.

― Накрасилась, как ведьма! Ничего святого в тебе нет! Что смотришь? Работать надо, а не разгуливать бобылем!

Ее голос, шипящий от недостатка сгнивших зубов, вызывал мурашки и холод, пронизывающий поясницу: то ли это старуха передавала свой ревматизм, то ли ее темный, карий взгляд впивался в девушку, высасывая жизненную силу, подобно энергетическому вампиру. Катя поспешила уйти, чтобы не видеть ее, не слышать ее.

Обойдя кирпичную пятиэтажку, она очутилась на проезжей части улицы Ботвина, напротив небольшого музыкального магазинчика «Диез». Из пластиковых дверей доносилась музыка, мягкая, ненавязчивая. Катя обернулась влево, всего в полста – сотне метров вчера она лежала под дождем в луже дождевой воды и крови, неясно понимая: ее это была кровь или юноши, которого пыталась спасти? Она остолбенела, и стояла так, отчетливо взирая на себя со стороны. Старуха была не права! – решила Катя, увидев «Газель» Скорой Медицинской Помощи, взглянув на докторов, на узкие капли, полосующие лица и природу серыми штрихами, подобно гравюрам, и снова на себя. Тихое шорканье ног с отзвуком барабанных альтов заставило девушку медленно развернуться. Ее душа уходила в глубину, сердце сжималось, а в голове воцарился бредовый туман, от которого существует лишь одно средство – обморок, но Катя держала себя в руках и смотрела, понимая, что собственные ее ноги становятся мягкими и слабыми, ватными; по телу пробегает дрожь, а зубы начинают зудеть, вызывая неприятный горько-соленый привкус.

Только кажется...

Может гудеть? А то ведь кости обычно не чешутся.

Осадки не к месту. Слово лучше заменить...

"Карий взгляд" - некрасиво. И почему "вампирам"? Может "вампиру"?
Кусочек маленький и не "слабый", но предыдущим явно уступает....

няя... я в восторге - это надо же так сказать!



Добавлено:
эх, так и придется кидаться тапками...
ибо без них нельзя - пост удалят


не звучит...
"тчтлвтчтвл" у ми язык заплелся


это как?



"немногословные, они" и "многоречивая, она" - случаи схожие... )


а если по существу, то ми нра
ми все-все нра в этом кусочке
а некоторые "суффиксы" очень даже к месту... имхо

Навстречу шел мужчина лет двадцати пяти навскидку, высокий, с резкими чертами лица, которые выдавали в нем неторопливого эстонца. Движения казались плавными на фоне будничной беготни, не смотря даже на то, что ноги были несоразмерно длиннее остальной части тела. Впрочем, Кате он показался приятным: по высокому лбу замечалось его образованность; симпатичным: однажды она видела в кино актера, у которого были такие же глубоко посаженные глаза и светлые брови. Мужчина выглядел сдержанным и самодостаточным: об этом говорил темно-серый костюм в светлую полоску; белая накрахмаленная рубашка и красный, в ромбик, галстук; серый осенний плащ; трость с металлическим навершием в виде головы орла, постукивавшая рядом с ним в такт его мелодичным движениям; черные лакированные мужские туфли с острым носом и солидный купе от «Вольво», который следовал за владельцем против правил дорожного движения. Достойная пара, как сказала бы мать девушки, но дочка при таких разговорах кокетливо хихикала и, краснея, переводила тему, дескать, рано ей об этом думать. Так и сейчас, Катя насильно отвела взгляд, но пушистые ресницы вновь вспорхнули, чтобы посмотреть на мужчину. Он ей улыбнулся, мило, сочувствующе, но с некоторой долей таинственности, в которой читалась легкая самодовольная насмешка.

Девушка поняла это слишком поздно: на грани обморока, когда реальность дернулась в стороны, разрывая причинно-следственные связи и затуманивая краски и смазывая их; в темя ударили, такое чувство осталось перед тем, как, закатив глаза, Катя начала опускаться вниз, влекомая одним лишь притяжением Земли. Мужчина подхватил безвольное тело свободной рукой, не давая ему упасть. Он увидел припудренную кожу, напоминавшую ему размотанный моток нежнейшего бледно-розового бархата, милый вздернутой носик и влажные темно-бордовые губы, очерченные черным карандашом. Катя мягкотело покоилась на сильной руке, запрокинув голову.

«Вольво» остановилось; с легким жужжанием опустилось тонированное стекло.

― Валерий Сергеевич, с вами все хорошо? – осторожно спросил смуглый водитель.

Мужчина осматривал девушку; колыхание ее русых волос завораживало его, он переводил взгляд на лицо, затем на тонкую шею и ниже, представляя груди, скрывавшиеся под легкой осенней курткой, молния которой соблазнительно была расстегнута. Тело влекло его, он готов был впиться в ее губы, исцеловать ее всю, с ног до головы, там, где пожелает она сама. Валера облизнулся; он чувствовал, как теплые капли пота проступают под накрахмаленной рубашкой, как тесен стал галстук, сдавливающий кадык, от чего становилось трудно дышать. Голос водителя заставил опомниться и навеял холод на растленное сознание.

― Да, - ответил мужчина, сбросив наваждение.

Затем, он развернулся, бережно поддерживая девушку.

― Открой…

хех... может, лучше "колыхание ее русых волос"?..

а еще - прочитала целиком весь рассказ, так что теперь могу написать что-то путное... наверное
сказать, что ми понравилось - ничего не сказать
ибо понравилось ми очень-очень сильно ))
и воообще, "слов нет - одни эмоции"
в общем - здорово правда здорово ))

В юной голове звук отразился раскатом грома, отчетливо, резко, глубоко и мощно. «Открой!», слово прозвучало подобно приказу; только девушка не поняла, чей сильный властный мужской голос командовал и кому: то ли ей, то ли это лишь ее фантазия, то ли слово из реальности… А где тогда она? Катя обрела рассудок: девушка чувствовала тепло, исходящее от руки, поддерживающей ее хрупкое невинное тело; она двигалась, шея напрягалась, вызывая моментные вспышки боли в позвонках. Веки открылись, и черные ресницы впорхнули к бровям. Катя увидела серое, заволоченное светлыми облаками небо без видимых просветов, но даже эта белизна отягощала. Ей хотелось увидеть солнце, чтобы полностью отдаться теплу, но, приподняв голову, заметила сухую, морщинистую шею незнакомца, прикрытую воротником: сонная артерия билась, стараясь вырваться наружу. Валерий почувствовал, как напряглись мышцы девушки, аккуратно, как годовалого ребенка, поддерживая ладонью спину, поставил на ее ноги. Его улыбка отразилась в карих глазах девушки, но пробить неопределенность и растерянность, нависшую над ней в этот момент, не смогла. Девушка отстранилась и уперлась в открытую дверь купе. Мужчина шагнул вперед.

― Что вам от меня нужно? – с испугом спросила Катя, обегая незнакомца глазами.

Валерий продолжал миловидно улыбаться; он развел руки, показывая, что не собирается делать ничего плохого, что скован и что старается не навредить; и скорее сам сошел бы в Бездну, нежели ангел, стоящий перед ним и трясущийся от страха, подобно тому, как пробирает озноб в промозглую погоду.

