Речной Ветер и хрустальный жезл

Майкл Уильямс

                                   I

Здесь на равнинах, где ветер обнимает
Свет и отсутствие света,
Где ветер есть голос
Спустившихся богов,
Рождается слух о песне, что прежде пелась,

Здесь люди под ветрами
Странствуют к дому,
Вечно в движении старик поет
Песнь несуществующей страны,
Прекрасной, бессердечной, как солнечный свет,
Холодной как воображаемые ветра
За глазом дождя,
И широко перед нами, мои сыновья и отцы,
Песнь страны концентрируется и обрушивается,
Словно ястреб на сонную землю,
Разносясь голодом и пожарами,
Напевая, вечно напевая:

Так было не всегда
после войн, было
когда-то время, когда огонь
не вырастал сам по себе
из мертвой травы,
время вод
и исчезающего света,
когда мы даже не представляли,
что новая страна поднимется
из долгого миража
стран, память о которых передавалась
от матери к дочери
в гибельной мечте
что этому не позволят случиться,
не было танца лун,
открытых сердец ястребов,
и сам ветер,
не предвещал огней,
горячих, как кровь землеройки
в венах земли,
овладевая нашими снами,
пока мы спим в своих путешествиях,
пока все это происходит.

Гонцы нашли
ребенка среди волн
травы и тьмы,
в ночь, когда луна и луна
соединились друг с другом и погасили свой свет,
и небо было темным,
за исключением серебряной полоски,
пронзившей словно клинок
сердце небес.

И ночь, когда они нашли его,
дала ему имя,
и безымянные года
были годами за его спиной,
время среди леопардов,
которые, должно быть, вырастили его
в волнах травы и тьмы,
хотя он не помнил этого,
не пересчитывая могилы за могилами,
которым он отдал свое младенчество,
где он похоронил первые слова детства.

И ночь, когда они нашли его
дала ему имя.
Речной ветер имя ему дали,
дали ему
из-за колыхания травы и тьмы,
из-за их страха перед небом
и клинком проглоченной луны.

И уважаем он был среди семейств,
так как источник этой крови,
был потерян в людях,
как путь антилопы,
высокий зов ястреба,
похоронившие себя в словах,
и долгий ветер умирал
у него на затылке,
когда он шел, и он шел,
так как кве-шу, принявшие его,
стали его страной,
так как мечта кве-шу,
обвенчалась с его мечтой,
словно тьма с луной,
пока он не вспомнил
равнины и ветер
и только скитание.

                                  II

Речной ветер, обретенный из ночи,
вырос, как глаза Народа,
читающие воздух, спускающийся ветер,
изнанка его мыслей,
пророк, шакал,
пока крик леопарда,
неуслышанный Народом,
за исключением места,
где заканчивается мир, хором
не прозвучал у него в затылке.
И его рука, с грацией
руки сокольничего
или самого сокола,
взвившегося, сбросив путы,
была рукой Народа,
левой рукой, вспомогательной,
рукой, что держит лук.
И так бы все и было, мои сыновья и отцы,
если бы не ночь
танцующих лун,
когда небо на востоке
было серебряным и черным,
а небо на западе залило красным,
ночь, когда мы рождали дочерей.

Облаченная в друзей людей,
облаченная в антилопу, облаченная в лисицу,
в высокие перья сокола,
десять зим отсчитавшая,
появилась дочь вождя,
дочь, необрученная с человеком или скорбью,
необрученная ни с чем, с чем не могла.
В ее венах текла
благосклонность отцов
словно ветер, которому мир подчиняется.

Сердцем охотника она была
в сердце странствия,
золото глаз представляло
золото луны, давшей ей имя,
и Речной Ветер знал, что путешествие,
ведущее за горизонт, заканчивалось
в свете и обещании света.
И благословенны те дни, что он провел с ней,
благословен тот воздух, что нес
его песни нежности,
страна позади него
словно песнь хора пчел
на грани слышимости, говорила ему
В боли великая сладость
И тебе доведется это узнать.