― Тише, - его голос мягкий, спокойный, убаюкивающий почти шептал, наводил легкость и безмятежность, заставлял расслабиться. – Все хорошо. Я желаю добра.

― Что вам от меня нужно? – повторила девушка.

― Волнение оставь до случая. Ты в безопасности, - уговаривал ее Валерий, делая пассы тростью. - Я хочу помочь. Ты упала в обморок, и я хотел отвезти тебя в больницу. Помочь, понимаешь?

― Я не сяду с вами в одну машину, - твердо произнесла Катя, захлопнув дверь.

― Дуреха, я хочу помочь.

― Не нужно мне вашей помощи, сама управлюсь как-нибудь.

― Что ж, в таком случае прости, если чем обидел. Видит Бог, я желал добра.

Мужчина опустил руки и зажал трость подмышкой. Улыбка прошла, и на ее месте воцарилось строгое должностное лицо. Катя стукнула зубами и поспешно отошла в сторону, уступая незнакомцу путь к собственному авто.

― Паша, - позвал водителя Валерий, тот, смекнув, что необходимо сделать, быстро вышел и открыл заднюю дверь «Вольво». Без разговоров, без злобы, - он работал.

Мужчина вновь обратился к девушке, которая к тому моменту не успела далеко уйти:

― Ты точно не желаешь, что бы я тебя подвез… скажем, до больницы?

― Нет, - отрезала Катя, отсекая воздух ладонью. Она уже вынесла себе вердикт. Ей не терпелось впрыгнуть в дорогую машину; и будь обстановка другая, и наряд иной, и состояние обычное для кровных людей, девушка слепо ответила бы «да», но устоявшаяся в ее теле черная желчь странным образом обдумывала фразы и везде искала подвохи и ловушки. Она сама себе настояла на отрицательном ответе; так должно быть лучше для незнакомца, для нее и юноши, который (Катя верила) дожидается в больнице.

― Придется по-иному, - в полголоса проговорил мужчина своему шоферу.

хех, это мое хобби - кидаться тапками, так что...


наверное, "по" тут лишнее, нэ?


мм...может быть, лучше "обдумывала фразы"? ибо "обсуждают" обычно с кем-то...


как-то странно - вроде конструкция "и... , и... , и..." и вдруг "или" в середине вылазиет или я чего-то не так поняла?


хм... "развел руки" как-то привычней звучит


а жаль, что "без разговоров" эх, люди, люди...


хе-хе... Валерий у нас маг-заклинатель? )))

а на счет куся в целом...
хех, ми не критик, поэтому ми скажет только то, что ми нравится все, что написано постом выше

"Выскочить" как-то не очень красиво.

Слишком много местоимений. "Она" можно заменить "девушкой".
А вот Валерий с тростью хорош. Просто замечательный персонаж... Хотя его

Как-то не слишком вяжется с созданным тобой образом героя. Впрочем, не верю, чтобы это было случайно.

"вырваться" лучше?
правильно делаешь, что не веришь... Лицемерие, mon amie, - оно мило пьянит рассудок...

Лучше. А можно даже так "вырваться наружу", а не из тела. Потому как "тело" довольно часто повторяется.

О! Mon cher, все, что пьянит рассудок не всегда полезно для желудка и души

* * *

За окном стемнело, лишь далекие фонари выстроились в парящую над землей гирлянду ярко-голубых огней. Тюль слегка сдвинули, оставляя видимым белоснежный подоконник и горшок с геранью; темно-коричневые в крупную клетку похожие на плитку шоколада шторы были убраны к бокам и перевязаны желтым плетеным шнуром, кажущимся аксельбантами. Она не выносила герань с детства; когда цветок наводил ужас и навевал воспоминания о трупном смраде: два долгих жарких дня девочка провела с умершей во сне бабушкой; затем ее меньший братик, оставленный без должного присмотра ради накопления знаний о жизни и окружающей его действительности умер с пеной у рта, попробовав листья на вкус. Она ненавидела (до смерти прекрасную в момент цветения) герань. Былое вновь нахлынуло на ее голову, тяжелую от вечерней дремоты, когда организм только начал приспосабливаться к ночному времени бодрствования; мнилось, что мозг распух и вот-вот раскрошит черепную коробку, как из песка замок, в который заложили петарду. Начиналась мигрень. Увеличилось глазное давление, она почувствовала крошку под веком, так мешающую нормально, без боли и дискомфорта, смотреть в окно и в собеседника; впрочем, ей было известно, что лопнул от утомления кровеносный сосуд, который заполнил глазное яблоко блекло-розовым маревом с прожилками в виде крохотных молний, но насыщенных бордовым цветом.

Мужчина встал с большого мягкого коричневого кресла и подошел к окну, постукивая тростью, только сейчас девушка заметила: он действительно хромал на правую ногу, еле сгибающуюся в колене. Ощупывая лист длинными красивыми музыкальными пальцами, Валерий произнес:

― А ты знала: листья герани содержат смертельный для человека яд?

Уверен, что "сносила"? Может по-традиции, "выносила"?
Не поняла - дневное бодрствование сменилось бодрствованием ночным, или пропущен "покой"? Фраза колкая.

По опыту знаю, что в такие моменты тереть веко ой как не хочется. Хотя особого дискомфорта лопнувший кровеносный сосуд не доставляет.

Не поэтому ли из листьев и стеблей герани получают эфирные масла (листья насыщены цитронеллолом (спирт)), которые используют в пищевой промышленности, маловарении и парфюмерии?
А вообще-то кусок непростительно мал!

Катя вспомнила бабушкин дом, теплый, уютный, чуть темный, но пропитанный необычайной добротой, радостью и спокойствием. Она бегала среди вековой мебели, изобилующей массивностью, крепостью и довлеющим превосходством, но вместе с тем стол, кресла, комоды, кровати, две софы выглядели великолепно, с изящными изгибами, резьбой по дереву, закованной в темный лак, который местами стерся, и виднелись светлые проталины, добавляющие мебели ветхость и величие. На каждом подоконнике бабушка выращивала герань, даже не как комнатное растение, радующее глаз и благоухающее, но большей частью как лекарственный цветок. Катя это помнила. Бабушка страдала от постоянной боли в ушах, неосознанно девушка вспомнила, как однажды видела: бабушка закладывала в уши листья герани. Яркий образ, противоположный ее отношению к этому растению. Но умер ее братик…

Валерий растер лист, и по комнате разнесся сильный аромат. Он, чуть склонив голову, казалось, вслушивался, но во что именно, Катя не поняла: то ли в шептание цветка, то ли в ее собственные мысли. Затем он резко развернулся с доброй улыбкой на лице, его светлые брови чуть поднялись, словно мужчина был чем-то разжалоблен и всячески походил на умиленного человека, радующегося за подъем и счастье других людей.

― Всякое лекарство содержит яд, - сказал он, наконец. – Твой, как ты выразилась, братик, умер от передоза. Его маленькому организму хватило того количества цитронеллола, чтобы отравиться. Ты ведь помнишь, как он мучился в агонии, всего несколько секунд, не больше минуты. Тяжелая смерть, я понимаю. Всякое лекарство содержит яд… даже время.