И семь лет
в которые она ускользала от него, зим
в которые холод и страна
разрушались на словах дочь вождя.
Разделенное надвое сердце антилопы
поднималось паром с вращающейся под ним земли
и Старик, Дедушка,
Странник, читающий по небесам,
читает лицо мальчика, проявляющееся
под лицом мужчины,
как связку лун в ночи, что дала ему имя,
повторяет слова, словно заклинание,
дочь вождя, старая
вечная история о любви и о расстоянии,
о границах, что заставляют
сердце страдать.

Но глаза Странника
не единственные, кто наблюдают
как все это происходит,
в глазах дочери
глаза леопарда отражались
в отражении, пока
не отразятся вечностью
словно дворцовые думы
не единственные, кто наблюдают
и глаза Золотой Луны
для Вождя, наблюдавшего
за танцем глаз и шепота,
наблюдавшие с места правосудия
решают, что этого быть не может,
и он дает Речному Ветру
три невыполнимых задания, говоря
оказывай моей дочери внимание только
когда сможешь вернуться
держа в руках луну,
звезды на угасающем покрывале,
и когда ты сможешь прийти с востока,
неся хрустальный жезл,
руку богов в забытой стране,
источник магии.
И Странник слышит это
слышит нет и снова нет
в сердце слов,
и знает, что магия
была изломанным светом,
светом в сердце кристалла
вьющимся и извивающимся вокруг себя,
навечно становясь ничем.
Знает, что магия была изломанным светом
когда Речной Ветер распростер свой плащ по росе,
когда воды собрались, сверкающие звезды,
и охотник набрал светящуюся воду
в ладони своих рук,
и вернулся к Вождю, неся
луну в своих руках, звезды
пойманные на увядающем покрывале.
А третье задание
было ужасным,
для других были легкие, были загадки
загаданные детям
загаданные охотникам
загаданные тем
кого Вождь даже не мог вспомнить,
и сердце и разум
Странника изогнулись, словно свет
единственного истинного кристалла, поворачиваясь
к словам и шепоту,
к пожеланию, которое слышал Речной Ветер
той ночью в начале путешествия,
отправляясь на восток
под вращающимися лунами
к источнику света
в сердце Жезла,
снова той ночью, что дала ему имя.

                                  III

Равнины, долгие как мысль, мои отцы,
как воспоминание, где путешественник
видит на краю неба
как мертвые дети бродят,
и ближе, когда небо отступает,
дети берут его имя,
в ужасной пыли
становятся, когда небо отступает,
его собственной кожей,
которую он оставил в странствии.

Или это то, как всегда происходит,
история, что они рассказывают нам о слепоте
в стране леопардов
когда наши глаза говорят больше не надо,
говорят, мы устали глядеть,
устали от детей,
от кожи, от пыли и от воспоминания.

Но время Жезла не было временем
о котором Старик говорил, что оно будет,
зная, читая сердце ястреба,
читая хлыст ветра,
зная, что Жезл звал,
изменяя страну,
изменяя сердце и то,
как воспоминание посещает сердце.
И луны пересеклись
под немыслимым углом,
Солинари успокоилась в истоке солнца,
Лунитари успокоилась в драконах.
Итак, Речной Ветер знал
когда к нему приблизился леопард,
шкура полная света, тьмы,
темноты, кипящей в свете,
кости и мышцы прокладывали путь
в воображаемых туннелях
равнин и движения.
Нечто позади него
пело с леопардом,
его левый глаз сиял
прямо сквозь леопарда
до края мира,
и позади него что-то говорило
Ляг, сойди с этого пути,
оставь, пока это не началось,
наш сын, наш детеныш,
ты ничего не узнаешь из этой загадки,
ничего не узнаешь,
кроме сухой травы, кроме тьмы, кроме тоски,
кроме могил твоего детства
открытых лунному свету,
и мертвец,
безмолвный мертвец, говорю я тебе,
где небо встречается с равнинами
будет вечно твоим, приближаясь.