― Псих! – выпалила Катя, испугавшись, что мужчина прочитал ее мысли, ее воспоминания. – Сними с меня наручники!

― Тише, кричать я не просил. Тише.

― Какое тише? Ты меня нагло похитил и теперь… теперь… Моя мама позвонит в милицию!

Валерий встал напротив кровати, на которой лежала девушка, прикованная к крепким кофейного цвета бортикам по рукам и ногам. Он опирался на трость двумя руками, так обычно изображают средневековых рыцарей или князя Александра Невского, его светлый взгляд был такой же грозный, гордый, холодный и расчетливый.

― Я сказал, не кричи! Тебе это все равно не поможет, - через секунду он продолжил: - Твоя мать знает, где ты. Да, в больнице, записалась в сиделки к темному Андрэ. Снова да, его так зовут.

― Кого? – неподдельно удивилась девушка.

― Быстро же девушки забывают тех, кому они подарили улыбку, и тех, кому оказали помощь, отдавая свое милосердие. Святая Тереза плачет о тебе. Так что, будь любезна, коль ты в моем доме, исполнять мои просьбы: помолчи.

― С чего бы это?

― С того, моя милая Екатерина, что я намереваюсь рассказать тебе все, хочешь ты этого или нет, других путей объяснить тебе, куда же ты своим милосердием влезла, в какие темные и запретные долины этим вчерашним происшествием тебя занесло. Но для начала запомни: я прошу – ты выполняешь. Как я уже говорил, это действует только в моем доме; вне его, пожалуйста, - делай, что заблагорассудится, но сотню раз подумай. Запомни правило второе: я желаю тебе добра; Андрэ несет зло.

Валерий отошел к креслу, и намеревался присесть, как услышал:

― Пока ты не снимешь наручники, я не буду тебя слушаться! И вообще, так с девушками себя не ведут!

Он все-таки сел, что послужило ответом на первую часть ультиматума. Это его раззадорило. Такие девушки всегда вызывали в нем радость за собственное величие. Валерий сидел гордо и смотрел исподлобья так, что даже одетая девушка, почувствовала этот взгляд на коже, отозвавшийся мурашками и легкой прохладой.

― Я видел много девушек и женщин, все они ведут себя одинаково. Упираются, словно лишаются чести, а потом завораживаются действием вокруг и поглощаются целиком, желают большего, и мысли становятся только об одном. Далее, если им уже претит выносить действительность, они остепеняются и с особым упоением начинают хлопотать о тех, кто рядом; они упираются вновь… до поры до времени. Замкнутый круг.

― Я не такая! – с обидой ответила Катя, встряхнув цепочками наручников.

Мужчина захохотал, звонко и от чистого сердца; он не пытался скрыть его, но это не был смех тех молодых людей, которые напали на Андрея, скорее снисходительный, ласковый, сочувствующий.

― О, видит Бог! Сколько раз я слышал это! Значит, ты та, кто мне нужна. Я оказался прав.

― В чем?

Валерий успокоился, покачав светлокудрой головой, словно стряхнул с себя веселость. Глубоко посаженные глаза утопились во мраке и озарились пугающим красноватым свечением.

― Во всем, - ответил он, моргнув.

хех... какой категоричный, однако ))


и как всегда - тапочки *мягкие и пуффыфтые )))*


по всей видимости, должно было быть "но вместе с тем"?)


"подарили улыбку, и тех"



а для чего тут запятые?


может быть, "даже одетая, девушка почувствовала"? потому что иначе запятая и вовсе не нужна...


по-моему, сия часть предложения не закончена - чего-то явно не хватает


хммм... вместо предложения нечто очень странное получилось...
"за тем" - зачем оно здесь? без него гораздо складнее, имхо...

воть

- Во всем, - ответил мужчина, моргнув

Катя повернула голову к белой двери, отметив, что хотя положение ее весьма не завидно, но комната определенно ей пришлась по вкусу; контраст шоколадного и приторно светлого прибавлял уют, однако на мебель владелец дома поскупился, впрочем, так казалось лучше: шире и светлее. Ничего лишнего: осиновая кровать, застеленная льном; темное кресло, стеклянный журнальный столик на почти черных коротких ножках, напоминающих медвежье косолапие; темно-коричневые шторы; прозрачная тюль и зеленая герань за ней; на полу был постелен простой ковер с тускло-желтым греческим орнаментом Вечности. Свет от покрытой зеленым абажуром люстры лился мягкий, убаюкивающий, словно в палате оздоровительного лагеря или приличного санатория. Благоухание герани наводило хандру по веселым и безмятежным летним денькам, когда девушки, собираясь в парке, делятся слухами, сплетнями, впечатлениями и просто добрыми эмоциями. Кате непременно захотелось об этом рассказать.

― Это комната допроса, - пояснил Валерий, словно она чувствовала вслух.

Девушку это насторожило. Мужчина неподдельно читает ее мысли и способствует их развитию, говорит (казалось ей) правду и всячески старается угодить.

― Вы из ФСБ? – неожиданно для Валерия спросила Катя, не успев подумать об этом сама; нарочно, чтобы похититель не прочел вопрос в ее голове.

― А ты быстро учишься, - усмехнулся мужчина, но затем ответил: - Если бы я работал на правительство, то не стал бы тебе помогать. К тому же ты не представляешься для них интереса. Как ни больно тебе это осознавать, но сидя на лавочках в Парке им. А.С. Пушкина ты от начала до конца рассказала бы все своим подругам. У ФСБшников правило, я бы сказал слоган: «Болтать – врагу помогать!». Впрочем, если зашел об этом вопрос, и раз я сам изъявил желание рассказать все, то теперь отступать поздно… Это не я работаю на правительство, скорее это правительство с его ФСБ работает на нас.

― Это на кого? – уж было спросила Катя, но резкий укол в сердце навеял тревогу и странное чувство близкой опасности.

Валерий уловил ее мысли и смятение перед неизвестной угрозой и подскочил к кровати резво, стремительно, молниеносно, словно травмы колена не было в помине, а трость – лишь украшение. Когда послушались торопливые шаги, становившиеся громче и четче, девушка, освобожденная от наручников, сидела на корточках позади постели, затравленно озираясь по сторонам – натянутая до половины лица простынь мешала видеть, но подняться на ноги Катя не решалась.

― Определенно ты та, кто нужна мне, - прошептал мужчина, стоя одной ногой на полу, а левой – он уперся в кровать. – Как только скажу: отбежишь к окну и пригнешься.

Валерий перехватил трость обеими руками и приготовился к встрече гостей. Шаги оборвались, и почувствовалось, как рука медленно давит на входную ручку, как щелкает встроенный небольшой замок и как белая дверь открывается плавно, осторожно, приковывая к себе внимание мужчины и девочки; в такие моменты, кажется, что время замирает подобно зимней природе, и лишь весной с появлением первых проталин, среди белоснежных снегов, оно возобновляет движение; так и в этот раз: открылась дверь, и лишь показалась рука, облаченная в черный пиджак с выступающими манжетами рубашки, время отмерло, забилась жизнь в обреченных на скорую расправу сердцах. Вошел смуглый шофер, который, как поняла Катя, являлся не только им, но и охранником дома, телохранителем в одном лице. Валерий дал сигнал за несколько секунд до фразы Павла. Девушка пригнулась под подоконником, она увидела, как мужчина, опираясь на больную ногу, напрягался и готовился отшвырнуть кровать в нее. Чувство страха за собственную жизнь возобладало над рассудком и вопреки ожиданию Валерия и его шофера, Катя распахнула окно, и нырнула в ночь. Это произошло так быстро и стремительно, что несколько растерянный шофер не осознал, что стряслось, и спокойно вымолвил, что пожаловали непрошеные гости. Кто они такие, Валерию объяснять не было нужды, как, впрочем, и Павлу, но девушке… Мужчина слишком поздно о ней подумал, он оттолкнул кровать, которая повернувшись на девяносто градусов, заслонила то место, где должна была находиться пленница, но в последнюю секунду, когда Валерий уже разворачивался, чтобы атаковать первого «гостя», заметил, открытое окно и скрывающиеся за тюль подошвы тридцать седьмого размера… Поздно, - решил он и опустил трость, тяжело стоя на ногах; на светлой коже его проступила влага, и лицо сморщилось от боли в правом колене. Все труды оказались тщетными, все планы рухнули в одночасье: он мечтал возвысить девушку, отрыть ей глаза на мир, на жизнь в ее городе, маленьком, но великом, с великим наследием и с великой судьбой. С другой стороны, в глубине душе, Валерий радовался, что хоть кто-то способен на самостоятельное осмысление ситуации; радовался, что Катя не потеряла самообладание и вовремя взяла себя в руки. Она поймет, обязательно поймет, - уговаривал себя мужчина с тростью. И в этот момент в распахнутое окно под свист ветра, теребящего тюль, влетел первый оборотень. Волчара осклабил пасть, его гневные глаза горели адским пламенем: они завораживают, как вода, но выжигают в памяти каменные узоры страха, - увидевший их раз – во веки веков будет просыпаться в холодном поту. Мощное тело переливалось блеском от лоснящейся короткой шерсти, под которой напрягались мышцы, способные в миг разорвать человека на восемь частей Британского флага или на тринадцать кроваво-красных полосок флага США. Рычание оглушило Валерия, и он замешкался. Оборотень, почувствовав слабину, оттолкнулся от подоконника, оставив по три глубоких зазубрины от когтей, и прыгнул на мужчину, растягиваясь в воздухе. Это была его ошибка: этим он замедлил, притормозил свою реакцию. Павел резко обернулся, растворившись в мягком свете. Горящий кулак шофера обрушился на голову волчары, резко, словно боксер, Павел заушил ему, сбив направление полета. Удар пришелся настолько сильным, что, перевернувшись в бесконтрольном сознании, оборотень рухнул на стеклянный журнальный столик, подкосив его косолапые ножки; послышался неприятный треск стекла; он вывел Валерия из оцепления перед волчьими глазами, такими пленительными и жгучими. Надавив на глаза «орла», Мужчина обнажил шпагу и всадил острие оборотню в ямку между пятым и шестым позвонками. Валерий развернулся, чувствуя грозящее шипение, наполненное ненасытной злобой, вселенской ненавистью к нему и к таким, как он. Мужчина выбросил ладонь в сторону окна, понимая, что это последний шанс. С растопыренных, чуть загнутых пальцев сорвалась волна, небольшая, невидимая, сильная, могущественная, опрокидывающая не только мебель, но и крепко вцепившихся в подоконник волчар, которые с собачьим, словно шавки, визгом вылетают обратно в ночную пустоту. Этот не стал исключением – он прихватил с собой вниз чудом оставшийся до этого момента целым горшок с геранью и значительный кусок расщепленных досок. К окну рванулся Павел:

― Они уходят!

― Пусть уходят, Паша. Новая Кэтрин не должна пострадать, - грустно вымолвил Валерий, вытирая бурую, почти черную кровь оборотня со своей шпаги, - Пусть уходят.

― Но они же… - нетерпеливо начал шофер, - Мы их еще можем догнать!..

― Пусть уходят, я сказал! Она нужна им, не меньше, чем мне! – прикрикнул мужчина, между тем неспешно присаживался в кофейного цвета кресло. – Оставь ее, дай ей шанс выбрать, Бог даже нам оставил право выбора: обратиться к Вечному Злу или Благочестивому Добру. Она найдет свою судьбу. О, видит Бог, я оказался прав: сначала они упираются – а потом их за уши не оттянуть. Одним словом: кошки.

Валерий опустил веки на ярко-красные, возбужденные сверхъестественной силой, глаза, и его сознание поплыло вслед за утихающим лаем, который больше становился похож на человеческий смех. Дух летел через пустырь, неумолимо нагоняя оборачивающихся в гуманоидный облик оборотней. Вот она, Катя! Молодец, вцепилась в шею мертвой напуганной хваткой. Она управляет им, она…

_________
Сорри, как то думал кусочек уже выложен... оказалось нет, поэтому отредактировал...

Тоги, ты молодец. Этот кусочек определенно лучшее из всего, что ты выкладывал за последнее время. Особенно порадовал стиль, даже на "волчару" ругаться не хочется. Что самое удивительное, это слово пришлось к месту - замечательный контраст с-неизвестно-кем-а-если-и-известно-никто-не-скажет Валерием. Браво. Жду продолжения. И только посмей снизить планку!)

хе-хе... Аурелика с похвалами, а ми - с тапками))) уж не обессудь - ми не виновата, что тапок нарыла честно
впрочем, я в общем-то согласна с тем , что она написала, но это не помешало немножечко покидаться тапочками


ммм... словари цитировать я не буду, скажу только, что "приходится" удар обычно по чему-то - по руке, лицу и т.п. поэтому надо хотя бы "удар получился настолько сильным"


не звучит это "кос-кос"...
к тому же - мне кажется, "косолапый" все-таки обычно к живым существам применяется, а не к "журнальным столикам"


может, все-таки "оцепенения", мм? ))


хмм... как-то не вяжется "небольшая" и "могущественная"... может быть, стоит хотя бы противопоставить их друг другу?

«Владыка», - услышал Валерий тревожный голос Павла и поспешил вернуться в тело, тягостно взирая на удаляющуюся точку на пустыре Кулева болота. Он восхитился Катей, остался доволен ей. Новая Кэтрин, новая принцесса должна быть самостоятельной… быть должна. Скоро, знал мужчина, всего через неделю, наступит сочельник, тот благодатный день, когда будет решаться судьба Мироздания, Канун Рождества Вселенной. Нет, не календарное Рождество Христово, но особое, природное: когда Свет возобладает над Тьмой, укорачивая ночь, увеличивая день; когда на трон вступит Светлая Принцесса, Владычица Справедливости, несущая Жизнь Королева Смерти, наводящая Страх Богиня Акта Веры, Акта Надежды, Акта Любви. Катя, по мнению Валерия, должна была стать Всем, отделившись от Ничто; Пространством и Временем… и, как время, Кэтрин была, есть и будет одновременно везде и всегда, словно память о вечном и тленном…

― Быть должна, - прошептал мужчина, открыв глаза.