И он знал, что ему снится
эта история из-за странствия
из-за ночи и долгого пения, что он хранил
от Людей
от Золотой Луны   от Вождя
от самого Старика,
ткача крови,
сон, что он не может вспомнить
где ястреб удирает по земле
волоча свое крыло, словно трофей, добычу,
в его глазах сдавшийся ветер.
И когда он приблизился,
тот леопард, тот ястреб
исчезает, точно вода,
отражения луны на луне
в сердце места, где был Жезл.
Он следует за каждым исчезновением,
ожидая ловушек луны
и Старик, шепчет он, Старик,
Я изучаю эту страну, которой нет на карте.

Но странник путешествует
сквозь засаду голода,
сквозь жажду страны,
что уводит прочь знание и познание,
и слова Старика
переводят землю позади него,
но страна перед ним
это слухи воды,
это появляющийся кристалл,
искаженный лунным светом,
заботой и отсутствием заботы,
и вода возникает
словно голубой кристалл перед ним.
На этот раз сон закончился, думает он,
и на этот раз   и на этот раз
но вода ускользает от него
унося луны
в своих глубинах, словно воспоминания,
словно размышления богов,
пока вода не возникает перед ним,
и в воде он видит
самого себя, смотрящего вверх,
связанные луны у него на плечах,
и став на колени, чтобы напиться, он пьет слишком долго,
и из воды появляются его руки,
ужасные, холодные, словно ветер,
и тянут его вниз
к лунам и тьме
к миру былого воспоминания,
миру, что шепчет
присоединяйся ко мне, брат мой   мой двойник
над его исчезающим лицом
и слова Странника
возвращаются, вытаскивая его на верх,
воздух в словах
поддерживает его, когда вера
падает на пол
вод, которых никогда не было,
так как где-то Старик говорит
говорит вера – это грань кристалла
что вращается, захватывает свет
и изгибает его, придавая форму и творя миражи,
превращает в фосфоресцирующий свет
что лежит в сердце кристалла,
где ничего не лежит, кроме света
что поврежден и сломан
позади тех вещей
помни, мой сын, помни,
и Речной Ветер
окунувшийся и искупавшийся,
в словах, в спасительном воздухе,
говорит, Старик, я прошел это, тоже,
Я изучаю эту страну, которой нет на карте.

Изучает, пока свет красной луны,
свет серебряной, не сплелись в воздухе
и свет стал золотым
как ароматные свечи
Истара, давно позабытые,
и Золотая Луна ступает как леопард
здесь, на грани слышимости и веры
говоря ляг, сойди с этого пути,
оставь, пока это не началось,
наш возлюбленный, наш юный,
чтобы ты мог изучить всю эту загадку,
все из этой загадки
сухую траву, тьму и тоску,
источник детей,
что цветет для тебя зимой.
Ляг, моя любовь, ляг.

Он все идет к дочери вождя,
и она все отдаляется, рассказ
о днях и о годах
кружит, точно водоворот,
и Старик, он шепчет, Старик,
я изучаю эту страну, которой нет на карте,
но она все отступает
в руки и под охрану
сына за сыном вождя,
поднимающихся, словно кожи мертвецов,
усыпанные звездами, непрерывно перед ним
навечно обнимая ее, когда она поворачивается,
ее глаза зеленые иглы света,
ее глаза, его глаза в искаженной луне
когда она улыбается, когда она отдает его воинам,
и Старик, шепчет он, Старик,
я выдам это знание,
этот ужасный сон о жезле
это ужасный сон, когда жезл капитулирует,
и под лунами он преследует
свои потери, пока его кожа не восстает против него,
покрываясь пятнами, золотыми по черным по золотым,
его сильные руки помнят гнездо ножей
и голова склоняется
перед горячим ветром   перед хором леопардов
и в ее золотой глотке
в глотках ее бесчисленных вождей
кровь танцует   поднимается
словно мираж   словно пожар,
и не найти для этого слов
когда ему снится этот сон и глотки раскрываются.