Мягкий свет погладил желтые ресницы, проник в ярко-красные глаза, заполнил душу теплотой и спокойствием, подобно тому моменту, когда ты понимаешь, что причастие очистило тебя, выжгло все страхи и чувство вины; когда давление высокого купола, исписанного библейскими мотивами, укрывало от будничных мелочей; когда умиротворение, исходящее от массивного креста, разбивало в прах ненависть, злость и зависть и развевало их на стремительном потустороннем ветру; когда приклонив колени на скрипучую, словно нытье скребущих кошек, подставку из ссохшихся досок, ты ощущаешь темный покой за свою жизнь, теплый и радушный. В окно пробивался легкий, чуть затхлый ветерок, теребящий тюль, волнующий шторы; он обдувал белоснежное лицо Валерия. Мужчина вдохнул полной грудью так громко, словно это был последний вздох на земле.

― Вы что-то сказали, Владыка? – спросил Павел, подходя ближе; его гладкая, смуглая кожа пошла мелкими бликами.

― Нет, - ответил Валерий, отмечая, что черный с уженный к поясу пиджак шоферу шел, а белая рубашка лишь четче подчеркивала бронзу его кожи.

― Что делать с оборотнем?

― Ты знаешь, когда спросить. В этом ты мне нравишься. Скоро Рождество… - (Валерий начал вставать), - поэтому прогреби его где-нибудь за пустырем, ближе к деревьям, чтобы не так сильно бросалось в глаза. Крест. Крест не забудь поставить, православный… небольшой… деревянный.

Мужчина встал и подошел к разбитому журнальному столику, в осколках стекла которого истекал мертвой кровью оборотень.

― Бедный щенок, мне его действительно жаль…

Подумал же Валерий о том, что хорошая псина – дохлая псина; он обернулся к Павлу, и со страдающим взглядом произнес:

― К кресту прибей табличку: «Здесь лежит хороший пес»…

Павел поднял оборотня на руки, как собственного спящего ребенка, и выбежал через распахнутое окно.

«Она управляет им, - вспомнилось мужчине, и он вновь унесся витать над Кулевым болотом. - Она…» Валерий заметил отблески лоснящейся шерсти раненного оборотня. Ему едва хватает сил бежать, наравне со всеми. Взгляд скользнул по фонарям, возносясь выше и выше, где под звездами, в тусклом свете Полярной Звезды, находящейся слева, экстраординарные следы казались ярче, словно не в земле, а в граните выдолблены навеки, столь глубоко и отчетливо видел дух направление.

― Они ушли на восток… - тихо проговорил Валерий, когда внезапно, с хлопком, распахнулась дверь, чуть не слетев с петель.

В проеме стоял черный силуэт, упираясь рукой в дверной косяк; искусственный свет не хотел касаться ни его кожи, ни его одежды. Он был пятном, кляксой, нечистым… От него тянуло хлором, запекшейся кровью, потом и болотной жижей. Валерий приподнял трость и направил на силуэт, словно обороняясь.

― Где Принцесса, тварь?! – выкрикнул гость.

― Они всегда уходят на восток, на рассвет, к Солнцу… - (Мужчина резко повернул конец трости к окну). - Тебе ли не знать, темный Андрэ? - ехидно спросил Валерий, выгнувшись в реверансе перед Принцем Бездны.

Если укорачивая, то тогда уж и удлинняя.

Может "о косяк"?

Повторите это, пожалуйста, еще раз. Можно изменить слова, но только не их количество)))
Неплохой кусок. Да и про собачку понравилось)

По причине того, что "Крик ангела" остался на другом компе, пока затруднено выкладывание нового материала, посему выкладываю плод моего нынешнего ночного труда на ту же тему:

Комната звезд

Тьма. Ночные сумерки. Мрак. Темнота. Мгла. Шесть слов для определения нашего страха. Но мы боимся не самой темноты, а того неопределенного, что темнота в себе несет: опасность. Зрительные клетки ослабевают, и ночью наше зрение напоминает полуслепое собачье, почти черно-белое, может быть, с оттенками синего из-за озонового слоя отражающего солнечные лучи, - голубая планета из космоса, яркая днем, сумеречная ночью. Человек менее всего приспособлен к выживанию в темное, мрачное время суток, когда все кошки серы, когда подводит не только зрение, но и слух, обоняние, даже собственный разум...

На стене проявилась тень чудовища, нависшего над возжделенной плотью; чувствуется его шорох, сбивчивое дыхание, сиплое, почти рыхлое. Он приближается и уже запустил ощетиненные лапы к телу... но это всего лишь кактус на подоконнике в свете уличного фонаря.

Свет становится катализатором наших страхов, фобий, возникающих в темноте, в том придуманном нами измерении, где ужас возобладает над разумом, обнажая истинную, звериную, сущность человека, отбрасывая наше развитие на десятки тысяч лет назад, к первобытному образу жизни.

Я помню Комнату звезд, самую темную комнату в лабиринте проходов заброшенной бани. Здесь не было окон, только холодные кирпичные стены окружали шесть квадратных метров, битый кафель царапал бетонный пол; и вел сюда дверной проем, такой же темный, как и мгла, заполняющаяя пустое пространство, он открывал прямоугольные арочные врата в фантастический неведомый мир иллюзий, служил мостом между окружающей нас действительностью и внутренним самосознанием, мостом через горную порожистую реку пенящихся сумеречных страхов нашей самооценки. Потусторонняя земля без лучика света; даже днем Комната звезд оставалась погруженной в первобытный мрак, словно в ней скопилось темное вещество со всей Вселенной, обнажая пылающие страхи, подобно оголевшм звездам, лишившихся короны и плоти. Здесь имеет значение только ядро, горячее или холодное, только голая сущность. Попав сюда единожны - навсегда забываешь, кто ты был в реальности: в прошлой жизни. Здесь ты всего лишь Я, собственная тень, неотбрасывающая тела.

Немногие решались остаться в этой комнате наедине: проверить себя на мужество, самообладание и воображение, - герой тот, кто рискнул войти самостоятельно, кто терпеливо попривыкнет к темноте, кто выдержит игру из образов фантазии.

Время здесь летит по-разному: иногда кажется, что провел час, на самом деле прошло не более пяти минут; или наоборот, всего полчаса - оказывается, что тебя обыскались, словно растворился во времени, в пространстве. Эта комната тушит звуки, принижает голос, наделяет глухотой, а вкупе со слепотой обрекает на неизбежную борьбу с собственными страхами, с самим собой. Здесь можно кричать - тебя не услышат, можно зажечь огарок свечи, спрятанный в углу, но ни свет, ни тебя никто не увидит. Здесь одиноко в компании и многолюдно в одиночестве. Здесь тускнеет пламя зажигалки, но виден сиреневый дым тлеющей сигареты.

Здесь пропадают физическая боль и немощи, проходят насморк и мигрень, даже в жуткий зной пробивает озноб, в лютый холод бросает в жар. Здесь ты наг в одежде, беззащитен с битой или кастетом.

Никто не желел остаться здесь на ночь; где угодно, в любой другой комнате разрушенной бани, но только не в Комнате звезд. Сюда боялись заходить даже бомжи, воображая, будто здесь лежит разлагающийся, изъеденный сонмами мелких, похожих на личинки, червей труп; уже почерневший, полуистлевший, пропитанный смесью запахов протухших мяса и рыбы, называемой трупным смрадом: от которого выворачивает внутренности, вызывая колики и спазмы, подогревая желания минувшего обеда поглазеть на источник его раздражения; от которого голова кружится так, что сознание покидает тело, а руки и ноги немеют во внезапном оцепенении или начинают судорожно биться в конвульсиях.

Человеку свойственно бояться вида мертвецов на полу, кровати или в гробу, обитом красным атласом; неосознанно мы пердставляем себя на их месте. Нечто пободное и с Комнатой звезд. Здесь осознаешь сокровенные страхи, угнездившиеся в потаенных уголках разума. Здесь храбрец слывет трусом, здесь робкий шагает через трупы, здесь трезвый видит галлюцинации, а душевно больной способен понять причины собственного безумства. Это обратная стороны реальности, погребенная ныне под зданием "Мира Торговли"

Шесть раз я пытался ее воссоздать - тщетно. Теперь Комната звезд, бывшая мне крепостью, оплотом Alter Ego, стала склепом моих мечтаний, могилой моего воображения, кладбищем моих страхов. Я приводил туда людей, я освещал им путь по лабиринту их тревог; всегда оставался, когда они уходили. Это был мой мир, моя реальность, пока от недостатка чудотворного влияния Комнаты звезд сам не заблудился в темных проходах ссобственных страхов.

Возможно ли, что комната была лишь плодом моего воображения; тогда почему о ней помнят другие люди? Возможно ли, что комнаты никогда не существовало, как не существовало подход к ней; тогда откуда в углу взялся огарок свечи, а потом и скамейка? Может быть настало время показать ее миру, чтобы каждый ощутил ее влияние на себе?

Поняв, что Комнату звезд невозможно повторить в реальном мире из-за полного отсутсвия в комнате реальности, я решил победить свой страх иначе: создам несуществующий мир, где Комната звезд станет реальной; мир, где царят страхи, где ужас стережет границы мироздания, где тревога также необходима для жизни, как пища и вода в реальности.

Я - неизменный хранитель Комнаты звезд - вновь поведу по лабиринтам сознаний, наполненных фобиями от начала до конца. Кто решится перебороть страх перед неизвестностью, окруженной покровом ночных сумерек? Я жду...

красиво... в смысле, описано красиво)...


хи) я бы пошла туда, хотя и знаю, что боюсь темноты-неизвестности)) любопытство, оно, как известно, и кошку сгубило


тапочки, мягкие и пуффыфтые, домашнего изготовления:



no comments - просто очепятки


хмм...обычно проверки бывают на "мужество", а "мужественность" это все-таки как-то не совсем то...


а что, "чужие" тоже может вывернуть?


омг где ты нашел такое слово?
всю жизнь оно было "сокровенное"


вотЬ

Зачиталась... Очень понравилось( не все. правда. прочла) Мощно, чувствуются фундаментальные знания истории, да и литературные навыки прямо маститого писателя))). Заглянула в инфу - 21 год. Тоги - ты гений!

3d6 максимум
рассказ

«...под тобою подстилается червь, и черви - покров твой» (Исаия 14:11)

«Смой злое с сердца твоего, Иерусалим, чтобы спастись тебе: доколе будут гнездицы в тебе злочестивые мысли?» (Иеремия 4:14)

В сумерках летнего дня, пропитанного зноем и духотой, пыль клубилась по улицам; она сдавливала горло, обжигала легкие, вызывала кашель; вечер черпал силу в городе, укрытому огненным шатром солнца, лучи которого отражались в окнах, распахнутых и закрытых, занавешенных или в остатках разбитых стекол. Голоса усиливались, шли ото всюду, где-то кричали, звонко, иные рыхло, почти рыком, другие сипели, хрипели. Голосили вокруг: со всех ветров. Звуки сдавливали, волновали барабаные перепонки, в них помимо окружающих звуков слышалось четкое безудержное сердцебиение. Сигналила «Ауди», за ней ревели седаны и купе, джипы и писщали малолитражки. Люди спешили, торопились, пытались проскочить на зеленый; поток автомашин увеличивался, увеличивался гул и рев моторов, увеличивалось и давление воздуха, словно не одна атмосфера давила на плоть, но определенно - менее двух. В полумраке внезапно девушка в компании парней предстала мертвецки тленной, под низким светом, обходящих ее солнечных лучей, зенки впадали внутрь головы, оставляя большие черные, но пустые глазницы. Она посмотрела, мимически передала надменное презрение, оглядев безднами вместо очей снизу вверх, при этом выпрямилась, расправила плечи, чувствуя высокомерное превосходство. На ее личине заиграла злорадная ухмылка, что обнажила ровные белоснежные зубы, по эмали которых из раздраженных десен стекали багровые капли свежей крови. Вслед за ней повернули головы молодые люди, такие же разлагающиеся мертвецы с подобными ухмылками, из их ноздрей по жженому воздуху вырывались клубы серого дыма; в руках, между указательными и средними пальцами зияли огоньки сигарет. Прошли, но приторный запах туалетной воды оставался, теребя рецепторы в носу, даже этот едкий аромат не мог сгладить несущий на легком ветру трупный смрад. Люди обгоняли, шли навстречу, поперек - все они предаставали подобно ожившим мертвецам, по которым стекала кровь: у одних с рукавов, у других из ушей, у третьих она стекала с головы, с туловища крупными каплями, проступала словно испарина. Также вылазили личинки и черви: из глазниц, носа, рта, шевелились в волосах, под одеждой. Автомобили вмиг превратились в хищных четырехлапых зверей, ненасытных в крови, они пожирали мертвецов; из радиаторных решетек, показавшихся осклабленной пастью, на сухой асфальт стекала красная с отливом черного цвета слизь. Собаки, ведомые на поводках, обратились в мерзких восьмилапых пауков с жирными, мохнатыми телами и членистыми ощетиненными лапами, с каждым шагом они овевали руки мертвеца-хозяина черной или серебряной нитью паутины толщиной с большой палец. Молодежь из пивных бутылок выпивала кровь, холодную и теплую, дорогую и копеечную; она стекала по ямкам и щербинкам смугло-зеленого разлающегося лица, попадала на одежду, где впитывалась ожившей тканью с жадностью губки, чуявшей приближение капель драгоценной влаги. Все пытаются, задеть, зацепить, оторвать кусок, разлохматить, тянут облезлые когтистые руки. В пустых глазницах царила бездна, на ладонях - кровь, на теле - кровь. Руки окутали лицо, только бы не видеть мертвецов, слизь и кровь, не слышать львиный рев, волчий и шакалий вой иномарок, тигриный и рысиный рык жигулей, медвежий зов грузовиков.