Вперед он движется, ничего не помня,
ни движения и плача Людей
ни охоты в начале движения
ни горизонтов   ни скрещенных лун ночей, что дали ему имя.
Он оставил их далеко позади,
от всего отказался ради кожи, полной света,
полной тьмы, полной темноты, кипящей в свете,
костей и мышц, прокладывающих путь
в воображаемых туннелях
равнин и движения.
Нечто позади него
пело ему в ухо, его левый глаз сиял
прямо сквозь миражи
до края мира,
и запах крови терялся
в запахе камня   воды
и того, что под камнем и водой
мудрого и смертельного и доброго не стоящего внимания.
Выпрямившись, без помощи леопарда
он шагнул в свет,
его первая и его последняя кожа
вернулась и капитулировала,
снова одетый в сияние долгого сна.
Здесь в храме из камня,
холодный, иллюзорный как дождь
холодный как молчание камня,
лежит Жезл   он поет, поет
поднимись, ты заслужил этот покой
на краю мира,
позади тебя исчезающая страна.
возьми меня как трофей,
как третью луну в небе привычном,
и вместо руки вождя, сам
стань вождем,
повелителем земли леопардов,
и Речной Ветер, холодный
как молчание камней,
вспоминает край неба,
бродящих мертвых детей,
и жезл внезапно засиял,
когда он смог дотянуться рукой, отказываясь.
В его хватке мир скручивается,
голос леопарда у него в затылке
облекаясь в слова, поет
ляг, сойди с этого пути,
оставь, пока это не началось,
наш сын, наш детеныш,
ты ничего не узнаешь из этой загадки,
ничего не узнаешь,
кроме сухой травы, кроме тьмы, кроме тоски,
кроме могил твоего детства
открытых лунному свету,
и мертвец,
безмолвный мертвец, говорю я тебе,
где небо встречается с равнинами
будет вечно твоим, приближаясь.

В свете Жезла он подчиняет Жезл.
Еще ярче тот разгорается,
освещая страну испытания,
три луны теперь в равновесии,
ночь, засыпающую в сердце ночи,
создавая голубой свет, свет кристалла
несомого рукой воина
из клана леопардов,
огромного сердца народа
вспомнившего прошлое,
но Речной Ветер, холодный как молчание камней,
рассмеялся в первый раз
с тех пор, как исчез запад,
потому что эту страну
он знал, он не смог победить,
потому что под равнинами ничего не лежит,
и победа шагает в коже детей
сквозь разрушительные годы света.

                                  IV

Конец истории известен вам,
как Речной Ветер, неся жезл,
вернулся к Народу,
с темнотой камня в своих глазах,
что приказал Вождь,
(я был там, чтобы видеть это,
мои слова в этот раз не смогли остановить его)
что совершил Жезл в руке Золотой Луны.
Но вот что вы можете не знать:
что на путях света
из равнин в Последний Приют скача
она сказала ему, теперь ты достоен,
уже не только в моих глазах,
но и в ястребиных глазах мира
вечно этот рассказ будет жить, вечно этот рассказ,

Но Речной Ветер Нет, и Нет снова
Нет ломаному свету жезла,
потому что пойманная в этот свет его рука растворялась,
сквозь грань и грань до сердца света,
и эта земля не была третьей луной встающей,
и сердце Жезла
было ночью, что дала ему имя.

Здесь на равнинах, где ветер обнимает
Свет и отсутствие света,
Где ветер есть голос
Спустившихся богов,
Рождается слух о песне, что прежде пелась,

Здесь люди под ветрами
Странствуют к дому,
Вечно в движении старик поет
Песнь несуществующей страны,
Прекрасной, бессердечной, как солнечный свет,
Холодной как воображаемые ветра
За глазом дождя,
И широко перед нами, мои сыновья и отцы,
Песнь страны концентрируется и обрушивается,
Словно ястреб на сонную землю,
Разносясь голодом и пожарами,
Напевая, вечно напевая.

Речной Ветер и хрустальный жезл

Комментарии