К тыльной стороне ладони припечатался листок с одной единственной фразой, написанной карандашом, красным карандашом на разлинееном в клеточку тетрадном листе: «И столкну тебя с места твоего... (Исаия 22:19)». Ноги понесли по заполненным мертвецами улицам, плечи сталкивались, люди ругались, сердце готово было разорвать уши, пробить тонкую перепонку, выплеснувшись кровью. Гам внезапно стих и воцарилась необычная тишина: птицы перестали пронзать мозг ядовитыми трелями, автомашины замерли, люди уставились в небеса - оно затягивалось багровыми тучами, сначала тонкими, словно предвещая морозы, затем могучими, дождевыми; облака клубились на севере и быстро приближались к городу. Под ногами проступила влага, красная, рубиново-алая кровь, она вытекала из канализационных люков, растекаясь по асфальту, поднималась из сливных решетек, спускалась по стенам, стеклам, оставляя причудливые кровяные узоры, размытые; капала с крыш и уступов карнизов, падала вниз, сливаясь с поднимающимся из недр озером. Потемнело, и зажглись уличные фонари, как факелы; вместо ламп полыхало пламя, обволакивая металлический абажур, но горело не вверх; огонь коптил и чадил, словно расплавленная пластмасса, черными огненными каплями устремляясь вниз, в кровь; она вспыхивала подобно елею ненадогло, и поглощенная новой волной тухла, как задутая свеча. Огненные капли падали, мнилось, что этому не настанет конца, а где начало понять уже было поздно. В омертвевшем городе тишину оцепенения пронзил мощный гул, так приближались облака. Люди смотрели на небо бездонными глазницами, из которых потекла кровь, будто некто нарочно выдавил глаза, оставив раны не зажившими. С севера вместе с багрово-червонными тучами поднималась волна, высотой с три двенадцатиэтажных дома; она набирала силу, мощь и затаила дыхание, словно через секунду изрекет единственно важное слово - Истину. Волна крови представала красным покровом, который вот-вот накроет все и вся в тот момент, когда под ногами та же кровь образует жесткую подстилку. Преодолев невидимую преграду, она хлынула в город, хлестая по улицам, взбираясь и скользя по домам, пенясь и сталкиваясь с собой, представая массивными, жидкими, крутящимися игральными костями, простыми шестигранными кубиками, тройками катящимися по улицам, словно по зеленому полотну стола в казино.
"И столкну тебя с места твоего" - пронесловь в голове. Реки крови заизвивались по улицам, смывая зверей-автомобилей, людей-мертвецов, они остались позади. Бежать! За поворотом тихо, безлюдно. Дома, пустые, заброшенные, деревянные, видно, как проступает в древесине кровь, смывая облупленную краску. Вперед. Слева забор, железный, витой, завершающийся листовидными наконечниками копий, воткнутых в замшелый, грязный потускневший и раскрошенный местами красный облицовачный кирпич, наполовину заброшенный влажной землей, из которой проступала кровь. Среди плюща, обволакивающего забор, в просветах, виднелось четырехэтажное старое, ветхое здание из желтого кирпича, оштукатуренное, с занятной потемневшей и местами пугающей лепниной: на карнизах вместо глиняных горшков, на небольших пьедисталах восседали каменные горгульи с распростертыми крыльями, их глаза полыхали миндалевидным, чуть раскосым пламенем, переливаясь от ярко-желтого до ядовито-алого, на концах язычков пламени, где жар достигает неимоверных температур, черный цвет был замещен салатовым. Лица горгулий выделялись ослепительной белезной, на которой, словно грим мима, чернила заполняли складки кожи, представая музыкантами из любой группы, играющей в стиле "True Black". Вид мифических существ отвлекал, но с тем дополнял мерцающий синевато-фиолетовый свет в окнах морга. Справа за обугленными деревьями текла городская река, цвета густой темной венозной крови; она кипела, пузырилась, бурлила, а люди-мертвецы в ней купались и радовались. Листья увядали на глазах, сворачиваясь в трубочки-воронки, из которых как сок капала кровь, сливаясь с почерневшей травой, омывая ее, словно утренная роса.

Вперед! Вниз по улице!

Небо озарила вспышка, пришлось затормозить, пока ослепленные глаза вновь не начнут нормально воспринимать действительность. Этому не дано было случиться. Вслед за громовым раскатом асфальт треснул; из разломов, сродни горячим гейзерам, фонтаном хлынула кровь, поднимаясь потоком на три-пять метров, и падая вниз кровавым дождем. Вязкая жидкость окрапила лицо, облизала волосы; она сжимала глаза, липла к ресницам, впитывалась в одежду, затем в кожу. Сердцебиение выдавало барабанную дровь, подобно той музыкальной группе, где барабанщик играет на двух бочках или на одной, но с карданом; в такт этому неслись денницы по несводу, слышался гром и вздымались кровавые гейзеры. Бежать! В мерцающих зарницами небесах показались огненные шары; не долетев до земли, до крови, могучими ручьями стекающими по наклонным улицам, метеориты разрывались, разлетаясь на мириады кровавых капель. Церковь, кладбище. Впереди ждало спесение, в низине, куда стремились выкатиться кровавые кубики, с грохотом ломая хлипкие деревянные постройки, вырывая с корнями даже дубы, сминая под собой гравий и асфальт.
Арка.

Спасительная арка. За ней черно-белый мир, без прочих красок, лишь за древним, разрушенным в Великую Отечественную Войну кирпично-каменным забором, краски представали исключительно в красных тонах: алых, барговых, бордовых, рубиновых, червоных. Кубики разбивались о невидимую стену, отскочив, и вновь на нее обрушивались с новой волной. Кладбище оставалось не тронутым и не затопленным, словно невиданно высокий аквариум, не дающий ни капли течи. Крестное осенение, тишина, нет больше громоподобных звуков, нет треска, нет скрипа, блаженная тишина. Удар ногой, но даже глухого стука не издалось. Глухота? Нет. Колокольный звон, ослепительно белый луч спустился с небес, вырисовывая в проеме арки три белых кубика на темно-красном фоне крови: три кости - одно число: семьсот семьдесят семь... выше максимума, для чистых сердцем. И проявилась печать, слова: "Галаад - город нечестивцев, запятнанный кровью (Осия 6:8)"...

«Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю...» (Откровение 8:7)

«Как упал ты с неба, денница, сын зари! разбился о землю, попиравший народы» (Исайя 14:12)

Телефон

― Да…
― Здравствуйте.
― Здравствуйте.
― А могу я услышать Людмилу?
― Извините, но Вы ошиблись номером.

― Да…
― Здравствуйте.
― Я же сказала: Вы ошиблись номером!
― Прошу Вас не веш…

― Да!
― Здравствуйте. Не вешайте трубку, пожалуйста.
― Что Вам нужно!
― Поговорить.
― Да пошли Вы…

― Что!
― Здравствуйте, мне нужно поговорить…
― Наберите другой номер для подобных шуток.

― Что!
― Здравствуйте, пожалуйста, выслушайте меня!
― Вы отвяжитесь?
― Да, конечно. Только…

― Перестаньте мне названивать! Я занята!
― Прошу Вас. Мне очень надо выговориться…
― Вы же снова позвоните, так?
― Да.
― Псих!

― Это Вы?
― Да. Дайте мне шанс, умоляю.
― Вы нарушаете мои конституционные права! Я обращусь в милицию!
― Прошу Вас, выслушайте меня!.. Это последняя, седьмая попытка… Пожалуйста, спасите мою жизнь!..
― Что у Вас там происходит? Если не прекратите так шутить, я точно вызову милицию!
― Я даже могу назвать Вам адрес… Разбежался! Хочешь, чтобы тебя обвинили в суициде?... Прошу не трогайте меня!.. Не называй адрес, я сказал!... Телефон! Я могу сообщить свой телефон?.. Телефон? Да, его можешь… Пожалуйста, если я не перезвоню через полчаса, позвоните мне. Прошу, умоляю! Записывайте: Восемь, гудок, восемь – один – один – пять - три, затем один - тридцать шесть – шестьдесят шесть. Но прошу, не бросайте трубку сейчас.
― Я не знаю, что у Вас там происходит, но мое терпение лопнуло! Я вешаю…
― Ах, дамы, господа, позвольте нам начать и пьесу показать про смерть и про любовь! Твой собеседник женщина?.. Да… Я всегда знал, что ты, чертов сын, удачлив. Значит, наша пьеса удастся, не так ли, Руслан?.. Что Вам от меня надо?.. Я дал тебе шанс, спасти свою жизнь, пусть твоя Людмила слушает, что происходит в твоей комнате… Зачем Вы впутываете ее? Что это Вам даст?.. Мне ничего, а тебе, как печальному Тристану мир и упокоение, вечный покой…
― Что у Вас там происходит?
― Простите. Хорошо, что вы не положили трубку. Спасите меня!.. Да, давай продолжай разговаривать. Пусть она станет твоей Изольдой…
― Но как мне Вас спасти? Я же живу в другом городе?
― Пожалуйста, не вешайте трубку, только и всего… Интересно, долго ли продержится Джульетта, слушая истязания Ромео… Перестаньте ее пугать!.. Любовь без горечи не сладостна. Не познав горя, как ты узнаешь, что радостен?..
― Скажите, как зовут вашего собеседника?
― Я.. Я не знаю. Он просто пришел… Сказал бы лучше появился из ниоткуда, где все дороги ведут сюда, и ни одна отсюда. Прямиком из Бездны…
― Вы пьяны?
― Только прошу, не вешайте трубку! Думайте, что хотите, но не вешайте трубку!
― Что будет, если я ее брошу?
― Вы же слышали, это седьмая попытка, последняя. Он меня убьет! Не убивайте меня!
― Тихо, спокойно, я не хочу, чтобы Вы умерли. Ладно-ладно, я поговорю с Вами… Какого дьявола из ста сорока трех миллионов россиян он позвонил именно мне?..
― Не думайте обо мне плохо… Кажется, Лодина стала темноволосою Люнеттой. Давай же спроси, какого цвета ее волосы… Как…
― Я слышала, если рядом маньяк или сумасшедший, почему вы не позвонили сразу в милицию?
― Что она ответила?.. Пожалуйста, скажите, какого цвета Ваши волосы?
― О Боже!.. Светлые… Что я говорю?..
― Кудрун освобождена! Не прошло и четырнадцати лет. А теперь, когда Хильда и Хетель обрели друг друга, я начну проверять вашу любовь… Нет! Что Вы делаете!
― Динь-дон… Простите, мне звонят в дверь… Простите…
― Только не вешайте…

― Возьми трубку… Как тебя там? Возьми трубку!.. Ну, возьми трубку!..

― Алло.
― Здравствуйте, это милиция?
― Да, что вы хотели?
― Мне позвонил какой-то человек из другого города, его пытаются убить! Помогите ему. Там какой-то маньяк! Психопат! Ненормальный!
― Успокойтесь, женщина. Как Вас зовут?
― Кудрун, тьфу, Изольда… Черт… Меня зовут Светлана!
― Успокойтесь, не надо нервничать, Светлана. Все хорошо…
― Что хорошо?! Там человека убивают! А Вы говорите: хорошо? Вы такие же убийцы!
― Успокойтесь, женщина! Где вы живете?
― Да какая разница, где я живу. Там, в другом городе, человека убивают!
― Давайте по порядку, кто убивает, кого убивает, где убивает?
― Говорю же в другом городе! Он телефон оставил, сказал, что если я в седьмой раз повешу трубку, тот убьет его!
― Кто кого убьет?
― Тот Руслана, или Ромео, или Тристана… Не знаю…
― Вы в порядке?..

― Возьми трубку… Возьми трубку… Возьми трубку… Возьми трубку… Да, возьми же трубку!

― Это Вы?
― Света, что с тобой?
― Прости, я жду звонка!

― Да…
― Света…
― Сказала же: жду звонка!

― Света!
― Что Света?! Там человека убивают, а ты мне: Света?
― Да, что случилось? В милицию звонила?
― Звонила! Они тупы, как не знаю что! Успокойтесь, говорят.
― Света, да угомонись ты! Скажи, где кого убивают?
― А тебе какая разница! В другом городе!.. Как же он там, бедненький?..
― Он? Бедненький? В другом городе? Ты что несешь, Света! Решила мне изменить, а любовничек попал в беду? Не тот ли это молодой человек, с которым ты познакомилась в командировке?
― Игорь, как ты не понимаешь!? Он позвонил, а его там… убивают… Игорь…
― Что Игорь?! Я тебя в ресторан хотел пригласить, а ты… Да пошла ты!

― Игорь! Игорь!
― Что ты теперь-то от меня хочешь, Светлана? Все отношения расторгнуты!
― Ну и катись ко всем чертам!

― Света!
― А теперь почему ты позвонил, решил раскаяться?!
― Света, спаси меня!
― С чего бы вдруг?
― Только не вешай трубку… Ах дамы, господа, позвольте нам начать и пьесу показать про смерть и про любовь. Спроси свою Людмилу, так ли она тебя любит, как предыдущего Руслана?.. Кто ты?!.
― Игорь! Игорюша! Не бросай трубку! Я люблю тебя! Люблю, слышишь?!
― Заткнись Света! Кто ты?! Откуда ты взялся?.. Прямиком из Бездны, чтобы проверить чувства Гартмута и Гильдебрук…
― Игорь, скажи ему, что я тебя люблю, и ты меня любишь тоже! Скажи, прошу тебя!
― Да ты псих! Прости, Света, что побеспокоил, но, кажется, я разберусь с ним сам.

― Игорь, возьми трубку!.. Возьми трубку, Игорь!..

― Игорь?
― Нет, не Игорь, и не Руслан, и не Тристан, и не Ромео…
― Кто Вы?
― И не Артур, и не Ивейн, и не Хервик, и не Ортвин, и не Хетель…
― Да кто Вы?
― И не Сигебанд, и не Гартмут, и не Шионатуландер, и даже не Парцифаль…
― Кто же Вы?
― А ты не поняла?.. Любовь настолько горька, что не познав ее, ты не может знать, где счастье… Все они умерли… Все…
― Вы псих!
― Жди телефонного звонка…